Впервые я заметила его в столовой Центра, Обычно я на обед не хожу, перекусываю на скорую руку в кабинете, но в тот день мне отчего-то захотелось побыть со всеми. Иногда хочется ощутить себя не вершителем человеческих судеб, зябнущим в уютной тиши кабинета, а маленькой песчинкой на пляже, одной из миллиарда таких же кварцевых крошек. Дует ветер, несет песчинку, и летит она… Куда? Зачем?
Он застыл в дверях, что-то громко рассказывая сотруднику информационного отдела. Кажется, что-то о горах, где в марте можно кататься на лыжах в одних плавках посреди бескрайних снегов. «Так вот где он так загорел!» – подумала я. Действительно, ровный горный загар был непривычен для ранней весны, а синие глаза, оттененные смуглой кожей, прожекторами сияли на улыбчивом лице.
– Кто это? – спросила я у Ползуновой из этического отдела.
– Новый сотрудник. Говорят, какая-то важная шишка.
– Американец, – решила я. – Но говорит без акцента.
– Нет, он откуда-то с Урала. Вроде бы из Перми.
Ползунова алчно зарылась по самые уши (красноватые, оттопыренные, как ручки от кастрюли) в гороховый суп, а я уселась за дальний столик в углу, продолжая свои наблюдения за новичком.
Важная шишка – вот как? Какой-то он странный, не похожий на «наших». Слишком громко смеется, слишком энергично пожимает руку при встрече, слишком высок, слишком смугл и, наконец, слишком привлекателен. Такие люди обычно полны комплексов и аберраций – но только не этот человек. Нет, не этот – держится уверенно в незнакомой обстановке, как будто уже сто лет подряд день за днем приходит в эту столовую есть наш жидкий, невкусный, но, по уверениям заведующего, жутко питательный суп, обеспечивающий организм необходимым набором белков, жиров, углеводов.
На вечер было назначено общее собрание сотрудников Центра. Я хотела было не пойти, сославшись на загруженность работой, но позвонил босс и предупредил, что меня там ждут с орденом «Золотой Дэн» в руках и рассказом о Блэкуотере на устах. Мол, народ жаждет подробностей, ведь лишь немногие избранные могут посетить святая святых нашей Организации, ее американское ядро, головное предприятие, откуда по всему миру, как щупальца гигантского осьминога, распространяется непобедимое учение Гобарда.
Пришлось наскоро составить текст доклада. Я надеялась отделаться парой слов: благодарность руководству, пожелания коллегам, хвала и слава сенсологии – на всю эту муть от силы минуты две, включая необходимые улыбки и рукопожатия.
На американизированного новичка я наткнулась перед входом в конференц-зал. Он о чем-то беседовал с Гореликом, бурно жестикулируя и громко смеясь. Слишком бурно и слишком громко, на мой взгляд. Нет, определенно в нем есть что-то странное, нетипичное для нашей Организации…
Я уже хотела скользнуть в зал, но путь преградила всемогущая длань шефа.
– А, Мариночка, стой… Познакомься, Иван, с красой и гордостью нашего Московского отделения… Марина Леонидовна Жалейко, офицер по особым поручениям.
– Что «краса» – вижу, что «гордость» – не сомневаюсь! – усмехнулся тот. – Позвольте представиться, Иван Черкасов.
Он взял мою руку и энергично тряхнул ее. Я что-то мрачно буркнула в ответ.
Вообще-то на меня это не похоже. После тренинга «Успех путем общения» слова вылетают из меня со скоростью тысяча километров в секунду, но сейчас я что-то сплоховала… Утомление, работа, усталость – вот единственный диагноз.
– А ведь это была идея Марины Леонидовны – строительство Дворца Знаменитостей, о котором я вам только что рассказывал… Здание уже подведено под крышу, сейчас идет отделка, – похвастался Горелик.
Черкасов ответил новой галантностью, адресованной мне лично, как заправский дамский угодник – комплименты сыпались из него, как горошины из порванного мешка:
– Я так и думал: в такой светлой голове должна быть уйма светлых, просто белоснежных мыслей! – Это намек на мой цвет волос. Дело в том, что они у меня белые, как у лабораторной мыши. И еще белесые ресницы и брови как у сонного поросенка, – мое вечное тайное мучение! – Расскажете, как вам удается держаться на плаву?
– Это мое личное ноу-хау, профессиональный секрет, – ответила я и ускользнула в полутемный зал.
И долго сидела там в предпраздничной тиши, ощущая, как лицо стремительно и бесповоротно заливает краской смущения – этого еще не хватало… Откуда эти переживания? Что-то я стала себя чувствовать не слишком уверенно в последнее время. Расслабилась, потеряла форму. Шалею от взглядов обыкновенного провинциального ловеласа.
Кто он такой? – не давал покоя мучительный вопрос. Странно, как вокруг новенького вьется сам Горелик, ручкается, рассыпается в любезностях. Если бы этот тип оказался проверяющим из Америки, я бы поняла… А тут – какой-то безвестный выскочка из Перми!
Почему безвестный? – оборвала я саму себя. Известный. У него есть имя – Иван…
Иван, Ванечка, Ванюшка… Что-то горячее и болезненное прорвалось из заветной глубины и изнутри затопило левую половину груди.
Сколько ему сейчас лет? Шесть, кажется… Или семь. Какой он? Умеет ли уже читать или предпочитает гонять с деревенскими пацанами на улице? Ничего не знаю о нем, ничего…
Прочь, воспоминания! Прочь, ненужные думы! До вас ли сейчас, когда борьба против Организации и внутри Организации с каждым днем все острей и напряженней. Ведь еще несколько лет назад, когда я только вступила в ряды сотрудников Центра, самые крупные чиновники в правительстве почитали за честь встретиться с представителем нашей Церкви, а теперь воротят нос, заслышав ее название. Журналисты (равно как и психиатры, с чьей подачи шакалы пера чернят наши идеи) – поганое племя, обреченное на вымирание, – чуть ли не еженедельно упражняются в суесловии на наш счет. Ничего, мы еще поборемся! Мы еще вознесем великое учение Гобарда на недосягаемые высоты!
Едва я отдышалась, привела в порядок засбоивший дух возвышенными мыслями и мобилизовала себя на борьбу, как в зал валом повалил народ. И новенький… Этот, как его… Черкасов (называть по имени у меня нет сил) размашистой походкой вошел в зал.
Вот черт! Вечно в глаза лезет…
На соседнее сиденье опустилась Оля. Оля – что-то вроде моей подруги. Она очень инертная, и даже всесильное учение Гобарда не сумело ее переделать до конца. Я знаю ее семь лет, и все это время она прозябает на должности обыкновенного супервайзера. Я вступила в Организацию позже ее, а у меня уже личный кабинет и категория В…
– Ну, как там Яковлев? – спросила я, чтобы отвлечься от навязчивых мыслей о новеньком. – Ведь он, кажется, в твоей группе?
– Да, – шумно вздохнула Оля. – Ужасно сложный тип! Чуть что – бросается в спор. Он мне всю группу дестабилизирует своей повышенной критичностью. Правда, после разговора с тобой он стал чуть спокойнее. А то иногда казалось, что он бросится на меня с кулаками.
Я задумалась.
– Слишком бурные эмоциональные реакции? Да, я заметила эту его особенность. Нужно предложить ему «очистительный марафон».
Не согласится, – сморщила нос Оля. – А если согласится, то дело закончится большим скандалом. Может, лучше от него избавиться – и никаких проблем? Другие придут, проще и спокойнее, чем он.
– Ни в коем случае! – жестко ответила я. – Он нам нужен. Мы не должны его потерять.
Это прозвучало как приказ. Оля вздохнула и ничего не сказала. Не могла сказать – приказ офицера, даже выраженный в устной форме, обязателен к исполнению. Таковы правила игры.
Соседние ряды зашикали на нас – мы мешали слушать. Между тем Горелик на сцене что-то долго и красиво говорил, пригоршнями рассыпая звучные слова, как сеятель разбрасывает семена.
– Позвольте поделиться с вами огромной радостью, – вещал он, торжественно сияя. – До сих пор ни одна страна мира не могла похвастать тем, что в ней существует город, полностью подчиненный идеям сенсологии. Даже в Блэкуотере, там, где располагается головной офис нашей Организации, у кормила власти сейчас находятся не адепты Церкви, а, в лучшем случае, ее веротерпимые союзники. Даже в Лос-Анджелесе, где красивейший бульвар носит имя Великого Учителя, нет ни одного более-менее обширного клочка земли, о котором истинный сенсолог мог бы сказать: «Я – дома». Однако я хочу порадовать вас: теперь сенсологический город на планете есть. Это Пермь!
Зал взорвался восторженными рукоплесканиями, внимательные лица расцвели счастливыми улыбками. Это была действительно приятная новость, однако я не улыбалась.
– Мэр этого далекого уральского города и его команда лично прошли полный курс обучения в Гобард-колледже. Директора пермских предприятий в обязательном порядке посещают курсы администрирования по методике Гобарда. В школах, начиная с начальных классов, раз в неделю проводятся уроки «Гобард и дети». Сенсологию взяли на вооружение высшие учебные заведения Перми. Сенсологический тренинг объявлен обязательным для всех чиновников и госслужащих, независимо от ранга. Можно сказать, что в Перми впервые в мире зафиксирован самый высокий процент обработки населения идеями Великого Учителя.
Я мрачно следила за тем, как начальник радостно захлебывается восторженными фразами, и что-то в этих парадных реляциях мне все больше и больше не нравилось. Что – я еще не успела понять, как…
– Хочу представить вам человека, который совершил этот гражданский подвиг. Это глава Пермского Центра Гобарда Иван Черкасов!..
Черкасов приблизился к сцене летящей, стремительной походкой, походкой профессионального героя-любовника из дешевой мелодрамы.
Зал поднялся в едином порыве. Только я одна осталась сидеть, делая вид, что не замечаю ослиного единодушия зала. И вообще, у меня нога болит, – я, может, поскользнулась на мраморной лестнице холла…
– Черкасов приехал к нам, чтобы поделиться рецептом своего успеха. Его баснословный опыт мы должны распространить сначала на столицу, потом (в отдаленной, но такой реальной теперь перспективе) на всю страну. А далее – и на весь мир!
Бешеные аплодисменты, овации, счастливые, улыбчивые лица…
Я наклонилась к Оле:
– Знаешь, что мне это напоминает?
– Что? – Она неохотно опустилась обратно в кресло под действием моей требовательной руки.
– Нью-Васюки, межпланетный шахматный турнир… Остап Бендер…
И, заметив ее непонимающий взгляд, я спросила:
– Ну, ты «Двенадцать стульев» читала? Там…
Она озабоченно нахмурила лоб:
– Это в каком томе сочинений Дэна Гобарда? Я, пожалуй, возьму на выходные.
– В четырнадцатом, – отвечаю, – кажется, в четырнадцатом.
О чем еще говорить?
***
Новая неприятность – меня вызвали для разбирательства в финансовый отдел.
– Вы выписываете слишком много бесплатных курсов, – недовольно произносит аккуратная дама с гладко зачесанными за уши прядками жидких волос. – А потом нас ругают, что падают объемы продаж…
– Я делаю только то, что соответствует интересам Организации, – отвечаю холодно и с достоинством, хотя внутри все бурлит.
Меня, офицера по особым поручениям, старая бумажная крыса отчитывает, как маленькую девочку!
– Некоему Яковлеву по вашему указанию мы оплатили двадцать часов терапии, а вчера он принес бумагу от вас на оплату «очистительного марафона». Только на нем одном мы потеряли кругленькую сумму!
– Это в интересах Организации!
Она продолжает настаивать. Хочет, чтобы я ей объяснила свою стратегию. Видит, что из меня не вырвать лишнего слова, вот и юлит, пытаясь заполучить хоть словечко, хоть полсловечка, хоть намек…
– Поймите, мы обязаны минимизировать накладные расходы сотрудников. Мы должны строго следить за тем, чтобы работники Центра не потакали любимчикам из числа студентов…
– Я действую в интересах Организации.
Она не добьется от меня ничего! Она ничего не узнает!
Кажется, мне известно, кто науськал на меня финансовый отдел – не иначе как мой застарелый друг, тот самый, который вот уже три года спит и видит, как бы свалить меня с должности. Он хочет растоптать меня, облить грязью, покрыть позором… Действует не мытьем, так катаньем – доносами, интригами, наушничаньем.
Из-за чего он на меня так взъелся? Смешно думать, будто нелады между нами возникли из-за маленького интимного инцидента три года назад, когда я еще работала в кадровом отделе. Думаю, все, что было, давно быльем поросло… Нет, совсем не из-за этого! Он ревнует меня к моему успеху, к «Золотому Дэну», который мне вручили не за наушничанье, сплетни и козни, как ему, а за прибыль Организации, выразившуюся в кругленькой цифре с семью нулями…
Тогда в долговую яму нас чуть было не загнал именно Шаньгин. Уговаривал выйти на свободный рынок, рассказывал о доходных бумагах, государственных обязательствах, завлекал цифрами…
В начале 1998 года мы задержали перевод средств на счета в американских банках – Шаньгин обещал, что котировки ГКО непременно пойдут на повышение, и тогда мы отыграем все наши вложения втрое. Говорил, что у него имеются какие-то связи в правительстве и эти связи ему твердо обещают к концу года необыкновенные сверхприбыли. Ему верили все – и Горелик, и наш главный финансист, и наши заокеанские руководители. Все молились на него, как на бога, терпеливо ожидая золотого дождя, который должен был пролиться на нас уже в ближайшие месяцы.
В это время я тихо начала собственную игру.
На заре моей карьеры в Центре, когда я еще работала в кадровом отделе, мне пришла в голову одна интересная мысль. Подшивая бумаги (списки закончивших Гобард-колледж, созданный для обучения элиты российского бизнеса), я наткнулась на знаменитую фамилию, которая нынче не сходила с первых полос газет, гремела с экранов телевизоров.
Не поверила глазам, перечитала еще раз… Действительно, в 1994-1996 годах Эдуард Марленович Китайцев проходил обучение в Гобард-колледже в городе Верхние Ямки. После этого его карьера пошла в гору (не это ли блестящее подтверждение благотворности идей гениального Дэна Гобарда?). Он стал председателем правления верхнеямкинского банка, прибрал к рукам крупную нефтяную компанию…
От встреч и дальнейших контактов с членами нашей Организации Китайцев с тех пор систематически отказывался, ссылаясь на занятость. И вообще стал вести себя странно. Тренинг сотрудников своего банка запретил, отверг предлагаемые услуги по чтению лекций сотрудникам нефтяной компании. Никогда не упоминал, что прошел обучение в Гобард-колледже, как будто вычеркнул из жизни давний эпизод…
Меня это не удивляло. Многие ушли из нашей системы, испугавшись того, что взамен подаренного успеха она потребует отдачи. Все это было бы не важно, но…
Я нетерпеливо выудила из сумки газету, которая тогда совершенно случайно попала мне в руки (раньше я не читала газет, а нынче в силу служебных обязанностей просматриваю их ежедневно). Мелким шрифтом на первой странице правительственного вестника значилось: «Э.М Китайцев переведен в Москву для работы в сие теме Министерства топлива и энергетики».
Отчеркнула нужные строки красным карандашом, бросила вырезку в стол и на время забыла о ней – на один год.
А через год юный выскочка из Верхних Ямок внезапно стал премьер-министром…
Узнав об этом, я сразу же записалась на прием к Шаньгину. Меня давно уже угнетала нудная. однообразная работа в кадровом отделе. Хотелось чего-то большего. И вот подвернулся шанс…
Шаньгин принял меня со снисходительной улыбкой мудреца, наизусть выучившего побасенки честолюбивых кадровичек. Он больше смотрел на мои ноги, чем на бумаги, которые я принесла для доклада. Развалился в кресле, как будто растекся по потертому дерматину, распустил галстук. Его одутловатое, с отвисшими брылями лицо масляно блестело; розово светилась под редкой проволокой волос блюдцеобразная лысина.
– В интервью он предпочитает не упоминать о сотрудничестве с нашей Организацией и об учебе в Гобард-колледже. Из этого можно сделать вывод, что подобные упоминания крайне нежелательны для него и что он приложит все усилия, дабы и дальше скрывать эти факты… Я предлагаю встретиться с ним и…
Выбрось это из головы, красавица, – снисходительно бросил Шаньгин, плотоядно облизывая узкие, мокрые губы, имевшие неприятный цвет вареной говядины. – Лучше скажи, ты замужем?
– Нет, – четко, по-военному отрапортовала я. В Организации меня приучили отвечать на вопросы вышестоящих быстро и по существу, какими бы странными или неприятными они ни были.
– Живешь конечно же в общежитии?
– Да. Комната 359, третий этаж.
Он встал, прошелся по кабинету, присел на подоконник – задравшаяся брючина обнажила полоску покрытой рыжеватыми волосами бледной голени. Глаза его совсем сузились и превратились в темные щелочки над апельсиновой коркой щек, губы сладострастно вздрогнули. А потом Шаньгин внезапно посерьезнел и произнес деловито и сухо:
– Подождешь меня после работы в холле. Поедем с тобой в одно уютное место и там все обсудим… А сейчас мне некогда. – Покрытые рыжеватым волосом руки принялись ворошить бумаги на столе, беспорядочно перекладывая из одной стопки в другую. – Ты свободна до вечера.
Наивная, я все еще думала, что он заинтересовался моим предложением. Гадала – может, он хочет сначала посоветоваться с начальством, а потом уже дать окончательный ответ. Боялась, вдруг он присвоит себе идею, и благородно успокаивала себя, что во имя процветания приютившей меня, вскормившей, давшей кров, еду и смысл жизни Организации хорошо бы отрешиться от личных амбиций. И с нетерпением ждала вечера.
В назначенное время я сидела в холле, нервно постукивая кончиком туфельки по полу. Без преувеличения, в этот момент решалась моя судьба, моя карьера.
Стайка девушек во главе с Олей чинно спустилась с лестницы.
– Марина, ты идешь домой?
Домой – подразумевалось, в общежитие. В наш тесный отсыревший дом, пропахший запахом жареной капусты и дешевой косметики. Ведь рядовым сотрудникам платили очень мало. Впрочем, нам и не нужно было много денег – питание мы получали в Центре, крыша над головой имелась, а остальное – это лишнее. Такая жизнь придумана как раз для того, кто привык обходиться малым.
– Нет, я жду…
Кого жду, не сказала. Девчонки упорхнули, а охрана отчего-то заулыбалась, разглядывая меня.
– Он еще не скоро выйдет, – произнес один из охранников, все так же значительно усмехаясь. Он догадывался, кого я жду. – У него совещание…
Я уже поднялась, чтобы уйти, но все же усилием воли остановила себя. Вновь уселась в кресло, не обращая внимания на любопытные взоры, и принялась прокручивать в уме кодекс чести сенсолога – просто так, для тренировки.
Большая стрелка на часах в холле подкатилась к двенадцати, когда на лестнице послышались шаги, эхом зазвучали мужские голоса.
– А, ты здесь! – расплылся в сальной улыбке Шаньгин и обернулся к своему спутнику: – У нас с Мариночкой важное совещание в приватной обстановке.
Тот заулыбался так же, как охрана, – понимающе, сально, с неприличным подтекстом.
– Идем! – бросил он мне, не сомневаясь, что я пойду, куда он прикажет. И я, конечно, пошла за ним.
Он жил неподалеку от нашего офиса. Огромная полупустая квартира, неуютная, неухоженная. И правда, зачем нужен уют, если сюда приходишь только переночевать? Сотрудники Центра вкалывают до поздней ночи, потому что главная радость в их жизни – это работа. Что касается руководства, то они просто днюют и ночуют на рабочем месте.
В гостиной – огромный портрет Гобарда на стене. Книжные полки уставлены одинаковыми, черными с золотом томами Классика.
– Раздевайся, – бросил он мне. – Я сейчас.
Я сняла плащ, достала из портфеля бумаги, разложила их на столе, отодвинув в сторону грязные засохшие тарелки и корки сухого сыра, похожие на желтые обрезанные ногти. Прокрутила в уме то, что собиралась сказать. После долгого рабочего дня и бесконечного ожидания пухла голова.
Он появился в махровом халате на голое тело. Влажно блестели капли воды на сияющей лысине.
– Раздевайся, – повторил приказание и принялся привычно стелить постель с мятым, точно жеваным бельем.
– Но вы сказали… Я думала…
– Быстрее, уже поздно. Я устал.
Я смотрела на его отвисшее брюшко, на кустик курчавых волос, вырвавшийся на свободу из ворота халата, и внутри меня поднималась волна холодного бешенства – та самая волна, которую в течение пяти лет я пыталась побороть нескончаемыми тренингами и бесконечными часами наизнанку выворачивающих исповедей. И я поддалась этой блаженной волне, ласково колыхавшей меня в своих объятиях. Она вздымалась все выше, увлекая за собой, несла к ущербной, глупо округлой луне, взошедшей в просвете оконных занавесей… Под действием этой луны я схватила со стола зазубренный, в ржавых потеках кетчупа нож и занесла его, целясь в самую сердцевину отвратительного студенистого брюха, которое надвигалось на меня, напирало, чтобы в конце концов задавить своей жирной вислой тяжестью…
Что было потом – не помню… Я сбежала по лестнице, будто за мной гнались. И, только миновав несколько кварталов, наконец успокоилась. Колыхавшаяся в небе луна прочно и незыблемо застыла над головой, пришпиленная к высшей точке небосвода, между голыми метелками деревьев и трубой безымянной ТЭЦ. Сонно хрупала мерзлая земля под ногами, как будто кто-то методично грыз сахарные леденцы.
Я понимала, это конец… Пора забирать вещи из общежития, ведь в Центре мне больше нечего делать. Сама себе я напоминала гонимый поземкой рыжий лист, оторванный от ветки осенним ветром, который неудержимо несет его в промерзшую, стылую даль. Опять меня изгнали, отправили в вольное плавание без руля и без ветрил… Лети, лети, лепесток, через запад на восток… Только возращения его никто не ждет. Ни один в человек в мире!
Но все же у меня оставался один, призрачный, мизерный шанс. И я в него вцепилась с яростью утопающего, хватающегося за соломинку. Этой соломинкой был Степан Горелик.
Во время завтрака в столовой я несколько минут стояла с подносом на раздаче, выжидая, когда в темном проеме появится знакомая сутулая фигура босса. При виде ее угловатых очертаний посторонние разговоры в радиусе нескольких метров стихали, выправка охранников становилась строже, а сонные буфетчицы на раздаче начинали работать в темпе скорострельных автоматов.
Мне повезло, он был один.
Хмурясь, босс выбрал из предлагаемого скудного ассортимента наименее неприятные на вид куски и опустился за столик в углу. Вообще-то еду ему обычно приносили в кабинет, и не из общей столовой; а по специальному заказу, но ему нравилось изредка за завтраком поиграть в демократию. А может, ему нравилось, когда все вокруг замирало, ложки начинали стучать глуше, птицы за окном испуганно умолкали, а беспардонно сиявший на золотом ободке тарелки солнечный луч пристыженно переползал от греха подальше на соседний столик?
Горелик молча поглощал пищу, глядя неподвижно перед собой. Его чело бороздили высокие государственные думы.
Я смело двинулась к нему, побледнев от собственной решимости.
Выдавила из себя сбивчивое «Не занято?», опустилась на соседний стул…
Поднялась я с этого стула офицером по особым поручениям, подчиненным лично руководителю Центра.
***
Эдуард Марленович обладал уникальной способностью произносить речи. Он сыпал абсолютно гладкими, красиво построенными фразами, которые, будучи осмысленными, оставляли стойкое впечатление легковесной подсолнечной шелухи – вроде бы и есть что-то в ладонях, да к чему это применить – непонятно, разве только выбросить за ненадобностью.
Менеджер по связям с общественностью организовал нам аккредитацию на пресс-конференцию только что назначенного премьера. Подобраться к сиятельному чиновнику было трудно. В его секретариате вышколенные сотрудницы однообразно твердили, что их начальник по личным вопросам никого не принимает, для встречи необходимо предоставить на рассмотрение бесконечные бумаги, и, если вдруг ими заинтересуется сиятельный выскочка, он сам назначит встречу. Однако писать докладную на тему, которая меня интересовала, – означало заранее выложить козыри и лишить себя преимуществ внезапного удара.
На пресс-конференцию мы прибыли в полном составе – два сотрудника Центра, вооруженные диктофонами, шофер и я. И когда, сойдя с трибуны, премьер заторопился к выходу, сопровождаемый дюжими охранниками (по залу пронесся слух, что его вызывает в Кремль сам президент), моя команда красивым, заранее отработанным маневром организовала искусственную давку у входа.
Пока охрана разгребала завал из человеческих тел, мне удалось протянуть визитку в образовавшийся вакуум и произнести многозначительным шепотом:
– Позвоните. Вам лучше позвонить, не дожидаясь…
Чего именно не стоило дожидаться премьеру, я не уточнила, но один вид моей визитки подействовал как ушат холодной воды на разгоряченного своим успехом чиновника. Поэтому на следующий день тон сотрудницы секретариата, ранее отличавшийся арктическими нотками, заметно потеплел, будто оттаял.
– Да, меня предупреждали, что вы будете звонить. Эдуард Марленович просил перед встречей предварительно изложить суть дела…
– Нет, – резко ответила я. – Должна предупредить, что больше звонить я не буду. И если его не интересует…
Отступать мне было некуда – в спину мне дышал озлобленный недавней ночной эскападой Шаньгин, звание мое было пока только номинальным, держалась я на ногах непрочно – того и гляди, вышибут в отряд реабилитационных проектов (что-то вроде штрафроты или дисбата для провинившихся сенсологов, только нравы покруче)…
Однако все произошло именно так, как я ожидала. Встреча была назначена.
– У меня очень мало времени, – предупредил премьер, едва я возникла на пороге его роскошного кабинета. – Не более десяти минут.
Мы проговорили ровно два часа.
Он вилял, как уж на сковородке, но заметно сник, едва я достала из папки толстую кипу банковских платежек с выразительной аббревиатурой ГЦГ и годовой банковский отчет.
– Оплата за обучение в колледже производилась за счет средств банка «Уником-траст» и нефтяной компании «Уником-ойл». Вот копии заключенных договоров, фамилии окончивших курс сотрудников. Вот суммы пожертвований, поступивших на счет колледжа… Эти данные, опубликованные в прессе, произведут эффект разорвавшейся бомбы, вы не находите?
– М-да… – невнятно промычал он.
Представляете, как ухватятся за эту новость газетчики? Премьер-министр страны пришел к власти при поддержке одиозной тоталитарной секты! А потом, когда всплывет факт расходования вами средств государственной нефтяной компании на обучение персонала в сомнительном колледже… Вы думаете, после этого левая Дума утвердит ваше новое назначение?
– М-нет, – согласился он.
В кабинете воцарилось тягостное молчание. Было слышно, как сипло дышат высокие напольные часы в углу кабинета. В их футляре, буде такая необходимость возникла бы, мог свободно спрятаться взвод автоматчиков…
– Знаете, как это называется? – наконец нарушил молчание премьер, по-куриному окуная голову в плечи. Он выглядел неважно – покраснел, тяжело дышал, стекла очков запотели.
– Любопытно послушать.
– Шантаж.
– Мы называем это стремлением к сотрудничеству.
– Вы хотите меня запугать? Не выйдет! По моему приказу компетентные органы немедленно примутся за расследование деятельности вашего Центра, и после такой проверки вам вряд ли удастся выйти сухими из воды.
– Возможно, – грустно протянула я. – Да, пожалуй, вы совершенно правы. Но ведь и вы кое-что теряете при таком раскладе…
– Что именно?
Вы больше никогда, никогда, никогда не станете премьер-министром! – с элегической грустью заметила я и принялась складывать бумаги. – Всего хорошего. Рада была с вами познакомиться, желаю успехов в управлении страной. Да, и еще… У вас чудесный сын!
– Спасибо, я знаю…
– Он проявляет удивительные способности в изучении сенсологии!..
Его лицо вытянулось. Такого он не ожидал. Очевидно, надеялся, что нападки прессы как-нибудь отобьет, Думу худо-бедно проскочит, но сын… Это было больное место, удар под дых. Что поделать, когда упорно строишь карьеру, на детей совсем не остается времени…
– Погодите, – внезапно севшим голосом произнес Китайцев. – Что вы хотите? Что вам нужно?
– Мы хотим дружить! Во имя всеобщего блага, во имя интересов страны…
На прощание он заискивающе выдавил из себя, пожимая влажными ладонями мою руку:
– А как же мой сын?
– Олег очень способный мальчик, – кивнула я. – Нам будет жалко лишиться такого студента. Но ничего не поделаешь… Уговор дороже денег.
На этом мы расстались.
Достигнутая в тот день договоренность сильно упрочила мое шаткое положение. Отныне на меня посматривали с уважением, как на опытного рыбака, который на голый крючок подцепил пудовую форель.
А Шаньгин вовсю продолжал свои игры с ценными бумагами. Облигации фантастически росли в стоимости, становились все дороже, сулили кучу денег – чтобы вскоре лопнуть, как красивый, радужно флуоресцирующий пузатыми боками мыльный пузырь…
День 16 августа начался как обычно. Обычный серенький августовский денек – в меру тепла, в меру влаги, в меру солнца. Средний день из множества таких же обыкновенных, ничем не примечательных дней… Его размеренное однообразное течение внезапно взорвала истерическая трель телефонного звонка.
– Говорит приемная Эдуарда Марленовича, – отозвался женский голос, уже с утра звучавший устало. – Он просит вас срочно приехать на встречу. У него будет всего три минуты.
Но и одной минуты оказалось достаточно…
Нас встретил референт Китайцева, который выглядел дурной копией своего шефа – те же тонкие очки, тот же дорогой костюм. Сам премьер при всем своем внешнем лоске выглядел неважно – осунувшийся, с красноватыми белками глаз, с серой от переутомления кожей.
– Продавайте, – бросил он на ходу, замедляя шаг. – Срочно!
– Что именно? – не поняла я. В закулисные финансовые игры меня не посвящали, и потому, о чем шла речь, я пока не понимала.
– Все, что есть!
Референт умело оттеснил меня плечом, и премьер растворился в сумраке коридора, ограждаемый от лишних вопросов вышколенной свитой секретарей, переводчиков, охраны.
Нарушив торжественный ход совещания у босса, я взбесившимся торнадо ворвалась в кабинет. Внутри меня все клокотало.
Выслушав сбивчивый доклад, Шаньгин надменно хмыкнул:
– Это все равно что резать курицу, которая несет золотые яйца! Ни в коем случае нельзя продавать! Из достоверных источников мне известно, что цена на ГКО изменится чуть ли не втрое за неделю!
– В сторону уменьшения или увеличения? – ехидно ввернула я.
Но Горелик все же принялся звонить доверенному брокеру на бирже. В тот день он поверил мне, а не своему заместителю. Он знал, что я буду грызть толченое стекло и давить зубами крыс, только чтобы вырваться из многолетнего прозябания. От Шаньгина, откормленного, довольного, пресытившегося властью и деньгами, трудно было ждать подобного героизма.
– Продавай! – бросил Горелик в трубку. – Продавай все!
И растерянно застыл за столом со сложенными горкой руками.
Отныне оставалось только ждать. Сутки прошли как в аду.
Ночь я не спала, ворочаясь на койке в общежитии, как будто мое разгоряченное тело медленно поджаривалось на вертеле. Ведь если паника окажется ложной, мои дни в Организации сочтены. Таких промахов у нас не прощают.
Рано утром я уже сидела на рабочем месте с бледным эмалевым лицом и фиолетовыми от бессонницы подглазьями. Мысленно я прощалась со всем, что мне было дорого в этой жизни, – с работой, с Центром и даже со своей жизнью.
Что от меня останется, если меня вышвырнут из Организации? Пустая телесная оболочка, выеденное яйцо, использованная тара, которую не примут даже на складе вторсырья. Ибо кто я без Организации? Одна из тех, кто сопит в утреннем метро, сонно прикрывая голубоватые веки, чтобы не видеть себе подобных, захлебываясь от отвращения к непрерывно движущейся человеческой массе. Одна из тех, кто, ненавидя службу, направляется утром на работу, кто, ненавидя дом, возвращается в семейное логово, чтобы скорее поесть и уткнуться в голубой мерцающий ящик, полный вранья и несбыточных иллюзий, крошечное окошко в трубе духовного мусоропровода. Я стану одной из тех, кто умрет, не оставив никакого следа на земле, превратится в горстку пыли, которую гонит по однообразной степи холодный суховей – все дальше и дальше, пока не рассыплется по песчинке, по атому, не сгинет бесследно в студеных просторах небытия…. Ибо кто я без Организации? Навсегда забрав мою душу, она вернет мне лишь бренное смертное тело. Без нее я – никто…
Однако в два часа дня 17 августа стало ясно, что тревога не была ложной. Итак, «Золотой Дэн» был у меня в кармане.