В иллюминаторе самолета медленно проплывала снеговая гряда облаков. Небо стояло над белой равниной огромным голубым колоколом, на востоке отдающим густым ультрамарином, на западе — лазурью, осветленной персиковым цветом заката. Группа сопровождения мирно играла в картишки на столике посреди просторного салона. Клиент с коротким ежиком отрастающих волос мирно посапывал на откидном кресле, по-детски положив кулачок под голову.
Начинался второй этап сценария для Евсея Батырина…
…Была глубокая ночь, когда действие вещества, вызвавшего у клиента глубокий здоровый сон и кратковременную амнезию, закончилось. Батырин завозился на своем жестком ложе, нехотя разомкнул еще тяжелые веки и сладко, от души зевнул — так что свело челюсть. Кряхтя и постанывая, он сел, потряс очумелой головой, не понимая, где находится. Его окружала такая густая темнота, что она казалась плотной, способной, как вода, залить в глазницы. Откуда-то неслись странные уханья, повизгивания, вскрики, словно неподалеку дрались неведомые дикие звери.
Батырин пошарил рукой вокруг себя. Ладонь захватила горсточку песку, пару веток, ворох сухих листьев — кажется, он лежал на голой земле. Голова казалась тяжелой, будто даже волосы на ней были свинцовыми. Где-то рядом, почти над самой головой, ухнула невидимая птица, неподалеку раздался глухой злобный рык, слегка напоминающий тигриный.
— Что за чертовщина? Где это я? — удивился Батырин и вспомнил: — Ах да, я же теперь далай-лама и должен находиться в дацане… И где мой ученик, этот, как его, Саманера кажется… Эй, Саманера!..
Робкий крик унесся в кромешную тьму.
Батырин снова пошарил вокруг себя, поднялся и, как слепой, робко выдвинув вперед правую ногу, точно боясь упасть в яму, сделал шаг. Через несколько шагов он уперся во что-то колючее, что на ощупь напоминало кусты. Следующие несколько шагов — и темнота как будто слегка раздвинулась, поредела, стала менее плотной. Сверху полился бледный призрачный свет. Подняв голову, Батырин увидел, что в безупречно бархатном небе сияет ущербная луна. Сразу стало прохладно. Он ощупал себя рукой — судя по всему, на теле не было никакой одежды. Однако очки в целости и сохранности пребывали на носу. Впрочем, в кромешной тьме они были совершенно бесполезным украшением.
«Где же моя оранжевая ряса?» — растерянно подумал депутат, припоминая события последних дней.
Грозный рык раздался где-то совсем близко за спиной. Захрустели ветви, ломаемые могучей лапой. Батырин инстинктивно дернулся и побежал. Он бежал, наталкиваясь в темноте на кусты, на стволы деревьев, путаясь в каких-то веревках, развешенных на ветвях. Постепенно бежать становилось легче, деревья как будто раздвинулись, вокруг стало светлее — через несколько минут одышливого бега показалась поляна.
Посреди лужайки горел костер. Языки пламени, точно огромные оранжевые цветы, лизали небо. Вокруг огня, отбрасывая на землю суетливые тени, скользили черные фигуры, ритмично притопывая ногами, похлопывая руками по голым плечам и бубня под нос что-то невнятное. Несколько собак лежали неподалеку, задумчиво положив головы на лапы и настороженно подняв острые уши. Только одна фигура у костра была неподвижна и полна покоя. Красноватые блики огня бросали грозные отсветы на черное лицо, а ожерелье из кривых клыков на шее казалось розовым.
Батырин замер, не решаясь приблизиться. Черные фигуры, ритмично пританцовывающие вокруг огня, пугали, но возвращаться обратно в лес не хотелось — оттуда доносился грозный рык. Поежившись, он нерешительно шагнул вперед.
Человек у костра предупредительно поднял руку вверх и издал резкий горловой звук. Танец и топтание по кругу мгновенно прекратились, словно умелый дирижер оборвал ноту, еще звенящую в воздухе. Черные фигуры замерли.
Батырин, стыдливо прикрываясь, точно Адам после съеденного яблока познания, сделал еще шаг вперед и громко произнес:
— Здравствуйте, товарищи!
С внутренним ужасом он подумал: а вдруг придется пожимать руку и тогда… А если здесь, среди черных тел, точно выточенных из эбонита, есть женщины? При бликах костра и призрачном свете луны половые различия были несколько сглажены.
— Макумба бебе! — почтительно произнес человек у костра, медленно вставая и вздымая руки к луне.
В горле у него что-то торжественно забулькало и заклокотало, эбонитовые фигуры у костра слаженно загудели, потом неожиданно повалились на колени и поползли вперед, к телу, явственно белевшему в темноте.
Батырин испугался.
«Припадочные», — подумал он и попятился. Однако сзади его поджимал утробный тигриный рык и недвусмысленное шевеление кустов.
Черная шевелящаяся масса, невнятно бормоча, подползала все ближе, сверкая при свете костра глянцевой кожей.
«Зарежут!» — панически решил Батырин, и тут же шестое чувство ехидно подсказало ему: «Скорее съедят».
— Макумба бебе! — блестя в темноте зубами и белками глаз, вдруг восторженно завопил представитель подползающего отряда и взмахнул руками. Внезапно, лишив Батырина времени отреагировать на свое движение, он повалился ему в ноги и щекотно приник сухими мягкими губами к стопам.
— Макумба бебе! — раздался дружный вой, и Батырин ощутил себя в центре копошащейся и скользкой массы, которая окружала его со всех сторон, трогая, щипая и пронзительно визжа.
Дальнейшее он помнил очень плохо, словно все происходило во сне. Сильные руки подняли его в воздух, и он, плавно покачиваясь, поплыл над землей. Депутат почти терял сознание от страха, боясь, что его несут, чтобы насадить на вертел и всем племенем зажарить на костре, а затем, глотая слюнки от аромата белого тела, покрывающегося аппетитной золотистой корочкой, слопать до последнего кусочка.
— Товарищи, — забормотал Батырин, стараясь и в воздухе сохранять представительный вид, — я делегат братской партии, защищающей интересы трудящихся и…
Однако черные «товарищи» не стали слушать его импровизацию. Они подтащили обомлевшую жертву к костру, бережно посадили ее на гору пальмовых листьев и стали внимательно осматривать, как врач во время диагностического осмотра, подозревая своего пациента во всех смертных болезнях. Черные руки гладили по спине, по груди, щипали, ерошили волосы, какая-то шустрая ручонка даже полезла было депутату в рот, как бы проверяя наличие зубов. Однако осматриваемый терпеть такую бесцеремонность не стал, щелкнул зубами, точно схватил невидимую блоху в воздухе, и прикусил жесткий палец. Палец убрался изо рта, но тут же Батырин ощутил явственные поползновения на свой нос. Он едва успел спасти очки, которые вдруг поползли по переносице и собрались было совсем уже покинуть своего хозяина, как вдруг в темноте прозвучало властное: «Макумба бебе!» — и десятки ощупывающих рук вдруг опали, как будто их обрубили.
— Макумба бебе! — вырвался крик из сотни луженых глоток, и ему в глухой темноте ответил тигриный рык, в котором явственно гибла-погибала надежда на высококалорийный ужин из упитанного российского политика. Десятки острых копий взметнулись над поляной, ритмично затарахтел барабан, словно где-то неподалеку завели движок древнего «Запорожца», и вновь черные руки подхватили Батырина, подняли его в воздух, и депутат плавно поплыл в темноте над землей. Кажется, съедение откладывалось.
После десяти минут тряски, безжалостно хлопающих по лицу колючих веток и невнятных криков «макумба бебе» черное племя притащило свою добычу в деревню, которая состояла из нескольких круглых глиняных хижин под соломенными крышами и утоптанной площадки посередине, очевидно служившей местом общих собраний.
— Макумба бебе! — заорал главный, и из хижин, точно тараканы из щелей коммунальной квартиры при посещении опытного дезинсектора, полезли черные тела — женщины, дети, старики.
Оглушенного, растерянного Батырина снова рассматривали, трогали, щипали и даже покусывали, однако это варварство мгновенно прекратилось, когда вождь сделал выразительный жест пальцем по горлу, мол, резать будем.
Батырина мгновенно оставили в покое. Племя дружно расселось в кружок вокруг него и замерло, затаив дыхание. При свете едва тлеющих плошек тихо мерцало множество глазных белков, глядящих на него с немым обожанием и восторгом обретения, — так показалось пленнику.
— Макумба бебе такондо се! — величественным жестом указал на белую фигуру человек с ожерельем из тигриных клыков и, шагнув назад, присел на корточки, мгновенно слившись с черной массой.
Батырин остался стоять посреди круга, стыдливо сложив ладошки в паху, — все-таки здесь были дамы, и даже пожилые, и, как галантный джентльмен, он боялся оскорбить их стыдливость. Он молча стоял соляным столбом в темноте, освещаемый бликами факелов и неверным светом луны. Молчали и люди вокруг него. Было так тихо, что издалека донесся пронзительный крик ночной птицы, шорох ветра в траве напомнил осторожное движение змеи. Все явно чего-то ждали от Батырина. Пришлось держать речь.
— Дамы и господа! — так традиционно начал свою речь российский парламентарий. — Позвольте вас поприветствовать от имени братского русского народа, который выражает сочувствие всем странам, борющимся за независимость, за свое национальное единство, сражающимся против колониального гнета и экспансии американского капитала. И позвольте выразить надежду на то, что…
Долго еще в речи, разносившейся в притихших джунглях, различались крепкие парламентские выражения, которыми умело оперировал оратор, — «борьба», «национальная независимость», «дружба и сотрудничество», «подъем производства», «агрессия стран блока НАТО», «независимость от кредитов МВФ»…
Когда Батырин слегка выдохся и замолчал, вновь зазвенела напряженная тишина. Сказанного явно казалось недостаточно. Тогда оратор нашелся. Он вскинул руку, как давеча это делал вождь с тигриными аксессуарами, и звенящим голосом крикнул:
— За мир и дружбу между народами! Макумба бебе!
— Оле! Оле! — с готовностью вскидывая руки, откликнулось племя и вскочило на ноги.
После этого все пошло как по маслу. Прерванные внезапным появлением гостя из темноты ритуальные пляски возобновились с новой силой и продолжались до самого рассвета. Уже у депутата Государственной Думы сонно слипались глаза и шумело в голове от странного напитка, пахнущего гнилой капустой, добрый жбан которого с низким поклоном поднес почетному гостю вождь, хорошо осведомленный в правилах международного этикета, уже чернокожие дети тихо прикорнули у грудей молчаливых черных матерей, утомленные бурными событиями прошедшей ночи, уже где-то над высокими деревьями осторожно занялось розовое зарево рассвета, а у костра все еще ритмично вздыхал глухой барабан, и черные фигуры скользили в предрассветной мгле, блестя эбонитовыми телами и изредка нарушая сонную тишину криками: «Макумба бебе, оле, оле!»
Вволю отоспавшись, Батырин проснулся от чьего-то пристального взгляда. Взгляд буравил его, вытаскивая из приятных объятий Морфея. Сквозь сомкнутые веки проникал солнечный свет, откуда-то с улицы доносились резкие вскрики детей и визгливая перебранка женщин, гудел деловитый мужской бас. Батырин сел на колючей циновке, нашарил одной рукой очки и сел, позевывая и энергично растирая лицо, чтобы прогнать остатки сна. Его ладонь наткнулась на небритый пупырчатый подбородок.
«Эх, бритву я забыл, — с сожалением подумал он, — и зубной щетки нет…» Однако мелкие неудобства казались незначительными на фоне того непонимания происходящего, которое уже превратилось у Батырина в туповато-хитрую осторожность. Судя по жаре, черным аборигенам и тигриному рыку в глубине леса, он сознавал, что находится где-то на Африканском континенте, но зачем и как он очутился здесь, понять не было никакой возможности. Кроме того, позарез необходимо было связаться с посольством родной страны. Для этого нужно добраться до любого, пусть самого зачаточного очага цивилизации — может быть, там встретится ему какой-нибудь европеец, который окажется в состоянии понять ту дикую смесь английского и русского языков, которой Батырин обычно пользовался в заграничных поездках для объяснения с горничными в отелях и ресторанными метрдотелями.
Но как добраться до города? Заметив пристальный взгляд вождя, который, сидя в позе дореволюционного портного у выхода из хижины, наблюдал за пробуждением высокого гостя, Батырин по-свойски сказал:
— Послушайте, милейший. — Он замялся, поняв, что столь фамильярное обращение к представителю власти в отдельно взятой африканской деревне не слишком уместно, и поправился: — Уважаемый… Господин… Товарищ… Камарад… Нельзя ли мне машину или, может быть, у вас здесь автобусы ходят? Понимаешь, кар, кар. — Растолковывая просьбу, пришлось перейти на ломаный английский. — Ай нид кар. Андестенд? Такси, ясно? Такси. Мне нужно такси…
Вождь с молчаливым достоинством на абсолютно черном морщинистом лице так важно кивал, что Батырину показалось, будто он его понял. Выслушав речь гостя, вождь легко поднялся на кривых сухоньких ножках, протянул руку по направлению к выходу из хижины и что-то нечленораздельно каркнул.
Тут же в помещение вбежали полуголые симпатичные девушки идеально черного цвета и принялись ухаживать за гостем. Они терли его кожу, умащивали ее пахучими притираниями, расчесывали волосы острыми колючками, по виду напоминавшими обглоданные селедочные скелеты, вплетали в волосы пряно благоухавшие цветы, разноцветные ленты и при этом меланхолически бормотали себе под нос заунывные горловые песни с традиционным рефреном: «Макумба бебе». Батырин ошеломленно следил за мельканием голых женских рук, глянцевых плеч и возбуждающе шевелящихся грудей.
Когда утренний туалет был закончен, гость обнаружил себя стоящим посреди деревенской площади в полной боевой раскраске — по всему телу разбежались красные, желтые и белые полосы, напоминающие тигровый узор. Подсохшая глина стянула нежную, не привыкшую к африканскому макияжу кожу и теперь словно резала ножом. Волосы угрожающе топорщились во все стороны, напоминая взрыв на макаронной фабрике, чресла едва прикрывала набедренная повязка, сплетенная из сухой травы, шея была украшена тяжелыми бусами, которые при ближайшем рассмотрении оказались ожерельем из ржавых автомобильных гаек (кстати, Батырина это обрадовало — никак первый намек на «тлетворное» влияние цивилизации).
Ослепленные такой красотой, местные жители восторженно повалились на землю и стали лобызать стопы пришельца, щекоча его нежную кожу своими жесткими курчавыми волосами.
«Мне отсюда никогда не вырваться, — обреченно подумал Батырин, видя восторг и раболепное обожание аборигенов. — Кажется, я их любимая игрушка. Ну ладно, хоть бы не съели и на том спасибо…»
Дальше жизнь российского парламентария в африканских джунглях протекала столь же наполнение После легкого завтрака из тропических фруктов и жареных змей, коих гость проглатывал с трудом, но все же проглатывал, боясь разгневать гостеприимных хозяев, его повели на ознакомительную экскурсию по окрестностям.
Батырин, оказавшийся на голову выше самого высокого члена чернокожего племени, размашисто, как цапля, шагал по джунглям, заложив руки за спину. Со стороны создавалось впечатление, будто он находится в дипломатической поездке по европейской стране и с привычной благожелательной скукой осматривает интернат для слабоумных детей-сирот или образцово-показательную женскую тюрьму. Несколько мешало этому впечатлению отсутствие европейского костюма и тигровый макияж.
Гостю продемонстрировали роскошный десятиметровый водопад, низвергавшийся вниз с торжественным ревом, западню для слона, прикрытую жердями (судя по самодовольному лицу вождя, все это было предметом гордости всего племени), семейное кладбище — поляну с вертикально торчащими палками, на которых блестели отраженным солнечным светом ласково улыбавшиеся экскурсанту человеческие черепа. Затем обливавшегося потом гостя, со всех сторон окружив воинами с грозно поднятыми копьями, повели куда-то по узкой каменистой тропинке в горы.
Примерно через час пути вождь, глухо каркнув, показал черной рукой на грот в скале, похожий на вход в пещеру. После этого весь эскорт вместе с гостем долго и упорно карабкался по камням вверх.
В пещере после раскаленного солнечного пекла оказалось неожиданно прохладно, слегка темно и влажно. Где-то в глубине размеренно капала вода. Воины засветили чадящие плошки и расставили их по периметру сводчатого зала. Присев на холодный камень, дабы отдышаться от долгого подъема, Батырин огляделся. Со стен на него смотрели застывшие в вечном танце фигурки людей, животных, птиц. Похоже, наскальные росписи, оставленные, вероятно, еще древним человеком.
Вождь, пританцовывая, подошел к нему, взял за руку и, торжественно каркая, повел в глубь пещеры.
«Ритуальное убийство», — мелькнула в голове Батырина полузадушенная мысль.
Он вспомнил приготовления дикарей, свой утренний туалет, вчерашние ощупывания, и перед глазами внезапно всплыли кадры из старого документального фильма: белого человека сначала откармливают, потом вот так же, как его, разрисовывают, а потом убивают, приносят в жертву божеству своего племени, спрятанному в пещере.
Депутат мелко задрожал — надо думать, от прохлады и промозглой сырости, а не от страха. Вождь цепко держал его за руку. После нескольких извилистых коридоров, где темнота сделалась еще гуще, а звуки капающей воды еще громче, процессия с вождем и белым гостем во главе остановилась. Вождь вновь что-то прокаркал и поднял руку с плошкой над головой. Тлеющий огонь осветил портрет мужчины, нарисованный на гладкой, почти полированной стене.
Портретируемый, судя по обилию белой глины, застывшей неровными потеками на лице, был светлокожий, сероглазый европеец, по типу благообразный менеджер среднего звена на автомобильном заводе или преуспевающий гинеколог. Особенно старательно были выписаны желтой краской очки, которые делали портрет почти точной копией Батырина.
«Сейчас зарежут», — подумал живой прототип картины и сжался, ожидая удара копьем в спину.
Однако удара он так и не дождался. Вождь подвел его к портрету и, ткнув в нарисованный углем нос-картошку, важно произнес:
— Макумба бебе. — Потом он протянул палец в направлении белой груди Батырина, осторожно дотронулся седых волос на ней и вновь уважительно сказал: — Макумба бебе.
После чего воины побросали копья, повалились на колени и завыли свое протяжное:
— Оле, оле, макумба бебе.
Тут Батырин заметил горы засохших цветов под наскальным портретом, сгнившие фрукты, скелеты давно принесенных в жертву животных и с облегчением понял, что его убивать не собираются. Очевидно, его принимают за божество и поэтому ему оказывают столь бурные знаки почтения. Осознав важность момента, депутат повел себя соответствующим образом. «Черт их подери, — подумал он. — Пусть так… С волками жить, как говорится, по-волчьи выть… Все же это лучше, чем на вертел и на костер…» Он важно ткнул себя в грудь, а другую руку поднял в воздух и крикнул что было силы:
— Да здравствует макумба бебе!
— Оле, оле, — восторженно выдохнуло племя. На их лицах светилось счастье — он признал себя божеством.
— Как я и думал, мы уложились в три дня. — С тщательно скрываемым удовольствием на лице Вешнев докладывал об успешном выполнении задания. — Клиент в нормальном состоянии. Если бы не бесплодная попытка Чекало бежать из плена, все закончилось бы куда более мирно, без ранений и травм.
— Спасибо, Костя, — мягко прозвучал хрипловатый голос, доносившийся из глубины комнаты, где жарко полыхал камин. — Я знала, что не зря плачу тебе деньги… Как он?
— Легко ранен. Его выздоровление — вопрос шести-семи дней. Мне удалось убедить Губкина, что только благодаря вмешательству нашей фирмы он остался жив. Он счастлив до небес, что выбрался из передряги. Кажется, наша цель — развлечь клиента — достигнута и в этом случае, хотя и не тем путем, что мы думали.
— А как Мелешкян?
— Немного недоволен, что получил своего подопечного в неработоспособном состоянии, но я доказал ему, что это не наша вина. Иск, во всяком, случае, он не собирается предъявлять.
— Ну хорошо, — раздвинулись в сухой улыбке серые губы. — Кажется, мы благополучно выбрались из этой передряги, да, Костя?
— Да, Раиса Александровна… Мы выбрались, но не все.
— Это ты о Саше Чекало? Выплатим компенсацию его семье как военнослужащему, погибшему во время военных действий. Похороны, естественно, за наш счет. Как у него с жилищными условиями?
— По-моему, не очень.
— Поможем, — кивнула Раиса Александровна. — И еще… У меня есть связи в правительстве… Мы представим его к Звезде Героя как защищавшего интересы страны за рубежом. Чекало заслужил такую награду.
Помолчали. Темная, полированного дерева трубочка неслышно пыхтела, испуская кольца ароматного дыма.
— Еще что-нибудь, Костя? — мягко спросил голос с хрипотцой. Темные глаза задумчиво смотрели в окно, где с самого утра моросил затяжной августовский дождь.
— Да, Раиса Александровна. Есть новости относительно нашей клиентки 67 ФВ…
— Что такое, неужели отказались платить?
— Нет, счет оплачен полностью…
— Что тогда?
— Вы просили особо информировать вас относительно ее супруга… У отдела конфиденциальной информации появились свежие сведения.
— Что же это за сведения? — Темные глаза с подчеркнутым равнодушием отвернулись от собеседника. Маленькие руки аккуратно выбивали пепел из трубки в фигурную серебряную пепельницу на гнутых фигурных ножках (примерно конец XVIII века).
— По нашим сведениям, он обратился в частное детективное агентство «Острый глаз» с просьбой разыскать своего сына.
— Сына? — удивилась Раиса Резник. — У него есть сын?
— Неизвестно, — сказал Костя. — Агент, занимающийся его делом, однажды пользовался услугами нашей фирмы… Может быть, вы помните, года два назад мы организовывали сцену на кладбище: мертвый восстал из гроба… Это помогло изобличить настоящего убийцу.
— Да-да, конечно!
— Так вот, агент сообщил нам, что клиент поручил ему отыскать женщину, с которой он был связан в молодости. У нее должен был родиться ребенок от него. Прошло уже более двадцати лет, и он…
— Двадцать два года, — прошелестел хриплый голос.
— Неужели?
— Да, прошло уже двадцать два года.
— Хорошо, двадцать два… Детей у него нет, и он пытается найти сына этой женщины.
— Зачем?
— Бог знает…
— Хорошо бы узнать, Костя.
— Попробуем, Раиса Александровна…
Черешневая трубочка вновь запыхтела, выпуская дым. Дождь за окном почти прекратился, и только с мокрых листьев падали крупные тяжелые капли. Темные низкие тучи бешено неслись за окном, предвещая изменение погоды.
— Вот что, Костя… Держи меня в курсе дела.
Огонь в камине взметнулся, потревоженный властной рукой.
— Разрешите спросить… Это, конечно, не должно меня интересовать, но…
— Спрашивай.
— Зачем это нужно? Ведь он не является даже нашим клиентом! Стоит ли входить в расходы, занимать людей и…
Гробовое молчание воцарилось в кабинете.
— Интуиция мне говорит, он будет нашим клиентом. Рано или поздно он им будет…
Вешнев покорно наклонил голову и решительным жестом захлопнул папку, давая понять, что у него все. А темные глаза не отрываясь продолжали задумчиво любоваться потеками воды на стекле.
— Вот что, Костя, — глухо прозвучал тихий голос с хрипотцой. — Мне хотелось бы лично встретиться с агентом из детективного агентства, как его…
— Детективное агентство «Острый глаз». Дела любой сложности, включая розыск пропавших без вести, так заявлено в рекламе. Завтра Минигалеев, он занимается этим делом, будет у вас.
— Приготовь небольшую сумму наличных в конверте. И отмени все второстепенные встречи, запланированные на утро. Думаю, у меня будет долгий и продуктивный разговор.
Чингиз Минигалеев двигался бочком, будто хотел занимать как можно меньше места в пространстве, а еще лучше — стать совершенно незаметным. На предложение хозяйки кабинета закурить он ответил смущенным смешком и высокопарным замечанием, что не курит, мол, поскольку на посту солдату курить запрещено, а сыщик всегда на посту.
— Ну хоть чашечку кофе? — предложила хозяйка.
— А вот это с нашим удовольствием, — охотно согласился гость.
Разговор долго крутился вокруг да около, вспоминали то самое дело с оживлением трупа на кладбище. Минигалеев с удовольствием потирал ручки и заливался мелким смешком:
— А он ка-ак побелеет да как бухнется в обморок! Милая, говорит, прости, я не хотел…
Хозяйка кабинета с принужденной улыбкой выслушивала воспоминания собеседника. Когда поток иссяк, в тишине твердо прозвучал негромкий уверенный голос:
— Надеюсь, вы помните, Чингиз Галеевич, что наша фирма тогда ни копейки с вас не взяла за реализацию проекта…
— Да-да, конечно, мы вам так благодарны, — закивал коротко стриженной головой Минигалеев. — Если вам нужно помочь… Мы всегда…
— Речь идет о небольшой инсценировке… На этот раз инсценировка нужна нам, а не вам…
— Да, пожалуйста…
— Все расходы, естественно, мы берем на себя…
— Пожалуйста, пожалуйста…
— Дело касается одного вашего клиента…
— Нет, ни в коем случае! — Смуглое лицо Минигалеева сморщилось, будто он только что лимон сжевал. — Наши клиенты под нашей охраной…
Узкая рука достала пухлый конверт и положила его перед собой на журнальный столик.
Начался деловой разговор.