В трудные минуты мысль человека работает быстро и находит то, что в обычное время и в голову не придёт. Так и у меня вдруг родилась идея — попробовать опреснить морскую воду. Выйдет или не выйдет, но попытаться надо.

Быстро всё прикинув в уме, я начал действовать. Прежде всего взял плоский эмалированный таз, в котором производилось вскрытие полёвок, хорошенько обмыл его морской водой и поставил на землю. Потом нашёл возле палатки железное ведро и ножом продолбил в нём небольшую круглую дырку, немного ниже верхнего края. Ведро я поставил в таз вверх дном. Затем рядом с тазом выкопал в земле ямку, в которую опустил зажжённый примус, а на него поставил чайник с морской водой, поставил так, чтобы его носик входил в ведро через пробитую дырку. Воды в чайник я налил совсем немножко— ниже уровня отверстий, идущих в носик, а крышку чайника придавил мешочком с насыпанным в него песком.

Через три-четыре минуты тонкий слой морской воды закипел. Пар выходил через носик чайника и наполнял опрокинутое ведро. На его железных стенках осаждались капельки воды и понемногу стекали в таз. Выкипающий чайник я доливал из кружки.

Если бы можно было чем-нибудь охлаждать снаружи стенки ведра, то мой перегонный «аппарат» работал бы намного лучше, но никакого охлаждения я придумать не мог, и большая часть пара выходила снизу без пользы. Впрочем, мне помогал ветер, он обвевал ведро и отнимал от него немного тепла.

Итак, ценой испорченного ведра и двухчасового терпения мне удалось собрать в тазу стакана полтора пресной воды. Прежде всего я напоил Ваську. Нужно было посмотреть, — с какой жадностью бедняга припал к тазу и лакал из него! Кот выпил чуть ли не половину всей собранной воды. Остатки допил я. Вода была невкусная, с запахом железа, но она утоляла жажду. Немного освежившись, я снова пустил в действие свой «опреснитель» и сидел над ним до тех пор, пока не набрал около литра перегнанной воды. На это ушёл весь вечер и часть ночи, но зато я, наконец, напился и почувствовал себя счастливейшим человеком. После утоления жажды захотелось есть. Я открыл банку мясных консервов, и мы с Васькой основательно поужинали.

Барометр начал немного подниматься, но ветер дул по-прежнему, и казалось, — не будет и конца этому, не во-время разгулявшемуся шторму. Однако я знал, что в начале лета редко бывают затяжные бури. Повидимому, не позднее, как завтра к полудню, всё должно успокоиться. А если и не так, то всё равно горевать не следует, — пища у нас пока есть, пресную воду добывать научились, — как-нибудь проживём с Васькой и день, и два, а понадобится, так и больше. С такими утешительными мыслями я забрался, наконец, в палатку и крепко заснул, положив рядом с собой мурлыкающего кота.

Барометр не обманул. Перед рассветом я вышел из палатки и сразу же почувствовал, — шторм потерял свою силу. Ветер дул отдельными порывами, которые становились всё короче и слабее. Прибой уже не кипел белой пеной, а вкатывался на берег пологими гладкими языками воды. Однако в море ещё разгуливала крепкая волна и слышался тяжкий гул потревоженной стихии. Было ясно, что ожидать прибытия «Нырка» скоро нельзя, — рассудительный дядя Ваня Колесников не рискнёт выходить на нём с пассажирами до тех пор, пока море окончательно не угомонится. А это будет не раньше, как после полудня. Подумав так, я снова ушёл в палатку и решил спать подольше.

Часов около десяти дня я услышал какой-то новый звук, не свойственный ни морю, ни природе этого пустынного островка. Было похоже, что вдалеке постукивает сильный мотор. Выскочив из палатки, я стал осматривать в бинокль равнину моря, сморщенную пологой зыбью. Ветер совсем ослаб и изменил направление. Он доносил ко мне шум машины. В круглом поле бинокля ясно обозначился белый стройный корпус большого катера-яхты. Приглядевшись к судну, я сразу же узнал его — к моему островку шёл «Фламинго», плавно покачиваясь и вздымая пенистый бурун своим острым форштевнем. Но откуда взялся «Фламинго»? Кто его ведёт? Судя по курсу катера, — он пришёл сюда прямо со своей базы — острова Рыбачьего. Впрочем, стоит ли ломать голову над этими вопросами? Ясно одно: моё «робинзоновское» житье на «необитаемом острове» благополучно заканчивается.

«Фламинго» быстро приближался. Уже без бинокля отчётливо видны иллюминаторы его носового кубрика. Можно даже различить стальные ванты, поддерживающие тонкую белую мачту.

Не дойдя метров трёхсот до островка, яхта замедлила ход и приглушила мотор. Послышался лязг якорной цепи. Судно медленно повернулось носом к ветру и неподвижно закачалось на воде, как большая белая чайка, присевшая отдохнуть. Ближе «Фламинго» подойти не может, — здесь для него слишком мелко.

С катера спустили лодку-подъездок. В неё сел один человек и начал грести к острову. Это Рюмшин — матрос из команды катера. На палубе «Фламинго» стоит высокий человек в белом костюме и соломенной шляпе. Кто же это такой? Приставляю к глазам бинокль и узнаю доктора Багира Измайловича. Но как он попал на «Фламинго», — ничего не понимаю.

Не успел Рюмшин высадиться из лодки, как я уже забросал его вопросами. Первое, что меня интересовало и тревожило больше всего, — это где остальные участники экспедиции, если доктор Алиев здесь, на яхте. На это Рюмшин ответил успокоительно:

— Уже дома, на Рыбачьем!

— На Рыбачьем? Но как они туда добрались?

— Да на «Нырке» же! Конечно, пришлось им испытать малость, но ничего, все целы-здоровы. Катерочку только ремонт давать надо. Да вы меня не спрашивайте, — вам дядя Ваня сам лучше расскажет. Он тут, на «Фламинге»!

Началась «эвакуация» моего лагеря. Маленькая лодочка три раза курсировала между островом и яхтой, перевозя на неё всё имущество. С последним рейсом и мы с Васькой перебрались на «Фламинго». Когда подъездок подошёл к борту яхты, я увидел высунувшегося из машинного люка Колесникова. Он улыбался и размазывал пот на своём смущённом лице рукой, испачканной в машинном масле.

Едва я поднялся на палубу, как дядя Ваня сразу же исчез в машинном отделении, а через минуту уже зарокотал, заработал запущенный мотор. Было видно, что механик чего-то стыдится и избегает разговора со мной. Я не стал приставать к старику с расспросами, и первое, что сделал, очутившись на яхте, — это спустился в кубрик и, завладев там графином, вдоволь напился воды — настоящей, вкусной, артезианской воды с острова Рыбачьего.

Рассказ доктора Алиева был немногословным. Из него я узнал лишь следующее. В тот вечер, когда дядя Ваня привёл «Нырок» на Круглый, там тоже заметили, что барометр резко падает. Кто-то предложил не ждать до утра, а немедленно собираться и выезжать, чтобы успеть до начала шторма снять меня с Гусиного и уехать домой. Колесников согласился, рассчитывая, что сильный ветер подует не раньше как после полуночи, а до этого они успеют и заехать за мной, и уйти в закрытую, безопасную часть залива возле острова Рыбачьего.

Однако шторм начался раньше, чем предполагали, и захватил наших путешественников на подходе к Гусиному. Поднявшееся волнение было слишком сильно, оно не позволило повернуть катер бортом к ветру, чтобы подойти к моему островку. Пришлось двигаться прямо за волнами, которые вынесли «Нырок» в открытое море. Там положение стало ещё тяжелее и, как назло, заглох мотор. Путешественникам угрожала гибель, но их заметило и спасло военное сторожевое судно. Оно в ту же ночь и доставило всех на Рыбачий, вместе с потрёпанным, полузатопленным «Нырком». Помня о том, что я остался один с котом на крошечном островке, среди бушующего моря, с небольшим запасом пищи и воды, дядя Ваня сразу же собрал команду «Фламинго», и на рассвете яхта вышла в море, взяв курс на Гусиный. Поехал на ней и он, доктор Алиев, чтобы, если понадобится, оказать мне медицинскую помощь. Услышав последние слова Багира Измайловича, я рассмеялся: это мне-то, здоровому, «медицинскую помощь»! А потом я от души поблагодарил чудесного доктора за заботу обо мне.

Подробности бедственного плавания «Нырка» я узнал дома, из рассказа старшей дочери. Передаю их её же словами, для тех, кто интересуется морем и всем, что может от него испытать человек.

Ина рассказывала: «Так вот, папа, — едем мы, едем и до твоего Гусиного уже недалеко остаётся. А темно стало — ночь пришла. Дядя Ваня и говорит: «Хоть бы он — то есть ты, значит, — догадался фонарик засветить, а то — островишко маленький, можно и мимо проскочить! Да нет, — не ждёт он нас теперь. Придётся самим курс правильный находить».

Вдруг — чего и боялись — норд-ост подул. Как с цепи сорвался! Катер наш стало швырять, как мячик. Вода то через корму, то через борт хлещет. Но «Нырок» быстро бежит,— его волнами и ветром подгоняет. «Ничего, — говорит Багир Измайлович, — выплывем!»

Пришло время к тебе на остров поворачивать, да не тут-то было! Только дядя Ваня стал на руль нажимать, как «Нырок» совсем на бок лёг, и вода в него целой рекой полилась. «Отставить, — говорит дядя Ваня, — нельзя повернуть, нужно прямо по ветру держаться».

Едем дальше, а волны такие страшные стали, что я даже глаза зажмурила. Слышу, мама рядом шепчет: «Нас в открытое море вынесло!» Вдруг волной к-а-а-к бухнет по катеру, весь мотор водой облило, а он — пых, пых… да и остановился. Дядя Ваня стал с мотором возиться, а мама руль держит; изо всех сил старается. Тут вторая волна ударила и всех нас до ниточки вымочила. В катере воды уже по колено, все наши мышеловки и банки поплыли. Видим мы, «Нырка» боком повернуло и тащит ветром, — неизвестно куда. Багир Измайлович обнял нас с Таней, к себе крепко прижимает и только шепчет:

— Ничего, ничего, девочки, это бывает!

А мама всё ещё за руль держится и кричит:

— Дядя Ваня, голубчик! Налаживайте мотор, а то нас за границу унесёт!

А дядя Ваня лежит возле мотора, животом прямо в воде, и отвечает хриплым голосом:

— Не заводится, окаянный! Магнето подмочило! — Потом встал на четвереньки да как закричит на маму:

— Что вы за руль держитесь? Он теперь бесполезный, — бросьте! Берите лучше ведро да отливайте воду из лодки. Я буду парус ставить!

Она, конечно, послушалась — стала воду откачивать, но плохо у неё это получалось. «Нырок» с боку на бок отчаянно переваливается, мама на ногах устоять не может, и, пока одно ведро выльет за борт, глядь, а новой волной ещё больше подбавляет! Багир Измайлович велел нам с Таней чтобы крепче за скамейку держались, а сам стал маме помогать. А тут ещё, назло, один ящик со своего места сорвался и Багиру Измайловичу ногу очень здорово придавил. Однако он не заплакал, а кое-как ящик на место поставил и верёвкой его притянул.

Наконец дядя Ваня парус наладил и стал его поднимать. Невысоко поднял, — высоко ведь нельзя при таком ветре. Но — всё равно — парус как надулся,— так катер и повалило на бок. Зато он стал руля слушаться, и мама начала его немножко к берегу направлять. Вдруг ветер ещё сильнее дунул, мачта согнулась, а потом к-а-а-к треснет! Переломилась пополам и вместе с парусом за борт упала. Оказывается, — дядя Ваня второпях забыл левую ванту натянуть — вот мачта-то и сломалась! Знаешь ведь, — какой наш дядя Ваня «рассеянный с улицы Бассеинной»!

Видим мы, — дело плохо. Катер попрежнему в море уносит. Мама села рядом с нами и заплакала. А Багир Измайлович всё воду отливает, только руки у него уже не сгибаются, — устал очень. Дядя Ваня говорит:

— Якорь бросить, что ли? Да нет, — не поможет! Место здесь глубокое, — до дна и цепи нашей не хватит.

Только он это сказал, как вдруг мы почувствовали, — катер за что-то зацепился и по ветру развернулся. Смотрим, а рядом с «Нырком» большой стеклянный шар на волнах прыгает! Понятное дело — это же буёк, какие рыбаки к своим сетям привязывают! Дядя Ваня схватил багор и начал им — туда-сюда — воду прощупывать. Куда ни ткнёт — везде какие-то верёвки за багор цепляются. Присмотрелся он и понял: в воде лежит очень большой невод, весь спутанный. Наверное, его штормом у рыбаков унесло. «Нырок», оказывается, своим винтом за сеть зацепился и вместе с ней потихоньку по ветру плывёт. Спутанный невод очень много места под водой занимает, а над ним как будто и волны поменьше, не так сильно в катер заплёскивает.

Однако темно так, что море с небом сливается и ничего кругом больше рассмотреть невозможно. Дядя Ваня опять за мотор принялся, что-то там разбирать начал. Я сижу на банке, глаза руками закрыла и думаю: «Что же с нами дальше-то будет?» Сколько времени так прошло, — не помню. Потом вдруг нам показалось, что какой-то свет мелькнул. Стали мы по сторонам смотреть, и верно: видим, как на тёмную воду огненная дорожка легла и быстро-быстро передвигается — всё море как метлой прометает. Подбежала огненная дорожка к «Нырку» и осветила его — прямо, как днём солнце! Дядя Ваня сразу же догадался, — это прожектор военного пограничного корабля. Все мы стали тогда руками махать, а Багир Измайлович плащ снял и им размахивает. Но нас и так уже заметили. Прожектор, как осветил «Нырка», так и уставился на него своим нестерпимым глазом.

Свет всё ярче светит, огненный глаз всё больше делается, значит: подходит ближе военный корабль. Скоро слышно стало, как у него машина работает и вода под носом шумит. Подошёл корабль к нашему бедному «Нырку», совсем его светом залил, и громкий голос через рупор спрашивает:

— Кто такие? Что делаете здесь?

Дядя Ваня ответил, как полагается, — по-морскому, помощи попросил, а под конец крикнул:

— Легче, ребята, разворачивайтесь! Тут большой невод дрейфует — народное достояние!

Военные матросы очень ловкие. Не успели мы и опомниться, как всех нас в тёплую каюту затащили и стали сладким чаем поить. «Нырка» на буксир взяли, а спутанный невод из воды выбрали и на свою железную палубу сложили.

Когда корабль снова пошёл и нас домой повёз, — я ничего уж и не помню. Как согрелась в каюте, так и заснула на диванчике. А рядом со мной Таня ещё раньше заснула».

Нужно ли что-нибудь добавлять к этому рассказу? Пожалуй, — не стоит. Ясно и так, чем могла бы кончиться вся эта история, если бы сторожевое военное судно не обнаружило наш бедствующий катерок в ночном осатаневшем море.