– Нормальная песня, – похвалил Деряба, когда эхо старческого козлетона затерялось в скалах. – Типа Розенбаума.
– С чужого голоса старичок поет, – заметил Шмурло. – И содержание типично аполитичное. Ты, дед, с такими песнями, видно, давно нары не давил. А у нас ведь строго на спецзонах, в больничке не прокантуешься...
Стало слышно, как старичок закипает. – Кончай, полкан, – строго сказал Деряба. – Не цепляйся к ветерану. Ты же, отец, обещал спеть, как наш товарищ Востромырдин в чудовище перекинулся, я так понял...
– А я разве не спел? – искренне изумился старый молодой барон Сараторский.
– И близко не было.
– Странно, – сказал старичок. – А! Я, должно быть, еще полтораста куплетов пропустил, это бывает. А король наш, точно, решением Магического Пятиугольника был превращен в гигантского огригата и охраняет в этом ущелье один из проходов в Мир. Так что вам туда ходить не советую.
После чего бард и менестрель самым сердечным образом распрощался с новыми приятелями и со старым знакомым, споро собрал дорожный мешок, пересчитал выручку за концерт и бодро потопал в гору, напевая нечто лирическое.
Деряба обвел взглядом спутников.
– Ну что, рискнем?
Маркграф пожал плечами:
– Огригат славен тем, что уничтожает все живое...
– Вот ты первым и пойдешь, – постановил капитан.
...Ущелью, казалось, конца не будет, и тропа все время уходила вниз. Всякая растительность пропала, лошадям было негде травинку перехватить. Камешки из-под копыт беззвучно падали в бездну. Маркграф то и дело озирался с запоздалым намерением дезертировать. Деряба подбадривал его цитатами из боевых и дисциплинарных уставов. Над головами то и дело пролетали скверные существа. Полоска неба над головами становилась все уже.
– Вот он... – прошептал наконец Миканор.
Бывший первый секретарь Краснодольского крайкома и бывший король плавал в обширном водоеме на дне ущелья. Длиной он был метров сорок. Шмурло попробовал пересчитать щупальца и сбился. Та же история повторилась и с глазами. Глаза были повсюду, даже на хвосте. Кони заржали. Шмурло сложил ладони рупором.
– Виктор Панкратович! – Полковник перекричал ржание. – Ты нас узнаешь? Мы тебе привет от Анжелы Титовны привезли!
Упоминание о законной супруге привело монстра в бешенство. Он жутко заколотил хвостом по воде и выбросил в сторону кричавшего все ближайшие щупальца. Но не достал.
Странники поспешно отступили на солидное расстояние.
– По-хорошему не понимает, будем кончать, – сурово решил судьбу крупного руководителя Деряба.
– Ему бы, по совести, девушку в жертву принести, – сказал маркграф и вздохнул: девушка самому бы сгодилась.
– Поднимемся наверх и камнями забьем, – продолжал развивать военную науку Деряба.
– Правильно, устроим обвал и проход сами себе засыплем – ну ты додумался! – сказал полковник, а маркграф согласно кивнул.
Потом обмозговали идею отравить чудовище чем-нибудь, но никакого яда, кроме сволочной сущности маркграфа, под рукой не оказалось, а маркграф дорогу знает... Да и привыкли уже к нему как-то...
Деряба то и дело выглядывал из-за утеса, проверяя политико-моральное состояние гада. Гад хватал совершенно несъедобные камни и бревна щупальцами и отправлял в пасть. Странники тоже от нечего делать доели последний припас. Миканор и Шмурло прикорнули спина к спине, капитан же продолжал наблюдения. В конце концов монстр прекратил всякую активную деятельность и стал колода колодой.
И вот когда Деряба потерял уже всякую надежду и твердо решил вернуться назад, чтобы поднять какое-нибудь национально-освободительное движение, с головой гада что-то произошло. Самый здоровенный глаз на темечке с булькающим звуком поднялся вверх, как танковый люк. Из люка показался сильно обросший человек в каком-то тряпье. Человек подошел к самому краю туши и справил малую нужду.
Деряба бесшумно, таясь в глубокой тени, проскользнул вдоль берега поближе. Косматый спрыгнул в воду – там ему было по колено – и выбрел на сушу, после чего стал выполнять целый комплекс физических упражнений, считая самому себе вслух.
Выпрямиться после очередного приседания он не успел – капитан прыгнул ему на спину и поверг.
– Ты-то нам, гад, и нужен! – воскликнул Деряба, отвыкший от субординации до последней степени, поскольку поверженный, несмотря на бороду, оказался Виктором Панкратовичем Востромырдиным. На шум прибежали остальные. Виктор Панкратович узнал земляков и пришел в неописуемый ужас, восторг и замешательство, отчего и закричал по-болгарски:
– Добре дошли, братушки!
Но, вглядевшись в суровые лица, чисто выбритые зубом голяка, добавил шепотом:
– Нихт шиссен! Их бин дойче...
Тут он сообразил, что это не просто земляки, а как раз люди, отвечавшие в свое время за его охрану, и прибыли они не просто так.
– Здравствуйте, Степан Егорович и Альберт Петрович. Я всегда знал, что Родина меня не оставит. Я буду ходатайствовать о досрочном присвоении вам очередных воинских званий... Да что званий! По Герою схлопочете!
Будущие Герои хранили жестокое молчание.
– В древних исторических хрониках зафиксировано мое безупречное поведение на высоком посту, доверенном мне партией и правительством... Вот, поглядите!
С этими словами бывший легендарный король вытащил из лохмотьев партийный билет. Шмурло резко выхватил документ из рук бывшего подопечного и подошел к его изучению самым внимательным образом.
– Нехорошо получается, Виктор Панкратович, – сказал он, последовательно изучив каждую страницу. – Уплата членских взносов в особо крупных размерах – за это у нас по головке не погладят...
– Не пойду! – заголосил вдруг Востромырдин. – Вот тут, на месте, расстреливайте, убивайте – не пойду!
– И в самом деле, – встрял маркграф. – Зачем это мы его с собой потащим? Чтобы от нас девушки шарахались?
– Хватит звенеть! – распорядился Деряба. – Виктор Панкратович, чем же ты в этой глуши кормишься?
Востромырдин смутился, хотя глаза его вспыхнули хищным блеском и тотчас же погасли.
– Да так... Питаемся помаленьку...
– Вот и накормил бы земляков.
...Внутри огригата было и темновато, и сыровато, но вполне уютно. Некоторые внутренние органы чудовища Виктор Панкратович приспособил в качестве мебели – неприятно, конечно, да зато мягко. А какой стол он накрыл нежданным гостям! («Дураку понятно – взятки берет, – определил Шмурло. – Потому что место удобное».)
Деряба не понял и спросил:
– Тебе что, и сюда пайку привозят?
Вместо ответа Востромырдин махнул неопределенно рукой. Он уже сообразил, что полковник и капитан здесь не при исполнении. А когда ему представили маркграфа, даже обрадовался:
– Так вот ты какой! Орел! Правильно я тогда на пленуме за тебя заступился – ведь эти сволочи бароны исключения требовали! А я им внушил: нельзя так с человеком, с ходу, не разобравшись...
Маркграф смущался, благодарил незнамо за что. Наконец наелись и напились, и Шмурло, скверно улыбаясь, обратился к королю:
– Я весь внимание, гражданин Востромырдин...
Виктор Панкратович побагровел, и в тот же миг прямо из сводчатой стены помещения свистнула струйка жидкости, ожегшая щеку полковника госбезопасности. Тот взвизгнул.
– Желудочный сок, – пояснил Востромырдин. – Растворю, к чертовой матери, и переварю. Я огригат или нет?
Было слышно, как оскорбленное чудовище в гневе колотит хвостом. После неловкой паузы сообразительный маркграф предложил выпить мировую. Хвост успокоился.
– И чего вы за мной увязались? – демократично спросил Виктор Панкратович.
Деряба рассказал про слесарей, которые в здешних условиях постепенно переродились в мифологические фигуры.
– Что бы вам пораньше прийти, – огорчился король. – Я бы вас на антирелигиозную пропаганду задействовал. Вы бы этих так называемых богов разоблачили как пьянь и рвань!
Посмеялись над незадачливыми слесарями, рассказали о победах над зубастым голяком и другими противниками, о том, как вели непримиримую борьбу с рабовладельцами, и о прочем. Виктор Панкратович слушал с нескрываемым интересом, поскольку весь отпущенный ему судьбой срок правления просидел во дворце и представления не имел о том, чем живут простые люди. Мало-помалу он и сам развязал язычок.
Период первоначальных успехов и достижений на листоранском престоле он освещал, может быть, даже слишком подробно. Истребление баронов было представлено как вспышка справедливого народного гнева. Перейдя же к разделу самокритики, Востромырдин приуныл и сделался косноязычен.
Продовольственный кризис в Листоране, по его словам, был вызван неблагоприятными погодными условиями, хотя полковник и капитан за время своих странствий убедились, что погода в Замирье все время одна и та же. Немалую роль в провалах отвел Виктор Панкратович своему генеральному канцлеру, впавшему на старости лет в детскую болезнь левизны и от нее же скончавшемуся на плахе. А потом...
Потом королевской гвардии пришлось жечь на дворцовой площади партийные архивы. Скопидар Пятнадцатый все-таки оказался не Семеном Пантелеевичем, как мнилось, а заурядным коварным феодалом. Его войска вторглись в пределы Листорана, грабя и разоряя. Тогда Востромырдин после безуспешных попыток связаться с Москвой (в искаженном виде эти попытки нашли отражение в известной балладе, а на самом деле возле Кремля действительно задержали нескольких сумасшедших, пытавшихся пробраться внутрь) решил прибегнуть к союзнической помощи кирибеев-кочевников: он подозревал, что во главе их стоит отошедший от дел в Мире товарищ Юмжагийн Цеденбал. Но и кочевники оказались подлецами, они стакнулись с Аронаксом и поделили промежду собой земли.
О приговоре листоранских магов Востромырдин говорил совсем уже темно и вяло: «Возникло мнение... с целью сохранения руководящих кадров от избиения... для усиления и укрепления авторитета...» В общем, по его, выходило, что превращение короля в зверя-огригата вовсе и не наказание, а то ли повышение, то ли почетная загранкомандировка. Поначалу Виктор Панкратович в шкуре дракона чувствовал себя неловко, но понемногу его клетки, рассеянные по гигантскому телу, сумели консолидироваться и снова сложиться в прежнем порядке. Востромырдин сумел задействовать на себя руководящие и направляющие функции организма, и теперь без него огригат – всего лишь несколько тонн мяса...
Тут король расцвел и стал живописать, как хорошо живется огригату под новым руководством, насколько повысились хватательные свойства щупалец и острота зубов, скольких рыцарей, витязей и богатырей он сумел поставить на место. «Броню только так перевариваем!» – хвастался он. Виктор Панкратович, по его словам, добровольно взвалил на себя серьезную общественную нагрузку – охранять проход в Мир, а то развелось много желающих не разделять с родным Листораном временных трудностей. Всякие попытки всучить взятку огригат Востромырдин строго пресекает, взяткодателей же отправляет в желудок на спецобработку...
Шмурло заметил, что проход, насколько известно, ведет в Новоафонскую пещеру, следовательно, фактически Виктор Панкратович несет службу по охране государственных границ СССР, пограничные же войска подчиняются Комитету государственной безопасности, полковником которого как раз Шмурло и является, следовательно...
– Ничего не следовательно, не наглей, полкан! – закричал Деряба. – И так на морде белое пятно на всю жизнь останется. Не вяжись к человеку...
Тогда Шмурло предложил считать Востромырдина представителем местного населения, помогающего пограничникам, и по этому поводу выпили и спели старинную песню про коричневую пуговку, которая валялась на дороге.
Потом к застолью присоединилась какая-то непонятная, но жутковатая личность.
– Это секретарша моя, степная хопуга, – пояснил Виктор Панкратович. – Не побоялась злых языков, пошла за мной, как жены декабристов. Понятно, не Софи Лорен, но все-таки живая душа...
Хопуга сразу же стала оказывать самые выразительные знаки внимания красавцу Миканору, и на этой почве даже вспыхнула было драка, и пришлось снова пить мировую.
– ...А то шел бы с нами, Виктор Панкратович, – уговаривал Деряба наутро, когда проспались и опохмелились.
– Нет, ребята, – сказал Виктор Панкратович. – Вы уж там от меня поклонитесь родной земле. Ведь в этом огригате жить можно практически вечно. Он знаете какой старый? Должно быть, еще Ивана Грозного помнит.
На самом деле чудовище было гораздо старше, просто Иван Грозный был древнейший из государственных деятелей, ведомых Востромырдину.
– Да и потом, как еще в ЦК на мою работу посмотрят, – продолжал Востромырдин. – Вдруг там новая линия вышла... Так что вы, ребята, помалкивайте, а то в дурдом угодите...
Маркграфу Миканору тяжело было расставаться с любимым конем, но король-огригат обещал за животиной присмотреть.
Шмурло вздыхал и охал: он, оказывается, устроился на ночлег в печень, а там было полно камней.
– Забирайтесь на хребет, я вас маленько подвезу, – предложил Виктор Панкратович и полез обратно в организм.
И в самом деле, сберегли километра два. Потом стало совсем темно, пришлось зажечь факелы – Востромырдин любезно предоставил для освещения собственный нутряной жир.
Огригат тяжело развернулся и пополз назад, помахав на прощание хвостом.
– Не сожрал, – облегченно выдохнул Шмурло.
– Да все люди, в общем-то, нормальные, – сказал Деряба. – Это жизнь у нас сволочная.
Дальше шли без приключений, только зябко было. Мало-помалу в разговорах перешли на русский. При этом выяснилось, что у маркграфа чудовищный кавказский акцент и весьма ограниченный запас слов, более всего подходящий для обольщения курортниц.
Наконец Деряба обернулся и погрозил оставшемуся позади Замирью кулаком.
– Мы еще вернемся! – устрашающе пообещал он, а потом подумал и добавил: – Хотя зачем?
Потом маркграф налетел в темноте на кабель и заорал, что здесь полно змей. Они уже были в освоенной части пещеры. Но светильники не горели и экскурсантов, к счастью, не оказалось. По мосткам шлось веселее. Потом, чертыхаясь, побрели по шпалам железной дороги, ведущей на поверхность.
Наверху света тоже не было, не было даже сторожа, а то Шмурло на всякий случай разработал легенду о заблудившихся пьяных туристах, благо перегар был натуральный.
Входные двери пришлось взломать. Они оказались на невысокой каменной площадке. Стояла густая южная ночь – хорошо, что факелы не бросили. Света в поселке Новый Афон не было, внизу стоял обгоревший остов «Икаруса». Внизу, у моря, поднималось зарево, что-то горело. Где-то вдалеке тарахтели автоматные очереди.
– Куда-то мы не туда пришли, – сказал Деряба.
– Туда, туда, – уверил Миканор. – Вот влево немножко подвинемся – там хорошая женщина живет. Библиотекарь. Наташа зовут...
– Подруги есть? – с надеждой спросил Шмурло.
Март 1992 г.