1

И плечи словно затяжелели силой, и зрение словно стало другим: рентгеном сквозь слой притворства и хитрости видит Алесь крутящихся перед ним ставленников Херувима. Пока Херувим ездит по детским домам, нужно успеть! Алесь выполняет задачу, посланную ему свыше: впасть в доверие к каждому, распоясаться до компаньона Херувима.

Директору завода Алесь говорит: ему Гена велел сегодня взять выручку. Он ведёт директора в ресторан и поит его, а свой коньяк незаметно сливает в суп и капризничает: суп ему не нравится, неси, официантка, прочь, другой давай. Он куражится и с жадностью голодного заглатывает изменения в пухлом лице директора: масляные глазки, шлёпающие в комплиментах губы и доверие. «Я Генке говорю, чтоб доверял тебе! Мы все вместе такие дела обкрутим…» – изо всех сил Алесь начальственно пялится на Бобика Херувима и врёт дальше: о ненависти к Варьке – под бабой все ходят, о ездках и кусках, которые они с Херувимом делят «благодаря тебе, Бобик, тебе!». И пьяный бред подтверждает догадки Алеся: ловко сработали Херувим с Бобиком, ловко «обкрутили» владычицу земную!

Бобиками Алесь зовёт всех начальничков, которых сумел зажать в свой розовый кулак Херувим.

Теперь не розовый, теперь блёкло-синюшный.

Давай подольше катайся по детским домам, Херувим! Мне лишь бы время выиграть, а там сам чёрт не брат! Это уже второй за день Бобик, плоть от плоти Херувима: воровать и лгать, и ненавидеть того, кто – над тобой, и кусать, как только тот зазевается. «Всем Генка хорош, – сетует очередной Бобик, – только жох, падло, всё себе гребёт, мне мелочёвку скидывает, не зажиреешь, вот ты, Алесь Леонидович, правильный мужик, отвалил, да я для тебя! Не боись, виду не подам, сколько ты мне… как договорились с тобой, буду Ваньку валять, пока ты его не скинешь».

Спасибо, Варежка, за карту фирмы, которой теперь могу расплачиваться в случае официальных встреч, и за маленький магнитофон в нагрудном кармане пиджака.

Не лыком они с Варварой шиты, не лыком!

Его задача – собрать всё в одну кучу: лгущее, ворующее, притворяющееся, убивающее.

И вот уже два Бобика Херувима попались в плёнку магнитофона – первые доказательства твоей, Варежка, доверчивой сути. Тебя, девочка, не потревожу, мы с Коляшей сами справимся с этой задачкой. С того элитного ресторана, где ложками жрут чёрную икру и куда не по адресу залетели вы с Коляшей, жизнью выброшенные на дно советской действительности, Перестройкой поднятые на её парадный верх, я, Варежка, ваш хранитель и защитник.

Больше двух «пьянок» в этот день Алесь не выдержал. Но спешить нельзя: по одному он переберёт завтра Херувимовых Бобиков и объявит себя их главным другом, спасающим их от несправедливых поборов Херувима, только старайтесь, Бобики, обжуливайте Варвару, стремящуюся захватить всё себе одной.

Как мальчишка на первое свидание с Лизой, спешит Алесь к другу. Да теперь он вдвое сильнее: разве кто-нибудь сможет их с Коляшей победить?

У дверей ресторана Алесь забуксовал.

Так чувствовал себя, когда в первый раз шёл на свидание с Лизой: та же трясучка внутри, та же робость – что если это лишь его ощущения, а Коляшу он вовсе и не нужен.

Нужен! Не стал бы Коляш выворачиваться наизнанку. Перед кем корчишься в своей боли? Только перед самым близким! И сегодня не стал бы звонить!

Так почему же трясучка?

Иди же, иди! – уговаривает себя.

– Вы решили у нас поужинать? – Перед Алесем – разряженный швейцар с лучезарной улыбкой. – Разрешите за вами поухаживать. Кажется, именно вас ждут? Николай Николаевич сами попросили принять вас как полагается. – Швейцар распахнул перед Алесем дверь.

Коляш встретил его в холле.

– Я, видишь ли, почему-то заволновался: вдруг не придёшь? вдруг тебе не надо?

Алесь обнял его.

Так стояли они, прижав ладони к спине друг друга.

А потом молча шли через зал.

Подробно Алесь рассказал о Херувиме, о предполагаемых подтасовках документов, о магнитофонных записях и о своём плане доказательств Херувимовых афёр. Впервые в жизни Алесь был откровенен с мужиком, и с каждым словом таяло сиротство. А когда подвёл к Коляшу Аню, совсем успокоился: у него теперь есть друг, брат, и этот друг-брат ощущает его состояние и в себя принимает его мысли и страх перед Херувимом. Свидетельство тому – жадность Коляша к каждому слову, красные пятна, ветрянкой покрывшие лицо, закушенная губа.

Стынет еда, не тронуты рюмки, наполненные коньяком. Прежде всего – спасти Варежку.

– Без слежки и жучков везде: в машине, квартире, кабинете и диспетчерской – не выгребемся, – первые слова Коляша. – Даже не жучки нужны, а камеры. Завтра с утра займусь. Позвони мне, как только он явится на работу. А в кабинете можно вечером, как только он отвалит.

– А если опять захочет ночевать в офисе? – Нечаянно Алесь употребил ненавистное иностранное слово, бесцеремонно влезшее в жизнь его страны. Виновато улыбнулся. – Терпеть не могу все эти «менеджеры», «офисы»… провинция Америки.

Коляш кивнул.

– Проснёмся не сейчас, нет, лет через тридцать… и скинем с себя шелуху чужую, снова схватимся за наши традиции и корни. Варежка хвалилась, вы каждый день с классиками время проводите. Она стихи мне читает, ты научил. Я вот в жизни остался без стихов, а теперь тоже твержу – за ней следом. У нас с ней, понимаешь, мозги – девственные, легко поглощают твою учёбу. Я с тобой уже сколько времени знаком!

Когда они во всех деталях выработали план, Коляш сказал:

– Я ведь не знал, какие бомбы ты в меня бросишь, разорвались они во мне, весь в осколках. Но позвал тебя для большой просьбы. – Он замялся и выпалил: – Начни спать с Варежкой, прошу тебя. Ну, чего глаза вытаращил? – Он вздохнул. – Мне всё одно – в монахах помирать, я с женой не сплю, а в любовницы Варежка не годится. Предлагал ей жениться, ни в какую. Не из-за жены, тут всё ясно, моей вины нет, из-за сына. Ты верно поставил диагноз: меня она вместе с ним вырезала. И точка. В друзьях ещё похожу, а тут…

– Погоди, Коляш, хоронить вашу жизнь. Если любила, может, та любовь вернётся. Ты вот предложи ей найти суррогатную мать. Выносит она вашего с ней ребёнка! Есть же у тебя деньги! – торопился Алесь своей мечтой поделиться, но всё врал. Знал он: ни Варвара, ни Лиза не захотят от них, так или иначе виновных в гибели сыновей, рожать.

– На тебя она запала, Алесь, по её выражению. Я её больше себя, Алесь, люблю, потому и прошу: не фиктивно, стань ей мужем. С суррогатной матерью роди ей ребёнка, а я уж постараюсь для всех вас. Не отказывай мне… друг. У меня ведь никогда не было ни друга, ни брата.

И вступил в их с Коляшей молчание своим многоголосием ресторанный вечерний зал, накалённый спешкой прожигания жизни: жрать, пить, ловить любовный угар, не любовный, сексуальный. Модное словечко «секс» гремит из телевизионного ящика, с глянцевых обложек модных журналов, в ушах завязло.

Не «секс» был у него с Лизой. Захлёбывались они друг другом.

Не «секс» был у Коляша с Варей.

И не знали все они, как хрупко их слияние духовное и физическое.

И они с Коляшей – две выброшенные на берег рыбы: хлопают губами, хватают воздух.

И вот всё есть: чёрная икра – ложками хлебай, крыша над головой не дырявая, а того, чем дышать в этом зыбком, полном хищников и опасностей мире, нет.

– Давай выпьем, Алесь! Начудили мы оба с тобой. Молодые, сильные, а в жизни не при чём. Только ты у меня теперь… – Коляш опрокинул в себя коньяк.

– Врёшь, сыны у тебя, на тебя похожие. Остерегись гневить судьбу, ты им дай, что сам в жизни не получил, говоришь: рос вопреки родителям. Сделай, чтобы они не вопреки.

Коньяк кинулся в ноги и голову. Алесь отодвинул бутылку.

– Не будем сегодня пить. Давай попробуем вынырнуть.

– Скажи только, будешь спать с Варежкой?

Алесь покачал головой.

– Пока Лиза смотрит на меня… косы у неё… понимаешь… смотрит она.

– Простите, я не опоздал?

Коляш вздрогнул, вскочил.

– Здравствуйте, Пётр Степаныч! Простите, время потерял. Познакомьтесь, пожалуйста, мой друг, мой брат. Алесь, это мой адвокат, у меня до него было дело, это он помог вытащить Варежку. А теперь у него – до меня. Знаете, Пётр Степаныч, только давайте сначала поедим. От голода в башке мутится. Мы с другом тут немного отвлеклись. Только пить мы с ним не можем, мозги блюдём.

– А я за рулём, ребята. Тоже не увлекаюсь.

Все трое набросились на еду. И опять властным шатром накрыли их пьяные, весёлые, требовательные, музыкальные звуки сиюминутной плотской жизни. Собрались здесь те, кому есть чем расплатиться за чёрную икру и ресторанный коньяк, и осетрину с поросятами.

– Ну, Пётр Степаныч, говорите, зачем понадобился. Всё, что смогу, для вас сделаю, уж очень хорошо вы меня в этом тотальном бардаке представляете и защищаете.

Пётр Степаныч вытер салфеткой губы.

– Есть и у меня друг и брат, учились мы с ним с первого класса. Он только женился. А его жена решила организовать семейный детский дом, уж очень ей жалко бесхозных детей, как вы знаете, их сейчас тысячи.

У Алеся ёкнуло в груди. Он перестал есть и жадно слушал:

– Но вот проблемы возникли. Как вы понимаете, мои друзья – не новые русские. И у них нет средств, чтобы создать детям достойную жизнь. Им нужен спонсор. Отдать этому спонсору деньги никогда не смогут.

– Ну и что в этом трудного? Вот он я – их спонсор. Готов ехать знакомиться. Помогу чем смогу. Ну, а второй вопрос?

– А второй… даже не знаю, по адресу или нет. Дом – недалеко от мусорного полигона. Кроме жуткого запаха, много бомжей, сортируют мусор, ну, а с темнотой свободны. Боюсь за детей, не защитят себя. Нужны амбалы с оружием.

Коляш засмеялся.

– Видишь, брат, какие нынче проблемы у тех, кто хочет делать добрые дела: защитники нужны, чтобы можно было те добрые дела делать.

– Да мне бы парня с женой, он охранял бы и помог бы с огородом, а она бы с детьми помогала.

– «Нет проблем», как говорят нынче американцы. В этом мы должны с них брать пример. – Коляш сорвал с шеи галстук. – Дайте пару деньков, Пётр Степанович, думаю, найду.

В странное состояние впал Алесь. То никого к душе не встречалось на его пути, то один за другим – из того же теста, что и он. И родство с Петром, лет на тринадцать-четырнадцать постарше него, и Коляш… снятся ему, но что-то тут такое происходит, за этим щедрым столом, что расправляет его жизнь и душу. И Лиза сидит за их столом – по левую руку от него. А от Коляша по левую руку – Варвара.

– Ты чего улыбаешься? – улыбается ему Коляш.

Алесь пожимает плечами, боясь расплескать то, что сейчас созидается здесь двумя особыми мужиками, озабоченными судьбой брошенных детей.

2

Всю дорогу на репетицию Гоги молчит.

Он не просит прийти к нему в комнату, когда Аня уснёт. Лишь издали подростком робко поглядывает на неё.

Тихо звучит Моцарт. Гоги любит музыкальный фон к спектаклям и разговору. А теперь вот – к молчанию.

Алесь сидит сзади – её тыл. Почему вдруг снова с воцарением в доме родителей он взорвал её налаженную жизнь? Она не видит его, лишь чувствует: в ней – безветрие, не дрогнет ни один нерв.

Звонит мобильник.

– Лиза, я нашёл спонсора. Можно мы вечером приедем?

– У Гоги спектакль.

– Он же в девять тридцать кончится. Мы приедем к десяти. Мы ненадолго.

С детства она грезила с открытыми глазами. Перед ней доска с рядами действий задачи, или актёры с чужими лицами, а она видит тропу в горе, по которой взбирается, хватаясь за кусты, и жилистые не ломаемые стебли, а она слышит мысли партнёров, ощущает их обиды и боль.

Во время репетиции никак не может Лиза поставить заслон бьющей через край энергии радости Комика. Шагнула к нему – должна в любви ему объясниться – и отшатнулась.

Ещё при Алесе любила приносить Анатолию яблоки, пирожки, бутерброды – ей нравилась его радостная благодарность. И в голову не приходило, что вовсе не отцовские чувства у него к ней. По возрасту он даже постарше отца. По Гогиной пьесе ей надо любить Комика как мужчину. А её его любовь, его радость парализуют – не может из себя выудить не только чувства к нему, но и слова роли: топчется беспомощно.

Рядом, на сцене, Гоги, и это её внезапное «ты», открывшее ей самой суть её отношения к Гоги, вырвавшееся из подспудности, из таинственного подсознания. Увидела родинку в углу Гогиного рта и почти незаметную щербинку между передними зубами. «Ты говори… приказывай, что я должна делать»… – просит она. И в ту же минуту отворачивается от Гоги.

Алесь дарит ей в день рождения двадцать пять роз по числу лет. Слов он говорить не умеет, смотрит настороженно: нравятся розы ей?

Можно любить двоих?

При чём тут Алесь?

Она должна любить Комика!

Гоги для неё написал пьесу, поверил в неё: она может перевоплотиться в любого! Пусть Гоги остаётся за спиной, а она должна увидеть копну волос Комика, его неосторожную преданность. Как играть любовь?

Фаина Раневская упала в обморок, когда услышала голос Василия Качалова, в которого была «влюблена до одурения», фотографии которого собирала, которому писала письма, никогда не отправляя их, которого поджидала у ворот его дома.

При виде Комика в обморок не упадёшь. Её героиня не наивная девочка-провинциалка – актриса со стажем. Да и Комик не великий актёр. И не молод! Как же наполнить себя любовью к нему?

Почему она должна любить его?

Но Лиза закрывает глаза и в себе начинает создавать Гогину героиню, она любит Комика. Не Гоги, не Алесь. Только он, немолодой. Током бьёт, когда касается её руки. И от его голоса её бьёт током. Она отшатывается от него. Это она должна генерировать электричество, не он.

Пожалуйста, Гоги, перепиши роль! Никак не могу войти в образ. Так легко всегда это получалось! И в продавщицу входила как в собственное тело, и в старуху. Гоги, слишком много ты наваливаешь на меня. Потуши Комика, Гоги, дай мне твоей руки коснуться. Дай мне голосом заставить тебя вздрогнуть.

И Лиза отстраняется от Комика, идёт к Гоги – объяснить, попросить его. Не может она сейчас быть актрисой.

Почти дотронувшись до него, отдёргивает руку.

– Стоп! – должен крикнуть Гоги, а Гоги молчит. Но он услышал, как она кричит ему: «Перепиши пьесу! Уведи меня от Комика!»

– Ты же актриса! – Анатолий в панике бежит к ней и за плечи поворачивает к себе, чтобы она не смотрела на Гоги. – Ты же блестящая актриса! Сыграй! Хоть раз в жизни смотри на меня!

Анатолий трясёт её за плечи, и она ощущает его тоску и его невостребованность. «Да он совсем ещё молодой, на Алеся похож: такой же внутренний, такой же инфантильный, не умеет говорить слова», – твердит себе Лиза. И робко смотрит на него. Он отступает перед её взглядом. Теперь она идёт к нему. А он пятится до места их мизансцены. Теперь она своим электричеством касается его руки и рвущимся голосом говорит:

– Я достала билеты на самолёт. Мы с тобой полетим в Неаполь и будем ходить по истории.

– Нет! – кричит Гоги. – Я перепишу пьесу. Нет! Ты не будешь любить его, ты будешь любить только Режиссёра.

И маски смятения вместо лиц актёров.

Почему до Гогиного крика она никого не видела – здесь же все участники спектакля! И она перед ними вывернута наизнанку. Она укрывает себя руками. А её руки отводит Верочка. И Верочка, сбиваясь с привычного ритма героини, лепит слова как попало:

– Большая… не знала. Ты… актриса, ты… я не могу. Здесь жжёт, когда ты… – Верочка лепечет.

И Гурич целует Лизину руку, и его лицо – не героя-любовника – опрокинуто: да он умеет терять штампы, он лепечет как Верочка:

– Большая… проглядел, прости! Лиза! Ты…

Что тут происходит?

– Лиза, не плачь! – просит её Верочка. – Ты так любишь… он так любит.

– Кто? – вырывается у Лизы. И про себя она кричит: «Кто?!»

Сегодня они с Гоги покупают книжки. Носов, Чуковский, Астрид Линдгрен… книжки с картинками.

– Давай всего Пушкина! – решает Лиза. – У меня только избранное.

В роскошном их доме есть красивая посуда и батистовое постельное бельё, и добротные тахты в трёх комнатах, а книг нет совсем. И книжных шкафов нет. Семёныч обещает возвести до потолка стеллажи. Решили под библиотеку выделить одну из комнат, выходящую в гостиную. А пока книжки положат на полки для рэповских и рокк-н-ролловских плёнок, а плёнки снесут в подвал.

– А что Ане читать? – Лиза шарит глазами по именам.

– Она пойдёт в школу, там программа. А начинать, мне кажется, ей тоже надо со сказок и приключений. Ну, и с «Ваньки», «Каштанки», «Станционного смотрителя». Лиза, ты не слушаешь меня!

Она вздрогнула. Она не слушает Гоги. Видит его улыбающиеся губы. Коснуться их…

Они с Гоги – на юру. В театре, в магазинах, в доме… везде люди.

– Потерпи, Лиза, – говорит Гоги то, что скорее она должна была бы говорить ему. – Не торопись.

Он ничего такого не говорит.

Лиза спешит от Гоги прочь – в секцию классики: им же надо Чехова, Пушкина, Гоголя купить!

– Лиза! Лиза?

«Потерпи, Лиза! Не торопись, Лиза!» Кто это говорит: Гоги – ей, или она сама себе?

Когда приехали домой с бараньей ногой и книгами, мама с Аней пели. Вернее, пела мама, а Аня, чуть запаздывая, старательно повторяла: «Значит рядом с тобой чужой…»

Аня кинулась к ним.

– Мы с бабушкой… мы с Грифом… мы гуляли… мы с бабушкой сварили борщ.

Гоги накормили борщом.

– Завтра выхожу на работу, сыночек. – Гоги вздрагивает. – Спасибо тебе! – Мама подливает Гоги, хвастается. – Борщ – фирменный. Я вот что, детки, думаю. Давайте и малышей учить готовить по очереди. Ещё предлагаю зарядку всем вместе делать на улице в любую погоду и бегать. Здесь улицы широкие. Я как врач…

– Принимается! – чуть не в голос кричат Гоги с Лизой.

– Мне рассказали, сейчас появились «шаги», машина такая… – Гоги объясняет, как по ней бегают. – Нам нужны.

«Обалдевшая» – самое точное слово того, что с ней происходит. Она – мать большой семьи. У неё муж, дочка, и скоро приедут ещё дочки и сыновья. С ней родители. И муж! – долбит она себе.

Баранья нога дразнит запахом. Жарится картошка. Они, все трое, толкутся на кухне, режут капусту, трут морковь и зелёную редьку для салата. Мама рассказывает, как лечить разные болезни, Аня требует снова петь. И они поют теперь все вместе. Аня старательно повторяет: «…и был солдат бумажный…»

Николай Николаевич вошёл следом за Петром. Он стряхивает с полушубка лёгкий последний снег, вытирает ноги и вдруг бухается на корточки перед Грифом.

– Ну, ты хорош… ну, ты умён… ну, ты, парень… – приборматывает он и треплет уши Грифа и холку. – Ну ты – защитник… ну, ты – спасатель. Я тебе, парень, завтра пришлю тренера, поучит тебя хватать подонков за цевье и следы искать.

Так же подробно он поговорил с Аней: где гуляла с Грифом, сколько песен выучила, как понравилась пьеса отца, как она помогает маме, и какие у неё планы на будущее.

Лиза вздрагивает от своего нового имени «мама» и Аниной робкой руки.

– Что вы… что вы на меня так смотрите, Николай Николаевич? – Лиза обнимает Аню.

– Вы сами девочка. Как же… столько детей?! Вам же трудно будет!

– Ну, ещё один дар речи потерял! Николай Николаевич, не советую. Мой друг – её муж. – Пётр берёт Николая Николаевича под локоть. – Еда остынет, к столу просим!

Входит Гоги. Лиза облегчённо вздыхает. Увидев Гоги, Николай Николаевич перестаёт смотреть на неё.

Застолье – коротко и делово.

– Мне, ребята, в пять вставать, местная командировка. Должен быть в форме. О каждом ребёнке, кого берёте, информация нужна подробная! – Лиза протягивает ему копии личных дел, что справил Пётр, четырёх детдомовцев: возраст, родители, отсутствие родителей, медицинские справки. – Анины мне тоже нужны. Должен же я знать новых своих детей?! На каждого дам пособие, как положено. Ваше, Гоги и Лиза, образование, справка об окончании курсов, все бумаги должны быть оформлены как положено. Моя заключительная речь, ребята. – Николай улыбнулся. – Для амбалов будем строить отдельное жильё. Коммуна никому не нужна. Я бы предложил, Лиза, жильё на две квартиры с разными входами – для ваших родителей и амбалов. Можно, конечно, сразу со вторым этажом: что, если детей будет не пять, а двенадцать? Ещё взрослые понадобятся для работы с ними. Зарплату амбалам плачу я, об этом не думайте.

– А забор? – Лиза рассказала, зачем забор: и сейчас, когда окна закупорены, есть запах, а летом…

– Застолбили. И забор будет, и кондиционеры в доме установим, вообще не будете окна открывать. И земли для засыпки нового мусора на полигоне добавим. И вообще ускорим процесс сортировки мусора, чтобы он тут же уходил под землю! Понимаю, ребята, жить здесь трудно. Надеюсь, через какое-то время полигон прикроем. Всё, ребята, я поехал. Письменно – пожелания, на что нужны деньги. И о мелочах подумайте.

Под скулёж Грифа, влюблённый восторженный гул прощания домашних с Николаем Лиза поплелась в свою комнату.

Столько жизней она прожила за эти сутки, и силы внезапно ушли. Скорее спать.

Уже сквозь сон – голоса: «мама спит», «дай-ка, доченька, подоткну одеяло», «спокойной ночи, доченька»… – Гогин голос, мамин, папин. И сразу плеск волн… они с Алесем входят в море. Разве это Алесь? Он подносит к своим губам её руку. Море и радуга – разве так бывает?