ГЛАВА 20
В назначенное время в студии собрались участники дебатов, заинтересованные в исходе борьбы и в прилюдных скандалах, а также их сторонники, противники и даже праздные граждане, призванные заполнить немногочисленные лакуны зала.
Любопытный зритель мог бы лицезреть в первых рядах семейство Мухановых в полном составе, включая детей и Луизу Палну, ради знаменательного события выкрасившую свои седины в яркий фиалковый цвет, и прихорашивающуюся перед карманным зеркальцем Милу Песоцкую. Сам Муханов в это время был за кулисами, готовясь к выступлению, — устроители делали все возможное, чтобы предотвратить публичное столкновение противников до эфира.
Из-за дружного семейства выглядывал Вовик Кукушкин, державший в руках портрет своей матери, озиравший предэфирную суету суровым, беспощадным к женскому легкомыслию взглядом. На дебаты пришли и уважаемые автодельцы Айрат, Гурген и Самвел, их развели по разным концам зала, надеясь избежать обычной в таких случаях драки. В центре зала сидели голубки Маша с Пашей. У Маши были новые уши, в стиле Сары Джессики Паркер, а Паша мог похвастаться новым перстнем с фальшивым рубином, а-ля Шон Коннери.
В стороне, на приставном стуле красовался портрет уважаемого ногознатца Стефана Чарского, перетянутый в знак траура черной лентой. За ним восседал Иван Филиппович, над которым, незримая для всех, но очевидная для своего супруга, витала Олимпиада Петровна. Не сдержав своего любопытства, она специально отпросилась у небесного начальства, дабы поприсутствовать на передаче.
На центральной трибуне, воинственно задрав куцую бородку, возвышался Михаил Бог, всегда готовый к обличению, проповеди и беспощадной борьбе с самозванцами. За ним красовались, по-бойцовски прижав локотки, сотрудники фирмы «Супер-Утенок» во главе с бессменным руководителем Степаном Игнатовичем Бульбенко. Здесь были и бухгалтер Лариса Ивановна Гулящая, и заместитель Антон Францевич Полубог, и ловелас Альфред Зинин, и секретарша Нина Бесова, нынче безнадежно беременная, и тихушечные подружки Оля и Поля, и мадам Болдянская со своим обширным семейством, и Язвицкий, одолеваемый приступом язвы, и уволенные середнячки Сухих, Глухих и Косых, которых в случае успеха обещали восстановить на работе, и томная Пенкина, и темный Марыщев, и интеллектуальный Штернберг, и наивная Саша Лесова, и грубиян Женкин. Замыкал славную плеяду «суперутят» пенсионер Семен Бенцианович Свищенко-Гоев, который по своей давней привычке пытался слиться со студийным стулом, однако ему никак не удавалось принять интенсивный лимонный цвет в серую крапинку.
В задних рядах, освежая душный воздух, накаленный пронзительным светом мощных ламп, ерзал разодетый в праздничную телогрейку Сифоныч, распространявший вокруг себя запах лучшего перегара трехдневной выдержки и здорового могильного пота.
Кроме вышеперечисленных в зале были замечены и остальные кандидаты на лакомый пост, среди которых наблюдались отставной учитель физкультуры, районный гинеколог, всю жизнь самоотверженно боровшийся с материнством и детством, и зоотехник с близлежащей фермы, искренне возмущенный отсутствием кормов для своих буренок и продвижением НАТО на восток.
Впрочем, зрители знали, что основная борьба развернется между главными фигурантами избирательной кампании — Мухановым и его идеологической противницей Кукушкиной, которая с трибуны не раз громила подделки, кои бессовестный предприниматель подсовывает гражданам под видом патентованных моющих средств.
Слева, под ярким софитом, ежился Веня, нервно повторявший речь, которую ему предстояло произнести против зарвавшегося Муханова и его сообщницы Песоцкой. При этом он старался не смотреть на Милу, боясь, что та покусает его в приступе праведного гнева. С противоположной стороны студии, где ожидалось явление Кукушкиной, нестерпимо сверкала спицами инвалидная коляска, в которой восседал Вениамин Прокофьевич, хладнокровно разглядывавший зал и пытавшийся угадать некоторых свидетелей, с которыми он по ограниченности средств передвижения был знаком заочно, по устным рассказам внука.
В центральном кресле, нежась под недреманным оком телекамеры, навылет простреливающей ярко освещенное пространство, уверенно покачивая ботинком, развалился мэр Мамаков. Избиратели всегда узнавали своего мэра благодаря яйцевидной лысине и привычке вместо ремня носить цветные подтяжки с агрессивным рисунком в виде крокодилов, вцепившихся в хвосты идущих впереди собратьев.
— Ну-с, начинаем? — произнес Мамаков, обращаясь к неизвестному гражданину с кавказскими усиками, листавшему лохматый сценарий.
Тот согласно кивнул.
— А вести наше шоу мы пригласили знаменитого продюсера из Москвы, который имеет личные причины быть заинтересованным в исходе выборов, поскольку давно уже мечтает вывезти на гастроли за рубеж бабушку Хамурапьевну, скотника Енгалычева и санитарку Бек-Агамалову. Тем более, что он обладает большим опытом, поскольку свою карьеру начинал в нашем городе, администратором Дома культуры Толстобрюховского района… Прошу вас, господин Оганезов!
Гражданин с кавказскими усиками попробовал на вкус микрофон, морщась от его назойливого звука. Зажегся красный огонек камеры.
— Итак, — сверившись со сценарием, нахмурился Оганезов. Казалось, происходящее не доставляло ему особой радости. — Сначала мы покажем нарезку из видов города, а затем прозвучит песня моего подопечного Севы Юркого, которая своим оптимистическим настроем задаст передаче нужный тон.
— Может, город опустим, начнем сразу с песни? — предложил Мамаков, самодовольно сияя лысиной.
— Пожалуй, — согласился Оганезов. — Уважаемые господа! Когда вон та девушка, — продюсер ткнул пальцем в широкоплечую ассистентку, вооруженную тяжелым плакатом, — поднимет надпись «Аплодисменты», вы должны дружно захлопать. А кто будет хлопать только для проформы, того немедленно выведут из студии, чтобы они не портили картину единодушной заинтересованности в происходящем.
Зрители испуганно притихли.
Песня произвела на собравшихся отрадное впечатление, и только Маша и Паша остались недовольны уровнем местной эстрады.
— Ни в какое сравнение с Энрике Иглесиасом не идет! — фыркнула Маша.
— Даже до Эминема не дотягивает! — поддержал ее Паша.
От этих слов Сева Юркий стыдливо исчез со студийного экрана, постепенно сфокусировавшись в белую точку на плазменной панели.
Девушка подняла транспарант «Аплодисменты», зрители дружно ударили в ладоши.
— Итак, слово предоставляется нашему мэру Мамакову, которого искренне любит весь город и который наверняка будет переизбран, несмотря на наши сегодняшние дебаты и компромат в газетах и прочее. — Оганезов перевернул страницу сценария.
Девушка взмахнула транспарантом, зрители грянули в ладоши.
Мамаков, снисходительно улыбнувшись, помахал рукой прямо в камеру и произнес, пуская лысиной радостных зайчиков:
— Ну-с, граждане, вот и прошли очередные четыре года! И опять мы имеем в наличии скорые выборы и некоторое количество людей, которые, преследуя собственные амбициозные проекты, рвутся на вершину власти, хотя знают наизусть, каким хорошим человеком эта вершина сейчас занята… Мы в моем лице многого достигли за эти четыре года: разбили фонтан в городском парке, завезли пони из Америки, катаем детишек на паровозике за собственный счет. И готовы сделать еще больше для процветания родного края. Тогда как все остальные граждане, которые сейчас будут здесь выступать и поливать друг друга грязью, ничего для вас не сделали и не сделают никогда! Хотя бы вы их и избрали президентами всея Руси. Так что подумайте, уважаемые граждане, даю вам три дня на размышление!
Граждане в студии так крепко задумались, что даже не сразу захлопали, когда плечистая девица, отирая со лба тяжелый телевизионный пот, подняла транспарант.
— А сейчас слово предоставляется гражданину Муханову, предпринимателю, снабжающему наш город не только совершенно необходимыми в быту и на производстве моющими средствами, но и туалетной бумагой, ершиками для посуды и лучшими пластиковыми тазами импортного производства, — неодобрительно глядя куда-то в сторону от камеры, заявил Оганезов, явно предубежденный в отношении Муханова.
Девушка взмахнула «аплодисментами». Левый край студии, где сидели сторонники кандидата, взорвался искренними хлопками, тогда как противолежащий демонстративно хлопал вполголоса и вполладони.
Безжалостный луч высветил лицо Муханова, несколько похудевшее в последнее время от треволнений и неуверенности и теперь уже не вызывавшее ассоциаций с безмезимным пищеварением, а даже, наоборот, своей землистостью, пробивавшейся из-под тонального крема, взывавшее к «Мезиму», диете и другим врачебным манипуляциям.
— Я всегда был известен нашему городу как принципиальный человек, порядочный семьянин и честный гражданин, — начал Муханов. — Тогда как некоторые другие кандидаты, рвущиеся к власти, нагло пользуются поддельными паспортами, краской для волос, пластическими операциями, используя в своих целях конфиденциальные сведения, которые мы предоставили им в ходе семейной жизни. Я даже не хочу называть конкретные имена, хотя это…
— А теперь песню, пожалуйста, — капризно потребовал Мамаков. — А то слишком длинно получается.
— Пению не обучен, — набычился Муханов.
— Тогда танец! «Заинька, топни ножкой, серенький, топни ножкой!» — закричал Мамаков. — Вадим Георгиевич, вы же знаете уговор: с каждого кандидата концертный номер для увеселения скучающих зрителей.
«Заинька» потоптался на месте, нехотя шаркнул ножкой и ретировался.
— Ну-с, с Мухановым все, — заключил действующий мэр. — Кто у нас дальше по сценарию?
— Позвольте! — возопил дедушка Вениамин Прокофьевич, выезжая в коляске на середину студии. — Как это все? А доказательства? Ведь доказательства имеются!
— Любопытно послушать! — опытным жестом Оганезов направил юношу, скучавшего с дежурным микрофоном, к самопальному оратору.
— Да стоит ли? — запротестовал Мамаков. — Только эфир дрязгами засорять. Лучше пригласить бабушку Хамурапьевну, она за сценой зуб перед выступлением разминает…
Но старый оперативник, нежась в долгожданном свете юпитеров, уже завладел микрофоном, явно не собираясь с ним расставаться.
— Я, уважаемые граждане, будучи нанят гражданином Мухановым, не желаю оставлять его слова без доказательств и считаю своим долгом предоставить на строгий суд общественности собранные факты. Тем более, что сбор этих фактов потребовал от меня средств, трудозатрат и даже окончательной потери расположения к женскому полу. Значит, что мы имеем? Имеем кандидатку Кукушкину, которая называет себя Еленой Станиславовной, декларируется медиком и выступает за всякие хорошие начинания и доплаты пенсионерам. Однако она не сможет этой доплатой нам рот замазать! Мы, пенсионеры, молчать не намерены!
— Нельзя ли ближе к делу? — осведомился Оганезов, сверяясь со сценарием. — То есть к доказательствам?
— Перехожу к делу, — покладисто согласился дедушка. — Итак, гражданка Кукушкина стала известна нам совсем недавно, каких-нибудь полгода назад, и все эти полгода мы думали, что эта сорокапятилетняя особа, работающая на ниве продажи туалетных утят, добропорядочная гражданка, честная горожанка, образец трудолюбия и порядочности. Но, уважаемые избиратели, если бы не я, вы никогда бы не узнали, что эта особа не гражданка, не горожанка и даже не Кукушкина совсем! Это бывшая жена моего работодателя Лилия Муханова, сбежавшая из семьи под видом автокатастрофы, укравшая паспорт у своего временного мужа гражданина Кукушкина и воспользовавшаяся им для благоустройства в текущей жизни под видом невинной медсестры!
Аплодисменты в студии.
— Но это еще не все, дорогие граждане! — Дедушка предупредительно поднял палец. — Вы, конечно, помните конец света, случившийся в нашем городе в марте нынешнего года и закончившийся грандиозным скандалом…
— Помним! — загомонила студия.
Михаил Бог в предвкушении звездного часа подобрался и встопорщил бородку.
— Так вот именно Кукушкина организовала нам этот конец света, приняв личину святой Досифеи, исцеляющей наложением рук, ног и прочих приспособлений тела. Она похитила собранные пожертвования, обманула своего сообщника архангела Серафима и…
Не выдержав напряженности момента, Михаил Бог ринулся к микрофону. Выхватив из ослабелых ветеранских рук орудие пропаганды, он громоподобно возопил:
— Люди, доколе вы будете бесстыдны? Доколе вы будете верить всяким Досифеям и иже с ними, а меня, вашего Бога, не замечать! Ведь скоро, прискачет скоро конь бледный, имя которому Смерть, скоро будут взломаны семь печатей, вострубят семь труб и семь всадников вздыбят коней над бездной… А пока это не случилось, жертвуйте, добросовестные граждане вашему Богу, а кто не пожертвовал, тот не покается!
Тут Михаил, ловко скинув с себя обтерханную кепчонку, двинулся по рядам с призывом: «Жертвуйте на избирательную кампанию в мэры всего города и всей земли. И пусть ваше будет Царствие Небесное!»
Однако по одному указательному движению кавказских усиков к агитатору подскочили дюжие охранники в униформе.
Плечистая девица, опомнившись, взмахнула транспарантом, студия потрясенно захлопала, роняя приготовленную к пожертвованию мелочь и прочувствованные слезы.
Михаила Бога выволокли вон, Вениамину Прокофьевичу вернули отнятый микрофон, и он хладнокровно продолжил:
— Несмотря на экспансивное выступление свидетеля, его словам безусловно можно верить. А что из Кукушкиной медик никакущий, я могу самолично подтвердить, как пострадавший от ее искусственного дыхания вплоть до синяков и до потери этого самого дыхания. Если в студии найдутся желающие, я продемонстрирую им интимные последствия оказанной мне помощи… — Вениамин Прокофьевич принялся снимать с себя рубашку, однако был остановлен предостерегающим шевелением кавказских усиков.
— Мы вам верим, — произнес Оганезов. — У вас все?
— Как это все! — возмутился ветеран. — Я только начал! А что касаемо нашей Досифеи, то про нее известно, что, будучи всего три дня замужем за Владимиром Кукушкиным, да еще и неформально, без государственной регистрации отношений, она похитила у него паспорт его бывшей жены и ее честное имя.
Несгибаемый Вовик Кукушкин поднялся со своего места, держа перед собой, вместо щита, портрет матери.
— Вот и мама моя то же самое подтвердит, — произнес он. — Едва успели сберкнижку спасти от этой вертихвостки!.. Но не о том хочу сказать, граждане, а хочу обратить ваше внимание на то, как мы воспитываем наших девушек. Согласно предложенному мной проекту, я требую, чтобы в городе установили закон, по которому юные, морально неустойчивые особы вручались для перевоспитания морально состоявшимся пожилым гражданам… В свете этого прошу передать мне на воспитание трех отроковиц образцовой внешности и антиобщественного поведения для проведения практических опытов! — И с размаху опустился на место.
Плечистая ассистентка взмахнула «аплодисментами», Мамаков снисходительно отозвался на речь оратора:
— Очень интересное и своевременное предложение… Потому что преступность и аборты среди молодежи постоянно растут… Пожалуй, мы рассмотрим эту проблему на ближайшем заседании городского совета. Не исключено, что вопрос о передаче девиц будет решен положительно.
Вениамин Прокофьевич, переждав вал рукоплесканий, продолжал:
— Факт незаконного присвоения документов подтверждают Иван Филиппович со своей умершей женой Олимпиадой Петровной, которая клянется, что никакой Кукушкиной в загробном мире сейчас не наблюдается и, следовательно, смерть Мухановой — чистой воды шарлатанство и жульничество! И еще Муханова упросила свою подругу Песоцкую, воспользовавшись ее родством с Иваном Филипповичем, по совместительству сотрудником газовой службы, загрузить багажник заправленными газовыми баллонами, надеясь, что мощностью взрыва можно будет объяснить исчезновение всяких следов ее присутствия в автомобиле и небывалый по силе пожар.
Иван Филиппович помахал рукой в знак верности сказанного, а Олимпиада Петровна бурно закивала, незримо паря над креслами.
— Потому что моя дочка всегда помогала погибшей, — сказал кладовщик, — по любви своей к подруге и всегдашней готовности ей помочь, за что теперь ее обвиняют во всяких смертных грехах и мешают побеждать на выборах.
— Но для чего, спросите вы, Муханова-Кукушкина совершила все это? — Вениамин Прокофьевич окончательно сжился с ролью обличителя. — А для того, чтобы незаметно пробраться во власть и устроить в нашем городе если не конец света, то какую-нибудь революцию! А помогала ей в этом ее подруга певица Шторм, в прошлом — Садильникова!
Продюсер Оганезов негодующе вздернул пепельный ус, но не отважился прервать ветерана.
— Итак, Садильникова, будучи в городе проездом, притворилась Мухановой, но так, чтобы в том можно было обвинить Песоцкую, застраховала автомобиль подруги, который потом подвергся крушению, испортила тормоза. Доказательством этому являются остатки писем, найденные в могиле номер 353 на Пустяковском кладбище гражданином Сифонычем, вон он в третьем ряду и в новой телогрейке сидит…
Сифоныч, лучась гордостью, поднялся на нетвердых ногах. Он выглядел таким счастливым, что никто бы не удивился, если бы он, затребовав микрофон, передал привет родне из города Саратова, сослуживцу Кузьке, а также своим клиентам, как прошлым, так и будущим.
Между тем разоблачитель продолжил:
— Муханова-Кукушкина спрятала в могиле следы своего преступления в виде сожженных писем и обручального кольца, надеясь запутать следствие и направить его по ложному пути. Однако эта хитроумная особа не учла того, что имеет дело с профессионалами, которые не только с дамочками не струсят, но даже и с тамбовской бандой не поопасаются сразиться один на один! Из найденного пепла ясно видно, что обе подруги давным-давно спланировали каждый свой шаг!.. Сифоныч, — обернулся Вениамин Прокофьевич, доставая рекламный плакат, — узнаете ли вы ту женщину, которая ночью подсунула в могилу данные улики?
Сифоныч, колеблясь, как слабо мыслящий тростник, просипел, распространяя запах перегара до первых рядов:
— Ежели вы приказываете, Вениамин Прокофьевич, то я завсегда признаю, когда потребуется! К тому же только я один обладаю единоличным правом на подрытие могил и на прочие манипуляции с доверенными моему попечительству мертвецами!
Жестом усадив Сифоныча на место, ветеран продолжал:
— А что касается певицы Вики Садильниковой, выступающей под кликухой Шторм, то доказательством ее противоправному поведению может служить сей фоторобот!
Дедушка показал фотокомпозиционный портрет, составленный со слов Маши. Нос на портрете зашевелился и пополз вниз, а потом и вовсе слетел на пол, подхваченный студийным сквознячком.
— Гражданка Маша, узнаете в этом портрете гражданку, которая у вас страховалась?
— С трудом, — скуксилась Маша. — Без носа она сама на себя не похожа.
— А вы, уважаемый пролетарий автомобильного труда Гурген? Узнаете женщину, которая приезжала к вам ремонтировать машину?
— В зубике я не уверен, — тоскливо проговорил авторемонтник, покрываясь нервным потом. — А что касается двойного подбородка, так я не отпираюсь…
— Но это нос не Бетт Мидлер, а Лайзы Минелли! — воскликнула Маша, вглядываясь в портрет. — Вы все перепутали!
— А глаза не Ли Кертис, а даже совсем наоборот, Ванессы Паради! — поддержал жену Паша.
— И нужного зубика совершенно не наблюдается! — внезапно осмелев, воскликнул Гурген.
— Да, я бы сказала, что это скорее вон та гражданка в первом ряду. — Маша указала пальцем на необыкновенно тихую нынче Песоцкую.
— Присоединяюсь, — кивнул Гурген. — И зубик у нее наличествует. Гражданка, будьте добры, откройте пошире рот!
Мила скукурузила ужасную мину, всем своим видом демонстрируя, что не собирается выполнять указания всяких яких, и плотнее запахнула рот.
— Впрочем, не важно. Будем считать, что очная ставка проведена. — Дедушка рукой опытного фокусника быстро избавился от портрета, спровадив его в карман. — Итак, ограбив честных граждан под видом мадам Досифеи, оклеветав собственного безупречного мужа и свою лучшую подругу Песоцкую, Кукушкина занялась торгово-посреднической деятельностью, сколотила на этом немалый капитал и теперь намерена пролезть в сильные мира сего. Доколе, спрашиваю я вас, мы, честные граждане, ни разу не сгоравшие в катастрофах, будем это терпеть?
Зал взволнованно загудел, не собираясь больше терпеть, а Вениамин Прокофьевич горделивым кивком дал понять, что все, что имело быть сказанным, уже сказано, и он умывает руки.
Плечистая ассистентка подняла транспарант, зал, ошеломленный потоком ужасных обвинений, послушно зааплодировал.
Мамаков тоже неодобрительно нахмурился — камеры показали его лицо крупным планом, чтобы избиратель смог разглядеть тревогу о судьбах родины, отразившуюся на челе уважаемого мэра, — и разомкнул узкие, мясного цвета губы.
— Как отвратительно, — вздохнул он и тут же скомандовал: — Продолжим после музыкальной паузы. Сейчас бабушка Хамурапьевна исполнит свой коронный номер с балалайкой.
Пока старушка с единственным железным зубом на нижней челюсти развлекала собравшихся исполнением «Болеро» Равеля, Оганезов лихорадочно листал сценарий, тревожно поводя кавказскими усиками.
После оваций и криков «бис» бабушка Хамурапьевна удалилась, а в студию вплыла Кукушкина собственной персоной. Рыжие волосы топорщились в разные стороны, роговые очки грозно поблескивали в предвкушении генерального сражения. Женщина обвела опытным взглядом неодобрительно загудевшую студию.
При появлении Кукушкиной Маша внезапно вздрогнула и приоткрыла рот, Паша вопросительно вздернул бровь, а Гурген заерзал на месте, как будто на стуле под ним обнаружился активно ползающий еж.
— Мама? — удивилась пятнадцатилетняя Лиза, облизнувшись на кофточку с фигурным вырезом.
— Мама! — обрадовался Митя, в уме подсчитав все карманные деньги, которые ему причитались за последний год.
— Лилечка! — умилительно всплеснула руками Луиза Пална, доставая корвалол.
Муханов вздохнул и понурился, Песоцкая надменно фыркнула.
— Что ж, приступим к допросу? — предложил Мамаков.
— Приступим! — поддержал его Оганезов. — Елена Станиславовна, пожалте цыганочку с выходом, как в сценарии обозначено.
Грянули аплодисменты, загудела музыка.
— Я начну с основного, — без обиняков начала Кукушкина, не размениваясь на цыганочку, песни малых народностей, декламацию собственных сочинений и прочие популистские штучки, столь любимые зрителями, среди которых попадаются и избиратели. — Все, что здесь про меня говорили, — сплошная ерундистика! Я никогда не работала на духовном поприще, хотя и временно числилась мадам Досифеей. А от мужа Вовика Кукушкина я, конечно, не отрекаюсь, был такой грешок в моей скудной биографии, но насчет всего остального… Предлагаю вам забыть бред сивой кобылы, который тут нес уважаемый ветеран, а обратить свое внимание на гражданина по имени Муханов и на его подручную Милу Песоцкую. Они сжили со света меня, свою невинную жену и подругу, подстроив автокатастрофу и воспользовавшись кстати оформленной страховкой. Разве с этим ужасным преступлением сравнятся похищение пожертвований и горелый пепел, подсунутый в могилу? Все злодеяния мира блекнут в сравнении с этими поступками! Перед вами, уважаемые граждане-господа, авторитетный эксперт, который подтвердит наши самые ужасные догадки своими практическими достижениями и выведет на чистую воду всех, кого нужно вывести, чтобы наконец народ уверился в достойных и разуверился в недостойных! Прошу вас, Вениамин!
Веня затрепетал перед недреманным оком телекамеры. В его руках крупно подрагивал листок с текстом. Однако заученные слова вдруг испарились из головы, и оратор пробормотал, теряя голос:
— Знаете ли, да… В общем… Если уж так говорить… Существуют разные точки зрения… Правду сказать, теперь мне сдастся, что Кукушкина, хотя она и пугала меня своей огромной бородавкой, которую утратила в ходе разыскных мероприятий, не так уж плоха. По крайней мере, ее трудно обвинить в том, что она не сгорела. Я бы и сам на ее месте, честные граждане, не захотел бы гореть, да еще при помощи газовых баллонов. Я бы тоже отползал и скрывался в кустах, если бы на меня нападали, портили бы мне шланги, заставляли закрывать баклажаны с уксусом и всячески измывались над званием женщины и человека…
— Ближе к делу, — попросил Оганезов.
— Да, хотелось бы услышать не невнятное блеяние, а доказательства. Голые факты, так сказать! — поддержал его Мамаков.
— Факты? — беспомощно повторил Веня, вглядываясь. — Фактов, уважаемые граждане, полно и даже навалом! Дело в следующем… Да, мы можем обвинить Кукушкину в том, что она не Кукушкина, а Муханова, однако кто сможет упрекнуть ее в этом? Ее злобная подруга Песоцкая оформила на нее страховку, манипулировала с автомобилем, а ее собственный муж, обрадовавшись от того, что жена его сгорела, не постеснялся выдать ее старую сгоревшую машину за новую, хорошенько нагрев руки и получив таким образом немалые деньги. Прослышав об угрозе разоблачения, этот человек не постеснялся проделать обратную манипуляцию, надеясь замести следы. По его указанию автослесарь Айрат (вон он сидит без одной руки) перебил номера, и в мгновение ока разбитый автомобиль из молодого и свежего, как следует по страховке, превратился в старый четырнадцатилетний рыдван, который никто и никогда не захочет страховать, будучи в уме и здравой памяти. Кстати, приглашенные мной эксперты Маша и Паша определили в страховательнице именно Песоцкую, и лишь неправильно составленный фотокомпозиционный портрет помешал вовремя воссиять свету истины и справедливости.
— Да-да! Это ее нос Бетт Мидлер! — воскликнула Маша, вглядываясь в Милу.
— Постыдилась бы такими бесстыжими глазами Ли Кертис на мир глядеть, — поддержал подругу Паша.
— Я этот зубик и в гробу узнаю, — радостно подтвердил Гурген, — он у меня уже в избитых печенках сидит!
— Так что Кукушкина — это Муханова, а Муханова жива, несмотря ни на что, и даже стоит сейчас у микрофона, и даже готовится спеть песню по просьбам телезрителей. Но зато на фоне своего оголтелого мужа, придирчивой свекрови и капризных детей она выглядит вполне невинно и, я считаю, заслуживает быть избранной куда следует, если не под именем Кукушкиной, то хотя бы под видом Мухановой. К чему и призывал безвременно погибший эксперт по дамским конечностям Стефан Чарский, который пристальным оком ученого разглядел ту душевную метаморфозу, которая преобразила Муханову в Кукушкину, отчего даже пары обуви, интегрируемые методом Тейлора-Бенуа, на первый взгляд не совпадали.
Зал растроганно загудел.
— Ну вот, допрыгались! — горестно воскликнула Луиза Пална. — То-то мне вчера рваная бумага в супе снилась! Надо будет Леопольде Витольдовне рассказать.
— Мамочка, — проговорила Лиза, явственно облизываясь, — как мне нравится твоя кофточка! Можно я ее на дискотеку надену?
— Мам, а мне папа денег на карманные расходы недодает, — с ходу пожаловался Митя. — Уже целый год.
— Что вы мне какую-то грымзу под видом законной жены подкладываете! — на всякий случай возмутился Муханов. — Она очень мало по внешности с моей погибшей супругой совпадает, мастью головы не вышла и очками. Я отказываюсь признавать в ней свою дорогую жену!
— Все правильно! — вдруг поддержала его виновница переполоха, стоявшая доселе молча, как скала в бушующем море. — Я и не претендую, поскольку желаю остаться Кукушкиной по гроб жизни!
Зал окончательно запутался в происходящем.
— Так это Муханова или кто? — недоуменно воскликнул Мамаков, вертя лысиной, отчего зайчики, обезумев, заметались по студии.
— Или кто… — пробормотал Оганезов, перелистнув страницу сценария и торжественным голосом закричал в микрофон: — А сейчас… перед уважаемыми избирателями выступит столичная знаменитость!..
Загудели невидимые барабаны, отстукивая напряженную дробь.
— Лучшая певица современности!..
Напряжение достигло своего апогея.
— Лучший голос нашей эстрады!..
Напряженная струна зримо звенела в воздухе, грозя каждую секунду оборваться.
— Возлюбленная Севы Юркого!..
Зал потрясенно завибрировал, не веря своим ушам… Мамаков тревожно заерзал, оглядываясь по сторонам, и даже попытался возмутиться:
— Послушайте, мы ведь не договаривались…
Но Оганезов не слышал его — или не хотел слышать.
— Знаменитая Вика Шторм! — объявил он, демонстративно соединяя ладони.
Невидимый оркестр грянул первые такты хита «Меня спасет любимый мой».
Прожекторы сфокусировались в одной точке, и, как Афродита, рожденная из пены морской, из потоков ослепительного света соткалась великолепная Вика Шторм. Ее белокурые волосы были рассыпаны по плечам, платье, то самое красное платье с блестками, которое зрители запомнили по репортажу из тундры, облегало прекрасную фигуру.
Плечистой девице даже не понадобилось призывно махать транспарантом — зал не только добровольно захлопал, но даже и взревел приветственно, — а потом послушно стих, утихомиренный властным жестом певицы. Вика открыла рот, намереваясь петь.
И запела…
Музыка гремела и билась в барабанные перепонки, ревела штормовым ветром и полярной вьюгой.
Вика Шторм прилежно шевелила губами, зал восхищенно покачивался в такт звукам. «Умчимся в ночь, умчимся в ночь!» — призывала певица, простирая руки, а зрители постанывали в ответ.
— Вика Шторм! — напомнил Оганезов, когда последние такты мелодии стихли.
Плечистая ассистентка, вместо того чтобы махать транспарантом, сама зааплодировала, оказывая положительный пример студии, которая, кстати, в положительных примерах совсем не нуждалась.
— Послушайте, — оглядываясь по сторонам, встревожился мэр. — Мы так не договаривались! Это не запланировано сценарием передачи! Разоблачения — да, обвинения — да, певица Шторм — нет!
Но Шторм уже невозможно было остановить!
— А теперь я скажу, — заявила она, облив Мамакова презрением. — Если «обвинения — да» и «разоблачения — да», то самое время для моего выступления… Вы все, конечно, слышали ту знаменитую историю про мое исчезновение, организованное страстным оленеводом!
— Да! — восторженно взревел зал.
— Так вот, мой похититель сегодня находится здесь. Он в зале!
— Ура! — взорвались зрители. — Мы щас ему наваляем!
— Но ведь это безобразие! — возмутился Мамаков, оглядываясь в поисках поддержки, которой не было. — Этого нет в сценарии, я выступление оленеводов-похитителей не утверждал! Сейчас должен быть танец санитарки Бек-Агамаловой!
Но его слова заглушила тревожная дробь барабана.
— Итак, похититель находится здесь и сейчас… Но мне не хочется указывать на него пальцем. Я хочу, чтобы он сам признался в содеянном!
— Послушайте, — продолжал возмущаться Мамаков. Его бюрократическое яйцевидное брюшко тревожно опало, а губы, наоборот, выпятились. — Я не допущу, чтобы всякие… Охрана! Милиция!
— Милиция готова приступить к своим обязанностям! — Указующий перст певицы воткнулся в гаишника Цыпляева, который стеснительно мялся на заднем плане, выразительно похрустывая правым карманом.
Мэр побледнел и даже отшатнулся. Он даже привстал из кресла, как бы собираясь уйти, поскольку не желал принимать участия в этом ужасном, не запланированном сценарием балагане.
— Не желаю принимать участия в этом незапланированном балагане! — возмутился он, делая шаг к выходу.
Но дюжие охранники у дверей студии напружинили мускулы, всем своим видом готовясь пресекать безобразия и противодействовать беспорядку.
— Так вы хотите узнать, кто этот человек? — осведомилась Шторм, обращаясь к зрителям.
И зрители вспыхнули в ответ единодушным: «Да!»
— Вы хотите, чтобы я указала на него? — продолжала певица, явно издеваясь над нервами похитителя, который затрясся при ее словах как осиновый лист.
— Да! — откликнулся зал.
— Хорошо же… Вот он! — Указующий перст вновь взвился в воздухе и уткнулся в испуганно затихшего Мамакова.
Зал ахнул. Цыпляев важно кивнул, охранники с каменными лицами переглянулись, Муханов произнес: «Вот дьявол!», Кукушкина: «Мы победили!», а остальные ничего не произнесли, ограничившись бестолковым «а», «бе» и «ме».
— Да, год назад этот человек похитил меня в тот момент, когда я возвращалась после встречи с подругой, запер на своей даче в лесу и целый год измывался надо мной, требуя любви, уважения, покорности, то есть именно того, чего он никак не мог от меня требовать. Оставлял меня без краски для волос и услуг массажиста! Естественно, он не был никаким оленеводом, а оленеводом воспользовался для отвода глаз. Уже потом, после хитроумной операции, организованной моим продюсером и моей подругой Лилей, которая выступила на сцене под видом певицы Шторм, мне удалось бежать, убедив Мамакова в том, что я не настоящая Вика Шторм, а всего лишь ее дублерша, предназначенная для обмана назойливых поклонников. Он утверждал, что всю жизнь, еще с того благословенного времени, когда Людмила Песоцкая… — еще один указующий перст, перелетев на противоположную сторону студии, ткнулся в курино вертевшую головой Милу, — женила его на себе, он обожал меня тайно. Разойдясь с Песоцкой, он пролез в мэры, после чего разозленная Мила усиленно стала проталкивать на его место Муханова, внезапно освободившегося от брачных уз. И будто бы все эти годы Мамаков собирал мои открытки, вырезал статьи в газетах, посещал концерты, а потом отважился на похищение. И будто бы школьная любовь не вянет до самой старости, которая, кстати, не за горами.
Мамаков протестующе поднял руку.
— Позвольте, это клевета! — залепетал он. — Кто может подтвердить эти слова? Поклеп! Требую экспертизы! Доказательств! Фактов!
Тогда Цыпляев приподнялся над стулом (его карман выразительно хрустнул).
— Я могу предоставить доказательства, — произнес он смущенно. — Вы ведь знаете, Петр Семенович, что это я охранял похищенную певицу, пользуясь внеслужебным временем. Вы наняли меня, воспользовавшись моим незнанием обстоятельств и тем, что я не мог существовать на унизительную для любого сколько-нибудь уважающего существа зарплату, поскольку изъятые у автомобилистов деньги по своему благородству отправлял в детские дома и на освоение космоса. — Благородный гаишник достал из кармана целую гору квитанций и приходно-расходных ордеров. — Вот документы о приеме денег, которые, я считаю, справедливо изымал у проштрафившихся граждан, так как заставлял их служить в пользу общества. В смысле деньги, а не граждан.
Зрители взволнованно загудели, Мамаков возмутился.
— Бред какой-то! Кому вы верите, господа? — обратился он к залу. — Вы верите первейшему в городе взяточнику!
Зал возмущенно взревел, адресуя свое возмущение завравшемуся мэру и поражаясь благородству отечественной автоинспекции.
Певица Вика Шторм оборвала шум одним властным движением руки:
— Предлагаю силам правопорядка арестовать злостного похитителя!
Тогда вскочил Бульбенко, обуянный праведным гневом:
— Да, арестовать! Он и с нашей фирмы взятки тянул!
Муханов неожиданно поддержал своего вечного конкурента:
— Требовал бешеные откаты за поставку моющих средств!
Вениамин Прокофьевич тоже внес свою посильную лепту:
— Пенсионеров угнетал мизерным вспомоществованием!
Веня тоже не остался в стороне:
— Милицию содержал на голодном пайке, отчего некоторые были вынуждены по увольнении грязным делом с мордобоем заниматься!
Сифоныч:
— На кладбищах беспорядок развел! В могилы лазают все кому не лень!
Иван Филиппович:
— Газовые баллоны брал для себя без квитанций!
(Незримая Олимпиада Петровна: «Высказывался в том роде, что, поскольку загробного мира не существует, надо на земле побольше урвать!»)
Кукушкин:
— Забирал себе лично молодых девиц из числа предназначенных для перевоспитания моими силами! Например, певицу Вику Шторм.
Стефан Чарский с траурного портрета:
— Противился проведению в нашем городе международной конференции ноговедов!
Авторемонтники хором:
— Назначал непомерную плату за аренду, за право работать и жить на земле!
Михаил Бог:
— Противодействовал организации конца света, причем лично запретил взламывать семь печатей и не пустил в город семь всадников! А также меня, священную особу, продержал в КПЗ без суда и следствия свыше определенного законом времени!
Волна народного возмущения накрыла мэра с головой. Дюжие охранники поволокли Мамакова к выходу.
— Камера, стоп! — скомандовал Оганезов. — Снято!
Красный огонек послушно погас. Оператор, как насосавшийся клоп, отвалился от видоискателя. Продюсер, слюнявя палец, пролистал сценарий.
— Что у нас дальше? — спросил он сам себя, переворачивая страницы. — Ага, пара эстрадных номеров — и закончим!
— Как это «закончим»? — возмутился дедушка Вениамин Прокофьевич. — А торжественный арест Муханова в студии! Вы же обещали!
— А с Кукушкиной в прямом эфире парик сорвать? — поддержал его внук. — Я лично готов! Разрешите приступать. — Он потянулся к рыжей гриве Кукушкиной.
— Зачем? — поморщился Оганезов. — Все и так ясно! Это лишнее!
— Позвольте, — продолжал взволнованно настаивать ветеран. — Как неукротимый борец с тамбовскими бандами, я имею право на правосудие в прямом эфире!
Цыпляев опять поднялся со своего места, выразительно хрустя пиджаком.
— Вениамин Прокофьевич, я бы вам не рекомендовал, — негромко начал он, засовывая руку в хрустящий карман.
— Что? — возмутился дед, обуреваемый справедливым гневом. — Мне даже тамбовская банда не смогла закрыть рот!
— Разрешите? — обратился Цыпляев к Оганезову. Администратор поощрительно кивнул. Цыпляев выудил из кармана бумагу.
— Из данного документа явственно следует, что Вениамин Прокофьевич Воробьев прослужил сорок лет письмоводителем в райотделе милиции, никогда не принимал участия в оперативной работе, никогда из города не выезжал, кроме как на отдых в Крым по профсоюзной путевке, никакую банду не задерживал, а демонстрируемый им всем и каждому похвальный лист за поимку тамбовской шайки получил, организовав похищение пустого бланка из сейфа милиции в 1978 году.
Веня встал на защиту дедушки — так гора поднимается над другой горой, медленно засучивая рукава.
— Об этом моменте я мечтал долгие триста страниц своего расследования, — произнес он свистящим шепотом, который услышали даже в самых дальних уголках студии. — Чтобы намять кому-нибудь морду, проломить череп, пересчитать ребра, вырвать с корнем ноги и все остальное, что под руку попадет.
Певица Шторм, ойкнув, отскочила, а Кукушкина, айкнув, закрыла глаза. Оганезов нервно листал сценарий, бормоча:
— Разве драка запланирована? Разоблачение дедушки — есть, обвинение — есть, а вот драки нет!
Веня молча бросился в бой.
Цыпляев, не повернув головы, выставил вперед твердый кулак, на который Воробьев заученно наткнулся глазом, после чего добровольно отправился в нокаут. Гроза авторемонтников и разоблачитель морально неустойчивых дам повалился навзничь и остался лежать неподвижно, как уставшая и решившая прилечь отдохнуть пару миллионов лет гора.
— А теперь песня! — объявил Оганезов. — Вика, запевай! Зрители, кажется, заскучали…
— «Меня спасет любимый мой!» — заверещала певица, перешагнув через тушу, валявшуюся посреди студии.
Зал с воодушевлением подпевал.
— Дорогие зрители! Дебаты закончены! — объявил Оганезов, когда музыка смолкла и певица замолчала.
Плечистая девушка подняла транспарант, послушно грянули аплодисменты.
— Ну и ну, — сказали зрители, поднимаясь. — Ну и ну!
— Все это прекрасно, — произнес мой муж Вадик, — только что ж теперь будет? Мамакова мы все-таки убрали, однако передо мной маячит угроза ареста, а Кукушкина снята с выборов как подложное лицо.
— Ничего не будет, — рассмеялась я, аккуратно снимая белокурый парик Вики Шторм. — Обвинений тебе никто предъявлять не собирается, страховая компания принадлежала Мамакову, а ему сейчас светит срок за киднеппинг. Так что, милый, как торговал ты своими утятами — так и будешь торговать. Но уже не самостоятельно, а под чутким руководством. Согласно вчерашнему договору.
— Вот именно, — сказал Бульбенко. — К нашему «Супер-Утенку» мы присоединим ваше «Супер-Мыло», как и было договорено накануне. С районным гинекологом, когда он победит, мы как-нибудь столкуемся насчет подряда, пока он еще не обнаглел, как Мамаков… А все-таки хорошо, что мы от него избавились!
— И правда, Вадик, — сказала Вика Садильникова, снимая рыжий парик оскандаленной Кукушкиной. — После мухлежа с перебитыми номерами ты вряд ли на что-то можешь претендовать!
— Но я только воспользовался ситуацией!
— И добрым советом Милы Песоцкой? — съехидничала Вика.
— Вика, ты же знаешь, что с ней невозможно спорить…
— А ты не очень-то и пытался, — съязвила я, снимая через голову красное платье певицы Шторм. И, услышав по радио «Меня спасет любимый мой», добавила: — Ненавижу эту песню… Кто ее придумал, кстати?
— Я придумал… А что, прекрасная песня, — возразил Оганезов. — Главное, пипл хавает! Зал рыдает.
— А как противно целоваться с Севой Юрким! — добавила я. — Больше ни за что не буду! От этого белобрысого поросенка пахнет плесенью!
— Ладно, я от него избавлюсь, — согласился Оганезов, — если ты подпишешь бумаги на гастрольный тур по Крайнему Северу.
Вадик растерянно оглянулся на меня:
— Значит, ты не вернешься домой?
— Ты с ума сошел! — фыркнула я. — Променять огни шоу-бизнеса на заготовку баклажанов и препирательства с Луизой Палной?
— А дети? — спросил он.
— У Лизы есть голос, из нее получится недурная бэк-вокалистка, а Митя прекрасно играет на барабане и на нервах. Когда они подрастут, я возьму их к себе. А пока пусть закончат музыкальную школу.
Мила Песоцкая недовольно заерзала в кресле.
— Знаешь, дорогая Лилечка, — начала она, — надо сказать, ты поступила с нами совершенно по-свински! Исчезла, не пикнув, заставила нас тратиться на похороны и избирательную кампанию!
— Ты тоже хороша! — парировала я. — Могла бы поставить меня в известность о своем мухлеже со страховкой! А если бы я действительно навернулась? И умерла?
— Но ведь тебя никто не просил ехать тогда на пикник! Ехать должна была я! — возмутилась Песоцкая. — Ведь машину-то застраховали втридорога, а тебя, то есть меня, — на три копейки. Поскольку ты, то есть я, не должна была по плану отправляться на тот свет. Думали, машина после взрыва вдрабадан, денежки в наличности, все шито-крыто… А ты втайне от меня смылась на встречу с Викой, вот и…
— Знаешь, дорогая, я не желаю быть марионеткой в твоих руках! В следующий раз предупреждай, пожалуйста, о своих планах меня прикончить. Все-таки мы дружим с тобой с первого… Нет, со второго класса!
— Девочки, не ссорьтесь! — воскликнула Вика Шторм, отшвыривая в сторону роговые очки Кукушкиной. — В конце концов, все обошлось! Мне пора в контору «Супер-Утят». Знаете, что-то меня грубиян Женкин беспокоит, у него продажи в последнее время сильно уменьшились. Да и остальные… Ты, Лиля, столько наобещала им в ходе предвыборной кампании!
— Я ведь не знала, что она закончится пшиком! — возразила я. — Как не знала того, что Вадик наймет тупоголового сыщика Воробьева! Ах, если бы сразу объединить наши усилия, мы бы здорово сэкономили! Ввязываясь в предвыборную авантюру, я думала, что компромат не помешает. Но все планы испортил этот престарелый письмоводитель, помешанный на расследованиях и тамбовской банде… Мисс Марпл мужского рода…
— Тебе вообще не стоило лезть в эти выборы, милая…
— Конечно, если бы никто не пытался убить меня, я бы не полезла!
— Но ведь я объяснила, что никого не хотела убивать!
— Ты говорила это и во втором классе, когда двинула меня портфелем с кирпичами…
— А потом, когда напропалую крутила с Вадиком, тоже не хотела? И не ты ли, Мила, подговорила Мамакова на похищение?
— Какая ерунда! Я даже не знала, что это он похитил тебя. А ты тоже хороша! Наверное, была в восторге, когда тебя похитили…
— Зато ты была счастлива, когда Лиля взорвалась в машине!
— А ты, Лилька, была в восторге, когда разорила собственного мужа, отняв у него всех туалетных утят!
— А муж мой был в восторге, когда ты предложила ему свой идиотский план со страховкой и обогащением!
— Не такой уж он идиотский… Если бы ты не взорвалась, как идиотка…
— Я идиотка?!
— Девочки, пожалуйста, не ссорьтесь…
— Она первая начала…
— Женщины… — сказал дедушка, горестно восседая в кресле. — Женщины — совсем не то что обычные люди. Даже ничего в них человеческого нету, одно иезуитское бездушие и коварство.
— Да, — сказал Веня, прикладывая лед к заплывшему фиолетовым глазу. — На весь город ославили. Теперь клиенты в нашу контору и не сунутся!
— А все женщины… — уныло добавил дед. — А ведь я уже рассказывал, внук мой, про тяжелую судьбу товарища Самойлова, как его дамы до абсолютного безверия в противоположный пол довели, а ты отказывался слушать…
— Я слушал, — простонал Веня. — И слушаю.
— Так вот, — произнес дедушка, — однажды товарища Самойлова отправили в третью закавказскую республику, где ни нарзана, ни боржома, ни ессентуков не имелось, а коньяк они разбавляли спитым чаем, который в тех теплых краях произрастал в изобилии. И сумма хищений вырисовывалась крупнейшая. А директором коньячного завода была одна ушлая дамочка местной национальности, еще не окончательно пожилая. Отчетность у нее была — не придерешься, и вохра на проходной стояла — мух на лету ловила. Короче, сложный случай, не всякому по зубам.
Что ж, отправили товарища Самойлова ловить эту директрису. Зная его нетерпимость к женскому сословию и многострадальную судьбу, надеялось начальство на скорый результат.
Товарищ Самойлов, конечно, первым делом на завод инкогнито устроился. И поскольку был он мужчиной выдающихся внутренних качеств и внешних свойств, эта ушлая директорша сразу обратила на него внимание, надеясь избавиться от своего незамужнего положения.
Вот, один месяц они работают, другой, третий… Товарищ Самойлов то на живот дамочке взглянет, то с груди ее глаз не сводит. Ну, дамочка и взволновалась… То бедром поведет, то бюстом начнет туда-сюда колыхать, как бы в простительном женском волнении. Пригласила она кавалера к себе домой. Коньячок, лимончик, музычка в приемнике…
«Коньяк почем брали?» — интересуется Самойлов.
«По семь двадцать в магазине на Садовой, 16, вход с угла. Вот кассовый чек, если сомнения имеются»! — Ушлая директорша торговый чек на стол мечет.
«Знаю этот магазин, — хмыкает Самойлов про себя, — небось с кассиром договорилась…»
Ну, первым делом проверил он, конечно, естественные выпуклости дамочки — все в порядке, ни одна коньяком и не пахнет, все выступает вперед согласно природным законам.
Озадачился товарищ Самойлов, на кровати поник. Весь ссутулился, скукожился, обуреваемый недоумением. Терзала его одна великая мысль: как же эта дамочка коньяк с завода выносит?
Главное, особняк у нее такой, что на трудовые заработки и за сто лет не построишь. Мебель румынская — семь лет в очереди за ней стоять надо. Магнитофон японский — десять лет за такой сидеть надо. Косметика тоже польская… И главное, весь дом коньяком провонял, с чердака до самого подвала.
В задумчивости товарищ Самойлов, пардон за такие интимные подробности, решил в одно место прогуляться. Заперся в туалете, воду спустил, как будто совершив нужные дела. Глядит — водичка желто-коричневая, ржавая из крана льется, что-то отдаленно напоминая…
И тут его как током стукнуло! В окне — завод, от дома — рукой подать, на горе стоит. Простукал батареи в доме — каждая батарея литров на двести…
Страшно засмеялся товарищ Самойлов, уничтожая в своем сердце любовный интерес к заманчивой директорше.
Срочно вызвал он ОБХСС и понятых. Сам в это время сидел на кровати в одних трусах, гордый и неприступный, только курил одну сигарету за другой, а дамочка при этом горько плакала, не понимая, в чем ее вина перед государством. И костерила его на чем свет стоит. Но вместо того чтобы снизойти к ее женскому положению, он только холодно ответствовал на ее причитания: «Прошу, мол, гражданка, добровольно-принудительно выдать секрет хищения, хотя секрет ваш мне и так известен. Водопровод вы с завода к себе в дом провели, по трубам коньяк гоните, в ванной по бутылкам фасуете, в батареях он у вас отстаивается. И дом у вас коньячищем пропах, и сама вы, судя по вашему виду, тоже злоупотребляете».
А дамочка плачет, но вслух клянется, что она ни сном ни духом. И обещает ему выкинуть румынскую мебель и японский магнитофон, пользоваться только советской косметикой, одеться в рубище и пойти босиком, куда он скажет, — до того влюбилась!
Но он мановением руки отверг все ее жертвы. А когда прибыли молодцы из ОБХСС и понятые, произнес устало: «Вскрывайте батареи!»
Кинулись к отоплению с разводным ключом.
«Тазик поставьте, чтобы на пол не пролить, — деловито суетился Самойлов, — ведь народное добро, каждая капля на учете».
Один из работников ОБХСС подставил таз под батарею, другой разводным ключом маханул…
И полилась в стакан желто-коричневая жидкость. Директорша застонала и от избытка чувств рухнула в обморок.
Самойлов закрыл глаза от того же самого…
Дедушка замолчал, неотрывно глядя в одну точку.
— Конечно, на суд, где ей дали пятнадцать лет с конфискацией, он не пришел? — усмехнулся внук.
— Не пришел, — подтвердил дед. И после выразительной паузы добавил: — Потому что суда не было. Ведь из батареи не коньяк лился, а обыкновенная ржавчина… А Самойлов тоже поначалу не верил, что там вода. «Быть того не может, — кричал, — в первый раз со мной такое, чтобы я не смог даму на чистую воду вывести!» Самолично выпил семь стаканов ржавчины и свалился с кишечной коликой. Доставили его в инфекционный бокс, где он месяц валялся в страшной истерике, приговаривая: «Благородный коньяк ржавой водой разбавлять — это варварство!»
И напрасно директриса ему шоколадные конфеты в реанимацию носила, он их не ел, а только страшно смеялся и крошил их птицам, как хлеб. А от медиков прятался под кроватью, откуда хватал медсестер за выступающие части тела, подозревая в них скрытые полости с медицинским спиртом.
А что директорша?.. Директорша осталась на своем законном месте. Эта ушлая женщина продолжала гнать по трубам с завода коньячный спирт, хранить его в батареях, разливать в ванной и толкать налево, деля выручку с кем нужно. Потому что у нее свои люди наверху сидели, которые своевременно ей о прибытии Самойлова сигнализировали, чтобы она успела спирт из батарей слить и водой их заполнить.
Так бесславно погиб товарищ Самойлов — из-за женщины!
К чему это я говорю, Венечка, — продолжил дед, — дамы — дело ненадежное. Ты думаешь, что каждая из них — одно, а она — совсем другое, а потом обернется вообще в третье… Ну, разоблачили мы Кукушкину, а толку? Мы же правы, а нас же — по сусалам.
— За такие мизерные деньги столько унижений! — согласился внук.
В этот момент, прервав ход семейной беседы, раздался стук в дверь. Мелодичный голос осведомился:
— Можно к вам?
Дедушка и Веня переглянулись. В контору вплыла дамочка в темных очках и пышной прическе.
— Вчера наблюдала ваше выступление по телевизору, — прощебетала она, красуясь и даже немного кокетничая. — Я в полном восторге! Как вы их разоблачили, этих интриганов, а?! Знаете, мне тоже кое-кого разоблачить надо… Я, кстати, заплачу!
— Мы дорого берем, — предупредил Веня, отнимая от глаза подтаявший лед.
— Да, очень дорого, — подтвердил дедушка, приосанившись. — Потому как вы имеете дело с патентованными ловцами тамбовских банд и сертифицированными разоблачителями действующих мэров!
Но и это не испугало посетительницу.
— Дело в следующем, — начала она. — Есть у меня одна подруга…
Клиентка еще не договорила, как дедушка бурно замотал головой.
— Нет, — сказал он.
— Нет, — сказал Веня.
— Нет, нет и нет! — хором произнесли оба.
А когда клиентка ушла, Вениамин Прокофьевич заметил:
— В конце концов, на быстрорастворимую вермишель пенсии хватает. И на черный хлеб.
— А на зарплату милиционера солью и спичками запросто можно объесться, — оптимистически добавил Веня.
Помолчали.
— Как-нибудь проживем, — вздохнул дед.
— Как-нибудь… — вздохнул внук.
Помолчали…
Томительно гудела муха, обреченно колотясь в оконное стекло.
Дедушка напряженно зевнул, клацнув зубами, — муха удивленно стихла и принялась мыть задние лапки.
Веня, не выдержав, рывком распахнул входную дверь.
— Эй, гражданка! — крикнул он удаляющейся женщине. — Постойте!..
Гражданка обернулась.
