Общественные полёвки днём не часто вылезают из своих норок. Они не любят солнечного припёка и в жаркие часы предпочитают отсиживаться под землёй. Зато в сумерках и по ночам на полёвочьих колониях слышен неумолчный шорох и попискивание бегающих грызунов.
Мы ловили полёвок главным образом при помощи мышеловок. Устроены они очень просто. На небольшой прямоугольной дощечке укреплена металлическая дужка, с пружиной. Эта дужка взводится, как курок у ружья, и удерживается в таком положении проволокой, которая одним концом постоянно прикреплена к дощечке, а другой её конец удерживается проволочным же крючочком. На этот крючок насаживается приманка — корочка хлеба, распаренное зерно кукурузы или пшеницы, кусочек морковки или свёклы. Зверёк, пробегающий мимо, замечает приманку и, забравшись на мышеловку, пытается стащить с крючка съедобный кусочек. От этого освобождается проволока-запор и дужка с силой прихлопывает грызуна к доске. Тут ему и конец!
Каждый из нас перед закатом солнца брал штук пятьдесят мышеловок, приманку и отправлялся к поселению полёвок. Там ловушки «настораживались» и расставлялись в разных местах — между норками грызунов. Когда это сделано, — можно было уходить на кордон и отдыхать до утра. Утром же нужно выходить на осмотр ловушек пораньше, ещё затемно,— пока попавшихся полёвок не растаскали чайки и другие птицы-мышееды. Кроме того, чем свежее будет убитый ловушкой грызун, тем лучше его исследовать.
Обычно на сто расставленных с вечера мышеловок попадалось за ночь сорок-пятьдесят полёвок. Остальные ловушки оказывались либо вовсе нетронутыми, либо со спущенными пружинами и съеденной приманкой, но пустыми. Я попробовал после расстановки мышеловок не уходить от них, а оставаться неподалёку, сидеть не двигаясь и… слушать. Захлопнувшаяся ловушка издаёт довольно сильный щелчок, который в неподвижном ночном воздухе можно услышать шагов за тридцать, а то и побольше. Сиди себе и замечай, в какой стороне щёлкнуло. Насчитав двадцать — двадцать пять щелчков, я отправлялся в обход ловушек с электрическим фонариком в руке. Всех попавшихся полёвок я вынимал, возобновлял приманку и снова настораживал пружины. Таким способом мне удавалось пятьюдесятью ловушками за ночь налавливать по семь-восемь десятков грызунов. Ещё я заметил, что полёвки лучше попадались не на растительную приманку, а на кусочки мяса, — особенно, если оно слегка поджарено.
Дядя Ваня Колесников придумал своё. Он набрал штук тридцать стеклянных банок из-под консервов и закопал их на колонии полёвок так, что вся банка сидела в земле и только горло её было открыто. Ночью многие полёвки, не разобрав, что на их пути отвесная ямка, сваливались в неё и не могли выбраться обратно по стеклянным стенкам.
Мне приходилось трудновато, — по ночам караулил свои мышеловки на грызуньей колонии, а днём помогал вскрывать пойманных полёвок. От резиновых перчаток у меня немели пальцы, а кожа на них размягчалась, как после долгого мытья в бане. Однако я наловчился действовать так, что на вскрытие и просмотр каждого грызуна у меня уходило всего семь-восемь минут! Впрочем, работы хватало всем. У доктора Алиева от постоянного сидения за микроскопом покраснел и начал слезиться правый глаз. Доктор стал смотреть в окуляр левым глазом, но от работы не отрывался и требовал от нас всё новых и новых грызунов к себе на стол. Наши девочки не раз вызывались помочь нам хоть чем-нибудь, но я не позволял им ходить на полёвочьи поселения, а Багир Измайлович строго-настрого запретил входить в комнату, где была устроена временная лаборатория.
Подходила к концу четвёртая тысяча выловленных и исследованных полёвок. Среди них оказались и те несколько зверьков, которые уже носили в себе признаки начинающегося вырождения. Однако эти признаки не предвещали чего-либо опасного для других животных или для человека. У полёвок начиналась болезнь, поражающая только грызунов. Багир Измайлович был в восторге. Ведь это как раз то, что и нужно, — оружие против вредителей.
Теперь доктору нужны были не мёртвые, а живые полёвки — для опытов. Тут-то и пригодились консервные банки дяди Вани Колесникова. Старый механик, довольный своей выдумкой, каждое утро стал приносить Багиру Измайловичу живых зверьков в специальных клеточках из металлической сетки. Понадобились и «служители» для ухода за подопытными грызунами, чтобы кормить их, поить, чистить клеточки, а когда нужно, — подавать зверьков доктору для опыта.
Я позвал Ину и Рафигу и объявил им, что отныне они не просто девчонки-шестиклассницы, а «юные исследователи» и «лаборантки» нашей экспедиции. Подруги, как я и ожидал, приняли своё «назначение» с радостью. Ещё бы, — перед ними открывалась дверь таинственной лаборатории, куда до этого их никак не пускали; да и скучно жить без дела. Взрослые всегда заняты, а девочки всё одни да одни; все игры переиграны, всё кругом выхожено и высмотрено, — чем же ещё заняться? Вот и очень кстати, что взрослые позвали к себе на помощь, — давно бы так!
Багир Измайлович потребовал, чтобы наши юные лаборантки ухаживали за полёвками не иначе, как в белых халатах. Но вот беда: халатов-то на их рост у нас и не было. Пришлось взять два запасных «взрослых» халата, подшить им полы, подвернуть рукава и надеть на девочек. Получилось, конечно, не очень складно, но зато всё, как нужно, по правилам.
Наша работа приближалась к концу. Чтобы выполнить план доктора Алиева, оставалось проверить ещё около четырехсот полёвок, которых решено было выловить на острове Гусином. Мы с дядей Ваней начали готовиться к отъезду на этот маленький пустынный клочок суши.
Зейнал Мамедов принял у Колесникова его баночное «хозяйство», чтобы продолжать ловлю полёвок. Багир Измайлович не закончил свои опыты, и ему нужно было ещё несколько десятков живых грызунов.
Свои вещи мы ещё с вечера перенесли на катер, а на другой день, на рассвете, вышли из дома и отправились на пристань. На кордоне все ещё спали, только Зейнал вышел вслед за нами. Протирая глаза, он пожелал нам доброго пути и отправился к поселению полёвок — проверять банки-ловушки.
Когда мы были уже у пристани, я вдруг услышал сзади знакомый звук: «мяууу!» Оглядываюсь и вижу, — рядом Васька. Увязался-таки за мной, негодный! Но что же с ним делать? Отнести обратно на кордон, — жалко терять время! Не хотелось почему-то и оставлять его здесь на берегу одного. Дядя Ваня предложил:
— Заберём с собой на Гусиный. Вам с ним охотнее будет оставаться, когда я уеду оттуда.
Я усмехнулся и молча взял кота на руки.
Перед тем, как отчаливать катер, я вырвал из записной книжки листок и написал на нём: «Васька уехал с нами». Это для наших, чтобы не беспокоились за кота. Записку мы положили на видном месте и придавили её обрывком железной цепи.
Островок Гусиный похож на кривобокую лепёшку, слепленную из серого ила, пополам с песком и ракушками. Ширина этой «лепёшки» — всего каких-нибудь триста метров. В средней возвышенной части островка растут высокие злаки и кермек — растение с плоской, расположенной у самой земли, розеткой листьев и возвышающимся над ними кудрявым стеблем с плоской корзиной мелких розоватых цветов. Ближе к берегам расстилается ковёр солероса, а у самой воды — широкая полоса голой илистой земли, которую часто заливают волны. Ни единого кустика, ни какой-либо кочки нет на островке. Нет на нём и пресной воды, если не считать тех лужиц, которые остаются после сильного дождя, но очень скоро и впитываются в рыхлую солёную почву. Вот на таком неуютном местечке и поселились общественные полёвки, нивесть как сюда и попавшие.
Море у берегов Гусиного очень мелко. Когда мы подъезжали к островку, — дядя Ваня перевёл мотор на самый тихий ход, чтобы не сломался гребной винт, если он случайно достанет до дна. В воздухе стояла мёртвая тишина и нестерпимый душный зной. Рядом с островом виднеются многочисленные маленькие отмели; на них во множестве сидят и отдыхают чайки. Среди чаек много таких, у которых оперение кажется выпачканным в сером иле. Это молодые птицы, только что научившиеся летать и ещё не перелинявшие во взрослый наряд. Над катером кружатся стройные пестроносые крачки и оглашают горячий воздух однообразными надоедливыми криками: «киррр, киррр, киррр!»
Под килем слышится скрип и хруст — судно черкает по дну. Мотор даёт перебои — дядя Ваня быстро его останавливает. Но до берега ещё остаётся метров пятнадцать-двадцать.Это расстояние мы преодолеваем, подталкивая катер шестами. Причалив, вытаскиваем его носовую часть, сколько можно, на сушу и забрасываем на берег якорь. Приехали!
Теперь нужно мало-мальски устроиться. Прежде всего мы ставим палатку, подняв её на двух привезённых с собой шестах. Палаточка маленькая, двухместная, — лишь бы было хоть какое-нибудь укрытие от солнца и дождя, если он соберётся. Переносим в палатку вещи из катера. С особой заботой мы выкопали недалеко от палатки яму и опустили в неё бочонок с пресной водой. Яму накрыли куском брезента — это, чтобы вода не нагревалась от солнца и раньше времени не испортилась. Без пресной воды здесь и день один трудно прожить.
За хлопотами по устройству лагеря мы не обращали внимания на Ваську, а потом спохватились, — где же он? Оказывается, кот убежал на середину острова, где была колония полевок, и уже караулил возле норок. Там же, в траве прятались запоздалые птенцы чаек-хохотуний, ещё не научившиеся летать. Васька мало интересовался ими, но чайки-родители подняли тревогу. Они с пронзительными криками кружились над котом и то одна то другая угрожающе «пикировали», стараясь ущипнуть его клювом. Васька вначале храбрился, на птиц почти не оглядывался, как будто бы их и не было вовсе. Но вот одна, самая смелая чайка с налёта цапнула клювом — и клочок Васькиной шерсти медленно поплыл в воздухе. Это послужило сигналом для остальных — на кота посыпались частые удары и клювами, и крыльями. Васька перевернулся на спину, начал отбиваться лапами, но потом не выдержал и опрометью пустился прямо к нам. Чайки преследовали его, щипали вдогонку, почти до самой палатки. Я был этим очень доволен, — ещё бы, Васька теперь не осмелится расхаживать по всему острову и не будет раньше меня вытаскивать из мышеловок пойманных грызунов, чего я вначале опасался.
Следующий день показал нам, что здешние полёвки не очень-то охотно идут в мышеловки. Даже мясная приманка мало прельщала их. Повидимому, грызуны не испытывали здесь недостатка в корме. Да оно и понятно, — весь островок был забросан остатками пищи, которую доставили сюда чайки. Тут и недоеденная рыба, и потерянные насекомые, и трупы случайно погибших птенцов чаек, и разбитые яйца. Всё это высохло под солнцем и ветром, может ещё долго сохраняться и кормить грызунов. Подумав, мы решили очистить островок от пищевых остатков. Взяли каждый по мешку и начали собирать в них всё, что могло привлекать грызунов. Собранные объедки мы закопали в землю, оставив только те из них, которые годились для наживления ловушек. На это у нас ушёл почти целый день, но зато отлов полёвок пошёл потом веселее. Грызуны, привыкшие к мясной или рыбной пище, охотно залезали в мышеловки и попадались сразу десятками.
Четыре дня мы ловили полёвок. Погода, как нарочно, стояла удивительно тихая. Не было ни освежающего ветерка, ни единой тучки на небе. В полуденные часы мы спасались от солнечного пекла под тенью палатки, но и в ней было очень душно. Вскрытие пойманных грызунов я старался делать пораньше утром, когда хоть чуть веяло прохладой. Васька совсем одурел от жары и вынужденного сиденья в палатке. Бродить по острову он больше не решался, — чайки дали ему хороший урок.
Путём вскрытия мне удалось обнаружить несколько полёвок, подозрительных на заболевание. Как и было договорено, я заспиртовал их в банке, чтобы передать Багиру Измайловичу. Когда же я подсчитал, сколько у нас всего наловлено грызунов, то понял, что осталось поймать и проверить всего лишь два десятка зверюшек, и тогда будет полностью выполнен план доктора Алиева. Работа наша почти закончена. По правде сказать, — мы были этому рады, так как сидеть на крошечном, насквозь пропечённом солнцем островке уже надоело.
Мы решили сделать так: дядя Ваня сегодня же к вечеру уедет на Круглый, а я останусь здесь, на Гусином, и постараюсь за ночь доловить недостающих полёвок. Остальные участники экспедиции в это время соберутся на Круглом и завтра заедут по пути за мной, после чего все мы отправимся домой — на Рыбачий.
Весело попыхивая своей коротенькой трубочкой, дядя Ваня приготовил к отъезду катер. Потом он встал на корму и упёрся шестом в песчаный берег. Я помог механику сдвинуть судно с отмели и долго шёл за ним по мелководью, пока доставал ногами дно. Вода была тёплая, как в нагретой ванне, и купанье почти не приносило освежения. Заработал мотор — и катер, обдав меня брызгами из-под винта, побежал в голубой бескрайний простор.
Вернувшись в палатку, я по привычке взглянул на походный барометр и удивился, — за какой-нибудь час его стрелка резко отклонилась влево. Значит, будет перемена погоды, недаром же столько дней стояла мёртвая тишина в воздухе. Впрочем, пока всё было попрежнему — небо ясно и море гладко, как зеркало. Вдалеке, постепенно уменьшаясь, маячил наш быстроходный катерок.
Перед наступлением темноты я расставил все свои мышеловки, наживив их остатками приманки. После этого я забрался в палатку, опустил, как всегда, её полы и улёгся на парусиновое дно. Васька походил-походил возле закрытого входного отверстия, несколько раз мяукнул и тоже лёг рядом со мной. Утомлённый долгим рабочим днём, я быстро и незаметно заснул. Однако отдыхать долго не пришлось.
Около полуночи меня разбудил нарастающий шум. Палатка хлопала и дрожала под напором ветра. Её стропы издавали протяжный свист. Всё громче и громче слышались скрежет и шипение прибоя. Выходить наружу не хотелось, но нужно было проверить, — надёжно ли укреплена палатка. Едва я вылез под приподнятую полу, как на меня обрушился яростный поток воздуха. Однако это было приятно, — ветер принёс долгожданную прохладу и свежесть далёких морских просторов. Небо внезапно затянулось сплошными облаками — стояла кромешная тьма. Только белая гряда прибоя ясно выделялась во мраке, она полукругом обрисовывала близкий северо-восточный берег островка.
Убедившись, что всё в порядке, я забрался в палатку и стал принуждать себя снова заснуть. Но это не удалось. Шум прибоя слышался всё ближе и ближе, и вдруг как будто кто-то бросил горсть гороха в парусиновую стенку моего убежища. Ещё, ещё! Что это — дождь? Нет, — не похоже.
Пол палатки внезапно просырел. Я высунул голову наружу и сразу же вскочил на ноги.
Широкие, вспененные языки воды плескались у самой палатки!
Случилось то, о чём мы не подумали, когда устраивали свой лагерь почти у самого берега. В Каспийском море не бывает ежедневных приливов и отливов, как в океане, но уровень воды здесь может сильно колебаться в зависимости от ветров. Сейчас пришёл сердитый нордостовый шторм. Он дует вдоль всего Каспия и гонит огромные волны к его южным берегам. От этого в море возникли временные течения, которые нагоняют воду во все южные заливы и заливчики, увеличивая их глубину. Островок Гусиный едва лишь возвышается над уровнем моря, и достаточно, чтобы этот уровень повысился на каких-нибудь полметра, как вода уже начала заливать крошечный плоский клочок суши.
Что же мне теперь делать?! Нужно немедленно перетаскивать всё имущество на середину острова. Там растут злаки, там находится и колония полёвок, — стало быть, весь островок не заливается водой даже при сильных штормах. Иначе бы на нём не было ни злаков, ни грызунов, да и чайки здесь не гнездились бы. Итак, за работу.
К счастью, вещей у меня немного и среди них нет ничего такого, что я не осилил бы унести один. Однако ветер едва не валит с ног, а главное — очень темно! Перетаскивая имущество, я постоянно сбивался с направления и на обратном пути с трудом находил палатку. Спасённые вещи я складывал как попало, в разных местах, — лишь бы до них не достала вода. Васька неотступно бегал за мной по пятам и мяукал диким, испуганным голосом. У палатки его каждый раз останавливала вода, шипящая под напором ветра. Она всё больше и больше затопляла низменный берег. Когда пришла очередь снимать палатку, то возле неё уже была глубина по колени.
Несмотря ни на что, я собрал все скрывшиеся под водой колышки, к которым крепятся палаточные стропы, чтобы сразу же установить её на новом месте. Сделать это было чрезвычайно трудно, — ветер спутывал верёвки и рвал из рук мокрое полотно; того и гляди, — унесёт его в море. Наконец я кое-как справился и поставил палатку. Поставил криво-косо, но как будто надёжно. Тут-то я и вспомнил об одной вещи, забытой в суматохе на берегу, — о бочонке с пресной водой. Как же я теперь его найду?!
Около часа я бродил по воде в том месте, где, по моим предположениям, находилась яма с бочонком, но… поиски были безнадёжными. Я помнил, что бочонок на три четверти пуст; его, несомненно, подняло из ямы водой и унесло в море. Наверное, он давно уж плывёт далеко от острова, раскачиваясь и прыгая на волнах. Какая непростительная оплошность! Но… делать нечего.
Остаток ночи мы с Васькой провели в палатке — оба мокрые, озябшие. Шторм продолжал реветь и гудеть, нагоняя тоску и тревогу.
Пришло, наконец, и утро, такое же бурное, неприветливое. Наш островок больше чем наполовину скрылся под водой; теперь он ещё сильнее напоминал круглую лепёшку, окружённую беснующейся, вспененной водой. Клочья пены подхватывал ветер и перебрасывал их через весь островок. Море у берегов было бурожёлтого цвета от взбаламученного волнами ила и песка.
Я решил собрать свои мышеловки. Они почти все оказались сбитыми ветром и пустыми. Попалось только три полёвки: От нечего делать, я взял котелок, в котором мы варили суп, и принялся таскать морскую воду к норкам грызунов. Норки здесь были неглубокими, и оказалось достаточным влить в каждую по три-четыре котелка воды, как тотчас же вылезала наверх мокрая полёвка, а то и сразу по нескольку штук. Васька, хоть и был напуган ночными приключениями, но при виде грызунов повеселел и принялся их ловить. Первых двух он съел, а остальных только прижимал лапами и душил. При помощи кота и котелка с водой я довольно быстро наловил более двадцати полёвок. Это как раз то, что мне и нужно.
С пойманными грызунами я проделал всё, что полагалось, — измерил их, свешал на походных весах, а потом вскрыл по правилам доктора Алиева. Работал я в палатке, где не мешал сильный ветер. Делать старался всё очень медленно, чтобы занять как можно больше времени. Неизвестно ведь, — как долго нам с Васькой придётся здесь сидеть. В такую погоду не только наш «Нырок», а и более надёжное судно не отважится выйти в море. Однако, как я ни медлил с работой, но она была закончена. Теперь бы хорошо напиться горячего чая! У меня есть примус, цел и чайник, но… нельзя же заварить чай на солёно-горькой каспийской воде!
Мысль о неизбежной жажде всё время беспокоила меня. Чтобы оттянуть её появление, я ничего не ел, тем более, что и оставшаяся у нас пища была вся солёная — мясные консервы, вяленая рыба. Был ещё сахар, но и он вызывает жажду.
Первым захотел пить Васька. Он начал вынюхивать все наши банки, попробовал лизать из котелка, в котором оставалось немного морской воды, но с отвращением от неё отвернулся. Не найдя воды для питья, кот принялся мяукать, глядя мне в глаза почти с человеческим выражением.
Я посматривал на небо, по которому бежали редкие разорванные облака. Их становилось всё меньше и меньше. Вместе с облаками исчезала и надежда на то, что пойдёт дождь. Если бы это случилось, я бы сумел собрать немного дождевой воды на палатке. Но стало припекать солнце, ветер потерял свою свежесть. Море же попрежнему бушевало.
К вечеру жажда сделалась нестерпимой. Во рту у меня всё слиплось и пересохло. Васька же совсем одурел. Он распластался брюхом на мокром песке у самого прибоя волн и лежал как мёртвый.