1
– Мы расходимся. Ты не родила мне ребёнка. Ты не состоялась как актриса. Ты старомодна. Мне надоело гулять с Грифом.
Они оба сидят перед ним: Лиза – на стуле, аккуратно уложив руки на коленях, Гриф – на пышном заду. Оба смотрят на него преданными глазами. Гриф бьёт пушистым хвостом, как всегда, когда выпрашивает гулять.
– Я не виноват, что взорвано болотце стабильной жизни. Довожу до твоего сведения – мой институт давно не платит нашим лабораториям, и я не могу больше приносить тебе ежемесячные копейки.
Он замолкает и переводит взгляд с Грифа на Лизу и обратно. Только сейчас заметил, как похожи их глаза.
– Ты молчишь потому, что всё ясно, или потому, что согласна со мной: наша общая жизнь не имеет будущего? – Вырывается незапланированное: – Не к женщине ухожу, к матери.
Он понимает – надо скорее бежать, слишком затянулась душераздирающая сцена прощания, но что-то ещё держит его в этом доме, где прожил он много лет, и Алесь всё перебегает взглядом с одного на другого, не в силах выскользнуть из молчаливой преданности сидящих перед ним.
– Ты хочешь мне что-нибудь сказать? – нерешительно спрашивает он. И никак не может победить уныния, внезапно переплывшего в него от Грифа и Лизы. – За вещами приду, когда ты будешь в театре.
Всё-таки он обрывает нити, столько лет натянутые между ним и теми двумя: встаёт.
Он думал – легко сбежит с седьмого этажа и всю дорогу к матери будет бежать и бежать, чтобы перестать, наконец, видеть их взгляды, сошедшиеся на нём, а сам спускается по лестнице как старик с больными ногами – ступит на ступеньку и стоит – отдыхает.
И по улице поплёлся как старик. Чуть не сразу захлебнулся затвердевшей стужей февраля, мгновенно занемевшими пальцами с трудом застегнул пальто.
Так началась его третья жизнь.
2
А Лиза с Грифом продолжают сидеть, но теперь смотрят друг на друга. И Гриф продолжает бить пушистым хвостом по полу.
Не состоялась как актриса? Пожалуй. Главных ролей не дают.
Больше всего ей подошла роль эпизодической старухи. Старуха еле брела через сцену, то назад оглядывалась – в чёрный проём кулис, то слепо смотрела в зал и, ни к кому не обращаясь, повторяла одни и те же слова: «Был у меня сын, нет у меня сына, значит, я больше не мать».
Лизе было тогда всего двадцать пять. А она спотыкалась о ровные половицы сцены, и животом ощущала пустоту: был сына, нет сына.
Это не у старухи, это у неё – «был сын, нет сына».
Семь недель, пока сын жил в ней, всё держала руки на животе. «Расти, мой хороший, здоровым, – просила. – Я буду беречь тебя».
Никак не могла выбрать момент сказать Алесю.
Он моложе на пять лет, совсем мальчик. Как воспримет?
Решилась солнечным воскресным утром.
Алесь сделал зарядку, принял душ и к сырникам пришёл розовый и улыбающийся.
А когда выпил кофе и потянулся сытый, сказала, что в ней растёт их сын.
Никогда не видела такого удивления. Оно переливалось из глаз Алеся в неё и в ней плодило аргументы. Их она за Алеся и стала говорить себе: «Я ещё не защитил “докторскую”», «на какие шиши мы будем кормить сына, сами на кашах и супах…», «кто будет с ним сидеть, моя мать задом крутит, меня-то не растила, твои с утра до ночи работают».
Алесь молчал, а она пыталась робкой надеждой затушить голос его аргументов, звучавший в ней: вот сейчас он радостно переспросит:
«У нас с тобой будет сын?!» И добавит: «Как я жду нашего сына!». Но робкая надежда забивалась Алесиным молчанием и удивлением, вопившими: «Зачем нам в дом ребёнок?», новыми аргументами: «Смотри, что делается со страной, никакой стабильности. Как же мы будем растить сына? Не ко времени».
Их или не их проигрывает Алесь, выпустив на волю неуправляемое удивление, мечущееся живым существом по нарядной праздничной кухне.
Вообще эта его способность – смотреть в упор и молчать… он мог молчать много часов подряд.
Синдром детского одиночества – так называла она эту его особенность. Мать часто бросала его дома одного или на кого попало. Этому «кому попало» было наплевать на ребёнка, этот «кто попало» или смотрел телевизор, или трепался по телефону. И сейчас порой Лиза видит Алесину детскую фигурку, скорчившуюся в полутёмной комнате над книжкой, которую он ещё не мог прочитать сам, или на кровати со старой игрушкой.
Как теперь Лиза понимает: познакомившись с ней, он произнёс целую речь. Он сказал: «Не могу без тебя».
Она учила его разговаривать. Она знакомила его с самим собой.
Мягкий свет над столом, едва слышная музыка.
«Ты помнишь бабушку с дедушкой?»
Он смотрит на неё.
«Помнишь или сейчас пытаешься вспомнить?»
«Пытаюсь».
Она не мешала, терпеливо ждала, когда перед ним, и следом перед ней, из небытия проявится несуетливая маленькая женщина, стряпающая, моющая и стирающая. А на его крик она бежит как сумасшедшая. Часто ночью Алесь захлёбывается плачем – мокрый, голодный. Бабка врывается в комнату молодых, выхватывает из кровати внука, прижимает к себе, дрожащего и тощего, шепчет: «Ну, успокойся, теперь всё хорошо». А когда он перестаёт вздрагивать, меняет пелёнки, поит его молоком, укладывает с собой. Этого Алесь не помнит. Об этом кричал его отец, уходя от них: «К истошно кричащему ребёнку не могла встать ночью, мачеха! Если бы не мать, разве выжил бы? Только задницей крутить!»
Отец Алеся – барин от природы. Он считает: женщина рождена в услужение мужчине.
И ведь нашёл-таки редкий экземпляр: новая жена подбирает за ним разбросанные вещи, в глаза заглядывает – что подать, кормит на убой.
Иногда отец звонит и, если попадает на неё, спрашивает строго: «Ты хорошо заботишься о моём сыне? Ты крахмалишь ему воротнички?»
Зовёт он сына «Лёсик».
«Ухожу к матери».
Это уж совсем неожиданно.
У свекрови всё время меняются любовники. Вернее, менялись.
Последний был толст, круглолиц и нетерпелив, что, казалось, вовсе не вязалось с его толщиной. Он бегал рысцой и по дому. Есть, спать, гулять – всё надо было делать быстро. Свекровь сама отказалась от него. «Головокружение, а не мужик», – пожаловалась им с Алесем.
А через год после него стала грузная – какие женихи, не очень-то теперь покрутишь попкой. Полюбила сидеть перед телевизором. Готовить она не любит: грызёт орехи или семечки, жуёт конфеты с печеньями, ветчины с колбасами и смотрит всё подряд.
Алесь привык к горячей еде утром и вечером, к обеду в термосе на работе. Орущий телевизор будет мешать ему думать.
Прошло много недель, и Алесь заговорил с ней.
«До встречи с тобой, просыпаясь, я каждый день думал: “Зачем всё это? Проносится день за днём, а до меня никому нет дела, и в какой-то момент я сдохну, как миллионы до меня. Кто я, кому нужно было, чтобы явился я сюда?”»
«Господу, наверное», – тихо вставляет она.
«Какому Господу? Где Он? Когда меня мои предки бросали одного, где Он был? Когда дразнили в классе, где Он был? Щупал себя – вот же, руки, голова, а жив ли я? Зачем я?»
«Господь знает. Он откроет. Подожди немного».
«Это до встречи с тобой я так думал. А сейчас снова вопрос: причём тут Он, это ты такая, что я не один».
«Так это Он привёл тебя ко мне!»
«Нет уж, не Он. Я сам нашёл тебя. Он-то совсем не при чём. О Нём всё враньё!»
Гриф скулит: «Хватит дурью маяться, идём гулять».
И Лиза встаёт.
Гриф давно уже не вскидывает лапы ей на плечи, чуть не сбивая с ног, – заматерел.
Сейчас продолжает терпеливо сидеть: ждёт, что станет делать она.
Она идёт к двери, снимает с крюка поводок.
Вот тут он позволяет себе кинуться к ней, крутит хвостом, повизгивает и тычется в ноги.
Привычные действия – пристегнуть поводок, надеть пальто, проверить ключи, вызвать лифт. Действия, доведённые до автоматизма.
В сквере на блестевшей ледком скамье съёжился мальчик, голова безжизненно упала на грудь. Выпустив поводок, Лиза спешит к ребёнку.
– Мальчик! – зовёт.
Тот не реагирует.
Приподнимает его голову.
Один глаз заплыл, губы – белые.
– Что с тобой случилось? – спрашивает.
– Убёг.
– Родители, наверное, волнуются! – Лиза ощущает свой пустой живот.
Подбежал Гриф, обнюхал мальчика, лизнул в лицо и снова бросился к соседнему кусту.
– Вставай, я отведу тебя домой. – Грифом Лиза странно соединилась с мальчиком, словно это она к нему прикоснулась. – Мальчик не двинулся. – Ты из какого подъезда?
Нет ответа.
Попробовала потянуть его к себе.
Да он примёрз к скамье! Колом застыли на нём штаны. С силой рванула мальчика к себе.
Гриф подскочил и заворчал. Ему не понравилось, что она обняла чужого. Погладила Грифа, стала объяснять: нужно помочь. Гриф послушно лизнул мальчика в лицо и застыл, улыбаясь, когда тот ухватился за его ухо.
Идти мальчик не мог, и Лиза понесла его к подъезду.
На вид года четыре, но, судя по голосу и тому, что он откуда-то «убёг», наверняка больше.
Дома с трудом раздела его и погрузила в горячую ванну. Он закричал. Спина и зад исполосованы! Осторожно касаясь живых мест, чуть обмыла, завернула мальчика в простыню, уложила в свою кровать.
Первое: скорее накормить и напоить.
Второе: позвонить в театр и сказать, что не придёт на спектакль.
После котлеты и тёплого сладкого чая мальчик уснул. А она села возле него и стала думать, что делать.
Вызвать милицию? Ей не сказал, где живёт, милиционеру тем более не скажет. Но в любом случае милиционер разбудит, запугает допросом и поволочёт в детскую комнату для выяснения личности.
У неё же нет никаких прав на него. И, может, родители с ума сходят – шутка ли, зимний вечер на дворе!
Гриф сидел рядом и вместе с ней смотрел на мальчика.
Зафиксировать побои нужно в любом случае: это то, из-за чего он убежал. И, если не зафиксировать, никому ничего она потом не докажет.
Лиза вызвала родителей.
Её мать – врач. На государственной пайке, а значит – нищая. Приходят к ней с раком и пневмонией, пьяницы, старухи с ногами-тумбами, просто бесхозные и одинокие – придумывают болезни, поговорить идут.
Её мать – кроткая. Каждого выслушает, каждому подарит доброе слово и подробно расскажет, что делать, чтобы поскорее выздороветь. Потому и сидит мать порой в своей районной поликлинике до ночи – не может не принять кого-то, поторопить не может.
Отец у Лизы артист и мечтатель в жизни. Раскрасил детство. Раскинет перед ней макет старинного корабля, разными голосами подаёт команды, пиратские песни поёт, разрисовывает перед ней сказочные растения на дне океана. Они с отцом носятся по штормовым морям, терпят крушение, попадают на необитаемый остров, ищут пути к спасению сквозь заросли необычайной красоты цветов и кустов. Сами делают модели кораблей – старых и современных. Вереницей стоят корабли на этажерке. А то на неё нападает пират с повязкой на голове, со свирепым лицом и чёрной лентой, закрывшей один глаз. Она от страха замирает, когда он берёт её в плен и сажает в платяной шкаф – в пещеру. Там нечем дышать. Но вот пират превращается в прекрасного принца со жгучими глазами, пышными русыми волосами, улыбкой до ушей и спасает её. Ведёт под руку к столу – ужинать – на зов мамы, которая недавно пришла и на скорую руку сготовила ужин.
В другой раз отец превращается в мушкетёра. И главу за главой рассказывает о приключениях Д’Артаньяна.
А то он – циркач – в обтягивающем костюме, и весь вечер они под музыку кувыркаются, лазают через кольцо, задирают ноги.
Кончился отец-артист с Перестройкой.
Прекратили платить ему деньги в его знаменитой биологической лаборатории, где он занимался исследованием флоры. Всю жизнь отца интересовали редкие сорта растений, и хобби превратилось в профессию. Но кому и зачем нужны редкие сорта и хобби в погоне за долларом? Отец походил беззарплатным недолго – в сарае приятеля стали вместе чинить машины. Не прошло и года, купили тёплый просторный гараж. Машин у россиян с каждым годом прибавляется, они ломаются и часто разбиваются в сумасшедшем московском движении, а потому день у отца безразмерный, но хорошо оплачиваемый. А о хобби пришлось позабыть.
Зато ей мечту отец разрушить не позволил и сам отвёл её в Театральное училище, несмотря на то, что добытчицей она явно стать в театре не смогла бы. Несмотря на протесты и уверения, что ей ничегошеньки не надо, тащит ей в дом всё, что может: модный телевизор с видеомагнитофоном, телефон с ответчиком, картину на стенку. А от «артиста» и мечтателя остались лаконичные записи на ответчике: «Плыву в Эгейском море, слизываю солёные брызги с губ», «дерусь с ветряными мельницами»… «Солёные брызги» означают – пригнали ему много иномарок, и все хотят отремонтировать их по дешёвке и поскорее, вот и умаялся папенька. А «дерусь с ветряными мельницами» означает склочный характер клиента – суёт клиент нос в кухню мастеров, поучает.
Давно уже отец стал президентом небольшой фирмы, нанял двух слесарей, но любит сам лезть в нутро неполадки.
Редко теперь родители бывают в празднике – лишь в какое-то домашнее воскресное утро. Уж тогда стоит потратить время на двадцатиминутный пробег до их дома. Сидят за завтраком и смотрят друг на друга – вроде как желают друг другу доброго утра. А потом начинают «лить слёзы» по тем, кто не сумел сохранить себя в Перестройке. Тут и спившиеся, и собой покончившие, и нищие… знакомые, незнакомые – те, с чьей бедой столкнулись в прошедшую неделю. Но вот выговорились, и в отце просыпается артист: анекдоты, шуточки, сценки сатирические и комические разыгрываются перед благодарным зрителем.
Посмеются от души родители и разбегутся по своим делам. Отец – на свою фирму: бывший сослуживец, или его сын, или сосед просил за воскресенье починить машину. Мать – в магазин и борщ варить на неделю. Что ни делает мать – приборматывает отцовские шуточки, стихи и песни. Так и потратят воскресенье – в делах и вроде как вместе, потому что сильно спелёнаты они друг с другом.
Наконец отец на пороге!
– Что случилось?
Маленькой любила виснуть у него на шее и болтать ногами. Теперь довольствуется тем, что может уткнуться в его грудь, пропахшую мазутом, железками, машинным маслом.
И в этот день постояли в передней без слов, а потом за руку повела отца в спальню.
Увидев спящего мальчика, тот сел. В ярко-карих глазах тает тоска десятилетия, когда изо дня в день ждал внука.
Что он там себе напридумывал?
Только не тронь отца сейчас. Отец дедом становится. Руки наливаются радостью – ласкать, подкидывать, на ветку дерева усаживать – пусть учится добираться до верхушки.
Не заметила, как мать пришла, пока за отца его новое рождение переживала.
Мама у неё невесомая – половица под ней не скрипнет.
Теперь и мама смотрит на мальчика – превращается в бабку.
Ни полслова не сказала родителям, дура, что не будет никогда у них родного внука, теперь стой над чужим, плоди в родителях ложные надежды. И, чтобы взорвать их, сказала:
– Как звать, не знаю. Что делать, не знаю. Нашла избитого в сквере. Алесь бросил меня.
Сказала всё сразу, чтобы отвели родители взгляды от ребёнка и, наконец, помогли ей.
А они словно не услышали – продолжали смотреть на мальчика.
Но уже снова глаза отца затягиваются паутиной скуки: не наш пацан.
Отец идёт в кухню и, когда они с мамой приходят следом, говорит:
– Дай парню выспаться, он сам всё объяснит. Утром вместе пойдём в милицию.
– Нет. – Впервые в жизни возражает мать отцу. – В милицию не пойдём. Из милиции его отдадут в детский дом. А как детям живётся там, мы знаем. Никто из нас троих этого не хочет. Я составлю акт о нанесённых побоях. У нас с тобой, доченька, разные фамилии.
– Но ты врач не моего района.
– Это не имеет значения. Я шла по скверу и одновременно с тобой увидела мальчика. У тебя дома осмотрела его.
– Алесь бросил меня, – повторила Лиза, удивляясь, почему родители никак не отреагировали на её слова.
– И слава богу! – Отец садится на своё место и включает телевизор. Но тут же выключает его.
Скатерть на кухонном столе розовая с редкими лилиями по краю.
– Дело не в разнице лет, – прячет от неё глаза отец. – Дело в том, что рано или поздно из него вылезет его папочка. Ты не заметишь, как окажешься бабой для обслуги и не будешь нужна ему ты – та, что внутри.
Лиза вскинулась возразить: они часами разговаривают, они понимают друг друга. Отец осадил её взглядом:
– Заматереет, и ты не будешь нужна ему.
– Откуда ты знаешь? – вырвалось у неё.
– У меня глаза есть, и я кое-что понимаю в жизни.
Тут и мама встряла в разговор:
– Ты заменила ему мать: чуть не с ложки кормила, как младенца, учила его разговаривать и ориентироваться в мире. А теперь он – на своих ногах, необходимость в тебе отпала. Что ещё ты можешь дать ему? Ни денег, ни карьеры, ни удачи!
Она лишь переводила взгляд с матери на отца и обратно.
– Я вижу, ты несколько ошарашена, – вздохнул отец. – Ты думала: удачно выскочила замуж, и мы с мамой в восторге. А ведь мы с ней ни разу не обсуждали ни твоего Алеся, ни твоего брака. Не сговаривались. Оказалось, оба знали одно и то же: не повезло тебе. Не защита он тебе в этой жизни!
– Он защищал… от шпаны… я была с ним… – залепетала было она и прикусила язык и положила руки на свой пустой живот.
– Не была, – возразил отец. – Ты играла роль доброй мамочки. Всем сердцем играла, потому что очень хотела иметь детей, а их не получилось.
– Нет! – во второй раз за жизнь возразила мать отцу. – Получилось. По моим наблюдениям ещё как получилось.
– Мама, откуда ты знаешь?
Мать смахнула слезу. Это было так неожиданно, что отец вскочил и неловко обнял её, низко склонившись к ней, стал гладить по гладко зачёсанной седеющей голове, по узлу на затылке, тыльной стороной руки вытер мокрую щёку.
– Что с тобой? Ты никогда не плачешь.
Откуда мама знает? Лиза ждала: объяснит.
И мама высвободилась из рук отца, устало взглянула на неё.
– В те два месяца ты была такая, как в детстве, когда слушала наши сказки. Ты всё могла. Глаза резало, когда я смотрела на тебя.
– Ты о чём, мать? – осторожно спросил отец.
– О ребёнке. Лиза ждала ребёнка. Очень хотела его. Руки держала на животе. – Мать снова смахнула слезу.
– Ну и где же… – отец запнулся, – тот ребёнок?
– Мама, почему ты так решила? – залепетала Лиза.
– Мы бы знали, правда, доченька? – растерянно смотрит на неё отец.
– Вот что я думаю, давайте сейчас поедим, я очень голодная, и мы с папой останемся сегодня с тобой, чтобы, как только мальчик проснётся, осмотреть его и понять, что делать.
– Я хочу знать, был ребёнок или не был? Если был, что с ним случилось? – У отца чуть подрагивают ноздри. Это бывает очень редко – лишь когда он сильно нервничает.
– Судя по тому, какой потом стала Лиза, она сделала аборт. А сделала аборт потому, что её благоверный не обрадовался, мягко говоря, известию о ребёнке. Зачем ему ребёнок? Лиза должна была жить только для него! Так я говорю, доченька? – тихо спросила мать, не глядя на неё.
– Как же это я ничего не заметил? – горестно воскликнул отец.
– Если ты меня не накормишь, Лиза, умру с голоду, не ела со вчерашнего дня. Есть у тебя еда? – Мама распахнула холодильник.
– Котлеты с пюре мы доели, – пробормотала Лиза. – Осталось немного сыра и колбасы. В морозильнике на всякий случай дежурные пельмени.
– Если можешь, свари их, пожалуйста, а я должна успеть позвонить, что не выйду завтра на работу! – А вместо этого уже вынимала из морозилки пельмени, наливала воду в кастрюлю.
– Мама, я сама.
– Конечно, сама, доченька. Ты всю жизнь сама.
Впервые Лиза видела мать решительной и сильной и поняла, наконец, почему такое количество маминых больных выздоравливает даже после тяжёлых заболеваний. Лиза не могла оторвать взгляда от маминого иконописного лица. «Господи, спасибо, что у меня такие родители!» – повторяла бессчётно, проклиная себя за то, что ничего не сказала им о сыне.