Моя работа требовала уединения, и я выбрал один из заповедников в Центральной Африке. В городе мне постоянно мешал фон спокойной радости миллионов людей. Он создавал непреодолимый контраст с той героической неистовой эпохой, о которой мне нужно было думать. Я занимался историей живописи 45-го столетия надеясь постичь через нее загадочный облик мира конца машинной эры. Мне казалось, что только живопись могла отразить ускользающие от наших современников характеры людей, заложивших основу биологической цивилизации. Это была эпоха дерзких догадок, парадоксальных выводов и революционного преобразования мышления.

Я взял с собой биосинтезатор и с его помощью вырастил очаровательную хижину, прохладную и пахнущую горькими травами. Он же обеспечивал меня и пищей.

Это было идеальным местом для работы. Я подолгу мысленно возвращался в музеи и часами простаивал перед старинными полотнами, вглядываясь в суровые одухотворенные лица. Чувственное восприятие рождало мысли, которые я пока вытеснял в подсознание, зная, что синтезирующие разделы мозга сами превратят их в стройную теорию и переведут в оперативную память, когда мой труд будет закончен.

Если приходила усталость, я переключался на Иллу. Нас разделяли семь тысяч километров, а на таком расстоянии мне был доступен только ее общий эмоциональный настрой. Как всегда, она излучала спокойствие и доброжелательность.

Вечерние часы, когда было не очень жарко, я проводил на берегу реки, там, где она образовывала излучину. Стена запрета в этом месте тоже изгибалась, создавая оптический эффект, подобно увеличивающей линзе. Там, на противоположном берегу, был водопой, который дикие животные делили между собой, соблюдая какой-то неписаный закон очередности. Я оставался для них невидимым и неслышным, тогда как в мою сторону Стена пропускала свет, звук и даже запахи. Было забавно глядеть, как какой-нибудь бегемот, доплыв до середины реки, натыкался на невидимую преграду и, сердито пофыркивая, поворачивал обратно.

Большей частью я лежал, закрыв глаза, наслаждаясь ни с чем не сравнимым чувством единства с природой. Мне быстро удалось, научиться ощущать нервную настороженность антилопы, спокойствие слона, блаженство купающегося носорога, торжество орла, скользящего в, воздушных струях, и многое другое, что составляет бесхитростную радость бытия всего сущего.

Не могу сказать, чтобы я очень обрадовался, когда в один из таких блаженных часов появился посторонний человек. Я ощутил исходящую от него печаль раньше, чем услышал шаги. Он дружелюбно кивнул мне и улегся поблизости. Я мало обращаю внимания на внешность людей. Меня больше интересует их душевное состояние. Его печаль вызвала во мне жалость, которую я старался погасить, чтобы он ее не почувствовал. Я знал, что это ему может быть неприятно. К сожалению, мы все еще плохо управляем своими чувствами. В таких случаях лучше всего переключить мысли на что-нибудь другое.

Я пошел к нему и сел рядом.

— Глядите! — сказал я, указывая на муравья, который тащил сухую веточку. Ноша в два раза больше, чем он сам, но попробуйте почувствовать восторг, который он испытывает от этой работы. Какое наслаждение дает все, что делается по велению инстинкта. Чувствуете?

Он поглядел на муравья, а потом поднял глаза на меня:

— Не знаю. Я таких вещей не чувствую.

Это звучало неправдоподобно, но я знал, что он говорит правду.

— Простите! — сказал я. — Все вышло очень глупо. Поверьте, что у меня не было в мыслях…

— Верю! — усмехнулся он. — Можете себя не корить. Я… бесчувственный. В том понимании, которое вы все вкладываете в это определение. Однако ни утешать, ни развлекать меня не надо… Я… привык быть один. Даже на людях.

Может быть, мне лучше было уйти, но, почувствовав, что мое присутствие его не тяготит, я снова лег и попытался сосредоточиться на ощущениях животных.

Он тоже был занят своими мыслями, тягостными и однообразными, уйдя от действительности в призрачный мир воспоминаний. Вероятно, поэтому, когда я невольно крикнул, это подействовало на него, как удар.

— Что?! — спросил он, вскочив и озираясь по сторонам. — Что случилось?!

— Вот там… Поглядите! — Я показал на Стену. Мне самому глядеть туда было не нужно. Я все это уже пережил: боль, смертельный страх и отчаяние жертвы, и соленый вкус крови в пасти хищника, и сладость еще трепещущего мяса.

Он посмотрел туда, где только что разыгралась трагедия, равнодушно пожал плечами и сел, обхватив колени руками.

— Ну и что?

Я еще не мог оправиться от потрясения.

— Ужасно!

Он повернулся ко мне:

— А вы, оказывается, добренький. Вот когда-то из-за таких добрячков… Впрочем, что тут объяснять? Все равно не поймете.

— Вы хотите сказать?..

— Я хочу сказать, — перебил он меня, — что природа жестока, но это мудрая жестокость. В ее основе лежит опыт, который накапливался миллиарды лет. То, что сейчас произошло, столь же естественно, как и человеческая смерть.

— Ошибаетесь! — горячо возразил я. — Смерть — это то, с чем человек никогда не примирится. Он всегда будет мечтать о бессмертии, и рано или поздно…

— Бессмертие? А кому оно нужно?

— Всем!

Он вздохнул, и меня захлестнула волна его печали.

— Всем нельзя.

— Почему?

— Потому, что это начало конца человечества. Без смены поколений невозможны ни эволюции, ни прогресс.

Я хотел возразить, но он предостерегающим жестом остановил меня:

— Мне известны все ваши возражения. Вы хотите сказать, что одно дело животный мир, а другое — человеческое общество. Не правда ли?

— Пожалуй.

— Так вот, известно ли вам, что некогда люди, обладавшие даром предвидения, способностью воспринимать чужие эмоции, умевшие производить в уме сложные вычисления, владевшие кожным зрением, имевшие сверхпамять и многое другое, что сейчас является достоянием каждого, считались либо уникумами, либо, того хуже, шарлатанами. Даже ученые не понимали, что это просто неиспользованные резервы мозга. Для того чтобы поставить эти резервы на службу человеку, потребовалась огромная генетическая работа, более чем на десятке поколений. Теперь всем предоставлены равные возможности. Но кто сказал, что эти возможности исчерпаны? Поверьте, что гораздо важнее дальше совершенствовать род человеческий, чем прекращать это во имя личного бессмертия. Вполне достаточно того, что продолжительность жизни увеличилась за последние столетия в три раза.

В том, что он говорил, была доля здравого смысла, но всё же его доводы не могли меня убедить.

— Одно другому не мешает, — сказал я. — Бессмертие не исключает продолжения рода.

— А избыток населения отправлять колонизировать иные миры? — насмешливо спросил он.

— Хотя бы.

Я чувствовал, как он постепенно приходит в раздражение и пытается это скрыть.

— Значит, обречь какую-то часть человечества на изгнание? Порвать все узы с родной планетой, узы, которыми человек неразрывно с ней связан? Вырвать из биологического комплекса, вне которого он вообще существовать не может? Или отправить весь комплекс вместе с ним? Все равно остается опасность вырождения от непредвиденных мутаций в новых условиях. А в результате что? Ведь они будут тоже бессмертны и тоже будут производить потомство. Выходит, что через какое-то время и там появятся свои изгнанники. Что ж, отличная перспектива мир, населенный несносными стариками, уверенными, что в дни их молодости все было лучше, слишком чванливыми, чтобы уступить свое место другим, и настолько полными веры в свою непогрешимость, чтобы переучиваться. А в это время, молодежь — надежда человечества — будет скитаться в поисках пристанища для того, чтобы все рано или поздно началось вновь. Или вы собираетесь выгонять в галактические просторы стариков? Нечего сказать, прекрасное решение проблемы бессмертия! Нет уж, избавьте людей от ваших бредней! Кроме несчастья, они им ничего не принесут. Всеобщее бессмертие — это чушь, а бессмертие для избранных — противоречит элементарным нормам морали. Кроме того, оно мучительно. Посох Агасфера тяжелее ноши Христа. Может быть, в этой легенде сконцентрирована вся мудрость людская. Страшна не столько собственная смерть, сколько потеря близких. Быть обреченным все терять, обретать вновь и снова терять проклятье, хуже которого не придумаешь?

— Можете мне верить, — добавил он, помолчав. — Ведь я — тот, с чьим именем связана трава бессмертия.

Мне стоило большого труда удержаться от улыбки. Представьте себе, что вы с кем-то разговариваете, и вдруг выясняется, что это — вернувшийся из странствий, Одиссей. Я кое-что слыхал о траве бессмертия. Каждая эпоха имеет свои легенды. Со временем они настолько обрастают вымыслом, что вряд ли представляется возможным извлечь из них хоть какую-то долю истины. Трава бессмертия. Я напряг долговременную память.

— Значит вы — Джонатан Рейдон?

Он отрицательно покачал головой:

— Нет. То, что вы вспомнили о Рейдоне, делает вам честь, ведь он всего лишь второстепенный персонаж в этой эпопее. Нет, мое имя Чой. Оно вам все равно не известно. Обо мне не было написано ни одной строчки, хотя…

Я внимательно поглядел на него. Действительно, во всем его облике было что-то странное. Узкие монгольские глаза, мудрые и усталые, маленькое сухощавое тело, подвижное, как у ящерицы, и удивительная кожа, гладкая, какой-то неестественно розовой окраски. Такой цвет обычно придают восковым фигурам в паноптикуме, пытаясь создать видимость живых покровов.

— …хотя я Чой, — повторил он, — тот самый Чой, который дал людям траву бессмертия, и не моя вина, что все так получилось. Если вас интересует?..

— Конечно! — сказал я. — Такое ведь не каждый день услышишь!

— Не каждый! — важно подтвердил он, проведя рукой по рыжеватому пуху на голове. — Считайте, что вам повезло. Впрочем, не знаю, располагаете ли вы временем.

Чего-чего, а времени у меня было хоть отбавляй.

— Итак, Джонатан Рейдон, — начал Чой. — Он был сыном своего времени. Попробуйте мысленно вернуться на двенадцать столетий назад. Эпоха торжества точных наук над силами природы. Ведь именно тогда была практически достигнута возможность превращать Время в Энергию. Это открывало неограниченные возможности освоения космоса. К сожалению, люди тогда еще не понимали всех пагубных последствий изменения скорости течения времени. Всё это выяснилось потом. Пока же на Земле господствовало повальное стремление лететь все дальше и дальше. Большой космос стал доступен каждому. Тысячи старателей ринулись в звездные просторы. Многие из них не вернулись совсем. Остальные же появлялись на Земле спустя столетия, когда интерес к космической экспансии уже поутих. Они прилетели обросшие бородами, полные высокомерной гордости первопроходцев, обуреваемые безумными проектами. Каждый считал себя потенциальным благодетелем человечества.

Среди них был и Джонатан Рейдон, человек с несгибаемой волей авантюриста, удачливый и неразборчивый в средствах достижения цели. Ему повезло. Он был единственным, кто открыл на окраинах нашей галактики разумную форму жизни. Форму удивительную и на первый взгляд непостижимую. Это была колония атиков.

С тех пор про атиков выдумано множество небылиц. Их пытаются представить какими-то сверхъестественными созданиями. Все это чепуха. Я-то знаю лучше других. Это травоядные существа, внешне напоминающие кроликов, но с высокоразвитым интеллектом. Да, они бессмертны, но в их бессмертии ничего загадочного нет. Секрет — в пище. Это и есть пресловутая трава бессмертия, гнездилище вирусов, регенерирующих стареющие ткани. Вот и все. Кое-что было ясно даже Джонатану, не привыкшему вникать в тонкости. Естественно, что у него родился план облагодетельствовать людей бессмертием.

В те времена еще не было лингвистических анализаторов, и Рейдону, для того чтобы договориться с атиками, приходилось полагаться только на их способность усваивать чужую речь. Задача не из легких, хотя атики очень сообразительны. Единственное, что Рейдон твердо усвоил, — это категорический отказ атиков дать ему семена травы.

Я уже говорил, что Рейдон не такой человек, который останавливался бы перед трудностями. Он попросту украл семена и стартовал на Землю.

Все же у Рейдона было достаточно здравого смысла, чтобы не предавать огласке свои подвиги. Он решил вырастить на маленьком участке небольшое количество травы, и только после того как эффект будет проверен в земных условиях, объявить во всеуслышание о новой эре, ждущей человечество.

Однако все получилось, иначе. Трава отлично принялась, но овцы, которым Рейдон ее скармливал, бессмертия не приобретали. Вместо этого их поражало бесплодие. Рейдон выполол всю траву, но было уже поздно. Вирус бесплодия с угрожающей скоростью начал распространяться по всей планете. Первыми это заметили животноводы, но поскольку уже в то время мясо играло все меньшую и меньшую роль в пищевом балансе, особой тревоги это не вызвало. На растения же вирус никакого воздействия не оказывал, хотя, как потом выяснилось, гнездится он именно в растениях.

Вы знаете, как медленно добываются социологические данные. Поэтому прошло около десяти лет, прежде чем обнаружили, что среди людей рождаемость упала до угрожающих размеров. Это было страшное и тревожное время. Ведь никто не понимал, в чем дело. Тут уже Рейдон не мог больше молчать. Он рассказал все. Теперь уже ученые знали причину, но бороться с вирусом оказалось нелегко. Да и времени оставалось не так уж много. Было подсчитано, что даже если удастся уменьшить темп распространения эпидемии, создав социальные стерильные зоны обитания, то и в этом случае человечество просуществует не больше двух столетий. Нужно было во что бы то ни стало победить вирус, но все усилия пока оставались тщетными.

Рейдон судил себя судом чести и приговорил к вечному изгнанию. Это не была пустая фраза. Ведь он у атиков ел траву и был бессмертным. Значит, действительно вечное изгнание. Он поселился на маленьком островке в Тихом океане и занялся там вирусологией, надеясь хоть как-то загладить свою вину перед людьми. Постигший удар не сломил его обычной самоуверенности. Он был убежден, что ему удастся справиться с вирусом.

Тем временем принятые меры стабилизировали рождаемость, но все же она оставалась еще очень низкой.

Вот тогда на острове Рейдона появились Левшин и Тренг. Левшин был биологом, Тренг — астронавтом. Оба они имели чрезвычайные полномочия Совета, но Джонатан Рейдон предложил им убраться восвояси. Он заявил, что уже рассказал все, что знает, и больше об этой проклятой планете, населенной, по его выражению, ублюдками и обманщиками, разговаривать не хочет. И все же они его заставили говорить. Больше того, вспомнить такие подробности, о которых сам Рейдон и не подозревал.

Колония атиков состояла примерно из трехсот особей. Когда Левшин начал допытываться, были ли среди них существа разного возраста, Рейдон было пришел в бешенство и сказал, что не научился еще разбираться в возрасте кроликов, но вдруг вспомнил, будто видел двух или трех совсем маленьких атиков. Сами понимаете, что это меняло все дело. Если вирус бессмертия нес в себе биологически оправданное бесплодие, то как же могло появляться на свет потомство?

Тут Рейдон вспомнил, что атики все время твердили еще про какую-то траву, но он пропустил это мимо ушей, так как был целиком поглощен идеей бессмертия.

Выходило, что разгадку новой головоломки нужно искать у самих атиков.

Левшин связался с Советом, и его план был одобрен.

Теперь надо было выудить у Рейдона навигационные карты, чтобы выяснить, где находится эта планета.

О, вы не знаете Рейдона, если думаете, что он так просто взял и выложил на стол карты. Понадобилось два дня, чтобы сломить его сопротивление. Он проклинал космос и атиков, кричал, что, пока он жив, ни один человек не сделает такой глупости, что… Впрочем, можете сами догадываться, что он кричал. Важно, что в конце концов карты он отдал.

Вы, наверное, слышали про эти штучки с локальным временем. Все зависит от скорости. Так вот, на полет туда и обратно Левшину и Тренгу нужно было потратить около двух лет. За это время на Земле должно было пройти двести. В общем, они рисковали, вернувшись назад, застать только жалкие остатки человечества, и все же этим последним шансом пренебрегать было нельзя.

На этот раз все было тщательно продумано, Левшин считал, что если трава, выросшая из семян, которые привез Рейдон, обладала вирусами, вызывающими только бесплодие, а не бессмертие, то причина крылась в необычных для нее земных условиях. Поэтому в корабль погрузили сосуды с образцами земной почвы и установки искусственного климата. Все, начиная с радиоактивного фона и кончая химическим составом грунта, должно было соответствовать тому, что есть на нашей планете. Предварительные опыты предполагалось провести там, на месте.

К сожалению, нелепая случайность разбила все планы. Столкновение с микрометеоритом уже в самом конце полета туда. Вообще говоря, ничего страшного, если не считать выхода из строя синтезатора пищи. Теперь у них оставался только аварийный запас продуктов. На двоих для возвращения назад недостаточно, но они рассчитывали пополнить запасы у атиков, а может быть, с их помощью и устранить последствия аварии. Если бы они знали…

Итак, они сели на эту планету. Атики встретили их не очень дружелюбно. После визита Рейдона люди у них не вызывали особой симпатии. Все же они с достаточным сочувствием отнеслись к тому, что случилось на Земле, и были готовы помочь.

Да, действительно на этой планете существовало два сорта травы. Одна давала бессмертие и связанное с ним бесплодие, другая же способствовала размножению, но убивала вирус бессмертия. Ею атики пользовались в исключительных случаях, когда нужно было поддержать численность колонии. Ведь даже с бессмертными всякое бывает. В общем, они договорились.

Но тут выяснились три непредвиденных обстоятельства.

Во-первых, там в это время было что-то вроде нашей зимы, и семена травы, о которой шла речь, могли быть получены только через шесть месяцев, считая по земному времени. Если к этому прибавить время на опыты, которые собирался проводить Левшин, то им бы на этой планете пришлось бы пробыть месяцев семь.

Во-вторых, атики не знала техники, так что с надеждой починить синтезатор пришлось расстаться.

Наконец, что самое главное, кроме травы, на этой планете никакой еды не было. Человек — не кролик. Можно ради бессмертия сжевать несколько стеблей, но сыт от этого не будешь. Бессмертный ты или смертный, а без пищи жить нельзя.

Складывалось совершенно безвыходное положение. Даже при максимальной экономии в ожидании семян они бы съели половину аварийного запаса, которого и так было недостаточно для возвращения назад.

Связаться с Землей на таком расстоянии невозможно.

Вернуться ни с чем, если бы в полете и удалось выжить на голодном пайке, значит отложить еще на триста лет получение семян. За это время человечество просто вымрет.

Выход нашли атаки. Они… предложили себя в пищу землянам.

Ну как бы вы отнеслись к такому предложению?

— Никогда! — закричал я. — Никогда бы я не стал есть разумных существ, даже приносящих себя в жертву!

— Подождите! — недовольно поморщился Чой. — Поберегите на время, свои эмоции. Забудьте, что, вы представитель нового поколения, живущего больше чувствами, чем рассудком. Представьте себя обитателем той эпохи, когда люди еще верили в непогрешимость логики, когда количественные критерии были неотделимы от качественных, даже в области этики. Слишком сильно было еще влияние математических методов мышления. Итак, я снова излагаю постановку задачи в свете существовавших тогда критериев.

Что собой представляли атики? Я бы сказал, что это была пассивная, созерцательная цивилизация. Физиологически они не были приспособлены к труду и развивались совсем по другим законам, чем человечество. Не знаю, когда и как создались условия, обеспечивающие им бессмертие. Важно, что это бессмертие приводило к накоплению скорее личного опыта, чем коллективного! Прибавьте еще буколическую жизнь на всем готовом, что им давала природа. Разум? Это понятие очень расплывчатое. Возможно, что они были даже философами, если можно назвать философией систему взглядов, основанную не на научном познании мира. Ну, в общем, что-то вроде взглядов Платона.

Атики впервые столкнулись с цивилизацией иного рода, цивилизацией активной, стремящейся преобразовать мир, потом и кровью добывающей свои знания, действующей, может быть, и не всегда безукоризненно, но действующей. Из разговоров с Левшиным и Тренгом они многое поняли. Может быть, поэтому они решили пожертвовать собой для спасения более перспективной цивилизации.

Теперь поставьте себя на место Левшина и Тренга. Это были не авантюристы типа Рейдона. Они выполняли задание человечества и понимали, какая ответственность на них лежит. В такой ситуации легко пожертвовать собой, но ведь с этим была связана судьба всех людей.

Наконец, еще одна крохотная, но существенная деталь. Сейчас мы с отвращением думаем об убийстве животных. Но ведь в то время тех же кроликов без зазрения совести отправляли на бойню. То, что эти кролики были не похожи на нас, служило достаточным основанием. Я не хочу сказать, что здесь существует какая-то аналогия, но полностью сбрасывать со счета этого тоже нельзя.

Вот теперь снова попробуйте найти решение.

— Не могу! — сказал я. — Благодарю судьбу за то, что такого решения мне принимать не пришлось.

— А им пришлось. У них не было выхода. Нужно было выбирать что-то одно.

Чой потер виски пальцами, встал и неожиданно направился вдоль берега. Я знал, что сегодня он не вернется. Ему нужно было привести свои чувства в порядок.

Всю ночь меня мучили кошмары. Мне снились покрытые прозрачными колпаками города, дряхлые старики и старухи, бредущие по опустевшим улицам, лаборатории, где потерявшие уже веру в себя ученые тщетно пытались совладать с бедствием, обрушившимся на Землю. У всех у них оставалась только одна последняя надежда экспедиция Левшина и Тренга.

Потом эти видения сменялись. Два истощенных человека в чуждом им мире, на которых легла непосильная ответственность. А где-то рядом, в маленьких норках, пушистые зверьки с задумчивыми глазами мыслителей, готовые к жертвенному подвигу.

Я много раз просыпался и задавал себе один и тот же вопрос: может ли человечество, даже ради собственного спасения, пожертвовать тем, что составляет сущность человеческой морали? Во что оно превратится после этого? Но тут же меня начинали одолевать другие сомнения. Кто дал мне право определять судьбу рода людского? Быть ему или не быть? Я вспоминал слова Чоя о том, что цивилизация атиков вообще не сопоставима с нашей. Ее в нашем понимании нельзя было даже назвать цивилизацией. Они ведь сами это понимали. И все же… ведь речь шла о разумных существах. Может быть, в том, что они не колеблясь приняли решение пожертвовать собой, было что-то, что ставило их выше тех, кого они спасали. С другой стороны, ведь они распоряжались только своей судьбой, тогда как Левшину и Тренгу приходилось думать о других.

Я закрывал глаза, и снова возникали картины старческой агонии Земли.

Измученный бессонной ночью, с рассветом я отправился на реку, чувствуя, что Чой уже там.

Действительно, он меня поджидал.

— Ну что? Решили задачу?

— Нет. Я не знаю, как бы поступил на их месте. Ведь принятие такого решения зависит не только от обстоятельств, но и от самого человека.

Он одобрительно кивнул:

— Правильно! Есть ситуации, в которых нельзя руководствоваться подсказкой. Каждый решает по-своему. Они тоже так поступили. Первый — Левшин. Он ушел и не вернулся. Позже его труп нашла в озере. В оставленной им записке были только подробные инструкции по выращиванию семян. Больше ничего. Вероятно, он понимал, что Тренг нужнее, чем он. Ведь только Тренг мог привести корабль на землю, а вопрос о пище проще решался для одного, чем для двоих. Возможно, им руководило еще одно соображение. Оставить Тренга наедине со своей совестью. Ведь если бы Тренг… Ну, словом, свидетелей не было бы. Очевидно, Левшин думал, что так легче…

— А Тренг?

— Тренг принял другое решение. Банка консервов на двадцать дней. Он рассчитывал, что ему удастся приучить себя к такой диете. Он почти дождался созревания семян, но… Если бы помощь пришла немного раньше…

— Какая помощь?

— Совершенно случайная. Один из старателей космоса принял их сигналы бедствия, но прибыл слишком поздно. Он похоронил Тренга и взял на борт груз семян.

— Вот, значит, чем все закончилось? Я не знал…

— Не торопитесь, — нахмурился Чой, — дослушайте до конца. Этому человеку было суждено всегда опаздывать. Он прибыл на Землю, когда семена были уже ни к чему. Джонатану Рейдону удалось справиться с вирусом, и о всей этой истории начали уже забывать. Вот теперь можно поставить точку. Вы разочарованы?

— Да нет, — сказал я. — Мне просто жаль Левшина и Тренга. Значит, все их муки были зря?

— А вы как думали? В самой формулировке задачи было внутреннее противоречие. Такие задачи не имеют решения. Нельзя было думать о спасении человечества, уповая только на помощь извне, сбрасывая со счета его собственные возможности помочь самому себе. Такие ситуации всегда оборачиваются либо трагедией, либо фарсом. Иногда и тем и другим. Трагедию пережили Тренг с Левшиным, а на мою долю досталось…

— Понятно! — перебил его я. — Вы и были тем человеком, который привез семена, и вы ели траву бессмертия. Ведь так?

Чой недоуменно поднял брови. Несколько секунд он молча глядел на меня, а потом что-то сообразил, повалился на песок в судорожном припадке смеха.

— Как вы сказали?! — спросил он, немного отдышавшись. — Ел траву бессмертия?! Ох, святая простота!

— Не понимаю, что тут такого смешного?

Он опять засмеялся похожим на кашель смехом.

— Смешно то, что я, Чой, автор романа «Трава бессмертия». Когда-то он пользовался огромным успехом, а сейчас уже никто не помнит моего имени. Согласитесь, что это не очень приятно! Я даже от огорчения потерял способность к эмоциональным контактам. Ведь не всегда удается найти внимательного слушателя.

Чой опустил голову на колени и прикрыл ее руками. Плечи его вздрагивали.

Я поднялся и, стараясь ступать как можно тише, направился в свою хижину.

Через час я навсегда покинул заповедник. Мне казалось, что в городе моя работа пойдет успешнее.