Стало так страшно, что Костя опять проснулся. И сразу же посмотрел вниз – но на траве возле дуба никто, к счастью, не дремал. И была трава все того же ярко-зеленого цвета…

– Ну, Колобочина дрянская! – сказал он вслух, чтобы окончательно пробудиться и прогнать страх. – Ну ты меня подставил! Кислотный твой корешок оказался – проглючило меня! Хорошо, что мне допинг-контроль еще не скоро проходить…

Но ждать на ясную голову стало совсем скучно, и мальчик опять вытащил из рюкзака сборник былин. Теперь-то он знал, что книга никакая не волшебная, а это глюки полезли. Поэтому он раскрыл том поближе к концу. На этот раз оказалось такое:

Скоморох ходит по улице, Скоморох ходит по широкой. Он и плачет, возрыдаючи, Свою участь проклинаючи: «Уж ты, участь, ты, участь моя, Разнесчастная жизнь такова!» Еще стук-стук под окошечко: «Вы пустите скомороха ночевать, Вы пустите молодого ночевать!»…

Костя замолчал и прислушался на всякий случай – вдруг да опять начнутся перемены в природе?

– Снова жесть какая-то! – решил он и захлопнул книгу. Потом глянул на корешок – не пожевать ли еще?

– Теперь-то я знаю, что глюки – это глюки, и бояться тут некого, – успокоил он сам себя и захрустел горькой сочной плотью…

Через какое-то время внизу послышались крики:

– Бей его, Фома!

– Бей его, Ерема!

– Ну да, – сказал Костя. – Так я и поверил. Откуда тут Фома с Еремой возьмутся? Фома с родителями в Турции отдыхает, а Ереме нельзя поврежденный мениск тревожить…

Имелись в виду Костины одноклассники Фоменко и Еремеев.

– Бей татя!

– Лупи татя!

– Смерть татю!

– Татя – на кол!

Костя приподнялся, чтобы поглядеть на такой интересный глюк.

По дороге бежал, держа что-то в охапке, высокий тощий мужик, а за ним двое других – пониже и покрепче. Они колотили тощего палками, отчего тот подскакивал и верещал от ударов, как зайчик.

– Поделом татю мука!

«Э, – подумал Костя. – Вот оно что делается! Тятя – так ведь по-старинному отца зовут! Это детки батюшку родимого бьют! А я тут сижу и смотрю!»

Глюк там или не глюк, но для юного представителя семейства Жихаревых не было чернее и подлее поступка, чем поднять руку на родного отца. И неважно, что там, под дубом, верещит чужой батюшка, лупцуемый злодеями-сыновьями. Все равно непорядок!

Костя забыл про голод и слабость, спрыгнул с дуба и выбежал на дорогу.

– Смирррно! – рявкнул он, вспомнив, что Жихарев-старший именно так разгонял на Новый год драку во дворе. – Ат-тставить!

Фома и Ерема – не настоящие, а здешние – от неожиданности и вправду остановились, опустили суковатые дубинки…

Костя понял, что снова вышел косяк – никак не походили Фома и Ерема на сыновей побиваемого, поскольку были много его постарше. Или казались таковыми из-за длинных косматых бород…

«Все равно – двое на одного! Сто пудов непорядок!» – сказал про себя Жихарев.

В самом деле – не лезть же теперь обратно на дуб! Это вообще позор!

Тем более что палки бородачей тут же обрушились на самого Костю с двух сторон.

Костя подождал, пока не стало совсем больно (эге, это уже не глюки!), озверел, вырвал дубинки из рук космачей и с ревом погнал парочку по дороге, туда, откуда пришли.

Фома и Ерема как-то быстро прекратили сопротивление и пустились бежать, то и дело оглядываясь.

Костя переломил обе дубинки об колено, отшвырнул обломки и забарабанил кулаками в грудь, словно горилла – так было принято у них в спортзале в случае победы.

Потом посмотрел на спасенного.

Это был парень постарше Кости, примерно тех же годов, что братья-курсанты. Бородка у него росла жидкая, а волосы длинные, как у рок-музыканта. Он прижимал к груди что-то вроде короба, с которым ходят в лес по ягоду.

Парень поставил короб на дорогу и низко поклонился:

– Исполать тебе, добрый молодец!

Костя растерялся. Как тут нужно с людьми разговаривать? Колобок ведь никаких наставлений не оставил. Он велел тихо сидеть и не высовываться!

Жихарев сосредоточился, крепко подумал и выдавил из себя:

– Гой еси…

– Да уж вижу, что гой, и никто другой, – сказал парень. – Кабы не ты, родной отец, так еще до темноты настал мне конец. Совсем деревенщина озверела, и добро бы за дело! Их, вишь ли, задело, что я мимо проходил и кое-что прихватил. Разжился я у них колбаской, а заплатить хотел песней и пляской. Но не ходит тута такая валюта! Живут грустно, не зная искусства. Грубый здесь народ, все понимают наоборот! Не надо им куплетов неприличных, а надо лишь монетов наличных…

– Сто пудов, – сказал Костя. – Деревенские всегда на городских волокут. Хорошо, что с Малых Улет все молодые поуезжали… А ты всегда так складно говоришь?

(Про себя же подумал: «Какой-то он такой… Не очень-то былинный…»)

– …А когда тебя люди превратно понимают, – продолжал незнакомец, – так тебе запросто все кости переломают. Для того и создана складная речь, чтобы людей от зверства отвлечь. Да вот беда – срабатывает не всегда! Здешний мужик темен и дик, ему даром не надо затейника из стольного Киева-града! Для Владимира-солнышка был я хорош, а Фоме с Еремой, вишь ли, не гож! Какая ж ты дура, матушка-культура: по городам прошла, а в село не зашла… Видно, желает, чтоб скоморох голодной смертию сдох!

Тут Костя понял, кто таков есть спасенный. Неудачный гастролер, вот он кто!

Что ж, бывает. В Кислорецке, например, многие эстрадные звезды пролетали и обламывались: и Витя Филон, и сестры Шепиловы из группы «Примкнувшие», и певица Федот, и даже знаменитый оркестр Франсуа Мандельброта – правда, поддельный…

Хотя их-то дубьем не провожали…

– Ладно, – сказал Костя. – Знакомиться будем. Меня Константином зовут, а тебя?…

Парень приосанился.

– Знает на Руси каждая собака, кто таков есть Ефрем Куковяка – лицедей без мрачных идей! Ведь для лицедея нет ни эллина, ни иудея, так как живу, радея за всех людей я! И не просто лажу по садам и огородам, но несу мир и счастие всем народам! Бывает, заберусь в обычную кладовую – ан решу там проблему публичную, мировую! Проникну в хозяйский сарай – устрою там самый эдемский рай! Загляну на минутку даже к Шарику в будку – и собачья жизнь улучшится не на шутку! Бедная ли хижина, боярский ли терем – скоморох всегда себе верен. Прихожу во град – и мне там каждый рад, заявлюсь в село – и село улыбками расцвело, ибо я талантлив зело, когда правлю свое ремесло!

– Ну да, – сказал Жихарев. – Только что ты про село другое говорил…

Скоморох Ефрем Куковяка не смутился:

– Бывают и неудачи – а как же иначе? Чего ждать от толпы, ведь в массе своей люди тупы… С ними надо как со скотом… Но, впрочем, я не о том! Об этом потом! Ты ведь стал мне братом, родным притом! Спас меня от побоев, прогнал злодеев обоих… А в знак нашего братства надо нам нательными рубахами поменяться! Так всегда делают в Киевской Руси, хоть у кого спроси…

«Вот повезло! – возрадовался Костя. – Спихну ему свою прикольную футболку. Этому комику она больше подойдет. Вот что значит совершить добрый поступок! Видно, я и без Колобка здесь чего-то стою… Правда, у Куковяки рубаха вся в прорехах… Ну да зато без форварда!»

Костя охотно стянул футболку через голову. О том, что в тряпках скомороха могут водиться, например, вши, он подумал в самую последнюю очередь…

От этой мысли по спине мальчика пробежали мурашки – пока только воображаемые.

Но Куковяка, в отличие от Кости, не стал скидывать свою дерюжную сорочку. Он открыл короб, порылся и достал на свет что-то ярко-красное в белый горошек.

– Вот – отрываю от сердца, да некуда деться…

Даже для Кости это нарядное шелковое чудо было великовато, а рукава вообще достигали земли.

– Долгий рукав говорит о том, что хозяин не занят никаким трудом, – пояснил скоморох. – Хоть шелк китайский, вражеский, зато покрой боярский, княжеский!

У Кости не было даже ремешка, чтобы подпоясаться – «бермуды» его держались на резинке. И узлом на пузе эту рубаху не завяжешь, потому что она цельная, с косым воротом. А если в штаны заправить, получается вообще позор…

Рукава Жихарев кое-как подвернул, но они то и дело норовили снова раскататься во всю длину.

– Тем еще эта ткань хороша, что не любят ее ни блоха, ни вша, – продолжал Ефрем Куковяка, и Костя облегченно вздохнул. – На шелку насекомые не размножаются, потому как у них лапки разъезжаются… Ну, а теперь время приспело, чтобы обмыть это дело!

– Не пью, – сурово сказал Костя. – Режим.

– А мед-пиво? – сказал скоморох. – Мы же с тобой вдвоем ко князю Владимиру на пир пойдем. Пожалует тебе Красно Солнышко чашу, а ты опозоришь державу нашу?

– Пиво – сто пудов нельзя, – решительно сказал Жихарев. – У меня вес стабильный. А вот мед… Как же его пить, его ложкой едят…

И проглотил слюну – ладно, мед так мед! В нем калорий много, глюкозы!

– А попробуй! – сказал Куковяка и протянул флягу, обшитую кожей.

«Аникина, то есть моя, посудина лучше», – подумал Костя и поднес горлышко ко рту.

Он-то ждал, что золотая медовая струя потечет неспешно, но пахучая жидкость хлынула ему в глотку так резко, что он едва не поперхнулся. И только тогда подумал:

«Мед здесь какой-то разбавленный…»

– Какой может быть режим, коли мы к бродячему люду принадлежим? – продолжал Куковяка. – Ведь артисты как дети, наше место в буфете… Только злодейская порода чурается крепкого меда, а кто девок не любит – и вовсе кусок урода! Тем более, что уберег ты меня от мужицкой расправы, хотя и Фома с Еремой по-своему правы…

Тарахтел он так быстро, что Косте даже слово вставить было некуда. Коварный мед только усилил чувство голода и замутил голову.

Но все-таки Жихарев собрался с силой, ухватил скомороха за ворот и очень настойчиво спросил:

– Жратва есть?

– А! – воскликнул скоморох. – Верно, стоило ли брататься, коли нечем пропитаться… Хотя пить без закуски – это чисто по-русски! Медку втюхал – рукавом занюхал! Мы лишь странники на холмах земли, но мы же не жрать в этот мир пришли! И не затем, чтоб его объяснить, а с целью его изменить! Такая судьба даруется редко… А впрочем, коли хочешь – вот тебе репка. Недавно росла у Еремы на грядке, так что все в порядке. Сперва землицу с нее отряси а потом грызи, но больше уж не проси – не уродилась нынче репа на Руси…

Костя и репке обрадовался, хотя никогда раньше ее не пробовал. На вкус она была такая… одним словом, полезная. Клетчатка там, микроэлементы… Для удовольствия нипочем грызть не станешь. Но хотя бы не горькая!

Куковяка снова полез в мешок, и Жихарев думал, что уж сейчас-то появится на свет что-нибудь повкуснее.

Но это была всего лишь складная шахматная доска. Надо же, какая живучая это игра, оказывается!

– А чтобы время прошло скорее, сразимся в тавлеи, – сказал Ефрем-скоморох. – Моя торба против твоей, кто проиграет, тот судьбу проклинает, своим добром соперника дарит и за науку благодарит…

В нарядной коробке между тем обнаружились шашки. В шашки Костя играл неплохо, да только вот уже давненько не брал он их в руки…

– Хоть добра у меня – кот наплакал, но есть, что поставить на кон, – сказал Ефрем. – Грибы соленые, яблоки моченые, хлеба кусок, сметаны туесок… Есть и жареный гусь – проиграю, без ужина обойдусь…

Гусь окончательно добил Костю. Это после репы-то! Конечно, Колобок обещал вернуться с едой, но это еще когда будет!

– Лады, – сказал он. – Есть чем ответить…

И, пошатываясь, побрел к дубу за рюкзаком с трофеями.