Глава 8

Всего каких-нибудь шесть лет назад по набережной Москвы-реки, блестящей мокрыми пятнами луж, медленно шла девушка с влажными от стылого дождя волосами. Сентябрь выдался в столице теплым не по сезону, в иные дни столбик термометра поднимался выше двадцати, но даже для такой погоды девушка, уныло бредущая по набережной, была одета слишком легко. На плечах болталась сатиновая китайская ветровка с темными мокрыми пятнами, не по росту большая, короткая вытертая юбка открывала стройные ноги, черные колготки собрались на коленях неаккуратной гармошкой. Бледное, точно восковое лицо, запавшие глаза, коротко стриженные волосы, обломанные ногти, сухие бескровные губы — их обладательница выглядела больной или усталой. Она шла не разбирая дороги, и по мокрому лицу медленно катились капли холодного дождя.

Она так больше не может жить. Не может! Она уйдет, у нее больше нет сил…

Девушка вступила на Лужнецкий мост и остановилась у парапета, глядя расширенными глазами в бездонную пропасть реки. За ее спиной с воем проносились машины, дождь усиливался. Девушка не двигалась, остановившийся взгляд помимо воли притягивала коричневатая толща воды далеко внизу… Неожиданно она легла животом на парапет и, перевалившись через перила, застыла, балансируя в неустойчивом равновесии над бездной. Мокрая рука еще цеплялась за скользкое ледяное ограждение моста, а кончики ступней ерзали в опасной неустойчивости по узкой балке.

А внизу, притягивая магнитом, уже разверзлась чудовищная пропасть, зазывала в свое гостеприимное лоно. Надо было лишь отпустить руку, надо было только разжать сведенные судорогой пальцы…

Да, она приняла решение — пусть это будет последнее решение в ее жизни.

За спиной, гудя и бешено мигая фарами, проносились автомобили. Но она не слышала их испуганного рева — сияющая бездна влекла ее к себе, звала, манила…

Девушка набрала в грудь побольше воздуха и закрыла глаза. И улыбнулась слабой улыбкой, зная, что это конец и что больше никаких мучений в ее жизни не будет. И медленно разжала пальцы…

Вспоминая тот холодный осенний день, она теперь улыбается. Не то чтобы ей смешно вспоминать не самый веселый день своей жизни — просто странно, что она тогда могла дойти до мысли о самоубийстве. Если бы не тот парень из остановившейся машины… Если бы не он… Ее бы теперь не было! Ничего бы не было!

Одной рукой он схватил за куртку, когда окоченевшие пальцы ее медленно разжались, а другой обхватил шею мертвым захватом, вроде того, что применяется в борьбе. И ослабевшее, легкое, точно пушинка, тело застыло над пропастью…

Потом подбежал еще кто-то… И еще… Какие-то люди помогли перевалить безвольное, точно мешок с мукой, тело через ограждение, опустили его на мокрый тротуар. Потом сильные умелые пальцы разжали ей рот, втолкнули между сжатых зубов желтую таблетку. Она еще пыталась сопротивляться, выталкивая языком лекарство. Но в это время другая рука уже поднесла к губам бутылку с водой и тоненькой струйкой стала вливать в рот жидкость. И тогда помимо воли Жанна сделала глоток (лекарство плавно скользнуло в горло), поперхнулась и закашлялась…

И сразу же как будто она вновь обрела зрение. Размытые, точно в тумане, лица обступили ее, глядя с сочувствием и тревогой.

«Если бы они знали, что я сделала, — думала тогда Жанна. — Если бы они знали… Они отвернулись бы от меня».

Пошатываясь, она поднялась на ноги, одернула задравшуюся юбку, смахнула пролившуюся на грудь воду.

— Спасибо, — пробормотала она. — Большое спасибо!

И сделала шаг вперед, улыбнувшись всем почти счастливо. Встревоженные лица с готовностью расступились.

Потом еще один шаг. Потом еще и еще… Жанна быстро зашагала прочь на подгибающихся от слабости ногах.

Люди ошеломленно глядели ей вслед.

Она неожиданно почувствовала, будто что-то черное, сосущее ее душу, отступило от сердца, и стало немного легче.

— Девушка, вы куда? — тронул ее за плечо высокий плечистый мужчина. — Вам ведь плохо, вам нужно в больницу… Пойдемте, я отвезу вас!

Жанна остановилась и широко, через силу улыбнулась. Теперь в ней говорили те оставшиеся глубоко внутри силы, что заставляли ее лгать и изворачиваться, чтобы только не показать свою слабость чужому человеку.

— Просто минутная слабость… Пройдет!

Мужчина тревожно ощупывал ее лицо внимательными глазами. И настороженно молчал.

Жанна не выдержала и отвела взгляд. Потом вновь улыбнулась и сделала шаг вперед. И пошла как ни в чем не бывало, кокетливо покачивая бедрами, — что поделаешь, привычка!

Внезапно неизвестный догнал ее и сунул что-то в руку.

— Деньги? — удивилась Жанна. — Зачем? Не нужно. У меня и так будет скоро много денег! Впрочем, спасибо! — Она, не глядя, сунула смятые купюры в карман.

И быстро зашагала прочь. Где-то здесь должна была быть станция метро… Теперь-то она знает, что нужно делать!

Она не запомнила лица спасшего ее мужчины, зато он запомнил ее очень хорошо — ведь ему редко удавалось кого-то спасать, подарить кому-то жизнь. Гораздо чаще он убивал людей…

Тогда они оба не знали, что вновь встретятся через каких-нибудь шесть лет при странных обстоятельствах…

Но сначала судьба свела их в зале суда через полтора месяца — ведь уже на следующий день после инцидента на мосту Жанна очутилась в следственном изоляторе за покушение на убийство. Впрочем, если бы граждане судьи знали всю подноготную этого дела, возможно, они бы дали ей больше, чем пять лет за неудачную попытку. Но граждане судьи ничего не знали!

Чтобы понять, что толкнуло Жанну шесть лет назад перелезть через мостовое ограждение и броситься в реку, надо хотя бы вкратце описать ее жизнь. Впрочем, вкратце вряд ли получится…

Жанна Степанкова родилась в крошечном провинциальном городке, вольготно раскинувшемся на степных просторах на подступах к матушке-Волге. Город со странным названием Выдра, где жила семья Степанковых, был обыкновенным райцентром, все население которого едва дотягивало до тридцати тысяч. Выдринская жизнь текла размеренно и спокойно. Испокон веку над рекой Выдрянкой по воскресеньям звонили колокола древнего монастыря, испокон веку сидели, судача о ближних, старушки на завалинках, испокон веку в городе культивировалось одно-единственное, но никогда не приедавшееся развлечение — беленькая поллитровка.

Поллитра заменяла людям книги, театр, кино и даже телевизор. Водка — это был первый и последний бестселлер и среди молодежи, и среди стариков. Водка была разменной монетой, прозрачным эталоном, жидкой валютой. Все ценности имели строго оговоренный поллитровый эквивалент, все — и любовь, и дружба, и материнские чувства, и сыновняя любовь. Так было заведено исстари, во всяком случае, другой жизни уже никто не помнил, даже самые древние старики.

Мать Жанны была красивой и вполне обеспеченной особой. До перестройки, в благословенные советские времена, она работала в станционном буфете. Буфет в то время был залогом семейного благополучия и уверенности в завтрашнем дне, местом блатным и престижным. Он давал и еду, и питье, и даже твердую валюту (в жидком виде).

Маленькая Выдра считалась довольно крупной станцией. Дальние поезда останавливались здесь всего на минуту, в то время как пассажирские стояли целых десять. Железнодорожный путь вел из Москвы на восток, и длинные составы приносили в город пыль дальних стран, ошеломляющий привкус путешествий, аромат чудесных приключений. Железная дорога поддерживала жизнь тридцати тысяч выдринцев и была основным источником их связи с внешним миром: выдринцы поддерживали хорошие отношения с работниками станции, а работники станции поддерживали хорошие отношения с проводниками поездов дальнего следования, которые привозили из столицы всякие товары, начиная от колбасы и кончая дефицитными детскими колготками и запчастями для автомобилей.

Отец Жанны работал путевым обходчиком. Он погиб, когда его дочери было всего десять лет, — заснул пьяный на одном из подъездных путей, и его разрезало подходящим составом. Нельзя сказать, чтобы семья его сильно убивалась по своему кормильцу. Настоящим кормильцем у Степанковых всегда была мать. Дарья Степанкова, как положено приличной женщине, немного повыла у гроба супруга, опрокинула в горло стакан за то, чтобы земля была покойнику пухом, и деловито пересчитала деньги, которые начальство выдало в помощь осиротевшей семье. Сбросив маску показного горя, она быстро загорелась надеждой на новую жизнь, ведь мать Жанны в это время была еще молода, хороша собой, и притом работала в станционном буфете, то есть была со всех сторон завидной невестой.

Бабка девочки, недолюбливавшая своего непутевого зятя, тайком перекрестилась и облегченно вздохнула, когда узнала о его гибели. Запойный алкоголик, он пропивал не только свою зарплату, но и все, что мог стащить из дома. Частенько он приходил клянчить трешку у тещи, а если та не давала, устраивал пьяные дебоши с битьем стекол у нее под окнами. «Баба с воза, кобыле легче», — только и пробормотала старуха и немедленно занялась поиском нового перспективного жениха для дочери.

Казалось, только один человек на свете горевал по Ивану Степанкову — его дочь. Жанна любила своего отца. Он был хорошим тихим человеком в те светлые промежутки между запоями. Именно отец, вспомнив знаменитую героиню из учебника истории средних веков, придумал дочери такое вычурное имя. Его обладательница, по мысли отца, должна была вырасти девушкой смелой и отважной, ведь такое имя предполагало красивую жизнь и успех на любом поприще.

Отец часто брал дочку с собой на работу, и она с удовольствием каталась с ним на дрезине по всему району. Пока отец возился на железнодорожной насыпи, обстукивая рельсы, Жанна собирала цветы по откосам и плела венки из иван-чая, полевых ромашек и болотной купальницы. Девочка росла такой хорошенькой — глянцево-черные волосы, большие глаза с поволокой, ослепительно белая кожа, к которой не приставал загар. «Невеста растет!» — восхищенно качали головой подруги матери и собутыльники отца.

Первые твердили: «С такой красотой замуж хоть за министра!», и вторые дружно соглашались: «Не одному парню голову набекрень свернет!» «Замуж за министра», то есть за человека богатого и властного, — вот что отпечаталось в мозгу маленькой девочки. «Если замуж, то за министра», — перефразировала она для себя и сама поверила в эти слова.

После смерти отца в доме стало пусто и скучно. Долгими зимними вечерами Жанна сидела одна-одинешенька возле старенького черно-белого телевизора и тосковала над тетрадкой с домашним заданием, положив подбородок на сцепленные в замок руки. Дарья Степанкова или работала, или ошивалась где-то с новыми ухажерами, а бабка жила на другом конце города и гостей не очень-то жаловала.

Когда девочке исполнилось двенадцать, мать привела в дом отчима. Это был огромный молчаливый мужчина с налитыми кровью глазами и кулаками размером с приличный кочан капусты. У него были покатые плечи исполина, круглая сгорбленная спина и угрюмый взгляд исподлобья. Говорить он не любил, ел много, жадно чавкая, а на Жанну не обращал никакого внимания. По ночам супруги бесконечно возились на своей широкой, с железными никелированными шарами кровати, и мать металась под массивной фигурой, иногда сладко полузадушенно вскрикивая. Временами девочка не могла заснуть до рассвета, прислушиваясь к возне в соседней комнате. Особенно не спалось ей в лунные июньские ночи, когда соловьи не смолкали до утра и до утра скрипела старая кровать.

А Дарья была без ума от своего благоверного. Поздняя любовь, говорят, самая сильная. Мать Жанны была влюблена в своего нового мужа как кошка. Тот принимал ее обожание с молчаливой снисходительностью, чуть ли не с брезгливостью, и порой под пьяную руку позволял себе поколачивать жену. Учитывая размеры его кулаков и животную силищу, дело когда-нибудь могло дойти и до смертоубийства, но пока все как-то обходилось. Когда отчим являлся домой пьяным, а это случалось с традиционной для Выдры регулярностью, Жанна забивалась в дальний угол и оттуда следила ненавидящим взглядом за его перемещениями по дому. Вскоре поводов для ненависти стало еще больше.

Когда Жанне исполнилось четырнадцать, она как-то вдруг потеряла всю свою красоту, точно ее с лица смыли. Девочка стала голенастой, угловатой, с неприятно-большими, точно больными, глазами и широким, по-лягушачьи расплывшимся ртом. И характер у нее сильно испортился. Она стала резкой и нервной, огрызалась на слова матери, отчиму отвечала демонстративно-презрительным молчанием, бабке дерзила с каким-то садистским наслаждением.

— Ох, Дарья, и врежу я ей когда-нибудь! — однажды обронил отчим в ответ на очередную выходку Жанны. — Да так врежу, что она меня век не забудет.

Так оно вскоре и случилось…

А по стране, точно скорый поезд, идущий без остановок, летели шальные девяностые годы. Эти годы на первый взгляд несильно изменили российскую глубинку, разве что работы стало меньше, как и денег, а пьянство стало как-то забубенней, отчаянней, надрывней. Что действительно покосило жизнь маленького городка, а в особенности семью Степанковых-Бушко, так это факт отмены остановок дальних поездов на станции Выдра.

Это малозначительное в глазах мировой общественности событие в корне перевернуло всю жизнь в городке. Во-первых, стало еще меньше возможности заработать. Бабка Жанны, торговавшая на платформе в часы прибытия скорого пирожками, дрожжевыми блинами, пивом и сигаретами, жаловалась на резкое падение валового оборота и жестокую конкуренцию, притом что продукты в магазинах было не достать. Пассажирские поезда, в отличие от скорого, большого навара не давали — на них люди ездили в основном на близкие расстояния, благоразумно запасаясь своим съестным на дорогу, чтобы не бросать деньги на ветер.

Из-за падения рентабельности станционный буфет закрыли, и мать Жанны лишилась надежного источника существования. Но как-то надо было кормить семью — отчим пропивал больше, чем зарабатывал, и потому она устроилась на работу дежурной на узловой станции, куда два раза в день ездила на «кукушке» вместе с другими выдринцами. Теперь мать работала сутками, и Жанна часто оставалась с отчимом один на один. Она больше не боялась его, дерзко и с вызовом глядела прямо в глаза ненавидящим взглядом. И еще она стала время от времени вытаскивать у него кое-какие деньги из карманов, а на риторический вопрос, куда они могли подеваться, дерзко отвечала: «Сам потерял, сам и ищи!»

Однажды вечером, когда мать Жанны была на суточном дежурстве, отчим пришел домой поздно, как всегда, пьяный. Не раздеваясь, он завалился на постель и захрапел так громко, что тонко задребезжала посуда в горке. Жанна в это время смотрела телевизор и напряженно размышляла над тем, как ей добыть денег на ту прелестную заколку «с золотом», которую она недавно присмотрела в комиссионке. Путь ей был хорошо известен — обшарить брюки отчима. Да вот беда, он в них завалился спать…

«Ничего, надрался, теперь не проснется, хоть пушками буди», — подумала девчонка. Рискованное предприятие, на которое она решилась, только прибавило храбрости и азарта. Она прокралась в соседнюю комнату, где стоял такой тугой перегар, что хоть ножом режь, и, привыкая к темноте, застыла возле родительской постели. Отчим лежал на правом боку. Его рот был полуоткрыт, и зловонное дыхание обдавало низко склонившееся над изголовьем лицо. Наморщив нос, Жанна осторожно, чтобы не разбудить спящего, нагнулась над постелью и, не дыша, проникла рукой в левый карман брюк.

Ничего нет! Жанна нахмурилась. Она так рассчитывала на эти деньги! Другой карман был недоступен. Что делать? Жанна настолько осмелела, что решила перевернуть спящего отчима на другой бок. Она осторожно уперлась руками в его плечо и напрягла мышцы. Куда там! С таким же успехом можно было рассчитывать сдвинуть с места поезд. Жанна пыхтела и ерзала, так что даже вспотела. Во время возни она не заметила, что храп постепенно прекратился, а сомкнутые веки опасно дрогнули. Но деньги были уже так близки и так желанны!

Наконец отчим завозился во сне и перевернулся на спину, громко чмокая губами. Победа! Жанна мгновенно запустила руку в ставший доступным карман и выудила оттуда смятую пачку. Здесь было даже больше, чем она рассчитывала! Пожалуй, ей хватит еще и на новые колготки с розочкой на щиколотке, и на дешевое колечко «самоварного» золота со стеклянным бриллиантом…

Она бросилась в соседнюю комнату и стала быстро пересчитывать деньги. Завтра отчим будет их искать, но ничего… У нее один ответ на все: напился, сам потерял или дружки вытащили!

Работающий телевизор заглушал посторонние звуки, и Жанна не заметила, что за ее спиной мягко скрипнула половица. Тяжелая ладонь опустилась на плечо.

С деньгами в руках Жанна испуганно обернулась. Перед ней стоял отчим. Он пьяно усмехался и демонстративно расстегивал брючный ремень. Глаза его были мертвы. В них белым зрачком отражался экран телевизора.

«Пороть будет!» — мелькнуло в голове. Ситуация была критической, но из нее еще можно было вывернуться.

— На, на! Бери свои деньги! — С презрительной улыбкой Жанна швырнула на стол засаленные купюры. — Сам бы небось пропил бы их, а потом жрать не на что было. А я хотела матери отдать…

Ее расширенные от ужаса глаза наблюдали, как отчим сначала расстегнул пряжку ремня, потом принялся расстегивать брюки. Медленно, очень медленно… Слишком медленно.

— Иди сюда! — сиплым голосом приказал он.

Еле переставляя ватные ноги, Жанна несмело приблизилась к нему. В голове метались обрывки испуганных мыслей: «Будет бить?.. Не посмеет! Может, рвануть на улицу? Не успею даже одеться, зима… Нет, не посмеет!»

Она уже приготовила на своем лице ироническую улыбку и тут увидела, что из расстегнутой ширинки свисает что-то огромное, ужасное, багровое… Точно легкую пушинку, отчим швырнул ее на кровать и навалился сверху, задирая рукой домашний халатик в ситцевых цветочках. Только тогда Жанна поняла, что он задумал. Она стала выдираться из-под массивного тела, царапаться, кусаться. Она пыталась кричать, но из полузадушенной груди вырвался только слабый хрип.

«Нет!» — последнее, что она помнила, это был собственный крик, перешедший в шепот. А потом — ничего… Черная бездна, которую с методичностью молота рассекал взад-вперед огромный багровый колокол…

Наутро отчим снял с постели и выбросил, свернув в тугой узел, запачканную простыню. Потом подошел к столу, отсчитал из валявшейся на нем пачки купюр половину и, ни слова не говоря, бросил ее на постель падчерицы (она в ту ночь так и осталась нерасстеленной).

Жанна, пошатываясь, бродила по дому. Внутри все болело. Краем глаза она заметила пачку денег на своей кровати и поняла, за что эти деньги — за молчание! Она не знала, как поступить. Вернется мать с ночного дежурства, что ей сказать? Расплакаться и объяснить, как все было? А что тогда будет с ней через три дня, в следующее дежурство матери? Отчим сделает из нее отбивную котлету! И поверит ли ей мать, это еще вопрос. Вот, например, Верка, подружка Жанны, сказала предкам, что ее изнасиловал двоюродный братец. И что? Да никто ей не поверил, потом Верку же и избили за это! Кроме того, если отчим вякнет, что она пыталась у него из кармана стащить всю получку… Лучше не будет!

Жанна вздохнула. Она не знала, как поступить. Очень хотелось отомстить отчиму. Внутри все болело, а на постели ее дразнила целая пачка смятых купюр… И перед глазами внезапно всплыли и заколка с золотом, и колечко с белым камешком, и колготки в сеточку.

Когда хлопнула калитка во дворе и скрип снега под окнами возвестил о возвращении матери, отчим с мрачным видом, будто по делу, вошел в комнату и скосил глаза на постель падчерицы. Денег на ней уже не было. Жанна в это время сидела за столом, прилежно склонившись над тетрадкой.

Через день у нее появились вожделенная заколка и колечко. На вопрос, откуда эти побрякушки, Жанна, честно глядя в глаза матери, соврала: мол, Верка дала поносить. Отчим, слыша это, промолчал.

Потом была еще одна такая ночь. А потом еще одна и еще…

Иногда Жанна брала деньги за каждую ночь, иногда требовала вперед, если ей хотелось купить что-нибудь особенно дорогое, иногда соглашалась в долг. Впрочем, даже если бы она и не согласилась, это мало помогло бы… Она наизусть знала тот сценарий, который последует за ее отказом: сначала оплеуха, затем кровать, а может быть, наоборот. Иногда она пыталась разжалобить отчима и плакала, говоря, что ей больно. Тот ухмылялся и небрежно отвечал:

— Если вчера не было больно, то и сегодня потерпишь!

Иногда она пыталась припугнуть его тем, что расскажет матери и пожалуется в милицию.

— А кто тебе, соплюшке такой, поверит? — скалился отчим. — Я ж скажу, что ты сама виновата. Да у меня двоюродный шурин — начальник отделения! Не сомневайся, он мне твое заявление на подтирку отдаст!

Самое ужасное, что он был прав. Она не могла манипулировать отчимом, и это лишало ее привычного чувства безопасности и уверенности в собственных силах. Жанна с детства привыкла, что родителями можно довольно легко управлять. Если приласкаться к отцу, то он непременно даст конфетку и купит мороженого; если получить пару пятерок, то можно уговорить мать на какое-нибудь послабление; если задобрить бабку, то она позволит ей отсидеться вместо школы у нее дома и не скажет об этом матери. Отчим не вписывался в установленную систему жизни, и девочка пока не знала, как его нейтрализовать, но уже активно готовила позиции для наступления.

Жанна не была глупышкой. В школе она училась прилежно, но без удовольствия. Особенно легко ей давалась математика. Это же так приятно и так просто: «Если то и то — то непременно будет это и это». А если «дано это и это, значит, из этого следует то и то». Это было так надежно: математическая логика не давала никаких подвохов, сбоев и незапланированных вывертов. Как бы ей хотелось, чтобы жизнь была такой же, как мир математики: ты делаешь что-то при таких-то условиях, в ответ получаешь именно то, что и ожидаешь. Например, если ты смотришь учительнице в глаза и мимоходом говоришь, что обожаешь ее предмет, а потом без запинки рассказываешь урок, то вслед за этим непременно следует пятерка. Вот бы так всегда!

Еще Жанна любила смотреть кино и читать детективы. Вести с криминальных полей тоже порой будоражили ее воображение. И она прекрасно знала, что имеется в виду под юридической фразой «совращение несовершеннолетних». Именно на эту статью в Уголовном кодексе она очень рассчитывала. Перед ней стояла несложная задача:

а) у нас имеется факт — совращение;

б) необходимо доказать наличие оного;

в) доказательство…

В качестве доказательства Жанна припасла собственное белье с отчетливыми пятнами. Единственное, за что она беспокоилась — что срок хранения белья может сказаться отрицательно на итогах медико-биологической экспертизы.

Далее на заветную полочку глубоко в шкафу легла также некая магнитофонная запись, которую Жанна без труда организовала в одну из ночных дежурств матери. Магнитофон она одолжила у Верки.

Запись была следующая:

«— «Не хочу!» — «А ну без разговоров!» — «Но у меня болит живот!» — «Я кому сказал!» (скрип кровати) — «Мне больно!» — «Замолчи…» — «А-а-а! Нет!» (сдавленные хрипы) —…. — «Ну вот, а ты кочевряжилась… Ты же знаешь, будет только хуже! Ну-ну, молодец, хватит хныкать…» — «Я скажу матери!» — «Попробуй, если хочешь остаться калекой».

г) решение задачи — вывод суда…

Жанна чувствовала себя во всеоружии. Приближалось ее шестнадцатилетие… Уже очень скоро она перестала бы считаться несовершеннолетней, и тогда бы ее доказательства лишились бы всякого смысла.

К шестнадцати годам Жанна превратилась в длинноногую красавицу с толстой косой между лопаток в школе и густой копной волос дома. У нее была чудесная фигурка, высокая грудь, легкая походка. На Жанну заглядывались мужчины, при виде нее женщины кусали губы от зависти. Мальчишки в школе млели в ее присутствии. Она была красивой, и ей больше не хотелось ублажать по ночам отчима. Совсем не хотелось! «Если замуж, то за министра», — всплыло в ее памяти давнишнее присловье из ее детства. Ей больше не хотелось, чтобы грязные руки мяли по ночам ее тело…

Дело осложнилось тем, что она неожиданно влюбилась. Шестнадцать лет, май, птицы поют над рекой, робкий мальчик из параллельного класса, бурно краснеющий от любой неловкости…

Звали мальчика Слава Путинцев. Его отец был доктором — добрая половина выдринцев продолжала коптить небо при его непосредственном содействии, а мать — медсестрой в местной больнице. Слава неплохо учился, увлекался техникой и мечтал поступить в областной станкостроительный институт. На школьных переменах он смотрел на Жанну робким обожающим взглядом и после уроков катал ее на отчаянно дымящем мопеде.

Днем она чувствовала себя богиней и королевой для всех, а ночью — бесправной наложницей для отчима. К тому времени он уже давным-давно перестал давать ей деньги — на заводе перестали платить зарплату, а редкие копеечные заработки он тут же пропивал. Ситуация была нестерпимой. Хотя Жанна и считалась самой красивой девушкой в городе, она одевалась чуть ли не хуже всех. Деньги на каждую вещь приходилось вырывать у родителей с боем.

Кроме того, отчим не давал ей встречаться с парнями. Если падчерица задерживалась на дискотеке, он бесцеремонно приходил в клуб и, молча взяв ее за руку, точно маленькую нашкодившую девчонку, вел домой. Никакие уговоры, никакие слезы на него не действовали. Она могла гулять хоть ночь напролет в те два дня, когда мать ночевала дома, но если у матери было суточное дежурство, то Жанне вменялось в обязанность возвращаться домой вовремя. Парню, который однажды было вздумал на дискотеке вступиться за девушку, отчим молча сломал два ребра.

Катастрофа разразилась внезапно… Жанна поссорилась со Славой из-за какого-то пустяка. Повздорили они крепко, не разговаривали друг с другом почти неделю. А накануне Жанна своими глазами видела своего парня со своей лучшей подругой — сладкая парочка гуляла на берегу разлившейся после весеннего таяния снегов неширокой Выдринки, и Слава демонстративно обнимал Верку за плечи. Они даже и не думали скрываться от чужих глаз!

Слезы мгновенно навернулись Жанне на глаза. Она была готова умереть от обиды! Умереть или убить кого-то другого. Но кого? Разве предательницу Верку… Да ведь у нее, кроме двоюродного братца, уже полгорода в постели перебывало, зачем ей тогда еще и Славка — для полного комплекта? А он, предатель! Ведь она, Жанна, не такая шалава, как эта Верка…

Девушка возвратилась домой и в бессильной ярости уставилась в угол. От гнева она искусала губы до того, что они стали ярко-красными.

Что может привлечь молодого человека? По мысли Жанны, только новенькая кофточка, которую она видела на привокзальном рынке! Если Слава увидит ее в новой кофточке, такую красивую, он навсегда забудет шалаву Верку!

Но кофточка стоила кучу денег, а денег в семье давно уже не было… Жанна громко разрыдалась и зарылась лицом в подушку. Из-за каких-то паршивых денег рушится ее счастье! Может быть, что-нибудь продать? Она влажным взглядом оглядела комнату. Ничего ценного в ней давно уже не было. Что делать?

Хлопнула дверь в сенях. Это с работы возвратился отчим. Быстро взглянув на падчерицу, он сразу же определил, что у той дурное настроение, поэтому ввязываться в разговор не стал.

Жанна проводила его долгим пристальным взглядом. Застарелая ненависть внезапно вспыхнула в ней с неистовой силой. Сегодня мать опять ушла на сутки, и он опять будет лезть к ней…

Тогда в ее голову пришла идея. Надо настоять на своем! Пока не даст денег, она ни на что не согласится! Жанна прекрасно знала, что отказ еще больше распалит отчима и сделает его желание нестерпимым — как будто ему отказывают в том, что принадлежит по праву. Но на этот раз она будет стойкой. Она скажет: или — или. Или деньги, или ничего, пусть выбирает. Только надо заявить ему еще вечером. После этого бесполезно. Он только рассмеется в лицо, повернется задом и захрапит как ни в чем не бывало. А ведь у нее есть аргумент, против которого он сможет ей возразить. На этот раз последнее слово останется за ней!

Вечер прошел тихо и мирно. Поужинали, посмотрели телевизор, Жанна помыла посуду. Потом начала стелить свою постель.

— Ты что, забыла, мать сегодня на узловой, — напомнил отчим, видя, что падчерица собирается ложиться отдельно.

Жанна не отвечала.

— Сказал: стели большую кровать! — В его голосе прозвучало зарождающееся раздражение. Большой кроватью в домашнем обиходе называлось семейное ложе с никелированными шарами в изголовье.

— Я не хочу! — нехотя обронила Жанна.

— Еще что за взбрыки? — наливаясь гневом, удивился отчим.

— Мне нужны деньги. Дай сто рублей, тогда пойду.

— Где я тебе, интересно, их возьму? — рассмеялся отчим.

— Где хочешь. Можешь занять, можешь чего-то продать. Мне все равно!

— Ты что, оборзела? — взвился он, ведь падчерица впервые осмелилась заговорить таким ультимативным тоном. — А ну ложись, кому сказал!

— Нет. — Жанна даже сама удивилась своему спокойствию.

Она обернулась и твердо посмотрела отчиму прямо в глаза.

— Нет, — еще раз повторила она, наслаждаясь своей силой, звучавшей в голосе. — Нет!

Дальше все произошло так, как она и ожидала. Отчим, несмотря на годы и пьянство, был еще очень силен. Он одной рукой швырнул ее на кровать — панцирная сетка жалобно заскрипела под тяжестью двух тел. Его слюнявый рот искал ее мягкие, всегда такие податливые губы…

Но эти губы твердо шептали:

— Нет! Я сказала, нет!

Тяжелое тело продолжало давить на нее, мешая дышать, сильные руки раздвигали колени…

Рука Жанны метнулась под подушку. Там лежало то, на чем она и строила все свои расчеты.

— Пусти, — прохрипела она. — Не то я…

Но он не обращал на занесенный нож никакого внимания. Он уже вошел в нее и продолжал равномерно двигаться, с каждым толчком действуя все более грубо, яростно.

Тогда она с силой опустила ему на спину кухонный нож.

Когда тело, лежащее на ней, обмякло, заливая постель и домашний халатик в ситцевых цветочках красной липкой жидкостью, она брезгливо выбралась из-под него и еще раз произнесла раздраженно:

— Я же сказала: «Нет!»

Жанна сама вызвала милицию. Она добросовестно рассказала, что случилось. Она чувствовала себя покойно и легко, ведь теперь она была свободной. Ей казалось, что она одержала крупную победу, отстояв свое «я».

Ей присудили за содеянное всего ничего — два года условно. Мать была в шоке, когда, вернувшись с работы, увидела залитую кровью кровать. Она остолбенела, когда милиционер сообщил ей, что целых три года, каждую третью ночь, во время дежурств дочь спала с ее мужем. Она отказывалась верить в это, но ведь у Жанны загодя были приготовлены неопровержимые доказательства… Однако теперь эти доказательства были направлены не на то, чтобы доказать вину отчима, а на то, чтобы доказать невиновность самой Жанны. Жанна не верила, что ее посадят в тюрьму. Этого просто не могло быть, ведь она все так точно рассчитала!

Покусывая пухлую нижнюю губку, придающую ее лицу невинное детское выражение, и борясь с то и дело наворачивающимися слезами, она рассказывала следователю:

— Я не хотела, он меня заставил… У меня так болел живот. — Большие глаза с поволокой стыдливо опустились долу, длинные ресницы легли на зардевшиеся щеки. — Ну, вы понимаете… А он… Нет, я не могу об этом рассказывать!

— А каким образом у тебя в руке очутился нож? — допытывался следователь. — Ты что, его специально положила?

Жанна подняла на него большие глаза — точно горячей водой окатила.

— Я мыла посуду, — сказала она. — А он схватил меня… У меня в руках был нож. Я не хотела, чтобы это случилось.

— А зачем ты сделала магнитофонную запись? — не отставал следователь.

— Я думала, на всякий случай, если скажу маме, и она не поверит… — Жанна низко опустила голову, и на ее руки закапали быстрые горячие слезы. — Он говорил, что у него шурин служит в милиции… Да вы же сами слышали…

Следователь и верил и не верил этой девочке с ангельским личиком и огнем во взгляде. О семье Степанковых было известно только то, что знало большинство выдринцев: пьют, но в меру. Дочь хорошо учится, в отличие от большинства современных девчонок, не гулящая, не замечена ни в каких особых грехах, никто о них слова худого не скажет. Говорили, что отчим в дочке — даром, что не родная — души не чает. А остальное — все как у людей, не лучше, не хуже.

Но в голове у него не укладывалось — как это: заблаговременно заготовленная запись, комплект белья, аккуратно сложенный в целлофановый пакет…

Суд был закрытым, но это дела не меняло: шила в мешке не утаишь, о случившемся давно судачил весь город. На суде Жанна была в школьном платьице с туго заплетенными косицами. Мать сидела в первом ряду в черном платке и глядела остановившимся взглядом прямо перед собой в пол. Она ничего не слышала. Бабка кряхтела, крестилась и сожалеющим тоном бормотала про себя: «Какой мужик был… Копейку какую-никакую в дом приносил. Как же теперь, а? Последний год почти не пил, а тут на тебе…»

Адвокат, приехавший из областного центра, завернул округлую речь, после которой судьи чуть ли не рыдали:

— Да, Степанкова виновна! Безусловно, это так. Но скажите мне, граждане судьи, кто из вас по совести может сказать, что Бушко убила эта юная девушка с чистым взглядом, а не он сам себя? Кто из нас знает, какой ад пришлось в течение последних трех лет вынести этой девочке, будущей невесте, будущей матери? И мы знаем, что от этого ада в своей душе она не освободится никогда… Подумайте, граждане судьи, три года — и из этих трех лет каждую третью ночь вершилось страшное насилие. Триста шестьдесят пять раз всходила на ложе чистая детская душа и возвращалась с него оскверненной. Триста шестьдесят пять раз! Кто из нас в силах вынести такое? Кто из нас в силах простить такое погибшему Бушко? Эти три года закончились катастрофой, но скажите мне, разве не была случившаяся катастрофа закономерным итогом той ужасной жизни, смыслом которой стало насилие…

После суда Жанна вышла на улицу и вдохнула полной грудью прохладный воздух. От прошедшего утром дождя августовское небо казалось бирюзовым, а белые барашки скользили по нему легко и свободно, повинуясь лишь только воле ветра и собственной воле… Открывшаяся перед ней свобода ударила в голову. «Вот теперь начинается настоящая жизнь, — подумала она. — Начинается!» Ей казалось, с этого дня ее существование начнется точно с чистого листа. Будет забыто все черное и грязное, и прошлое незаметно канет в небытие.

Но все оказалось не так! Прошлое тащилось за ней грязным черным хвостом, не отступая ни на минуту. О нем напоминал кухонный нож с зазубринами у ручки, когда она резала им хлеб. О нем напоминал черный платок матери и ее отупелый взгляд, обращенный куда-то в себя. О нем напоминал зловещий шепот старух у нее за спиной и любопытные взгляды парней в ее сторону.

Жанна стала любимым объектом пересудов для всей Выдры. Кто называл ее шалавой, кто бедной девочкой, кто убийцей, по которой тюрьма плачет, но равнодушным эта история не оставила никого. Между тем Слава Путинцев, из-за которого, собственно, и произошла вся эта некрасивая история, предпочитал больше не попадаться ей на глаза и вскоре вообще уехал в областной центр учиться — ее жертва только что зародившемуся чувству оказалась совершенно бесполезной.

Жанна чувствовала себя отверженной — парни стали обходить ее десятой дорогой, опасаясь, что она способна выкинуть еще и не такой фортель, подруги приставали с вопросами, как «это было» и каким образом ей удалось ни разу не залететь за три года. Бабы злобно шипели вслед:

— Ой, идет, идет, смотри, как вырядилась… Ишь какая, глазищами так и кидает по сторонам, так и кидает! Надо сказать моему мужику, чтобы подальше от нее держался, еще зарежет…

В этих разговорах было много несправедливого и обидного, но лишь одна Жанна знала, какую долю правды они несли. Сначала она пыталась не обращать внимания на сплетни, но это плохо получалось. По ночам она плакала в подушку, чувствуя себя парией. Она старалась ходить по городу с гордо поднятой головой, из последних сил пытаясь выглядеть равнодушной — бесполезно! И тогда она решилась насовсем уехать из Выдры.

В обыкновенный сентябрьский день, довольно хмурый и не суливший ничего радостного, она собрала свои немудреные вещички в чемодан, выгребла из шкатулки все деньги, полученные матерью за последний месяц, купила на станции билет в областной город. Она не знала еще, чем будет там заниматься.

Жанна хотела начать новую жизнь. И завоевать мир.

 

Глава 9

У правой руки главы охранного агентства «Элида» Штурмана с утра было плохое настроение. Едва он продрал глаза и, перевалившись через лежащую рядом девицу, дотянулся до брюк за сигаретами, как противно запикал мобильный телефон.

— Какого черта… — выругался Штурман и грубо оттолкнул потянувшуюся было к нему спросонья девушку. — Отвали!

— Это ты, Штурман? — спросила его телефонная трубка.

— Привет, Лучок, — все еще сонным голосом произнес Штурман, но внутри у него все замерло. — Сейчас, один момент… — Прикрыв рукой трубку, он со страшным лицом приказал своей подруге: — Собирай свои манатки и отчаливай. Быстро!

— А деньги? — недовольно надула губы девица, сонно потирая кулачками глаза.

— Возьми, сколько было обещано, в бумажнике… И вали отсюда!

Девушка подхватила свои вещи и мгновенно умелась из комнаты. Штурман приложил трубку к уху.

— Ну что, офоршмачился? — прозвучал в трубке недовольный голос.

— Лучок, да ты понимаешь, мы только «волыны» достали, а менты…

— Базар не по телефону, — оборвал его шеф. — Через полчаса жду тебя в «Аркаде»…

Подавив тяжелый вздох, Штурман стал одеваться. Он знал, что его ждет, — за то, что случилось вчера, по головке не погладят. Впрочем, вчера ничего особенного не случилось, баковская братва под руководством Штурмана приехала на очередную «стрелку» с кунцевскими. Все шло тихо-мирно, не предвещая подвоха, как вдруг подкатила машина и оттуда посыпались рубоповцы. Штурман не успел даже открыть рот, как его ребята достали оружие и открыли стрельбу. Рядовая «стрелка» закончилась перестрелкой. В итоге — несколько убитых, один из его парней попал в милицию, а сам Штурман еле успел смыться.

Несмотря на февральский холод, солнце в полдень припекало довольно сильно, с такой яркостью проникая через лобовое стекло, что массивный Штурман мгновенно вспотел. Минут двадцать он парился в машине, стоя в пробке на Садовом, и нервно поглядывал на часы: опаздывать — только себе вредить.

Его шеф уже сидел за столиком ресторана «Аркада» и нервно курил. Обслуги не было видно — официанты бесследно растворились, дабы не мешать деловым разговорам.

— Ну, рассказывай. — Лучников мрачно указал на стул напротив себя. — Объясни мне, как это нашу братву менты завалили.

— Случайность, Лучок, — начал оправдываться Штурман. — Чистая случайность! Может, кто-то РУБОП навел, вот они и налетели на тачках… Пацаны растерялись и сразу за «волыны»… Те в ответ… Ну и сам понимаешь… Свечу завалили и Липу. И Шуру менты повязали.

Штурман тяжело вздохнул и опустил глаза. Капли нервного пота выступили у него на висках. Ему, как всегда, было жарко — массивный, он легко потел.

— А ты как же слинял? — Лучок пристально смотрел в глаза, не отводя каменного взгляда.

— А я как раз возле машины стоял, — объяснил Штурман. — Гляжу, Свеча уже лежит, ну, я ноги в руки и… Повезло, удалось отъехать.

— Повезло, — иронически хмыкнул шеф. — А Свече и Липе, значит, не повезло?

— А что мне было делать? Задрать лапки кверху и идти на Шаболовку сдаваться? — повысил голос Штурман. Он твердо знал, что лучший способ защиты — это нападение.

Шеф налил в стакан немного жидкости из бутылки, стоящей перед ним на столике, и опрокинул ее в рот. Штурман напрягся — ему не предложили выпить. Это был плохой знак.

Глотнув, Лучок приложил к губам ладонь, смахнув прозрачные капли.

— Знаешь что, Штурман, — начал он неспешно. — Я еще вчера с пацанами «перетер». И знаешь, что… (У Штурмана сердце испуганно подпрыгнуло до самого горла.) — Все считают, что ты пацанов вместо себя подставил!

— Да ты что, Лучок, я… — начал было оправдываться Штурман. — Да я же… Да ты сам понимаешь…

Директор агентства был спокоен и, кажется, уже принял какое-то решение.

— Сильное у меня подозрение, что кто-то на нас в РУБОП стучит. Ты не знаешь, кстати, кто?

— Лучок, в натуре, ты же меня знаешь…

— Сдается мне, — Лучников выдержал театральную паузу и негромко произнес: — Это ты! Сам посуди: ребят завалили, а у тебя ни синяка, ни царапины. Тебе самому не странно?

— Лучок, да я тебе сказал, повезло мне… Ты ж меня знаешь! Разве ж я тебя подводил когда?

— Пацаны считают, что ты своих парней подставил, Штурман, — равнодушно пожал плечами Лучок. — Кто с тобой захочет после этого идти на дело? А?

Штурман неподвижно сидел, сжимая свои пудовые кулаки. Поток обвинений был настолько чудовищен и нелеп, что он даже не мог оправдываться. Не искушенный в риторике, он решился идти ва-банк. Штурман знал, на какую любимую мозоль нужно надавить. И он решил рискнуть.

— Да брось заливать, Лучок! — с наигранной небрежностью произнес он, откидываясь на спинку стула. — Знаю я, что ни с какими пацанами ты вчера не «тер». Ты со своей бабой на подушке совещался! Вот она в уши тебе и напела.

Лицо шефа посерело. Он весь подобрался, точно группируясь для удара, но Штурман, казалось, не замечал этого.

— Я-то знаю, — продолжал он, — что Жанна меня не выносит. Она еще два года назад была против, когда ты меня в бригаду брал. А сейчас так вообще точно взбеленилась. Слушай, Лучок, не хочу тебе пургу гнать по поводу того, с кем и где тебе спать, но ты сам пойми: где это видано было, чтобы какая-то баба авторитет в бригаде имела? Да когда мы кунцевским об этом один раз обмолвились, они от хохота животики надорвали. Как это так, говорят, чтобы телка авторитетными пацанами верховодила!

На скулах взбешенного Лучникова опасно заходили желваки. А Штурмана точно прорвало. Он говорил и говорил…

— Не мое дело, конечно, Лучок, но ты сам пойми, братва удивляется… Кто будет нас уважать, если у нас бабы будут в таком почете? И еще, многие пацаны думают, что мы не тем делом занимаемся. Вон Крот у какой-то старой бабки целыми днями сидит, горшки ей выносит, разве ж это дело? Калина с Вовчиком на кладбище целыми днями ошиваются. На черта нам сдалась та телка, которая от нас полгода назад удрала? Лучше уж подыскать себе нового «бобра» с крутым капиталом, дешевле будет… Но я-то знаю, если уж Жанна во что вцепилась, то не отстанет! Кроме того… — Штурман доверительно наклонился к Лучку и негромко произнес: — Знаешь, что я думаю, Лучок… Может, это она и есть ментовская подставка? Может, это она заложила нас мусорам? А?..

Глаза Штурмана напряженно искали взгляд шефа, тревожно ожидая, подействует или нет. Пальцы его рук предательски дрожали, и потому он крепко сжал кулаки, чтобы не было заметно его волнения. Капля пота сбежала по щеке и постепенно добралась до подбородка.

Но шеф ничего не ответил. Он только поморщился и нехотя обронил:

— Ты сказал, что это не твое дело, Штурман… И правда, не твоего ума дело… — Он потянулся в карман и достал сотовый телефон, показывая этим, что разговор окончен. — Все ясно! Я позвоню тебе, когда понадобишься.

Штурман вышел из «Аркады», не чуя под собой ног. Он понимал, что после таких разговоров или приглашают чистильщика, или посылают проштрафившегося человека на самое гиблое дело. Теперь он мучительно гадал, что будет в его случае. Оставалась надежда, что Лучок поймет: доля правды в его словах все же есть. К тому же на стороне Штурмана были многие пацаны из их бригады, не всем из них нравились странные порядки в их агентстве. Некоторые открыто выступали против чрезмерно укрепившей свои позиции в последнее время подруги Лучка и, наверное, встали бы на сторону Штурмана, если б тот решился на открытый бунт. Сегодня Штурман начал игру, сделал решительный ход и теперь ждал результатов.

«Или она, или я», — решил Штурман, садясь в свой джип «опель-фронтера». Он почти не сомневался, что правда будет на его стороне.

Что ему какая-то баба!..

Штурман обычно обретался по съемным хатам. Сейчас его лежбищем была обыкновенная двухкомнатная халупа в тихом переулке, с окнами во двор. Мало кто был осведомлен о месте его обитания. Друзей у него не было, подруг тоже.

Своих соседей по лестничной клетке и по подъезду Штурман не знал. Собственно, он не обращал на них внимания, впрочем, как и они на него. Вид у этого массивного потливого парня был вполне добродушный, пьяных дебошей он не устраивал, собаки, которая бы гадила на соседские половички, он не имел, прессой из чужих ящиков он не интересовался, разве что изредка водил к себе размалеванных девиц определенного типа, но ведь это же никому не запрещено.

Тем не менее с недавних пор Штурман стал замечать на себе чье-то пристальное внимание. Ничего особенного, но, видно, кому-то пришлась не по душе его привычка оставлять свой джип прямо на газоне под окнами дома. Ставить машину именно в этом месте у Штурмана был особый резон: машина была почти новая и дорогая, нужно, чтобы она была постоянно на виду. К тому же если ставить авто на газоне, то никакой придурочный автолюбитель на своем двадцатилетнем «Запорожце» по зимнему гололеду не сумеет врезаться в его красавца. А то, что у соседей дым и выхлопные газы под самым носом и дети по ночам не могут заснуть от хлопанья дверей и рычания его верного железного друга, автовладельца мало волновало. Он об этом просто не задумывался.

Обострение отношений с жильцами дома началось незаметно. В одно прекрасное утро, выйдя из подъезда, Штурман увидел, что его роскошный джип сверху донизу засыпан снегом. Штурман пропотел почти час, пока выгреб своего коня из снежного плена. На следствие бурного снегопада это было совсем не похоже — вот уже неделю в Москве вовсе не было никаких снегопадов. Сначала Штурман подумал, что кто-то из пенсионеров таким варварским способом чистил от снега свой балкон. Но даже пенсионеры, которым, как известно, нечего делать и у которых хроническая бессонница, вряд ли чистят балконы по ночам. Штурман смутно припомнил, что ночью несколько раз принималась выть сигнализация. Увидев из окна смутные очертания своего автомобиля во дворе, на который вроде бы никто не покушался, сонный автовладелец брел обратно к постели, пока очередной вопль не подымал его вновь.

Наморщив лоб, Штурман поднял голову и уставился на крышу дома. Аккурат в том месте, что приходилось напротив его машины, часть белой снеговой шапки отсутствовала. Остальные двести метров снежной целины были девственно чисты. Очевидно, кто-то покушался именно на его машину! Кому-то она не понравилась! Кто-то хотел, чтобы она стояла в другом месте!

«Черта с два!» — подумал Штурман и продолжал регулярно ставить свой джип на газон.

Дальше настала очередь цветочного горшка. Горшок очень удачно пробил стекло люка на крыше и приземлился прямо на водительское сиденье. Открыв утром дверцу, Штурман обнаружил милый букетик красных бегоний, слегка припорошенный землей, — подарок от неизвестного доброжелателя. И накануне ночью срабатывала сигнализация, не оставив без внимания пробивший крышу цветочный горшок.

Штурман чертыхнулся, заменил люк, но продолжал ставить авто на прежнем месте.

Еще через день он внезапно обнаружил в своем дворе мигающую проблесковым маячком гаишную машину и двух озабоченных гибэдэдэшников, которые топтались возле его «фронтеры».

— Вообще-то машины на газон ставить не положено, — неуверенно заметил один из прибывших, старший лейтенант, и, получив свою законную сотню, обещал больше никогда не приезжать по этому адресу.

Однако еще трижды молодчики из ГИБДД с удовольствием навещали Штурмана, всякий раз расставаясь с ним в прекрасном настроении.

Штурмана начал забирать спортивный азарт. Но, очевидно, и сосед, пожелавший пока остаться неизвестным, попался тоже азартный. Борьба продолжалась с переменным успехом.

Затем неизвестный тип сделал ход конем — однажды Штурман увидел, что на месте, где он привык ставить свой автомобиль, высится куча песку. Над ней красовалась новенькая табличка: «Стой! Запретная зона!»

Между тем никакого строительства не намечалось. Какое вообще может быть строительство в феврале?! Штурман только усмехнулся, увидев эту кучу. У него был заготовлен ответный ход.

Через час утробно рычащий бульдозер, пригнанный за полтинник из соседнего двора, перебросил весь песок на детскую площадку среди деревьев. Штурман расплатился с бульдозеристом и, торжествуя в душе, вернул машину на свое любимое место.

Завязавшаяся борьба отнимала много душевной энергии. На время неизвестный сосед затаился. Может быть, он все-таки испугался и отступил? Но дальше случилось то, что, казалось, не было запланировано никем, даже Господом Богом.

В подвале вроде бы прорвало трубы отопления. Аварийная бригада перекрыла воду и стала разрывать трубы во дворе.

Подъехавший к дому Штурман лицезрел, как рыжие мужики в оранжевых жилетах лениво долбили ломами мерзлую землю. Командовала мужчинами молодая особа в телогрейке и в темных очках, с бюрократической папкой в руке.

Теперь здесь вместо газона угрожающе чернела черная дыра, в которой угадывались обложенные войлоком трубы. Оттуда курился легкий парок, точно перед извержением вулкана. Едва только черный джип подкатил к подъезду, дама в очках незаметно испарилась.

— Что такое, мужики? — спросил Штурман, понимая, что очередной раунд борьбы безнадежно проигран.

— Трубу прорвало, — послышался ответ со дна ямы.

— А когда закончите?

— Бес его знает! К лету…

И Штурман смирился. Машину пришлось отныне ставить сбоку дома — остальные места заняли ракушки. Ужас как неудобно! Красавицу «фронтеру» не было видно, зато прекрасно слышно! Каждую ночь она пронзительно орала истерическим воем, пока хозяин, накинув на голые плечи дубленку, спешил вниз, чтобы взглянуть, что стряслось с его любимицей. Наконец, измучившись, он плюнул на эти мучения и отключил сигнализацию — при его нервной работе ночью нужно отдыхать. Он уже заранее смирился, если окрестная пацанва стащит из салона магнитолу или флакончик антиобледенителя из бардачка. Дети, что с них взять… А из взрослых кто в здравом уме покусится на машину авторитета?

Все это происходило до того памятного дня, когда внезапно налетевшие невесть откуда рубоповцы расстреляли двоих ребят Штурмана и одного забрали с собой. Может быть, затянувшаяся борьба с соседом довела «звеньевого» до этого позорного происшествия? Неизвестно.

Вскоре одним прекрасным утром Штурман как ни в чем не бывало вышел из подъезда и приблизился к своему автомобилю. Его черный друг стоял в боевой готовности, с трепетом поджидая хозяина, однако — странное дело! — дверцы его были раскрыты.

Штурман озабоченно нахмурился. Да… Преступность в столице растет не по дням, а по часам! И куда милиция смотрит!.. Если уж даже у таких уважаемых людей, как он, вскрывают авто, что уж говорить про простых смертных!

Засунув голову в машину, Штурман огляделся. Все было на месте — магнитола, чехлы на сиденьях, коврики, игрушка на лобовом стекле. Открыл бардачок — все в неприкосновенности. Не может такого быть!

Открыв капот, Штурман глубокомысленно взглянул на хитросплетение проводов — может, хотели угнать машину или снять дорогие детали? Но и под капотом все было в целости и сохранности. Тогда какого черта понадобилось вскрывать двери? Автовладелец озадаченно почесал лоб.

Он еще раз внимательно осмотрел салон. Под педалью газа обнаружил белый ватный тампон со следами грязи. Откуда это? Штурман тщательно обшарил всю машину — больше ничего. Взял двумя пальцами тампон, понюхал его. Ватный шарик распространял слабый химический аромат.

— Наверное, наркоманы искали деньги, — решил он, почесав лоб.

Озадаченный, он сел за руль, завел машину. Верный конь тихо заурчал, готовый в любую секунду рвануть с места.

«Ерунда, — думал Штурман. — Не стоит обращать внимания! Что-то после разговора с Лучком я стал слишком впечатлительный. А ведь у меня сегодня важное дело». И тут же забыл о происшествии.

Важное дело было — поговорить с каким-то лохом, объявившимся на территории охранного агентства «Элида», и выяснить, кто у него «крыша». Это задание казалось Штурману весьма важным, потому что демонстрировало, что он еще не совсем утратил доверие шефа.

Черный джип просвистел по тихой улице и вклинился в поток автомобилей на проспекте. Штурман включил магнитолу и начал насвистывать в такт веселой музыке. День был изумительно солнечным. Его руки с удовольствием обнимали приятную округлость руля — точно бедро прекрасной девушки! Штурман, как всегда, слегка потел и поэтому изредка проводил ладонью по лбу, смахивая испарину. Нет, день был решительно отличный, совсем весна…

Подъезжая к Садовому, Штурман неожиданно ощутил неприятное сердцебиение. Сердце толкалось в груди, как будто хотело вырваться наружу. Пот с него уже катился градом.

Машина застряла перед крупной развилкой в скопище машин.

«Черт! Что-то мне худо, надо отъехать», — подумал Штурман и стал ждать зеленого сигнала светофора, чтобы за перекрестком свернуть на обочину и отдышаться. Сначала страшно долго горел красный свет, потом наконец нехотя включился желтый.

Зеленый! Стадо автомобилей рванулось вперед, но черный глянцевый джип стоял точно вкопанный на одном месте. Задние машины стали нетерпеливо сигналить, требуя водителя поторопиться. Бесполезно!

Наконец по железной лестнице неторопливо спустился на землю регулировщик, наблюдавший за движением машин из стакана — стеклянной будки, высоко поднятой над оживленным перекрестком. Небрежно помахивая полосатым жезлом, он вразвалку приблизился к автомобилю, который мешал движению, — из-за него уже образовался затор в узком месте.

Регулировщик небрежно постучал жезлом по капоту машины и с любопытством заглянул через тонированное стекло. Внезапно он испуганно отшатнулся. Из полумрака затененного салона на него испуганно смотрели остановившиеся мертвые глаза.

— У Штурмана сердечный приступ? — изумился Лучок, услышав последнюю новость. — Что за чушь!

— Сердечная недостаточность, — повторил Пепел, тупо глядя в заключение судебной экспертизы. Он выглядел обескураженным.

Никто бы не удивился, если бы Штурмана застрелили в подъезде или на «стрелке». Ну, слегка погоревали бы, вздохнули бы о бренности существования, на похоронах непременно высказались бы в таком духе, что помер он как настоящий мужик, встретив пулю грудью. Но сердечный приступ… Как-то это не вязалось с образом слоноподобного Штурмана, который одной левой мог уложить самого крутого омоновца. Ладно, что еще помер не у шлюхи в постели, а за рулем своего любимого авто. Да, именно «за рулем»…

Лучок недоумевающе повернул голову к своей подруге, точно спрашивая, что она думает по этому поводу.

Оголтелое солнце прорывалось даже через приспущенные жалюзи. Жанна сидела за обширным офисным столом. Длинные пальцы небрежно держали зажженную сигарету, пушистый пепел сыпался прямо на бумаги, а расширенные глаза смотрели в никуда.

— Сердечная недостаточность? — Она недоуменно пожала плечами. — Я всегда говорила, что он гнилой тип. Слишком жирный, и руки у него были всегда такие потные… Нужно было меньше объедаться в кабаках, — сухо заключила она.

Пепел и Лучок переглянулись. Глупо было ожидать от Жанны какого-то сочувствия по поводу смерти Штурмана. Они всегда были не в ладах, и Штурман часто выступал против ее инициатив, зачастую вступая в открытую конфронтацию.

— Но все равно, — продолжала Жанна, — мы должны похоронить его достойно. Жаль только, теперь кунцевские скажут, что у нас в бригаде одни паралитики…

— Дело говорит, — осторожно поддержал ее Пепел. Он всегда поддакивал могущественной любовнице шефа.

Лучников молча кивнул. Что-то смущало его в этой ситуации, но пока он не понимал, что именно. Пальцы Лучка нервно забарабанили по столу.

Докурив сигарету, Жанна аккуратно погасила окурок и встала. Она знала, что дальше последуют малоинтересные разговоры о похоронах.

— Не буду вам мешать, мальчики…

Она вышла из-за стола и, плавно качнув бедрами, направилась к выходу из офиса. В этот момент лицо у нее было торжествующим. Может, ей казалось, что судьба играла с ней в поддавки, устраняя одного за другим могущественных конкурентов? Ушел в небытие еще один из ее врагов. Почти никого не осталось у нее на пути к безграничной власти.

Жанна улыбнулась и села в свою вызывающе алую «мазду». Сегодня удача на ее стороне. Или, может быть, это не удача, а тонкий расчет?

Машина точно пуля вылетела со стоянки перед офисом. Ее владелицу ждали важные дела!

У отставного военного пенсионера Катапультова была любимая болезнь — бессонница. У многих людей есть любимая песня или любимая книга, а у стариков обычно бывает еще и любимая болезнь.

Во время приступов бессонницы старик Катапультов часто сидел возле окна и наблюдал ночной проспект, залитый розовым мягким светом фонарей, и ночную жизнь. Иногда он считал машины, мчащиеся со страшной скоростью по пустынным улицам.

Окно Катапультова выходило в торец дома. С недавних пор прямо под ним какой-то жирный тип, недавно поселившийся в их подъезде, стал ставить свой тракторообразный джип. Катапультов давно хотел пожаловаться в милицию на подозрительного жильца, да все было как-то недосуг — в последнее время отставной военный занимался бомбардировкой ЖЭКа жалобами о нерасторопной починке водопровода (строители позорно бежали с поля боя, оставив после себя разрытый котлован во дворе), и все его силы были брошены на это.

И вот однажды, наслаждаясь бессонницей, Катапультов обратил внимание на темную фигуру, которая вынырнула из-за угла и надолго задержалась у машины — подозрительно!

Хозяин? Вряд ли… Тот выше и куда толще. Неужели угонщик или автомобильный воришка? Катапультов с плохо скрываемым удовлетворением подумал о том, как сейчас взвоет сигнализация и как воришка метнется прочь от автомобиля.

Но сигнализация молчала, и воришка спокойно забрался в салон.

«Так, лыжная шапочка, куртка, брюки… Без особых примет, — с неудовольствием подумал Катапультов. — Эх, свет от фонаря плохо падает!.. Невысокого роста, худощавый. Подросток?»

Но тут у угонщика упал на землю какой-то инструмент, и он наклонился за ним, изящно присев на корточки.

«Никак девушка? — удивился Катапультов. — Вот так-так! Теперь и женщины у нас бандитизмом со взломом занялись… Куда катится мир!»

Между тем угонщик или угонщица уже скрылся в салоне и затих там. Наверное, боролся с зажиганием.

«Позвонить в милицию? — колебался Катапультов. — Пусть его или ее задержат… Или еще подождать?»

Но позвонить в милицию пенсионеру мешала нескрываемая неприязнь к наглому владельцу авто, который все лето портил колесами своего танка прелестную травку на газоне, и неожиданно пробудившаяся симпатия к угонщику.

«Позвонить и не позвонить?» — мучился Катапультов. Он представил обескураженное лицо хозяина машины, когда тот обнаружит пропажу своей любимицы. Пенсионер не мог отказать себе в удовольствии полюбоваться утром на его вытянувшуюся физиономию. Чтобы не пропустить этот момент, он решил сегодня ночью вообще не ложиться.

Между тем, пока Катапультов раздумывал насчет звонка, угонщик достал из кармана небольшой флакончик, ватный шарик и зачем-то стал протирать тампоном руль. Он работал минут пятнадцать. Решив, что уже достаточно, прошелся в последний раз по рычагу переключения скоростей, поворотникам, дверной ручке, рычагу кондиционера и кнопке включения магнитолы.

Закончив свою работу, непонятный тип в лыжной шапочке сложил флакон и использованные тампоны в пакет и спокойно выбрался из машины.

Катапультов только увидел, как несостоявшийся угонщик небрежно хлопнул дверцей и двинулся по направлению к метро.

Только тогда военный пенсионер понял, что запланированное на утро удовольствие не состоится. Он искренне огорчился и с горя отправился спать. Больше докучливого соседа он никогда не видел.

 

Глава 10

Уехав из родного дома после истории с отчимом, Жанна остановилась у своей тетки в областном центре. Тетя Варя всю жизнь, пока не вышла на пенсию, проработала учительницей в школе. Тетка была старая и полуглухая. Почти ничего не поняв из той истории, что ей, рыдая, поведала по телефону мать Жанны, она встретила племянницу с искренней радостью. Детей у учительницы не было, жила она со старой капризной кошкой в маленькой квартирке на окраине города. Жанна оказалась для нее чем-то вроде луча света в темном царстве, отдушиной, ведь на племяннице пожилая учительница удовлетворяла свою негасимую страсть к педагогике и воспитанию.

— Тебе надо учиться, деточка! — шамкая беззубым ртом, твердила тетя Варя. — Без образования теперь никуда…

Слегка поморщившись (она не любила нравоучений), Жанна все же поступила в строительное ПТУ — там платили неплохую стипендию и после окончания училища даже обещали устроить на работу. Ей сказали, что девчонки-штукатурщицы в свободное от учебы время обычно подрабатывают на окрестных дачах, отделывая роскошные особняки, растущие вокруг города, как грибы после дождя. На стройке платили наличными, но работа оказалась каторжная. Однако Жанне надо было на что-то жить, и потому она с радостью согласилась, когда ее пригласили в бригаду девчонок, которая уже вторую неделю трудилась на зимней даче местного уголовного авторитета Калины.

— Он дает по сто рублей в день! Расчет вечером, — восторженно щебетала ей подружка по училищу. — Я себе уже купила новые туфли!

Новые товарки, учащиеся ПТУ, не произвели на девушку особого впечатления. Это были, как правило, нескладные коротконогие девицы с соломенными волосами, напоминавшими паклю, и бесцветными прыщавыми лицами. Они красились слишком ярко и слишком безвкусно и скорее отпугивали, чем привлекали своей боевой раскраской поклонников. Разговоры у них были только о том, где лучше подцепить парня, кто с кем переспал, кто от кого залетел и где можно срубить немного деньжат. Пределом мечтаний любой из них было выйти замуж за автослесаря либо бандита из банды Калины. Жанна презирала эти разговоры и эти мечты. Ведь ее девизом всегда было: «Если замуж, то за министра»…

Пока она благоразумно помалкивала, никому не сообщая о своих грандиозных жизненных планах. На этом этапе ее философским кредо было: «Не выделяться!» Необходимо сначала присмотреться к новой среде, к новому окружению, а потом уже начать действовать.

Ей нравилась ее новая жизнь, свобода. Опеки никакой, иди куда хочешь, покупай что хочешь, если есть деньги, конечно. Тетя Варя слепо верила племяннице, и, если бы Жанне вдруг понадобилось обмануть ее, особого мыслительного напряжения это не потребовало бы. При этом никто не колол ей глаза прошлым, даже наоборот, окружающие прочили ей блестящее будущее.

— Ой, Жанна! — восхищались подружки. — С такой красотой ты не пропадешь! С твой внешностью можно хоть в артистки, хоть в фотомодели! А еще лучше выйти замуж за богатого, а потом всю жизнь жить припеваючи…

Однако в артистки в маленьком городке никого не звали, фотомодели там тоже были не нужны, замуж Жанну никто не приглашал — не было вакантных «министров». Между тем денег ей катастрофически не хватало. Все, что зарабатывалось каторжным трудом на стройке, уходило на наряды и косметику. Тетя Варя с радостью тратила свою небольшую учительскую пенсию на племянницу, но все равно это были копейки. И тогда Жанна надумала заняться бизнесом.

Она не сказала об этом никому, даже своей тетке — боялась, что кто-нибудь перехватит ее шикарную идею и тогда она останется на бобах. Схема была гениально проста: надо было поехать в Москву, на оптовый рынок в Лужниках, накупить по дешевке всякого тряпья, а потом продать его подороже в Быковске. Как посчитала Жанна, «навара» ей хватило бы и на билеты, и чтобы самой приодеться, и чтобы подготовиться к новой поездке. Дело оставалось за малым — ей нужен был какой-никакой начальный капитал. Как заработать его, она знала. Она не знала только — у кого.

Решение пришло быстро — Калина! Фактический хозяин города, человек авторитетный, денежный, падкий, по слухам, до женской красоты. Именно его особняк отделывала бригада пэтэушниц, выполняя в основном черновую работу — отштукатурить стены, вынести строительный мусор и так далее. Сам Хозяин на своей недостроенной даче не появлялся. Всей работой руководил грузный слюнявый тип с толстыми губами, которого звали Карел. Утром Карел выдавал задание девушкам на день, принимал у них работу и расплачивался наличными в конце рабочего дня.

Кое-кто из работниц, подозревая в прорабе лицо могущественное, по сравнению с обыкновенными ухажерами, безусыми парнями из «речнухи» (так в народе называли речное ПТУ), пытались завязать с работодателем интимные отношения, и небезуспешно. Своим избранницам Карел платил по особой таксе, размер которой варьировался в зависимости от внешних данных конкретной девушки. Верхний порог не превышал ста рублей, что было, в общем-то, не так мало, поскольку, чтобы получить эту сотню, приходилось целый день горбатиться на стройке.

Карел сразу же клюнул на Жанну, как только она появилась среди его работниц. Несмотря на заляпанную краской робу и стираный платочек на голове, он сразу же заметил девушку — своей внешностью она сильно выделялась из безликой массы простушек. Большие темные глаза с поволокой заставили сладко вздрогнуть не только сердце мужика, но и еще кое-что… Точеная фигурка в бесформенной робе вызвала у Карела обильное, почти младенческое слюнотечение. Он предложил ей сто пятьдесят рублей за ночь (это была неслыханная для пэтэушниц сумма) — Жанна холодно посмотрела на него и отвернулась.

— Она же у нас ни с кем никогда, — пояснили прорабу ее товарки. — Даже на «дискачи» не ходит, а если и ходит, то с парнями никогда не танцует.

Это еще больше заинтриговало сластолюбивого Карела. Он не сомневался, что не существует женщин, которых нельзя купить. Просто одну можно купить за пару капроновых колготок, другую — за дешевое колечко, приобретенное на рынке с рук у алкоголика, а третью, например, за услугу или за право работать. Карел, решив, что предложил девчонке маловато, посулил ей целых двести рублей. Жанна сделала вид, что ничего не понимает. Карел разозлился.

Этот маленький царек, божество для девушек-отделочниц, искренне считал себя привлекательным мужчиной. Он любил свою работу только потому, что она давала ему возможность почувствовать, что такое власть. Ради этого сладкого ощущения Карел был готов на многое. И человек, который попытался было лишить его законного ощущения, нуждался в наказании и укрощении.

На следующий день Карел объявил, что отныне он будет выдавать задание не на всю бригаду, а каждому ее члену в отдельности.

— А то что получается, — объяснял он, — кто-то из вас пашет не разгибаясь, как папа Карло, а кто-то в это время губы красит.

Это был намек в сторону Жанны. Недавно Карел видел во время обеденного перерыва, как она подкрашивала губы, глядясь в карманное зеркальце, и это зрелище еще больше возбудило его желание.

Нововведением была возмущена вся бригада. Сачков в ней не было — людей, не желающих вкалывать, туда просто не приглашали или избавлялись от них собственными силами. Жанна работала не хуже других, разве что была менее опытной — ей пока не хватало квалификации для тонкой и сложной работы, и потому ее держали на подхвате. Но делать было нечего. С Господом Богом, даже если у него яйцевидный живот, залысины на лбу и слюнявые губы, не спорят.

Для Жанны начались адские дни. Карел всегда ставил ее на самый тяжелый участок работы. Вечером он придирчиво проверял качество исполнения и регулярно урезал вознаграждение, мотивируя это низким качеством. Девчонки, видя такое притеснение, глухо роптали, но в открытую не отваживались вступиться за подругу, боясь разделить с ней незавидную участь.

Когда однажды, получив вместо ожидаемой сотни всего полтинник, Жанна шла домой, кусая губы и размазывая по щекам злые слезы, ее догнала Оля, простая добрая девушка с веснушчатым лицом.

— Не плачь, Жанна, — принялась она утешать подругу, как умела. — Ну, сволочь он, кто ж спорит! Может, не надо тебе кочевряжиться, а? Один раз только… Я вот с ним спала и ничего: пять минут — и все, сунул-вынул. Зато теперь он в мою сторону и не смотрит.

Жанну чуть не вырвало от гадливости. Она уже приняла решение, что больше на стройку не пойдет. Но тогда тот шанс, на который она рассчитывала, так ей и не представится…

Она посмотрела на доброе лицо Оли и ее нос, усыпанный веснушками, и пожалела подругу, вернее, ту, что искренне считала себя ее подругой. Потом сказала, что очень спешит, и зашла в продуктовый магазин. Там, в бакалейном отделе, где мерзко пахло мышами и отвратительным суррогатным кофе, на весь свой дневной заработок Жанна купила лучшего подсолнечного масла — рафинированного, импортного, без запаха. Она была готова к борьбе!

Стоял октябрь, утром лужицы были словно прикрыты прозрачным хрустящим целлофаном — хрупкий ледок пророчил раннее наступление морозов. Осины в лесочке неподалеку трепетали, смятенно шушукались между собой, их листья, похожие на румяные младенческие щеки, то и дело испуганно взмывали в небо от порывов ветра.

Почти достроенный дом Калины издалека сиял медной крышей. Яркие листы пока покрывали только половину здания, а на оставшейся половине бригада местных работяг заливала варом швы между бетонными перекрытиями. Работа кипела с раннего утра. Строители старались до зимы закончить крышу, но это оказалось не так-то просто. Крыша была не простая двускатная. По прихоти архитектора дом был богат башенками и фигурными скосами, что очень усложняло работу.

Целый день рядом с домом горел костер — в огромной черной бочке нагревали гудрон для заливки швов. Черная маслянистая жидкость мрачно булькала, выпуская струйки удушливого дыма. Один из рабочих следил за адским варевом и разливал по ведрам расплавленную смолу, другой по железным сходням носил дымящиеся ведра к месту работы. На крыше еще двое осторожно разливали гудрон, изолируя швы.

Явившись на работу раньше всех, Жанна еле дождалась прихода Карела и сказала ему, что ей нужно поговорить с ним о важном деле. Глаза и губы у нее были накрашены чуть ярче обычного. Не глядя на нее, Карел небрежно бросил, что ему сейчас некогда, нужно дать каждому из рабочих трудовое задание на весь день, и только после этого он сможет уделить ей минутку внимания…

Однако в глубине души Карел уже ликовал: он думал, что девушка готова капитулировать и потому согласна на все его условия, в том числе и постельные. У него даже поднялось настроение. Он уже представлял себе, как ночью сожмет в объятиях молодое тело с туго налившейся грудью, которая так соблазнительно приподнимает грубую ткань заляпанной белилами робы, как полные, точно припухшие губы будут умоляюще шептать ему: «О, еще, еще…» Если дело заладится, мечтал Карел, отдавая в это время приказания рабочим, можно будет перевести ее на работу полегче. А потом и совсем освободить от нее. Грешно такой красавице трудиться по-черному…

Работа закипела. Вот уже замигал огонек костра на крыше, забулькал гудрон, загремело железо на крыше под тяжелыми шагами, завизжала циркулярная пила, распиливая доски.

Жанне выпало работать на улице — замазывать швы между кирпичами цементным раствором. От этой работы всегда страшно стыли руки. Неяркое осеннее солнце уже не грело землю, но сегодня девушка отчего-то не замечала холода — ей было жарко.

Вот она увидела, как Карел, расставив рабочих по местам и проверив количество стройматериалов, вышел на улицу и обвел глазами рабочих — искал кого-то. Жанна быстро спряталась за угол дома и затаилась там: еще рано, решила она…

Через полчаса, войдя в дом, она набрала в ведро цементного раствора и вышла на крыльцо. Постояла там, задрав голову к небу.

— Ах, вот ты где… — послышался сзади вкрадчивый голос Карела.

Девушка натужно улыбнулась — сердце ее стучало как бешеное.

— Ну, о чем ты хотела со мной поговорить? — Карел оскалился, плотоядно поглядывая на нее.

— Давайте отойдем. — Жанна стыдливо опустила глаза. — Нас могут услышать.

На крыше вовсю валил черный дым. «Наливай!» — послышался сильный мужской бас.

— Я обдумала ваше предложение, — робко начала Жанна. — Я хочу сказать, что была не права…

Карел залюбовался ее смущенным лицом. «Наверное, она еще девушка, — решил он, — поэтому так долго ломалась».

— Ты не пожалеешь, крошка, — улыбнулся он.

Жанна стояла к дому лицом, а Карел — спиной, по-хозяйски уперев руки в бок. Металлические сходни над их головами опасно прогнулись от тяжести идущего по ней человека.

— Придешь ко мне вечером, — сказал Карел, сладко облизывая губы, — адрес…

— А-а-ах! — внезапно откуда-то сверху раздался пронзительный крик.

За долю секунды до этого Жанна прикрыла голову руками и бросилась за кучу песка.

— У-у-у! — раздался рядом с ней страшный звериный вопль.

А с неба лился черный дождь. Черные тяжелые капли падали на землю, на песок, на голову Карела, прожигали во льду замерзших луж черные воронки.

— У-у-у! — Грузная фигура заметалась по двору, не разбирая дороги. Белые руки пытались содрать с лица черную маску и не могли. На душераздирающие крики из дома выбежали люди.

В это время из-за кучи строительного песка поднялась девушка в косынке и незаметно смешалась с толпой, которая обступала извивающееся на земле массивное тело с абсолютно черным, точно у мавра, лицом…

— Ничего, жить будет, — сказали доверенному лицу Калины в местном ожоговом центре. — Ожоги не смертельные, повреждено всего десять процентов поверхности кожи. Хорошо, что одежда защитила, да и смола, пока летела с высоты второго этажа, успела немного остыть. Короче, могло быть хуже… Но с красотой теперь ему лучше распрощаться. Останутся шрамы на лице, волосяной покров головы восстановится лишь частично. Ладно еще, что не женщина, мужику внешность ни к чему…

Едва очнувшись от болевого шока, Карел сразу же потребовал к себе одного из людей своего патрона. Пришел Корик, долговязый, не слишком сообразительный тип с гнилыми зубами.

— Нашли эту сучку? — прошептал больной, слабо шевеля обожженными губами. Речь Карела была неразборчивой, а посетитель к тому же был не из понятливых.

— Какую штучку? — не понял Корик.

Карел затрясся от бешенства:

— Сучку, которая меня подставила!

— Куда поставила?

— Она облила меня, — прошептал Карел.

— Ты чё-то путаешь, Карел, — не понял его дружок. — Слышь, ты лучше помолчи, мы и так уже все знаем. Мужик споткнулся на сходнях, ведь мокро после дождя было, ведро с гудроном опрокинул, а ты внизу стоял. Не повезло тебе! Да ты не волнуйся, мы тому мужику уже кости пересчитали. Больше в городе работы ему не видать.

— Это не он, — прохрипел Карел. — Это она… Она меня специально подставила. Она знала, что это случится… Я видел, она знала…

Корик в уме покрутил пальцем возле виска, но вслух ничего не сказал. Однако на всякий случай доложил шефу о странных речах пострадавшего. Услышав нелепые домыслы своего прораба, Калина досадливо поморщился — делать ему нечего, только разбираться с такой мелочевкой… Его низкий, прикрытый густой челкой лоб недовольно нахмурился.

Калина был довольно молодой парень, отсидевший семь лет за вооруженный грабеж и в тяжелой борьбе завоевавший место на криминальном Олимпе города. У него было жесткое лицо с уродливым шрамом на щеке — следом ножа, полученным в драке на зоне, сутулая фигура, короткие ноги и непропорционально широкие плечи, выдававшие большую физическую силу. По большому счету ему было наплевать на случившееся с Карелом, но раз история всплыла, он обязан был навести шороху, дабы в очередной раз продемонстрировать свою власть и мнимую справедливость.

Выяснилось, что действительно существовала какая-то девчонка, с которой Карел разговаривал перед тем самым происшествием. Причем девчонке хоть бы хны, она не пострадала, а Карел валяется в больнице и физиономия у него при выписке будет не приведи Господь! По слухам, Карел клеился к девице, но та его отшила. Выяснив все это, криминальный авторитет призвал Жанну перед свои ясные очи.

К концу рабочего дня на стройке внезапно появилась забрызганная грязью престарелая «девятка», гремящая мотором. В ней сидели трое парней, точно скалькированных с одного рисунка — жирные затылки, сразу переходящие в шею, оттопыренные уши, бугристые надбровные дуги, холодный немигающий взгляд.

Жанну, как была, в белом платочке на голове и в строительной робе, запачканной краской, пихнули на заднее сиденье машины. Двое орангутангов сжали ее по краям, а третий сел за руль.

Сердце девушки бешено заколотилось. Она смутно догадывалась, куда ее везли, — подруги загодя шепнули ей: мол, приехали приятели Калины. Она решила держаться до последнего, говорить только правду и ничего, кроме правды. Ну почти ничего… Чтобы приободриться, Жанна сунула руку в карман и вытащила патрончик яркой помады. В уме она прокручивала предстоящий разговор. Каким он будет?..

— Просто я видела, как тот человек с ведром споткнулся, и успела отскочить, — невинно глядя в лицо Калине, произнесла Жанна. — А Карел стоял спиной и не видел.

Калина молча смотрел на ясное розовое лицо девушки и ее пухлые губы.

— Ему просто не повезло, — добавила Жанна и, смутившись от пристального взгляда, опустила глаза.

— А почему тогда он лепит, что ты его подставила? — спросил Калина, его взгляд помимо воли скользил вдоль фигуры девушки, раздевая ее.

Глаза Жанны мгновенно набухли слезами.

— Потому что он приставал ко мне, а я ему отказала, — пролепетала она. — Он мстил мне за это. Я уже больше не могла терпеть и… — Она замолчала, сглотнув слюну, — это получилось очень трогательно, почти по-детски.

— Что?.. — Калина заметно напрягся.

— И я согласилась… — По щекам Жанны полились быстрые горячие слезы.

— Ну и дура! — резюмировал Калина. — Да брось ты хлюпать носом, велика беда!

— Если он считает, что это я, — всхлипывая, проговорила Жанна, — он меня со свету сживет! Он меня на дне морском достанет!

— Не достанет! — Калина похлопал девушку по плечу и невольно задержал на нем руку, ощущая, как вздрагивает под его пальцами молодое трепетное тело. — Если что — скажи мне, я разберусь.

Жанна с надеждой подняла на него свои темные, как омут, глаза. Промытые слезами, они блестели, точно мокрая от дождя вишня. Порозовевшие от слез веки придавали ее свежему лицу трогательное невинное выражение.

— Спасибо! — нежно прошептала она.

Калина неожиданно почувствовал к сидевшей напротив него девушке сильное расположение.

— А вообще, что ты там делаешь, на стройке? — дружески удивился он.

— Работаю, — ответила девушка. — Я учусь, мне нужны деньги…

— Да брось ты! — махнул рукой Калина. — Разве ж это деньги! Сколько я плачу вам? Кажется, полторы сотни?

— Сотню, — прошептала Жанна.

— Как это сотню? — удивился Калина и сразу же помрачнел. — Значит, Карел… Ах, гнида! Выходит, полтинник с каждого клал себе в карман… Ну хорошо, пусть только выйдет из больницы, я с ним поговорю!..

Слезы на глазах у девушки совершенно высохли. Она знала, что, скомпрометировав Карела в глазах его патрона, ей можно больше не волноваться за свое рабочее место в строительном коллективе. Но зачем ей место на стройке? Ей нужно большее! Глупо было упускать такой шанс…

— Конечно, работа на стройке мне не очень нравится, — начала она. — Я хотела бы открыть собственное дело. У меня есть одна идея…

— Ты? Дело? — Калина искренне удивился. — Да брось! От дел такие хорошенькие лобики, как у тебя, рано покрываются морщинками…

И он поощрительно потрепал ее по подбородку. Жанна чувствовала, что она на верном пути. Еще немного нажать, и этот неприятный тип с ужасным шрамом через всю щеку совсем рассиропится, как и Карел, и отвалит ей нужную сумму. Она, конечно, все вернет ему потом, с процентами…

— Мне нужно совсем немного денег, чтобы начать свое дело, — продолжала она. — Я знаю верный способ заработать. Я уже подсчитала, что смогу получить, как минимум, тридцать процентов прибыли…

— Тридцать процентов? — Калина расхохотался. — Да за тридцать процентов я бы даже и пальцем не пошевелил… Детка, в нашей стране дело считается стоящим только в том случае, если с него можно получить сто, двести процентов! Только ради этого стоит пачкать руки. Но что мы все о делах да о делах… Я вообще-то не привык с такими хорошенькими девчонками, как ты, болтать о делах. Хочешь перекусить? Поехали в ресторан, пообедаем!

Жанна нахмурилась: она совсем не рассчитывала, что разговор приведет ее к такому сомнительному результату. Может, все-таки хоть в ресторане удастся уговорить Калину одолжить ей денег на раскрутку?

— Конечно! — произнесла она нежным голосом и улыбнулась — на щеках обозначились хорошенькие ямочки. — Только как я могу поехать в ресторан в этом… — Она показала на свою робу. — Мне нужно переодеться.

— О чем речь! — кивнул Калина. — Заедем!

Они спустились вниз и сели в подержанный «БМВ-315», единственную иномарку в городе. Для захолустного Быковска даже такая развалюха считалась пределом мыслимой роскоши.

— Поехали! — Калина тронул за плечо своего водителя, приземистого мрачного парня с бритым черепом.

Тот удивленно покосился на Жанну.

Продавщицы самого роскошного местного магазина были несказанно удивлены, когда в их лавку вошел известный уголовный авторитет под руку со взволнованной девушкой в строительной робе. Жанна была ни жива ни мертва, она плохо понимала, зачем они приехали в этот шикарный магазин. Только потом, побывав в самых роскошных универмагах столицы, она поняла, что принимала за эталон богатства обыкновенную лавку старьевщика с подержанными шмотками. Но тогда…

— У вас есть что-нибудь приличное для моей девушки? — спросил Калина, небрежно облокотясь на стойку.

Почуяв запах больших денег, продавщицы засуетились, стали снимать с вешалок «шикарные» платья, тоскливо пахнущие нафталином и чужим потом.

Калина выбрал самое дорогое. Это было синтетическое платье «в облипочку», с желтыми прядями люрекса, с открытой спиной и глубоким декольте. Шел 1992 год, и эталоном красоты для людей, привыкших к серой униформе советских магазинов, казалась та одежда, в которой было много блеска, много золота, много обнаженного тела…

Когда, розовея от испуга, Жанна вышла из примерочной, Калина удовлетворенно хмыкнул — он не ошибся в этой девочке. Девочка была что надо!

— И еще туфли, — приказал он. — И какую-нибудь шубку, подороже…

Туфли с золотыми пряжками на высоченных каблуках и подержанная шуба из щипаной норки, потертая на обшлагах, вскоре обрели свою новую хозяйку.

— Еще кое-чего не хватает, — задумчиво процедил сквозь зубы покупатель, оглядывая хорошенькую, как картинка из журнала, девушку.

Он приблизился к витрине с ювелирными украшениями.

— Это, это и вот это, — нахмурясь, произнес он, тыча в стекло короткими пальцами с вытатуированными на них перстнями — перстень с белой диагональю (путь через «малолетку»), перстень с крестом (жизнь за решеткой) и перстень с ромбом (вооруженный грабеж). — Примерь!

Бриллианты ослепили Жанну своим томительным блеском. Массивные серьги оттянули мочки ушей, шею обняло колье, холодя кожу, огромное кольцо сжало безымянный палец с короткими обломанными ногтями, в которые насмерть въелся строительный цемент.

— Беру все! — кивнул Калина и деловито вытащил из кармана пачку зеленоватых купюр — Жанна никогда не видела таких в своей отставшей от передового мира Выдре.

Неуверенно ступая ватными ногами на высоченных каблуках, она под ручку с Калиной вышла из магазина.

— Гони в «Эльдорадо»! — бросил ее спутник шоферу.

«Эльдорадо» был самый шикарный ресторан в городе, раньше называвшийся кафе «Ландыш».

Жанна была как в тумане. В ресторане их провели за столик, где уже на полную катушку гудели дружки Калины. Темные личности с узкими лбами оживленно обсуждали новую телку шефа и удивлялись, откуда он выкопал такую роскошную красотку.

Девушку со всех сторон окружили любопытные лица. Эти лица шептались, создавая невнятный восхищенный гул, обсуждали ее внешность, отношение к ней авторитета, замолкали, едва она поднимала на них глаза, и возобновляли свои пересуды, как только она вновь опускала ресницы. Надолго ли у шефа новая телка — этот вопрос больше всего волновал собравшихся.

— Что-то его на малолеток потянуло! — комментировал один.

— Две недели максимум! — уверяли авторитетные голоса. — Больше не продержится.

— Одна ночь! — спорили другие. — А шуба эта от прежней его бабы досталась, Таньки-манекенщицы. И бриллианты…

Жанна весь вечер молчала, будто в рот воды набрала. Она прекрасно понимала, что значили эти подарки, но отказаться от них она не могла. Все свершалось как бы помимо ее воли, а душа словно витала отдельно, ошеломленная, растерянная, оглушенная.

— Ты почему не ешь? — наклонился к ней Калина и, накладывая полную тарелку черной икры, намекнул: — Кушай, ночь нам предстоит до-олгая…

Жанна едва разомкнула губы.

— Я… Нам нужно поговорить…

— О чем? — Парень осторожно провел татуированными пальцами по ее зардевшейся щеке.

— Ну, это все… Все, что на мне… Это…

— А, не бери в голову! — махнул он рукой.

— Мне не нужно это… Я бы хотела поговорить о деле. Мне нужны небольшие деньги для начала, совсем немного… Я все верну.

— Киска, весь мир у твоих ног, о чем ты говоришь? Какие еще дела? Вбила себе в хорошенькую головку, что ей нужно крутить какие-то дела, — расхохотался Калина, обращаясь к своим друзьям, — те с готовностью заржали.

— Но я поехала сюда только потому, что думала…

— Ты поехала со мной потому, что я купил тебе все это. — Сквозь полупьяную веселость мгновенно проступила жесткая деспотичная воля.

— Но…

— Все! — безапелляционно произнес парень. — Все! Я сказал.

Все вокруг затихли.

Жанна от ненависти сжала зубы. Он обманул ее… Он думает, что… Он думает, что ее можно купить… От платья так мерзко пахло чужим застарелым потом, а от шубы — мокрой кошкой…

В глазах ее потемнело, внутри поднялось с трудом сдерживаемое бешенство, от которого она как будто оглохла на время. Ей захотелось сделать что-нибудь ужасное.

— Да, я продаюсь! — произнесла она четким голосом, раздельно и сухо. — Я продаюсь, но стою очень дорого! Гораздо дороже, чем все это барахло…

Под взглядами ошеломленных зрителей она медленно поднялась со стула. Вынула серьги из ушей, бросила их в пустой бокал. Сняла кольцо. Аккуратно расстегнула на шее колье. Сняла шубу со спинки стула, бросила ее на колени ошеломленному Калине. Скинула туфли и аккуратно поставила их прямо в тарелку с икрой. Вжикнула «молнией» на платье — ткань тихо скользнула к ногам, потрескивая электричеством. И Жанна осталась в стареньком хлопчатобумажном бюстгальтере и сатиновых трусиках в голубой горох.

Окружающие ошеломленно замолчали. Оркестр поперхнулся мелодией и заглох. Официанты стояли с открытыми ртами. Посетители боялись даже сглотнуть слюну.

А Жанна набрала в грудь побольше воздуха и сделала первый шаг к выходу… Потом другой, третий… В лицо пахнуло холодным воздухом с улицы.

— Я согласен, — точно издалека услышала она за своей спиной низкий голос. — Подожди!

Потом она почувствовала, как похолодевшую кожу спины закололи острые иголочки меха, — Калина набросил на нее шубу.

— Ты выиграла, — произнес он, прямо глядя в ее невидящие глаза. — Ты победила!

Да, она победила…

Она знала, что выигрыш за ней, и думала, что победила навсегда, на веки вечные. Жанна еще не знала, что выиграла только первый, не самый тяжелый раунд в борьбе, которая и называется Жизнь.

 

Глава 11

В офисе охранного агентства «Элида» у Жанны был свой кабинет, где, уединившись от всего остального мира, она беседовала с особо доверенными лицами. Одним из таких лиц был «звеньевой» Пепел — человек в охранном агентстве на первый взгляд малозначительный. Однако многие пацаны боялись его даже больше, чем самого шефа. С ним предпочитали иметь или хорошие отношения, или никакие.

Все знали — Пепел играет в группировке роль чистильщика. Чистильщик — это неофициальный палач, который казнит и наказывает только своих по приказу шефа. Он ликвидирует провинившихся боевиков, даже если неизвестно, в чем они виновны. Он может расправиться с жертвой и на виду у всех — чтобы остальным было неповадно. Пепел был немногословным и скрытным типом. Вся бригада внутренне трепетала при одном взгляде на него. Для него не существовало таких понятий, как дружба или долг, — только приказ на уничтожение, который всегда выполнялся без единого осуждающего звука. Братки прекрасно помнили тот момент, когда в «Подкове» на глазах у доброго десятка зрителей Пепел хладнокровно расстрелял Осу, который так долго считался правой рукой шефа, что мнил себя главным претендентом на его место.

Пепел был чаще других вхож в совещательную комнату Жанны. Вот и сейчас он сидел перед ней, вольготно развалившись в удобном кожаном кресле.

— Вместо Штурмана «звеньевым» теперь будет Шмель, — выпуская в потолок синеватую струйку дыма, негромко произнесла хозяйка кабинета. — Он парень неглупый, его уважают. Пусть соберет ребят — сегодня «стрелка» с кунцевскими по поводу того магазина, который недавно открылся возле «Молодежной».

— Шмель авторитетный пацан, — одобрительно кивнул Пепел, однако его собеседница недовольно поморщилась — она не любила авторитетных людей.

— Пусть едут пустые, стволы дома оставят. После того, что недавно случилось с РУБОПом… То ли у нас стукач в бригаде завелся, то ли что… Ты, случайно, не знаешь, кто бы это мог быть?

Ни единый мускул не дрогнул на сухощавом лице Пепла.

— Без понятия, — ровным голосом ответил он.

— Ну, ничего, — произнесла Жанна с ненавистью, — если я найду, кто это, то своими руками его… — От еле сдерживаемого бешенства у нее задрожал подбородок, но она сдержалась. Глубоко затянувшись сигаретой, спросила уже более ровно: — Сколько Шмель уже у нас?

— Месяца три будет.

— Мало.

— Кто ж спорит, мало… Сама знаешь, пацанов много полегло, пришлось приглашать со стороны.

— Вот и наприглашали всякой швали! — недовольно отрезала Жанна. — Не хватало, чтобы к нам еще РУБОП заявился! Нет, рано его «звеньевым» ставить. — Она помолчала. — Ладно, я пока подумаю… Иди!

Когда дверь захлопнулась, она подошла к огромному зеркальному шкафу до потолка и приоткрыла створку. Выбрала из одежды, аккуратно развешанной на вешалках, простое темное платье и стала переодеваться.

В зеркале на миг отразилось поджарое сухое тело, длинные худощавые ноги. Сняв костюм, Жанна пристально взглянула на себя. Тонкая талия, высокая грудь, не кормившая ребенка, чуть раздавшиеся бедра — точно двадцатилетняя девочка стоит перед зеркалом, тонкая и хрупкая. Почти такая же, как восемь лет назад…

Она повернулась боком и, хмуря брови, взглянула через плечо — вся ее спина была испещрена глубокими шрамами, похожими на карандашные штрихи. Она провела рукой и нащупала один, самый глубокий, чуть не доходящий до позвоночника.

Немногие знают, что все тело у нее в шрамах. Но еще меньше людей догадывается, что в шрамах у нее не только тело, но и душа.

Солдат срочной службы Василий Говоров, служивший в химвойсках, пребывал в превосходном настроении. Почти три недели ему не давали увольнения — то за плохо вычищенные сапоги, то за то, что на дежурстве вышел за территорию охраняемого сверхсекретного института и стал клеиться в девчонкам, прогуливающимся возле забора части. Но на то он и солдат, чтобы проявить чудеса смекалки и находчивости!

Три года Говоров скрывался от призыва, скитаясь по стране, пока однажды коварные люди из военкомата его не забрили и не упекли в армию. В химвойсках Василий служил уже полтора года и теперь с нетерпением ждал дембеля. Чем меньше оставалось дней, тем тяжелее и томительнее ему казалась служба. Хотя на самом деле служба его была — не бей лежачего!

В функции батальона, расквартированного в городке, входила охрана секретного института вирусологии и микробиологии, про который было известно только, что он разрабатывает новейшие концепции биологического оружия. В советские времена на территорию Зоны — так называли институт работавшие в нем люди — не могла бы и мышь проскочить, а уж выйти обратно — тем более, но в нынешнее развальное время вместо охраны с нюхом кокер-спаниеля и хваткой бультерьера институт охраняли обыкновенные солдатики.

Солдат есть солдат. Ему что нужно: наесться от пуза, прижать в уголке хорошенькую барышню, а потом отоспаться, во сне грезя о дембеле. Из этих трех составных частей солдатского счастья Говорову было доступно лишь одно: на своем посту, а он охранял контрольно-пропускной пункт на территории Зоны, можно было спать сколько душеньке угодно — после шести часов вечера право входа на территорию института имели только начальник караула, проверяющий и дежурная смена. В шесть тридцать Говоров запирал на засов двери КПП и с чистым сердцем шел спать. Во сне солдата часто навещала его девушка Катя, с которой Василий имел письменную договоренность о возобновлении личных отношений сразу после демобилизации, но гораздо чаще снилась ему жирная котлета по специальному маминому рецепту (три части телятины, две части свинины и одна часть баранины плюс специи и лук). Иногда, когда Василию надоедало дрыхнуть и захлебываться во сне слюной, он шел навестить своего напарника, охранявшего вход в здание института и доску с ключами. Ребята до рези в глазах резались в карты или рассматривали один и тот же замусоленный «Плейбой».

Если гора не идет к Магомету, Магомет идет к горе. На сегодняшнее дежурство у Говорова была запланирована совершенно особая, исключительная программа. Эта программа совмещала первые две составные части солдатского счастья (еду и женщин) и, в виде исключения, совершенно пренебрегала третьей, то есть сном. Качество запланированного гулянья во многом зависело от его сегодняшнего напарника. Им оказался некий Мустафа Керимов, тип хоть и сговорчивый, но несколько занудный и, более того, прожорливый. Конечно, Мустафа за часть съестного согласится пожертвовать Василию на ночь ключи от комнаты персонала — с мягкими кушетками и чистым бельем, да еще и теплой, в отличие от бетонного куба КПП, где всю ночь напролет изо рта вырывался парок. Необходимость в комфортных условиях объяснялась очень просто — вечером к Говорову должна была пожаловать в гости девушка.

С этой особой он познакомился сегодня утром в пивной неподалеку от проходной Зоны. Василий заскочил туда на минутку, чтобы быстренько выпить кружку пива. Девушка ему понравилась с первого взгляда. Впрочем, в армии ему все девушки нравились с первого взгляда. Она сидела у окна и мрачно смотрела сквозь мутное стекло на улицу.

Немного старше его, сразу же определил Василий, серьезная. Ему нравились такие. Он любил, когда женщина внимает его разглагольствованиям с трепетным выражением на лице.

А она слушала Говорова именно так — затаив дыхание. Надя оказалась в городке случайно, проездом — заезжала сюда в поисках подруги, которая недавно переехала, не оставив адреса, и планировала вечером вернуться в столицу. Потратив на завязывание отношений не менее пяти минут своего драгоценного времени, Василий запротестовал:

— Ну как же так! Вы же у нас еще ничего не видели!

— А что здесь смотреть! — пренебрежительно махнула рукой девушка. — Одни заборы…

Говоров предпочитал ковать железо, пока горячо. Он уговорил свою новую знакомую остаться еще на несколько часов, и тогда он ей покажет кое-что покруче серых железобетонных заборов. Короче, они договорились устроить ночью маленький бордельчик с выпивкой и едой на территории Зоны. Надя уже почти соблазнилась экзотическими условиями свидания, но внезапно заробела.

— А если проверяющие? — спросила она опасливо.

— О проверяющих нам становится известно еще за неделю, — заверил девушку солдат.

Они договорились на восемь. Узнав о грядущем празднике души, Мустафа потребовал за ключи от комнаты отдыха батон хлеба и банку тушенки — как минимум! И выпивку, если будет. Василий радостно потирал руки. Ночь обещала быть божественной.

В восемь вечера Говоров отпер ворота и, обнаружив за ними испуганно жмущуюся фигуру с хозяйственной сумкой в руках, обрадованно замахал рукой.

— Вот колбаска, вот сырок, а это пельмешки горяченькие в термосе, а вот яблоки с рынка, а вот это… — Умница Надя выставила на стол литровую бутылку вина.

При виде этого великолепия Мустафа захлебнулся слюной и решительно отказался уходить в холодную каптерку.

— Ничего, он нам не помешает, — заверил Говоров, одной рукой обнимая девушку за плечи, а другой наливая полный стакан вина.

Но Надя пить не стала, только пригубила.

— Какой хороший женщина! — удивился Мустафа и одним махом опорожнил за нее стакан.

После еды и выпивки глаза солдат маслено заблестели, речи стали несколько путанее, а взгляды, кидаемые ими на подругу по застолью, еще более пылкими.

— Сейчас мы с тобой пойдем в комнату, — зашептал Василий на ухо девушке.

Но та решительно отстранилась от него.

— Так что же тут у вас такого интересного есть? Обещал показать, — напомнила она.

Пришлось срочно организовывать экскурсию по секретному институту.

— Вот здесь у нас баклаборатория, вот это стерилизационная, это виварий, здесь живут подопытные животные, — тараторил Говоров, надеясь сократить экскурсию до минимума.

Как назло, его новая знакомая всем интересовалась и лезла во все дыры. Расширенными от удивления глазами она смотрела на сложные микроскопы, аналитические весы, разноцветные химические растворы в лаборатории, высокие вытяжные шкафы, приборы для титрования, уважительно трогала огромные автоклавы в стерилизационной, визжала от восторга, когда брала в руки маленьких хорошеньких мышей — те взволнованно пищали в своих клетках при появлении людей.

— Какие они миленькие! — восхищалась она, осторожно трогая розовым пальчиком крошечные мордочки животных. — Они заразные?

— Заразные в другом боксе, — заверил ее Мустафа.

Мустафа явно перетягивал одеяло на себя: он самолично открывал ключами все двери, небрежно срывая с них печати, и на ломаном русском языке объяснял девушке все, что знал, а чего не знал, то придумывал. Говоров был недоволен. Он опасался, что Керимов отобьет у него девушку, и был раздражен необходимостью тратить драгоценное время на какие-то ерундовые колбы и дурацких мышей.

— А там что? — остановилась девушка перед герметической дверью, на которой красовалась строгая надпись: «Вход запрещен, лаборатория инфекционных болезней».

— Зараза всякая, — небрежно объяснил Мустафа. — Там болезни в пробирках лежат.

Василий оттер его плечом и начал объяснять девушке интимным голосом:

— Понимаешь, Надя, в этой комнате хранятся страшные вирусы, возбудители всяких ужасных болезней. Входить туда конечно же нельзя. Сотрудники допускаются в лабораторию только в очках, бахилах, халатах и перчатках. Одно движение — и верная смерть!

— Хочу туда! — немедленно заявила девушка и при этом даже капризно притопнула ножкой.

Говоров вздохнул. Как бы получше ей объяснить…

— Понимаешь, туда нельзя! Совсем нельзя! — сказал он.

— Тогда я пойду домой. — Надя огорченно надула губы.

— Ладно, я пойду принесу ключи. — Мустафа умело оттер Василия в сторону.

— Нет, я! — Говоров бросился со всех ног в дежурку. Он не мог допустить, чтобы все лавры достались конкуренту.

Надя и Керимов остались одни.

— Этот Говоров — такое трепло! — заявила девушка, пристально глядя на солдата. — И зачем я только с ним связалась!.. Обещал все показать, а говорит, нельзя…

Мустафа расцвел прямо на глазах.

— Конечно можно! — заверил он. — Тебе можно! Я сам все покажу.

Громыхая сапогами, Говоров уже мчался назад с ключами.

Наконец ключ повернулся в замке, но дверь оставалась закрытой.

— Сигнализацию отключил? — спросил Мустафа.

— Отключил, — уныло произнес Василий, чувствуя, что с каждой секундой стремительно теряет расположение девушки, и добавил мрачно: — Ничего не выйдет. Здесь еще устройство стоит для считывания карточки, его не обманешь.

— А ну, давай я! — уверенно сказал Мустафа. Он сиял, как начищенный самовар, — видно, настал его звездный час.

Керимов приблизился к небольшому черному ящичку с поперечной щелью на стене, достал из кармана какую-то проволочку, согнул ее, вставил в щель, нажал на что-то — и замок, подавшись, щелкнул и открылся.

— Открылась! — удивился Василий. — Ну, ты гляди! Азиат, а соображает.

— Офицеры открывали, когда у них что-то сломалось, а я им помогал, — объяснил довольный Керимов. Видя восхищенный взгляд Нади, он уже не сомневался, что девушка у него в кармане.

В лаборатории вспыхнул свет.

— Ух ты! — воскликнула девушка, приближаясь к столу, возле которого в специальных ячейках стояли пробирки с грозными надписями «холера», «сибирская язва», «тиф», «лихорадка Эмбола».

— Только ничего не трогай! — предупредил Говоров, с любопытством оглядываясь. Его куда больше интересовали не пробирки, а календарь с голыми девушками на стене.

Надя приблизилась к столу и оглянулась: Мустафа не сводил с нее влюбленного взгляда, Говоров внимательно изучал календарь, но в любую минуту мог обернуться.

— Ой! — Неожиданно девушка громко взвизгнула и испуганно всплеснула руками. — Мышь! Там, в углу! Заразная!

— Где? — Парни бросились в угол.

— Там она, в щелку спряталась! — В это время девушка схватила первую попавшуюся пробирку и сунула ее в карман. — Мышь, наверное, холерная! — испуганно пропищала она.

Солдаты бестолково топтались в углу, заглядывая под столы. Звякнуло стекло, притертая пробка наглухо замуровала горлышко пробирки.

— Ничего нет! — Ребята наконец выползли из-под стола.

Девушка как ни в чем не бывало пожала плечами:

— Наверное, показалось… Ну что, пошли?

Когда они выходили из лаборатории, она тихо шепнула Мустафе:

— Приходи в комнату отдыха. Только тихо, чтобы Говоров не видел.

Керимов просиял. Через минуту компания вернулась к накрытому столу. Рука Василия уже не покидала плеча девушки, то и дело ненароком сползая на грудь.

— Ты первый иди, — интимно шепнула Надя на ухо галантному кавалеру, — а то еще этот тип, Мустафа, привяжется!

Василий кивнул и громко произнес, вставая:

— Пойду немного пройдусь на сон грядущий.

Мустафа просиял и, едва только Говоров вышел, опрометью бросился в комнату отдыха.

Посетив туалет и немного подышав на крыльце — надо же дать девушке время приготовиться к ночи любви, — Василий вошел в комнату персонала и стал прыгать на одной ноге, стягивая брюки. Там было темно.

«Наверное, уже легла», — в предвкушении подумал Говоров.

— Слушай, я уже полгода этим не занимался, — зашептал он, забираясь под одеяло, под которым уже лежало что-то теплое. — А ты?

— Я тоже! — услышал он грубый мужской бас у себя над ухом…

…Хотя солдаты одеваются в стандартные сорок пять секунд, но девушку они так и не успели обнаружить.

«Ну, хоть наелся, — философски думал Говоров, засыпая на жестком топчане в дежурке, свернувшись калачиком. — И то счастье…»

Сидя на крохотной кухне хрущевки, Наташа сосредоточенно работала. Руки обтягивали резиновые перчатки, фигуру облегал резиновый фартук, а лицо закрывали очки для подводного плавания, плотно прилегающие к коже. На столе стояла бутылка дорогого шампанского «Дом Периньон», рядом лежал шприц с длинной тонкой иглой.

Вынув притертую пробку, девушка влила в горлышко пробирки немного воды и взболтала ее круговыми движениями. Потом взяла приготовленный шприц и вытянула им жидкость из пробирки.

Острая игла легко впилась в пробку, которой было закупорено шампанское, и выпустила содержимое в бутылку. За толстым зеленым стеклом вскипели пузырьки воздуха и быстро успокоились. Потом горлышко вновь аккуратно обернула блестящая фольга.

Затем Наташа собрала все — фартук, перчатки, шприц, очки и даже клеенку на столе, — сложила в пакет и вынесла на мусорку. Там она полила пакет бензином из пластмассовой бутылки и бросила в контейнер зажженную спичку.

Пламя на секунду озарило ее сосредоточенное лицо с серьезными серыми глазами.

 

Глава 12

После памятного вечера в ресторане «Эльдорадо» в жизни Жанны наступил крутой перелом. Настало время забыть все перипетии полуголодного существования и окунуться в жизнь, полную утех и плотских удовольствий.

К тому времени, когда Карел вышел из больницы, Жанна уже вольготно расположилась в только что отстроенном доме, стены которого были отштукатурены ее беленькими ручками, где каждый кирпичик она знала наизусть. Карел едва узнал в этой роскошной девушке с холодным взглядом, который проникал сквозь него, точно он, Карел, был стеклянный, ту девчонку в заляпанной белилами робе, которой он недавно предлагал сто пятьдесят рублей за ночь.

Карел потерял не только свое лицо — после выхода из больницы он представлял собой ужасное зрелище, с розовыми бесформенными пятнами вместо кожи и кусками едва отросших волос на голове. Он потерял большее — работу, доверие шефа, власть. Отныне он никому не был нужен.

Теперь стоило этой девчонке небрежно бросить Калине (Карел слышал это собственными ушами!): «Мне неприятно смотреть на этого урода…» — как бывшего прораба тут же сослали с глаз долой и заставили заниматься ужасно муторным и опасным делом — собирать дань с торговцев на местном рынке. Впрочем, на рынке Карел оказался на своем месте — нагонял на челночников ужас своим изуродованным лицом. Даже у самого Калины Карел теперь вызывал отвращение — во-первых, потому что самым бессовестным образом надул своего шефа, а во-вторых, домогался его девушки…

Про Жанну поползли по городу самые невероятные слухи. Хотя Быковск по сравнению с захолустной Выдрой почти столица, однако и там существовали известные личности, вокруг которых всегда крутилась людская молва. Тете Варе, которая вышла утречком погуторить с соседками возле подъезда, сообщили последние горячие новости: будто бы вчера в ресторане какой-то бандит подарил своей любовнице шубу с бриллиантами, а та от радости танцевала голая на столе.

— Так-таки голая? — изумлялась доверчивая тетя Варя, не подозревая, что речь идет о ее обожаемой племяннице.

— Совершенно! — авторитетно подтверждали свидетельницы, как будто лицезрели все собственными глазами.

А Жанна между тем чувствовала себя как в раю. Шикарные вещи, вкусная еда — все то, чего она была лишена в детстве, появлялось у нее по одному мановению пальчика и с готовностью ложилось к ее ногам. Скучно ей не было: рестораны, пикники с ребятами Калины, с их подругами, которые не могли без скрежета зубовного смотреть на удачливую выскочку, катания на машинах, поездки в столицу «за шмотками» и прочие прелести полууголовной жизни она воспринимала как должное.

Долгое время она ощущала себя королевой небольшого городка и лишь поездки в столицу слегка отрезвили ее. В Москве Калина выглядел не столь круто, как в родном Быковске. Все, что в областном городе казалось последним шиком, в Москве давно считалось безбожно вышедшим из моды и вообще провинциальным. Да и саму Жанну там воспринимали как смазливую провинциалку, которой вечно не хватает денег на что-то стоящее.

У девушки темнело в глазах, когда на просьбу показать какую-либо приглянувшуюся вещь продавщица точно холодной водой обдавала ее ледяным взглядом и бросала в лицо с пренебрежительной усмешкой: «Вряд ли вам это подойдет…» Шикарный «БМВ» Калины в столице казался старой развалюхой, которую гаишники пропускали с презрительным свистом — что с босоты взять!

У Жанны с Калиной установились весьма странные отношения, в которых и для нее самой было много непонятного. Выигрыш ее в ресторане «Эльдорадо» поначалу обернулся большой форой для девушки. Жанна всегда вела себя так, как будто не Калина осчастливил ее, а она сама снизошла до него с некого пьедестала, словно римская матрона, которая позволила любить себя черному рабу. Говорят, что из двух любящих один любит, а другой снисходительно позволяет себя любить, из двух целующихся — один целует, а другой подставляет щеку. Несомненно, Жанна лишь подставляла щеку и позволяла себя любить. По молодости она считала, что так и должно быть, думала, так будет всегда.

Но не все надежды Жанны оправдались — у нее до сих пор не было денег, чтобы открыть собственное дело. Впрочем, слова «собственное дело» постепенно стали для нее странной, недостижимой абстракцией. Теперь она уже и помыслить не могла, что будет метаться с неподъемными баулами по грязным поездам и оттаптывать себе ноги на самом дешевом оптовом рынке столицы. В грезах она представляла себя хозяйкой большого магазина, перед которой служащие испуганно ломают шапки, как крестьяне перед барином, и мчатся со всех ног выполнять ее поручения.

Пока до сих пор все было именно так. Люди, окружавшие «возлюбленного» Жанны, боялись ее немногим меньше, чем самого Калину. Они помнили участь злополучного Карела, которого буквально на днях пырнули ножом приезжие торговцы с Кавказа. Никто не хотел повторить его судьбу. Кроме опьяняющего ощущения силы и богатства, добавился еще наркотический привкус власти, который дурманил голову похлеще шампанского.

Жанна не понимала того, что ее личное благополучие целиком зависит от благополучия ее покровителя и от его отношения к ней. Доброжелатели рассказывали новой фаворитке о судьбе бывших любовниц удачливого бандита — кого-то из них застрелили в случайных перестрелках, кого-то отправили в места не столь отдаленные, сцапав с незарегистрированным оружием, кто-то просто пошел по рукам, спускаясь все ниже и ниже по ступеням социальной лестницы.

Все это ей не грозит, решила Жанна. Калина ее ни за что не бросит, он от нее без ума, а что до остального… Только последних дурочек могут застрелить или спрятать в кутузку. С ней ничего подобного не случится! Однако и Калина не вечный, задумалась она как-то, его могут убить конкуренты, могут посадить в тюрьму, а дом, в котором она живет и который построен ее руками, конфисковать. Что она тогда будет делать? На этот случай не худо было бы иметь кругленькую сумму в загашнике. Тем более, что ее кавалер обещал ей это еще несколько месяцев назад, в ресторане. Множество свидетелей могут подтвердить данное ей обещание.

Жанна несколько раз принималась заводить разговор о деньгах, но Калина только смеялся, быстро переходя к комплиментам, объятиям и поцелуям.

— Ты обещал мне! — визжала Жанна, хватаясь за испытанное женское оружие — истерику.

— Когда это? — Хитроватые глаза Калины откровенно смеялись, а по вискам разбегались веселые лучики.

— В ресторане! Рыжий слышал, и Корик, и Шмон!

— Что они слышали? — деланно изумлялся парень. — Ну-ка давай спросим их!

Вызывались все свидетели, и Калина прямо спрашивал:

— Шмон, что я говорил тогда в ресторане?

— Когда? — Туповатый Шмон в напряжении морщил узкий лоб.

— Ты слышал когда-нибудь, что я обещал Жанне денег?

Шмон пожимал плечами и разводил руками:

— Не при мне дело было, Калина, ты ж меня знаешь, я не совру.

И Корик согласно кивал, поддакивая ему.

Слыша все это, Жанна в ярости сжимала кулаки, так что длинные, холеные ногти впивались в ладони, оставляя розовые следы.

— Я сказал, милая, только то, что ты выиграла, победила, — мягко, будто он втолковывал неразумному дитяте важную мысль, объяснял ей Калина. — А о деньгах у нас с тобой уговору не было.

Видя, что Жанна бледнеет от бессильной ярости и готова вцепиться ему в физиономию, Калина внезапно сбрасывал шутовскую маску и становился серьезным.

— Ты же знаешь, как я тебя люблю, — вкрадчиво говорил он, обнимая девушку, — она с негодованием отворачивала от него свое лицо. — Ну-ну, не сердись, крошка! Все, что есть у меня, — все твое! Ну скажи, зачем тебе деньги? — недоуменно спрашивал он. — Глупенькая, я ведь знаю, как только ты получишь их, сразу же пойдешь в магазин и накупишь всякой дряни. Так зачем же нам ссориться, я и так куплю тебе все, что ты хочешь!

— Да, а если с тобой что-нибудь случится? А если я останусь одна? — капризно спрашивала девушка. — Что тогда со мной будет?

— Ну что ты, глупышка! — ласково обнимал ее Калина. — Ты же знаешь моих парней, они не оставят тебя без куска хлеба.

— А если ты меня бросишь? — упорствовала Жанна.

— Ну тогда клянусь, — великодушно заявил Калина, — что в этом случае я немедленно выплачу тебе десять штук. Ты же меня знаешь, я слов на ветер не бросаю.

— Пусть Шмон подтвердит это! — потребовала Жанна. — И Корик!

Опять вызывались Шмон и Корик, подтверждавшие слова шефа, что в случае, если Калина бросит Жанну или с ним что-нибудь случится, ей будет выплачена требуемая сумма.

— Наличными, — уточняла Жанна. — В валюте!

Калина согласно кивал. Такой договор для криминального главаря считался круче нотариального свидетельства — отныне он обязан был отвечать за свои слова своим авторитетом.

Теперь Жанна была более-менее спокойна за свою жизнь. Ей казалось, что она застраховала свое будущее в солидной страховой компании и в любом случае останется в выигрыше. Откуда ей было знать, что очень скоро, через считанные месяцы, ее жизнь круто изменится!

Живя в провинциальном Быковске, Жанна целыми днями умирала со скуки. Дни напролет она проводила в своей спальне в загородном доме, подпиливала ногти, красилась до одурения, до рези в глазах смотрела фильмы по видео. У нее не было подруг, у нее не было друзей. Их дом посещали только приятели Калины, ужасные типы с мрачными физиономиями, которые приходили на несколько минут со своими размалеванными подружками и быстро исчезали. Небольшой отдушиной были посещения магазинов и вечеринки в ресторанах.

Однако эти прелести праздной жизни очень быстро приелись. Ей хотелось чего-то небывалого, чего-то неземного, чего-то до сих пор не изведанного. От размеренной скуки существования девушка чахла и никла, точно цветок без полива. Ей нужна была борьба, азартная битва с сильным противником, азарт схватки. Но пока жизнь не предлагала ей ни первого, ни второго, ни третьего.

Жанне было восемнадцать лет, и порой она казалась себе ужасающе старой. Она считала, что уже все познала и все испытала. Все, кроме любви.

Однажды пасмурным зимним днем Жанна решила забежать к своей тетушке, проведать ее. Тетя Варя пребывала в полной уверенности, что ее племянница удачно вышла замуж, и теперь молила Бога дожить до того времени, когда появятся внуки.

Когда Жанна вошла в квартиру, тетя Варя сидела с очками на носу перед распакованным ящиком и, далеко отставя руку, как это делают дальнозоркие люди, читала письмо. От посылки пахло плесневелыми сухофруктами и лежалой крупой. Жанна брезгливо наморщила нос.

— Передачка от твоей мамы, — поведала тетя Варя, указывая на ящик. — И записка…

— Что пишет? — нелюбопытно спросила Жанна, опасливо косясь на ящик. Ей казалось, что оттуда непременно выползет таракан.

— Все по-прежнему… Работает на узловой, — сказала тетя Варя, складывая очки. — За тебя волнуется, почему не пишешь. Хочет с мужем твоим познакомиться.

— Обойдется, — негромко пробормотала Жанна, зная, что тетка почти глухая. И уже громко сказала: — Кто передачу принес?

— Да парень какой-то! Славкой зовут, — поведала тетка. — Он здесь в станкостроительном учится, домой на каникулы ездил. Он же ваш, выдринский… Вот и адрес оставил…

У Жанны тихонько заныло сердце. Вспомнились майские вечера над тихой Выдрянкой, пряный цвет черемухи по берегам, горячий шепот, жар молодых, обнимающих ее рук…

— …студент, денег не хватает, вот и подрабатывает понемногу, — продолжала тетя Варя. — Работа, конечно, тяжелая, да парень здоровый, выдюжит…

— А где он работает? — точно сквозь сон, спросила Жанна.

— Вагоны по ночам разгружает…

Дальше племянница слушать не пожелала и отчего-то быстро засобиралась домой. Когда она вышла от тети, в ее кармане лежал смятый листок бумаги с адресом общежития станкостроительного института.

Весь вечер Жанна была мрачна и неприветлива со своим «мужем». На его вопросы она или отмалчивалась, или отвечала невпопад, погруженная в свои размышления.

— Что с тобой, крошка? — спросил ее Калина, когда они остались одни. — Почему ты такая грустная? Кто-то обидел мою киску?

Жанна махнула рукой.

— Послушай, — немного погодя сказала она. — Ты недавно говорил, что тебе людей не хватает.

— Ну и?.. — сразу же напрягся Калина. Он не любил, когда женщины заговаривали с ним о делах.

— У меня есть двоюродный брат, он учится здесь, ему не хватает денег… Разгружает по ночам вагоны, не высыпается, а ему ведь надо еще днем заниматься. Может, возьмешь его к себе?

Трепеща от волнения, Жанна ожидала реакции Калины и облегченно вздохнула, услышав:

— Нет проблем, крошка. Пусть приходит. Устрою его охранником в магазине.

— Ой, как я тебя люблю! — От восторга она расцеловала «мужа» в обе щеки. Такой приступ нежности с ее стороны случился, наверное, впервые за все месяцы их совместной жизни, и Калина искренне поразился активной заботе о дальнем родственнике. Сердце девушки взволнованно билось…

Общежитие станкостроительного института встретило ее прогорклым духом жареной селедки и щемящим гитарным перебором. На красивую, со вкусом одетую особу, которая искала 328-ю комнату, удивленно косились обитатели общаги в стандартной униформе — застиранных халатах или растянутых спортивных брюках и шлепках на босу ногу.

Услышав незнакомый женский голос, спрашивающий, не здесь ли проживает Путинцев Вячеслав, Слава удивленно выплыл из-за платяного шкафа, который перегораживал вход в комнату, образуя некое подобие прихожей. В молодой, благоухавшей духами даме, которая точно лебедь вплыла в обшарпанную конуру, он не смог узнать ту девчонку в единственном парадном платьице, с которой гулял душными майскими вечерами по топким берегам Выдрянки.

— Ой, а ты не изменился! Почти… — воскликнула Жанна, разглядывая бледное лицо юноши с блестящими глазами и его вытянувшуюся чуть ли не до потолка фигуру.

— А ты изменилась… Очень! — удивился Слава. — Я бы тебя не узнал, если б встретил на улице…

Для приличия старые приятели поговорили, как там, в родной Выдре, перебрали по косточкам знакомых и друзей. Наконец, когда самые последние новости были исчерпаны, а воспоминания истощились, воцарилось тяжелое молчание. Его первым нарушил Слава.

— Говорят, ты вышла замуж… — неуверенно произнес он.

Жанна поморщилась и ничего не ответила — ей не хотелось упоминать об этой стороне своего существования. Рядом со старой любовью она чувствовала себя десятиклассницей, и огромный кусок жизни, заключавший все самое темное и мрачное, не существовал сейчас.

— Ты бы хоть чаем меня напоил! — попросила она, оглядываясь. — Или, знаешь, давай я сама… Где у тебя что лежит?

Через пять минут, повязав вместо фартука грязную тряпку на шикарное платье, она хлопотала возле крошечной электрической плитки и закопченного чайника.

— Какая у тебя грязь! — смеясь, воскликнула она и немедленно принялась за уборку все в том же платьице. Смахнула пыль с полок, протерла окно влажной тряпкой, вымыла пол. Нашла под койкой Славы грязные рубашки и даже замочила их в тазике. А чайник уже полчаса выпускал требовательную струю пара из носика.

— У меня ничего нет, кроме хлеба, — смутился Слава. — И еще банка варенья.

— Сливовое? Мое любимое! — храбро ответила Жанна, которая еще вчера в ресторане воротила нос от черной икры.

Они сидели за столом, пили чай с засахарившимся вареньем и смеялись. Тускло светила лампочка, еще с лета обсиженная мухами, голубела вечерняя темнота за окном, а в комнате было тепло и уютно… Им было так хорошо вдвоем, как будто в целом мире никого, кроме них двоих, и не существовало…

Когда Жанна собралась уходить, Слава вызвался ее проводить. Было темно, они шли под руку, смотрели, задрав голову, на крупные, точно чищенные солью, звезды и говорили о чем-то незначительном, но таком важном. Подошедший через полчаса неторопливый автобус высадил их возле темных мрачных дач на окраине города.

— Ну, я пойду, — робко сказала Жанна, с тоской в сердце отнимая у Славы свою руку.

— Подожди! — неожиданно произнес он и смущенно замолчал.

Потом неожиданно наклонился и поцеловал ее — как будто они все еще стояли в душистых кустах черемухи на берегу, скрывающих их от всего мира. Жанна задохнулась от счастья и, крепко прижав его стриженую голову к своей шубе, прошептала:

— Я приду к тебе завтра. Обязательно приду! Приду, что бы ни случилось!

Она стала приходить к нему каждый день, когда только могла вырваться.

Слава сидел за столом и готовился к лекциям, а Жанна лежала на кровати и следила за ним влюбленным взглядом. Путинцев обитал в комнате один — его сосед предпочитал скромному уюту общежития комфорт съемной квартиры. Утром, в лекционное время, девушка убирала в комнате, ходила в магазин за продуктами, готовила на электрической плитке обед из трех блюд с обязательным первым и обязательным компотом из сухофруктов. Жанна купила своему «двоюродному брату» новую теплую шапку вместо отцовской кроликовой, которая уже так вытерлась, что превратилась в кожаный беретик. Слава протестовал, говоря, что не позволит ей тратиться на него. Но ей так было приятно что-то покупать для него!

Она тосковала, возвращаясь в роскошный особняк Калины. Оказалось, что ей гораздо милее обшарпанная комната, где по вечерам под полом шебаршились здоровенные крысы, от подоконника тянуло холодом и в любую секунду могли ворваться бесцеремонные соседи по этажу за солью или чаем — на двери не было защелки, она запиралась только снаружи.

В ясные зимние дни, когда морозы доходили до минус тридцати, они грели руки над электрической плиткой, а тела — в постели, болтая о пустяках, как будто пустяки были самой важной вещью на свете и, кроме них, ничего не существовало. О самом главном они предпочитали молчать — о том, что будет потом и как быть дальше.

Путинцев никогда не спрашивал, кто у Жанны муж и как она живет с ним. Просто он не хотел думать об этом, принимая настоящее, какое оно есть, вместо того, чтобы размышлять о будущем. Ему решительно не хватало денег, и он с благодарностью принял предложение «мужа» своей любовницы поработать ночным охранником в магазине. Днем они были вместе, а вечером Жанна провожала его до магазина, и они подолгу, целуясь, стояли в подворотне, пока не начинали болеть губы.

Домой к себе Жанна возвращалась поздно. На спокойные вопросы Калины, где она была и как провела день, легко врала что-то о больной тетке, о подруге, о магазинах, а однажды даже придумала, что целый день проторчала в библиотеке. Теперь от походов в рестораны и дружеских пирушек с приятелями своего «мужа» она старалась увиливать, ссылаясь на головную боль и на то, что ей все это осточертело. Калина не выказывал своего беспокойства и не предъявлял ей претензий, даже по поводу того, что Жанна не только избегала выполнения обязанностей хозяйки дома, но и увиливала от отношений в постели. Он только смотрел на нее своим прищуренным взглядом и выразительно молчал — наверное, догадывался обо всем.

«Молчит — и пусть! — решила Жанна. — Не его это дело!» Чтобы не ссориться со своим могущественным любовником, она все же иногда подпускала его к себе, испытывая от его объятий лишь раздражение и брезгливость. Впрочем, она никогда и не была горячей любовницей. В постели она предпочитала довольно неумело имитировать страсть вместо того, чтобы испытывать ее на самом деле. Она полагала, что именно так и должны вести себя страстные женщины, что мужчинам именно этого и хочется — значит, так нужно! Все ее сексуальное образование зиждилось на нескольких порнофильмах из личной коллекции Калины и дамских романах с их дешевым эротизмом. В глубине души Жанна всегда считала секс нудной обременительной обязанностью, созданной специально для того, чтобы женщины могли держать мужчин в своей власти. Секс для нее всегда являлся предметом торговли. Это был капитал, принадлежащий ей от природы, капитал, которым она распоряжалась по собственному усмотрению. Так было до нынешней встречи с Путинцевым.

Со Славиком же все происходило по-другому! Утром Жанна мчалась в общежитие точно на крыльях, предвкушая встречу с любимым. К тому времени, как она одним махом взлетала на пятый этаж, Путинцев чаще всего уже возвращался со своего ночного дежурства и спал или пытался приготовить завтрак к ее приходу, неумело гремя посудой возле плиты. Если ее возлюбленный спал, Жанна, смеясь, будила его, щекоча его лицо своими распущенными волосами, ныряла к нему под одеяло, тормоша его и хихикая. Если занимался завтраком — она отбирала у него кухонные приспособления и, пока яичница на плите пускала черный дым, они лихорадочно, точно боялись не успеть, точно уже в следующую секунду наступит разлука, наслаждались друг другом.

Когда их едва остывшие от любовной лихорадки тела наконец разъединялись, они принимались за завтрак, влюбленно глядя друг на друга. Потом был небольшой перерыв, когда Слава уходил на лекции в институт, а Жанна поджидала его в комнате, читая газеты или тихо дремля на узкой койке. Она просыпалась, когда он еще только подходил к зданию общежития — точно кто-то толкал ее в сердце, и бросалась к зеркалу. Потом она кормила Славу обедом, иногда стирала ему одежду, журила его за то, что он слишком много, по ее мнению, занимается, — короче, вела себя как обычная влюбленная женщина.

А утром все начиналось снова — любовная лихорадка, ожидание, нудная домашняя работа, которая раньше казалась ей наказанием, а теперь — наслаждением. Так продолжалось два или три месяца.

Теперь, вспоминая это время, Жанна думала, что это и были единственные счастливые минуты в ее жизни. Счастье ощущалось еще острее оттого, что последующие события, прервавшие плавный ход их отношений, завершились ужасной катастрофой, от которой нельзя было ни спрятаться, ни скрыться, ни убежать…

После долгой зимы, которая согласно календарному расписанию неохотно закончилась в конце марта, наконец наступила весна. Яркий диск солнца колебался в лужах, точно капля расплавленного золота, оглушительно звенела капель. Жанна одновременно и радовалась наступлению весны, и огорчалась ей: скоро лето, студенческие каникулы, ее милый уедет к своим родителям в Выдру, а она останется тет-а-тет с Калиной на бесконечные два месяца… Кроме того, весна действовала на нее до странности тяжко: то ей хотелось есть, и она набрасывалась на еду, пожирая съестное в неимоверных количествах, так что ее после этого тошнило, то целыми днями не могла смотреть на пищу. Жанна стала нервной и плаксивой, могла внезапно закатить Калине скандал из-за пустяка и не разговаривать с ним после этого по три дня, дуясь как мышь на крупу. «Последствия авитаминоза», — решила для себя она и купила в аптеке упаковку дорогих витаминов.

Когда ее первый раз стошнило — прямо на пол во время завтрака со Славой, — она наконец поняла, что с ней происходит что-то неладное. Слава заботливо вытирал пол тряпкой, а она сидела потрясенная, не смея поверить собственным мыслям.

— Что с тобой? — заботливо спросил возлюбленный, ласково погладив ее по плечу. — Ты, наверное, отравилась?

— Нет, — ответила Жанна, едва разомкнув губы. — Нет…

О своих подозрениях она пока решила не говорить никому.

Визит к врачу подтвердил — она была беременна. Эта новость оглушила и поразила ее. У нее не возникало сомнений относительно того, кто отец ее ребенка. Врач в женской консультации поставила срок — три месяца и поздравила ее. Спросила, сколько ей лет, и, узнав, что через три месяца девятнадцать, успокоилась. Выдала обменную карту и назначила анализы.

Идя домой, Жанна была ни жива ни мертва. Она плохо понимала, что с ней происходит. В ее голове не умещался тот факт, что она теперь не одна, что в ней обитает еще кто-то, что с каждым месяцем ее живот будет увеличиваться в размерах, делая из стройной точеной фигурки бесформенную тумбу. Состояние беременности ее страшно раздражало — собственный организм сделал ей подлость, которой она от него никак не ожидала. И Жанна растерялась.

Хотя ее сексуальный опыт, включая жизнь с отчимом, продолжался уже почти пять лет, она слабо ориентировалась в специфических женских проблемах. С матерью и бабушкой эти вопросы не обсуждались, подруг у нее не было. Конечно, она знала, что отсутствие месячных могло свидетельствовать о наступлении беременности, но ее не до конца сформировавшийся организм часто давал сбои. Порой у Жанны по нескольку месяцев не было менструаций. О предохранительных же средствах она имела совсем смутное представление и считала, что об этом должен заботиться сам мужчина. Так было у нее с отчимом, так было и с Калиной. А со Славой — совсем другое, и такие вопросы даже в голову не приходили… И вот — на тебе!

Создавшая ситуация была так необычна, что нуждалась во всестороннем обдумывании.

«Что делать? — напряженно пульсировало в висках. — Что делать?»

«Аборт» — всплыло в голове далекое слово и ушло куда-то в небытие, оставив после себя устрашающее чувство чего-то кровавого, ужасного.

«Нет!» — решила Жанна. Кроме этого «нет», она ничего не могла сказать себе. А что тогда она скажет отцу ребенка?

Правда, в сложившейся ситуации были как отрицательные, так и положительные стороны. После всестороннего обдумывания Жанна все же решила, что для нее есть один плюс. Она беременна, ей уже скоро девятнадцать. Ничто не мешает им со Славиком пожениться.

«А что? — размечталась она. — Калина даст мне денег, как обещал, поселимся мы в общаге со Славиком, я открою свое дело… А ребенок… — Она на мгновение задумалась. — С ребенком будет нянчиться тетя Варя. Она сама этого хотела!»

Жанна не сомневалась, что, узнав о ребенке, Слава обрадуется — ведь он так любит ее! Решив все сама, она развила бешеную деятельность: даже начала перетаскивать кое-какие свои вещи в общежитие. Слава заметил ее пошаговое внедрение и удивился:

— Зачем ты притащила свое барахло? Украдут!

Тогда Жанна решила, что время для финального разговора настало.

Решительное объяснение произошло за завтраком. Слава механически жевал яичницу, во время еды просматривая конспекты лекций, а Жанна влюбленно глядела на него, подперев голову рукой.

— Как бы я хотела, милый, чтобы мы больше времени были вместе… Это, наверное, так здорово: просыпаться вместе по утрам, засыпать вечером в одной кровати. А мы ни разу даже не пробовали сделать это…

— Угу! — пробурчал «милый» с набитым ртом.

Жанна сделала следующий осторожный шаг:

— Как было бы здорово, если бы мы все время были вместе!

— Угу! — пробурчал Слава.

Еще шаг:

— Может быть, нам тогда пожениться?

Тетрадь с лекциями полетела в угол, Слава внимательно уставился на свою подругу:

— Ты что это придумала?

— Ничего. — Волнуясь, Жанна мяла в руках хлебный мякиш. — Просто я подумала, что…

— Что ты подумала? — разволновался еще недавно такой спокойный и нежный Слава. — Что?

— Я подумала, нам так хорошо вместе, и поэтому мы должны больше бывать вместе. И еще… Я не говорила тебе, не знала, как ты на это отреагируешь… Но… У нас будет ребенок! — выпалила Жанна одним духом, краснея от смятения.

— Ребенок?! Ты с ума сошла? Какой ребенок? Ты что, серьезно?! — Слава вскочил и заходил по комнате. — Первое апреля, кажется, прошло, ты опоздала. Какой у нас с тобой может быть ребенок?

— Мальчик, — сказала Жанна. — Или девочка.

Было немного тревожно — не видно, чтобы ее возлюбленного захлестнула неистовая радость. Скорее наоборот… Но это первая реакция, испуг, решила она, он одумается и тогда…

— И вообще, почему ты уверена, что это мой ребенок? — спросил Слава уже совсем спокойно — ему наконец удалось взять себя в руки.

— Что?! — жутким голосом, тихо-тихо спросила Жанна и еще раз повторила: — Что-что?

— С чего ты взяла, что отец ребенка — это я? — продолжал Слава. — Извини, но для всего города не секрет, что ты живешь с Калиной уже полтора года. Я не упрекаю тебя, конечно, но, знаешь, у него точно такие же шансы быть отцом этого ребенка, как и у меня. Даже большие!

Она сказала чужим, точно сорванным голосом:

— Да, верно, я жила с ним почти полтора года. Но ничего подобного у меня с ним не было. А с тобой…

— Ну, знаешь… — раздраженно произнес Слава. — Раз в год и палка стреляет… Кроме того, откуда мне знать… Я же у тебя не первый. Ты еще со своим отчимом жила вон сколько, так что…

Жанна встала. У нее кружилась голова, перед глазами сплошным хороводом неслись в темноте серебряные звездочки.

— Я пойду, — сказала она.

— Нет, погоди, погоди… — Слава преградил ей путь. Его глаза были растеряны. — Нам нужно все обдумать, обговорить… Может быть, ты сделаешь аборт? Понимаешь, нам торопиться нельзя, я учусь, а ты даже не работаешь… На что мы будем воспитывать ребенка? Нет, ты не подумай, я не отказываюсь, но… Еще так рано! Мне говорили, все это просто, ты ложишься в больницу на три дня, и там бесплатно, культурно, под наркозом…

— Пусти! — прошептала Жанна. — Пусти…

Неделю они не виделись. Неделю Жанна лежала в своей комнате, не выходя из нее даже для того, чтобы поесть. Через неделю она встала с постели и как ни в чем не бывало поехала в общежитие Славика. «Если крепость не сдается, — решила она, — ее завоевывают».

Снова началась обычная жизнь, с ежедневными объятиями, завтраками, обедами из трех блюд и вечерними бесконечными провожаниями. Только теперь в ней не было радости, осталась лишь только привычка, точно из ее чувств выпустили всю кровь.

А потом в одно прекрасное утро она застала в его комнате пожилых мужчину и женщину со смутно знакомыми лицами. Они выглядели точно тени, явившиеся за ней из прошлого. Это были родители Славика.

— Вячеслав нам все сообщил, — безапелляционным тоном заявила мама. — Конечно, это не его ребенок! Славик еще совсем мальчик, смешно даже думать, что он в таком возрасте может стать отцом.

— Ну почему? — попытался было встрять папа. — В принципе — может.

— Без принципа! — сказала мать, точно отрубила. — Мальчику нужно учиться, ему нужно расти, в том числе и в материальном плане, а не расплачиваться за чужие постельные грехи. Кроме того, голубушка, как вы могли подумать, что мы позволим нашему единственному сыну жениться на любовнице бандита? На убийце, зарезавшей собственного отца? Не думаете же вы, что все позабыли ваши подвиги…

— На убийце… — растерянно прошептала Жанна.

Помимо ее воли прошлое, отступив на какое-то время, вновь догоняло, надвигаясь сзади, точно мчащийся на всех парах поезд. Она пыталась забыть все, начать жить с белого листа, но люди не желали сбрасывать со счетов ни единый ее поступок, они мерили жизнь Жанны строгой мерой, без скидок и снисхождений. Они не прощали ей того, что простили ей государство, закон и собственная совесть.

— Советую вам, пока не поздно, решиться на аборт, — сказала мать Славы, с брезгливостью и страхом глядя на девушку. — Спешу вас уведомить, что наш сын переносит экзамены на осень, а пока уезжает домой. Не советую вам преследовать его своими требованиями о женитьбе!.. Мы найдем на вас управу! У нас есть связи в милиции… Мы оградим сына от ваших домогательств!

Когда-то давно она уже слышала что-то подобное…

В смятении Жанна выбежала из комнаты, где промелькнули самые счастливые часы ее жизни. Слезы отчаяния набухали в ее глазах, не в силах пролиться спасительной влагой. Сердце глухо бухало в унисон обреченным мыслям: «Все кончено… Все кончено… Все кончено…»

Она не заметила, как ноги привели ее прямиком к женской консультации. «Действительно, все кончено», — подумала она. Ей было уже все равно.

— Где же вы были столько месяцев? — спросила врач, холодно поблескивая стеклами своих очков на растерянную пациентку. — Теперь уже поздно. Все сроки прошли. Рожайте!

— Ну пожалуйста. — Жанна принялась упрашивать ее. Это было так унизительно. — Сделайте же что-нибудь, я заплачу…

— Милочка! — Врачиха была неумолима. — Аборт на сроке пять месяцев делается только по медицинским показаниям (кстати, у вас их нет, вы совершенно здоровы и плод тоже), далее, в случае изнасилования, если этот факт зафиксирован в органах внутренних дел и возбуждено уголовное дело, или по социальным показаниям. Ну какие у вас могут быть показания? Посмотрите, как вы одеты…

Она осуждающе смерила взглядом модное пальто девушки и задержала взгляд на колечке с бриллиантом.

— Хорошо, — чужим голосом ответила Жанна. — Хорошо. Я что-нибудь придумаю.

— И нечего думать! — с тяжелым вздохом произнесла врач. История, разыгрываемая перед ней, была стара как мир. — Рожайте!

 

Глава 13

Когда она вошла в комнату, Калина сидел в кресле и смотрел телевизор. В комнате было темно. Тихо светился голубоватым светом экран, где симпатичная парочка в чем мать родила выделывала немыслимые сальто.

Поборов собственную робость, Жанна тихо прикрыла за собой дверь и присела на ручку кресла, в котором сидел Калина. Тот посмотрел на нее изучающим взглядом и ничего не сказал. Парочка на экране вздыхала, охала и бормотала малозначительные слова, не требующие перевода…

Ее рука осторожно легла на затылок Калины и гибкие пальцы ласково прошлись по волосам. Потом нежные руки скользнули по спине, разминая плечи, перебрались на грудь… Она пересела к нему на колени, расстегнула свою блузку — голубоватый свет осветил выскользнувшие из-под шелка темные клюквины сосков.

Калина часто-часто задышал. Парочка на экране все яростнее занималась эквилибристикой. Мягкие губы скользнули вниз по мужскому напрягшемуся телу, пальцы расстегнули ремень брюк…

Сначала Калина не отвечал на возбуждающие ласки — он знал манеру своей подруги: прежде, чем попросить о чем-то, она старалась распалить в нем неистовое желание. Но она была так красива… Гибкое тело извивалось, точно молодой ивовый прут, горячая шелковистая кожа пьяняще благоухала чем-то терпким и волнующим. А ее увеличившаяся, точно набухшая в последнее время грудь так и манила его жадные губы…

— О, как я хочу тебя! — простонал он, неся ее на диван.

— Я тоже! — прошептала она, выскальзывая из одежды. — Ты самый прекрасный в мире мужчина…

Она металась под ним, как загнанный в угол зверек, чувствующий свою близкую кончину… И загонщик тоже почувствовал неминуемую гибель животного — и тем острее и сладостнее было удовольствие.

— О, как я хочу тебя, — шептали его губы в полуобморочной близости от ее лица.

А парочка на экране выдавала ритмические вздохи с научно выверенной частотой 0,8 вздоха в секунду.

Что-то смутно беспокоило Калину сквозь острое, затопившее горячей волной наслаждение. Но что именно, он понял только потом, когда все закончилось, — она так ничего и не попросила! Почему?..

Утомленные, они лежали на диване рядом друг с другом.

— Ты был великолепен, — прошептала Жанна, как показалось ее партнеру, вполне искренне.

Калина не ответил ей и лишь молча щелкнул пультом телевизора.

Лежа рядом, Жанна изучала во тьме его лицо. Кажется, сейчас самое время — он расслаблен и настроен вполне миролюбиво. Может быть, что-нибудь из этого и выгорит…

— Я хотела тебя обрадовать, — произнесла она мягким голосом, поглаживая его широкую с грубым ворсом грудь. — Ты знаешь, не хотела тебе говорить — была не уверена… Но теперь все точно, совершенно точно. Не знаю даже, как тебе сказать…

Она умело затянула паузу.

— Ну, что? Не тяни кота за хвост, — бросил Калина.

— У нас будет ребенок. — Жанна немного отстранилась, чтобы видеть выражение его лица.

Реакция, которая последовала за этим, поразила ее. Сначала лицо задергалось, как будто его корежили нервные спазмы. Потом он задышал все чаще, и странные булькающие звуки полились из горла — Калина громко расхохотался.

Жанна нахмурилась. Она ожидала чего угодно — гнева, криков, ударов или холодного молчания, но только не такой реакции. Только не смеха!

— Ой, не могу! — хохотал Калина. — Ой, уморила!

— Не понимаю, что здесь смешного. — Густые брови девушки почти сошлись на переносице.

Калина продолжал булькать и повизгивать, точно кто-то его непрерывно щекотал. Наконец, он мало-помалу угомонился, все еще изредка прыская. Тыльной ладонью он вытирал выступившие от смеха слезы.

— А я-то думал, — со странным облегчением произнес он, — с чего это вдруг ты передо мной страсть изображаешь… А вот оно что!

Жанна молча села на постели, не зная, как реагировать на его слова. Заранее обдуманная линия поведения уже никуда не годилась.

— Вот что, детка. — Отсмеявшись, Калина вновь стал жестким и грубым — таким, каким был всегда. — Не надо мне здесь пургу гнать! Ты, наверное, не в курсах, но… Еще шесть лет назад в Петрозаводской колонии один «лепила» сказал мне, что детей у меня никогда не будет. Так что…

Жанна чувствовала себя так, точно внутри нее все провалилось в бездонную пучину. Почва уходила из-под ног. Последний шанс, на который она так рассчитывала, был потерян.

Точно сквозь ватную глухую пелену до нее донеслись насмешливые слова:

— Ты что думала, я слепой или дурак? Ты на что рассчитывала, дурочка? Ты что ж, ждала, что я разрыдаюсь от умиления и стану всю жизнь кормить твоего выродка вместе с тобой? На это и не рассчитывай! А я все ждал, когда ты сама передо мной расколешься, не хотелось по городу пускать базары, что какой-то студентишка у меня бабу отбил. Ну да ладно… Вольному воля, спасенному рай… Нет, но классно ты это придумала: у нас будет ребенок!..

Калина опять забулькал, бурно содрогаясь всем телом. Самое страшное, что ему было действительно очень смешно.

Жанна сидела совершенно уничтоженная. Последняя опора, на которую она хотела опереться, оказалась гнилой, и рассчитывать ей больше не на кого, только на себя.

— Хорошо, — произнесла она чужим, почти спокойным голосом. — Пусть так… Ладно! Но тогда отдай мне мои деньги!

— Деньги? Какие деньги? — удивился Калина. — Неужели я тебе еще что-то должен? Наверное, пятьдесят баксов за сегодняшний вечер, как московской шлюхе с Тверской? Сейчас дам. — Он встал, нашарил в брюках смятую купюру и бросил ее на колени девушке — та даже не пошевелилась.

— Ты обещал мне десять тысяч долларов, если между нами все закончится, — почти спокойно заявила она. — Есть свидетели! Корик и Шмон.

— Ах, Корик и Шмон, — протянул Калина, точно с трудом припоминая, кто это такие. — Ну, Корик сейчас в мусарне гниет, так что извини… А Шмон… Сейчас позовем!

Через несколько минут в комнате появился толстый Шмон, туповато и преданно глядевший на своего шефа из-под узкого лба.

— Напомни, пожалуйста, даме, Шмон, — произнес Калина, — что я обещал ей? Ну ты знаешь, о чем это мы…

— Если это… того… ну, короче, если ты ее кидаешь или, к примеру, тебя на «стрелке» валят, то наша братва ей десять кусков отвалит.

— Слышала? — Калина всем телом повернулся к ней. — Был уговор, если я тебя брошу или со мной что-нибудь случится… Я тебя бросил? Нет!

Жанна тупо молчала.

— Шмон, скажи, я ее бросил?

Шмон нерешительно переминался с ноги на ногу.

— Я не в курсах, шеф, но вроде нет…

— Нет! — подтвердил Калина. — Нет! Я тебя не бросал, это ты меня бросила. Нагуляла брюхо, а теперь решила, что я за это должен расплачиваться — не выйдет! Это не я тебя бросил, а ты меня! А раз ты меня бросила, значит, милая, я тебе ни копейки не должен. Собирай свои манатки и выметайся.

Жанна сидела оглушенная, не в силах поверить в то, что с ней так поступают.

— Ну, что расселась? — грубо сказал ей Калина. — Тебе помочь или как? Шмон, помоги-ка этой брюхатой леди!

— Нет, я сама, — чужим голосом произнесла Жанна, вставая. — Но ты еще пожалеешь об этом, Калина!

Тот обернулся и посмотрел ей вслед насмешливым взглядом. Но девушка этого не видела. Она вышла в дверь, сжимая от бессилия и ненависти кулаки. В одном из них была зажата смятая купюра…

После того как ее предал Слава и выгнал из дома Калина, Жанна вернулась жить к тете Варе. Старушка охала и причитала, узнав, что племянница неожиданно развелась с мужем. Жанна молчала, не отвечая на ее любопытствующие расспросы. Точно истукан, она безмолвно сидела на стуле возле окна, уставясь недвижным взглядом в одну точку. Ее мозг отказывался понимать, что произошло.

«Это только сон, — то и дело мелькала соблазнительная мысль, — странный сон, который когда-нибудь да кончится…»

Потом ей внезапно приходило на ум решение взять нож в руки и выйти из дома. Только она не могла решиться, куда ей идти сначала — к обманувшему ее Калине или предателю Славику. В итоге, раздираемая этими желаниями, Жанна оставалась на одном месте. Она ничего не ела и не выходила из дома — она думала.

Но несмотря на свое подавленное настроение, она замечала, что внутри нее уже живет маленькое существо, оно уже толкается, робко и осторожно проверяя свои еще слабенькие силы. И Жанна почувствовала ненависть не только ко всему миру, так жестоко поступившему с ней, но и к этому существу, жившему внутри нее, безразличному к ее желаниям и планам.

После недели безвылазного сидения в доме девушка наконец отважилась выйти на улицу. Прекрасным весенним утром она надела свое самое скромное платье, положила в сумку исписанный листок бумаги и ручку и вышла из квартиры. Женщины по-прежнему провожали завистливым взглядом ее точеную фигурку, в которой еще не было заметно характерных изменений, а мужчины восхищенно цокали вслед, отпуская сальные шуточки.

Твердым шагом решившегося на все человека она вошла в отделение милиции и протянула листок бумаги дежурному, прятавшемуся от посетителей за плексигласовой перегородкой.

— Что это? — тупо спросил милиционер.

— Заявление, — равнодушно произнесла Жанна. — Мне нужна справка, что заведено уголовное дело.

Это было заявление об изнасиловании Жанны Степанковой студентом второго курса станкостроительного института Вячеславом Путинцевым.

Но Жанне не дали справки о том, что по ее заявлению возбуждено уголовное дело. Правда, после того как она побывала в милиции, было много шума. В Быковск вызывали и самого Славу, и его родителей, допрашивали его соседей по общаге, студентов, но все это закончилось пшиком — версия об изнасиловании рассыпалась, не выдержав даже первой ленивой проверки. Общежитские обитатели подтвердили, что Жанна в течение, как минимум, четырех месяцев ежедневно приходила к Путинцеву в комнату, подолгу оставалась там, варила ему еду, стирала вещи в общей постирочной и явно занималась еще кое-каким домашним трудом, от которого обычно и появляются дети. Подтвердили, что часто видели ее полуодетой, когда она выходила из комнаты в места общего пользования, что, несомненно, свидетельствовало об интимном характере их отношений.

Эти обстоятельства начисто опровергали факт насилия, но девушка настаивала на том, что хотя впоследствии все между ними и было полюбовно, но в первый раз Путинцев ее все же изнасиловал. Но тут уже полились такие потоки грязи, умело разливаемые родителями Славы, что ей стало уже совсем тошно. Всплыло все — и убийство отчима, и жизнь с бандитским авторитетом, и то, что Жанна требовала от юноши жениться на ней.

Домой к тете Варе приходили разгневанные родители Славы и угрожали Жанне судом и тюрьмой за клевету на своего сыночка. Жанна чувствовала, что запутывается в ситуации все больше и больше. А ребенок ее ничего этого не знал, он жил в ее животе независимой жизнью маленького животного, обреченного родиться в ненависти и страхе.

— Нет, справочку мы вам пока не дадим, — сказали в милиции. — Нанимайте адвоката, требуйте возбуждения уголовного дела через прокуратуру, и пусть они попробуют доказать то, чего не удалось доказать нам.

— Но мне нужно срочно, — просила, настаивала, умоляла Жанна. — Я вас отблагодарю…

Капитан милиции внимательно посмотрел на бледную как смерть, хорошо одетую девушку с просительными бездонными глазами. Конечно, он знал, кто она. Она проходила в Милицейских разработках как сожительница самого крупного бандита города Быковска и могла знать очень много из того, что еще оставалось тайной за семью печатями для милиции. Вот если бы она захотела поделиться своим знанием…

— Пожалуй, мы закроем глаза на маленькое нарушение законности, — пообещал ей капитан милиции, — если вы пойдете нам навстречу…

— Я на все согласна, — устало произнесла Жанна. — Что я должна сделать?

Она с равнодушием много пережившего человека думала о том, что потребует этот пожилой мужчина, разглядывавший ее, точно редкостный экспонат Кунсткамеры. Может быть, денег? Она скрутила с пальца кольцо с бриллиантом и держала его наготове. Может быть, потребует лечь с ним в постель? Что ж, она готова и на это…

Но он только достал из стола листок бумаги и положил его перед собой.

— Я буду вам задавать вопросы, а вы будете отвечать… — произнес он.

— Хорошо, — ответила Жанна.

Она была согласна на все…

Почти месяц Жанна как на работу ходила в отделение милиции. Ее опрашивали по нескольку часов кряду, допытываясь о подробностях бандитской жизни, на которые она раньше обращала так мало внимания. Милиционеры копались в ее памяти, точно это была свалка ненужных вещей, где каждый мог поживиться чем-нибудь полезным. Каждый день она приходила к ним с надеждой, что наконец-то ей выдадут нужную бумагу, но каждый день ее обманывали, говоря, что еще рано и они еще не полностью удовлетворены ею.

Они вытряхнули из нее все, что она знала и даже чего не знала. Они выжали ее точно лимон, а потом сунули ей справку в зубы и по-дружески посоветовали как можно быстрее убраться из города — не ровен час, дружки Калины, которого только что замели по наводке Жанны, отомстят ей за предательство.

Жанна взяла в руки справку об изнасиловании и отправилась с ней в женскую консультацию. Ее живот за последнее время сильно увеличился, хотя и не был слишком заметен, ведь она сильно похудела от всех этих переживаний.

— Где же вы были раньше! — всплеснула руками врачиха. — Уже семь месяцев, о каком аборте по показаниям может идти речь? Да вам уже рожать надо! Нет-нет, и не говорите мне ничего! — замотала она головой, возвращая справку. — Это невозможно! Если б хоть на две недели раньше…

Выйдя из женской консультации, Жанна шла по залитой солнцем улице, еле волоча ноги. Было жарко. Пот заливал глаза, раскаленное солнце в зените нещадно прожигало тело сквозь легкую ткань платья. Все плыло у нее перед глазами. Деревья двоились, троились, множились, пока не превратились в сплошной частокол, который завертелся вокруг нее с угрожающей быстротой…

Она упала на землю и потеряла сознание…

Москва встретила Жанну затяжным дождем, который сеялся на землю словно через мелкое сито. Несмотря на пасмурную погоду, было жарко — стоял июль, и Азорский циклон, пришедший из тропиков, накрыл город душным серым одеялом. Облака волочили над домами свои набухшие животы дождем. Выйдя из электрички, Жанна медленно брела по платформе. Дождь стекал по бледному лицу и оголенным плечам, руку оттягивала небольшая сумка. Идти было тяжело, быстро продвигаться в плотной толпе мешал сильно увеличившийся живот, и Жанна то и дело опасливо выставляла вперед свободную руку, защищаясь от ударов.

Выбравшись из потной толпы, медленно втекавшей в жерло метро, она присела на мокрую скамейку в скверике перед вокзалом и стала думать, что ей делать. Она чувствовала слабость — несколько дней у нее маковой росинки во рту не было.

Денег оставалось совсем мало. Жанне пришлось в спешке бежать из города. Когда она, удрав из больницы, куда ее доставили на «скорой», вернулась к тете Варе, та, задыхаясь от испуга, поведала, что только что заходили несколько крепких парней с бульдожьими физиономиями, спрашивали, где племянница и когда она вернется. Судя по описанию, это были люди Калины. Они искали ее, чтобы потребовать расплаты за своего патрона, который в это время уже парился на нарах. Расплаты не деньгами, а ее жизнью. Куда ей было идти, куда бежать? Оставаться в Быковске она не могла, ведь там ее знал чуть ли не весь город. Не могла она и бежать в Выдру — бандиты непременно навестят ее мать.

Москва! Загнанный в угол зверек искал такое логово, где бы его не нашли никогда и ни за что… В столице много народу, здесь легко затеряться в бурлящем муравейнике мегаполиса. Решившись ехать, Жанна кинула в сумку первые попавшиеся вещи и бросилась на вокзал. Единственный поезд в столицу уходил поздно вечером, когда на вокзале не так много пассажиров, и, конечно, она, беременная женщина, будет привлекать внимание. Но главное — раздобыть деньги и билет, а в поезд она как-нибудь проберется окольными путями, с тылу, под вагонами. Недаром же она дочь железнодорожника… Но деньги! Денег у нее не было, вещи продавать не было времени, большую часть своих драгоценностей она спустила еще в то благополучное время, когда покупала Славику модные вещи и еду. У нее оставалось только бриллиантовое колечко.

Жанна зашла в скупку неподалеку от вокзала. Оценщик бросил опытный взгляд на товар, пристально осмотрел его обладательницу и по загнанному взгляду и оттопыренному животу сразу же определил, что девица в трудных обстоятельствах. С сочувствующим видом он предложил ей двадцать долларов и сказал, что если бы не его доброта, то вряд ли ей удалось бы продать колечко и за десять…

Поезд отходил через час, и Жанна согласилась. Бросив кольцо на прилавок, она молча взяла деньги и ушла.

На железнодорожном вокзале царило обычное оживление. Жанна высадилась из автобуса и направилась к стеклянным дверям, но вдруг резко остановилась и спряталась за спинами людей, — около входа топталась, внимательно оглядывая пассажиров с баулами, парочка личностей характерного бандитского вида.

Жанна обогнула здание вокзала и решила пробираться к кассам дальнего следования через железнодорожные пути. Она думала, что уже обманула бандитов, но когда приблизилась к длинному хвосту, который начинался у заветного окошка, заметила знакомую фигуру, медленно прогуливавшуюся вдоль очереди. Шмон!

Затравленный ум ее заметался в поисках выхода. Самолет? Не хватит денег. Автобус? Где гарантия, что такой же кордон не выставлен на автовокзале? Электричка! Жанна обрадовалась. Действительно, на электричках можно было доехать хоть до Владивостока, хоть до столицы. Тем более, что кассы пригородных поездов находятся непосредственно на платформе.

Через час девушка уже сидела в дальней электричке, которая направлялась в соседнюю область. На билет она решила не тратиться — не будут же контролеры ссаживать с поезда беременную женщину…

Только когда электропоезд прибыл в пункт назначения, она вздохнула с облегчением — кажется, ей удалось уйти от преследования. И тут же навалились другие проблемы — ночлег, еда, деньги… Ночевала она на деревянной скамейке в зале ожидания крошечной станции. Милиция ее не трогала.

До столицы беглянка добралась только через два дня. Ее шатало от усталости и голода. Светлое платье, удачно скрывающее округлившиеся формы, за два дня шатания по пригородным поездам стало невыносимо грязным. Ужасно хотелось помыться, волосы сально блестели, а тело чесалось от пота.

Но чтобы снять угол в таком дорогом городе, как Москва, нужны деньги, большие деньги… А у нее только запрятанные в бюстгальтер две смятые купюры… И все!

Но все равно, сидя на привокзальной площади, девушка чувствовала себя в безопасности. Она даже слегка воспряла духом. Главное, решила Жанна, что она жива и здорова, а уж выход из самой крайней ситуации всегда найдется. Недаром природа наградила ее красотой и изворотливым умом — все это не раз выручало ее, когда она была на краю пропасти. И вот опять она на краю…

«Хватит ныть!» — оборвала себя Жанна. Главное сейчас — привести себя в божеский вид, а остальное приложится! Сначала надо решить, где ночевать сегодня. Проситься кому-нибудь из местных в квартирантки — глупо, денег не хватит, а рассчитывать на милость черствых москвичей — все равно что ждать, когда небо упадет на землю. Благотворительные организации? Жанна что-то слышала о таких, но где они находятся? И тут ее осенила блестящая мысль. То, что она считала невыгодной стороной своего положения, могло обернуться для нее большим плюсом: она же беременна! Значит, ей обязаны оказать помощь в комнате матери и ребенка. Такая комната есть на каждом вокзале!

Жанна приободрилась и двинулась в путь.

Действительно, в комнате матери и ребенка ее приняли довольно радушно. Дежурная, светловолосая приятная женщина, назвавшаяся Алевтиной, сочувствующим взглядом поглядела на ее живот, выдала ей полотенце, кусок мыла, отвела в душ, а потом показала койку, на которой будущая мама может отдохнуть. Стоя по душем, Жанна почувствовала, как ее потихоньку отпускает накопившееся за долгие месяцы напряжение — ей внезапно показалось, что рано или поздно ее проблемы разрешатся. Неразрешимых проблем нет!

— К сожалению, питание у нас за свой счет, — с извиняющейся улыбкой сказала Алевтина, — но вот чаю могу предложить.

Заметив голодный блеск глаз молоденькой женщины, дежурная милосердно протянула ей булочку, от которой лениво отщипывала кусок за куском, перелистывая газету. Она быстро перешла на «ты», чувствуя, что незнакомка нуждается в защите и покровительстве.

— Куда едешь-то? — как бы невзначай спросила дежурная. — Никак к мужу?

— Скорее от мужа, — проговорила Жанна с набитым ртом и тут же сочинила историю о том, что ее изнасиловали, когда она поздно возвращалась с работы домой, и что она забеременела после этого. Муж, узнав про это, ее бросил, теперь на нее охотятся его дружки, родственников у нее по всему свету никого нет, а денег ни копейки. Хотела сделать аборт, да уже поздно…

Женщина сочувственно выслушала ее и, покачав головой, спросила, кивнув на выпирающий под платьем живот:

— Как же ты теперь, а?

— Не знаю. — Жанна тяжело вздохнула. — Ума не приложу… Хоть с моста да в воду!

Она чувствовала, что женщина неспроста так подробно расспрашивает ее о ее жизни.

— Ну, зачем же так — с моста да в воду, — ласково проговорила Алевтина и протянула девушке еще одну булочку. — Кушай, не стесняйся! Свет ведь не без добрых людей, помогут…

— Кто ж мне теперь поможет! — фальшиво вздохнула Жанна, внимательно наблюдая за собеседницей. Она видела ее заинтересованность и гадала, к чему это приведет. — Кому я теперь нужна с таким пузом…

— Глупая ты! — прямо сказала Алевтина. — Да ты этим пузом знаешь какую прорву денег можешь заработать! Не понимаешь ты своего счастья. Ну да ничего, я тебя научу… Ты ведь, наверное, ребенка-то не очень хочешь? — утвердительным тоном спросила она. — Он тебе обуза, раз ты без дома, без семьи мыкаешься. Надо тебе, милка, сначала самой на ноги подняться, а потом уж семью заводить. Верно? Аборт, конечно, тебе уже поздно делать, что и говорить. Да и к чему ребеночка убивать, он ведь живой уже. В роддоме дитя оставить — тоже никакого интереса. Исстрадаешься, сквозь столько унижений пройдешь, а толку-то… Да и дитя будет маяться в нашем доме малютки, где и накормить-то толком не накормят! А ведь, подумай только, за границей совсем не так! Там есть много семей, которые были бы счастливы взять твоего ребеночка, воспитать его в холе и заботе. Да и тебя бы не обидели… Устроили бы роды по высшему разряду за рубежом, а тебе бы заплатили кругленькую сумму в валюте…

Мозг Жанны лихорадочно обдумывал неожиданное предложение.

— Сколько? — прямо спросила она.

— За девочку четыре тысячи долларов, за мальчика — пять…

— Мало, — сказала Жанна на всякий случай, — мне нужно десять.

Алевтина внимательно посмотрела на нее и отвернулась. Потом, глядя куда-то в окно, где дождь тихо сеял над привокзальной площадью, покачала головой:

— Ой, погода-то, погода… Так и льет уже второй день, так и льет… Только вы учтите, девушка, в нашей комнате матери и ребенка можно находиться не более суток и то при условии, что у вас есть билет на обратную дорогу… А у вас есть билет на обратную дорогу? Значит, пожалуйста, завтра утром, в одиннадцать часов — будьте добры…

Естественно, никакого билета у Жанны не было. Уходить из уютной, сухой комнаты ей не хотелось. К тому же женщина, сидевшая перед ней, предлагала такое легкое, такое простое решение проблемы…

— Да, — произнесла она чужим голосом, закрыв глаза от ужаса перед тем, что она делает. И потом повторила уже чуть тверже: — Я согласна!

 

Глава 14

Директор детского дома Вера Яковлевна Поливанова сидела в своем кабинете и что-то писала в толстой папке с надписью «Личное дело». Высокая стопка таких же «Личных дел» красовалась на столе. У Поливановой было несколько десятков подопечных, к которым она относилась со смешанным чувством брезгливости, раздражения и весьма специфического чувства, отдаленно напоминающего материнскую нежность. Были у нее и свои любимцы и любимицы, которым она многое спускала с рук, и те вызвали завистливое чувство у всего контингента детского дома. Сейчас в списке этих любимчиков значился и новенький, семилетний Паша Морозов.

От проделок этого шустрого русоголового пацаненка трепетал весь детский дом, а воспитатели тихо завывали, горестно вздымая к небу глаза.

— Вера Яковлевна! — В дверь директорского кабинета заглянула круглая физиономия дежурного воспитателя. — Морозов подрался с Филимоновым и теперь отказывается спать. Еще он грозится сбежать, если ему не дадут место в спальне возле окна.

Директриса подняла сосредоточенное лицо к двери и нахмурилась.

— Хорошо, приведите его ко мне.

Паша Морозов каким-то шестым чувством ощущал, что его невразумительное бурчание насчет того, что он хочет дать деру из детского дома отчего-то, производит очень сильное впечатление на директрису. И он пользовался этим вовсю.

А директриса понимала, что даже сплошная стена из пятимиллиметрового железа не способна удержать ее питомца, если тот вдруг соберется бежать. Эти дети!.. Они могут просочиться сквозь самую узкую щель, они способны обмануть даже самого опытного воспитателя. Нет, она не сможет удержать его, если он решится на побег. Но она должна привязать его к себе лаской и любовью.

Чтобы мальчик не мешал другим детям во время тихого часа, его привели в директорский кабинет. Пусть посидит пока здесь. Пока он у нее на глазах, ничего плохого не случится…

Павлик взгромоздился на стул возле окна и принялся смотреть, как во дворе дворник дядя Ахмет расчищает дорожки от снега. Один глаз пацана помимо воли косил на толстую кожаную сумку директрисы, висевшую на стуле. Она была такая пухлая и так соблазнительно пахла кожей и духами… Внезапно затрещал телефон.

— Нет, посетителей пока не было, — вполголоса произнесла Вера Яковлевна, настороженно оглянувшись на своего питомца. Тот с мнимым равнодушием смотрел в окно. — Нет, он ничего не говорит… Мне удалось с ним установить доверительные отношения, но пока ничего!.. Обязательно позвоню, если будет что-нибудь новое.

Она положила трубку и замерла на мгновение. Это они… Черта с два! Не дождутся они ее звонка. Этот мальчик ей самой нужен как воздух!

— Тетя Вера! — С примерной вежливостью произнес Павлик. — А мы летом останемся в городе?

— Летом, Павлуша, наш детский дом всегда выезжает на дачу. А что такое?

— А вот мы с мамой летом всегда… — Павлик умело сделал паузу. Он знал, что любое его упоминание о матери вызывает неподдельный интерес директрисы.

— Что, Павлушенька?

— Да нет, ничего…

— Нет, уж говори, раз начал… Что вы с мамой делали?

— Бутылки на помойках собирали! — неожиданно буркнул мальчик. — Летом жарко, много пьют пива, много бутылок. Можно хорошо заработать!

Директриса даже побледнела. Опять то же самое. Нет, этот ребенок невыносим! Как он умело маскируется! Такое впечатление, что его кто-то научил, как нужно отвечать на вопросы любопытных. Если не знать детей так, как знает их она, то можно даже поверить этому мальчишке. Но уж ее-то на мякине не проведешь!

Растянув губы в резиновой улыбке, Поливанова погладила мальчика по белобрысой стриженой голове.

— Одно только плохо, в последнее время много пластиковых бутылок стало, — деловито вздохнул мальчик. — Их не сдашь…

— Тебе не надо будет больше лазать по помойкам, — с наигранной нежностью произнесла директриса. — Когда твоя мама вернется…

— А разве она вернется? — спросил Павлик.

— Конечно вернется! Все мамы возвращаются к своим деткам.

— Оттуда не возвращаются, — мрачно буркнул мальчик и отвернулся к окну.

Что он имел в виду, Вера Яковлевна не осмелилась спросить. Откуда не возвращаются? Неужели… Нет, в это невозможно поверить!

Берта Ивановна была счастлива. Ее лицо сияло приветливым светом. Большие темные глаза лучились довольством спокойной старости. Ей больше незачем волноваться за свою жизнь, теперь она под присмотром.

Сидя за столом, Берта Ивановна неспешно пила чай с черничным вареньем. Вася, тот самый социальный работник, который опекал ее последнее время, внимательно вслушивался в каждое ее слово. Он безумно нравился старой женщине, в его глазах сквозило истинное участие. Вася с неподдельным интересом внимал ее рассказам о былом артистическом величии Берты Ивановны и ее умерших мужьях. Вся ее долгая жизнь была разбита на четыре этапа, хронологически соответствовавшие ее бракам: первый муж, второй, третий и, наконец, последний, четвертый…

— Конечно, — старчески дребезжала Берта Ивановна, расширенными глазами глядя в прошлое, — мой второй муж, Эдвард, артист кордебалета, был куда талантливее четвертого, который служил простым бухгалтером. Но положа руку на сердце, скажите, Васенька, разве женщина любит мужчину только за талант?

Васенька молча пожимал плечами. Казалось, он нимало не догадывался, за что женщины любят мужчин. Если бы эту старую каргу действительно интересовало его мнение, он бы ответил ей, что бабы любят мужиков за их деньги. Но ему было приказано меньше болтать и больше слушать.

— Нет, женщина любит мужчину за то, как он любит ее! — Берта Ивановна торжественно подняла вверх свой скрюченный полиартритом палец. — Мой четвертый муж… У нас был сумасшедший роман! Он забрасывал меня цветами, часами стоял под окном, чтобы только увидеть мою тень за занавесками. И я не устояла…

Вася с тоской посмотрел на часы. Черт побери, как медленно тянется время! Уйти бы… И так ясно, что результат нулевой, чего зря топтаться! Сколько уже тянется эта тягомотина! Нет, эта работа не по нему! А что, если старушка скопытится? Это может случиться в любой момент! Скорей бы, тогда он получит деньги за свою работу и будет свободен. Но лучше бы сюда заявилась та самая красотка, и тогда бы на его голову свалилось целое состояние.

Работник Фонда помощи престарелым ветеранам сцены оценивающе посмотрел на тонкую старушечью шейку. Второй месяц он ходит к этой сумасшедшей, а добытых сведений — ноль! Он уже перерыл все ее бумаги, но не нашел даже намека на то, что искал…

— …А хотите, я покажу вам его снимки? — донесся до него скрипучий голос.

Семейные фотоальбомы с пожелтевшими фотографиями он просматривал уже раз пять. С тех пор в них ничего не прибавилось. На наводящие вопросы о племяннице Берта Ивановна только удивленно пожимала плечами и несла какую-то ахинею насчет своего мужа, порядковый номер такой-то. Вася смотрел с ненавистью на ее череп, облепленный со всех сторон седым пушком, под которым проглядывала розоватая, точно младенческая, кожа, и зеленел от бешенства. Когда же это кончится!

Внезапно он насторожился.

— …Наточка привезла мне во-от такую соломенную шляпу! Я в ней была похожа на…

— Когда она ее привезла? Она приходила?

— Бог мой, Васенька! Разве я могу упомнить такие мелочи! Как говорил мой последний муж, были бы силы помнить главное, а мелочи сами напомнят о себе…

— Она звонила вам?

— Что вы, Васенька! Оттуда еще не придумали прямую связь.

— Откуда?

Старуха зловеще рассмеялась. Кажется, она уже совершенно спятила.

— С того света! — Она оскалила зубы в страшной улыбке, на собеседника смотрел черный провал старческого рта. — На том свете телефонов нет! Но нам-то с вами что до этого? — Она неожиданно наклонилась к собеседнику, и на него пахнуло смешанным запахом табака и кислым стариковским духом. — Мы-то с вами живые! Пусть мертвые хоронят своих мертвецов.

Чертова старуха! Неужели она смеется над ним? Она дьявольски хитра! Чувствует, что именно его держит здесь, и мастерски забрасывает ему наживку, боится остаться без опеки. А если она действительно права? Неужели действительно ее больше нет?

Ответа на этот вопрос не было.

Вечером в кафе «Подкова» за роскошно сервированным столом сидела дружная компания «охранников» под предводительством своего шефа. Весь цвет баковской группы был в сборе — в том числе и Шмель, только что принятый в число «звеньевых». Обсуждались последние события и планы на будущее. В чисто мужской компании не было ни одной женщины — встреча носила сугубо деловой характер.

Официант в белой рубашке и бабочке, с подносом, на котором в серебряном ведерке со льдом охлаждалась бутылка дорогого шампанского, подлетел к столику.

— Мы не заказывали, — удивился шеф.

— Это от той дамы за столиком возле эстрады.

Лучников оглянулся. В полупустом кафе посетителей было немного. Возле эстрадного помоста сидела незнакомка в пушистой шубке и темных очках.

Увидев, что на нее смотрят, она издали помахала компании рукой в перчатке. Начало было интригующим.

— Сказала, на память о последней встрече, — улыбнулся официант.

— Откупорь, — приказал Лучок, напряженно соображая, о какой встрече могла идти речь. Пенистая жидкость полилась в бокалы.

— Ух ты! — простодушно удивился Шмель, пригубливая вино. — В первый раз пью «шампунь» за сто баксов!

С бокалом в руке Лучок поднялся из-за стола и двинулся по направлению к незнакомке. Он был не против маленьких интрижек на стороне, тем более что неизвестной дамой в очках могла оказаться жена знакомого бизнесмена или любовница одного из главарей конкурирующей группировки, которая желала таким образом выйти на контакт с ним и сообщить что-нибудь важное.

Незнакомка в темных очках сияла ему навстречу белозубой улыбкой.

— Отличная штука! — Шмель расхваливал вино, с видом знатока рассматривая бокал на свет.

— Ничего, — подтвердил другой, по кличке Крот, прикладывая губы к бокалу, и хмыкнул: — Немного лучше, чем уксус…

Лучок шел навстречу к столику возле эстрады и приветливо улыбался.

Вдруг дверь кафе распахнулась, выбитая мощным ударом, и в зал ворвались несколько молодчиков в масках, камуфляжной форме и с черными стволами в руках.

— Спокойно, братва! — послышался громкий властный голос. — Мы из РУБОПа. Всем на пол, лечь лицом вниз!

Непокорных отрезвила легкая автоматная очередь по столам — послышался звон посуды, бутылка шампанского лопнула, разлетевшись темно-зелеными брызгами. После этого желающих сопротивляться больше не было.

— Сейчас мы все по очереди культурненько, плавно встаем, — прозвучал тот же властный голос, — и едем на Шаболовку, в управление.

— Не пугай, начальник, мы пустые, — просипел Лучок, лежа на полу. Когда ему позволили поднять голову, он первым делом огляделся по сторонам — незнакомки в зале уже не было. — Напрасно скатаемся.

Его обыскивали, вели к машине, но дальним уголком мозга он все продолжал размышлять, кто была та незнакомка. Но так и не догадался.

Заключенного Шмелева из камеры в Петрах, изоляторе временного содержания на Петровке, куда его упекли по стандартному обвинению, за незаконное ношение оружия, увезли в больничку с температурой. Больному было плохо, он бредил, смотрел туманным, ничего не понимающим взглядом вокруг себя, метался по постели.

Вскоре за ним последовал в больничку другой заключенный, Крот.

— Что-то инфекционное, — глубокомысленно заявил тюремный врач — «лепила» на тюремном жаргоне. — Надо взять анализ. Кровь на гемокультуру, кровь для реакции агглютинации, кал в стерильный патрон, мазки из зева…

Анализы были взяты и направлены в бактериологическую лабораторию санэпидемстанции.

Арсен Георгиевич, полноватый мужчина с яйцевидной лысиной и двойным подбородком, обожал свою профессию. Некоторые из его знакомых считали его работу грязной, но сам он придерживался другой точки зрения. Ему приносил удовольствие не только сам процесс приготовления проб, но и просто сама лаборатория, с ее блестящими колбочками и пробирками, запахом реактивов, вид питательного бульона, в котором плавали микробы, прикосновения к микроскопу.

Единственное, что огорчало его — чаще всего приходилось делать банальные анализы, определять продукты на свежесть, максимум — распознавать ангины и обыкновенные колиты. Экзотические случаи страшных заболеваний в наши дни уже стали редкостью. Именно по такой редкости скучал старый опытный врач.

Уже перед самым уходом домой, где Арсена Георгиевича ждала тихая жена и влюбленный в него двортерьер, он достал из автоклава, в котором в течение нескольких часов подогревались чашки Петри с культурами, взятыми из испражнений больных, и поставил предметные стекла под микроскоп.

— Ну-с, посмотрим! — оптимистически произнес врач, прикладывая глаз к окуляру, светившемуся в темноте мягким светом. — Что там у нас сегодня…

На синеватом фоне под микроскопом резвились характерные темные палочки, усеченные с концов.

Арсен Георгиевич не поверил собственным глазам. Он на минуту оторвался от микроскопа, а потом опять жадно приник к нему.

— Какая прелесть! — пробормотал он восхищенно. — Ну надо же, какая прелесть!

Его голос звучал так взволнованно, как будто свершилось то, что он ждал всю жизнь.

— Боже мой, как я давно не видел возбудителей сибирской язвы, да еще в таком чистом, рафинированном виде! Какая прелесть! Откуда же эти прелестные крошки? Ах, из тюрьмы? — удивился он. — Значит, скоро будем ждать в гости их маленьких подружек…

Арсен Георгиевич помыл руки и сел за стол писать заключение. Его лицо было вдохновенно и светло. Он писал, что в пробах, взятых у заключенных ИВС, обнаружены возбудители сибирской язвы…

К исходу первой недели после налета рубоповцев на «Подкову» заключенный Шмелев умер в инфекционной больнице на Соколиной горе от тяжелого энтероколита и сибиреязвенного сепсиса. Кротов еще боролся за жизнь, и его шансы на успех были гораздо выше. Других жертв экзотической болезни не было.

 

Глава 15

Не секрет, что в цивилизованных странах существуют многолетние очереди на усыновление, усыновить же только что родившегося младенца почти нереально — очень большой спрос. Вывозить отказных детей из России — процедура муторная, сопряженная с, огромным количеством формальностей и затянутой бюрократической процедурой. Экспортировать здорового ребенка можно, лишь дав взятку органам опеки или дирекции дома малютки, поскольку законом разрешается усыновление за рубежом только детей с физическими патологиями или хроническими заболеваниями, которые при современном уровне местной медицины вылечить невозможно.

Не все американцы жаждут сами приехать в Россию и вывезти больного ребенка, одолев в долгой борьбе местные бюрократические препоны. Куда как спокойнее и выгоднее пригласить за рубеж женщину, которая согласилась бы отдать своего младенца, и получить при этом здоровенького ребенка, не изуродованного советской системой родовспоможения. После развала Союза в столице образовалось несколько совместных фирм, которые наладили прямую поставку беременных женщин, или, как не совсем правильно называли это в американской прессе, суррогатных матерей, прямо в США. С вербовщицей одной из таких фирм и познакомилась Жанна на вокзале.

По специфике своей работы Алевтина каждый день имела дело с женщинами, в том числе и беременными. Некоторые из них появлялись на вокзале вместе со своими мужьями, а у некоторых мужей не было и в помине. Многие из них горели желанием любым путем избавиться от нежелательного дитяти — это и были клиентки для Алевтины. С каждой завербованной роженицы ей следовали законные сто долларов, и потому речи ее были столь медоточивы, что к концу разговора несчастным женщинам начинало казаться, что они делают огромное благо и для себя, и для своего ребенка. Ведь отныне он будет избавлен от всех ужасов постсоветского существования, отныне ему уготована райская жизнь в богатой семье, в богатом государстве. А кто из матерей не хочет лучшей доли своему ребенку, пусть даже и нежеланному? Доверчивые провинциалки были готовы освободиться от нежеланного плода порой и без всяких денег — лишь бы потом не ощущать угрызений совести за загубленную детскую жизнь.

Но клиентка, с которой на этот раз столкнулась вербовщица, не показалась ей типичной провинциалкой.

«Хваткая бабенка, — сразу же решила она, но тут же успокоенно подумала: — Ничего, и не таких обламывали…»

Вслух она заливалась соловьем, расписывая, на каком высоком уровне организован сервис в их фирме и как счастливы женщины, которые уже имели с ней дело.

— Некоторые и второй, и третий раз приезжают к нам рожать, — пела Алевтина, как будто речь шла об элитном роддоме. — Некоторые специально беременеют, по заказу, чтобы заработать. Потому как мы работаем честно…

Но Жанна слушала вербовщицу вполуха. Она столько раз обманывалась сладкими речами, что теперь не верила никому. Пять тысяч долларов в ее положении — это спасение! На эти деньги можно было бы начать новую жизнь. Можно было бы снять угол в комнате, купить кое-какую одежду, устроиться на работу… Может быть, ей даже хватит этой суммы, чтобы начать собственное дело… Только бы ее не обманули, как обманывали уже не раз. Обманывал отчим, обманывал Калина, обманул любимый человек… Нет, теперь она поумнела и не позволит никому обвести себя вокруг пальца…

— Мне нужны деньги вперед, — жестко произнесла она.

Это не в правилах нашей фирмы, заюлила вербовщица. Ведь неизвестно, что может случиться и с ребенком, и с ней, Жанной. Кроме того, за что давать деньги, если товара-то еще и нет? А ведь предстоит еще долгое и трудное оформление документов на выезд, и это тоже, между прочим, стоит денег. Больших денег!

— Тогда задаток, — настаивала девушка. — Ведь мне негде жить!

— Мы решим этот вопрос, — сочувственно кивала Алевтина. — Не волнуйся, фирма оплатит и твое пребывание в столице, и оформление документов, и перелет в Штаты. Нужно только твое неформальное согласие.

— А если я передумаю? — на всякий случай поинтересовалась Жанна.

— Нет! — резко ответила вербовщица. — Никаких «передумаю»! Иначе придется отплачивать все издержки. Лучше решайся сейчас и навсегда…

— Я уже решила…

Вскоре на встречу с новой клиенткой приехал и представитель фирмы, некий Саша, довольно молодой, но уже очень опытный менеджер. У него были прилизанные, давно нестриженные волосы, заправленные за уши, длинный нос и крошечный, точно срезанный подбородок. Он с первого взгляда оценил внешние качества клиентки и потенциальные — ребенка. Кажется, наклевывался выгодный вариант!..

— Сколько лет? — спросил он у Жанны.

— Двадцать, — соврала она.

Тот поморщился:

— Маловато, могут быть проблемы с визой… Ну да ладно… Здорова?

— Абсолютно! — слабо улыбнулась Жанна. — Если бы это было не так, я бы тут перед тобой не сидела. Сделала бы аборт по показаниям — и нет проблем…

Она выложила на стол обменную карту с результатами анализов и заключением врачей. Саша внимательно пролистал карту, изучил в ней каждую букву и потом одобрительно резюмировал:

— Хорошо… Замужем?

— Нет.

— Еще дети есть?

— Нет.

Менеджер поморщился:

— Откуда сама?

— Из Быковска.

— Где работала?

— Нигде.

Саша задумался, нахмурив лоб, потом как бы нехотя произнес, словно делал огромное одолжение:

— Ладно, можно попробовать… Поехали со мной, я тебя устрою на квартире. За твое проживание фирма будет платить двадцать долларов в день, так что без глупостей. У нас, кстати, есть договоренность с милицией, — угрожающе произнес он. — На случай всяких эксцессов. Въезжаешь?

Жанна презрительно промолчала в ответ.

Покинув здание вокзала, они перешли блестящую от дождя площадь и оказались на стоянке машин. Саша открыл дверцу и посадил Жанну за заднее сиденье потрепанной «копейки».

«Менеджер… — иронически подумала девушка, свысока оглядывая своего «благодетеля» и его потрепанный автомобиль. — Приличную тачку купить не может…»

Ее привезли в крошечную однокомнатную малометражку где-то на окраине Москвы.

— Днем можешь гулять, — сказал Саша, оставляя ключи, — а вечером позвоню. Вот тебе деньги, завтра сходи сфотографируйся на загранпаспорт.

Когда менеджер ушел, Жанна устало прилегла на кровать. Это была ее первая квартира, ее первые ключи… Она улыбалась, глядя в потолок. Ей оставили деньги, правда, немного, и обещали решить все проблемы. Она поедет за границу, увидит вожделенную Америку, устроит своему ребенку приличное существование. Кто сможет потом упрекнуть ее в том, что она сделала? Вне сомнения, мальчику или девочке там понравится… Узнает ли он когда-нибудь о своей матери, поймет ли ее? Пожалуй, впервые Жанна задумалась о своем ребенке с нежностью и грустью. Раньше ей просто некогда было размышлять об нем — сначала все мысли у нее были заняты тем, как ей избавиться от плода, потом — как сбежать от врагов, как устроиться. И вот теперь будущий ребенок представлялся ей взрослым юношей с такими же, как у нее, большими влажными глазами и копной густых волос…

Он непременно будет миллионером… Когда он вырастет, то обязательно решит разыскать свою настоящую мать. Они встретятся случайно, и она, Жанна, узнает его по какому-нибудь родимому пятну, которое всегда бывает у брошенных детей в романах. Он скажет ей «Мама!», и она кинется со слезами к нему на грудь. А потом он увезет ее в Америку и поселит в роскошном загородном доме — все американцы живут в таких, она видела по видео…

Раздался телефонный звонок. Это был Саша.

— Завтра во второй половине дня пойдем по магазинам, покупать тебе одежду. У тебя, кажется, ничего нет, кроме того, что на тебе?

— У меня есть джинсы, но они на мне уже не застегиваются, свитер и куртка, — ответила Жанна.

— Не подходит, — отрезал Саша. — Нужна такая одежда, чтобы скрывала твое положение. Почему — потом объясню.

На следующий день они действительно отправились по магазинам. Саша выбрал несколько изящных платьев, деловой костюм, просторный легкий плащ, удобные туфли. Потом они накупили кучу декоративной косметики и даже зашли в оптику, где заказали массивные очки с затемненными стеклами.

— Зачем все это? — недоуменно спросила Жанна, указывая на пакеты с покупками, горой высившиеся на заднем сиденье автомобиля.

— Чтобы сделать из тебя не залетевшую двадцатилетнюю дурочку, а солидную даму. Залетевшим дурочкам в Штаты въезд запрещен. Туда и солидных-то дам не всегда пускают…

Потом зашли в ювелирный, и Саша купил ей обручальное кольцо, толстое и некрасивое.

Когда, навьюченные пакетами, они вернулись в квартиру, Жанна наконец поверила, что намерения у фирмы самые что ни на есть серьезные. По ее подсчетам, покупки потянули на кругленькую сумму. «Стали бы они на меня тратиться, если бы им было это невыгодно, — решила Жанна и тут же забеспокоилась: — А вдруг я продешевила?»

Она надела купленный костюм, пальто, нацепила очки и обручальное кольцо. Саша поморщился. Даже такой наряд не придал двадцатилетней девушке солидности и респектабельности.

— Прическа! — решил менеджер и самолично занялся имиджем своей подопечной.

Толстая коса была распущена, затем значительно укорочена тупыми ножницами, валявшимися на серванте, и вскоре голову Жанны «украшала» гладкая стрижка, напоминавшая прическу какой-нибудь нудной учительницы английского в обычной средней школе. Несколько синеватых мазков под глазами — и появились тени, сразу же замаскировавшие неуемную молодость девушки. Темная пудра подчеркнула носогубную складку, а бледная помада притушила яркий природный цвет губ.

Жанна посмотрела на себя в зеркало. Оттуда на нее взирала тридцатилетняя женщина, много повидавшая в жизни. Ей казалось, что она внезапно увидела себя через десять лет, и ей стало тоскливо — неужели эта мрачная особа и есть она, Жанна?

— Ну, теперь нормально, — одобрил Саша. — Когда пойдешь в посольство получать визу, наденешь все это и накрасишься, как сейчас. Ясно? Ты должна выглядеть деловой женщиной, которая отправляется на компьютерный симпозиум в Штаты. Штатовцы не слишком приветствуют, когда одинокая незамужняя женщина собирается к ним в гости. Боятся, что станет «невозвращенкой», отыщет себе американца и окрутит его. Или начнет нелегально жить и работать в их замечательной Америке. А уж если до них дойдет, что ты у нас дама «с начинкой»… Сразу же завернут! Смотри, не проговорись!..

На следующий день менеджер привез целую пачку бумаг.

— Это — твое приглашение на компьютерный симпозиум. — Он положил перед ней фирменный бланк на английском языке. — Это загранпаспорт… Со всем этим пойдешь в посольство для оформления визы. Вот это анкета с отпечатанными вопросами. Вот справки с работы о занимаемой должности и окладе. А вот это… — Он выложил на стол пачку листов с мелким шрифтом. — Это вопросник. Тебя будут в посольстве спрашивать, а ты должна шпарить все по написанному, ни шага в сторону. От этого зависит все, абсолютно все!

Жанна покосилась на пачку листов.

Целый вечер она сидела и учила вопросы, их было, кажется, более сотни. На некоторые было отвечать легко. Имя, фамилия, отчество, есть ли родственники за границей (нужный ответ: нет), бывали ли вы за рубежом (требуемый ответ: да, на научной конференции в Стокгольме), дополнительный вопрос: почему в паспорте в таком случае нет визы (ответ — виза была в старом паспорте, а он меняется раз в пять лет), есть ли приватизированная квартира (да, есть), зарплата (не менее тысячи долларов), цель поездки в США (пребывание на компьютерной конференции с целью поиска деловых партнеров для своей фирмы).

А еще Саша принес девушке пачку только что отпечатанных визиток, в которых Жанна Степанкова значилась коммерческим директором фирмы «Софтсистемс».

— Вот еще… — Он протянул листок, испещренный словами и цифрами. — Это информация о фирме, в которой ты работаешь коммерческим директором. Тебе надо знать все — начиная от годового оборота, количества сотрудников в фирме и количества отделов до имени-отчества руководителя отдела кадров. Учти, американский консул может взять телефон и тут же навести справки о тебе. Конечно, мы подготовили тебе хороший прием, но ты тоже постарайся произвести на них самое приятное впечатление… Времени тебе даю до завтра, в пять часов утра за тобой заеду, отправимся на собеседование в посольство. Надо торопиться — завтра как раз «наша» смена, если завтра не получится, могут быть проблемы. Не забудь одеться, как я тебе говорил!

Всю ночь сквозь тревожный сон Жанна повторяла вопросы и ответы, твердила наизусть слова о несуществующей фирме, руководителем которой, как выяснилось, она была. Порой ей начинало сниться, что она уже в посольстве, отвечает на вопросы и какой-то грозный старичок с мохнатой бородой выговаривает ей с коварной улыбкой: «А мы знаем, голубушка, что вы у нас «дама с начинкой». А вот мы вам визу-то и не дадим…»

Жанна проснулась в холодном поту. Часы показывали четыре. Она не спеша оделась, накрасилась, стала ждать Сашу. Теперь она действительно выглядела намного старше своих лет — круги под глазами от недосыпания, усугубленные макияжем, бледные губы, землистый цвет лица.

На улице было прохладно. Солнце только взошло, а у здания посольства на Новинском бульваре уже стояла кучка людей, занявших очередь еще ночью. Жанна встала в конец.

А очередь перед посольством все увеличивалась и увеличивалась…

— Ни в коем случае не снимай плащ, — по дороге инструктировал ее Саша. — Как войдешь, достань сама все металлические вещи и выложи их на стол — чтобы тебя не проверяли, не ощупывали, не заставили расстегивать плащ. Будь предельно вежливой, на грубость лучше промолчи. Отвечай строго по вопроснику. И помни, шаг в сторону — это конец! Твой конец!

После открытия посольства Жанна, немного постояв, прошла внутрь. Благополучно миновала охрану, встала в очередь, чтобы сдать анкету в приемное окошко. Выстояв огромный хвост, она наконец отдала анкету и двадцать долларов. Потом отошла в сторону и прислонилась к стене. От духоты в помещении все плыло перед глазами, потные люди вокруг толкались, орали друг на друга, падали в обморок и проклинали все на свете. Какую-то пожилую женщину, вздумавшую было качать права, охранники выводили на улицу.

Жанна стояла возле стены, ее била нервная дрожь. А если они заметят беременность, если она не так ответит на вопрос, если ей откажут — что тогда? Как она сможет расплатиться за одежду, которую ей купили, за свое проживание на квартире, за оформление документов?

Дрожа от страха, она около часа подпирала стены, пока наконец не услышала, как прозвучала ее фамилия. На подгибающихся ногах Жанна подошла к окошку, в котором сидела миловидная женщина с цепким пронзительным взглядом и бесформенным ртом.

— Здравствуйте, госпожа консул, — робко пролепетала Жанна. Внезапно ей вспомнились последние наставления Саши: «Держись уверенно, но без наглости.

Если они увидят, что ты чего-то боишься, непременно откажут!»

Она прокашлялась, чтобы прочистить горло, и даже попыталась улыбнуться.

— С какой целью вы собираетесь посетить Соединенные Штаты? — спросила консул.

— Я направляюсь на компьютерную конференцию в Хьюстон, — уже более уверенно начала Жанна. — Фирма, которую я возглавляю, заинтересована в покупке и продвижении на рынке последних американских технологий и в поиске новых партнеров по бизнесу, — прочитала она по памяти фразу из выученного рассказа.

— А чем конкретно занимается ваша фирма? — заинтересованно взглянула на нее консул. Наверное, удивилась, что такая молодая девушка уже успела стать директором.

Жанна уже более спокойно выдала круглую фразу «о сетевых технологиях в области разработки баз данных и создании усовершенствованных компьютерных систем на основе…».

— Спасибо, спасибо! — Видно, углубляться в сферу узкопрофессиональных интересов консулу не хотелось. И тут же последовал новый вопрос: — А где располагается ваша фирма?

— О, наш офис располагается на Марксистской, — заставила себя улыбнуться Жанна. — Это очень выгодное место, почти центр города.

— Сколько вы получаете?

— Около тысячи долларов в месяц в переводе на вашу валюту.

Консул удовлетворенно кивнула.

— Сколько вы планируете пробыть в Соединенных Штатах?

Жанна хотела было сказать, что пока не знает, но вовремя сообразила, что такой ответ может не понравиться консулу.

— Еще точно не знаю, — ответила она, глубокомысленно морща лоб. — Но никак не больше недели. Дело в том, что сразу после конференции мне нужно лететь в Японию на совещание с корпорацией «Фуджицу». — Она уже несла отсебятину, которая в вопросниках не значилась, но почему-то ей казалось, что она делает все правильно.

Консул наконец улыбнулась и задала последний вопрос:

— Вам какую визу, долгосрочную или кратковременную?

— Кратковременную, — ответила Жанна и с облегчением поняла: экзамен был сдан.

Женщина в окошке протянула ей голубой талон и сказала:

— Приходите после обеда, все будет готово.

Жанна точно на крыльях вылетела из посольства. Не все посетители, выходящие из дверей здания на Новинском бульваре, были настроены столь радостно: визы получала едва ли пятая часть людей, побывавших там. Она чувствовала, что блестяще сыграла свою роль, и ей казалось, что самое страшное позади. Возле выхода ее ждал хмурый Саша.

— Ну все, — сказал он, — получишь визу — надо будет сразу билет брать, — он покосился на растущий живот девушки, — пока тебя не разнесло, как на дрожжах.

Через неделю он уже вез Жанну в Шереметьево и выдавал последние инструкции перед полетом:

— В Штатах тебя уже ждут. В Вашингтоне тебя встретят мужчина и женщина. В руках у них будет плакат, на котором по-русски написаны твое имя и фамилия. Это важно: в самолете ни в коем случае не расстегивай плащ! Если стюардесса увидит твой живот, она может сообщить в пункт прибытия о наличии на борту беременной женщины, и тогда тебя сразу же завернут обратно. Проходя мимо таможни, постарайся втянуть живот, что ли, прикрыться сумкой. На вопросы старайся отвечать как в посольстве, придерживайся той же легенды. Да, еще деньги…

У Жанны денег почти не было, только какая-то рублевая мелочь. Саша озабоченно почесал свой срезанный подбородок.

— Если ты будешь совершенно без денег, это будет как-то подозрительно… — Он нехотя достал свой бумажник и положил на стол сто долларов. — Это тебе не для того, чтобы тратить, а для того, чтобы… Ну, короче, для декларации! Ну, счастливого пути…

Благополучно миновав таможенный пост, Жанна со счастливой улыбкой оглянулась назад и помахала ему рукой. Ей казалось, что она улетает в новую жизнь, навстречу радости и счастью. Ей казалось, что она уже не вернется в эту серую страну, полную злобы и враждебности к ней…

Вашингтон встретил рейс из Москвы тридцатиградусной жарой и ярким небом без единого облачка. Хорошо, что во время полета было прохладно, и Жанне не пришлось расстегивать плащ, как предлагала ей сделать стюардесса. Все складывалось так удачно…

И вот эта жара! Застегнутая на все пуговицы женщина в тридцатиградусную жару выглядела бы подозрительно. Поэтому Жанна придумала небольшую хитрость. Она сняла плащ и перекинула его себе через руку — со стороны выпуклый живот стал еще менее заметен.

На таможне она сияла улыбкой, нисколько не боясь офицеров в строгой форме и их вопросов. Они что-то спрашивали ее, а она, мило улыбаясь, отвечала на все одной заготовленной фразой: «Excuse me, but I don’t speak English».

Ее счастливое хорошенькое личико, которое сияло после долгого перелета, очевидно, произвело приятное впечатление на американцев. Они пропустили ее почти без досмотра и даже улыбнулись вслед…

Почти сразу же Жанна увидела в толпе встречающих ее людей. В стороне от прохода стояли дородный мужчина и рядом с ним женщина с аккуратной стрижкой, в руках которой красовался плакат с ее именем.

— Меня зовут Дора, — на чистейшем русском языке произнесла женщина, раздвигая в улыбке губы, которые обнажали большие лошадиные зубы желтоватого цвета. — Я ваша переводчица. А это Кевин.

— От лица нашей фирмы, — начал Кевин торжественную речь, — очень рад приветствовать вас в Соединенных Штатах Америки. — Хочу выразить восхищение вам, женщине, решившейся на такой необыкновенно благородный поступок. Поверьте, мы сделаем все, что от нас зависит, чтобы пребывание в нашей стране понравилось вам и чтобы вы сохранили воспоминание об американской земле как о самом лучшем времени вашей жизни.

Вместе со встречающими Жанна села в роскошную, как ей показалось, машину. После одуряющей жары на улице в салоне было прохладно — работал кондиционер. Сквозь чуть затемненные стекла Жанна жадно разглядывала пейзажи незнакомой страны: ровные, как стрела, асфальтовые хайвеи, аккуратные квадратики зеленых полей, точно нарезанные куски праздничного пирога, огромные рекламные щиты вдоль дороги, призывающие проезжающих покупать, покупать и покупать…

Мило улыбаясь, Дора объяснила Жанне, что ей здесь очень рады. Все заботы по проживанию и родовспоможению берет на себя американская фирма «Special Delivery Adaption Service», благотворительная организация, которая занимается подбором новых родителей в случаях, аналогичных Жанниному. Дора оказалась еврейкой, выехавшей с родителями из России через Израиль еще в младенческом возрасте.

— Вы будете жить в специальном пансионе, — щебетала она. — Вам предстоит пройти полный курс медицинского обследования, оформить бумаги на усыновление. Жить вы будете одна. Вам не рекомендуется выходить из квартиры, поскольку у вас здесь нет родственников или знакомых и вы не знаете языка. Вы можете попасть в неприятную ситуацию с полицейскими, и вас немедленно выдворят из страны.

Жанну поселили в довольно большой по московским меркам квартире в пригороде Вашингтона. Попрощавшись с ней, Дора вышла и захлопнула за собой дверь. Потом ключ осторожно повернулся в замке, и Жанна поняла, что заперта. Но ей было все равно. Новая прекрасная светлая жизнь для нее уже началась.

На следующий день переводчица появилась рано утром. Она разбудила Жанну — та была немножко шальная от смены часовых поясов, и ей хотелось спать. Женщины сели в машину, за рулем которой, как и вчера, сидел Кевин, и отправились в медицинскую клинику на обследование. Привыкшая к грубости и равнодушию отечественных медиков, Жанна была поражена заботливостью американских эскулапов. За каких-нибудь несколько часов она сдала все анализы, прошла УЗИ и побывала у врача.

— Мальчик, — перевела Дора ей слова доктора. — У вас будет мальчик.

Жанна расцвела улыбкой. Она так и думала, что у нее будет сын. Она знала, что внутри нее шевелится ее маленький мальчик, который скоро появится на свет и непременно станет миллионером. Когда он вырастет, он обязательно спасет свою мамочку от этого жестокого мира.

— Это очень хорошо. — Сквозь путаные грезы Жанна услышала отрезвляющий голос Доры. — На мальчиков больше спрос и за них больше платят. Это выгодно фирме.

Жанна встрепенулась. Она вспомнила московские разговоры. Действительно, за мальчиков дают пять тысяч, тогда как за девочку — четыре. Что ж, в ее положении лишняя тысяча — это, можно сказать, подарок судьбы…

— А когда можно будет получить деньги? — спросила она.

Дора как-то странно посмотрела на нее. Жанна почувствовала, как в тридцатиградусную жару на нее повеяло холодком.

— Деньги? — удивленно переспросила Дора. — Вы знаете, этот вопрос не в моей компетенции… Я только переводчица. Это надо решать с руководителем фирмы… Но безусловно, пока не выполнены необходимые формальности, ни о каких деньгах и речи быть не может. А документы в полном объеме могут быть оформлены только после родов, поскольку сейчас, собственно говоря, еще нет предмета для разговора…

Жанна поняла: с ней будут действовать по формуле «деньги — товар» и расплатятся только после того, как ребенок появится на свет. На минуту стало тревожно. Ее беспокоило все: Дора с лошадиной улыбкой, приторно-любезный Кевин, ключ, запиравший ее на ночь…

— Рожать вы будете в Луизиане, — тем временем объясняла ей переводчица. — У каждого штата свои законы, и луизианские больше подходят для нашей ситуации. Полетим завтра на самолете.

В Луизиану, в местечко Батон-Руж, они летели на «боинге» почти пяти часов. Вместе с Жанной в самолете находились еще две беременные женщины из России. Очевидно, их всех отправляли «оптом». В полете, когда Жанна вышла из салона, отпросившись в туалет, ей удалось переброситься парой слов с одной из девушек.

— Алена, из Ленинграда, — представилась та и тут же задала животрепещущий вопрос: — Тебе тоже еще не заплатили?

Луизиана встретила Жанну палящим солнцем. Если в Вашингтоне было тридцать градусов, то там, на Юге, зашкаливало за сорок. При выходе из самолета тело мгновенно облепило расплавленное марево. Раскаленный воздух дрожащими волнами поднимался от асфальта, и легкая белая кофточка Жанны мгновенно стала мокрой от пота.

Из аэропорта девушек развезли по разным квартирам, так и не познакомив. На новом месте Дора вытащила из сумочки конверт и положила его на стол:

— Здесь триста долларов, распишитесь. Это на карманные расходы.

Жанна расписалась. Она была рада деньгам — хоть какому-то подтверждению материальной обеспеченности фирмы, — но немного опасалась, что эти деньги вычтут из ее конечного гонорара, пяти тысяч.

— Завтра я приду с адвокатом, — предупредила Дора. — Это американский адвокат, и действует он не в интересах фирмы, а в интересах штата. Пожалуйста, не заводите с ним разговора о деньгах. Понимаете, если он узнает, что мы выплачиваем гонорар за ребенка, наша сделка будет квалифицироваться как торговля живым товаром. В Соединенных Штатах продажа детей преследуется по закону, и, если зайдет разговор о деньгах, адвокат тут же сообщит об этом в полицию. Вас могут посадить в тюрьму, а фирма понесет убытки. Поймите, такие разговоры не выгодны ни вам, ни фирме. Только после благополучного разрешения всех формальностей фирма может в качестве моральной компенсации выплатить вам гонорар.

Жанна забеспокоилась. А что, если в конце концов ей так и не выплатят так называемую моральную компенсацию? А потом, когда она начнет требовать деньги, ее посадят в тюрьму и осудят по местным законам? Конечно, Америка не Россия, местные тюрьмы здесь не столь ужасающи, как на родине, но все же как, не зная языка, она сможет доказать, что ей обещали деньги и Не дали их?

Ее охватила сильная тревога. Она почувствовала себя песчинкой, которую сильным ветром влечет в неизвестном направлении. Куда-то он принесет ее?

И она решила, что не отдаст ребенка, пока не получит денег. А до этого не будет подписывать никаких бумаг.

Но строптивость ей дорого стоила.

— Послушайте, — резко заявила Дора, выслушав ее сбивчивую речь. Адвокат в сером костюме сидел на стуле и только улыбался, не понимая русской речи. — Никто вас не тащил сюда на аркане. Вы сами захотели. А раз так, должны выполнять наши условия. Предстоит преодолеть кучу формальностей, пройти медицинское освидетельствование. После родов на это все просто не будет времени! Но, конечно, основные бумаги будут подписаны только после появления на свет ребенка. Дорогая, вам лучше не плыть против течения, снесет… — Переводчица обнажила свои лошадиные зубы, довольная свои остроумным замечанием.

С трудом понимая, что ей говорят, Жанна тупо молчала.

— Конечно, если вы будете настаивать, — довольно грозно заявила Дора, — мы отправим вас обратно в Москву, но тогда вам придется возместить все расходы фирмы, связанные с вашим проживанием здесь и медицинским обслуживанием. Учтите, только сдача анализов и осмотр у врача уже стоил больше тысячи долларов! А перелеты…

Жанна покорилась. «Все равно, — подумала она про себя. — На этот раз я никому не позволю обвести себя вокруг пальца. Ребенка они получат только после того, как у меня в руках будут деньги!»

Начались бесконечные врачебные осмотры, хождения по госучреждениям и по юридическим конторам, подписывание бумаг, сути которых Жанна не понимала. Дора отмахивалась от всех ее вопросов, говоря:

— Все это ерунда, обыкновенные формальности…

Несколько раз ее возили на прием к психотерапевту, который хотел убедиться в здравом уме и трезвой памяти женщины, добровольно отказывающейся от еще не рожденного ребенка.

Приближался срок родов, Жанне было уже трудно ходить, живот опустился в предродовом ожидании, а ей все еще никто не говорил, когда состоится процесс передачи денег. Она боялась, что во время родов, когда она будет мучиться, у нее отнимут ребенка или скажут, что он умер, чтобы ничего не платить. Дора улыбалась все чаще, пугая Жанну лошадиными зубами, и их отношения становились все напряженнее.

Наконец девушка отважилась на решительные действия.

— Вы знаете, — спокойно заявила она Доре, когда та пришла к ней без адвоката, но с целой кипой приготовленных для подписи бумаг. — Я не буду больше ничего подписывать, пока не получу хотя бы половину денег. Я вам не верю, вы меня обманете.

Дора изменилась в лице.

— Хорошо. — Она недовольно поджала губы. — Я поговорю с директором.

Вечером в квартиру, куда поместили Жанну, явился директор фирмы собственной персоной. Это был прилизанный господин в дорогих туфлях, блестяще говоривший по-русски. Из-за его плеча грозно возвышались еще два мордоворота.

— В чем проблема? — холодно осведомился он. В это время его подручные плотно задернули шторы и закрыли двери на все задвижки.

Жанна почувствовала что-то неладное.

— Ни в чем, — ответила она. — Просто мне нужны деньги, и я хочу получить хотя бы половину обещанного.

— Я — директор фирмы, которая вам помогает, — сказал прилизанный. — Разве я вам обещал что-нибудь? Мы с вами подписывали договор?

— Вы лично нет, но в Москве мне обещали… И Дора тоже говорила, что…

— Я не знаю, кто и что вам обещал, но разве я подписывал с вами какой-нибудь контракт?

— Нет, но…

— О чем же тогда может идти речь? Если вам кто-то что-то обещал, то с него и спрашивайте…

Жанну усадили за стол и положили перед ней документы.

— Подписывай!

— Нет, — твердым голосом произнесла она. — Сначала задаток!

Один из мордоворотов подошел сзади и ударил по затылку так, что ее голова мотнулась и со всего размаху ударилась о стол. В глазах поплыли оранжевые круги.

— Не смейте! — взвизгнула Жанна. — Я обращусь в полицию!

Новый удар превратил ее нос в кровавое месиво. Кровь хлынула на стол, забрызгав бумаги. От ее вида мордовороты, казалось, еще больше рассвирепели. Последовал новый удар, от которого Жанна чуть не потеряла сознание. А потом еще и еще…

Били ее очень искусно, живот не трогали — боялись повредить ребенка, товар. Это были настоящие профессионалы, виртуозы своего дела, опытные в обращении с беременными женщинами. И Жанна понимала, они боятся нанести ей вред, и потому продолжала настаивать на своем.

— Нет! — как заведенная твердила она и сразу же после этого получала новый удар. — Нет!

Чьи-то руки вкладывали между пальцев ручку, и сорванный голос угрожающе хрипел:

— Подписывай, сука!

— Нет! — Улучив мгновение, Жанна вырвалась и подбежала к окну, чтобы позвать на помощь. Сорванный крик застрял в полузадушенном горле: — Помогите!

Сильный удар в спину повалил ее на пол и заставил задохнуться. Внутри точно что оборвалось, свет на мгновение померк в глазах.

— Помогите! — лежа на полу, крикнула она в последний раз, чувствуя, что ее ноги заливает теплая жидкость. — Помогите, — почти прошептала она, теряя сознание от страха и боли.

Ее привезли на машине в госпиталь. Сквозь путающуюся, то и дело рвущуюся под напором адской боли паутину сознания Жанна увидела встревоженные лица медперсонала и поняла: они интересуются, что у нее с лицом. Но она только беззвучно шептала, размыкая пересохшие губы: «Нет… Нет… Нет…»

Потом появилась Дора и стала объяснять что-то врачам. Лошадиные зубы почти не исчезали — она непрестанно улыбалась. В ее речи Жанна едва различила английские слова: «лестница», «дождь» — очевидно, та объясняла, что произошел несчастный случай, который и спровоцировал роды.

Жанна хотела было рассказать, что было с ней на самом деле, но вместо слов из горла внезапно вырвался вой, напоминающий звериный.

— Дорогая! — засуетилась вокруг нее Дора. — Потерпите, сейчас вам помогут…

Жанна корчилась на кушетке, не в силах сдержать крик, а вокруг нее со счастливыми лицами хлопотали врачи. Ведь в Америке так принято: рождение ребенка — самый большой праздник в жизни женщины.

Потом ей сделали укол (Дора давным-давно уже объяснила ей, что в Америке рожают без боли, хотя обезболивание стоит очень дорого, две тысячи долларов — почувствуй заботу фирмы!), и боль куда-то ушла, растворилась. Схватки продолжались, но Жанна уже совершенно не ощущала их…

Потом по комнате забегали какие-то люди. Они обступили ее, требуя, чтобы она дышала и тужилась, озабоченно переговаривались между собой, то и дело, нахмурившись, поглядывали на показания приборов.

— Тужься, сука! — злобно шипела Дора, пользуясь тем, что никто из окружающих не понимал ни слова по-русски.

Жанна словно не слышала ее — сознание то и дело проваливалось в сияющую бездну небытия. Чернота уже обступила ее со всех сторон, приветливо подмигивая и маня в свое уютное лоно.

Но потом, через какое-то время, когда темная бездна вытолкнула сознание на поверхность, отторгнув ее, она внезапно услышала, как рядом кто-то негромко запищал. Довольно улыбаясь, акушерка держала в своих руках что-то сине-багровое, с растопыренными руками, напоминающее крошечного паучка.

— Дайте, дайте мне его сюда! — Жанна протянула ослабевшие руки и попыталась было встать.

По тому, как забеспокоились вокруг нее врачи, она поняла, что это запрещено.

— Пожалуйста, — настаивала она и умоляюще просила на ломаном английском: — Плиз, гив ми беби…

Ребенка обмерили, взвесили, обмыли, а потом отдали матери, видя, как она беспокоится.

Со счастливой улыбкой Жанна застыла в родовом кресле, прижимая к себе крошечный сверток — свое дитя, свое состояние…

Счастливым взглядом она рассматривала сморщенное личико ребенка и не могла наглядеться на него. Он ей казался самым красивым младенцем в мире. С ней еще продолжали что-то делать акушерки, а она, мертвой хваткой вцепившись в сверток, продолжала лежать со счастливой улыбкой на лице.

— Мой мальчик, — шептала она. — Мой дорогой мальчик…

Врач сделал попытку забрать у нее ребенка, но мать воспротивилась.

— Нет! — закричала она дурным голосом и сжалась в комок, как будто ее собирались бить. — Не отдам!

Доктор стал что-то испуганно лопотать на английском, пытаясь забрать дитя. Он был явно встревожен ненормальным психическим состоянием роженицы.

— Не дури, Жанна, отдай ребенка, — зашипела Дора, пугая ее своей устрашающей лошадиной улыбкой. — Отдай ребенка, его должен осмотреть детский врач!

— Нет! — истерически взвизгнула Жанна. — Не подходите ко мне! Не отдам!

Чтобы не беспокоить роженицу, ребенка оставили в покое. Жанну с сыном отвезли в палату на каталке.

Чуть слышно поскрипывая колесиками, каталка катилась по тихим коридорам, а Жанна любовалась на своего ребенка. Он тихо посапывал, закрыв глазки.

«Какой он хорошенький, какой он маленький! — думала она. — Господи, да у него даже ресницы на веках есть! И пальчики на руках! Боже мой! И даже ногти есть!»

Она испытывала странное радостное возбуждение, слабость и одновременно тревогу. В палату, куда поместили Жанну с сыном (там больше никого не было), сразу же ворвалась разгневанная Дора.

— Тебя заберут отсюда завтра утром! — с ненавистью прошептала она. — Смотри, не дури… И учти, за эту ночь фирма тратит лишних восемьсот долларов!

Жанна была счастлива. У нее еще была одна ночь, чтобы побыть с сыном, целая ночь! Она никому не отдаст свое дитятко, свою кровиночку… Она выбиралась и не из таких ситуаций, она что-нибудь придумает! Она не будет спать, будет охранять сына, чтобы никто не выкрал его у нее.

У них впереди еще целая ночь!

До рассвета Жанна, сжигаемая нервным напряжением, не могла заснуть. Она вслушивалась в ночную тревожную темноту и вздрагивала от любого, самого слабого шороха. Ей все время казалось, что кто-то крадется по коридору, входит в палату, чтобы отнять у нее сына.

Но все было тихо. Мальчик тихо спал, причмокивая во сне. Жанна уже несколько раз прикладывала его к груди, ощущая при этом странное чувство незнакомого ей доселе трепета и явившейся откуда-то из глубины души внезапной нежности. Но к утру усталость взяла свое. Она тихо задремала, положив сына на подушку подле себя — едва ли кто-нибудь осмелится стащить ребенка у нее из-под носа.

Утром в палату вошел улыбающийся американский врач и лошадиная Дора.

— Ну что, успокоилась? — спросила переводчица вместо приветствия, а потом залопотала что-то по-английски. Восхищенные возгласы «beautiful baby, pretty boy» и прочие слюнявые восклицания были понятны и без слов и предназначались в основном медперсоналу.

Ребенка осмотрели (Жанна следила за докторами тревожным, настороженным взглядом), и врач сказал, что роженицу можно забирать.

— Послушайте, — обратилась к нему Жанна, приподнявшись в постели, — я вовсе не хочу его отдавать, я передумала…

— Что она говорит? — спросил врач у переводчицы.

Та обнажила зубы в улыбке:

— Благодарит.

Врач удовлетворенно закивал и улыбнулся Жанне.

— Good luck! — сказал он и, помахав рукой, вышел из палаты.

— Одевайся, дура! — прошипела Дора, бросив на постель ворох одежды. — Я, конечно, знала, что все роженицы психованные, но не до такой же степени… Да успокойся ты, никто не намерен забирать у тебя ребенка, — сказала она, видя, как Жанна опасливо прижала к груди сверток с сыном. — Сейчас поедем в пансион и подумаем, что нам дальше с тобой делать… Только веди себя прилично, здесь никто твои истерики выслушивать не намерен…

Боязливо посматривая в сторону переводчицы, Жанна оделась, и женщины направились к выходу из госпиталя. Мать сама несла ребенка на руках, как ни навязывала ей Дора свою помощь, как ни скалила в приветливой улыбке страшные зубы.

В машине их ждал Кевин. Жанна опасливо оглянулась. Тех мордоворотов, которые били ее вчера, не было видно, и она немного расслабилась. Кажется, никто не собирался совершать над ней насилие. Очевидно, эти типы поняли, что даже побои не заставят ее изменить свое решение, и смирились. Все-таки в Америке нельзя безнаказанно творить зло — ведь она может обратиться в полицию, оптимистически рассудила Жанна.

Войдя в квартиру, она осторожно положила ребенка на диван и подозрительно уставилась на Дору. Та вертелась по квартире, явно не желая уходить.

— Ребенка я не отдам, — глухим голосом произнесла Жанна, в упор глядя на переводчицу.

— Да что ты! — заюлила Дора. — Я ведь не зверь, я тебя понимаю. Не бойся, мы вызовем адвоката, обговорим создавшуюся ситуацию с директором. Конечно, проблемы есть, но ведь все можно решить мирным путем. Я сейчас пойду куплю немного еды и памперсов ребенку. Тебе нужно хорошо есть, вон ты какая бледненькая…

Она ушла, предусмотрительно заперев дверь на ключ.

Шатаясь от усталости, Жанна подошла к окну. Третий этаж, высоко, вряд ли кто-нибудь решится влезть к ней через балкон, а дверь закрыта на ключ… Тем мордоворотам, если они вдруг захотят отнять у нее сына, придется выламывать двери. Тогда она обязательно услышит, выбежит на балкон и будет кричать.

Стоя за занавеской, Жанна проводила встревоженным взглядом переводчицу. Выйдя из подъезда, та села в машину к Кевину. Белый «шевроле»-кабриолет, взметнув за собой облачко рыжеватой пыли, мгновенно скрылся в расплавленном мареве луизианского неба.

Вернувшись в комнату, Жанна впервые развернула сына. Ей было страшновато брать его на руки. Потревоженный кроха сморщился, как будто его чем-то огорчили, и, не открывая глаз, недовольно заплакал. Мать приложила его к груди и, пока он чмокал крошечными губами, стала рассматривать красноватое личико, голову, облепленную редкими светлыми волосиками.

— Ну и пусть, — негромко произнесла она скорее для себя, чем для сына. — Я все равно тебя воспитаю.

Покормив ребенка, она завернула его и положила на диван. Все ее тело страшно ныло, как будто ее долго били, она чувствовала какую-то ужасную усталость и при этом зверский голод. Преодолевая сонливость, Жанна добрела до кухни. В холодильнике было девственно пусто. На видном месте стоял вскрытый пакет молока — наверное, остался еще с позавчера, до того, как все это случилось… Она залпом выпила молоко, имевшее странноватый лекарственный привкус, вернулась в комнату и вытянулась рядом с сыном, утомленно закрыв глаза.

И в ту же секунду взбудораженный мозг, жаждавший отдыха, обступила толпа причудливых видений. Темнота постепенно окутывала ее, странные клубки оранжево-изумрудных змей сплетались под веками, стягивая их липкой пеленой. Потом затейливые змеи вдруг взвились во мраке, точно пламя, и сгорели. Через минуту она уже спала крепким сном, ничего не чувствуя.

Она не слышала, как к дому подъехала машина, не слышала, как, тихо звякнув ключом, открылась дверь, впуская темные фигуры, зашуршал полиэтилен упаковки одноразового шприца, тонко тренькнула разбиваемая ампула.

Она только чуть заметно вздрогнула, когда острая игла, нащупав вену, впилась в локтевой сгиб и выпустила в усыпленную кровь маслянистую жидкость. И только слегка вздохнула и перевернулась на другой бок, когда эти темные фигуры, уже не таясь, взяли сверток с младенцем и скрылись за дверью. Она спала без снов, без видений, спала, как будто опустилась на самое дно черного илистого омута.

На самое-самое дно…

 

Глава 16

Известие о том, что Шмель скоропостижно умер от редкостного заболевания, а Крот до сих пор валяется на больничной койке, страдая от поноса, привело Лучка в раздраженное состояние духа.

— Что за ерунда! — бессильно ругался он. — Чертовщина какая-то! То какие-то придурки Фролу хребет сломали, то Штурман от сердечного приступа помер, а теперь двое других обожрались какой-то дряни и валяются в больнице. Что за народ у меня подобрался, скоро от ветра дохнуть будут!

Дальнейшие известия были также неутешительны. В квартирах, где обитали Шмель и Крот, побывали странные типы в масках и халатах, представившиеся работниками санэпидемстанции. Они залили формальдегидом все, что находилось в доме, а также изъяли продукты из холодильника, забрали все кожаные вещи, а горюющих родственников отправили отсиживаться в изолятор инфекционной больницы для выяснения результатов анализов.

— Что за бред! — поражался глава агентства. Его маленькие глазки, казалось, скоро вылезут на лоб от изумления, в них читалось откровенное непонимание и даже проблески паники.

— Кожаные шмотки изъяли потому, что наши парни могли через них подцепить гадость, — объяснил Пепел. — А родственники, возможно, это… являются бациллоносителями… Их проверят на наличие заразы и отпустят. А вот Шмеля уже никуда отпустят, даже в мертвом виде. Скорее всего, его просто сожгут!

Успокоенный этой сентенцией, Лучок ждал дальнейшего развития событий.

Следующий этап деятельности местных эпидемиологов был не менее бурным: кафе «Подкова», где в роковой вечер оттягивались заболевшие, закрыли для проверки. Тут Лучников еще больше забеспокоился, ведь страшная зараза могла засесть и в его организме, она могла затаиться там на время, чтобы в один прекрасный день скосить его под корень.

Внимательно, без улыбки, Жанна выслушала сбивчивый рассказ о незнакомке в очках, которая прислала директору агентства бутылку дорогого шампанского.

— И понимаешь, какое совпадение, — задумчиво протянул Лучок. — Как только мы разлили бутылку, тут же ворвались рубоповцы, как будто команда прозвучала. Я даже не успел рот открыть, как меня повалили на пол.

— Как она выглядела? — нахмурилась его собеседница. Все это было так странно, нетипично, так не похоже на прямолинейные действия милиции и РУБОПа.

— Ну, такая. — Лучок неопределенно махнул рукой. — Шубка и вообще…

— Волосы, глаза, приметы какие-нибудь были?

— Ну, волосы у нее были, — старательно наморщил лоб Лучников, — вроде бы не светлые. Но и не темные… Да не запомнил я ее! — неожиданно взорвался он, пытаясь за раздражением скрыть собственную обескураженность. — Да и как ее запомнить, если она была в темных очках!

— Надо расспросить официанта, он должен был принять у нее заказ… Странно все это… Ну, а что дальше было? Вы разлили шампанское и что? Ты пил?

— Нет, не успел… Менты налетели… Кажется, один Шмель только его и попробовал. Еще изумлялся, мол, в первый раз пьет такой дорогой «шампунь», а эмоций — ноль…

— А Крот?

— Не помню, — честно признался Лучок.

И тут как из-под земли явился обескураженный Пепел с сообщением, что несговорчивые ребята с санэпидемстанции закрыли «Подкову», там в смывах со столов и с посуды нашли какую-то заразу, шеф-повара и официантов поволокли в инфекционку на предмет обследования и теперь дербанят ослабевшего от тяжелой болезни Крота на предмет выяснения того, с кем он обедал в тот вечер в кафе, чтобы и их замести для обследования.

— Крот раскололся, — замирая от ужаса, пробормотал Пепел. — Сейчас и нас накроют, Лучок!

— Сука! — Лучок вскочил на ноги бледный как смерть.

Ситуация оказалась совершенно непонятной. Неизвестно, чем она грозила. Может быть, отсидкой в инфекционном боксе и жестоким поносом, а может быть… Да еще и верный братан Крот безоговорочно сдал своего шефа ребятам из санэпидемстанции… В голове директора агентства невинные санитары, охотящиеся за микробами, на мгновение спутались с милицией, которая охотилась за бандитами.

— Вот что. — Жанна повернулась к Пеплу. — Приведи-ка к нам сюда официанта из «Подковы». Не могла эта странная баба с шампанским сквозь землю провалиться. Если она не связана с Шаболовкой, то ее должны были задержать во время облавы, допросить. А если связана… Пожалуй, я сама этим займусь.

Успокоенный директор агентства слегка повеселел. И то, невелика беда, что Шмель скопытился, а Крот надолго загремел в больницу. Сам-то он чувствует себя прекрасно, видно, на этот раз его пронесло… А что до потерь в бригаде, то… Вместо одних придут другие! Свято место пусто не бывает!

— Вот что, приятель, — сказала Жанна официанту, изрядно побледневшему от скудных больничных харчей и нервотрепки. — Расскажи-ка мне про тот вечер перед налетом… Особенно интересует меня та дамочка, которая шампанское нашим ребятам презентовала. Помнишь ее?

— А как же, — словоохотливо начал молодой гладкий парень, дальний родственник кого-то из баковских, прибывший на заработки из провинции и сразу же угодивший на блатное «кухонное» место. — Симпатичная такая, на вид лет двадцать пять… Ростом… ну, пониже меня. Волосы такие гладкие, прямые… Заказала бутылку шампанского «Дом Периньон» и шоколад. Сказала, что ждет встречи. Шампанское попросила не открывать, пока не придет ее гость.

— Она приехала на машине?

— Не заметил.

— Ну, а дальше?

— Села за столик возле эстрады и стала ждать. Когда появился Лучок, подозвала меня и сказала, чтобы я отнес шампанское на их стол. А что такое? Я думал, это его знакомая, — начал оправдываться официант.

— Знакомая… — задумчиво протянула Жанна, затягиваясь сигаретой. — Может быть, и так. Ну, а потом?

— Ну, потом налетели менты, всех положили на пол, обшарили, стали выводить поодиночке к машине. А нас, персонал, отвели на кухню, запретили выходить. С других посетителей стали снимать показания. Мент в гражданке сел за стол и стал со всеми разговаривать.

— А с ней?

— И с ней тоже… Документы ее смотрел, заграничный паспорт.

— Она что, иностранка? — удивилась Жанна.

Официант недоуменно пожал плечами:

— Вроде бы говорила вот как мы с вами, без акцента.

— Ладно, иди, — обронила его собеседница и добавила вслед: — И если она еще раз появится, немедленно сообщи!

Дело запутывалось все больше и больше.

Размеренными шагами она ходила по комнате, сосредоточенно хмурясь… Брови почти сошлись на переносице, лоб перерезала вертикальная складка. Лицо приняло жесткое и решительное выражение. Многие охранники агентства «Элида» знали и боялись этого выражения. Вслед за ним обычно следовали жесткие действия по устранению конкурентов, наведению порядка среди своих, появлялись многочисленные жертвы во вражеском стане.

Жанна бросила недокуренную сигарету в пепельницу и вновь нервно щелкнула зажигалкой. Смутное беспокойство не давало ей расслабиться…

Она сняла трубку телефона, раскрыла записную книжку, отыскала в ней нужный номер… Телефон долго не отвечал.

— Мне Поливанову, — сдержанно произнесла она, и тут же ее брови удивленно вздрогнули. — Как нет? Заболела? Ах, сердце… — Она замялась на секунду, прежде чем задать новый вопрос: — А как самочувствие воспитанника Морозова? Что-о?! Как сбежал?

Трубка журчала какие-то извиняющиеся слова, но Жанна уже не слушала. Дрожащей от бешенства рукой она нажимала красную кнопку на полированной поверхности стола.

Рушилась давно взлелеянная мечта, рушились тщательно разработанные планы, рушилась вся ее жизнь…

Рейс Вашингтон — Москва закончился точно по расписанию. Москва встретила серебристый «боинг» тяжелым пасмурным небом и моросящим дождем, оставлявшим на стекле иллюминатора расплывчатые потеки.

Проходя таможенный контроль, пассажиры оживленно переговаривались, радуясь окончанию долгого перелета. С другой стороны их встречали ослепительные улыбки родственников, цветы и дружеские объятия. Но женщину с бледным восковым лицом и темными волосами, в старой, вытертой на локтях ветровке не встречал никто.

Пройдя в зал прилета, она обвела туманным взглядом толпы очемоданенного народа, прислушалась к восторженному гулу приветствий и, перебросив через плечо легкую сумку, направилась к выходу из аэропорта. Даже самый придирчивый физиономист не смог узнать в этой тоненькой, пошатывающейся от усталости пассажирке с землистым лицом счастливую, полную сил представительную женщину, руководительницу компьютерной фирмы «Софтсистемс», которая улетала из Москвы каких-нибудь два месяца назад, полная надежд и несбыточных мечтаний. Ее никто не ждал, ею никто не интересовался.

Вместе с толпой пассажиров девушка погрузилась в рейсовый автобус. Ей повезло — несмотря на давку и толкучку при посадке, удалось занять краешек сиденья. Стоя, она вряд ли смогла бы продержаться на ногах более пяти минут.

Автобус выплюнул толпу пассажиров на конечной остановке, и пассажирка, влекомая плотным потоком, безропотно погрузилась в зияющую пасть метрополитена.

В квартире, где она жила два месяца назад, сразу после приезда из Быковска, на требовательный звонок долго никто не открывал. Затем послышался смутный шорох, дверной глазок потемнел, осматривая гостью, потом вдруг створка приоткрылась, и настороженные глаза выглянули в узкую щель возле косяка.

— А Сашу можно? — чужим голосом спросила Жанна.

— Его нет! — Дверь открылась пошире, так что можно было видеть юную девушку, которая, чуть выпятив живот, смутно вырисовывалась в проеме.

— А где он?

— Я откуда знаю? Появляется только после того, как позвонит.

— А телефон его знаешь?

— Нет.

Девушка была явно беременна. Жанна смерила ее внимательным взглядом — еще одна кандидатка в суррогатные матери.

— А ты кто такая? — спросила она.

— А ты? — насторожилась девушка.

Жанна не ответила.

— Что деньги на этом заработаешь — и не надейся! — кивнула она на оттопыренный живот. — А лучше послушай моего совета, убирайся подобру-поздорову, пока цела.

— А ты кто такая, чтобы мне указывать? — обидчиво повысила голос девица. — Ишь, советчица нашлась, а сама-то, наверное…

Но Жанна не слушала ее, сбегая по лестнице…

Привокзальная площадь встретила ее гомоном толпы, свистками поездов, сиплым голосом громкоговорителя. В комнате матери и ребенка выяснилось, что Алевтина будет на работе только завтра — смена ее кончилась двое суток назад. Переночевать там ей не разрешили. Ведь кто теперь докажет, что она мать? И где ее ребенок?

Ночь Жанна провела на ребристых скамейках в зале ожидания, скрючившись калачиком между потливым дядечкой с юга и многодетной мамашей, чьи отпрыски сопели прямо на полу, прикрытые непромокаемым плащом.

Время было предутреннее, сонное. Вокзал затих, сморенный зыбким полусном. Жанна крепко спала, положив голову на сумку. Внезапно послышался резкий плач грудного младенца. Тревожно озираясь, она вскочила и села на лавке. Сердце ее бешено колотилось.

— Ой, да что ж это, мамочки родные! — негромко запричитал за спиной женский голос с южным говорком. — От самого Орла спокою не дает…

На скамейке сидела дюжая женщина со скорбным выражением на лице и баюкала орущего младенца.

У Жанны внутри все мучительно сжалось.

«Не расслабляться!» — приказала она себе и вновь свернулась калачиком на скамейке, заткнув уши. По ее злому лицу текли быстрые стыдливые слезы.

Заступив утром на дежурство, Алевтина только начала заваривать чай, как в комнате появилась Жанна. Вид у нее был мрачный и решительный.

— Ой, это ты? — Дежурная удивленно приподняла брови и тут же испуганно смолкла.

— Мне нужен Саша, — отрывисто бросила девушка.

— Саша? Я не знаю, он… — заюлила Алевтина, глаза ее бегали.

— Мне нужны мои деньги! — без обиняков заявила Жанна.

По ее ожесточенному лицу вербовщица поняла, что эта особа шутить не намерена. Однако откуда ей знать, какие у них отношения с боссом?..

— Ты погуляй поди, — предложила Алевтина, — а я пока поищу его. Посторонним здесь находиться, сама знаешь…

Но Жанна уже демонстративно уселась на стул, небрежно бросив сумку под ноги. Весь ее вид показывал, что она никуда не уйдет, пока не добьется своего.

Алевтина вздохнула и, прикрывая телефонный диск рукой, принялась накручивать номер. После длинных гудков на том конце провода все же ответили. Не давая опомниться, Жанна выхватила у вербовщицы трубку.

— Это я, — сказала она.

— Ну, чего тебе? — услышала она равнодушный, даже как бы ленивый голос менеджера. — Ты чем-то недовольна? Или просто звонишь, чтобы поблагодарить меня за заботу?

— Мне нужны мои деньги!

— Слушай, крошка, это не телефонный разговор… Ну ладно, давай встретимся. Подъезжай к метро «Спортивная», часикам к шести… Найдешь? Я буду стоять наверху, у выхода к стадиону. Побазарим. О’кей?

— В шесть, — подтвердила Жанна и бросила трубку.

Алевтина проводила ее испуганным взглядом. «Сумасшедшая, право, сумасшедшая. — Она озабоченно покачала головой. — Как бы девчонка глупостей не наделала…»

Но вербовщица боялась не столько за сумасшедшую «девчонку», сколько за свой прибыльный и спокойный бизнес. На всех тех девчонок, которые при ее посредничестве отправлялись за границу, ей было по большому счету наплевать.

Почти целый час Жанна кружила возле метро «Спортивная». На нее обращали внимание. Какой-то горбоносый кавказец пытался даже клеиться, но, наткнувшись на тусклый невидящий взгляд, быстро отстал… Дождь заливал лицо, холодные капли падали за воротник, но девушка не замечала этого. Ей было жарко, и вместе с тем она дрожала в тонкой курточке не то от пронизывающего ветра, не то от волнения.

Саша вынырнул из метро неожиданно, когда Жанна уже перестала надеяться.

— Ну? — улыбнулся он, подходя к ней. — Как поживаешь? Ты прекрасно выглядишь! Какое там у тебя ко мне дело?

— Мне сказали, что мои деньги у тебя, — пытаясь быть спокойной, проговорила девушка. — Я хочу получить свои пять тысяч. Немедленно!

— Ты что, сдурела? — Реденькие брови Саши поползли вверх, а крошечный, точно обрубленный подбородок удивленно отвалился. — Какие деньги?

— Мои деньги! Деньги за моего сына, — жестко произнесла Жанна.

— С какой стати, красавица? — Голос Саши зазвучал издевательски. — Ты уже получила все, что заслужила. Мы с тобой в расчете!

— Я ничего не получила. Дора мне сказала, что деньги у тебя, потому что крупные суммы наличных из Соединенных Штатов вывозить запрещено. Еще она сказала, что ты меня встретишь в аэропорту и отдашь деньги.

— А она тебе не сказала, что я Папа Римский?.. Какая еще Дора? Не знаю никакой Доры! — Саша продолжал разыгрывать из себя удивление. — Тебя, кажется, кто-то надул, детка. Кроме того, ты, по-моему, что-то путаешь. Деньги тобой получены сполна, фирма свои обязательства перед тобой выполнила. Вот, посмотри! — Он достал из спортивной сумки папку, вынул оттуда белый глянцевый лист. — Узнаешь почерк? Эта твоя собственноручная расписка в получении денег. А вот фотография ребенка, твои снимки и снимки приемных родителей, вот ксерокопия отказа от ребенка, составленная на двух языках, вот свидетельство адвоката, что ты в трезвом уме и здравой памяти согласна отдать сына на воспитание… Вот заключение психиатра…

Жанна непонимающими глазами уставилась на кипу бумаг и робко протянула руку.

Цветная глянцевая фотография запечатлела ее вместе с сыном на руках, по бокам — незнакомые улыбающиеся люди с добрыми лицами, хорошо одетые, мужчина и женщина. Жанна тоже улыбается, прижимая к себе сына. Второй снимок — смеясь, Жанна осторожно передает ребенка счастливой женщине, которая ласково тянет к нему руки, а мужчина с тревогой и заботой смотрит на них. Третий снимок — та же женщина с ребенком на руках и ее муж. Их лица светятся счастьем.

— Я ничего не помню, я ничего не понимаю! — беззвучно прошептала Жанна, и фотографии выпали из ее рук. — Я ничего не помню…

Но кое-что все-таки она помнила…

То, что всплывало в ее изнасилованной памяти, напоминало обрывки странного сна без конца и без начала…

Лошадиная Дора, в ее руках таблетка, стакан воды стучит о сомкнутые зубы. Жанна упрямо отворачивает лицо…

Дора разжимает ей зубы ручкой ложки, впихивая в самое горло белую таблетку. Булькает вода, вливаемая как кошке, через угол рта…

Любезный господин в строгом костюме с красным галстуком. Кипа бумаг перед ним… Господин смотрит на Жанну снисходительно и вместе с тем настороженно.

— В каком городе вы находитесь? — спрашивает он ее по-английски.

— Не знаю, — сонно отвечает Жанна по-русски. — Не понимаю…

— Батон-Руж, штат Луизиана, — улыбаясь, переводит ее слова лошадиная Дора.

— Вы добровольно согласились отдать сына на воспитание мистеру и миссис Кенвелл? — спрашивает господин.

— Я ничего не понимаю, — отвечает Жанна.

— Да, мистер, — переводит Дора.

— Вы знаете, какое сегодня число? Вы знаете, как вас зовут?

Но на его вопрос вновь отвечает Дора. Она улыбается. Все хорошо, все идет как нужно.

— Подпишите, пожалуйста, — улыбаясь, говорит доброжелательный господин и протягивает ей ручку. Он явно доволен.

Жанна берет у него ручку и подписывает какую-то бумагу. После этого Жанну сразу уводят…

Ее сажают в машину и везут домой. Но Жанна не видит роскошной природы за окном, она спит, ее голова безвольно подрагивает, опущенная на грудь.

А в пансионе два мордоворота подсовывают ей какие-то бумаги. И она безмолвно ставит свою подпись. Ведь ей так хочется спать…

Лишь на короткий миг она возвращается в действительность из двухнедельного дурманного забытья — когда стоит перед стойкой регистрации в аэропорту города Вашингтона. И только тогда ее начинает тревожить странная легкость, проникающая даже сквозь тяжелую пелену равнодушия, — в ее руках ничего нет. Точнее, никого…

— Твоему сыну будет хорошо, очень хорошо! Замечательно! — весело щебечет Дора. За ней мрачной громадой высится немногословный Кевин. Они оба рады — наконец-то они избавляются от этой проблемной русской. — Кенвеллы очень обеспеченные люди, у них много акров земли, завод по производству покрышек, недвижимость в Калифорнии. Дениз вырастет счастливым, ведь он гражданин США, потому что родился на территории Штатов. Он никогда не будет знать голода, как многие дети в вашей стране.

Дениз? О ком это они? Жанна в растерянности. Она не совсем понимает, что ей говорят. Голова у нее тяжелая, точно кто-то несколько дней долбил по ней молотом.

— Где мой сын? — спрашивает она.

Кевин толкает Дору в бок. Та скалит свои лошадиные зубы.

— О, кажется, объявлена регистрация на твой рейс, — говорит она, подталкивая Жанну к стойке. — Иди, дорогая, приятно было познакомиться, приезжай к нам еще…

— Где мой сын? — тупо спрашивает Жанна, механически делая несколько шагов вперед. — Где он?

— Тебя встретят в аэропорту в Москве и все объяснят, — тараторит Дора, глаза у нее озабоченные — кажется, у них опять начинаются проблемы. Говорила же она, надо дать этой истеричке еще одну таблетку перед вылетом, ее не послушали! — Ты получишь свои деньги в Москве. Тебе передадут их прямо в аэропорту. Это ведь крупная сумма для тебя? Правда, Жанна, пять тысяч для тебя крупная сумма?

— Да, — отвечает Жанна точно сквозь сон. — Да…

Действительно, ей очень нужны деньги, очень нужны… При мысли о деньгах у нее что-то смутно шевелится внутри. Возникшая мысль слишком сложна, слишком объемна для ее одурманенного мозга, она вытесняет даже тревогу за сына…

Любезная девушка в форменной одежде берет у нее из рук посадочный талон, улыбаясь, показывает рукой, куда нужно пройти.

Дора и молчаливый Кевин исчезают. Медленно переставляя ноги, Жанна бредет туда, куда ей указала синяя форменная рука.

— А где мой сын? — Наконец ей удается усилием воли собрать разбегающиеся мысли.

Вопрос звучит в пустоту…

Самолет.

— Пожалуйста, пристегните ремни, — улыбается другая форменная девушка, почти точная копия той, первой.

— А где мой сын? — спрашивает ее Жанна.

— Вы летите с сыном? — удивляется стюардесса.

— Да, где он?

— Простите, я узнаю. — Улыбнувшись, девушка исчезает за занавеской.

Жанна отстегивает привязные ремни и пытается встать.

Самолет выруливает на взлетную площадку и на мгновение застывает, готовясь взлететь. Сила инерции тащит Жанну назад, она почти падает.

В проеме вновь появляется знакомая стюардесса.

— Пожалуйста, сядьте, мы взлетаем!

— Мой сын, — объясняет Жанна, — понимаете, я ищу сына, он…

— Но мы проверили посадочные талоны, вы летите одна.

— Как одна? — Жанна беспомощно оглядывается.

Все так же замороженно улыбаясь, стюардесса усаживает ее в кресло.

— Вы себя плохо чувствуете, не хотите ли таблетку?

Жанна беспомощно оглядывается. На нее смотрят десятки настороженных глаз. Это пассажиры. Они боятся, что с этой странной русской начнутся проблемы — это помешает им прибыть в пункт назначения вовремя. Никто не хочет, чтобы у них возникли проблемы. Особенно в воздухе.

Стюардесса пристегивает ей ремни, Жанна замирает в кресле. Только теперь она начинает понимать, что в действительности произошло.

— Верните самолет, — говорит она вслух. Ей кажется, что она кричит, но на самом деле она тихо-тихо шепчет. — Я хочу забрать моего сына!

Пожилой американец с белыми волосами и красным лицом, который сидит возле нее, опасливо косится в ее сторону.

Самолет, набрав высоту, зависает в неподвижности над белой пеленой облаков далеко внизу.

«Слишком поздно, — с обреченностью внезапно протрезвевшего человека понимает Жанна. — Слишком поздно».

— …А вот твоя расписка в получении пяти тысяч…

Жанна тупо смотрит на белый лист, на котором, расплываясь, кривляясь, точно пьяные, пляшут косые буквы.

— Но у меня нет никаких денег, — растерянно говорит она. — Вот посмотри!

Она протягивает ему свою сумку на ремне. Сумка пуста.

Саша негодующе закатывает глаза к небу.

— Слушай, подруга, — раздражается он. — Неужели до тебя еще не дошло? Мы с тобой полностью в расчете. Все оформлено так, что комар носа не подточит. Откуда я могу знать, куда ты дела свои бабки? Не могу же я тебе их родить! — Довольный сказанной двусмысленностью, Саша разражается неприятным смехом.

— У меня отняли сына, — шепчет Жанна, не в силах осмыслить весь масштаб своей потери. — Я не хотела, но у меня отняли сына.

— Ты сама для этого постаралась, так что…

— У меня отняли еще и деньги, — как будто даже несколько удивленно говорит она.

Зажатые в руке фотографии падают на влажный асфальт. На них — улыбающаяся Жанна, улыбающаяся семья Кенвеллов и их крошечный сын…

— Ну, если у тебя действительно нет денег, — говорит Саша, — я могу тебе предложить кой-какую работенку. — Его прилизанные волосы сально блестят, масленые глазки бегают из стороны в сторону. — За каждую беременную, которую ты приведешь ко мне, если, конечно, мне удастся договориться с ней, плачу сто баксов. За двойню — двести! Хочешь, даже заключим договор, все без обмана, спроси у Алевтины…

Жанна отворачивается от него. Она больше не может видеть его прилизанную голову, скошенный подбородок. В голове ее параллельно пульсируют две мысли, неизвестно какая из них жжет больней: у нее больше нет сына и ее обманули, не дали денег. Эти мысли терзают ее мозг, жгут его, не давая успокоиться… Она своими руками отдала своего сына незнакомым людям! Она даже улыбалась при этом, как видно по фотографии. Она больше никогда, никогда не увидит его…

И денег… Денег у нее тоже нет…

Не обращая внимания на Сашу, Жанна уходит прочь, и холодный дождь заливает ей лицо. Она сама не понимает, какая мысль причиняет ей больше боли — мысль о потере сына или мысль о потере денег…

Дождь льет ей на плечи, оставляя на ткани расплывчатые темные пятна. Машины сигналят вслед, когда она, не разбирая дороги, бредет через улицу. Она еле передвигает ноги, и ее слезы мешаются с дождем… Нет сил заплакать, нет сил закричать… Есть только силы идти вперед, пока ее что-нибудь не остановит.

Жанна внезапно замирает, наткнувшись на парапет моста. За ее спиной ревут машины, окруженные мелкой дождевой взвесью. Там, внизу, под ногами, величаво катятся свинцовые воды реки…

«У меня больше ничего здесь нет», — думает Жанна. Действительно, она совершенно одна, ей некому помочь. Помогать же самой себе у нее больше нет охоты…

А воды в реке манят ее, зовут в свое прохладное мягкое лоно, обещают спокойствие навек, сулят конец всем печалям и горестям.

Жанна перекидывает ногу через парапет. Теперь она чувствует себя приподнято, почти радостно. Теперь больше ничего не потревожит ее… Теперь ее не обеспокоит крик чужого младенца, теперь ей никто не сделает больно. Никто в целом мире!

Надо только отпустить руку… Надо только разорвать эту тонкую ниточку, ту предсмертную связь с миром, которая в этот миг проходит через пальцы, судорожно обхватившие лед парапета…

И она медленно разжимает сведенные холодом пальцы…

Народу в зале суда было относительно немного. Только несколько праздношатающихся личностей, желающих развеять свободное время.

Конвой ввел в зал высокую темноволосую девушку. Она шла, гордо подняв голову, сцепив руки за спиной. Лицо ее выглядело обморочно-бледным, на нем темными пятнами выделялись густо подведенные глаза и вызывающе накрашенный рот. Девушка села на скамью подсудимых, конвойные безмолвно застыли за ее спиной. Угольно-черные глаза обвели зал, карминные губы усмехнулись каким-то своим затаенным мыслям. В глазах любопытных граждан в зале появилась явная заинтересованность молодостью подсудимой и ее яркой внешностью.

Один из зрителей в первом ряду явно имел отношение к ней: он посматривал на девушку с неприязнью и вместе с тем с удовлетворенной иронией. У него были прилизанные волосы и скошенный подбородок. Рядом с ним сидел вертлявый мужчина с птичьим профилем, который то и дело наклонялся к уху своего соседа и что-то нашептывал тому, выразительно стреляя по сторонам бойкими живыми глазами.

Подсудимой неприятно было видеть осуждающие взгляды праздных зрителей, и, пока не явился судья с народными заседателями, она демонстративно уронила голову на руки и смежила веки, будто собиралась спать. Но на самом деле она не спала, вспоминая то, что произошло более трех месяцев назад…

Причина, приведшая Жанну Степанкову на скамью подсудимых, называлась не совсем банально: «покушение на убийство». Покушалась Жанна на менеджера Сашу. Она подкараулила его возле той квартиры, где жила очередная клиентка удачливой фирмы по поставке суррогатных матерей за рубеж, и набросилась на него с ножом. Она целилась в сердце, но нож, упав по косой, повредил только мягкие ткани предплечья и ключицу. Второй удар пришелся тоже по косой, в живот, не задев жизненно важных органов.

Покушавшуюся задержали очень быстро, не прошло и часа. Она не сопротивлялась аресту, не пыталась бежать. Более того, Жанна сидела в парке на скамейке, как будто терпеливо ждала, когда ее придут арестовывать. На ее юбке виднелись пятна крови — неопровержимая улика, свидетельствовавшая о совершении злодеяния. Несколько свидетелей из числа жителей подъезда подтвердили, что видели девушку в тот день возле дома, где она явно подкарауливала потерпевшего…

И вот теперь суд. Жанне назначили бесплатного государственного адвоката. Это был молодой необстрелянный выпускник юрфака, которому необходимо было срочно заработать авторитет. Он регулярно являлся на встречу со своей клиенткой — для него дело было ясным, как Божий день, и не очень обременительным. Главное адвокат уже сделал — нашел свидетеля, который, вопреки психиатрической экспертизе, признавшей Степанкову вменяемой, должен был подтвердить, что его клиентка в момент совершения преступления находилась в состоянии аффекта. Адвокат делал ставку именно на это.

Адвокат истца был куда более опытным и пройдошливым. Он был тоже спокоен за свое дело. У него имелось столько данных, чтобы очернить подсудимую в глазах суда, что их с лихвой хватило бы на несколько преступников… Он был невозмутим. Ему заплатили неплохие деньги, и он их полностью отработает.

Сама подсудимая казалась безразличной к своей судьбе. Ей было все равно, что с ней будет. Она чувствовала себя безвольным камешком, сметаемым по горному склону бурным селевым потоком. Она закрыла глаза и покорилась неизбежному…

Естественно, в распоряжении суда имелись документы, неопровержимо свидетельствующие о преступных замыслах подсудимой и кристальной честности истца. Правда, сначала истец вовсе не желал никакого судебного процесса, собираясь спустить все на тормозах, но помимо его желания дело попало в суд. Истцом были представлены следующие документы: расписка подсудимой в получении денег на карманные расходы в размере трехсот долларов; расписка в получении денег «на лечение» от фирмы «Special Delivery Adaption Service», Батон-Руж, штат Луизиана, США; фотографии, запечатлевшие момент передачи ребенка на воспитание семье Кенвеллов; счет за оказание услуг по осмотру беременной и родовспоможению из госпиталя Святой Терезы, Батон-Руж, США; счет за услуги адвоката, счет за проживание Степанковой в пансионе для беременных женщин, справка о стоимости перелетов Москва — Вашингтон, Вашингтон — Луизиана и обратно, справка о стоимости услуг по оформлению загранпаспорта и въездной визы в США, копии товарных чеков на покупку одежды, обручального кольца и очков, калькуляция расходов на питание и проживание подсудимой.

Защита же предоставила суду следующие документы: справка о том, что подсудимая, будучи еще в несовершеннолетнем возрасте, подверглась влиянию «особых травмирующих обстоятельств», то есть насильственным действиям со стороны лица, состоящего в родственных отношениях с подсудимой; справка о том, что в отделении милиции города Быковска по заявлению потерпевшей действительно было заведено дело на Вячеслава Путинцева по статье 117 УК СССР об изнасиловании Жанны Степанковой; информационная справка от какого-то кандидата медицинских наук, где черным по белому было сказано, что в результате беременности и родов женщины испытывают сильнейшую психологическую травму, которая зачастую мешает отдавать им отчет в совершенных поступках.

— Истец! — строгим голосом обратилась судья, довольно молодая женщина с красивой прической и блеклым лицом. Она гордо возвышалась за столом в черной судейской мантии, недавно введенной в моду по западному образцу. — Что вы можете сообщить суду по существу дела?

Речь русского менеджера фирмы «Special Delivery Adaption Service» Александра Тимпанова была пламенной и многословной. Он взывал к справедливому суду и к совести собравшихся. Он называл девушку, напавшую на него в темном подъезде, разъяренной стервой, которая вымогала у него деньги, угрожая ножом.

— Ваша честь! — так начал он. — Я знаю подсудимую почти полгода. Она обратилась ко мне, умоляя избавить ее от нажитого вне брака, еще не родившегося ребенка. Мне, как порядочному человеку, ваша честь, в силу данного мне воспитания и твердых моральных установок, претит заниматься подобными делами. Но как известно, в последние годы возросло число матерей-отказниц, оставлявших своих детей в роддомах или, что бывает так же нередко, избавляющихся от своих детей после родов насильственными методами. Вспомните страшные строчки уголовной хроники — сколько хладных детских трупов находят в мусорных баках! Мне не хотелось, чтобы родившийся сын Жанны Степанковой испытал бы столь страшную судьбу, и потому я принял решение содействовать отправке подсудимой за рубеж, чтобы ее сына могли усыновить обеспеченные люди. Наша фирма, как записано в ее уставе, занимается оказанием услуг по усыновлению в Штатах. Но речи о продаже детей и быть не может! Мы просто находим маленьким отверженным существам новую любящую семью. Жизнь только что родившегося человека является приоритетом для нас!

Естественно, что, как и любая фирма, находящаяся на самоокупаемости, «Special Delivery Adaption Service» требует от новых родителей оплаты некоторых услуг по содействию в решении их проблем. Как вы могли убедиться из представленных документов, ваша честь, медицинские услуги, услуги адвоката, проживание в чужой стране — все это требует денег, больших денег! Наши клиентки зачастую находятся в стесненных обстоятельствах и не в состоянии оплатить все это. Кроме того, всем им даже даются карманные деньги (расписка в получении их представлена суду). Более того, если здоровье клиентки, безразлично — психическое ли, физическое ли, нарушено в процессе родов, мы выплачиваем нашим клиенткам деньги на последующее лечение. Расписка в получении денежных средств подсудимой прилагается.

Далее. Естественно, осуществить столь долгий и дорогостоящий процесс, включающий оформление загранпаспорта, визы, перелет в США, родовспоможение клиентки, невозможно без ее добровольного согласия. У суда, очевидно, нет оснований сомневаться в том, что это согласие было получено. Вы видите на фотографиях, как Степанкова добровольно передает ребенка новой семье. Кроме того, по законам штата Луизиана была проведена психиатрическая экспертиза роженицы, которая свидетельствовала, что подсудимая на момент экспертизы находилась в здравом уме и твердой памяти и решилась на этот шаг целиком добровольно, под давлением только личных обстоятельств.

Подсудимой в процессе оформления документов были объяснены ее права и права ее ребенка (расписка в том, что она ознакомлена со своими правами, имеется в деле). По законам штата Луизиана роженица в случае отказа от ребенка имеет право на пять дней на размышление. Как мы видим, ваша честь, из даты подписания документов на усыновление, все эти требования были выполнены, срок выдержан, и только после этого подсудимая вернулась в Россию.

Однако, оказавшись дома, подсудимая, очевидно, одумалась. Она поняла оказанную ей помощь как деловую сделку, сделку по продаже ребенка, и решила, что продешевила. Тогда она потребовала у меня денег, хотя не имела на это ни юридического, ни морального права. Когда подсудимая поняла, что ее претензии являются необоснованными и деньги она не получит, она попыталась получить их откровенным разбоем и насилием.

Она напала на меня в подъезде. Возможно, подсудимая хотела напугать меня. А возможно, и убить. Об этом знает лишь она сама. Я не хочу обсуждать моральную сторону ее поступков, Бог ей судья!

Но вдумайтесь, ваша честь, в тайную подоплеку ее душевных движений: за деньги она продала жизнь своего ребенка, а теперь из-за тех же денег решила отнять жизнь у человека, который честно хотел помочь ей в трудную минуту, то есть у меня. Но я не хочу судить ее за это… Бог ей судья!

Несколько пар внимательных глаз с любопытством и ужасом буравили сидевшую на скамье подсудимых красивую девушку. Неужели под столь привлекательной внешностью таилась жадная до денег, безжалостная душа, для которой человеческая жизнь, в том числе и жизнь ее ребенка, имела вполне конкретный денежный эквивалент?

— Вызывается свидетель со стороны обвинения, — громогласно провозгласила судья. — Шумко Алевтина Евгеньевна.

В зал вошла дежурная по комнате матери и ребенка Киевского вокзала. После необходимых формальностей она заняла свидетельское место.

— Что вы можете сообщить суду по существу дела? — строго обратилась судья.

— Я… Я не знаю… — Глаза Алевтины испуганно забегали по сторонам. — Она приходила ко мне, требовала Сашу… То есть, извините, истца… А я не знаю, я что… Ну, я позвонила ему, я ж не знала, что она удумала…

— Свидетельница, расскажите по порядку, как вы познакомились с подсудимой, при каких обстоятельствах, зачем она к вам приходила. Все, что вам известно по данному делу.

— По данному делу… Ну да, познакомились мы с ней так. Она сама пришла к нам на вокзал, в комнату матери и ребенка, я там дежурю, сутки — трое. Беременная она была, я ее пожалела. Без денег, голодная. Накормила я ее. А она мне говорит: от ребеночка хочу избавиться, вот не успела аборт сделать, затянула. У нее уже семь с половиной месяцев было… Я ей говорю, не надо ничего с ребеночком делать, пусть дитя жить будет. Она мне: изнасилованная я, говорит, не нужен мне ребенок. Я ей: ну, лучше уж отдать его в добрые руки. Ну и свела его с Сашей. А больше все, ничего не знаю, как там у них было… Мое дело было помочь человеку, чтобы все это, не дай Бог, смертоубийством не закончилось, чтоб ребеночек жил да радовался!

— Ваша честь, у меня вопрос к свидетельнице Шумко, — выступил адвокат защиты. — Вы получили деньги за знакомство Степанковой с Тимпановым?

— Нет, я… Нет, какие деньги!.. Я же по доброте душевной… — Алевтина забегала глазами.

— Степанкова утверждает, что вы получили деньги от Тимпанова. Он и ей предлагал заняться подобным родом деятельности.

— Да кто говорит-то это! — вскочил с места Саша. — Она видела? Где? Когда? Сколько? Сказать можно все, что угодно, а свидетели передачи денег где?

— Истец, ведите себя прилично в зале суда, — строго обронила судья. — Степанкова, чем вы можете подтвердить факт передачи денег Шумко?

— Ничем. — Жанна едва выдохнула свой ответ. — Просто он и мне предлагал…

Вызвали других свидетелей обвинения.

— Для дачи свидетельских показаний вызывается Кудратова Дарья Кузьминична!

В зал вошла седовласая женщина в платочке, по виду — пенсионерка. Она жила в доме, где до отъезда в Штаты обитала Жанна.

— Свидетельница, что вам известно по существу дела?

— По шушшеству ничего мне не известно, — поведала пенсионерка. — Девушку эту, — она указала пальцем на низко склонившую голову Жанну, — я давно уже видела, с полгода назад. Она тогда еще с животом ходила, в нашем доме жила. И этот, — она показала пальцем на Сашу, — часто к ней бегал. Я еще, грешным делом, думала, сожитель ее или полюбовник. А потом она исчезла. Долго ее не было, несколько месяцев. Вместо нее какая-то другая беременная поселилась, баба такая, уже в летах, дородная. Потом месяца полтора назад из магазина иду, гляжу, стоит в подъезде. И так глазюками своими на меня зырк! Смотрю, живота уже нет. Где ж ребеночек, думаю… Мать, она с грудничком завсегда ходит, как привязанная. Вон оно што, теперь поняла, продала она своего ребеночка капиталистам проклятым…

— Протестую, ваша честь! — выкрикнул адвокат защиты. — Свидетельница не имеет права высказывать свое мнение о подзащитной!

— Свидетельница, не отклоняйтесь от дела, — строго заметила судья. — Сообщайте только факты.

— Да какие факты! — Старушка была явно обескуражена тем, что ей на дали всласть перемыть косточки подсудимой. — Фактов никаких, окромя того, что потом крик был и шум в подъезде. Зарезала она его, я почти своими глазами видела. Вышла, а он уж лежит в луже, и кровяка хлещет как из кабана. Ну, тут мы милицию, «скорую»…

— Значит, вы лично не видели, как подсудимая напала на истца с ножом? — уточнила судья.

— А чего там смотреть, и так ясно! — заявила старушка. — Нет, конечно, своими глазами не видела, но как она перед тем в подъезде стояла, видела вот этими вот глазами!

Заседание продолжалось. Судья зачитала бумагу, подшитую в папку:

— Свидетельница истца Дора Гольдвайзер, гражданка Соединенных Штатов Америки, на заседание суда не явилась, однако суду предоставлены свидетельства того, что со стороны работников фирмы «Special Delivery Adaption Service» давления на подсудимую не оказывалось, в полицию гражданка Степанкова не обращалась. Поэтому переходим к свидетелям защиты. В зал вызывается Косарев Сергей Степанович. Пригласите свидетеля…

Жанна удивленно подняла голову и уставилась на вошедшего в зал подтянутого мужчину лет тридцати, с короткой стрижкой, волевой челюстью и не слишком запоминающимся лицом.

— Свидетель, назовите ваши имя, отчество, фамилию и год рождения.

— Косарев Сергей Степанович, 1960 год, 21 февраля.

— Место работы?

— Федеральная служба безопасности.

По залу пронесся удивленный шумок. Саша переглянулся со своим адвокатом, лицо у него было встревоженное — очевидно, обвинение не было осведомлено об имевшемся у защиты свидетеле. Жанна нахмурилась, пытаясь вспомнить, где она могла видеть этого человека. Но не вспомнила и потому потеряла к нему всякий интерес.

— Свидетель, сообщите, что вам известно по существу дела.

— Не очень много, — ответил мужчина. Его приятный негромкий баритон оказал на публику завораживающее действие — шумок в зале мгновенно стих, и даже конвой посматривал в его сторону с уважением. — Я хотел бы рассказать суду об инциденте, непосредственным участником и свидетелем которого я стал. 29 сентября прошлого года около семи часов вечера я возвращался с работы домой на машине. Проезжая по Лужнецкому мосту, я обратил внимание на то, что за перилами ограждения моста над рекой стоит девушка и, очевидно, собирается прыгать вниз. Эту девушку я вижу сейчас на скамье подсудимых… Теперь я знаю ее имя. Это Жанна Степанкова, которая обвиняется в покушении на убийство, совершенном именно 29 сентября этого года…

По залу пронесся ропот. Адвокат наклонился к уху Саши и стал ему что-то нашептывать, кося в сторону свидетеля тревожным глазом.

— Стремясь помешать самоубийству, — продолжал свидетель, — я выскочил из машины и остановил подсудимую. Она была совершенно мокрой и находилась, очевидно, на крайней стадии нервного возбуждения. По-видимому, она плохо понимала, что с ней происходит, и была не в состоянии отвечать на вопросы. Собралась толпа сочувствующих. Ей дали какие-то таблетки и предложили отвести домой, но она отказалась. «Скорую» или милицию вызывать не было причин, и девушка ушла. Вот, собственно, и все…

— У суда к вам вопрос… Вот вы сказали, что были тогда не знакомы со Степанковой. Но сейчас вы стоите перед нами и свидетельствуете в ее пользу. После предотвращенной попытки самоубийства вы поддерживали с ней отношения?

— Нет, не поддерживал. Я видел ее не более пятнадцати минут тогда и около пяти минут сейчас.

— Как же вас отыскали для дачи показаний?

— Я вызвался сам, — произнес свидетель твердым тоном. — Дело в том, что по роду службы я часто просматриваю криминальную хронику в различных газетах, и однажды мне на глаза попалось объявление о том, что разыскиваются свидетели неудавшегося самоубийства на Лужнецком мосту 29 сентября 1994 года. Я позвонил по телефону и связался с адвокатом Жанны. Он мне сказал, что нужно помочь девушке, которую обвиняют в покушении на убийство, что она находилась в невменяемом состоянии и мои показания будут решающими для ее судьбы. Я подумал, что мой долг спасти юную жизнь, и поэтому я здесь.

— Значит, вы считаете, что имело место быть твердое решение подсудимой уйти из жизни, которому вы помешали?

— Несомненно. Это не было инсценировкой. На Лужнецком мосту, как правило, мало прохожих, тем более шел дождь, начинались сумерки, и самоубийцу было плохо видно из проезжавших мимо машин.

— Вы спрашивали у подсудимой, чем была вызвана ее попытка суицида?

— Нет, я лишь предложил свою помощь, она отказалась. Она выглядела очень измученной, была одета не по сезону, я подумал, что у нее финансовые трудности, и предложил ей немного денег.

— И подсудимая взяла эти деньги?

— Да.

— Сколько там было?

— Какая-то мелочь, все, что у меня тогда с собой было.

— У суда вопросов к свидетелю больше нет, — произнесла судья.

Адвокат подсудимой немедленно вскочил с места:

— Ваша честь, позвольте задать вопрос свидетелю.

— Пожалуйста.

— Вы говорите, что дали подсудимой небольшую сумму денег и она взяла их. Как вы считаете, если бы у нее были наличные деньги, стала бы она брать такую мелочь? Меня интересует ваше мнение.

— Не знаю, — честно ответил Косарев. — Некоторые люди и копейкой не погнушаются, а некоторые и от миллиона откажутся, люди все разные… Но в тот момент было похоже, что подсудимая находится на грани между жизнью и смертью и деньги ее не интересовали.

— Вы отдали ей деньги и ушли, — кивнул адвокат. — Очевидно, вы были спокойны за ее будущее и считали, что она больше не будет пытаться покончить с собой.

— Честно говоря, в тот вечер я был немного взволнован этим происшествием. Рассказал все жене, она отругала меня за то, что я не отвез девушку в больницу. Ночью я плохо спал, думал, что оставил человека одного со своей бедой. Правда, если бы я знал все причины, толкнувшие подсудимую на этот поступок, может быть, я не стал бы ее тогда останавливать…

Адвокат защиты нахмурился. Свидетель явно вел дело не туда.

— Что вам известно о причинах, которые толкнули подсудимую на этот поступок и из какого источника? — вцепилась в последние слова судья.

— Ну, — Косарев замялся, но было уже поздно. — В комнате свидетелей обсуждали все это и вообще…

— Не могли бы вы уточнить, что вам известно о причинах, толкнувших подсудимую на самоубийство, а затем и на убийство истца?

— Мне известно только то, что она продала своего ребенка в богатую американскую семью, а когда ей недоплатили денег, устроила скандал, а затем попыталась убить человека, который был виновен в этом, — сухо ответил Косарев.

Жанна уставилась на него ненавидящим взглядом. В ее расширенных зрачках леденела невыразимая мука. И этот человек тоже, вместо того чтобы спасти, топит ее!

— Вы полагаете, что подсудимая была готова ради денег на все? Даже на самоубийство? — заинтересовалась судья.

— Я ничего не полагаю, — ответил Косарев. — Я стараюсь придерживаться фактов. Была попытка самоубийства, и я ее предотвратил. Чем конкретно была вызвана эта попытка — отсутствием денег или тем, что подсудимую обманули, я не знаю.

— Хорошо, спасибо, свидетель, можете сесть…

Но свидетель садиться не стал. Даже не взглянув в сторону загородки, за которой находилась Жанна, он вышел из зала суда и больше не возвращался. Видимо, он считал, что уже выполнил свой долг.

Речь адвоката истца была резкой и злой.

— Я знаю, — начал он, — что защита попытается требовать у суда снисхождения к подсудимой, исходя из ее сложной судьбы. Она попытается очернить моего подзащитного, который, желая помочь девушке, попавшей в сложные жизненные обстоятельства, стал заложником этих самых обстоятельств. Но смею напомнить суду и всем сидящим в зале, что степень виновности человека определяется не его благими или неблагими побуждениями, а его поступками, ведь, как сказано в Библии, благими намерениями вымощена дорога в ад… Да, подсудимая много страдала в своей жизни, но разве не она согласилась на поездку в Соединенные Штаты с тем, чтобы оставить там ребенка на воспитание богатым людям? И основным ее движущим мотивом было, несомненно, не желание обеспечить своему сыну лучшую жизнь, чем та, что была уготована ему здесь, а желание получить материальную компенсацию, которую фирма «Special Delivery Adaption Service», известная в США своими благотворительными акциями в поддержку детей, согласилась выплатить ей на лечение. Но давайте придерживаться только фактов. А факты такие. Степанкова получила деньги от фирмы, но этого ей показалось мало. По свидетельству Шумко и моего подзащитного, она стала требовать еще денег от Тимпанова и Шумко. Для нас стало полной неожиданностью появление свидетеля защиты, который утверждает, что была попытка суицида. Мы не будем опровергать это, так как это кажется нам не слишком важным. Но, простите, граждане судьи, ведь после суицида человека помещают в лечебницу! Раз этого сделано не было, значит, ее состояние не внушало особых опасений. Но зато внушает опасения не только ее дальнейшая судьба, но и судьба людей, которым предстоит с ней столкнуться. Еще в нежном возрасте ударом ножа Степанкова расправилась с отчимом, теперь ударом ножа она попыталась расправиться с человеком, который не сделал ей ничего дурного. Кто будет жертвой этой женщины в следующий раз? Хотите ли вы, госпожа судья, оказаться на месте отчима Степанковой или на месте Тимпанова? Или вы, господа народные заседатели? Или вы, граждане? — Адвокат повернулся к залу. Зал взволнованно загудел. — Нет, никто не хочет оказаться на этом месте. И есть лишь один способ помешать новым жертвам — надолго изолировать подсудимую от общества. Она, несомненно, заслужила это!

Речь адвоката защиты была яркой и эмоциональной.

— Подсудимая, — начал он, — несомненно, человек много страдавший. Очевидно, она является уродливым плодом нашего общества, которое позволяет своим членам осуществлять насилие в семье, насильнику оставаться безнаказанным, а женщине жертвовать своими детьми, потому что ей нечем кормить их, потому что ей не на что жить. Кто из женщин, имеющих детей, оказавшись в ситуации, в которой очутилась Жанна, — без денег, без знакомых, совершенно одна в чужом городе, молодая, неопытная, напуганная преследованием, гонимая злой молвой, кто бы из вас, женщины, не захотел в этих условиях, чтобы еще не родившийся сын начал свою жизнь не в обстановке зла и насилия, а в обстановке радости и благополучия? Кто из вас, женщины, не пожелал бы своему ребенку лучшей доли? Может быть, Жанна и не очень хорошая мать, но она пыталась исправиться. Она не хотела расставаться с сыном. Она не хотела брать деньги за его жизнь. Она совершила ошибку и захотела ее исправить, но не смогла. Точнее, не успела. Я понимаю, что в наших условиях совершенно невозможно доказать, что расписки в получении денег фальшивые, а фотографии сделаны тогда, когда Степанкову опаивали наркосодержащими лекарствами. Но многое свидетельствует именно об этом. Вернувшись в родную страну без сына, без денег, Жанна поняла, что выброшена на обочину жизни. Тогда она решила расстаться с жизнью, но ее остановили. Ее остановили, и она захотела выбраться с этой обочины при помощи первого попавшегося средства, которое пришло в ее воспаленную трагедией голову. Она не сознавала, что творит. Лишь одна мысль пульсировала тогда в ней — мысль отомстить человеку, который отнял у нее сына, который надругался над ее материнским чувством. И она пошла на поводу этого чувства. Каждый из вас, женщины, мог бы оказаться на ее месте. И потому не судить мы должны Жанну Степанкову, а понять и простить. Да, именно понять и простить! — Адвокат защиты сел.

— А может, мне ей еще спасибо сказать за то, что она меня порезала? — раздался возмущенный крик Тимпанова. — Может, мне ей еще в ножки поклониться?

— Истец, за нарушение порядка вы будете удалены из зала! — холодно заявила судья.

Жанне было предоставлено последнее слово.

— Я… Я не знаю, что сказать, — начала она тихо.

— Подсудимая, пожалуйста, говорите громче, мы вас не слышим, — сказала судья.

— Я не буду ничего говорить!

— Подсудимая! Вы отказываетесь от последнего слова?

— Да! Потому что… А, бесполезно! — Девушка махнула рукой и села.

— Суд удаляется на совещание.

После совещания тройка в судейских мантиях вернулась в зал. Все поднялись, когда был зачитан приговор.

— …Три года лишения свободы в колонии общего режима…

Конвой встал по бокам осужденной — Жанна низко опустила голову. Чуда не произошло. Просто чудес на свете больше не бывает!..

 

Глава 17

Павлика Морозова боялись и питомцы детдома, и их воспитатели. «Любимчик директрисы», — говорили про него, и это звание давало мальчику право на такие поступки, которые для любого другого ребенка были безусловным табу. Он мог врать, дерзить преподавателям, задирать маленьких — кроме легких упреков, ничего ему не было. Более того, одного намека мальчишки на то, что он пожалуется на докучливые приставания воспитателей самой Поливановой, было достаточно, чтобы укротить в тех тягу к его нравственному формированию.

Все это не лучшим образом сказывалось на моральном облике воспитанника. Он дерзил учителям, был непременным участником все потасовок и каверз, да и учился далеко не блестяще.

— Ну что вы хотите! — пожимала плечами Вера Яковлевна, выслушивая очередные жалобы на своего любимца. — Мальчик насильно вырван из привычной среды, у него сильнейший стресс, ему нужно время для адаптации…

Между тем никак нельзя было сказать, что у Морозова сильнейший стресс. Стресс скорее был у тех, кто сталкивался с ним на узкой дорожке.

— Мальчик отнимает у младших сладости! — жаловались воспитатели.

После этого Вера Яковлевна на свои кровные покупала килограмм шоколадных конфет и зазывала Морозова будто бы для задушевной беседы в свой кабинет. Во время «проработки» Павлик потихоньку съедал весь килограмм, так что его чуть не тошнило на пол конфетами. Естественно, после этого он на время переставал отбирать лежалые карамельки у безответных малышей.

— Мальчик плохо учится, дерзит учителям! — поступала новая жалоба.

И Вера Яковлевна тащила Морозова к себе в кабинет, где до позднего вечера разбирала с ним задачки по математике. Морозов смотрел на нее хитрющими зеленоватыми глазами и ждал объяснений. Объяснения могли продолжаться и час, и два… Вера Яковлевна рассказывала ему задачу в лицах, изображала ее наглядно — ребенок не понимал. Когда выжатая, точно лимон, директриса в изнеможении опускалась на стул, сильно сомневаясь не только в своих педагогических способностях, но и в умственных способностях своего ученика, он, утомленный спектаклем, неожиданно выпаливал верный ответ. И такая блестящая сообразительность служила подтверждением некоторых весьма утешительных гипотез директрисы…

— Морозов рассказывает небылицы соученикам. Просто врет что ни попадя! — возмущались воспитатели.

И Морозов отправлялся в уже хорошо знакомый ему кабинет…

— Что ты рассказывал Колюне Петракову? — мягко спрашивала Вера Яковлевна. — Ну, расскажи-ка и мне.

Морозов, набычившись, молчал.

— Ну, так кто, ты сказал ему, твои родители?

— Папа финансовый олигарх, а мама председатель фирмы, — нехотя мямлил Морозов, опустив голову.

— А еще что? — с любовью глядя на воспитанника, спрашивала директриса.

Тогда Морозов точно приободрялся повышенным вниманием к своей персоне.

— А машина у нас знаете какая? — спрашивал он, поднимая вдохновенный взгляд к потолку. — Девять метров, лимузин называется, с тонированными стеклами. А мама моя ездит в свободное время на лошади. У нее знаете сколько драгоценностей? Целая шкатулка! И еще вилла у нас есть у моря. Но мы в ней обычно не живем, только летом. И еще катер…

Вера Яковлевна сидела, мечтательно подперев щеку рукой. Перед ее внутренним взором простирались необъятные горизонты, куда ее вел за руку этот мальчик с хитрым прищуром зеленоватых глаз. И невдомек было Вере Яковлевне, что паренек просто пересказывал ей содержание очередного латиноамериканского сериала, главным героем которого был ребенок из богатой семьи, подброшенный беднякам. Этот ребенок всем рассказывал про своих родителей, но ему никто не верил, пока в один прекрасный день не появился девятиметровый лимузин и не увез его в голубую даль… Так будет и с ним, Павликом…

Очнувшись от своих грез, Вера Яковлевна погладила по стриженой голове своего воспитанника. У нее созрел грандиозный план, обещавший стопроцентный успех в будущем. И центром плана был этот мальчик с живым взглядом хитрющих глаз…

Наступила весна. Журчание ручьев сводило с ума воспитанников детского дома. Дневная капель и оголтелое солнце, в полдень настойчиво стучащееся в окна, звали воспитанников в дальнюю дорогу. Как говорят психологи, в эти дни повышается тревожность и эмоциональная неустойчивость юных отверженных душ. Однако к весне общее количество жалоб на директорского любимчика неожиданно снизилось. Он вел себя тише воды ниже травы — очевидно, не хотел привлекать к себе внимания преподавателей в эти солнечные яркие дни.

Поливанова приписывала изменения в поведении воспитанника своему благотворному влиянию. В последнее время она часто брала мальчишку к себе домой, где кормила сладостями, покупала ему игрушечные пистолеты, позволяла играть в индейцев — короче, баловала, как могла.

Как-то раз после занятий она посадила Морозова в своем кабинете с уроками. Но ее тут же срочно вызвали по делам — в столовой прохудилась крыша, и тающий снег образовал на полу гигантскую лужу. Кровельщики требовали наличных денег, но дирекция могла только закрыть им наряды. Лужа увеличивалась, кровельщики упрямились…

Оставшись в одиночестве, Павлик первым делом подбежал к окну. Кажется, весь персонал по горло занят крышей, путь свободен! Даже бдительный дядя Ахмет сейчас на горячем участке, в столовой.

Павлик прищурился и посмотрел на пухлую сумку, которая вот уже несколько месяцев дразнила его воображение. Вот если бы там оказались наличные!..

Мальчик двумя пальцами выудил кошелек из сумки. Открыл его — негусто, всего-то двести рублей. Впрочем, на первое время хватит… Что там еще… Содержимое сумки вывалилось на стол. Помада, расческа, упаковка валидола, записная книжка… И никаких потайных карманов, где могли оказаться деньги! Павлик открыл записную книжку. Бывает, осмотрительные люди вместо того, чтобы держать крупную сумму в кошельке, предпочитают спрятать ее между страниц блокнота, рассчитывая, что уж на него-то воры не польстятся.

Книжка автоматически раскрылась на букве «М». Знакомая фамилия была жирно обведена фломастером. Морозов Павел Константинович, год рождения — 1992-й, приметы — худощавый, среднего роста, на вид лет семи, светлые волосы, голубые глаза. Далее телефон, приписка: сообщить при появлении родственников.

«Странно!» — Павлик немного удивился, но в целом найденные в книжке сведения оставили его равнодушным. Он пролистал блокнот, и на стол выпала сложенная в несколько раз газетная вырезка. Руки в красноватых цыпках торопливо развернули ее. На первой странице — фотография представительного мужчины с твердым взглядом. Рубрика «Срочно в номер» — «Найдено тело недавно похищенного предпринимателя Константина Морозова. Его жена и сын исчезли в неизвестном направлении. Предположительно, супруга бизнесмена вывезла с собой за рубеж сумму, эквивалентную примерно полумиллиарду долларов. Ведется розыск пропавших».

Павлик недоуменно почесал затылок. Так он и знал, что-то с ним не так все просто! Кажется, он накаркал себе девятиметровый лимузин и богатых родителей. Впрочем, сейчас нет времени размышлять об этом! На Казанском вокзале его ждут не дождутся верные друзья.

Мальчик свернул найденные деньги в трубочку и засунул их в потайной карман. Потом сложил книжки и тетради в стопку и старательно зашвырнул их глубоко под шкаф, чтобы они не попались на глаза хозяйке кабинета. Содержимое сумки вернулось в ее пухлые недра.

Потом как ни в чем не бывало мальчик вышел из кабинета, плотно притворив за собой дверь. Тихо надел в раздевалке ботинки и купленное ему Верой Яковлевной зимнее пальто. Вышел из детского дома и быстрым шагом зашагал к метро.

Изнервничавшись в непримиримой борьбе с кровельщиками, Вера Яковлевна после обеда вернулась в свой кабинет. Вот такая у нее жизнь, вся издергана, все на нервах! Ну ничего, скоро всему этому настанет конец, очень скоро…

Морозова в кабинете уже не было. Не было и его тетрадок на столе. Наверное, закончил делать уроки и ушел обедать. И то верно, не дожидаться же ему до вечера…

Вера Яковлевна полезла в сумку, достала из нее упаковку таблеток, высыпала несколько шариков на ладонь и махом отправила в рот. Ей нужно быть в форме, предстоит сделать несколько важных телефонных звонков.

Закрутился диск телефона.

— Поливанова говорит, — жестким тоном произнесла директриса в трубку.

Трубка приветливо зажурчала в ответ.

— Да, насчет Морозова… Готовы документы на его усыновление? Какие еще могут быть проволочки! Его мать числится без вести пропавшей, отец погиб. Мальчик плохо реагирует на обстановку в детдоме, начинает отставать в учебе, ему нужна спокойная семейная атмосфера. Конечно, я и мой супруг постараемся ему обеспечить все условия! Кстати, если речь идет о кое-какой помощи для продвижения этого вопроса, я со своей стороны готова… — Директриса интимно понизила голос. — Вы только скажите, от кого лично зависит решение, и уж я сумею с ним договориться!.. Сам мальчик? Ну, конечно, он не против! У нас сложились прекрасные отношения. Он часто бывает у нас дома, мой муж его обожает! Хорошо, хорошо, как только появится что-нибудь новенькое, звоните… Разумеется, я вас не обижу…

Трубка легла на рычаг телефона. Вера Яковлевна довольно улыбнулась — конечно, на ее пути еще есть кое-какие препятствия, но подвижки все же имеются… После усыновления она заберет Павлика домой, и тогда мальчик будет ежедневно находиться под неусыпным контролем ее мужа. А ее муж, бывший работник КГБ, умеет контролировать и изменников родины, и сопливых мальчишек, готовящихся к побегу…

«Время не терпит, — вздохнула Вера Яковлевна. — Уже весна…» Не дай Бог, поманит мальчишку разгулявшаяся теплынь, рванет он на юг, только пятки засверкают… А так… Она будет контролировать его. Как только появится мать Павлика, ей придется иметь дело с самой директрисой. Какие у той счеты с теми, кто просил следить за ее сыном, не важно… Важно, что за право вновь стать матерью своего сына ей придется выложить кругленькую сумму. Это будет для нее все равно что комариный укус — только небольшая часть из ее полумиллиарда долларов…

Грезы были грубо прерваны скрипнувшей дверью кабинета. В щелку заглянула круглолицая испуганная физиономия.

«Ну что там еще, — поморщилась Поливанова. — Опять проклятая крыша!..»

— Вера Яковлевна! Морозова нигде нет! — робко произнесла дежурная воспитательница, не решаясь войти в кабинет. — На обеде не был, в спальне нет, одежды его нет.

— Как нет? — побелевшими губами прошептала директриса и схватилась за сердце. Даже задыхаясь от острой загрудинной боли, она продолжала отдавать короткие, как удары бичом, приказания: — В милицию сообщить… Послать Ахмета на поиски… Обыскать окрестные улицы… К метро…

Вместе с сияющим весенним днем, который мерк прямо в ее глазах, гасло и ее сияющее будущее…

Жизнь Сергея Косарева до определенного момента тянулась светлой и гладкой лентой, конец которой упирался прямо в голубую даль. И он шел по этой прямой ленте, никогда не сворачивая с пути, всегда следуя своей совести и кодексу офицерской чести. И казалось, так будет всегда — прямой жизненный путь, успешная карьера, дружба сослуживцев, любовь преданной жены и обожание двоих самых прекрасных в мире детей…

Все закончилось в один день… Самый ужасный день. После этого дня майора Сергея Косарева не стало. Нет, номинально он еще продолжал существовать, ходить на службу, ловить наркоторговцев, раскрывать преступления. На самом деле его больше не было. Осталась только телесная оболочка, которая механически двигалась и совершала нужные действия по поддержанию своей жизнедеятельности.

А потом и эта телесная оболочка внезапно исчезла… Никто не знал — куда именно. Просто в один прекрасный момент человек будто испарился для своих знакомых и сослуживцев, ушел в небытие, словно его никогда и не было. Зато появился другой человек — без имени, без адреса, жестокий, беспощадный, хитроумный. Человек, объявивший войну всем и вся. Человек, ступивший на тропу войны…

В течение двух месяцев в столице и ближнем Подмосковье прокатилась волна убийств. Следственные органы, не задумываясь, отнесли эти происшествия к числу заказных. Почерк преступника был характерным для случаев, которые случаются в Первопрестольной чуть ли не каждый день: то в подъезде подкараулят предпринимателя и оставят его лежать на кафельном полу с дыркой в голове, то расстреляют подошедший к этажу лифт, то отправят бизнесмена на тот свет при подходе к дому. Но особенностью этих преступлений был выбор жертв — убиты два сотрудника секретного отдела ФСБ, занимавшихся организованной преступностью.

Сотрудники были расстреляны возле своих квартир с интервалом буквально в два часа и, по-видимому, из одного и того же оружия. Они работали вместе, занимались одними и теми же делами, и потому было решено, что это — месть преступных группировок, выследивших фээсбэшников и расправившихся с ними. Предстояло долгое следствие, почти бесперспективное, хотя начальство и заявляло торжественно, что дело чести чекистов — найти и уничтожить преступников. Разрабатывалось множество версий, так или иначе связанных с делами, которые вели убитые, но безрезультатно! С каждым днем становилось все более ясно — преступник не будет найден. И с каждым днем становилось все более ясно — преступник кто-то из своих.

Почему? Потому что баллистическая экспертиза показала, что сотрудники органов были расстреляны из пистолета-пулемета «бизон». Это нестандартное оружие, разработанное и запущенное в производство совсем недавно. На черный рынок оружия новейшие «бизоны» еще не успели попасть, а утечки из секретных лабораторий, где они разрабатывались, как показала оперативная проверка, быть не могло. Оставался третий, самый вероятный путь распространения пистолетов-пулеметов: для апробации несколько десятков «бизонов» были распределены в оперативные подразделения УФСБ по Москве и Московской области… Так что все следы вели к чекистам. Кто-то из своих, решили они. И не ошиблись…

Сергей Косарев родился в небольшом городке Ставропольского края, возле границы с Чечней. Детство у него было самое обыкновенное, семья у него тоже была самая обыкновенная — крепкая, советская. Отец — отставной военный, вышедший на пенсию по состоянию здоровья (получил изрядную дозу во время испытаний на Семипалатинском полигоне), мать — учительница русского языка в средней школе. Была у него еще старшая сестра, но она утонула, когда мальчик учился в первом классе.

Сережа Косарев с детства знал твердо — он будет офицером. Будет защищать Родину от врагов социализма и способствовать процветанию родной страны. Какую воинскую специальность он себе изберет, ему было все равно, он считал, что куда Родина (или чиновники в военкомате) его направит, там он и будет служить. А его дело — отлично учиться и показывать чудеса физической подготовки.

И поэтому, когда офицер из военкомата предложил ему поступить в Высшую школу КГБ, Сережа Косарев с готовностью ответил: «Есть!» — и щеголевато щелкнул каблуками, как это делали заправские офицеры в фильмах про армию.

Учеба в столь престижном, сколь и закрытом, заведении для избранных, какой была Высшая школа КГБ, оказалась делом сложным и ответственным. Сергей быстро получил ефрейторские, а затем и сержантские лычки, а потом и хорошее распределение в столичное управление ГБ. Чекисту, как и священнику, без жены никак нельзя, иначе он становится морально неустойчивым, опасным элементом, хорошей добычей для шпионов, поэтому аккурат к концу пятого курса с поощрения высшего начальства он женился.

Они познакомились вполне банальным образом — на танцах в общежитии пединститута… Сержант Косарев заметил скромную стриженую девочку, которая смущенно теребила подол своей старенькой растянутой кофточки, и пригласил ее на танец. Девушка ему пришлась по душе: миленькая, тихая, застенчивая, она должна была стать учительницей русского языка и литературы. Олечка оказалась студенткой филфака, в педагогический она приехала прямо из Сибири. Неожиданно Сергей разглядел в ней верную жену, мать своих детей. Несмотря на первое впечатление тихони, Оля оказалась сильной и стойкой и была готова вынесли любые жизненные испытания ради мужа и детей.

Перед выпуском из Высшей школы Сергей Косарев подал рапорт начальству с просьбой разрешить ему жениться. Кандидатура его будущей супруги была, естественно, негласно проверена кадровой службой и одобрена на самом высоком уровне. Действительно, сибирячка Оля не была ни еврейкой, ни цыганкой, ни жительницей Прибалтики, а также оных в родстве не имела, происходила из крепкой советской семьи, которая никогда за границу не выезжала, под судом и следствием не состояла и родственников на оккупированных территориях во время войны или за границей не имела. И тогда на рапорте Косарева высочайше была начертана резолюция «Не возражаю», и в июне, под кружение тополиного пуха и свадебный марш Мендельсона, молодожены сочетались законным браком.

Через год у них уже родилась девочка Леночка, точная копия папы, а еще через три — мальчик Ваня, который своим тихим упорством, настойчивостью и застенчивостью напоминал маму.

И потекла спокойная, неспешная, неторопливая и, в общем-то, счастливая жизнь. Дети пошли сначала в садик, затем в школу. Жена Оля преподавала своего любимого Пушкина ученикам десятых классов, вертелась как белка в колесе, разрываясь между школой, домом и магазинами, а Косарев верно и честно служил на своем посту, отдавая всего себя работе и семье.

Он не посвящал жену в служебные проблемы, да она и не спрашивала его, привыкнув обо всем догадываться по глазам мужа. Она научилась без слов узнавать об удачах и неудачах Косарева. В редкие минуты отдыха вся семья ходила в парк Горького кататься — зимой на коньках, а летом на каруселях. А когда Леночка достаточно подросла, чтобы присматривать за братом, супруги стали чаще выбираться в театр или в кино. Оля была Сергею хорошей женой, лучшей он и не желал. За их шестнадцать лет совместной жизни между ними установилось особое взаимопонимание, существовавшее чуть ли не на молекулярном уровне. Семья — это тыл, и Косарев знал, что тылы у него защищены на сто процентов.

А в это время его родная контора лихорадочно меняла названия, стремясь приспособиться к новой власти и новым ориентирам в обществе: КГБ, потом МБ, потом ФСК и, наконец, ФСБ. Не однажды Косарева направляли в командировки на юг, в воюющую Чечню — три раза по сорок пять суток. Из последней поездки он привез ранение и орден. Жена не спрашивала, за что — знала, что все равно не ответит, потому что не положено.

Все было бы ничего, но Косарева перевели на самый горячий и самый ответственный участок работы — в УРПО, Управление по разработке и пресечению деятельности преступных организаций.

Во время перестройки банды плодились в Москве одна за другой. Расцветали пышным цветом малины, залетные гастролеры сбивались в кучи и держали в страхе целые районы города. Чем меньше была банда, тем более нагло и «отвязно» она действовала, наводя на обывателей ужас своими страшными деяниями. Так получилось, что Косарев с самого начала курировал деятельность вора в законе Сибиряка (именно его стараниями удалось спровоцировать осторожного преступника на открытые действия и надолго упрятать за решетку), а после того как Сибиряк отправился на отсидку, Косарев стал контролировать подчиненную авторитету баковскую бригаду, которая быстро набирала обороты в криминальном мире столицы, действуя нагло, беспринципно, «отвязно».

Косареву удалось лично раскрыть поставку в столицу из южных республик крупной партии героина, предотвратить несколько преступных акций бандитов и даже раскрыть место, где бандиты прятали похищенного предпринимателя Морозова, пытаясь выбить из него деньги.

За Константином Морозовым Косарев следил давно — еще с тех пор, как тот подписал договор о сотрудничестве с охранным агентством «Элида». Через свои каналы он пассивно наблюдал, как Морозов осторожно стягивает капиталы в одно место, как потихоньку, через третьих и даже четвертых лиц, распродает имущество, принадлежащее своему концерну, пытаясь освободиться от чрезмерной опеки бандитов. Косарев знал, что имущество фирмы «Русский Мороз» уже негласно перешло к новым владельцам, освободившиеся деньги переведены через надежного дилера на Фондовой бирже в государственные краткосрочные облигации, а личные счета в банках на имя Морозова уже полностью опустошены и даже аннулированы…

Предприниматель явно готовился распрощаться со своими опекунами, ставшими в последнее время слишком наглыми. Давно ему следовало это сделать! Ведь с каждым днем охранное агентство наглело все больше и больше, подминая под себя успешный бизнес. Если бы дело так продолжалось и дальше, то вскоре Морозов превратился бы в обыкновенную марионетку, управляемую бандитами. Как умный человек, он, безусловно, догадывался, к чему идет дело, и, как умный человек, не показывал вида, что собирается принять радикальные меры.

Вскоре огромный концерн, аккумулировавший на своих счетах немалые средства, фактически перестал существовать. Он разбился на множество мелких контор, АО, АООТ, АОЗТ, ООО, которыми владели большие и маленькие люди. Эти люди все еще наивно полагали, что имеют свою частичку в огромном и успешном бизнесе, тогда как никакого большого бизнеса не существовало — империя Морозова представляла собой лишь отражение своего былого могущества, и это отражение одним ударом разбивалось на сотни бесполезных осколков.

Косарев знал, что теперь дилером Морозова на Фондовой бирже в безличном электронном виде был куплен пакет облигаций на огромную сумму со сроком погашения в октябре 1998 года. Очевидно, бизнесмен лишь ждал удобного момента, чтобы выехать за границу, оттуда дать отмашку на погашение ГКО и перевести освободившиеся деньги на новый, совершенно «чистый» счет в зарубежном банке. Ведь остальные банковские счета были «грязные» — бандиты знали об их существовании и уже наложили на эти деньги свою жадную лапу.

Успел ли Морозов сделать последний решительный шаг, Косарев не знал. Впрочем, его это не очень волновало. По сути, его не волновал и сам предприниматель, поскольку в его деятельности не было ничего противозаконного. «Кабанчик» баковских интересовал чекиста только в качестве лакомой приманки для бандитов. Ведь это был случай, точно специально предоставленный капризницей судьбой — можно было документально зафиксировать похищение человека и вымогательство денег, не организуя хитроумных провокаций!

Поэтому, когда поступило оперативное сообщение, что Морозова похитили, Косарев только довольно потирал руки: попались, голубчики! Теперь они от него не уйдут, думал он. Послушные камеры, вмонтированные в стены, скрупулезно зафиксируют все то, что происходит в интересной квартирке. Надо было лишь дождаться, когда бандиты перейдут от угроз к делу, когда начнут наносить «тяжкие телесные повреждения» жертве — для суда это послужило бы бесспорным доказательством их преступных намерений.

Но тогда Косарев еще не знал, что в это время уже совершилось предательство… Он не знал, что один из его коллег передал бандитам информацию и уже сообщил адрес, где проживает чекист, курирующий преступную группировку. И уж тем более он не знал, что бандиты, в свою очередь, следят за ним… Он охотился на них, а они охотились на него.

И их охота оказалась успешнее…

 

Глава 18

В конце 1995 года в желтой газетке «Мега-экспресс», специализирующейся на жареных фактах и откровенном вранье, появилось скромное объявление в рамочке: «Фирма «Элько-стар» объявляет дополнительный набор девушек со средним и высшим образованием, с незаурядными внешними данными и минимальной хореографической подготовкой для интересной работы в России и за рубежом в качестве манекенщиц за высокую зарплату в валюте. Просмотр кандидаток по адресу…»

Небольшой зал обыкновенного заводского ДК на окраине столицы был заполнен кандидатками с «минимальными хореографическими данными», желающими обрести высокооплачиваемую работу за рубежом. Девушки слонялись в фойе, курили в коридорах, сидели на стульях, обсасывая те крохи сведений, которые им предоставили по телефону. Девушки были хорошенькие и не очень, с великолепными фигурами и с полным отсутствием оных. Все они были вызывающе одеты в «сценические костюмы», которые позволяли лицезреть их тела в гораздо большем объеме, чем это было положено приличиями и суровым климатом. Но, очевидно, игра стоила свеч.

Кандидатки на работу, выходившие из комнаты после просмотра, демонстрировали весь спектр эмоций — от явной радости до неприкрытой грусти и раздражения.

— Ну как там? — спросила у одной из них, рыженькой, вызывающе накрашенная белокурая пигалица с сигаретой в зубах. — Что просят сделать?

Рыженькая была настроена вполне мрачно.

— А. — Она разочарованно махнула рукой. — Как будто в шпионки вербуют. Мало им того, что до трусов раздевают, так еще в душу лезут.

— Как это? — изумилась пигалица.

— Анкетные данные, всю биографию требуют рассказать, как будто махать ногами тебе родственники помогают.

— Ерунда! — легкомысленно отозвалась светловолосая девушка. — Я им такую биографию заверну, что у них уши завянут! Правда, Жанна?

Подруга белобрысой, высокая девушка с тяжелым взглядом, не ответила. Отвернувшись к окну, она молча глядела на засыпанный снегом внутренний дворик ДК, и в ее губах лениво дымилась сигарета.

— Слушай, а какие страны предлагают? — не отставала неуемная пигалица. — Нам бы куда-нибудь на юг, отогреться, косточки на солнышке попарить. А то мы с подружкой уже намерзлись за свою жизнь во как! — Светловолосая резким движением провела пальцем под подбородком.

— Я слышала, что в Скандинавию сейчас большой набор, — вклинилась в разговор девица с длинным носом и сигаретой в длинных артистических пальцах. — Но туда не всех берут. Там предпочитают блондинок.

— Так нам в блондинки заделаться — раз плюнуть! — заверила ее пигалица. — Только нам в Скандинавию неохота. Нам бы, чтоб море было и чтоб платили прилично.

— Смотря что понимать под словом «прилично», — встряла в разговор еще одна девушка, чьи чрезмерно развитые челюсти ритмично двигались, как у парнокопытного, — она непрерывно жевала жвачку. — Я была в одной фирме, так там предложили триста баксов в месяц. Разве ж это деньги для Европы?

— Зато для нас деньги! — заявила пигалица. — Ты знаешь, милая, сколько мы с Жанкой на зоне получали? Пять тысяч в день за то, что шили рукавицы с утра до вечера. Так что для нас триста баксов — целое состояние!

— Ну-ну! — презрительно фыркнула девица и отвернулась. — Тогда какие проблемы? На Тверской ты такие бабки за неделю заработаешь… Если на тебя, конечно, кто-нибудь польстится. — Она смерила презрительным взглядом свою собеседницу.

— Она меня шлюхой назвала! — возмущенно завопила пигалица на весь коридор. — Ах ты, драная кошка! Ах ты, подстилка! Да ты кто такая, мы на зоне честно отпахали не для того, чтобы всякие твари нам на воле в глаза хамили!

Рассвирепевшая девица оживленно затрясла кудряшками, наступая на длинноносую. Та испуганно попятилась. Назревала драка.

— Успокойся, Таська, — внезапно вмешалась подруга бойкой пигалицы и успокаивающе тронула ее за плечо. — Не обращай внимания!

— Нет, но ты слышала? Она меня шлюхой назвала! — продолжала возмущаться Таська.

В это время дверь в полутемный зал, где производился просмотр претенденток, в очередной раз растворилась.

— Степанкова! — выкрикнул плечистый парень, выйдя из полутьмы. — Кто здесь Степанкова? На выход.

— Иди, Жанна. — Пигалица Тася мгновенно забыла про ссору и подтолкнула подругу вперед. — Ни пуха ни пера!

— К черту! — ответила та и нырнула в темноту зала, точно в глубокий черный омут.

На освещенной сцене стоял обыкновенный письменный стол, за которым восседали представительный мужчина в костюме и галстуке, молодая элегантная женщина секретарского вида и парень лет тридцати с накачанными бицепсами — очевидно, это и было жюри.

— Подойдите поближе, — предложил представительный мужчина и указал на стул перед собой. — Имя, фамилия, год рождения, место рождения, пожалуйста.

— Степанкова Жанна, 1970 год, город Выдра.

— Выдра? — удивился тот. — Где это такая?

— Далеко, — попыталась улыбнуться Жанна. — Около Быковска.

— Назовите анкетные данные родителей.

Секретарша взяла ручку на изготовку, собираясь записывать.

— У меня… нет родителей, — через силу произнесла Жанна.

— Сирота? Детдомовская? — оживился представительный.

— Нет, меня воспитывала бабка. Она уже умерла.

— Хорошо… — резюмировал мужчина. И было непонятно, что же во всем этом хорошего.

Просмотр продолжался. Зазвучали первые аккорды танцевальной мелодии, зажглась подсветка сцены…

— Пожалуйста, раздевайтесь, покажите, что вы умеете…

Разгоревшийся в фойе скандал привлек внимание еще одной особы, на фоне вызывающей публики выглядевшей удивительно скромно. Она уже несколько часов ошивалась между претендентками, прислушиваясь к их разговорам, и что-то тайно фиксировала в потрепанном блокноте. Это была начинающая журналистка, которая собирала материал для своей статьи о работе русских женщин за рубежом. У нее был уникальный шанс на халяву выцарапать интервью из начинающих манекенщиц. В сумке журналистки в боевой готовности покоился диктофон.

— Вы в первый раз здесь? — обратилась репортерша к Тасе, пытаясь завязать дружеский разговор. Ее заинтересовали случайно оброненные слова болтливой пигалицы о том, как та еще недавно шила рукавицы на зоне.

В архиве у репортерши уже имелись записи нескольких разговоров: с профессорской дочкой, студенткой иняза, которая целенаправленно стремилась выехать за границу для языковой тренировки, с безработной, с юной матерью, у которой на руках были годовалый ребенок и мать-инвалид. Журналистку не очень впечатлили их жизненные истории. Лейтмотивом поступков всех этих дам была единственная фраза: «Нет денег, не на что жить, нет работы», и лишь профессорская дочка собиралась уехать за рубеж еще и по идейным соображениям. «Не хочу жить в совке», — так и заявила она. Еще в заначке у репортерши имелась пара приезжих девиц легкого поведения, которых не устраивал их опасный промысел в столице. И вдруг такой уникальный журналистский материал сам плывет ей в руки!.. Журналистка уже видела аршинные заголовки на первой странице номера «Бывшие зечки стаями бегут за рубеж!».

— А вы что, сидели? — Она незаметно включила в сумке диктофон.

— Ну, сидела! — с вызовом ответила белобрысая Тася. — А что?

— Да так… А подруга ваша, она тоже? — Чтобы завязать дружеские отношения, журналистка предложила интервьюируемой пачку «Мальборо».

— Классная штука «Мальборо», — вздохнула та, беря сигаретку. — Ничего, если я для Жанки возьму парочку?

— Пожалуйста. А ваша подруга Жанна тоже там была с вами?

— Конечно! — Тася затянулась, от удовольствия прикрыв густо накрашенные веки. — Мы с ней будто одной веревочкой связаны. Куда она, туда и я. Еще с Бутырки! — И, заметив непонимание на лице собеседницы, объяснила: — СИЗО номер 2, камера номер 314.

— А за что вы… — Журналистка не знала, как помягче выразиться, чтобы не обидеть девушку.

— Слушай, а чего мы с тобой на «вы», а? — неожиданно спросила Тася. — Я на «вы» только со старыми следователями и с надзирательницами. Давай на «ты», а?

— Годится… Так за что… тебя?

— Известно за что! За что наш женский род всегда на земле страдает? Из-за них, из-за мужиков… Мужа своего я чуть не порешила. Ну, понимаешь, он от меня на сторону бегал, а мне врал, что сверхурочная работа у него. Ну, короче, пошла я на его «сверхурочную» и застукала его со своей лучшей подругой в постели. Ну и… — Тася нервно затянулась сигаретой. — Взяла топор и…

— И что?

— Да ничего… Хотела ему его паршивый орган отрубить, но он, гад, увернулся. Ну, тогда я его немного топором и задела… Совсем немного. По голове. — Тася как-то растерянно улыбнулась. — Пока с ним разбиралась, подруга моя дала деру… Ну, короче, припаяли мне пять лет, отпустили за хорошее поведение через два. Пока я сидела, муж со мной развелся, выписал из квартиры, жилплощадь продал и был таков! Так что у меня теперь ни кола ни двора… Мне здесь, в совке, больше ловить нечего, всяк мне в глаза судимостью тычет, на работу не берут. Хочу новую жизнь начать. И хочу, чтоб никто в душу не лез. А за бугром, говорят, никому ни до кого дела нет. И потом, манекенщица, она не то что подзаборная какая… И замуж можно прилично выйти!

— А подруга ваша… твоя… Она за что сидела?

— О, у Жанки история еще хлеще вышла… Ей предложили родить в Штатах, она согласилась. Родила, а ребенка у нее и отняли. А саму ее тогда еще и на бабки кинули. Ну, она не выдержала и пошла с ножом на того гада, который ее на это подбил. Ей и припаяли… Жанка из-за меня еще лишних полгода пропарилась в Можайской колонии — я, говорит, Таська, без тебя теперь никуда. И то! Что нам те мужики теперь? Им лишь бы юбку задрать, а потом смыться… А мы с Жанкой не разлей вода…

— Вы лесбиянки? — Глаза у журналистки загорелись нехорошим огнем. «Жареный» материал сам лез в руки.

— Ты что, офигела? — обиженно взвилась Тася. — Газет начиталась? Да мы с Жанной в Бутырке для того и подружились сначала, чтобы вместе против «ковырялок» обороняться!

— «Ковырялка», это кто? — не поняла журналистка.

— Темная ты девица… Эта такая баба, которая, ну… Одним словом, она вместо мужика в камере… Ну вот, представь, темный вечер, сидим в женском корпусе в Бутырке. Грязь, вонь, народу полно… По телику эротический фильм крутят. А некоторые бабы, понятное дело, уже по году без мужиков, и их того, разморило. И вот одна подходит к Жанке, садится возле нее, начинает гладить, целовать, лезет своим слюнявым ртом… Сначала Жанка ее добром попросила, мол, отойди. Та еще пуще, не унимается… Ну, Жанна ей и вмазала со всей силы. Та «ковырялка» гораздо выше ее и сильнее была, началась драка, тут и другие «мочалки» подключились. Только я одна на стороне Жанки была. Все на одного — это ж несправедливо! Ну, «отметелили» нас конкретно всей камерой. А потом вмешались надзиратели и кинули нас в карцер «за нарушение внутреннего распорядка». Потом мы с Жанной как вышли, такое в камере началось!.. Мы быстро в авторитет вошли, нас потом все боялись. Жанна даже кем-то вроде смотрящей по камере стала.

— Как это вам удалось? — полюбопытствовала журналистка.

— Да так, — Тася отвела взгляд, — долго рассказывать… А потом еще интереснее дела пошли. Знаешь, Бутырка — не женская тюрьма, там и мужики тоже сидят. В спецкорпусах мужики всегда авторитетные, ну, всякие воры в законе, авторитеты, бизнесмены разные, «бобры» на тюремном языке. А у кого бабок много, понимаешь, тому и на зоне неплохо. Они даже «банкеты» устраивали себе. Там все, как надо, было — выпивка, девочки… Ну, ясное дело, откуда в Бутырке девочки, кроме как из женского корпуса! Нас, тех, которые посимпатичнее, тоже часто приглашали. Только ты не думай, все добровольно было. Понравился мужик — если хочешь, идешь с ним в специальную камеру, остаешься вдвоем и там хоть до утра милуешься. Все же живые люди, всем надо… А что? Весело, вкусная еда, выпивка… Иногда же развлечь себя надо, а то озвереешь от тоски среди бабья.

— А твоя подруга тоже с тобой ходила?

— Жанна? He-а… Она только один раз была на таком «банкете».

— А почему только один раз?

— Почему-почему… Любопытная какая! Потому что кончается на «у»! Любовь у нее там на «банкете» завязалась.

— Лю-юбовь? — Глаза корреспондентки загорелись. Этот «разговорчик» тянул на целую серию репортажей. — А с кем?

— С одним «бобром». Понимаешь, Жанке многие мужики «малявы», то есть письма, в камеру слали. Они как на прогулке увидят ее, так и шлют. Только ей никто из них не нравился, вот она и не ходила. Чего ей связываться-то с голодранцами? Да и какая любовь в тюрьме? Его на Колыму, а тебя в другую сторону… Но один раз я ее все-таки уговорила. Там она с Сибиряком и познакомилась… Только любовь их быстро кончилась. Ему дали срок — и на зону в Пермь, а нас с Жанкой — в Можайск. Он обещался, когда выйдет, ее найти. Мужик он авторитетный, богатый, у него куча фирм в Москве. Жанка, если б хотела, она бы и сейчас как сыр в масле каталась. Один подручный Сибиряка, Лучок, мелкая его шестерка, отыскал ее после выхода, предложил деньги, квартиру, только чтоб она его шефа ждала.

— А она что?

— Отказалась…

— Почему? — удивилась журналистка.

— Гордая! — тяжело вздохнула Тася. — Я, говорит, уже состояла на должности любовницы у одного бандита, и ни к чему хорошему это не привело, больше не хочу. Не хочу, говорит, больше! Сама, говорит, все, что мне надо, добуду! Вот потому мы здесь… Я с ней за компанию. Мне ж тоже деваться некуда, не к папаше же алкоголику в Кемерово подаваться.

— Значит, ваша подруга выбирает самостоятельную жизнь вместо того, чтобы стать любовницей обеспеченного человека? — подытожила журналистка.

Но белобрысая Тася не успела ей ответить. Дверь зрительного зала распахнулась, появился плечистый юноша со списком в руке и выкрикнул очередную фамилию. На ходу застегивая блузку, Жанна с ошеломленным лицом вышла из зала.

— Ну что так долго? — бросилась к подруге Тася. — Что, мурыжили тебя?

Журналистка тем временем обнаружила, что кассета диктофона закончилась. Не доставать же, в самом деле, блокнот… Отныне приходилось полагаться лишь на свою память.

Жанна выглядела огорошенной.

— Ну, что там было? — томилась нетерпением Тася. — Рассказывай!

Девушка вздохнула и дрожащим голосом попросила закурить. Ей сунули в руку «Мальборо».

— Собеседование — ничего страшного! — сказала Жанна. — Только не говори, что у тебя куча родственников. Тех, кто говорит, что у них много родни, сразу отправляют восвояси.

— Почему? — встряла журналистка.

— Откуда я знаю! — пожала плечами Жанна. — Может, сложнее выездную визу оформлять? Или, например, иностранцы боятся, что вслед за танцовщицей примчится толпа ее братьев и сестер?

— Ну, а потом? — дрожала от нетерпения Тася.

— Ну, потом заставляют раздеться. Полностью. Что-то типа медкомиссии. Проверяют грудь, кожу, нет ли шрамов, родинок, хорошие ли волосы на голове, смотрят рот, все ли зубы целы, измеряют фигуру.

— Кто проверяет все это, мужики?

— И мужики там тоже есть. — Жанна нервно затянулась сигаретой. — В белых халатах, как доктора. Но на докторов не похожи. Потом включают музыку и заставляют танцевать. Сначала танец живота, потом медленную мелодию. Потом рок-н-ролл.

— Ну и как ты?

— Станцевала. — Девушка равнодушно пожала плечами.

— Это мы в колонии намайстрячились, — гордо пояснила Тася журналистке. — Найдем по радио какой-нибудь забойный музон и отрываемся… Там все от наших плясок на ушах стояли. Видишь, пригодилось!

— Потом еще я сидела и долго ждала, пока запишут мои документы, напечатают контракт, выдадут талон на проживание в гостинице…

— Ух ты! — восхитилась Тася. — И гостиница, и контракт! Отлично! Сразу видно, что фирма солидная. Ох, Жанка, повезло же тебе, будешь как белый человек работать. Вот бы и меня тоже взяли!

— Без тебя я не поеду! — решительно заявила подруга. — Одной мне там делать нечего.

— Не боись, подруга, прорвемся! — заверила Тася. Внезапно она повернулась к журналистке: — Слушай, а давай ты тоже с нами, а? Мы втроем знаешь какой силищей будем, вся Европа задрожит! И пусть только кто посмеет нам слово поперек сказать!

— Я… Вообще я не знаю, я… — Журналистка не ожидала такого напора. — У меня мама здесь одна… И вообще, парень есть… Но я подумаю.

— Чего там думать! — фыркнула Тася. — Фирма надежная — ужас! Сама смотри, контракт — это ж какая юридическая сила! На Западе без контракта никуда. А если уж они в Москве для девчат гостиницу снимают, то это уж совсем железобетонно. Смотри, потом локти кусать будешь!

— Ну, не знаю… — мялась журналистка.

— Ой, хоть бы меня взяли! — застонала от нетерпения Тася и тут же захихикала: — Я согласна даже с их главным переспать, только бы меня приняли…

И, словно услышав ее обещание, широкоплечий парень выкрикнул в уже изрядно обмелевший коридор:

— Турчак есть?

— Есть! — закричала Тася и свободной походкой, изо всех сил виляя тощими бедрами, прошествовала в зал.

Ее не было очень долго — это был хороший знак… Жанна молча курила сигарету, сидя на подоконнике. Журналистка пыталась раскрутить и ее на беседу, но та отмалчивалась или отвечала односложно. Наконец репортерша поняла, что шансов поймать рыбку в мутной воде больше нет, и смылась домой писать репортаж.

Тася явилась из просмотрового зала через полчаса. Ее простенькое лицо с густым макияжем, призванным замаскировать задорные веснушки, лучезарно сияло.

— Жанка! Взяли! — заорала она и повисла на шее подруги, дрыгая от восторга ногами.

Та с облегчением выдохнула и улыбнулась — ее лицо постепенно утратило свои жесткие черты, помягчело и стало трогательно красивым, а едва наметившиеся ямочки на щеках придали ему лукавый оттенок.

— Я уже думала, что ты устроила там скандал, — сказала она, обнимая Тасю. — Ну что, едем?

— Едем! — Тася запрыгала от счастья, хлопая в ладоши, как ребенок. — Едем! Едем! Едем!

 

Глава 19

Палящее солнце Эллады к вечеру растеряло весь свой яростный жар, стало добрее. Оно уже не прожигало землю насквозь, иссушая ее прямыми лучами, а косо ложилось на белые дома, подкрашивая деревья розовато-золотым светом. Кобальтовое небо постепенно поблекло, точно старый василек, долго стоявший в вазе. Море тихо наползало на берег, с шуршанием откатывалось назад, увлекая за собой мелкую песчаную взвесь.

Древние Салоники готовились к наступлению вечера. В барах и ресторанах зажигались огни, официанты протирали столы и расставляли в вазах свежие цветы, музыканты выносили на эстраду свои инструменты.

Директор балет-шоу «Астрея» (что значит по-гречески «звездная дева» — в честь древней богини), пожилой волосатый грек с мягким брюшком и двумя пучками жгуче-черных волос, торчащими из ноздрей, придирчиво осматривал зал своего заведения. Все должно быть на высшем уровне! Никаких липких пятен от пролитого ликера на столах, никаких пыльных занавесок, никаких заразных проституток у него в заведении никогда не будет!

Реклама балет-шоу господина Ставракиса гласила: «Лучшие русские звезды балета — для вас!» Естественно, никаких звезд балета, достойных блистать на сцене Мариинки или Большого, здесь, во второразрядном греческом кабаке, и в помине не было. А были там обыкновенные русские девушки, может, только чуть стройнее и личиком покрасивее, чем в портовых кабаках, полных дешевых и старых шлюх со всего света.

Господин Ставракис гордился тем, что у него заведение, как когда-то говорили в Союзе, высокой культуры обслуживания. Потому и цены в нем были чуть выше, чем в аналогичных борделях по соседству. Но не подумайте, что у Владимироса Ставракиса обыкновенный бордель, а то он, не дай Бог, обидится на вас и прикажет своим амбалистым охранникам, у которых шея венчается сразу кепкой, а кулаки служат вполне адекватной заменой голове, вышвырнуть вас на улицу. Впрочем, это произойдет лишь в том случае, если вы бедны как портовая крыса или не являетесь клиентом шоу. Однако если вы русская балет-звезда, то не рассчитывайте, что вам удастся так просто порвать со своим хозяином и вы пойдете себе куда вам надо. Охранники девушек, Паша из Ростова-на-Дону и Сема из Череповца, так умело отметелят вас через мокрое полотенце, что вы будете стонать и терять сознание от боли, а наутро не обнаружите на своем теле ни единого синяка — вот что значит высокий класс охраны! А вечером вас снова погонят на сцену, где вы будете задирать ноги перед толпой жадно облизывающих губы греков, и каждый из них будет тайно прикидывать, кого из «балеринок» он закажет себе на ночь.

Когда солнце стремительно валилось в черную бездну ночи и город зажигал неоновые огни, в гримерке за кулисами балет-шоу «Астрея» полным ходом шли приготовления к вечернему представлению. Вяло переругиваясь, девушки гримировались, спорили из-за помады, из-за грима, из-за сценических костюмов. Наряды, сконструированные таким образом, чтобы их можно было сбросить одним движением руки и остаться в чем мать родила, свежие и отутюженные, уже ждали своих хозяек.

О, это были роскошные наряды, заказанные по специальным эскизам лично самим господином Ставракисом в самих Афинах. Много блесток, много золота, много серебряных кружев и стразов, много фальшивых драгоценных камней. Жена господина Ставракиса, пожилая обрюзгшая дама с серебряными прядями в чернильных волосах по имени Минона, лично следила, чтобы девушки содержали свои костюмы в идеальном порядке, и устраивала разнос этим «неряшливым русским», которые вечно пачкали дорогие вещи кетчупом от быстрых перекусов между номерами, помадой и собственным потом.

Сын господина Ставракиса, Тео Ставракис, тридцатилетний тощий мужчина с угольно-черными усами, похожий на жука, тоже участвовал в семейном бизнесе. Он часто летал в Россию для отбора самых хороших девушек в свое шоу, лично ставил номера с танцовщицами и следил за дисциплиной в их рядах. Младший Ставракис когда-то по нелепому стечению судьбы целых полгода проучился в балетной школе в Лондоне и потому считал себя крупным специалистом в хореографии и выдающимся танцмейстером. Правда, из балетной школы он ушел по профнепригодности (на самом деле еще и из-за собственной сексуальной распущенности — он был гомосексуалистом), тем не менее семейный бизнес ему удалось поднять на достаточно высокий уровень.

Что такое была «Астрея» еще пять лет назад? Грязная забегаловка в квартале красных фонарей Лададики, где вечно терлись чумазые шлюхи из Марокко и Румынии. А теперь это роскошное заведение с европейской кухней, европейским сервисом и европейскими ценами. И сотворил все это чудо Тео Ставракис! И русские девушки! После перестройки из бывшего Союза побежал сначала робкий ручеек, а потом широкая река красивых и дешевых женщин. Русские были выносливы, как лошади, красивы, как мадонны, и тихи, как Эгейское море в штиль. Им можно было бы и не платить вовсе (ведь у них по приезде забирали загранпаспорта будто бы для оформления вида на жительство, а потом говорили, что паспорта им не нужны, ведь визы в них давно просрочены), но Ставракис-старший все же платил своим танцовщицам.

Девушкам платили по триста долларов. На словах. Но ведь и еда, и косметика, и содержание «балерин» стоили больших денег! Поэтому примерно половину этой суммы Ставракисы забирали себе «за содержание». Оставшиеся деньги хранились лично у главы фирмы в семейном сейфе. В принципе любая девушка могла бы забрать свои деньги и что-нибудь купить на них, однако отчего-то эти странные русские девушки предпочитали исчезать из «Астреи» незаметно, без денег и документов. О, эта загадочная русская душа!..

Кое-что девушкам перепадало и от клиентов. Мужчины, остававшиеся в комнатах на ночь, осыпали танцовщиц щедрым дождем из долларов и драхм. Семьдесят пять процентов этого дождя забирал себе хозяин заведения, делясь ими с охранниками. На оставшиеся гроши работницам предлагалось, как говорится, ни в чем себе не отказывать. И это еще по-божески! Ведь в других, менее элитных «шоу», койки девушек, представляющих живой товар, всю ночь «утюжили» и грязные портовые рабочие с иностранных кораблей, стоящих на погрузке в порту, и чумазые крестьяне, спустившиеся с гор в Салоники продать урожай олив и овечий сыр, и мелкие полицейские чины, и таможенники, бесплатно удовлетворявшие свои желания за счет заведения. По сравнению с этими «помойками» балет-шоу Ставракиса было действительно экстра-класса! Публика собиралась в нем довольно разношерстная — преуспевающие служащие, бизнесмены средней руки, обеспеченные туристы, падкие до экзотики. Мелкую заезжую шваль отпугивали высокие цены.

Заведение Ставракиса открывалось в девять, но девушки выходили на подиум только в одиннадцать и до трех часов ночи махали ногами перед блестящими от пота лицами распаленных мужчин. Один номер сменял другой, музыка становилась все живее, а девушки — все обнаженнее. В задних комнатах за сценой танцовщицы подкрашивались и переодевались, чтобы, выбежав на подмостки, скинуть с себя все до последней нитки, вызывая восторженный рев зала.

Иногда понравившихся девушек через официанта приглашали спуститься в зал. За столиком задачей «балерин» было раскрутить клиентов на дорогие напитки. Иногда кто-нибудь из посетителей предлагал перейти к более близкому знакомству, и тогда парочка поднималась в комнату танцовщицы, где гость, если желал того, мог остаться до утра. Отказаться от навязчивого внимания клиентов было нельзя — официанты и охранники сразу же доложат хозяину, что девушка не желает работать. И тогда… Тогда все будет по заведенному сценарию! Вызовут на воспитание Пашу из Ростова и Сему из Череповца. Потом мокрое полотенце — и понеслась душа в рай.

Несомненным плюсом «Астреи», по сравнению с другими подобными «шоу», было то, что здесь действовала защита девушек от излишне возбудимых клиентов, внезапно возжелавших «горяченького», чего-нибудь «экстраординарного» в сексе. Стоило только нажать кнопку вызова возле изголовья постели, как мгновенно в дверях возникали «двое из ларца — одинаковых с лица», Паша из Ростова и Сема из Череповца. Хозяин не любил, чтобы портили его рабочую силу, ведь следующей ночью танцовщицам снова на сцену, в них должен бушевать огонь страсти, и выглядеть они должны как белокожие богини из Северного королевства — никакие синяки на теле не допускались!

Именно такой синяк на бедре в данный момент замазывала тональным кремом белокурая Тася. Она стояла перед зеркалом в одном белье, поставив сухощавую ногу на туалетный столик, втирала в желто-фиолетовую кожу крем и ругалась. А когда Тася ругалась, она забывала о приличиях и орала своим звонким голосом во всю ивановскую…

— Слушай, тише, а? — болезненно морщась от резкого голоса подруги, попросила Жанна. Она примеряла на себя платиновый парик для номера «Снежная королева» (танец в белых одеждах, сверкающих серебристыми блестками, в боа из снежных перьев неизвестной птицы и в короне на голове. К концу номера на танцовщице остается только одна корона.). — Хочешь опять выяснить отношения с Семой?

— А мне плевать! — горячилась Тася, натягивая колготки, в которых ее ноги блестели, точно у целлулоидной куклы. — Я не обязана перед ним расстилаться! Сволочь! Какой-то паршивый надзиратель будет мне указывать! Ты слышала, а? А мои двадцать пять процентов? Где мои законные двадцать пять процентов, я его спрашиваю? И знаешь, что он мне ответил?

— Что? — равнодушно осведомилась Жанна, покрывая лицо густым слоем белил.

— Он расстегнул свою ширинку, достал свой член и сказал: «Вот твои двадцать пять процентов». А если хочешь, говорит, будут и все сто!

— А ты?

— А я что… Не сомневайся, я ему тоже ответила достойно. Развернулась, задрала юбку и показала ему голую задницу. Говорю, а это видел?

— А он? — Жанна улыбалась через силу. Над враждой Таси и охранника Семы смеялась вся «Астрея». До сих пор усилиями обеих сторон война продолжалась в рамках приличия. Теперь же она грозила выйти из рамок — Сема забрал у Таси даже мизер, причитающийся ей с клиента, мотивировав это тем, что на нее слишком долго не было спроса и она не работала в полную силу.

Тася тяжело вздохнула:

— Он… Он заржал и сказал, что так часто это видел, что ему уже давным-давно надоело. А я в ответ обещала пожаловаться хозяину. И знаешь, что он мне на это заявил?

— Ну?

— Что много здесь, в «Астрее», таких хитрожопых было. Только все они куда-то со временем деваются. А он, Сема, остается.

Девушки замолчали.

— Думаешь, он их… — Жанна выразительно не закончила фразу.

— Не знаю, — поняла ее с полуслова Тася, — Люся из Харькова мне однажды рассказывала. — Она снизила голос до интимного шепота. — Ну, ты сама знаешь, Люся у нас старожилка, все про всех знает… Это происходит так: девушка идет в магазин или просто прогуливается, а потом внезапно исчезает. В заведение не возвращается. И трупа ее нигде нет. Хозяин — молчок, ни в полицию, никуда не заявляет. Зачем ему лишние хлопоты, вдруг полиция вздумает прикрыть заведение? Да и кто девушку искать будет? Родных никого, друзей нет… Никого это не колышет! Через неделю на место выбывшей прибывает из России другая…

— Так неужели их всех…

— Говорят, — глаза Таси испуганно заблестели, — говорят, что хозяин просто продает строптивую девушку туркам или арабам по сходной цене, а те увозят ее в бордель в Турцию или в Африку. И все, концы в воду, как говорится. Оттуда, сама знаешь, не возвращаются…

— Знаю, — мрачно подтвердила Жанна. — Но хозяин несколько раз предупреждал нас, чтобы поодиночке не ходили по городу, особенно вечером. Затолкают в машину — и поминай как звали. Думаешь, они заранее с ним договариваются?

— А как же! — уверенно подтвердила Тася. — Рука руку моет. Это он просто старается, чтобы другие с его товара не разбогатели. У них же цивилизованный бизнес! Один продал, другой купил. Это ведь только мы бесправные, безденежные, бездокументные…

Дверь в гримерку отворилась. На пороге, довольно скаля зубы, стоял жирноватый парень, пугающий не столько своей силой, сколько весом. Этот был Сема из Череповца. На фоне хрупких девушек он выглядел как дикая горилла из голливудского блокбастера.

— Ну что, готовы? — спросил Сема, ухмыляясь во весь рот. — Шевелите своими задницами, слишком долго копаетесь. Если опоздаете к выходу, обе ничего не получите за этот месяц.

— Мы и так ничего не получаем! — огрызнулась Тася. — Так что иди… сам знаешь куда!

— Что? Недовольные? — Сема сделал угрожающий шаг вперед и напряг выпуклый бицепс на руке. — А ну пошли!

— Сейчас, Сема, сейчас, — примирительно произнесла Жанна, закрывая собой подругу. — Не видишь, мы почти готовы, дай хотя бы припудриться.

Охранник еще раз угрожающе хмыкнул и исчез за дверью.

— Слушай, ну что тебе за охота злить его? — устало спросила Жанна, надевая на голову серебристую корону, украшенную стразами, которые ослепительно сверкали в электрическом освещении, точно настоящие бриллианты. — Все равно этим ничего не добьешься.

— Так хоть душу отведу! — мотнула головой Тася. Ее кудряшки на голове задорно вздрогнули и встали вокруг головы, как нимб. — Ты думаешь, я долго терпеть его буду? Ничего подобного… У меня есть один план…

Она наклонилась к подруге и понизила голос, будто речь шла о чем-то секретном.

— Я знаю, где Ставракис хранит наши деньги, — тихо произнесла Тася. Чуть помолчав, она добавила: — И свои тоже… У него сейф стоит в спальне, вмурован в стену. А за стеной кладовка. Знаешь, что я придумала… Можно из кладовки просверлить стенку, она тонкая, забрать деньги и дать деру. Сигнализация не сработает, она действует только на открытие дверцы с шифром.

— И далеко ты уйдешь? — иронически хмыкнула Жанна. — Без документов-то!

— Документы, может быть, лежат там же… Все равно, нам бы только до нашего посольства в Афинах добраться, а там наши помогут, отправят на родину.

— А если не помогут? — с сомнением произнесла Жанна. — А что, если скажут, что ничего знать не хотят, и отдадут обратно в рабство к Ставракису?

— Этого быть не может! — категорически заявила Тася. — Думай, что говоришь, это ж наши!

Жанна покачала головой. Из зала уже доносились переливы нежной музыки и жидкие аплодисменты гостей, собравшихся поглазеть на «рашен герлз».

— Знаешь, я теперь никому не верю, ни вашим, ни нашим, — тусклым голосом произнесла она. — И вообще, хватит трепаться, пошли работать! Деваться-то нам с тобой больше некуда. Только на сцену…

И Тася, вздохнув, выпорхнула в двери, легкая и красивая, точно бабочка-однодневка, не ведающая того, что скоро наступят долгие холода…

Едва надоедливый клиент убрался восвояси, оставив чаевые на столике возле постели, Тася прокралась по коридору в соседнюю комнату и осторожно тронула подругу за плечо.

Жанна уже спала крепким сном. От нее тоже только что ушел «гость». Это был постоянный уважаемый клиент, член салоникийского муниципалитета по имени Фанус Ангелопулос. Чиновник бывал в «Астрее», как правило, раз в неделю, по субботам, всегда был щедр, всегда заказывал много напитков и себе, и девушкам, всегда выбирал на ночь только Жанну, всегда вел себя тихо и очень прилично и всегда уходил перед рассветом, чтобы, не дай Бог, не встретиться с кем-нибудь по пути из заведения. За это все Ангелопулоса очень уважал хозяин шоу, его давний приятель, и порой даже давал ему предпраздничную двадцатипроцентную скидку.

Ангелопулосу очень нравилась русская девушка с французским именем Жанна. Она говорила не очень много, улыбалась совсем редко и потому казалась шестидесятилетнему греку надежной и верной. Фанус давно уже предлагал Жанне перебраться к нему на виллу — после смерти жены грек жил один, не смея осквернять семейное жилище связями со случайными женщинами. Он даже обещал девушке оформить греческий паспорт, тавтотиту, обещал ей купить машину-кабриолет и подарить много одежды. Таким образом, господин Ангелопулос планировал убить сразу же двух зайцев: избавиться от своей экономки, старой и сварливой гречанки, и приобрести постоянную любовницу, очень красивую и скупую на слова — сочетание весьма ценное в его глазах.

— Ну, что же ты? — не раз спрашивала Тася свою подругу. — Чего тянешь? Это же уникальный шанс! Такой шанс выпадает только раз в жизни. Сначала поселишься у него, отдохнешь хорошенько, и Фанус к тебе привыкнет, а потом потребуешь, чтобы он на тебе женился. Станешь госпожой Жанной Ангелопулос.

Жанна тихо покачала головой:

— Я уже однажды требовала, чтобы на мне женились… Целых два раза. И знаешь, чем это закончилось? Ну, я тебе рассказывала…

— Но это же совсем не тот случай! — даже застонала Тася, негодуя от упрямства подруги. — Вот увидишь, он женится!

— Ты же знаешь, что греки женятся только на гречанках, — заметила Жанна. — Даже если они страшные и старые. Исключения, может быть, и случаются, но я не могу рассчитывать на исключения, мне нужно бить наверняка. И потом, разве я могу оставить тебя одну? Как же я без тебя… Нет, вместе приехали, вместе и уедем отсюда!

Тогда Тася даже захлюпала носом от проникновенных слов подруги, а Фанус Ангелопулос все продолжал приходить в «Астрею» по субботам и оставлять там часть своего еженедельного жалованья вместо того, чтобы иметь все удовольствия не выходя из собственной постели и почти бесплатно.

И в эту ночь он вновь предлагал девушке перебраться к нему, обещая выкупить ее у Ставракиса. Жанна обещала подумать…

— Слушай! — горячо зашептала Тася на ухо подруги, едва та неохотно разлепила смеженные сном веки. — Удобный момент! Хозяин с Миноной задержался на юбилее у своего приятеля. Тео уехал в Афины по делам. В доме, кроме Семы и Паши, никого нет.

— Ты с ума сошла! — недовольно проговорила Жанна. — Если хозяин вернется и увидит, что сейф взломан, он поднимет на ноги всю полицию, и мы через полчаса окажемся за решеткой.

— Он не вернется! А если и вернется, то ничего не заметит, все продумано до мелочей. Мы инсценируем ограбление! Я возьму ботинки Семы, пройдусь в них через обеденный зал и сцену, чтоб были видны мужские следы. Потом взломаем кладовку, рассверлим стену, заберем деньги и паспорта и спрячем их в доме. Они не будут нас искать, потому что еще несколько дней мы никуда не денемся, а следы будут вести наружу! Мы останемся здесь же на время. И только когда весь шум стихнет, дадим деру… Нас даже искать не будут, подумают, что арабы украли! Не понимаю, ты хочешь вернуться домой или нет? Или, может быть, ты решила согласиться на предложение Фануса? Выбирай!

— Не знаю. — Жанна окончательно очнулась ото сна. — Не знаю, что выбрать. И здесь оставаться больше нет сил, и к Фанусу в наложницы не хочу, и дома меня тоже никто не ждет.

— Брось ты! — Тася горячо встряхнула руку подруги. — Не забывай, мы же будем с деньгами! С бабками нам всюду будут рады! Сначала поедем к моим, в Кемерово, к папке моему, затем к тебе, в Выдру, а потом осядем где-нибудь в городе. Заведем себе приличное дело, а? Ну, решайся, Жаннуся, миленькая, ну?

— Ладно…

Тася тихо взвизгнула и восторженно сжала кулачки.

Жанна приподнялась на постели и посмотрела на часы. Скоро совсем рассветет, нужно торопиться.

Она встала, переоделась в свою «гражданскую» одежду — тонкие брюки и блузку навыпуск и решительно сказала: «Пошли!» Но уверенности в том, что их ждет удача, у нее не было.

В субботу, по своему обыкновению, Фанус Ангелопулос надел свой лучший светлый костюм и отправился в «Астрею». Он предвкушал приятный вечер. Хорошая еда и скромные удовольствия ему были обеспечены.

В балет-шоу все было как обычно: русские «звезды» танцевали перед посетителями в костюме Евы, полуодетые девушки, не занятые в номере, бродили по залу и подсаживались к гостям, раскручивая их на спиртное и ненавязчиво предлагая свои прелести.

Фанус сел за свободный столик и стал наблюдать за танцем. Вообще-то он знал наизусть все номера шоу, как и «балерин», выступавших в них, но следил за представлением с нескрываемым интересом. Его всегда возбуждали эти девушки со снежной кожей и странной привязчивой душой. До этого у него жили две русские любовницы, и у грека оставались после них самые приятные воспоминания.

Первая любовница Ангелопулоса погибла в автокатастрофе, и он до сих пор не мог забыть ее. Она была такая нежная и, кажется, вполне искренне его любила… Вторая внезапно тяжело заболела, и ее пришлось поместить в больницу для бедных, где она умерла через год. Не подумайте только, что Фанус забыл о бедной девушке, как только она занемогла. Он приходил в ней раз в неделю, по пятницам, приносил ей фрукты и немного вина, чтобы приободрить ее, обещал забрать из больницы, как только она поправится. Но девушка не поправилась. Она умерла, и Ангелопулос очень долго вспоминал о ней. Он даже однажды хотел прийти на ее могилу и оставить там букет цветов, но не пошел. Все-таки он был не так молод, как раньше, и посещение кладбища могло слишком сильно взволновать его чувствительное сердце.

На целый год, пока его русская подруга болела, Ангелопулос никого не приглашал на вакантное место любовницы и домоправительницы, разве что приходил раз в неделю в «Астрею», чтобы немного расслабиться в конце рабочей недели. Он ждал, вдруг Бог совершит чудо и направит в его объятия прелестную цветущую девушку с глазами, похожими на переспелые маслины, и с влажными губами, сладкими, точно сок винограда. И Бог, любя Фануса (Фанус всегда посещал церковные службы и был довольно щедр на подаяния), совершил это чудо, и третья девушка собиралась войти в его дом, чтобы усладить его закатные дни… Сегодня она обещала дать ему окончательный ответ, и грек нисколько не сомневался, что ответ будет положительным…

Но один номер сменялся другим, музыка то затихала, то вновь разгоралась, как тлеющий костер, а Фанус все не видел той девушки с глазами, похожими на переспелые маслины, которая неделю назад твердо обещала составить его счастье. Он даже подозвал официанта, будто бы для того, чтобы заказать себе ужин, а на самом деле — чтобы расспросить его, почему так долго не начинается его любимый номер «Снежная королева».

— К сожалению, девушка, которая исполняла этот номер, серьезно заболела, — с вынужденной улыбкой промолвил официант и добавил: — Хозяин уже подыскивает ей замену.

Фанус был удивлен и расстроен. Что такое, чем он прогневил Бога? За что Бог, едва отдав в его объятия девушку с глазами, похожими на переспелые маслины, сразу же забрал ее у своего верного прихожанина? Грек недовольно поморщился. Одна девушка заболела, умерла, теперь другая? Не преследует ли его, Фануса, злой рок?

— Можно мне ее видеть? Где она? — спросил он официанта. Грек хотел убедиться, что его не обманывают. Может быть, девушка уже умерла, зачем же тогда лелеять ненужные надежды и молиться в церкви о ее здравии?

Официант отрицательно покачал головой и пробормотал что-то невразумительное насчет хозяина. Но Ангелопулос знал, что можно делать в свободной Греции, а что нельзя. Он показал официанту краешек купюры.

— Она будет твоя, если ты дашь мне поговорить с ней. И хозяин ничего никогда не узнает. Зачем ему знать, Никас?

Увидев крупную купюру, официант даже изменился в лице.

— Пойдемте, я провожу вас к девушке, которую вы выбрали, — громко предложил он, чтобы слышали другие официанты. — Если она свободна, она с удовольствием познакомится с таким уважаемым человеком, как вы…

Оглядываясь, официант прошел во внутренние помещения, за сцену. Фанус рысцой трусил за ним. Ему важно было выяснить, что девушка не в больнице, а в заведении. Видно, немножко прихворнула, обычные женские недомогания, наверное, лежит в своей постели с мокрым полотенцем на голове и стонет от жары.

Но вместо того, чтобы подняться в комнаты девушек, официант спустился по витой лестнице вниз. Тяжелый сырой воздух подземелья пахнул в лицо посетителю, и тот немного испугался. Зачем этот глупый Никас привел его в винный погреб? У Фануса самого есть погреб на вилле, и он тоже не очень любит там бывать. Винный погреб отчего-то напоминает ему могилу…

Толкнув тяжелую дубовую дверь, Никас щелкнул выключателем и прошептал:

— Только пять минут, господин! Боюсь, что хозяин будет недоволен.

Ангелопулос сделал шаг вперед и испугался. На подстилке в темном углу внезапно зашевелилось что-то смутное и страшное, испуганно блестя в темноте серебряными белками глаз. Неужели собака? Грек недолюбливал собак. И он не понимал, почему официант привел его сюда.

Но «собака» неожиданно протянула к нему руки и прошептала на ломаном греческом языке:

— Пожалуйста, Фанус, спаси меня… Забери меня отсюда, я согласна на все…

В этом избитом, израненном существе, все тело которого было в кровоподтеках, а лицо заплыло от ударов, посетитель с трудом узнал ту самую девушку с глазами, похожими на влажные маслины, и губами, сладкими, как виноград. Ту самую, о даровании которой он еще недавно молил Бога.

И Фанус вздохнул с облегчением. Значит, все-таки Бог не оставил его своей милостью, его «Снежная королева» жива! Правда, здоровой назвать ее никак нельзя…

— Конечно, Жанна, я заберу тебя отсюда! — сказал Фанус, гладя по голове девушку, от изнеможения уже не встававшую с подстилки. — Что случилось?

— Меня оклеветали! — рыдая, проговорила девушка, протягивая к нему дрожащую руку. — Кто-то украл у хозяина деньги, и он почему-то подумал на меня. Меня избили и бросили сюда. Здесь так холодно…

— Хорошо, я поговорю с Владимиросом, он мой друг, — кивнул Фанус. — Он согласится отдать тебя мне.

Девушка, плача, прижала его руку к лицу, и Фанус почувствовал на коже влажное горячее прикосновение ее разбитых губ.

«Нет, кажется, Бог определенно заботится обо мне, — подумал он, чувствуя, как от умиления защипало в носу. — Это ничего, синяки быстро сойдут. Зато теперь Ставракис много за нее не потребует, она в таком состоянии… Тысяча-другая драхм, не больше. Больше я ему не дам!»

И от предстоящей экономии в девять тысяч драхм Фанус расплылся в довольной улыбке. Да, его Бог определенно заботится о нем!

 

Глава 20

В последнее время Жека выглядел озабоченным. Его надутый вид выдавал хронически плохое настроение, которое он предпочитал срывать на любовнице. Алла только тихо удивлялась: что творится в последнее время с ее ненаглядным? Куда делся тот утонченный, рафинированный интеллигент, нежный и изысканный в любви, который покорил ее несколько месяцев назад? Откуда вместо него появилось капризное, вечно раздраженное чудовище, с грязными ругательствами на устах, демонстрирующее откровенное презрение? А ведь она для него была готова на все! Или почти на все…

Причина дурного настроения белокурого красавчика объяснялась очень просто — ему позарез нужны были деньги. И не просто какая-нибудь мелкая сумма типа «до получки», а большие деньги!

Дело в том, что Жека разбил свою машину. Катая в пьяном виде девчонок по Серебряному Бору, в темноте он врезался в огромный джип, в котором на заднем сиденье возилась парочка. Из джипа выскочил здоровенный амбал с пистолетом в руках и потребовал от невнимательного водителя денежной компенсации. Этот тип отобрал у Жеки права, узнал, где он живет, угрожал ему — пришлось выложить кругленькую сумму за то, чтобы его оставили в покое! А еще разбитая собственная машина, которая, как изящно выразился мастер из автосервиса, теперь годится «только на запчасти»…

Проблема заключалась в том, что Жека не мыслил своего существования без машины! Без своего железного друга он чувствовал себя неполноценным. Его унижала необходимость ездить на метро, таская в карманах мелочь, талоны и жетоны, его раздражали толпы на эскалаторе в час пик, то и дело вспыхивающие перебранки в вагоне… Ему срочно нужен был новый автомобиль! И не какая-нибудь подержанная «шестерка», а что-нибудь приличное.

Жека стал раздумывать, где можно достать денег. На работе он не получал столько, чтобы покупать дорогие машины, а желающих ссудить ему необходимую сумму не находилось. Он попробовал было выпросить сколько-нибудь у своей богатой подруги, хотя прекрасно знал, что, кроме пары сотен долларов в ее кармане, наскрести нельзя, — и, конечно, безрезультатно! Алла сказала, что все деньги у мужа и она сможет раздобыть разве что тысячу баксов, не больше.

Жека ездил на метро и раздражался. Пересаживался на автобус и бесился еще больше. В троллейбусе его била нервная дрожь. В трамвае он боялся придушить кого-либо из пассажиров. Эта богатая сучка, которая гордо демонстрировала список своих драгоценностей, хранящихся в сейфе банка, даже не желает ему помочь! Да если посчитать, сколько она должна ему за то, что он тратит время на нее вместо того, чтобы развлекаться в компании молодых и привлекательных девчонок, то…

Вдруг физиономия Жеки расплылась в блаженной улыбке. Его затопила волна робкого предчувствия. Совсем близко замаячила и покупка нового автомобиля и все связанные с этим приятные хлопоты. Внезапно открывшимся ему источником финансирования стало воспоминание о том, каким образом он познакомился с Аллой, кто организовал ему это знакомство и кто оплачивал их отношения. Пожалуй, эти люди способны дать ему большее. Но только в одном случае!

Вечером того же дня Жека встретился с одним из тех, с кем иногда выходил на связь, чтобы сообщить, что никаких известий в интересующем деле нет и что он держит ситуацию под контролем. Это был набычившийся тип с короткой стрижкой, известный под кличкой Пепел. Разговор состоялся в машине Пепла, припаркованной в тихом переулке возле метро.

— Да я клянусь тебе, Пепел, — волнуясь, втолковывал недоверчивому заказчику Жека, — она мне сказала, что ее подруга недавно звонила ей… Они даже должны были встретиться на той неделе. Но что-то у них сорвалось. Сто процентов — она в Москве!

— А доказательства? — лениво пожевал губами Пепел. — Доказательства где?

— Какие еще могут быть доказательства? — горячился Жека. — Мне сказали — я сделал то, что мне сказали… Уговор был на пять штук, если дело выгорит. Я свою работу сделал, дело на мази.

Пепел лениво почесал за ухом и тупо повторил:

— Это еще доказать надо.

— Сто процентов, верняк!.. — врал Жека. — Да я сам слышал ее голос в телефонной трубке. — Он даже ста немного пересаливать.

— Ладно… — Его собеседник тяжело задумался. — Давай вали пока отсюда, я сообщу кому надо…

— А деньги? — Жека забеспокоился.

— Бабки твои подождут! А ты пока попробуй узнать, где эта баба обретается. В нагрузку. — И он нагло хихикнул.

— Ну, что у тебя?

— Она в Москве. — Пепел застыл в дверях. В полумраке красной точкой тлел огонек сигареты. — Фармацевт сказал, что слышал их разговор по телефону.

— А не врет?

— Он? Да ты что! Он уже от страха, наверное, уже не раз штаны намочил.

— И где она?

— Он не знает. Обещал разузнать. Просит денег, что обещали.

— Сколько?

— Пять штук.

— Во-первых, ему обещали, если только дело выгорит, а во-вторых, он еще не заработал… Ладно, иди, я подумаю пока…

— Что ему передать?

— Пусть работает дальше… Может быть, мы даже ему поможем. Как? Разговорим его приятельницу, так что она сама все выложит на блюдечке с голубой каемочкой. А потом и свою подругу к нам приведет…

— Да ну? — Пепел расплылся в улыбке.

— Увидишь!

Губ его собеседницы улыбка не коснулась.

На следующий день они вновь встретились на том же месте, сели в машину. Пепел вкратце рассказал, что требуется.

— Ты что? Совсем очумел? — выслушав его, взвился Жека. — Я в такие игры не играю!

Пепел хмыкнул с мрачной улыбкой на лице. Его физиономия сохраняла каменное спокойствие.

— Я выхожу из дела, и бабки мне твои не нужны! — продолжал возмущаться Жека. — Это под статью подходит! Посадить меня хочешь?

Пепел выразительно молчал. Когда Жека наконец затих, исчерпав запас гневных слов, он потихоньку вытащил из кармана куртки холодно блеснувший пистолет:

— Это видел?

Жека испуганно дернулся и боязливо подвинулся на сиденье.

— Если откажешься, поближе познакомлю… А если согласишься — получишь в два раза больше, чем обещали, десять штук. Ну? — Пепел выразительно взвел курок.

На Жеку красноречиво смотрело черное бездонное дуло, похожее на расширенный зрачок. Аргумент был неотразим.

— Ну, я не знаю, — замямлил парень. — Прикинь, Пепел, неохота мне на нарах париться. Я ж вам решил услугу оказать, подзаработать хотел малек, а ты меня под статью подводишь… Так не пойдет!

— Я не понял, — смакуя слова, врастяжку проговорил Пепел. — Ты согласен или нет?

Черный зрачок дернулся было в сторону Жеки.

— Да! — быстро ответил тот. — Да!

— Ну, тогда обговорим детали завтра… А сейчас гони мне ключи от своей хаты, я пришлю ребят, чтобы они все подготовили… Наша пресс-хата пока занята, а новую нет времени готовить. Пока у тебя обоснуемся… Ну, слушай…

— Послушай, — с придыханием произнес он в телефонную трубку. — Мы так давно не были вместе целую ночь. Может быть, ты скажешь мужу, что заночуешь сегодня у подруги?

Его голос звучал так нежно, так ласково. Он обволакивал Аллу, парализовал ее волю, лишал способности сопротивляться. Уголком сознания, еще свободным от колдовских чар, она вспомнила недавнюю ссору из-за того, что отказалась попросить у мужа денег. И с чего это вдруг он стал таким ласковым? Что ему нужно от нее?

— Ну, киска, я так скучаю! — влюбленно проворковал Жека.

Нет, она решительно не могла противиться его обаянию. Этот красавчик имел над ней такую власть!

— Хорошо, — быстрым шепотом пробормотала она в трубку. — Мой муж с понедельника уезжает в командировку… Я приглашу для Сережки няню.

— Жду, моя красавица, в нашем гнездышке! — пропел он, и связь оборвалась.

Несколько дней Алла с нетерпением ждала, когда закончатся бесконечные выходные и настанет понедельник. Собирая мужу чемодан для поездки, она представляла себе одну из тех незабываемых ночей, после которых так сладко кружится голова и дрожат ноги… Она заплатит Сережиной няне вдвое больше, чтобы та даже не заикалась мужу о том, что хозяйка отсутствовала дома во время его командировки… Она наденет новое розовое платье с открытой спиной, купленное специально для этого случая в бутике. Может быть, они пойдут в казино — отметить таким образом свое полугодовое знакомство. Ведь именно в казино они и встретились полгода назад…

И тут она обескураженно подумала, что, как и до их ссоры, она готова на все для него. Абсолютно на все! А он?

Алла тяжело вздохнула и понурила голову. Отчего-то стало грустно.

Шевельнулась голубая волна, оттолкнувшись от белого кафеля бассейна, и, пробежав по водной глади, разбилась о противоположный борт. В лазурной воде, точно огромная смуглая рыбина, скользнула быстрая тень и, с шумом расплескивая воду, вынырнула на поверхность. Эта тень оказалась красивой девушкой, чья кожа светилась ровным бронзовым загаром. Купальщица выбралась по лесенке на берег. Со стройного тела стекали потоки воды, округлая грудь вздымалась. Девушка блаженно опустилась в шезлонг и прикрыла глаза темными очками. Золотистая вязь тени набежала на лицо и покрыла его светлыми пятнами. После прохладной воды бассейна палящий полдневный зной почти не ощущался.

Уже почти месяц Жанна жила на белой вилле, защищенной от внешнего мира живой изгородью и двухметровым ажурным забором. Казалось, что после ада последних дней ее внезапно, одним взмахом волшебной палочки перенесли в рай. Раны на теле почти зажили, синяки сошли. Целыми днями она нежилась на солнце, купалась в лазурной воде бассейна, хорошо питалась. Ее молодое крепкое тело быстро приняло былую форму, и только несколько белых полос на спине свидетельствовали о недавней страшной расправе.

О том, что случилось с ней всего несколько недель назад, ей не хотелось вспоминать…

…Поначалу все складывалось так удачно… Подруги достали из тайника заготовленную дрель и набор слесарных инструментов, на который ушло все недельное жалованье взломщиц. В помещении шоу и в пристройке, где жили танцовщицы и охрана, было тихо, все работники спали крепким предутренним сном. Клиенты или уже ушли, или крепко почивали, сморенные спиртным и утомительными постельными упражнениями.

Дверь кладовки поддалась легко — только треснула фанера и несколько белых пластинок краски упали на пол. Спальня старого Ставракиса находилась в боковом крыле большого дома. От комнат, в которых ночевали девушки и охрана, ее отделяло помещение ресторана, служебные помещения и кухня, так что можно было не беспокоиться о том, что кто-нибудь услышит подозрительный шум.

Тася отмерила пальцами то место, где, по ее предположениям, должен был находиться хозяйский сейф.

— Вот здесь! — уверенно сказала она, ткнув пальцем в стену.

— Точно? — прошептала Жанна с сомнением в голосе.

— Верняк! Когда старуха заставляла меня помогать ей в генеральной уборке, я специально все обсмотрела. Здесь!

Содержимое полок — банки с продуктами, консервы, старая посуда, кухонная мелочь — все полетело на пол, и сорванная полка закачалась на одном гвозде. Жанна открыла чемоданчик с дрелью, выбрала из набора сверло.

— Главное — содрать деревянную обшивку, — шепотом инструктировала ее Тася. — Сейф, я видела, обыкновенная жестянка, только что дверца на кодовом замке и сигнализация подключена.

На низких оборотах заурчала дрель, вгрызаясь в стену, взлетела в воздух мелкая белесая пыль.

— Я пока на шухере постою. — Тася скользнула в коридор и, прикрыв за собой дверь, прислонилась к косяку. Огромный дом спал, погруженный в предутренний сумрак.

Еще несколько минут журчания в кладовке — и Жанна просунула свою голову в щель:

— Готово! Давай мешок!

Тася вытащила из кармана джинсов черный полиэтиленовый пакет для мусора.

— Ты пока складывай, а я сейчас! — Жанна скользнула в коридор.

— Ты куда? — шепотом спросила Тася. — Слушай, здесь куча каких-то бумаг, их брать?

— Нет! Главное — деньги и наши документы.

Вскоре Жанна вернулась в кладовку и обнаружила сидевшую на полу в окружении бумаг Тасю, которая лихорадочно просматривала глянцевые книжечки с золотыми гербами на обложке.

— Ну что?

— Не могу найти наши паспорта! — с отчаянием в голосе проговорила Тася.

— Не торопись, спокойнее… Бери их все, не ошибешься.

— Их слишком много, трудно будет спрятать!

В руке Жанна держала пепельницу, полную окурков. Она добыла ее в зале ресторана, где еще не успели навести порядок со вчерашнего дня. Опрокинув пепельницу, она старательно разбросала окурки по кладовке.

— Зачем это? — удивилась Тася, поднимаясь с колен.

— Чтобы подумали, что грабителей было несколько и что это мужчины… Ну что там у тебя?

— Денег примерно полторы тысячи. Нашла наши паспорта!

— Отлично! — прошептала Жанна. — Бросай все в мешок, и пошли.

В это время она зашнуровывала огромные мужские ботинки, на которых легкой пудрой осела сероватая бетонная пыль.

Девушки сложили инструменты и вышли в коридор, плотно прикрыв за собой дверь. В доме было все по-прежнему тихо…

Начинался новый день. На улице уже слепило глаза рассветное нежное солнце, робко приподняв свою золотистую голову над посеребренными пылью купами олив. Улицы города были тихи и безлюдны. Негромко щебетали птицы в листве, радуясь свежести раннего утра.

— Сотри с инструментов отпечатки пальцев и выбрось их на помойку, — приказала Жанна. — А я запутаю след. Жди меня в своей комнате.

Девушки разделились. Жанна в нелепо огромных ботинках направилась вдоль улицы. Возле магазина, где обычно останавливается автобус, идущий в центр города, она села на землю и сняла ботинки. Сунув их в полиэтиленовый пакет, зашвырнула мешок за ограду тенистой виллы и сразу вернулась в дом. Никто ее не видел, и она никого не видела.

Тася сидела на кровати в своей комнате и пересчитывала деньги.

— Тысяча восемьсот долларов и девять тысяч драхм, — сказала она, отрываясь от своего приятного занятия. — Интересно, где эта жирная свинья держит остальные бабки? Ведь он на нас уже озолотился, наверное.

— Может, в банке… — пожала плечами подруга. Она выглядела усталой.

Хотя улов был намного меньше, чем рассчитывали, подруги все же были довольны проведенной операцией. Им удалось проделать все бесшумно и быстро.

— Куда мы спрячем это? — спросила Тася, с жадностью глядя на черный объемистый пакет на кровати.

— В комнатах держать опасно, лучше где-нибудь вне дома, чтобы можно было забрать в любой момент, — задумчиво проговорила Жанна. — Я знаю одно место… Пошли!

Подруги вышли из комнаты.

— Я видела, там одна девчонка из Петербурга хранила наркотики, — прошептала Жанна. — Ее сейчас нет, об этом месте больше никто не знает…

Сверток с деньгами и паспортами был засунут между камнями в саду за домом.

— А сейчас в душ и спать!

Через десять минут подруги уже спали сладким сном в своих постелях. И им обеим снилась вожделенная свобода, ставшая отныне близкой реальностью.

Хозяин с женой вернулись только к вечеру. Но уже днем, когда пришли повара, чтобы приготовить ужин для гостей, обнаружилось, что кладовка взломана. Охранники Сема и Паша дрожали, тучи неумолимо сгущались над их головами. Танцовщицы шушукались, обсуждая, кто мог ограбить хозяина.

Сомнений не вызывало то, что грабитель так или иначе связан с домом, — он прекрасно знал, где находится сейф. Возможно, этим грабителем был кто-то из местных официантов или поваров, но многие из них работали у Ставракиса по нескольку лет и до сих пор не вызывали никаких подозрений. О том, что грабитель или грабители как-то были связаны с балет-шоу, говорил и тот факт, что дверь ресторана, обычно запиравшаяся на ночь, не носила никаких следов взлома. Значит, у преступника был ключ или его ждал сообщник внутри дома.

Никто не знал, какая сумма была похищена из хозяйского сейфа. Строились догадки о миллионах долларов, распространялись слухи о немыслимых драгоценностях хозяйки. Дожидаясь приезда хозяина, охрана так и не осмелилась без приказа вызвать полицию.

Сонливые от недосыпания подруги выслушивали бесконечные пересуды танцовщиц, не участвуя в них. Жанна вообще в женском коллективе слыла молчуньей, а Тася весь день зевала и только кидала злые злорадные фразы насчет хозяина:

— Так ему и надо, жирному борову… Пусть подавится нашими деньгами!

Хозяин прибыл перед самым вечерним представлением, когда девушки уже переодевались в своих гримерных. Физиономия Ставракиса сохраняла мрачное выражение обиженного питбультерьера.

— Смотри-ка, — шепнула Тася подруге, надевая короткую юбочку с кошачьим хвостом и полосатый бюстгальтер, украшенный черной и золотой мишурой наподобие тигриной шкуры (она была занята в «Танце мартовских кошечек»). — Похоже, будто ему отдавили лапу. Если он сообщит в полицию и нас станут допрашивать, мы всю ночь спали и ничего не слышали!

— Я скажу, что Фанус ушел от меня, только когда рассвело, — сказала Жанна, натягивая свой фирменный наряд «Снежной королевы».

— А он не выдаст?

— Нет, я ведь пообещала, что скоро переберусь к нему, он будет молчать. А вот ты как?

— Как-нибудь! — легкомысленно бросила Тася и упорхнула на сцену, оттуда уже доносились завораживающие аккорды музыки.

Было очень жарко. Сгустившаяся к вечеру духота плохо действовала на зрителей. Они вяло хлопали и плохо «заводились». Девушкам приходилось нелегко под беспощадным светом софитов. Тяжелые вентиляторы, медленно ворочавшиеся под потолком, не разгоняли застоявшийся воздух, а, наоборот, точно взбивали его в противную влажную массу, липнувшую к телу. В воздухе носились электрические разряды — чувствовалось приближение грозы.

Жанна за кулисами ждала своего выхода. На душе у нее было тревожно. Какое-то странное чувство, ощущение того, что она забыла что-то важное, не давало ей успокоиться. Хуже всего, что она никак не могла вспомнить, что же именно она забыла. Это что-то важное было связано с тем, что произошло сегодня ранним утром и о чем нельзя было говорить ни с кем, кроме Таси.

Музыка на верхней пронзительной ноте резко оборвалась. «Мартовские кошечки», уже без юбочек и без хвостов, задыхаясь, сбежали со сцены, блестя крупными каплями пота на припудренных носах. Сразу же после танца они должны были спуститься в зал, к гостям. Раскрасневшееся лицо Таси выглядело совсем не весело.

— Чертова жара! — бросила она на ходу Жанне и тревожно добавила вполголоса: — Люська сказала, что обыскивают комнаты девчонок, ищут деньги и паспорта…

Она не успела договорить — из коридора, ведущего в хозяйские покои, появилась шкафообразная фигура Семы.

— Тебя зовет хозяин! — произнес охранник и железными пальцами сжал хрупкое предплечье девушки.

Та тоненько вскрикнула и обернулась к подруге. В ее умоляющем взгляде читался затаенный страх. Но Жанна с первыми аккордами из «Спящей красавицы» Чайковского уже выплывала на сцену.

Она «работала» свой танец и продолжала размышлять о том, что ей сообщила Тася. Обыски — это понятно… Значит, Ставракис решил не обращаться в полицию… Хорошо это или плохо?

В начале танца «Снежная королева» на сцене была надменна и холодна, насколько это было возможно в такую изнуряющую жару, затем постепенно с поднимавшейся ввысь мелодией, которая становилась все более страстной и горячей, ледяная красавица точно таяла. Ее танец с каждой секундой становился все экзальтированнее, все жарче, пока из ледяной королевы она мало-помалу не превратилась в страстную ведьму, катающуюся по сцене в пароксизмах тщательно имитируемой страсти…

«Но зачем пришел Сема?» — размышляла Жанна, механически отрабатывая заученные движения. Ее глаза, интригуя гостей, хищно щурились в зал, она плотоядно облизывалась, как бы выбирая себе жертву, но на самом деле никого и ничего не видела.

«Неужели Ставракис что-то заподозрил? Почему позвали Тасю?» — раздумывала она, сладострастно корчась возле вертикального шеста и поглаживая себя по бокам. Может, хозяин допрашивает всех подряд? Нет, Сема позвал именно Тасю, а ведь «кошечек», выпорхнувших со сцены за кулисы, было целых пять!

«Паспорта!» — мелькнула испуганная мысль, и Жанна поняла, что не ошиблась. Именно в паспортах все дело! Ставракис и его подручные догадались, кто совершил ограбление! Ведь бестолковая Таська вместо того, чтобы взять все документы подряд, выбрала только их паспорта! Сейф вскрыл тот, кому нужны были паспорта! Посмотрели, чьи документы на месте, а чьи пропали, и… Вот дурочка Таська, говорила же ей: бери все! Не послушалась…

Несмотря на жару, Жанна почувствовала, что ее точно окропили ледяной водой. Значит, сейчас, после танца, придут за ней. Отрабатывая очередное движение, она специально отошла в глубь сцены и мимоходом заглянула в сумрак кулис. Ей показалось, что там, скрестив руки на груди, стоит охранник, терпеливо дожидаясь окончания номера. У нее еще есть несколько минут… Вернуться за кулисы — это верная гибель. Что делать? И как же Тася?

Оставался один путь — через зал ресторана… И тогда, вместо того чтобы в последние несколько секунд танца сбросить с себя оставшуюся одежду, Жанна вновь начала одеваться, сопровождая этот процесс соблазнительными телодвижениями. По залу пронесся еле ощутимый вздох разочарования. Танец «Снежной королевы» только начал было поднимать градус зрительских эмоций в зале, перебарывая сонную духоту, как все опять пошло насмарку!

С последними аккордами музыки Жанна была полностью одета. Когда летящий звук мелодии наконец оборвался, она сбежала со сцены в зал.

Молодой грек с огромным носом и блестящими жадными глазами поманил ее крупной купюрой. Улыбаясь вымученной улыбкой, Жанна присела к нему за столик и стала умело кокетничать с клиентом, при этом бдительно посматривая в направлении сцены.

Затем она сделала вид, что увидела старого знакомого, вспорхнула со стула и переместилась поближе к выходу из ресторана. В это время в другом конце зала показалась массивная фигура охранника. Ослепляемый ярким светом сцены, он пристально щурился в темный зал, как будто искал кого-то.

«Меня ищет!» — догадалась Жанна. Она не знала, что делать…

Вернуться за кулисы, выдержать допрос насчет ограбления хозяина? Но что будет с ней после этого? Ведь с порченым товаром не церемонятся… Жива ли еще Тася, которую первой поволокли на разборку? Сердце Жанны болезненно сжалось. Ее затопил липкий холодный страх, желание спастись любой ценой! «Бежать, бежать без оглядки!» — пульсировала в висках одна-единственная мысль. Пусть будут скитания в портовых лабиринтах, пусть будет другой бордель, еще хуже, только бежать отсюда, бежать!

Жанна скользнула в дверь, вылетела на улицу, огляделась. Черная душная ночь сгущалась над городом. Небо на горизонте полосовали яркие вспышки молний, набережная была полна гуляющих. Целая компания туристов, хохоча и танцуя под звуки адской музыки, вырывавшейся из магнитофона, приближалась к ней. Жанна нырнула в толпу, надеясь затеряться среди праздношатающегося народа. Кто-то облапил ее и поцеловал взасос, кто-то шлепнул по спине, но все же среди людей она чувствовала себя в относительной безопасности.

Внезапно неподалеку послышалась русская речь. Разговаривали молодой мужчина и красивая, хорошо одетая женщина с распущенными тяжелыми волосами, по виду — туристы.

— Пойдем в отель?

— Может быть, побродим еще немного…

«Наши!» — решила Жанна, и в ней внезапно загорелась надежда. В это время толпа танцующих настигла одинокую парочку и втянула в свой гремящий музыкой водоворот. Продираясь через извивающиеся в танце тела, Жанна приблизилась к русским.

— Послушайте! — умоляюще обратилась она. — Помогите мне, пожалуйста! Они похитили меня, отняли паспорт… Не думайте, я такая же гражданка России, как и вы…

Женщина вздрогнула от неожиданности.

— Но я… — произнесла она, испуганно оглядываясь по сторонам, точно ища защиты. — Я не знаю…

— Пожалуйста! — Жанна умоляюще схватила женщину за руку. В этой туристке была ее последняя надежда. — Пожалуйста, помогите мне добраться до нашего посольства в Афинах. За мной следят. Мне не вырваться…

— Но я не знаю, чем вам помочь, — проговорила женщина и растерянно оглянулась. У нее был такой вид, словно она не знала, как отвязаться от докучливой попрошайки.

Высокий мужчина выбрался из толпы танцующих. Его лицо не предвещало ничего хорошего.

— Что такое, Наташа? — раздраженно осведомился он.

— Костя, у тебя есть несколько долларов?

— Ты же знаешь, я все оставил в отеле. Пойдем! — Он решительно взял женщину за руку и повел ее прочь, что-то раздраженно объясняя по пути.

Танцующая компания тем временем набрела на кабачок по дороге и осела в нем. Жанна осталась на улице абсолютно одна. Она не знала, куда теперь идти, к кому обратиться. С безмолвным отчаянием она смотрела вслед свободным и веселым людям, которым было глубоко наплевать на ее существование.

Внезапно дверь балет-шоу распахнулась и на улицу вывалился Сема. За ним на коротеньких ножках деловито семенил Ставракис.

Первый удар охранника пришелся прямо по щеке. Жанна упала на землю, закрывая лицо ладонями…

Запираться было бесполезно. На полу хозяйской спальни валялась без сознания Тася. Ее лицо было черно от побоев, вдоль тела застыла сломанная рука в неестественно вывернутом положении. Задорные мелкие кудряшки были мокрыми от крови. Перед Ставракисом на столе возвышался полиэтиленовый пакет с деньгами и паспортами, а открытая дверца сейфа угрожающе зияла черной дырой в стене.

— Я эту сучку знаю! — с ненавистью прошипел Сема, пнув носком ботинка неподвижно лежащую Тасю. — Это она все придумала! Она уже давно это замышляла. А я все думал, кому понадобились мои ботинки…

Ставракис вздохнул и озабоченно покачал головой.

— Спроси у нее, — отвернувшись, чтобы не видеть крови, приказал он, кивая на Жанну, — откуда узнали про сейф и куда собирались бежать…

— Слышала, что хозяин спрашивает? — сжав кулаки-кувалды, произнес Сема, грозно наступая на девушку. Его злые глазки хищно прищурились. — Что молчишь?

Жанна опустила голову. Кровь из носа теплой струйкой стекала к верхней губе, и во рту ощущался ее противный железистый привкус. Черные капли упали под ноги охраннику, на пушистый ковер, и белое платье «Снежной королевы» стало местами серебристо-розовым.

— Отвечай, сучка, хозяин спрашивает! — затрясся, белея от ярости, Сема — он честно отрабатывал свой оклад.

Жанна отчетливо помнила только первый удар. Ее голова безвольно мотнулась, а потом упала на грудь, ноги подкосились… Потом удары слились в сплошную полосу багрового цвета, ее сознание постепенно погружалось в забытье, как купальщик осторожно входит в холодные воды реки.

Сквозь пелену забвения до нее донесся равнодушный голос Ставракиса:

— Не порть мне девушку, Сема. Она мне, конечно, не нужна, но, может быть, кто-нибудь еще на нее польстится…

— А что делать с той, другой?

— Отвезите к таможенным складам в порту. Пусть ею полакомятся крысы…

Что греха таить, Фанус был доволен своей новой наложницей. Очень доволен! Небеса явно заботились о его, Фануса, благополучии и вовремя предоставили ему эту девушку. Приятно, когда твою старость украшают невинные и, главное, недорогие удовольствия. Грек удовлетворенно улыбался, вспоминая, как сильно он сбил у Ставракиса цену против первоначальной. Для этого ему потребовалось приложить весь свой артистический талант, все умение торговаться!

Основным аргументом Ангелопулоса было то, что девушка уже не годится для танцев в шоу и потому ее покупательная стоимость уменьшилась, как минимум, вполовину. Кроме того, неизвестно, когда она выздоровеет и как побои скажутся на ее внешности — может быть, девушка не будет стоить даже и тех денег, что он за нее сейчас предлагает. Подобная сделка — это риск, втолковывал Фанус своему другу Владимиросу. Конечно, он сильно рискует, и только доброе сердце толкает его на такой безумный шаг.

Старый Ставракис клялся и божился приятелю, что русская еще хоть куда, а в постели на ее лицо можно и не смотреть. Все равно приличные люди, когда занимаются любовью, выключают свет, в темноте же все кошки, как известно, серы… Он, Ставракис, можно сказать, отрывает от сердца эту девушку и согласен уступить ее своему старому другу всего за десять тысяч драхм. И зачем он это делает, рвал на себе волосы грек, ведь русская может служить еще отличной помощницей его старой жене Миноне, причем почти совершенно бесплатно. Кроме того, даже если физиономия у девушки будет сильно подпорчена, то, считай, его приятелю здорово повезло — ведь тогда турки или арабы не украдут его девушку и не продадут ее в бордель на Ближнем Востоке. Кому как не Фанусу знать, что десять тысяч драхм — это оклад приличной экономки. И за такую низкую цену он хочет купить себе девушку, которая проживет у него не один год!

Но старый опытный Фанус упирал на пошатнувшееся здоровье девушки и предстоящие расходы на лечение.

Наконец столковались на пяти тысячах драхм. Ангелопулос, довольный сделкой, приказал отвезти девушку на свою виллу. Конечно, самой Жанне он сказал, что заплатил за нее бешеные деньги — пусть она думает, что ее выкупили за баснословную сумму, лишняя толика благодарности с ее стороны не помешает!

Но девушка и без того испытывала к своему спасителю сильную признательность. Сначала, когда она была еще очень слаба, чтобы выполнять работу по дому и ублажать своего нового хозяина в постели, Фанус нес сплошные расходы, связанные с выплатой жалованья старой экономке и затратами на лечение новой. Но вскоре молодой организм взял свое: девушка быстро окрепла и стала вполне пригодной для выполнения тех обязанностей, для которых предназначил ее хозяин.

Казалось, новая наложница была вполне довольна своей жизнью. Она делала уборку по дому, готовила еду, ездила в магазины на роскошный бульвар Цимиски на новой белой машине, которую подарил ей Фанус. Когда на воскресный ужин к хозяину приходили гости, она, одетая в скромное платье, подносила им напитки и сдержанно улыбалась, отчего на ее щеках появлялись симпатичные ямочки. Гости завидовали хозяину дома и частенько делали сальные намеки насчет того, что тот неплохо устроился со своей новой служаночкой. Когда усталый Фанус возвращался из муниципалитета, она готовила ему ванну и делала расслабляющий массаж. И тогда хозяин чувствовал себя на вершине блаженства!

Хотя Ангелопулос был государственным служащим, работником муниципалитета, он был довольно богат по местным меркам. Через своих многочисленных родственников грек владел целой сетью магазинов и кафе в Салониках, что в сезон приносило ему неплохой доход. Также ему принадлежала небольшая фирма, которая держала подряды на вывоз мусора. Чтобы показать девушке, как он к ней хорошо относится, Фанус выправил ей почти настоящие права на вождение автомобиля и обещал скоро сделать почти настоящее удостоверение личности — тавтотиту. Почти настоящее!

После своего положения бесправного «мяса» в балет-шоу «Астрея», после страха и ужаса последних дней Жанна чувствовала себя совсем хорошо. Она отдыхала, выполняла несложную работу по дому и была действительно благодарна своему любовнику за то, что тот вызволил ее из лап Ставракиса. Во время блаженного ничегонеделания, когда она частенько оставалась одна, ей в голову часто приходили мысли о Тасе. Однако надежды увидеть свою подругу в живых почти не осталось — Жанна хорошо помнила последние слова хозяина балет-шоу насчет крыс в порту и радовалась, что ей удалось избежать такой же печальной участи.

Хорошее питание, отдых и отсутствие тяжелой работы сделали свое дело: под тихой сенью олив на вилле Фануса Жанна вновь расцвела своей яркой языческой красотой. Теперь, когда она ехала в своей новой белой машине по улицам Салоник, восхищенные автомобилисты часто сигналили ей вслед, посылая воздушные поцелуи. Влюбленные взгляды темпераментных греков преследовали Жанну повсеместно. Девушка быстро привыкла к повышенному интересу к своей персоне, принимая постоянные знаки восхищения за особенности южного темперамента.

Поэтому она не обратила особого внимания на то, что ее белую «тойоту» уже несколько дней преследует темный «форд», в котором находились двое усатых смуглых мужчин. Ей было даже немного приятно, что кто-то обращает на нее внимание и настолько поражен ее красотой, что готов дни напролет просиживать в раскаленной от жгучего солнца машине, карауля тот момент, когда ворота виллы распахнутся и белая «тойота» вместе со своей прекрасной обладательницей выедет на короткую ежедневную прогулку. Заводить же роман с местными и изменять Фанусу Жанна и не собиралась. Ее давным-давно уже тошнило от любых мужчин, а после балет-шоу «Астрея» в особенности.

Однажды в большом универсальном магазине в центре города она столкнулась с Люськой, старожилкой «Астреи». Люська была потрепанной особой, возраст ее уже подбирался к тридцати, и поэтому ее карьера висела на волоске — с каждым днем находилось все меньше охотников до ее потрепанных прелестей. Правда, Люся, девушка расчетливая и осторожная, имела кое-что в загашнике. Эти деньги, гонорары клиентов, она утаивала от хозяина и охраны, что позволило ей наскрести в результате приличную сумму.

— О, Жанна, какими судьбами! — Восторженно крича, Люська бросилась к подруге, которая с отрешенным видом бродила между полками универсального магазина. — Ты где сейчас? Чем занимаешься?

— Да так. — Жанна была явно не в восторге от неожиданной встречи. — Живу помаленьку…

— Не женился еще на тебе твой Фанус? — Люська впилась в нее любопытным взглядом, охватывая сразу все — от неброской, но дорогой одежды до холеного лица с неяркой косметикой.

— Как же, женится он! — невесело усмехнулась Жанна. Ей был неприятен этот разговор, равно как и беззастенчивый осмотр со стороны бывшей товарки.

— Чем вообще занимаешься, где бываешь? — продолжала выспрашивать Люська.

— В основном дома сижу, — неохотно отвечала бывшая «Снежная королева». Через окно супермаркета она внезапно заметила уже знакомый темный «форд» с двумя усачами, притаившийся за ее «тойотой».

— Нигде не бываешь? Ну, хоть погулять выходишь?

— Где мне гулять… Я уже, знаешь ли, нагулялась… — Жанна сделала движение тележкой, собираясь уйти.

Внезапно Люська наклонилась к ней и, понизив голос, произнесла:

— Ты про Таську слышала?

— А что? Что такое? — У Жанны даже перехватило горло от неожиданности. — Она жива? Где она? Ты знаешь?

— Сама не знаю. — Люська пытливо уставилась на нее водянистыми глазами. — Но зато знаю человека, который может кое-что о ней рассказать. Приходи вечером в порт, на шестнадцатый причал, он там охранником на складе фирмы «Солипсос» работает и бывает только по вечерам. Все сама узнаешь.

— Вечером? Вечером не могу, — огорчилась Жанна. — Фанус не любит, когда я ухожу из дома.

— Ну как хочешь! — Люська с равнодушным видом направилась к выходу. — Твое дело!

— Подожди! — Жанна задержала ее, нервно кусая губы. — А как он выглядит, этот человек, как я его узнаю?

— Он сам тебя узнает, — ответила Люська, выходя из магазина. — И привет Фанусу! Надо же… А ведь когда-то он был моим постоянным клиентом!

Жанна находилась в раздумье. Ее обуревали противоречивые чувства. Хотелось узнать, что с подругой, может быть, ей удалось остаться в живых, но в то же время бродить вечером по портовым причалам? Это было слишком опасно.

Она загрузила в тележку продукты, расплатилась по кредитной карточке Фануса и направилась к машине. Еще в магазине, через стеклянную витрину, она заметила, как два усача из «форда» беседуют о чем-то с Люськой. Потом они сунули ей что-то в руку, и та, бдительно оглянувшись, поспешила убраться восвояси. Жанне показалось все это странным.

«Наверное, эти типы увидели, как я с ней разговаривала, и попытались кое-что выведать у нее обо мне, — нахмурившись, решила девушка. — Не сомневаюсь, Люська все разболтала им за скромное вознаграждение!» Ничего другого в голову ей просто не пришло.

Весь остаток дня она находилась в растрепанных чувствах. С одной стороны, идти на причал было боязно и жутко, а с другой стороны, может быть, ее единственная в жизни подруга именно сейчас нуждается в ее помощи?

Наскоро поужинав, Жанна сделала Фанусу обычный вечерний массаж. Она старательно растирала его подернутую жирком спину, хозяин сладостно кряхтел под ее сильными руками. Мысли девушки были далеко, они витали в порту, на причале. Жанна воображала Тасю, избитую, изуродованную, которая за сигаретку и стакан дешевого вина отдается матросам, и ей становилось жутко. Она уже воображала, каким образом можно тайком поселить подругу в огромном доме Фануса, а потом вместе уехать из этого проклятого пекла, из ада, который поэтически зовется солнечной Элладой.

Фанус вскоре расслабленно захрапел, выводя носом сложные рулады. Жанна бесшумно спрыгнула с кровати и стала одеваться. На всякий случай она сунула в карман кредитку и все наличные, которые у нее были, бросила в сумку комплект одежды — вдруг Тасе даже нечего надеть на себя!

Машина тихо рыкнула мотором и выкатилась за ворота, точно белый призрак в густой южной ночи. Свет фар выхватывал из темноты расплывчатые контуры деревьев; заборы дорогих вилл неожиданно подступали к самой дороге; светоотражатели разделительной полосы светились в темноте, как светляки. Жанна почему-то волновалась. Что подумает Фанус, когда проснется посреди ночи и увидит, что ее нет? Решит, что она сбежала? Ему может не понравиться такая забота о подруге поздно ночью. Он просто не поймет!

По карте Жанна определила, как проехать к 16-му причалу. Боковая узкая дорога свернула с оживленной улицы к плохо освещенным пакгаузам и ангарам, за которыми смутно плескались глянцево-черные воды залива Терма-икос. Слабо переливались огоньки на судах, стоявших на рейде. Редкие фонари на причале освещали несколько суденышек, болтавшихся возле причальной стенки. Слабо шуршала приливная волна, отражаясь в лунном свете радужной бензиновой пленкой. Эллинги для яхт были заперты, кругом было пусто, безлюдно.

Жанна остановила машину возле фонаря, выключила фары и стала ждать. Томительно тянулись минуты, но не было никого, кто хотел бы ей что-либо сообщить.

Она уже потеряла всякое терпение, как вдруг ее глаза ослепил резкий свет фар. Машина, вывернувшая из узкой щели между пакгаузами, со свистом затормозила возле девушки, и из нее выскочили два человека. Прежде, чем Жанна успела сообразить, что это значит, грязная вонючая тряпка ткнулась ей в губы, чьи-то руки сломали ее пополам и грубо вытащили из машины.

Что было дальше, она не помнила. Последней мыслью ее было: «А как же Тася…» — после чего масленистые воды забвения медленно сомкнулись над ней.

А потом сквозь сонное химическое забытье проник звонкий, странно знакомый голос. Этот голос звучал весело и даже как будто радостно:

— Я же сказала, что она придет!.. А вы мне не верили! Да мы с ней не разлей вода на зоне были! Она из-за меня даже на полгода на зоне задержалась!.. Стоп-стоп-стоп! Обещали сто баксов, а почему здесь только пятьдесят? Ничего себе! Я вам идею подала, адрес виллы сказала, с Люськой свела, а вы… Да я сейчас в полицию и… Ну, вот так-то лучше, мальчики!.. Сто баксов — это намного лучше… Ну, пока! Еще надо будет, обращайтесь!..

Фанус Ангелопулос был расстроен. Только он стал считать, что его жизнь наконец наладилась и вновь вошла в приятную колею, как вдруг все это в один вечер было внезапно разрушено. Его новая русская любовница неожиданно исчезла! Фанус проснулся посреди ночи на своей постели от ощущения одиночества, от которого за последние дни уже успел отвыкнуть. Его подруги нигде не было. Не было и ее машины в гараже.

Утром, когда расстроенный Фанус сидел за одиноким завтраком, ему позвонил знакомый комиссар полиции и сообщил, что его машина, белая «тойота», найдена в порту на причале, возле складов. Фанус осторожно спросил приятеля, не найдена ли его прислуга, которая обычно ездила в этой машине за покупками, но комиссар сказал, что никого в машине не обнаружено. Никаких следов борьбы, никаких пятен крови, ничего. Только автомобиль, какие-то женские шмотки на заднем сиденье и ключ зажигания в замке.

— Может быть, сбежала? — предположил комиссар полиции.

Фанус поморщился. Ну все, теперь ему не избежать смешков старых друзей по карточному столу — русская любовница сбежала от него, испарилась, исчезла! Однако все документы, которые он недавно выправил девушке, были найдены в машине. Как же Жанна могла сбежать без документов? Нет, не могла! На всякий случай Фанус проверил ценности, хранившиеся в доме, — все оказалось на месте.

«Странно, — подумал он, — очень странно…»

И тяжело вздохнул. И пожалел кругленькую сумму, истраченную даром на выкуп девушки и на ее лечение. Небеса вновь отвернулись от него, за что-то разгневавшись на своего баловня. И Фанус решил больше никогда, никогда не иметь дела с русскими красавицами! То ли ему просто не везет с ними, то ли русские сами по себе такая невезучая нация…

Фанус еще раз вздохнул, надел светлый выходной костюм и направился знакомой дорогой в балет-шоу «Астрея». Ведь была суббота, а он привык по субботам получать свою законную порцию женской любви и нежности.

 

Глава 21

Дверь открылась сразу, едва только Алла подняла руку, чтобы нажать на кнопку звонка. Жека был немного возбужден, как будто выпил.

— Какая ты прелесть, что пришла! — задыхаясь, произнес он и одной рукой притянул ее к себе. От него пахло новым, незнакомым одеколоном. И этот чужой запах немного насторожил Аллу.

— Ты хотел мне что-то сказать? — спросила она, с наигранной холодностью отстраняясь от него. Нужно было продемонстрировать, что она не забыла недавнюю ссору.

— Я так скучал без тебя! — Жадные губы принялись привычно покрывать ее лицо мелкими поцелуями, точно клевали его. — Прости меня, я, наверное, был невыносим…

Обида растаяла, уменьшаясь от этих умелых ласк, и Алла почувствовала давно не испытываемое волнение от их близости. Между тем Жека, обняв за талию, увлек ее в комнату.

— Дорогая, как я соскучился… — прошептал он, прикрывая глаза тяжелыми веками. Его пальцы скользнули под одежду и принялись раздевать ее.

— Нет! — Сама не понимая почему, Алла отвела его руки. — Мне что-то сейчас не хочется… Может быть, для начала нам лучше где-нибудь перекусить и отправиться в «Фортуну»? Помнишь…

— Нет! — отрезал Жека. И пояснил: — Я не хочу в казино, я хочу тебя, дорогая.

— Но у нас впереди целая неделя и…

— Нет! — Он подошел к журнальному столику, налил немного белого вина в бокал и протянул ей: — Выпей! Я хочу, чтобы у нас с тобой была незабываемая ночь!

И ночь действительно оказалась незабываемой…

На этот раз Жека превзошел самого себя. Казалось, не было таких акробатических трюков, которые они не попробовали, чтобы доставить себе удовольствие. И едва только Алла возвращалась на землю из своего волшебного потустороннего витания, как любовник вновь и вновь начинал нежные ласки.

— Ты сегодня великолепен! — пересохшими губами прошептала Алла и лукаво добавила: — По-моему, последний месяц ты провел на голодной диете…

Жека довольно усмехнулся. Он перегнулся через нее, взял со столика сигареты и закурил. Потом внимательно посмотрел на часы. Было почти двенадцать ночи.

— Пойду в душ. — Вставая, Алла запечатлела на его великолепном челе поцелуй. — А то я вспотела, как мышь под метлой.

— Угу! — Жека еще раз взглянул на часы. — Давай…

Стоя под упругой струей воды, Алла довольно закрыла глаза и даже замурлыкала какую-то песенку. Напрасно она подозревала, что сегодняшнее свидание окажется последним. Собираясь на него, она думала, что эта встреча — только повод, чтобы объявить о разрыве. Но если ты собираешься порвать с женщиной, разве будешь изображать страсть в постели? Алла нежилась под горячими струями воды. А ведь сегодня только первая ночь из той недели, что ее муж пробудет в командировке. Наконец-то у них будет что-то вроде медового месяца! Она ждала его целых полгода, еще с первой осенней встречи в казино…

Выключив воду, Алла накинула на мокрые плечи махровый халат и вышла из ванной. В лицо пахнуло грубым папиросным духом. Из комнаты доносились низкие мужские голоса.

Вся расслабленная от любви и легкого вина, Алла решила, что это телевизор, и тут же застыла как вкопанная в дверном проеме спальни.

На широкой кровати, на которой они только что любили друг друга, возлежал абсолютно голый и абсолютно незнакомый мужчина лет пятидесяти. Его тело казалось сизым от наколок, на груди синела тщательно выколотая церковь с множеством куполов. Мужчина приветливо оскалил свои желтоватые зубы, отшвырнул бычок на ковер и поманил женщину одним пальцем:

— Иди-ка сюда, птичка!

— Что такое? — проговорила внезапно севшим голосом Алла. — Что вы здесь делаете? Где Евгений?

Она сделала шаг назад, и тут до нее дошло, что она стоит перед незнакомцем абсолютно голая.

За спиной, в другой комнате, послышалась спокойная мужская речь.

Алла метнулась туда. В кресле небрежно развалился полуодетый Жека, а напротив него восседал какой-то гориллообразный парень. Парень, чавкая, жевал яблоко и с гнусной ухмылкой рассказывал:

— Мы тут одну «мочалку» перед Новым годом «прессовали»… Ну, я тебе скажу, история была… И что ты думаешь? Не выдержала, коньки отбросила. Оченно нервной бабенка оказалась…

Алла нерешительно остановилась. Что это за люди? Может, ей лучше уйти отсюда немедленно? Но одежда и сумочка ее остались в комнате, где лежал этот татуированный незнакомец. Пусть Жека скажет им, чтобы они уходили…

— Женя! — робко позвала она из коридора.

— А, ты уже готова? — сразу же отозвался ее возлюбленный, вставая и лениво потягиваясь. Его тон из нежного и ласкового внезапно стал презрительно-насмешливым. — Ну, чего на меня уставилась?

— Кто эти люди? — еле двигая губами, произнесла Алла. — Что им здесь нужно?

— Ты нужна! — Жека расхохотался. — Идем, я тебя познакомлю!

— Но я не хочу… Я…

Как она ни упиралась, но Жека был все равно сильнее. От грубого толчка Алла вылетела на середину спальни и упала на постель, на которой возлежал татуированный.

— Ну что, детка, хочешь познакомиться с ним поближе? — прохрипел татуированный, указывая на свой воспрявший между ног иссиня-багровый орган.

— Нет! — задыхаясь от ужаса, прошептала Алла. — Нет! — Сползая с кровати, она подняла испуганный взор на своего возлюбленного, умоляя его о помощи: — Женя, что это?

На мгновение к нему вернулся тот обходительный ласковый тон, к которому привыкла Алла.

— Ну, не дури, — успокаивающе произнес он, помогая ей подняться. — Будь лапочкой, успокойся. Если будешь кричать, я ни за что не отвечаю…

Татуированный, видимо, решил, что уговоров уже достаточно, и, поднявшись с постели, рывком притянул к себе парализованную страхом жертву. Облапив ее, он довольно расхохотался.

— В зоне я о такой только мечтал, — осклабился он.

— Женя! — Алла рванулась прочь, но тут же замерла в кольце железного обхвата.

— Сказал, не дури! — зло прошипел еще недавно такой нежный любовник. — Это уважаемый братан, постарайся, детка, ему понравиться. Не то будет хуже!

После этих слов он вышел, аккуратно притворив за собой дверь. А «заслуженный братан», зажав ей рот, уже наваливался на нее каменной тушей…

Долгожданная неделя блаженства обернулась многочасовым неописуемым кошмаром… Сутки напролет трудились над ее распластанным, распятым на постели телом трое абсолютно незнакомых ей мужчин. Едва один отваливался, точно насосавшийся крови клоп, как к делу приступал другой… Легким облегчением были только те моменты, когда отказывалось служить сознание и Алла уносилась в темную беспросветную бездну. Из беспамятства она выплывала лишь на короткое время, когда ее мучители прерывались, чтобы выпить и закусить. Своей жертве, забившейся в дальний угол постели, они бросали куски мяса, точно приблудившейся собачонке, и довольно хохотали:

— На, на… Подкрепись, у нас для тебя еще много сюрпризов…

Обещанные сюрпризы оборачивались новыми многочасовыми мучениями. Алла все чаще стала пропадать в глубинах забвения. У нее не было сил сопротивляться, не было сил кричать. Она уже не чувствовала ни боли, ни отвращения, ее собственное тело, некогда такое чувствительное к малейшим прикосновениям, не отзывалось даже на побои…

«Я умираю», — поняла она в короткий миг перед тем, как сознание ее в очередной раз стало расползаться, как гнилая ткань от грубого прикосновения. Затуманенный отчаянием взгляд остановился на полузашторенном окне, за которым серел квадратик тусклого неба, — начинался рассвет второго дня. Ей захотелось выброситься из окна, но она не успела осуществить задуманное, потому что вновь потеряла сознание.

Когда Алла очнулась и обвела мутным взглядом комнату, спальня оказалась пуста. Внутри нее шевельнулась робкая надежда. Неужели это был сон? Или все кончилось и ее мучители ушли?

Но из соседней комнаты послышался громкий хохот, который перекрывал чей-то низкий голос, — собеседники обсуждали что-то забавное. Звякнула бутылка о край стакана, — очевидно, разливали спиртное. Пока ее истязатели были заняты, Алла попробовала было сползти с кровати, но, пошевелившись, неожиданно громко застонала…

— Смотри-ка, очухалась! — почти удивленно произнес один из ее мучителей, заглядывая в спальню. — А я уж думал, не выдержит, скопытится.

Тот, что был постарше, татуированный, неспешно поднялся и, почесывая живот, проследовал в комнату. Губы его маслено блестели. Сытно отрыгивая и продолжая пережевывать пищу, он присел на край кровати.

— Ну что, подруга?

Собрав последние силы, Алла с ужасом отодвинулась от него.

— Ну что? Будешь работать на нас? — ухмыльнулся татуированный, заметив ее движение. — Или еще поразвлекаемся?

Запинаясь, еле двигая разбитыми губами и глотая слова, она залепетала что-то маловразумительное, умоляя их оставить ее в покое и обещая сделать все, что прикажут.

— Отлично! — Татуированный всем корпусом повернулся к своим приятелям. — Ну, что надо у нее узнать, Пепел?

— Где твоя подружка? — спросил тот, кого татуированный назвал Пеплом. — Тащи ее к нам, и проблем у тебя больше не будет.

— Я не знаю, о ком вы говорите, — пробормотала Алла.

— Ах, не знаешь… — Пепел начал выразительно расстегивать брюки, мрачной громадой возвышаясь над постелью.

— Нет-нет, я сделаю все, что нужно! — Алла сжалась под простыней в комок. — Но я не знаю…

— Твоя приятельница, которая слиняла с огромными бабками, — напомнил Пепел.

— Наташа? Но я не видела ее уже полгода… — ответила Алла, не понимая, какое отношение ко всему этому кошмару имеет ее подруга.

— Ах, не видела…

От надвигавшегося ужаса ее спас очередной продолжительный обморок…

Когда Алла очнулась вновь, ее мучители находились рядом. Их обезьяньи физиономии были мрачны.

— Ну, на этот раз вспомнила?

— Я не знаю, где она, я ее не ви…

Пепел в это время названивал по телефону.

— Нет, не говорит!.. — обескураженно произнес он в трубку. — Еще надавить? Не выдержит! Что с трупом тогда делать? Да и хахаль ее, говно такое, если его за мокруху возьмут, сразу же расколется.

Трубка просипела в ответ что-то резкое и требовательное.

— Ну, мамой клянусь, не знает она! — оправдывался Пепел. — От такой «прессовки» и камень заговорил бы, не то что баба… Может, Фармацевт напутал? Нет, его уже здесь нет… Взял бабки и слинял отдыхать на юга, квартиру нам оставил… Что говоришь? Муж ее? Да, он вроде банкир… — Продолжительная пауза тягостно повисла в воздухе. — Да? Ты это здорово придумала… Ладно, попробую… Да, материал весь сняли… Ну ладно, потом позвоню.

После того как Пепел бросил трубку, Алле пришлось прийти в себя: ее хлопали по лицу, тормошили, лили воду в рот, пытаясь привести в чувство. Она закашлялась и с ужасом открыла глаза, ожидая новой серии истязаний. Но Пепел лишь деловито произнес:

— Ну что, очнулась? Тут до тебя базар есть следующий… Въезжаешь, что я говорю?

— Да. — Сухие губы безмолвно шевельнулись.

— Тогда слушай! Если ты не помнишь про свою подругу, тогда про мужа вспомнишь! Он ведь у тебя банкир? Ништяк! Отныне будешь нас держать в курсе всех его дел: с кем, когда, какие контракты, на какую сумму… Ясно?

Затравленно глядя на него, Алла робко кивнула.

— Будешь звонить нам по телефону, номер дадим… И помни! У тебя растет маленький сын, никакой отсебятины! Смотри-ка, чем мы порадуем твоего муженька в случае чего…

Он щелкнул пультом телевизора. Экран загорелся слабым голубоватым светом, и по его пыльной поверхности заскользили темные тени. Послышались смутные охи, вздохи, стоны. Сначала Алле показалось, что ей решили зачем-то показать порнофильм, но внезапно в женщине на экране она узнала себя, а в мужчине Жеку… Потом ее любовника сменил татуированный, потом над ней был Пепел, потом был третий, оставшийся в ее сознании безымянным…

— Если будешь кобениться, то и твой сынок эту картинку посмотрит, и твой муж, а еще и всем знакомым разошлем. Ясно? — Алла кивнула, в ужасе продолжая глядеть на экран. — И еще… Как только подруга твоя даст о себе знать, сразу же звони! А еще лучше, если сама попытаешься связаться с ней! И учти, милашка, то, что мы с тобой проделывали, это только малый конвейер, а бывает еще и большой…

Алла не помнила, как добралась до дома… Несколько дней она не вылезала из кровати, туманя сознание сильнейшими транквилизаторами. Когда вернулся муж, она объяснила ему, что упала на улице и сильно ударилась головой, однако в больницу ехать отказалась, сказав, что все постепенно пройдет само. И проявила максимум нежности к супругу, удивляя его неподдельным интересом к его делам и подробными расспросами.

А Алексей был доволен своими производственными успехами. Ему удалось заключить в США большой контракт, дело сулило чуть ли не миллионную прибыль… Захлебываясь, он описывал жене блестящие перспективы своего бизнеса.

На следующее утро, как только муж ушел на работу, Алла, шатаясь от головокружения (от сильных лекарств и слабости у нее темнело в глазах), добрела до телефона и дрожащей рукой набрала номер, записанный на обрывке газеты.

— Слушаю! — отозвался странно знакомый женский голос. Характерный низкий и сильный голос, голос, который невозможно было забыть…

— Ира, это ты? — не веря собственным ушам, спросила Алла.

— Ира? Какая Ира? — фальшиво удивился голос в телефонной трубке и произнес насмешливо: — Нет, это не Ира. Но ты попала именно туда, куда звонишь… У тебя есть новости? Говори!

На мгновение Алла онемела от удивления и внезапно нахлынувшей горечи. Так, значит, и она тоже… Кроме предавшего ее любовника, и она тоже, ее школьная подруга, которая на самом деле вовсе не школьная подруга, предала ее… Зачем?

Перед внутренним взором Аллы пронеслись бесконечные часы, когда она была игрушкой в чужих руках, «малый конвейер»… Она представила, что случится, если об этом узнают ее муж, и сын, и все их знакомые…

И быстро проговорила в трубку сведения, добытые у мужа.

— Молодец! — довольным тоном произнесла «Ира». — А то мы уже думали опять тебя побеспокоить. Не объявилась еще твоя подруга?

— Нет, — чужим голосом произнесла Алла и добавила: — Я позвоню, если что…

— Да-да, не забывай нас, — очень серьезно произнес сильный голос в трубке и настойчиво добавил: — Не забывай!

Трубка печально пискнула короткими гудками. Алла покачнулась и, еле передвигая ноги от слабости, направилась в комнату.

Как удачно, что муж на работе, а сын в школе… Сегодня у нее нет сил притворяться, что все хорошо. Пока она одна, есть время обдумать все… Все, что случилось… Все, что может случиться с ней…

Это все из-за него, из-за Жеки? Или это все придумала «Ира», точнее, та, что выдавала себя за нее? Узнала ее адрес, приехала, привезла школьные фотографии, а она-то рассиропилась, вспомнив о школьной дружбе, поверила. Откуда они узнали про нее? Да какая разница! И еще Наташа… При чем тут она?

Алла без сил опустилась на постель и закрыла лицо руками. Сегодня она сообщила первые сведения о делах своего мужа. Бандиты (кто мог придумать такое, кроме бандитов?) ждут от нее и в будущем подобных услуг. Если она откажется, страшно подумать, что случится. Она вспомнила татуированного, и Пепла, и третьего, безымянного… А ведь они могут добраться до Вовки, ее сына! Что тогда будет? А если она согласится на все, будет еще хуже. Она знает, что будет — муж рассказывал ей о подобных делах, происходивших с его коллегами… Их обирали до нитки, а потом тела несчастных со следами пыток находили в придорожных канавах, рядом с пустыми пластиковыми бутылками и старыми газетами…

Куда ни кинь, везде клин! Неизвестно еще, что хуже для нее и для ее семьи… Алла стал механически выдавливать из станиолевых упаковок таблетки на прикроватный столик. На белоснежной салфетке, расшитой крестиком, росла, увеличивалась в размерах горка разноцветных красивых шариков.

Все из-за него… Из-за этого предателя, Жеки!.. Он предал ее, предал ее любовь… Нет, скорее продал! «Взял бабки и слинял отдыхать на юга», — в мозгу всплыла фраза из телефонного разговора Пепла. Она для него была только средством, которое помогло заработать деньги! Он своими руками швырнул ее в объятия того, татуированного… И спокойно закрыл за собой дверь спальни. И уехал… Уехал, зная, что отдает ее на растерзание…

Алла ссыпала в ладонь таблетки и стала глотать их, запивая водой. Она глотала, глотала без счета… Ее остановившийся взгляд бессмысленно уставился в угол.

…Она заявит в милицию! Пусть его накажут! Мгновенно ее сердце вспыхнуло желанием мести, но тут же потухло, погребенное под слоем пепла. Милиция, огласка, обнародование кассеты со сценами любовного свидания с Жекой и сценами насилия… Нет, она не может этого допустить! Пусть все будет, как будет!

Последняя таблетка отправилась в рот. Алла обессиленно опустила голову на подушку. На прикроватной тумбочке и на полу возле постели высилась горка пустых упаковок. Глаза ее утомленно закрылись, точно во сне она жаждала найти долгожданное успокоение и решение всех проблем.

Как хорошо, что дома нет мужа и сына… Как хорошо…

 

Глава 22

После похищения Жанна очнулась от сильной качки. Страшно хотелось пить, пересохший язык едва ворочался во рту. Голова раскалывалась от жары, к горлу волной подкатывала тошнота. Осмотревшись, она поняла, что лежит в полутемном помещении на тюках, наполненных чем-то сыпучим, наверное зерном. Когда глаза привыкли к полумраку, Жанна увидела, что она не одна. Смутная тень шевелилась рядом с ней.

— Добро пожаловать, — просипела тень на чистом русском языке. — Ты, кажется, тоже из наших?

По сильной качке, по моткам толстых джутовых веревок и тюкам, лежащим друг на друге, Жанна поняла, что находится в трюме грузового корабля. Она поморщилась — тошнотворный химический запах до сих пор забивал ноздри. Перед глазами из темноты полусна постепенно всплыл безлюдный причал, машина, вынырнувшая в темноте из-за алюминиевого ангара, странный разговор, почудившийся ей, звонкий голос Таси…

— Тебя тоже похитили? — хмурясь от головной боли, спросила пленница в темноту.

— А ты что, думала, я здесь по своей воле? — в ответ хмыкнула девушка, лежащая рядом на мешках.

— Куда нас везут?

— В Турцию, наверное. — Новая знакомая была, кажется, не слишком расстроена своим плененным положением. Возможно, она философски относилась к жизни и считала, что от судьбы не уйти. — Мне одна приятельница рассказывала, ее вот так же в Турцию вывозили. Теперь главное, чтобы нам повезло, чтобы нас купили в хороший бордель. Для этого нужно нормально выглядеть. Ты-то выглядишь отлично, а вот я… — Новая знакомая вздохнула и указала пальцем на свой синяк под глазом. — Наградили за строптивый характер… А ты откуда?

— Из Салоников, — ответила Жанна.

— Ну, ясное дело, не из Парижа… Нет, родом откуда?

— Из Выдры, — ответила Жанна, шевеля непослушными губами.

— А я из Самары, — ответила девушка и тут же поинтересовалась: — А где это, Выдра?

Жанна не ответила. Штормовая качка сделала свое дело, и ее постепенно вновь охватило одуряющее липкое забытье…

Очнулась она от боли — кто-то тыкал носом ботинка под ребра и гортанно кричал на незнакомом языке.

Двух пленниц со спутанными волосами, грязных от трюмной пыли и полуживых от трехдневной качки, подняли по трапу наверх. Девушки испуганно щурились на свет и робко жались друг к другу. Их глаза, отвыкшие от солнечного света, превратились в узенькие щелочки. На палубе неожиданно оказалось слишком много свежего воздуха — томительно закружилась голова, перед глазами поплыли черные круги.

Пленницам связали руки, чтобы не сбежали. Эта мера выглядела бесполезной — девушки были и так полуживые от голода и качки, их шатало даже от легкого морского бриза. Судно, старый и ржавый корабль под названием «Элида», с командой, состоявшей из явных отбросов общества, бросило якорь в каком-то порту. Вдали, в голубом мареве полдня, острые узорные башни впивались в лазурный купол неба, мимо проносились буксиры, оставляя за собой белый хвост пены, требовательно гудели корабли, подходя к причальной стенке, сновали мелкие суденышки со смуглыми торговцами на борту.

На палубе стоял низенький толстенький человечек с длинными усами, спускавшимися к самому подбородку, в феске с кисточкой. Расстегнутая на груди белая рубашка открывала поросшее жестким черным волосом тело, а миндалевидные влажные глаза казались скользкими и живыми. Человечек радостно оскалил белые зубы и обошел невольниц. Все еще улыбаясь, он деловито расстегнул Жанне, полуживой от страха и усталости, блузку и с удовольствием ощупал ее грудь.

— Эвет, ийи, ийи! — ощерился он в улыбке, и его глаза маслено заблестели. Судя по всему, девушка ему понравилась.

Капитан судна назвал свою цену. Маленький человечек возбужденно замахал руками, что-то возмущенно залопотал на незнакомом языке и сделал вид, что собирается уходить. Капитан быстро догнал его и, схватив за рубашку, стал что-то ему втолковывать. В его голосе звучали примирительные интонации. Несколько раз он подводил маленького человечка к девушке, жестами предлагал покупателю пощупать ее и убедиться, что товар хороший.

— Нэ кадар?

— Он бин лира. Ийи!

Маленький заламывал руки, кричал и демонстративно рвал на себе волосы. Капитан не отставал. Торг продолжался минут двадцать.

— Буку сатын альорум! — Консенсус был достигнут. Обе стороны ударили по рукам. Маленький человечек, довольный удачной сделкой, вынул из кармана толстую пачку денег.

Пока капитан пересчитывал купюры, покупатель взял Жанну за руку и повел ее с корабля на маленький катер, притулившийся под боком огромного ржавого судна. Но капитан, очевидно, решил сплавить заодно и другую невольницу. Он насильно стал подталкивать к покупателю оставшуюся девушку, ту, что сидела с Жанной в трюме. Но маленький человечек отказывался. Он тыкал пальцем, указывая на подбитый глаз девушки, брезгливо, двумя пальцами ворошил ее спутанные волосы и отрицательно тряс головой. Капитан не отставал. Он хлопал невольницу ладонью по бедру, чтобы показать, какое у нее молодое и упругое тело, и превозносил ее молодость. Но маленький человечек был неумолим. В конце концов землячку, имени которой Жанна даже не успела узнать, вновь втолкнули в трюм, и люк над ее головой захлопнулся.

«Видно, нам не суждено оказаться в одном гареме, — подумала Жанна. — Или борделе? Какая, впрочем, разница…»

Но, как оказалось, разница была, и очень существенная…

Позже она узнала, что город, привольно раскинувшийся вдоль кромки моря, — Трабзон, большой порт на севере Турции. Жанну купил для своего грязного портового притона отставной турецкий капитан, тот самый маленький пройдоха, который истово торговался с контрабандистами, привезшими в Турцию живой товар.

Притон представлял собой обшарпанный двухэтажный дом, все окна которого выходили во двор. Двор отделялся от внешнего мира двухметровым забором, утыканным острыми гвоздями, с железными воротами посередине. На первом этаже, окнами на улицу, располагался сам кабак, где ночью, днем, утром, в любое время суток гуляла разноязыкая матросня. На втором этаже находились комнаты для гостей, решивших уединиться с девушкой, а в подвале было еще что-то вроде карцера для провинившихся рабынь — под землю отправляли непокорных невольниц, не желавших работать.

Это было самое дно, тот нижний уровень, откуда был только один выход — на тот свет. Но и этот единственный путь шел через немыслимые физические и моральные страдания.

В борделе проживали десять девушек разного цвета кожи, разных типов — негритянки, японки, белые, желтые, шоколадные… Все они говорили на какой-то дикой смеси английского, французского и турецкого языков, и понять их поначалу не было никакой возможности. Жанна только и смогла узнать, что ее нового хозяина зовут Рувим, а город называется Трабзон, и что отсюда выйти никак нельзя — девушка, с которой Жанна разговаривала, негритянка с плоским носом, выразительно провела ребром ладони по шее. Этот международный жест лучше слов объяснил новенькой ее положение. Надзор за невольницами осуществляла какая-то старуха с клювастым носом, а внизу непрерывно находились четыре мордоворота с кабаньими смуглыми физиономиями. Хозяин борделя, отставной капитан, только собирал деньги с постояльцев и складывал их себе в карман.

На фоне этой грязной конуры, отвратительно вонявшей хлевом, салоникийский балет-шоу «Астрея» теперь казался Лувром. Ни о какой охране рабочей силы здесь и речи не шло. Клиенты могли делать с девушками все, что угодно, иногда их даже забивали до смерти. Товар был довольно дешев и быстро себя окупал. Место выбывшей пустовало недолго. Заведение Рувима посещали самые что ни на есть отбросы общества: матросы с рыболовецких траулеров, приходившие сюда во время недолгих стоянок в порту, контрабандисты, воры, портовые рабочие, мелкие торговцы с рынка и прочая международная рвань. Часто одну проститутку покупала на ночь целая компания матросов. О том, чтобы девушки получали вознаграждение за свой труд, не было и речи — невольницы работали только за еду.

Первым клиентом Жанны оказался какой-то тип с гноящимися язвами на теле. Она закричала от ужаса, увидев, какой урод купил на ночь ее тело. Она вырвалась из его жадных рук, выбежала из комнаты и отказалась возвращаться обратно — ее избили и бросили в карцер.

Целый день в глухом подвале без окон Жанна смотрела, как огромная крыса, шевеля длинным противным хвостом, подбирается к ней в надежде, что жертва рано или поздно обессилеет, и тогда можно будет отгрызть от свежей плоти хоть кусочек. Строптивую рабыню кормили хлебом и водой, надеясь, что рано или поздно она образумится. А вечером ее вновь вывели из подвала и отправили в комнаты — там ждал очередной клиент…

За неделю девушка побывала в карцере несколько раз… Все же это было немного лучше, чем узкая и длинная, похожая на гроб комнатушка, где на продавленной кровати, грязно ухмыляясь, ее поджидал смуглый тип с ножичком в руке, — он любил добавлять остроту своим постельным упражнениям, нанося глубокие порезы на тело ангажированной девушки. Этого клиента в борделе знали хорошо. Девушки побаивались его. Любая из них могла продемонстрировать последствия нежелательного знакомства — шрамы на своем теле. Но клиент хорошо платил хозяину за свои нетрадиционные удовольствия, и капитан был согласен на все, только бы не потерять выгодного посетителя.

Жанна была новенькая и не понимала, что это за тип, от которого проститутки в ужасе прячутся по комнатам… Хозяин, лопоча по-своему, похлопал ее по спине, набивая цену. Клиент оскалил в улыбке свои кривые желтоватые зубы. Его вислые черные усы угрожающе встопорщились. Очевидно, ему понравился предлагаемый товар. Точно бисером сыпля гладкими быстрыми словами, хозяин подтолкнул девушку к вислоусому… Они стали подниматься по лестнице…

Через несколько минут чудовищной силы звериный крик потряс весь дом — от крыши до подвала. Обезумев от страха и боли, Жанна вырвалась из комнаты и, крича на турецком «Хайыр, хайыр!», выбежала во двор. Первые свежие порезы украсили ее тело. Но никто не вышел ей на помощь — ведь все в борделе знали, что этот клиент любит погорячее… Вислоусый догнал ее и, намотав волосы на правую руку, потащил наверх. В свободной руке он держал нож, которым легонько щекотал девушку под ребрами, желая взбодрить валившуюся с ног жертву.

Жанна уже плохо понимала, что с ней происходит. Она превратилась в загнанного в угол зверя, потерявшего последние капли рассудка от ужаса и боли. Она металась по комнате, и холодный блеск серебряного лезвия преследовал ее, точно птица, неумолимо пикировавшая сверху и клевавшая ей спину.

— Ийдир, ийдир! — хохотал вислоусый, делал обманное движение, после которого новые кровавые следы появлялись на коже. — By хосума идийор!

Внезапно он настиг ее и повалил на постель, прижимая холодное розоватое лезвие к белой шее. Девушка испуганно затихла под ним. В голове мелькнула короткая мысль: «Конец!» Смерть была так близка и так отвратительна, что у нее похолодело внутри… Густой багровый туман наползал на глаза, застилая перекошенное лицо вислоусого.

Неожиданно из прошлой, давно забытой жизни всплыла полустершаяся картина: тяжелое тело, прижавшее ее к кровати и мешавшее дышать, бессилие и собственное отчаяние, рука, занесенная в темноте, и мелькнувшее, точно белая молния, лезвие кухонного ножа…

Резкий удар коленом неожиданно опрокинул вислоусого навзничь. Нож с металлическим лязгом отлетел к стене, белая тень взметнулась с кровати и через секунду застыла в углу, угрожающе сжимая в руке оружие. Бескровные губы ненавидяще шептали:

— Я же сказала «нет»…

Вислоусый еще пуще расхохотался. Он хохотал, и его черная, покрытая курчавым мехом грудь вздымалась резкими толчками, зловонная яма раскрытого рта обнажила гнилые корешки зубов. Очевидно, сопротивление жертвы входило в непременную часть повседневного ритуала.

Он поднялся с заляпанной кровью постели — огромный, черный, голый — и пошел на Жанну, продолжая выплевывать изо рта раскаты громового хохота.

Девушка еще сильнее сжала нож… Черная раскачивающаяся фигура наплывала на нее все ближе и ближе…

Она кинулась на него первая. Где-то, в далеком уголке сознания, она понимала, что, если убьет своего мучителя, ей не жить, зарежут без суда и следствия и выбросят на съедение дворовым собакам. Страх боролся в ней с испепеляющей ненавистью, затопившей разум…

Нож просвистел в воздухе и белой молнией опустился на черный череп. Быстрое движение рукой — и вислоусый схватился за лицо. Еще два легких взмаха — багровые полосы крест-накрест украсили грудь. Потом еще и еще… Ножик порхал, точно птица, то взмывая в воздух, то опускаясь, чтобы снова клюнуть смуглое тело.

Вислоусый отнял руки от лица и, увидев собственную кровь, от ужаса взвыл. А серебряная птичка с холодным металлическим клювом все порхала вокруг него, все жалила, все клевала его, ни на миг не оставляя свою лакомую пищу.

Жанна с перекошенным лицом продолжала рисовать на нем кресты. Вот так, крест-накрест.

Когда наконец на крики прибежали охранники, они застали странную картину: черно-багровая фигура ползала по грязному полу, а над ней стояла разъяренная девушка, измазанная кровью. Телохранители еле смогли оттащить взбешенную проститутку от своего мучителя. Ее пальцы не желали разжиматься, сведенные судорогой. Искаженное яростью лицо было безобразно и страшно. А рука все поднималась и опускалась, все поднималась и опускалась, как заведенная, рисуя свои страшные кресты.

В глухом подвале, куда бросили Жанну, было сыро и холодно, как в морге, но зато там не было злой старухи надсмотрщицы с ее прихвостнями, не было враждебно настроенных товарок, не было свирепого хозяина, брызгавшего слюной (старый Рувим был вне себя от гнева — как же, пострадал его лучший клиент!). Избитое тело болело, раны саднили, из глубоких порезов крупными каплями сочилась кровь. Но несколько часов в карцере — это несколько часов отдыха: ничьи грубые руки не блуждают по телу, никто не орет в ухо на странной смеси международного мата, одинаково понятного и проституткам в порту, и их клиентам, никто не полосует израненное тело ножом…

Обессилев, Жанна мешком упала на кучу грязного тряпья, которая служила затворницам подстилкой. Кружилась голова, тошнило. Она с ужасом ловила звуки, доносившиеся из-за двери, — ей казалось, что хозяйские прихвостни спускаются по ступеням в подвал, спешат расправиться с ней… Что с ней сделают? Бросят в мешке с обрыва в море, как раньше расправлялись с неверными женами? Просто, без затей, зарежут и отправят на съедение вечно голодным дворовым псам? Вон как те плотоядно облизывались, когда охранники волокли избитую Жанну в карцер…

Рядом что-то пискнуло… Мягкая мордочка ткнулась в ногу… Послышался шорох, еще и еще… Потом вновь писк, стук небольших коготков по камням. Крысы! Осторожные твари бродили вокруг, подбираясь все ближе и ближе… Они ждали, когда пленница достаточно ослабеет, чтобы получить сытный свежий ужин. Они уже начали осаду…

Вскрикнув от ужаса и брезгливости, девушка вскочила на ноги. Ее бросили в подвал, чтобы с ней разделались крысы!.. Что ж, недолго осталось ждать. Эти мерзкие твари чувствуют, что жертва, предназначенная на заклание, скоро будет неспособна сопротивляться. И вот тогда они двинут свои полки на приступ…

В кромешной тьме Жанна принялась ощупывать склизкие стены. Может быть, ей удастся найти какой-нибудь камень, на который можно взобраться, спасаясь от грызунов? Или что-нибудь подвернется под руку, чем можно отогнать озверевшие от голода крысиные полчища? Безрезультатно. Руки лишь скользили по холодным влажным стенам. А грызуны с писком кидались врассыпную, чтобы в следующую секунду еще больше приблизиться к слабеющей жертве… Запах крови кружил крысам голову, опьянял их, делая все более и более смелыми.

Рельеф стены, по которой лихорадочно шарили руки девушки, внезапно изменился. Пальцы нащупали вертикальный желобок, идущий от низкого потолка к самому полу. Жанна опустилась на колени. Возле пола желобок уходил глубоко в землю. Не понимая, что все это значит, девушка продолжала свои исследования. На некотором расстоянии ее пальцы вновь нащупали еще две вертикальные выпуклости на небольшом расстоянии друг от друга. Холодные, слегка зазубренные, на ощупь они напоминали металл. Жанна задумалась. Хоть бы немножко света, чтобы увидеть находку!

А крысы подступали все ближе и ближе, приняв задумчивую неподвижность жертвы за ее окончательное бессилие.

«Это дверь!» — осенила внезапная догадка.

Вертикальные желобки оказались дверными проемами, а металлические выпуклости — спиленными петлями.

Если есть дверь, значит, она куда-то ведет. Ломая ногти и до крови сдирая пальцы, Жанна попыталась приоткрыть створку. Бесполезно! Тяжелая дверь не поддавалась. Девушка бессильно отступила. Но ей уже мерещилось длинное извилистое подземелье, узкий ход, ведущий далеко от кошмарного борделя, наверх, на свободу. Главное — открыть дверь!

— Спокойно, — стараясь поддержать себя словами, произнесла Жанна. — Не торопись. Подумай… Она должна, она обязана открыться!

Все ясно, дверь не отворяется, потому что завалена внизу землей. Девушка опустилась на корточки и принялась откидывать в сторону грунт и камни. Напуганные крысы бросились врассыпную.

Через несколько минут Жанна ощупью очистила нижний край дверного проема. Теперь он был полностью свободен. Сломанные ногти впились в железную окантовку двери и потянули ее на себя. Раздался жалобный скрип, и дверь как будто подалась…

Следующие несколько минут девушка провела, шаря по полу в поисках чего-нибудь более-менее твердого и стараясь не визжать, когда ее рука натыкалась на теплое крысиное тельце.

Найденный на полу плоский камень оказался как нельзя кстати. Дверь натужно заскрипела — видно, много лет ее не открывали! — и неохотно подалась. Жанна проскользнула в узкий проем и захлопнула за собой створку, преградив туда путь грызунам. Она не сомневалась, что перед ней открылся путь к спасению!..

Ее вывели из подвала только через два дня. Волосы девушки были всклокочены, спутанные пряди в беспорядке падали на лицо, грязные обломанные ногти и сбитые до мяса пальцы, казалось, принадлежали какому-то диковинному норному зверьку. Оплывшее лицо украшали черные кровоподтеки, загноившиеся ссадины, присыпанные подвальной грязью, представляли собой ужасающее зрелище.

Хозяин борделя, курчавый коротышка, осмотрел пленницу и негодующе сплюнул. Что поделать, товар, стоивший кругленькую сумму, безнадежно испорчен! Эту девицу теперь можно отправить только на свалку, большего она не достойна! Кто из клиентов польстится на эти руины, оставшиеся от некогда прекрасного тела? Ханума, сводная сестра Рувима, старуха, присматривающая за девочками, и то выглядит моложе! Добро бы еще сдохла, было бы не так жалко… Что делать, вай-вай-вай!

Черные маслины продолговатых глаз Рувима печально затуманились. Отставной капитан вздохнул и погладил по голове своего внука — он стоял возле деда и с ужасом взирал на страшную ведьму, которую помощники деда, племянники Рувима, только что вывели из подвала. Черноглазый курчавый мальчик поглядывал то на старую ведьму, стоявшую перед ним, то на своего всемогущего деда и испуганно жался к его ноге. Бабка мальчика, Ханума, что-то раздраженно бормотала, недовольно покачивая головой.

Дед погладил внука по голове и назидательно произнес:

— Смотри, что делают с непослушными рабынями. Учись! Все, все это, — он обвел рукой и глухой квадратный двор, и разморенных жарой собак на привязи, и стены обшарпанного дома, — все будет принадлежать со временем тебе!

— Когда? — с любопытством спросил мальчик.

— Скоро, Рувим… Я умру, и после меня все перейдет к тебе. Ведь ты единственный мужчина в нашем роду, кроме меня! Твоя мать не сможет всем этим управлять одна. Да и не женское это дело, здесь нужна мужская рука. А пока иди, играй!

И мальчишка обрадованно оторвался от ноги деда и поскакал на улицу, где его давно поджидали приятели, чтобы вместе дразнить соседскую собаку, славившуюся отвратительным нравом. О страшной ведьме с черными пальцами он больше не думал.

После возвращения из карцера Жанну определили на кухню, где она должна была помогать готовить пищу для гостей и убирать посуду. Хозяин надеялся, что в адской жаре, возле раскаленных котлов с кипящим жиром, в утомительной работе от зари дотемна, под грозные окрики злобной старухи, от чувствительных тумаков, щедро раздаваемых поваром, она или сдохнет, или окончательно поправится. И тот и другой выход устраивал отставного капитана. Если непокорная рабыня испустит дух от непосильной работы и побоев — хорошо, меньше хлопот. Если выживет — тоже неплохо, хоть немного компенсирует затраты хозяина на свое содержание. Тогда можно будет продать ее за бесценок дальше, в глухую горную провинцию, где в бедных семьях каждый работник на счету и где даже такой уродке будут рады!

Конечно, убивать своими руками то, что может принести в дальнейшем хоть какую-то прибыль, рачительный Рувим не хотел. Конфликт с клиентом, которого порезала строптивая проститутка, был улажен по-свойски — извращенец находился с Рувимом в некотором родстве и, кроме того, был его старым товарищем по морским походам, да и пострадал он не очень сильно, так, несколько шрамов. А ведь шрамы только украшают настоящего мужчину!

Девушку отправили в кипящий огнем кухонный ад, полный острых запахов перца и ванили, соленым потом и тяжелой работы, мир, в котором крепкие тумаки полностью заменяли еду, а щипки злобной старухи в конце рабочего дня казались долгожданной наградой. Спальной комнатой ей служила подстилка в чулане, рядом с гроздьями лука, банками с гвоздикой, имбирем и мускатным орехом. К полуночи, когда дневная жара наконец спадала, а кухня затихала до утра, эта жалкая подстилка казалась самым вожделенным ложем на свете! Ведь старуха будила девушку раньше всех, в четыре утра, заставляла таскать к плите тяжеленные котлы с водой и драить закопченную посуду, покрытую толстой коркой жира.

Но Жанна не сдохла, как рассчитывали все вокруг. Она выжила. Правда, ее тело теперь украшали багровые безобразные шрамы, и не нашлось бы, наверное, мужчины, который бы пожелал эту чернавку, покорно гнувшую спину с утра до позднего вечера. Девушка трудилась как автомат, безропотно выполняя приказания повара и старухи. Со стороны могло показаться, что после всего случившегося ее психика сломлена, воля подавлена. Но тот, кто думал так, плохо знал Жанну Степанкову. Впрочем, она сама еще плохо знала себя.

Рувим-младший, внук старого толстого Рувима, хозяина портового кабака, по ночам превращавшегося в бордель, в своей небольшой семье, безусловно, считался идолом. Ему было восемь лет, и он ни в чем не знал отказа. Все его прихоти безоговорочно выполнялись. Он не учился в школе. Да и зачем? Ведь ему предстояло стать хозяином борделя и продолжить дело своего деда. Главным для мальчика признавалось умение считать турецкие лиры и американские доллары, а это умение, как известно, турки наследуют с молоком матери. Когда мальчуган жил у деда, он целыми днями носился босиком по городу вместе с пацаньей стаей, дрался, дразнил собак, клянчил у туристов и заезжих моряков деньги в порту и изредка подсматривал в щелочку за темной таинственной жизнью проституток и их клиентов, тайком теребя свою рано проснувшуюся плоть.

Изредка в доме появлялась его мать, приятная скромная женщина с глубокими темными глазами, одетая в европейскую одежду, в которой все равно угадывался неуловимый турецкий акцент. Несколько лет назад она овдовела и теперь работала менеджером в магазине, живя у своей тетки и ухаживая за ней в надежде на небольшое состояние и дом, который достанется ей после смерти родственницы. Мать маленького Рувима, как и положено нормальной турецкой матери, обожала своего сына. Она задаривала его подарками и сладостями, бесконечно целовала и тискала при встрече, пока старый Рувим не начинал ворчать: мол, не к лицу настоящему мужчине телячьи нежности! Мальчугана в доме обожали буквально все. Старуха Ханума — потому что это был ее единственный внук, и он заменял ей собственных детей, которых у нее никогда не было. Охранники — потому что надеялись через мальчишку лишний раз подольститься к хозяину, девочки из заведения — потому что таким образом они реализовывали свой нерастраченный материнский инстинкт.

Рувим частенько слонялся на кухне, пытаясь полакомиться чем-нибудь вкусненьким. Повар, толстый потливый турок с двойным подбородком и темными мешками под глазами, в шутку шикал, когда мальчишка утаскивал из-под его носа здоровенный кусок сырого мяса, чтобы подразнить им соседских собак. Старая Ханума совала ему в руку сладкие куски и, притворно грозно шипя, выпроваживала гулять. Вскоре Рувим свел близкое знакомство и с новой кухонной работницей, с той, что целый день таскала тяжеленные котлы и драила посуду. Эта женщина привлекла его тем, что умела показывать карточные фокусы, — Жанна выучилась им во время отсидки в тюрьме. Мальчик теперь частенько пропадал в каморке возле кухни, следя восторженными глазами за тем, как колода карт, повинуясь таинственным законам, внезапно рассыпается в воздухе и аккуратно ложится в правильные ровные стопки…

Когда малыш исчез, никто из обитателей портового кабака поначалу и не заметил этого. На кухне, как всегда, кипела работа — вечером ожидался большой наплыв посетителей, ведь в порт прибыла целая эскадра военных кораблей. Кто-то из девочек занимался клиентами, кто-то просто отсыпался наверху. Хозяин целый день пропадал в порту — договаривался о поставке новой партии товара с контрабандистами, особенно упирая на то, чтобы «рашен герлз» ему больше не предлагали, больно строптивы. Когда мать юного Рувима забежала на минутку к отцу, чтобы вдоволь насладиться общением с сыном, дома она его не застала. Женщина не удивилась этому. Она села на пороге и принялась вглядываться в пыльное дрожащее марево горячего воздуха, волнами поднимавшегося над дорогой.

К вечеру вернулся из порта довольный Рувим-старший — ему обещали на следующей неделе доставить двух чернокожих девиц из Марокко. Солнце опустилось совсем низко, грозя закатиться за гору, посетители кабака, ирландские матросы, заорали какую-то песню на странном диковинном языке… На втором этаже дома вовсю шла работа — простыни девушек были мокры от трудового пота. Мальчик не возвращался.

Солнце село, горы стали черно-фиолетовые, а над Трабзоном зажглись пронзительно-острые, как крупинки льда, звезды. А маленького Рувима все не было!

Тогда забеспокоились все. Целая процессия из домашних и охранников с фонарями двинулась на поиски мальчишки, надеясь, что тот просто зашел слишком далеко и не успел вернуться до темноты. Или, может быть, заблудился?

Процессия вернулась назад ни с чем.

Только под утро старая Ханума обнаружила на пороге дома смятый клочок бумаги, в котором на жуткой смеси английских и турецких слов сообщалось, что мальчик похищен и за него требуется выкуп. В полицию неизвестные похитители советовали не обращаться, иначе ребенок больше никогда не увидит ни своего деда, ни свою мать.

Старый Рувим был в горе. Он рвал на себе волосы, причитал и молил Аллаха, перемежая мольбы с проклятиями. Обезумевшая от горя мать металась по двору и выла, поднимая длинными юбками светлую пыль. Цепные псы печально смотрели на нее и жались друг к другу, предчувствуя что-то нехорошее. Даже девочки-проститутки, для которых горе хозяина всегда было личной радостью, и те ненароком смахивали с ресниц редкую слезу — хозяйского внука они любили, хотя и понимали, что когда тот вырастет, то станет новым владельцем борделя, достойным продолжателем традиций своего деда.

Похитители затаились, выжидая время и знака хозяина, готового заплатить выкуп.

Хотя отставной капитан и его дочь пытались хранить в тайне случившееся, вскоре обитатели всего дома были осведомлены обо всех подробностях. Рувим заявил в полицию — новость в мгновение ока облетела притон. Хозяин надеется, что полиция найдет похитителей!

Вай-вай! Жирный повар, негодующе тряся двойным подбородком, покачал головой. Вай, зачем Рувим так глупо поступает? Неужели он не понимает, что это только разозлит злодеев? Не лучше ли просто тихо отдать деньги за мальчика, тем более что у хозяина только один внук?

Старая Ханума даже задрожала от возмущения. А что ж ему еще делать? Конечно, все думают, что у ее брата полные закрома денег, а ведь у него ничего, ничегошеньки нет на самом деле! Только голые стены и все! Ханума обвела руками, показывая на дом. Кроме этого кабачка, у брата совсем ничего нет! И так живет он, еле концы с концами сводит, какой уж тут выкуп! Она, Ханума, может поклясться в этом хоть самому Аллаху!

Но повар тоже был турок. Он лишь недоверчиво покачал головой и ухмыльнулся — слишком хорошо знал цену этим цветистым восточным заверениям в мнимой бедности.

В подтверждение только что родившегося слуха в доме появился местный жандарм в феске и с пышными усами. Он обошел весь дом, пощекотал слегка девочек под подбородком, на полчаса закрылся с одной из них в комнате наверху, очевидно, чтобы потолковать с той о чем-то важном (хозяин мялся возле двери, благоговейно сложив руки на груди). Потом, выйдя из комнаты, бросил пару слов хозяину и уехал.

Утром, когда повар, зевая и тряся мокрыми усами, открывал двери кухни, чтобы приступить к работе, он обнаружил на пороге дома свернутый комок бумаги, из-под которого выглядывало что-то розово-бежевое. Дрожащими руками он развернул записку. Странный предмет с влажным звуком шлепнулся на каменные ступени.

Внезапно повар заорал изо всей силы и бросился к хозяину. Его руки тряслись, двойной подбородок дрожал, как сливочное желе, а глазки, заплывшие жиром, испуганно раскрылись до пределов, дозволенных природой.

— Ва-ва-ва! — лепетал повар, протягивая капитану что-то бледно-розовое.

Это был кусок тонкой свежей кожи, вырезанной в форме полумесяца, и прядь черных курчавых волос. Как гласила сопроводительная записка, и волосы, и кожа принадлежали мальчику. И еще на этой записке была выведена цифра 50 000 долларов, которую похититель или похитители надеялись получить в качестве выкупа. Увидев все это, дочь Рувима тонко вскрикнула и упала без памяти, а любящий дед буквально на глазах поседел.

Вечером, когда жандармский начальник забрел к хозяину борделя с новыми идеями относительно поисков его внука, тот только отрицательно затряс головой и быстро выпроводил его, говоря, что ему больше не нужна помощь полиции.

На следующий день дело закипело. В доме то и дело появлялись покупатели, прослышавшие о том, что заведение старого Рувима срочно продается. Кабак и бордель в одном здании — удачное сочетание для бизнеса! Предприятие слыло чрезвычайно выгодным, и дверь дома не закрывалась. Покупатели осматривали дом, приценивались к нему, поднимались в комнаты, рассматривали девочек, даже заглядывали в пасть зевающим сторожевым псам, которые продавались вместе со всем хозяйством.

Целый день слышались крики торговавшихся покупателей. Рувим ломил сто тысяч долларов, покупатели предлагали едва ли десятую часть от этой суммы, мотивируя тем, что дом старый, девушки тоже старые и некрасивые, и даже собаки старые. Старый Рувим клялся в том, что дом только что, совсем недавно, построен его отцом, что девушек лучше не найти, все молодые и красивые — как на подбор, а кому не нравятся его псы, тот сам пес поганый!

Наконец кабак был удачно продан приезжему азербайджанцу, который давно хотел открыть в Турции свое дело.

Вот уже два дня в борделе и на кухне никто не работал. Кухня была открыта, но плита стояла холодная, не кипели котлы, испуская волшебный дух вареного мяса. Повар сидел на пороге вместе со старой Ханумой и судачил о неожиданных переменах. Основной предмет разговора сводился к тому, жив ли еще маленький Рувим или уже нет.

Повар тряс жирным подбородком и клялся своей мамой, что нет, в доказательство чему приводил кусок кожи, найденный им на пороге дома.

Старая Ханума говорила, что мальчик жив, а иначе, как можно отдавать такой большой выкуп? За что? Старый Рувим ведь не дурак, он не будет передавать деньги похитителям, пока не увидит своего живого внука.

«Вай-вай-вай! Куда катится наш мир? — вздыхал повар. — Когда еще такое было, чтобы в нашем городе воровали мальчиков! Женщин — да, бывало, что и воровали, но мальчиков…»

Следующее письмо, которое получил старый Рувим, немного ободрило его. Во-первых, в нем был неумелый детский рисунок, несомненно свидетельствующий о том, что мальчик жив, а также новые требования похитителей. Они заключались в следующем. Старый Рувим должен был нанять в порту лодку, посадить в нее верного человека и отправить его с выкупом в море. Там этого человека подберет проходящий корабль. Взамен похитители обещали в тот же вечер открыть место пребывания мальчика. Но, грозно предупреждал неизвестный, если вдруг на корабле увидят, что в лодке больше одного человека или за ней идет полицейское судно, корабль пройдет мимо, а мальчик в тот же вечер простится с жизнью!

Перед старым турком встала нелегкая задача. Лодку он нанял без проблем, и искомая сумма в наличии у него тоже имелась. С этим все было нормально. А вот сам процесс обмена денег на внука представлялся ему очень проблематичным. Кто должен находиться в лодке? И как знать — вдруг похитители заберут деньги, а мальчика не отдадут? Допустим, в лодке поедет сам хозяин. А вдруг бандиты заберут у него деньги, а его самого убьют и бросят в воду? Нет, старый Рувим не хотел рисковать своей жизнью. Доверить дело кому-нибудь из охранников? Они все его двоюродные племянники, люди верные, но вдруг соблазнятся крупной суммой и сбегут в неизвестном направлении, а разгневанные похитители расквитаются за это жизнью его внука? Посылать свою дочь в лодке старый Рувим не мог. Не женское это дело. Да и когда мальчик вернется домой и спросит, где его мама, что ответит ему дед?

«Старая Ханума!» — осенило Рувима. И то, довольно уж она зажилась на свете, пора и честь знать! Пусть пожертвует собой во имя ребенка. С этим предложением он и направился к своей сестре.

Та, узнав об идее брата, замахала руками.

— Да ты что! — заверещала она. — А что, если лодка опрокинется? А как я вернусь потом на берег? А что со мной будет?

Как ни уговаривал ее брат, она не соглашалась ни в какую.

— А если я не тем отдам деньги? А что, если другие меня вниз головой в воду спустят? — возмущалась она.

«И то верно, сестра ведь», — вздохнул Рувим и тяжело задумался.

На кухне забитая работница равномерно шваркала тряпкой по глиняному полу. Туда-сюда, туда-сюда…

— А пусть она поедет! — Старая Ханума указала на девушку.

Рувим изучающе уставился на свою рабыню. И то верно, проку от нее никакого. Деньги, заплаченные за нее, выброшены на ветер. Если убьют ее, никто не пожалеет… Вряд ли она осмелится сбежать. После карцера она такая затурканная, только кликнешь, вся задрожит, как побитая собака. Не осмелится ослушаться хозяина!

— Эй! — Суровым оценивающим взглядом Рувим окинул свою рабыню. — Иди сюда!

Девушка испуганно вздрогнула и, сутулясь, приблизилась к нему.

— Поедешь вечером на лодке, — строго приказал хозяин. — Отвезешь кое-что моим знакомым контрабандистам! Ясно?

Невольница еле заметно кивнула.

«Дело сделано!» — облегчением выдохнул Рувим и немного повеселел. Скоро этому кошмару придет конец! Конечно, теперь у него нет заведения, но зато его обожаемый внук скоро вернется к своей матери и к деду. Как-нибудь они проживут. Старый Рувим опять возьмется за свое прежнее ремесло. Наймет баркас, отчаянных головорезов и выйдет в открытое море вспахивать морскую гладь. Из дальних странствий привезет он себе самых красивых, самых покорных девушек. Снимет небольшой домик поближе к порту и начнет все сначала! Не такой уж он и старый!

Рувим небрежно бросил Хануме на горном наречии, чтобы не поняла рабыня:

— Хорошую одежду ей не давай, пусть наденет тряпье похуже. Ей больше не нужно… — и вышел с кухни.

Если бы, уходя, он оглянулся, то заметил бы торжествующий взгляд угольно-черных, пылающих ненавистью глаз. Взгляд, совсем не характерный для рабыни…

Ночь мягко и незаметно спустилась на землю. Темные волны бились о борт утлой лодчонки, арендованной старым Рувимом у самого бедного рыбака в порту. Пакет с деньгами, аккуратно завернутый в старую грязную мешковину, был засунут под сиденье лодки, старый мотор, натужно чихая, взвыл. Разрезая носом спокойную гладь залива, лодка направилась в открытое море, неумело маневрируя между стоящими на якоре судами.

На берегу остались стоять старый Рувим и его ворчливая сестра. Дочка капитана сидела дома, ожидая, что в любой момент явятся похитители и вернут ей сына. Ханума беззвучно молилась Аллаху, сложив на груди под черной накидкой морщинистые руки, а отставной капитан обеспокоенно поглядывал на ртутные пятна фонарей, рассыпанные вдоль побережья, — не мелькнет ли где черная тень, не увяжется ли кто в погоню за утлой скорлупкой, чтобы спутать карты старому морскому волку?

Но все было тихо. Урчащий звук мотора становился все глуше и тише, превращаясь в тоненькую ниточку, пока не оборвался совсем в безмолвной дали. Две темные фигуры на берегу вздохнули и побрели домой…

Взойдя на порог дома, который еще недавно был его собственностью, Рувим наткнулся на бумажный комок, придавленный камнем, чтобы не унес ветер. С замиранием сердца он поднес листок к глазам. Странно, букв нет, только какой-то нелепый рисунок, напоминающий план.

Тут же был созван домашний консилиум.

— Да это же наш двор! — наконец воскликнул Фазиль, самый сообразительный из четырех племянников. — Вот ворота, вот вход на кухню, вот подвал!

И точно! Рисунок представлял собой довольно неискусный план двора. Жирная стрелка прямиком указывала на вход в подвал.

Депутация, состоявшая из хозяина и его испуганных родственников, трепеща от дурных предчувствий, спустилась по каменным ступеням в подвальное помещение, обычно служившее карцером для провинившихся работниц. В руке хозяина вздрагивал фонарик, отважно прорубая темноту ярко-желтым лучом. Сердце болезненно сжалось, готовясь к худшему.

Далее стрелка на рисунке упиралась прямо в стену подвала. Луч фонаря скользнул по осклизлым камням, с пронзительным писком из-под ног метнулись крысы. Через несколько минут, натужно кряхтя и действуя ножами, как рычагом, охранники открыли обозначенную на плане дверь, которая вела в подземные комнаты дома, не используемые уже много лет. Там, в дальней каморке, и был обнаружен хозяйский внук.

Мальчик сидел на большом холодном камне и играл с огромной крысой, подбрасывая ей ломоть мяса на веревке и резко оттаскивая его назад, когда крыса уже раскрывала жадную пасть, чтобы схватить ароматный кусок. На столе тускло чадила свечка, а остатки еды показывали, что мальчик в заточении не страдал от голода. Он даже не обрадовался, когда за ним явилась толпа взволнованных родственников, — они отвлекли его от интересного занятия.

Мать, взвизгнув, страстно сжала сына в объятиях. Старая Ханума разразилась счастливыми слезами. Охранники ничего не понимали, тупо переводя взгляды с мальчика на рисунок и обратно. Только старый Рувим все понял в одно мгновение!

Его потерявшийся внук ни на минуту не покидал дома! Сколько бы ни искала его полиция, все равно не нашла бы, даже если бы перевернула весь город вверх дном! Внук находился рядом с ним, в каких-нибудь трех метрах, под землей. Толстые стены не пропускали ни звука, и, даже если бы маленький Рувим и вздумал бы звать на помощь, выдувая полную мощь из своих щенячьих легких, то никто бы его не услышал. Похищение было задумано и осуществлено с дьявольским остроумием.

Кто же этот хитроумный обманщик, разоривший старого пройдоху Рувима, оставивший его без гроша на старости лет? Кто же он? Этот вопрос был из разряда тех, которые называют риторическими. Отставной капитан теперь знал ответ на него!

Жанна полной грудью вдыхала свежий ночной воздух. Мотор мирно рычал, увлекая лодку в туманную даль.

Нужно еще немного отойти от берега, пока блестящая цепочка огней не потускнеет, скрытая вечерней дымкой, а затем вновь вернуться в порт. План действий ее был прост: вечерним автобусом она уедет из Трабзона в Сондулак, закутавшись в черную чадру, — случайные попутчики примут ее за женщину из далекой горной провинции, приезжавшую за покупками на побережье. Конечно, в Турции уже давно не ходят в таком виде, но как иначе ей спрятать свое лицо со шрамами, которые отныне являются ее особой приметой?

Из Сондулака каждые три часа ходят рейсовые автобусы на Стамбул. Затем, в Стамбуле, она накупит себе одежды, свяжется с русскими челночниками, приобретет у них русский паспорт или, на худой конец, какую-нибудь турецкую справку о том, что ее паспорт утерян, — и вперед, на родину! Она вернется домой с деньгами, откроет свое дело и заживет припеваючи. Залечит свои раны, и телесные, и душевные. Отныне она будет жесткой и безжалостной со всеми. Она отплатит им сторицей за то, что они сделали из нее сломанную куклу для своих грязных забав… У нее есть на этот счет кое-какие планы!

Разворачивая моторку, Жанна улыбнулась, представив себе обескураженное лицо хозяина, когда тот поймет, что его обвели вокруг пальца. Уголок рта дрогнул — ей вспомнилось, как она в своей каморке строчила записки, а потом по ночам подкладывала на порог перед кухней, чтобы утром их, потея от ужаса, читал весь дом. Улыбаясь, она вспомнила, как, достав из холодильника свежего поросенка (свинину держали там специально для европейцев), она вырезала из его шкуры тот самый полумесяц, который произвел такое ужасное впечатление на чувствительного Рувима.

«Чувства людей — это те клавиши, на которые нужно нажимать, чтобы сыграть нужную мелодию», — подумала Жанна, когда вдали показалась черная громада берега.

И решила, что отныне никому не позволит играть своими чувствами. Она сама будет играть нужную мелодию!

Темный берег, сияя редкими огнями, дрожащими в чернильной масленой воде, как диковинные огненные цветы, стремительно летел ей навстречу. Мрак, облепивший предметы, отступал перед этой женщиной с развевающимися на ветру волосами и жестким бестрепетным взглядом. Отныне Жанна не боялась темноты. Отныне сама темнота должна была бояться ее!

 

Глава 23

Васенька с ненавистью смотрел на выжившую из ума старуху, сидевшую напротив. В последнее время он все чаще ловил себя на мысли, что готов задушить ее, чтобы только больше не появляться в этой квартире. Уже в тысячу первый раз выслушивал он пространный рассказ Берты Ивановны о ее многочисленных мужьях, любовниках и прочих сердечных увлечениях. Когда же эта чертова ведьма наконец выдаст свою племянницу! А чертова ведьма капризным голосом потребовала в это время новую сигарету и кофе. Ведь сегодня опять была суббота…

В полутемном сыром подъезде тоскливо воняло мочой, мрачно светилась лампочка под самым потолком. Два длинных, два коротких звонка. Знакомая обшарпанная дверь отозвалась на них только приглушенным детским плачем.

Ей нужно отсидеться здесь, пока не уляжется история с шампанским… Здесь ее никто не найдет! Сейчас ей идти некуда!

Наташа вновь подняла руку, чтобы позвонить, но дверь бесшумно отворилась, и в образовавшуюся щель просунулась черная голова со смуглыми живыми глазами.

— А, это ты…

Наташа сделала шаг вперед. Наконец-то она нашла надежное убежище.

— Привет, Роман! Тетя Берта, надеюсь, дома?

— Уходи, — прошептал цыганенок, сверкая в полутьме белками глаз. — Быстрее уходи! Тебя ищут!

— Кто?

— Этот человек, он…

В коридоре коммуналки послышались характерные шлепающие шаги. Это был вездесущий Богушевский. Он жаждал возможности заработать денег.

— Эй, тут что, к Берте пришли? А ну пошел вон, цыганское семя!

Цыганенок завизжал — Богушевский изо всех сил скрутил его ухо.

Наташа метнулась вверх по лестнице и застыла, прижавшись спиной к стене.

— Никого! — задумчиво произнес сосед, выглядывая в подъезд. Он схватил Романа за воротник рубашки и потащил в глубь квартиры: — А ну признавайся, собачье отродье, кто приходил! Всю душу из тебя вытрясу!

— Дяденька, не бей! — заверещал парнишка. — Я все скажу! Скажу ее новый адрес, я все расскажу, только не бей!

Богушевский уже чувствовал в своей ладони приятный хруст стодолларовой купюры…

Васенька набрал номер, прочно засевший в его памяти.

— Она была здесь. Нет, ее упустили, но у меня есть ее новый адрес. Диктую…

Проверка названного цыганенком адреса ничего не дала. Даже такого номера дома в природе не существовало. Через день бледный, бледнее мела, Васенька наступал на старуху, которая сонно клевала носом, съежившись в глубоком кресле:

— Где она, отвечай! Я знаю, что она была здесь!

Берта Ивановна только младенчески улыбалась и непонимающе трясла головой. В ее голове добрый Васенька давно перемешался с ее последним мужем. Она была так рада вновь увидеть своего почившего в бозе супруга…

— Где она, отвечай! — Васенька двумя руками сжал ворот белой кружевной блузки и с силой встряхнул немощное старческое тело.

Голова Берты Ивановны дернулась, согласно кивнула и застыла в неподвижности. Бесцветные глаза неподвижно уставились куда-то в пол, а челюсть с редкими желтоватыми зубами безвольно отвалилась вниз. Старуха не дышала. Брезгливо морщась, Васенька приложил ухо к груди Берты Ивановны и через пару секунд с сожалением отшвырнул легонькое тельце.

Выйдя в коридор, он дал привычный подзатыльник вертевшемуся там цыганенку и взялся за трубку телефона.

— Это я, — мрачно произнес он, не заботясь, что его могут слышать. — Канал накрылся. Старуха приказала долго жить.

Он был расстроен. Мечта о нехилом заработке умерла…

Через несколько месяцев после описанных турецких событий в провинциальном городе Быковске появилась неизвестная элегантная особа в широкополой изящной шляпе и темных очках, скрывавших половину лица. И старый Рувим, потерявший все свое нажитое непосильным трудом состояние, и его сводная сестра Ханума, и все четыре охранника-племянника, и все двенадцать работниц портового борделя не узнали бы в стильно одетой, со вкусом накрашенной женщине ту самую забитую кухонную работницу, к которой хозяин относился с хроническим раздражением, как к безнадежно испорченной вещи.

Присутствие Жанны в городе юности объяснялось просто — ей нужно было уладить кое-какие отношения между собой и своим прошлым. В Быковске не узнали в этой интересной и, очевидно, богатой девушке с властным взглядом ту испуганную девчонку, что четыре года назад душной ночью бежала из города, пряча от любопытных взглядов свой живот. На худощавом лице появились несколько лишних морщин, делавших ее обладательницу старше на несколько лет и придававших облику легкий налет горечи и разочарования. Волосы прически скрывали белые черточки шрамов на лбу, сведенные до минимума искусным косметологом. И даже взгляд ее изменился — стал жестким и бестрепетным.

Появление Жанны в городе имело далеко идущие последствия.

Приезжая особа с уверенными манерами сняла лучший номер в местной гостинице, навела шороху на обслуживающий персонал своими повышенными требованиями к чистоте номера и качеству подаваемых блюд и в первый же вечер своего пребывания отправилась прогуляться по тенистым улицам Быковска. Гуляла она очень недолго и вскоре вернулась в номер. В это время горничная гостиницы «Метрополь», бывшего Дома колхозника, сбивчивым картавым шепотом сообщила швейцару, что во время уборки в номере нашла в вещах приезжей дамочки пистолет с какой-то продолговатой штукой на стволе и несколько коробок с патронами.

Швейцар лишь озабоченно покачал головой и посоветовал горничной доложить об этом местному авторитету Калине, который недавно освободился по амнистии и вновь включился в борьбу за беспредел в городе.

— Может быть, она киллерша? Чего ей здесь делать? Не иначе, явилась кого-то из наших местных замочить по заказу, — таинственно мигая подслеповатым глазом, сообщил швейцар и потребовал пятьдесят процентов с той цены, которую заплатит Калина горничной за сведения. После недолгих прений сошлись на сорока.

Однако Калина, вернувшийся из заключения совершенно больным и менее осторожным, чем ранее, на рассказ добровольной помощницы не отреагировал. Харкая кровью от удушливого туберкулезного смеха, он отправил ее прочь и посоветовал меньше смотреть боевиков по телевизору. Обескураженная горничная ушла несолоно хлебавши.

А подозрительная постоялица, вернувшись после прогулки, потребовала себе стакан апельсинового сока, кукурузные хлопья и свежее постельное белье. Она сильно разгневалась, когда ей вместо всего этого подали томатный сок с истекшим сроком годности, рисовую кашу и старые потрепанные простыни с характерными следами пользования ими предыдущих жильцов. Впрочем, дамочка вскоре смилостивилась и даже снизошла до разговора с горничной.

— Собираюсь открыть собственное дело в вашем городе, — доверительно сообщила она любопытной девушке. — Кто тут у вас «крышует» всех? Под кого «ложиться»?

Приезжая, несмотря на свой холеный заграничный вид, судя по всему, хорошо ориентировалась в реалиях современной провинциальной жизни.

Горничная доверительно сообщила бизнесменше, что сейчас в городе творится неизвестно что. Еще недавно главным среди местных братков считался некий Вощила, бывший спортсмен, неудачливый покоритель столицы, вернувшийся в родные края за более скудным, но менее хлопотливым куском хлеба, а теперь вышел после отсидки прежний хозяин Быковска, Калина, и теперь у него с Вощилой идет война не на жизнь, а на смерть.

— И кто побеждает? — с любопытством осведомилась приезжая.

— Пока Калина, — сообщила ей словоохотливая девушка. — У нашей гостиницы раньше «крышей» был Вощила, а теперь Калина его под себя подмял. Вощила злится. У него остался только ресторан «Акапулько» да еще несколько магазинов на окраине. Ох, скоро здесь такое начнется! — вздохнула девушка. — Мой брат у Калины в подручных! — чуть погодя сообщила она, и в голосе ее слышалась искренняя гордость.

Сведений оказалось достаточно, чтобы деловая женщина приняла положительное решение относительно открытия бизнеса в Быковске.

— А какое дело вы хотите открыть? — осведомилась горничная.

— Еще не знаю, — вздохнула приезжая. — Может быть, магазин модной одежды. Понимаешь, я ведь сама местная, — доверительно произнесла она. — В Москвы пожила, покрутилась, денег скопила, вот теперь хочу вновь в родном городе обосноваться. В столице, знаешь ли, давно все места на сто лет вперед расписаны, не протолкнуться! А здесь у вас, то есть у нас… Непаханое поле!

На этом любопытный разговор окончился.

На следующий день, когда постоялица отсутствовала, горничная еще тщательнее обыскала номер. Воображению ее уже рисовался чемодан, битком набитый долларами, откуда она могла бы без риска для жизни стянуть хоть одну пачечку, но никаких денег не оказалось. Самым ценным, что отыскалось в вещах постоялицы, был сотовый телефон — невиданная для провинциального города игрушка. Когда Нюра уже заканчивала уборку в номере и возилась с навеки грязной обшарпанной ванной, бизнесменша неожиданно вернулась в номер. Как только она переступила через порог, зазвонил телефон. Звонок был длинный, междугородный. Нюра в ванной благоразумно затаилась.

— Когда вылет рейса? Сейчас запишу! — между тем произнесла постоялица и стала быстро царапать цифры на сигаретной пачке. — Курьер привезет всю сумму, полностью? Только сто кусков? Но я же сказала, что мне этого мало! Хорошо, для начала вроде бы обойдусь. Нет, не надо, о безопасности позабочусь сама…

Бросив трубку телефона, она удалилась в спальню переодеваться, а в это время Нюра пулей выскочила из ванной, схватила пачку сигарет и, запомнив те несколько цифр, что были на ней написаны, с бьющимся сердцем вылетела в коридор. Удача сама плыла ей в руки! Опытная Нюра оценила добытые сведения не менее чем в тысячу рублей и заторопилась, чтобы выложить добытую информацию Калине.

В тот же вечер деловая женщина надела черное длинное платье с песцовой накидкой и в полном одиночестве отправилась ужинать в ресторан «Акапулько». На первый взгляд цель ее визита заключалась лишь в близком знакомстве с местной кухней.

Когда бизнес-леди с внимательной миной изучала меню, возле столика появился предупредительный официант. Надо ли говорить, что это был верный осведомитель своего шефа Вощилы. Внезапно раздалась негромкая мелодичная трель. Дама выудила из крошечной сумочки телефон и приложила его к уху. Затем быстро взглянула в сторону официанта и понизила голос до интимного шепота.

Держа ушки на макушке, официант сделал вид, что вовсе не интересуется разговором. Однако богатый облик посетительницы, ее одиночество и неумелая конспирация заинтересовали его. Он нутром чуял, что речь пойдет о деньгах.

— Когда привезет? — спросила посетительница и тут же возмущенно повысила голос: — Я же просила всю сумму наликом! Ну ладно, — она вновь перешла на шепот, — сто кусков мне для раскрутки хватит… Сейчас запишу…

Она оглянулась и махнула официанту рукой:

— Бумагу и ручку, пожалуйста.

Официант стоял за спиной посетительницы и видел, как она выводит на бумаге дату, номер авиарейса и время прибытия курьера, который должен привезти огромную сумму. Все эти цифры впечатывались в мозг официанта, как острые каблуки дамских шпилек — в расплавленный в июльский полдень асфальт.

— Хорошо, я встречу, — проговорила дама громко, уже не стесняясь. — Не надо, безопасность — это моя проблема!

На этом разговор прервался. Официант, приняв заказ, тут же побежал сообщать своему шефу об интересной клиентке.

Буквально через считанные секунды Вощила прибыл в ресторан. Сто тысяч долларов — сумма для провинциального города астрономическая. Да и грозила она попасть в руки Вощилы без проблем, дуриком, как говорится. А захват такой суммы мог бы изрядно поднять падающий с каждым днем его авторитет. Тем более, дело предстояло с какой-то бабой, не имеющей в городе ни связей, ни охраны. Операция обещала быть заманчиво легкой.

— Вы ужинаете одна? — со всей возможной любезностью осведомился Вощила, лысоватый, круглолицый тип со сломанным носом, в мятом клубном пиджаке с золотыми пуговицами, смотревшемся в ресторане несколько претенциозно.

— Только потому, что никого не знаю! — с готовностью отозвалась дама. Видимо, она была не прочь завязать знакомство.

— Не возражаете, если я составлю вам компанию? — выжал из себя последние остатки галантности Вощила. Ему казалось, чтобы привлечь женщину, надо поддерживать с ней игривую светскую беседу, потому что расставленные пальцы веером лишь оттолкнут пугливую богачку.

Через несколько минут они уже вместе хохотали над каким-то бородатым анекдотом, который Вощила с трудом вытащил из заплывших жиром недр своей памяти.

Шампанское лилось рекой. Новая знакомая непрерывно хохотала, — казалось, ее совершенно развезло от алкоголя.

— Хочу начать бизнес в вашем городе, — неожиданно начала она. Ее осоловевшие глаза превратились в узкие щелочки, через которые выглядывал трезвый настороженный зрачок. — Деньги ляжку жгут. — И она грубо захохотала.

— А бабки у тебя есть? — бесцеремонно осведомился Вощила, подливая в бокал вина.

— Бабки будут! — заверила та и явственно икнула. — Ой, это шампанское… Оно так нос щиплет!

— Когда будут? — Напористый Вощила рассчитывал, что бабенка совсем пьяна и легко выложит нужные сведения. Так оно, впрочем, и оказалось.

— На следующей неделе, — пьяно растягивая слова, произнесла та. — Ой, кажется, я совсем захмелела…

Воодушевленный наклевывавшимся непыльным и верным дельцем, Вощила принял на себя все расходы по транспортировке совершенно разнюнившейся бабенки в гостиницу. В своем уме он строил уже планы операции…

А горничная Нюра тем временем сообщила Калине, что особа с пистолетом ждет на днях прибытия крупной суммы денег в валюте для открытия магазина в Быковске. Деньги прибудут сто сороковым рейсом из Москвы, курьер — тип в джинсовой куртке и в бейсболке, надетой козырьком назад. Вскоре примчался еще один верный агент и доложил, что приезжую из «Метрополя» видели в ресторане «Акапулько» с его врагом номер один, Вощилой, — очевидно, те «терли» насчет того, кто будет у новоявленной бизнесменши «крышей».

Такое положение дел Калину не устраивало. Даже если бы ему и не хотелось грабить бедную женщину, сделать это все равно пришлось бы, чтобы не допустить усиления противника, который, как недобитая гидра, поднимал все новые головы. К тому же возможность спокойно захапать крупную сумму денег грела израненную душу бывалого уголовника. За бизнесменшей установили слежку. Надо было определить, что за редкостная птица залетела в их среднерусские края.

Слежка не принесла особых результатов. В свободное время дама шаталась по окрестным магазинам. Она ничего не покупала, а лишь присматривалась к ассортименту, болтала с продавщицами, интересовалась ценами за аренду помещения. Несколько раз забегала в городской совет, вентилировала там вопрос об аренде самого фешенебельного здания в городе, торгового центра, недавно заново отстроенного иностранными рабочими. Очевидно, дамочка предпочитала работать с размахом, не считаясь с предстоящими тратами. Один раз она неизвестно зачем моталась в аэропорт и проболталась там энное количество времени, совершенно запутав этим своих преследователей.

— Осматривает местность, — решили те и вынесли резюме: — Грамотная баба!

Все это убедило Калину, что речь действительно шла о крупной сумме денег, и эта сумма теперь сама плыла к нему в руки.

В назначенный день, за час до прибытия самолета из столицы, деловая дама вышла из гостиницы. Ее лицо выглядело озабоченным, а изящная сумочка небрежно болталась на плече. Вытянув руку, она принялась ловить попутные машины — очевидно, собиралась ехать в аэропорт.

Люди, сидевшие в престарелой иномарке серебристого цвета, припаркованной на обочине, внимательно следили за ее манипуляциями.

— Не иначе как ствол захватила, — кивнув на сумку, хмыкнул ближайший подручный Калины, круглолицый Шмон. Его закадычного друга, Корика, давно уже отправили на тот свет в перестрелке. — Думает, что это ей поможет!

— Пусть! — небрежно усмехнулся Калина. — Нюрка еще вчера заменила патроны на холостые.

К голосующей на обочине девушке подкатила старая «Волга».

— Это тоже наш человек, — поведал сообщникам Калина. — Он должен договориться с ней и на обратную дорогу. Если она согласится, проблем у нас не будет.

Приняв в свои недра пассажирку, желтая «Волга» ринулась по направлению к аэропорту. За ней неотступно следовала серебристая иномарка. На площади возле аэровокзала прибытия московского рейса ждала еще одна машина, потрепанная «девятка», в которой любопытные смогли бы разглядеть неудачливого Вощилу с подручными.

— Вот она! — вскинулись в «девятке», увидев, как изящная фигурка заспешила к зданию аэропорта, покачиваясь на высоких каблуках. — Ты, Вощила, таксера знаешь?

— Не-а, — ответил главарь.

— Это шестерка Калины! Может, подстава?

Вощила задумчиво пожевал губами и наконец процедил сквозь зубы:

— Вряд ли!

Несколько подбористых фигур в характерных кожаных куртках и мешковатых спортивных штанах вывалились из автомобиля и, сторожко озираясь по сторонам, направились к зданию аэровокзала. В воздухе сгущалось и росло напряжение.

В это время агентурная сеть Калины принесла ему радостное сообщение: девушка согласилась на обратный рейс с тем же таксистом! Калина обрадованно потирал руки. Дело представлялось простым до безобразия. Таксист тормозит на обочине в безлюдном месте, Калина отбирает у пассажирки деньги — и все! Просто и легко!

В это время Вощила со своими людьми затаился в укромном месте, держа в поле зрения дамочку-бизнесменшу и выход с летного поля, откуда должен был появиться курьер.

Наконец московский рейс прибыл. Толпа пассажиров выливалась через узкие ворота и растекалась по площади. Как ни вытягивал свою шею Вощила, как ни напрягал взгляд, не мог выделить из толпы типа в джинсовой куртке и бейсболке, похожего на курьера. Было полно мужчин в джинсовых куртках, но на них не было бейсболок, или, наоборот, полно было бейсболок, но им не сопутствовали вожделенные джинсовые куртки! Кроме того, преследователи неожиданно потеряли из виду свою жертву, а когда увидели ее вновь, она уже стояла с большим свертком в руке и болтала с каким-то парнем, причем на парне не было ни джинсовой куртки, ни бейсболки!

Сверток в ее руках точь-в-точь отвечал представлению бандитов о ста тысячах долларов, упакованных в пачки сотенными купюрами. Распрощавшись с явившимся точно из-под земли курьером, девушка проследовала зачем-то в здание аэровокзала. За ней бдительно следил добрый десяток внимательных глаз, но она не замечала этого.

Девушка толкнула дверь с характерной буквой «Ж» и вошла внутрь. Наблюдатели забеспокоились.

— Что такое? — удивился Вощила. — Что ей там понадобилось?

Его подручные тупо молчали.

— Шеф, может, и мы за ней? — с готовностью предложил Шмон своему шефу.

Но Калина отрицательно покачал головой. Ограбление в женском туалете — это даже как-то некрасиво, подумал он. Кроме того, там могут оказаться ненужные свидетели.

Расставшись со случайным пассажиром московского рейса, который любезно ответил на ее вопросы о погоде в столице, Жанна направилась в туалетную комнату. Захлопнув дверь под носом у своих преследователей, она небрежно швырнула сверток на подоконник и открыла кабинку, в которой хранились швабры, старые веники и хлорамин. Брезгливо, двумя пальчиками расшвыривая трухлявое тряпье, она выудила полиэтиленовый пакет.

Из недр пакета появился обыкновенный будильник. Жанна посмотрела на собственные миниатюрные часики, поставила время и завела пружину завода. Часы нежно затикали, отщелкивая торопливые секунды. Стрелка будильника показывала, что назначенное время наступит примерно через двадцать минут.

Затем наманикюренные розовые пальчики осторожно соединили между собой тонкие провода и, как хрупкую драгоценность, бережно опустили странную конструкцию на дно полиэтиленового пакета.

Из сумочки те же розовые пальчики достали несколько пачек с зеленоватыми купюрами, которые последовали в пакет, покрыв и будильник, и провода, и странный прямоугольный предмет с прикрепленной к нему небольшой платой.

Захлопнулась дверь кабинки, каблуки уверенно процокали к выходу.

Желтая «Волга» подкатила к пассажирке, как только та показалась на привокзальной площади. Хлопнула дверца, и машина выехала на пригородное шоссе. По пятам за ней следовали серебристая иномарка и потрепанная «девятка». Чтобы не привлекать внимания, преследователи поначалу держались на приличном расстоянии от такси с жертвой.

Замелькали за окном редкие еловые посадки вдоль дороги. Пассажирка на заднем сиденье сначала оглянулась назад, затем бросила взгляд на часы и неожиданно тронула водителя за плечо:

— Стой!

Таксист удивленно взглянул на нее. Ее лицо было бледным, она сжимала рукой рот, как будто ее подташнивало. Глаза смотрели испуганно.

«Волга» притормозила на обочине. Вывалившись за дверь, пассажирка согнулась над придорожным кустом.

Раздался протяжный визг тормозов — серебристая иномарка Калины остановилась сзади «Волги», а «девятка» развернулась поперек дороги, перекрыв движение. Из того и другого автомобиля посыпались бравые молодцы со стволами наперевес.

— Это мои бабки! — Вощила выкинул таксиста из салона и схватил пакет.

Калина лениво ухмыльнулся и просипел:

— Отвали!

В это время в придорожных кустах раздался шорох. Краем глаза Калина увидел, как колышатся ветки там, где еще недавно стояла владелица пакета. Но он не успел отреагировать — первые выстрелы вспороли землю под его ногами, выбрасывая в воздух рыжеватые фонтанчики пыли…

Из последних сил Жанна бежала по лесу. Ветки больно били ее по лицу, оставляя царапины на нежной коже, она задыхалась от непривычки, высокие каблуки увязали в мягкой хвойной подстилке.

Она остановилась лишь на секунду — ее догнал раскатистый звук выстрела, затрещала автоматная очередь…

Вновь колючие ветки с оттяжкой ударили по лицу, захрустел хворост под ногами. Место было рассчитано точно. Еще метров двести — и граница летного поля, бетонный забор. Там, у серебристого ангара, стоят бензовозы, возятся люди…

На бегу она бросила быстрый взгляд на часы. Взглянула и тут же присела, закрыв голову руками — в следующую секунду послышался раскат грома. Гулкий звук, эхом прокатившись по лесу, замер вдали, и вновь воцарилась звенящая тишина, полная шелеста ветра, птичьей возни в кронах деревьев и собственного запаленного дыхания…

На похороны погибшего на «стрелке» авторитета Калины и его верных друзей собралось полгорода. Оставшиеся полгорода находились на других похоронах — провожали в последний путь криминального авторитета Вощилу. Гроб Калины в зале для прощания стоял закрытым. Да и зачем было открывать его, если там лежали лишь несколько кусочков серой ткани от его пиджака и воротник рубашки? От некогда грозного бандита больше ничего не осталось.

Стоит в городе Выдре появиться незнакомому человеку, как об этом узнают практически все. Сидящие у ворот старушки замирают, завидев чужую фигуру на улице, случайные прохожие оборачиваются и провожают приезжего долгим изучающим взглядом.

Вот и появление белой машины неизвестной марки в Выдре также не осталось незамеченным. Поднимая за собой клубы коричневой пыли, автомобиль ворвался в узкую улочку, круто спускавшуюся к реке, и затормозил возле серых, побитых дождями ворот. Пестрые куры испуганно бросились врассыпную. На соседском дворе забрехала собака.

Из автомобиля вышла молодая женщина в темных очках, толкнула покосившиеся ворота и вошла во двор. Хозяйка дома, Дарья Степанкова, в это время копалась на огороде, поросшем высоким бурьяном, — набирала огурцов и редиски на закуску. Лицо у нее за прошедшие семь лет совсем сморщилось и приобрело характерный красноватый оттенок, свойственный людям, много времени проводящим на воздухе.

— Тебе кого? — удивленно разогнулась она, увидев незваную гостью.

Незнакомка молча огляделась, отметила сильно осевший в землю дом, завалившийся набок забор, ветхий сруб колодца.

— Я подруга вашей дочери, — подумав, ответила она. — Приехала узнать, как вы живете.

— Ой, — взмахнула руками Дарья и привычно заскулила: — Да как мы живем… Зарплату не плотют, работы нет, даже выпить не на что.

И она с жадностью уставилась на изящную сумочку гостьи — не отвалит ли та энную сумму на опохмел. Мать Жанны в последнее время пристрастилась к белоголовке и стала крепенько попивать.

Гостья оказалась понятливой. Она молча достала кошелек и вынула оттуда сотенную купюру.

— Сообрази-ка что-нибудь, — поморщившись, произнесла она. — На ужин и вообще…

Обрадованная Дарья Степанкова полетела в магазин, по пути рассказывая соседям, что приехала подруга дочери и надо это дело отметить.

— А как сама Жанна-то? Где она? — спрашивали соседи.

— Не знаю еще, — отвечала мать. — Еще не разговаривали.

Ближе к вечеру смутные тени поднялись из речной ложбины и затопили сырым фиолетовым светом притихший поселок. Гостья и хозяйка в это время сидели за накрытым столом. Тускло мерцал экран телевизора, по которому точно в замедленном танце скользили расплывчатые тени.

— Жанна пока приехать не может, — отрубила гостья в ответ на расспросы матери. — У нее все нормально.

От алкоголя лицо ее еще больше побледнело, стало более скуластым и жестким, глаза, прячущиеся за дымчатыми стеклами очков, приобрели хищный жесткий блеск. Пьяненькая мать, подперев голову рукой, бессвязно жаловалась на жизнь:

— А председатель этот… Хренов… Он мне должен еще остался… А я, я ни в жизнь! Всегда с дорогой душой… А они, с-суки…

Гостья словно выплыла из своей дремучей задумчивости и спросила:

— Ты Славку Путинцева помнишь?

— Ну? — Пьяно покачиваясь, хозяйка пыталась сосредоточиться. — Я этих всех, которые начальство… Я их…

— Где он сейчас?

— Вячеслав Иваныч-то? Голозадый Славка, который… В ногах у меня валялся… Чтоб я его на железку устроила! В эмтээсе он… Инженер хренов! Копейки у него не допросишься… Давеча я…

— На МТС?

— Ага! Доучился… Без денег сидит, как неученый. Женился… Две дочки.

Гостья даже перестала жевать веточку петрушки.

— На ком женился?

— Да на Верке-прошмандовке! — Мать пьяно рыгнула. — А пока он там… Верка тут подолом мела, как последняя…

— На Верке!..

Мать еще что-то долго и нудно говорила, жаловалась на своих неприятелей, председателя колхоза и местного участкового, но гостья ее не слышала, впав в тяжелую задумчивость.

— А машину починить он сможет? — неожиданно спросила она.

— Кто?

— Путинцев! Ты же сказала, что он в МТС работает, — нетерпеливо пояснила гостья. — У меня машина барахлит.

— Запросто! — заверила хозяйка. — Прямо с утра… скажи, что от меня… Он у нас дока по этой части… А председатель мне и говорит…

Ночью Жанна долго лежала без сна на широкой кровати, которую в обиходе обычно называли «большой кроватью», и не могла заснуть. В окна упорно лилась полная луна, проникая даже сквозь смеженные веки, в темноте мерещились смутные тревожные тени. Мать громко храпела на печи и все жаловалась во сне на какие-то обиды.

Разметавшись под легкой простыней, камнем давившей грудь, Жанна кусала губы от бессильной тоски. То ей мерещились мягкие губы, ласковый шепот, вспоминались счастливые дни в общежитии, сливавшиеся в сплошную сияющую полосу, то пузырьками вскипала в ней ярость, когда она вспоминала, как он предал ее, предал легко и бездумно, отвернулся, точно ребенок от надоевшей игрушки. Сломал ее жизнь, как сухой прутик, подвернувшийся под руку… Она вспомнила все: и свое бегство в столицу, и ласковую вербовщицу Алевтину, и свою поездку в Штаты, и крик своего только что родившегося сына… И как стояла на парапете моста, глядя на беснующиеся далеко внизу коричневые воды реки, как дрожала от страха и ненависти, поджидая с ножом менеджера Сашу, вспомнила суд и тюрьму, вспомнила солнечную Грецию и не менее солнечную Турцию, и свою жизнь у отставного капитана Рувима, и свои шрамы на теле… Если бы не он, ничего этого бы не было! Ничего!

А что делал в это время он? Женился на ее лучшей подруге Верке, настрогал детей, живет себе в свое удовольствие, работает…

Жанна рывком села на постели. Пружины под ее тяжестью жалобно скрипнули. Босые ноги ступили на деревянный пол, направились к окну…

Очень удачно получилось, что она сейчас приехала на прокатной машине… Завтра явится на МТС и попросит его отремонтировать старый рыдван, посулив за это хорошие деньги. Конечно, он согласится! И тогда… Она сделает с ним такое!

Жанна почти счастливо улыбнулась. Он ее не узнает. Ее не узнала даже родная мать, что уж говорить о нем! Впрочем, она теперь сама себя с трудом узнает, глядя в зеркало. А лет-то прошло… Не так много!

Она знает, что сделает с ним… Нет, она не будет его убивать. Убить его — это слишком малое наказание. Она сделает так, чтобы он всю свою жизнь мучился, и вместе с ним мучились и его жена, и дети, и родители, те самые, которые когда-то отбили от «уголовницы» своего ненаглядного сыночка…

Жанна больно сжала руки. Ах, как она замечательно все придумала! Как великолепно! Улыбка зазмеилась по лицу, озаренному призрачным светом луны. Она представила его, лежащего без сознания на бетонном полу МТС среди промасленных тряпок, пустых канистр, гаечных ключей, ненужных железок… Вполне возможно, что «скорая» приедет очень быстро. А вместе с ней и его отец, ведь он врач. Какие чувства испытает он, когда будет класть своего сыночка на носилки? Как завоет его мать, когда услышит о случившемся? Как запричитает предательница Верка, поняв, что вместо красивого и работящего мужа у нее на руках до конца жизни останется инвалид?

Жанна задумчиво потерла пальцем переносицу, натертую неудобными очками… Учитывая уровень медицины в Выдре… Единственный хирург пьет, а ближайшая приличная больница за сто километров… Пока довезут, пока найдут врача, пока сделают рентген… Может быть, ему даже отрежут ноги. Хорошо бы… Тогда ее месть была бы полной! Безногий инвалид — такой участи не пожелаешь и врагу. В крайнем случае он сможет просить милостыню на перроне у проходящих поездов, очень прибыльное дело! Жанна зло усмехнулась. Какую бы ей придумать неисправность, чтобы он взялся за работу?..

На цыпочках она вышла из комнаты. Хлопнула дверца машины, на стол под желтый круг лампы лег технический атлас автомобиля. К завтрашнему дню ей нужно хорошо подготовиться…

Сонный город Выдра встретил солнечное утро жемчужной росой на кустах, густым кобальтовым небом и оголтелым пением петухов.

Довольно поздно, где-то уже около одиннадцати часов, к кирпичному облупленному зданию техстанции подкатила белая машина, за рулем которой восседала неизвестная девушка в темных очках на пол-лица. Ее появление не осталось незамеченным для местных работяг, которые неспешно покуривали на крылечке «Беломор», наслаждаясь прекрасным утром. Рабочие переглянулись.

Цокая каблуками, девушка прошла в прохладное здание станции. Возле развороченного трактора, вывалившего на всеобщее обозрение свои промасленные кишочки, стояла группка мужчин.

— Мне нужно отремонтировать машину, — обратилась автомобилистка к парню в спецовке с черными мазутными пятнами, с руками, испачканными машинным маслом. — Срочно! Плачу тройной тариф! Можете?

На секунду воцарилось нерешительное молчание.

— Ну? — нетерпеливо спросила девушка. — Или мне поискать кого-нибудь порасторопнее?

— Что у вас? — хриплым от неожиданности голосом спросил парень. Его голубые глаза ярким пятном выделялись на красноватом лице с явственно наметившимися поперечными полосками морщин, а губы выглядели сухими и потрескавшимися. Жанна с трудом узнала в этом потрепанном человеке свою прежнюю любовь…

— Не знаю… Там что-то внизу, под днищем, стучит.

После короткого осмотра раздались первые авторитетные суждения.

— Надо машину бортовать, да еще с двух сторон, — заявил плечистый мужчина, по виду шофер. — А потом еще разбирать сколько…

— Плачу тройной тариф, — напомнила Жанна.

— Все, заметано, беру! — с жадностью ухватился Слава Путинцев за выгодное предложение. — Сделаю все сегодня!

По тому, как загорелись его глаза, Жанна поняла, что денег у него катастрофически не хватает. И подумала, что сейчас она могла бы купить то, что он не хотел дать ей добровольно, но… Теперь ей этого не нужно! Теперь его черед расплачиваться…

Жанна вынула из сумочки пачку долларов и помахала ею в воздухе.

— Поторопитесь! Я не люблю ждать!

— Отлично! — Путинцев от волнения заметался по зданию станции. — Витек, будь другом, забеги ко мне домой, скажи, что на обед не приду… И захвати чего-нибудь поесть. Поможешь мне? Я пока поддомкрачу машину, а ты иди… Ну все, мужики, на сегодня все! С этим закончим завтра, — обратился Путинцев к работягам возле трактора. — Срочное дело!

Рабочие нехотя потянулись к выходу.

Натянув на уши кепку, Витек, приглашенный в подручные, уже спешил по улице, так что пятки сверкали.

Жанна и Слава остались один на один. Она презрительно смотрела на него из-за темных очков, удивляясь его суетливости, поражаясь жадности, с какой он накинулся на ее предложение, его приторной, лебезящей вежливости. И этого человека она любила! И за этого человека она готова была выпустить из своего страстного сердца всю кровь, без остатка!

— Сделаем в лучшем виде… Будет как новенькая… — Слава метался по станции, собирая инструмент.

Поднятая на домкрате машина задрала бок, перекосившись в опасном равновесии. На бетонный пол лег промасленный брезент, и Слава полез под днище, все еще шепча какие-то незначащие слова.

Жанна напряглась. Самый удобный момент: напарника нет, из-под машины торчат ноги, обутые в стоптанные башмаки со следами рыжей глины на подошвах. Она оглянулась — ей нужно что-нибудь тяжелое… Взгляд упал на большой молоток с удобной деревянной ручкой. Девушка взяла обеими руками киянку и примерилась, как будто собираясь сбить летящий к ней теннисный мячик… Годится!

Два сильных удара — и машина завалится набок, дробя кости, безжалостно сплющивая ткани бедра… А потом будет все, как она задумала, — «скорая», больница, может быть, ампутация… С киянкой в руках Жанна сделала шаг к машине и замерла. Из-под днища слышалось неуверенное, сбивчивое бормотание: «Сейчас сделаем, будет бегать, как новенькая…»

Она остановилась в нерешительности… Красное одутловатое лицо, потрескавшиеся губы… Неужели этот робкий человечек и есть тот, кто безжалостно растоптал ее жизнь? Наверное, по воскресеньям под руку с женой он прохаживается вдоль берега Выдрянки и наблюдает, как его дочки бросают в воду камушки. Наверное, каждый день после работы он выпивает с друзьями кружку пива и морщится от вечных попреков жены насчет отсутствия денег… Наверное, в свободное время он собирает найденный на свалке мотоцикл, мечтая о том, как вскоре помчится на нем по сонной Выдре, распугивая кур… И этого человека она любила! Неужели?

Раздался резкий металлический звук. Что такое? Слава замер под днищем, на секунду перестав орудовать гаечным ключом. Он приподнял голову, насколько позволяло ограниченное пространство, скосил глаза. Увидел лежащий на бетонном полу молоток, изящные туфли-лодочки, направленные носками к выходу. Услышал удаляющийся цокот каблуков…

Из прохладного здания она вышла на улицу и, улыбаясь, прищурилась. Даже темные очки не спасали от слепящих лучей, потоком льющихся с неба.

«Может быть, это к лучшему», — подумала Жанна. С какой стороны находится железная дорога? Услышав задорный свист паровоза-кукушки, она быстро зашагала по направлению к станции.

Она знала, что примерно через час на станцию прибудет скорый поезд на Москву. А ведь нужно еще взять билет… Билет в один конец. В счастливый конец!