«Хорошо погуляли! – пришло в голову Виктору Панкратовичу в самый момент пробуждения. – Только вот где же и с кем? То ли в охотничьем домике в Заозерске? Или у Долгоногова? И кто же это со мной рядом лежит – неужели баба? Того и гляди, тесть-покойник узнает, вот неприятностей будет...»

И окончательно проснулся по причине нелепости последнего рассуждения. Хотя именно здесь, в Замирье, оповестить покойника было в принципе возможно.

Тело, лежавшее рядом с листоранским королем, располагало грудью, в которой величина тягалась с упругостью. Виктор Панкратович потерял нить своих и без того хилых рассуждений и залюбовался соседкой по ложу. Красоту ее не портили ни цвет волос, ни тончайшая татуировка на сомкнутых веках. Охваченный эстетическим интересом, Востромырдин взялся за край одеяла и потянул...

– А-а-а! – в страшном ужасе закричал первый секретарь.

Не было, правда, под одеялом ни чешуйчатого рыбьего хвоста, ни мохноногости с копытами, но все же анатомия жительницы Замирья отличалась от привычной ему существенно. Да, с этими дамами только добром надо, иначе... Видимо, как раз отсюда брали свое начало страшные австралийские и нганасанские мифы о женщинах, которые в процессе любви губили самых сильных и смелых охотников...

Виктор Панкратович бросил быстрый взгляд на собственный телесный низ. Там, по счастью, было все на месте. Он еще раз заорал на всякий случай, чтобы соседка проснулась. Она и проснулась, разинула глаза, все поняла, прикрылась, обхватила голову государя своего, товарища короля, обеими руками и стала ее ласкать и миловать, приговаривая при этом всякие лестные для мужского достоинства слова, да такие убедительные, что Востромырдин даже ненадолго поверил и еще раз бросил взгляд на предмет восхваления. Но все было по-прежнему, как при Анжеле. Наложница не растерялась и сказала такую малоприличную ксиву:

Виктор Панкратович несколько даже утешился, устыдился своего страха и припомнил всякие потешные прибаутки на данный предмет. И тут же пришел ему на ум зеленый гребень вместо лысины. Он велел снова принести зеркало, и наложница тут же добыла таковое из-под подушки.

Виктор Панкратович с удовольствием отметил, что вчерашний загул не оставил на лице никаких следов. Гребень стал еще гуще и кучерявее. Но что-то все же было не так. Да, что-то не так. Он еще вчера это заметил, но хмель не позволил сообразить. Что-то не то с лицом. Это не его лицо. Точнее, не то лицо, которое он привык видеть в зеркале. В чем же дело? А вот в чем. Это лицо с предвыборного плаката. Лицо с фотографии. Зеркала здесь не дают зеркального отображения, а показывают прямо все как есть.

Только сейчас, впервые за сутки, Виктор Панкратович Востромырдин осознал весь ужас своего положения и ситуации в целом. Он здесь один, он здесь настолько одинок, что последний зэк в штрафном изоляторе старинной краснодольской следственной тюрьмы счастливей его. И все же нет полной уверенности, что это не проверка на лояльность. Говорят, что в ЦК иногда устраивают подобные проверки, чтобы возвысить человека или уж погубить его до конца.

– Повелитель позволит мне еще раз превратить ящерку в дракона? – промурлыкала наложница.

– Нет! – решительно сказал Виктор Панкратович и велел подать умыться, одеться и прочее. «Вот так, потверже с ними надо, – подумал он. – Не спрашивать же, где тут у них умывальник. Может, и умывальника никакого нет...»

Умывальника и не было. Вместо умывальника четверо дюжих слуг в пестрых балахонах унесли его на руках к бассейну, наполненному дымящейся жидкостью. Жидкость была бордового цвета. «Это конец, растворят», – решил Востромырдин и стал вырываться, в результате чего все-таки вырвался и полетел в бассейн. Но там был не кипяток и не кислота. Странная жидкость, прохладная и покалывающая, даже не приняла его целиком, а удержала на поверхности. Утонуть в здешнем бассейне нельзя было и по самому пьяному делу. Разве что мордой вниз. Тут Виктор Панкратович со всей возможной объективностью понял, что спятил. И сидел он вчера не за шикарным банкетным столом, обнимаючи графьев и князьев, а в компании товарищей по несчастью хлобыстал искусно утаенный от санитаров клей БФ в туалете психиатрического дома на улице имени атомного академика Курчатова. То, что он видит, – это одно, а на самом деле все совсем не так.

«Нужно нарушить дисциплину, – решил он. – Сотворить что-нибудь такое, чтобы санитары меня побили, связали и поставили укол. Тогда, возможно, я приду в себя».

Как задумал, так и сделал: не успели слуги-санитары по знаку монаршей длани вытащить короля из бассейна, как Гортоп Тридцать Девятый изо всех сил (а силы были, и сноровка детдомовская припомнилась) треснул одного в пестром балахоне промежду глаз. Тот повалился кулем. Трое оставшихся сами пали в ноги Виктору Панкратовичу:

– Пощади, повелитель! Твой раб оказался неловок, он будет наказан!

Тем временем девицы начали вытирать короля махровыми полотенцами. Он вырвался, побежал в угол, где стояла огромная и очень дорогая на вид ваза, с трудом приподнял ее и грохнул об стенку.

– Я всегда говорил, что у короля отменный вкус, – послышался голос канцлера Калидора. – Какая дикость – поставить вазу эпохи Бам в умывальной! Сколько раз я на это указывал, так нет, надо обязательно государя огорчить...

Осколки вазы исчезли в мгновение ока.

«Тебе, что ли, врезать? – подумал король, обмотался в простыню и подошел к Калидору. Но перед ним все-таки был старик. – Еще профессор какой-нибудь, светило, Анжела из Москвы выписала... А мне прописан щадящий режим... И это не ваза была, а бутыль с хлоркой...»

Неожиданно для себя Виктор Панкратович положил руку на плечо старика.

– Тяжко мне, Калидорыч, – сказал он. – Не могу я так больше, сейчас на стенки начну кидаться.

– Все верно, – согласился канцлер. – Владыке Листорана и положено с утра пораньше выместить дурное настроение на никчемных людях и предметах, чтобы перейти к делам без гнева и пристрастия. Ведал бы ты, что твой предшественник попервости вытворял! – и залился счастливым смехом.

Виктор Панкратович не стал выяснять подробностей, наверняка постыдных, и велел покормить себя. Заодно и опохмелиться бы неплохо...

Тут Калидор со всей решительностью заявил, что здесь, конечно, знают про обычай обитателей Мира якобы «лечиться» по утрам, но совершенно его не приемлют и считают главной причиной отсталости Мира по сравнению с Замирьем.

– Оно и так, – неожиданно легко согласился Виктор Панкратович, тем более что и потребности особой не было: здешнее спиртное, казалось, не оставляло ни малейших последствий в голове и желудке.

Короля споро снарядили в нежнейшие шелковые одежды, и он впервые подумал о галстуке с отвращением...

Местная обслуга, должно быть, хорошенько запомнила, какие блюда повелитель поглощал с удовольствием, а какие с негодованием отвергал, поэтому прыгающей икры птицы Шарах не было и в помине. Подавали крепкий синий бульон с плававшими в нем аппетитными мясными ягодами, седло летучей мыши под серебристым соусом и пирожные, в которых что-то жужжало. «Устрица тоже вот пищит», – вспомнил Виктор Панкратович. В продолжение всего завтрака старый канцлер стоял за правым плечом, давал рекомендации, делал весьма тактичные замечания и подбадривал королевский аппетит. Даже озвученные пирожные были отменно хороши, их начинка продолжала жужжать и в желудке, чем немало, по словам канцлера, способствовала пищеварению. Запито все это было кисленьким компотом из корешков.

Устройству здешних отхожих мест король также изрядно подивился: таким оно было простым, остроумным и гигиеничным, но описывать его здесь не стоит, потому что какой-нибудь хитрый японец может прочитать, запатентовать и внедрить, а мы с вами, как всегда, останемся на бобах.

«Ишь ты, и бумаги не надо!» – восхитился Виктор Панкратович еще раз, покидая заведение.

На выходе его почтительно дожидался канцлер, не замедливший сказать такую ксиву:

Ксива неожиданно привела короля в игривое настроение, и он подумал, что неплохо бы вернуться в койку, перекинуться там с давешней невольницей парой добрых слов...

Но канцлер придал своему лицу выражение государственной важности и молвил:

– Настал час, повелитель, посвятить тебя в главные тайны Замирья. Нам следует подняться в Башню Лесного Озера.

С этими словами почтенный муж вытащил из кафтана мелок и непосредственно на узорной стене провел несколько линий, образовавших прямоугольник. Потом толкнул прямоугольник рукой, и часть стены, обозначенная мелом, подалась внутрь, образуя дверь. За дверью было темно.

– Прости, государь, но мне придется следовать впереди, – сказал канцлер и шагнул в проход.

После некоторого колебания Виктор Панкратович двинулся за ним.

– Осторожнее, государь!

В руках Калидора синим огнем загорелся кристалл и осветил уходящие далеко-далеко вниз ступени.

– Ты же говорил – подняться? – только и мог произнести Востромырдин.

– Так мы и поднимемся! – убедил канцлер, и они начали спуск. Лестница была довольно узкой. Справа ступени обрывались в бездонную тьму, не огражденную никакими перилами.

– Порядочки у вас, черти нерусские! – пожаловался Виктор Панкратович. В ответ канцлер посоветовал держаться за стенку, что показалось Востромырдину довольно дерзким. Но вслух он ничего не сказал, словно боясь нарушить царившую здесь тишину. Только время от времени раздавался громкий шлепающий звук, как будто гигантская капля срывалась с огромной сосульки и падала в неохватную лужу. И с каждым шагом тьма становилась все глубже, а воздух все плотнее. – Далеко еще? – спросил Виктор Панкратович. Канцлер ответил, но король ничего не понял, потому что мера была незнакомая и непонятно к чему относилась – то ли ко времени, то ли к пространству. Востромырдин покорно следовал за тощей фигуркой и действительно придерживался на всякий случай за стену.

«Посадят в подвале на цепь, как Жилина и Костылина, – думал король, – и потребуют от советского правительства выкуп или прекратить помощь слаборазвитым странам. А все из-за меня! Нажрался, дурак, седуксену на ночь, не спалось, видите ли! Нет чтобы пробежку во дворе сделать! Как же они меня вытащили? Куда мильтон смотрел?»

В этот момент что-то скользкое мазнуло Востромырдина по лицу. Он взвизгнул и сам же подивился, откуда в таком большом и сильном теле взялся столь позорный звук.

– Государь, это хлюпики летают, они безвредные, – успокоил канцлер. – Вот когда у них брачный сезон будет, тогда держись, а сейчас ничего.

– А они большие, эти хлюпики? – поинтересовался Виктор Панкратович, чтобы сказать хоть что-нибудь и тем смягчить позор недавнего визга.

– Кому как, – загадочно ответил канцлер.

Спуск был бесконечным, и в зыбком синем свете Виктору Панкратовичу удалось разглядеть и хлюпика (он был такой противный, что даже говорить не хочется), и слабо светящуюся красным, словно бы тлеющую паутину странной и непривычной конфигурации, и даже Каменного Внука, о котором канцлер затеял рассказывать длинную и неинтересную для Востромырдина легенду. «Первым делом оборудую лифт, – подумал первый секретарь и словно бы забыл про Жилина и Костылина. – Пусть эти санитары лебедку крутят, нечего им прохлаждаться...»

– ...А как скушал, так тут же и окаменел! – закончил Калидор свое повествование про Каменного Внука. – Теперь же, государь, соблаговоли делать, как я!

Неожиданно справа возникла стена, а между стенами на высоте чуть больше человеческого роста был вмурован круглый металлический стержень наподобие турника. Канцлер прицепил светящийся кристалл на грудь, крепко ухватился за стержень обеими руками, подтянулся, сделал кувырок, обнажив белые тощие ноги, и пропал.

– Смелей, государь, смелей! – раздался ниоткуда его голос. – Только глаза закрой, а то ослепнешь...

Кувыркался Виктор Панкратович последний раз, пожалуй, в солдатах. Но так неловко было оставаться во тьме, что он безо всяких возражений нашарил трубу, зажмурился, крякнул, тоже подтянулся, превозмогая вес, и кое-как совершил кувырок.

Ничего вроде бы не изменилось, и Калидор с кристаллом снова шел впереди, только лестница пошла вверх, а пропасть оказалась с левой стороны. И, главное дело, Виктор Панкратович почувствовал в этих переменах некую логику.

Подниматься было не в пример тяжелее. «Уж тут-то могли бы насчет лифта распорядиться, – серчал Востромырдин. – Ладно хоть твари эти не летают, и вообще поуютней...»

А вскоре стало и вовсе хорошо. Виктор Панкратович, ведомый Калидором, оказался в круглой просторной башне. Сверху лился ровный неяркий свет. Король задрал голову. Башня высоко венчалась куполом из прозрачного материала, а над куполом, словно сквозь зеленый светофильтр, сияло солнце, нормальное солнце, а никакая не Макухха.

– Вот она, Башня Лесного Озера! – торжественно произнес канцлер. – Мы на самой границе твоего Мира, государь. Только не думай, что отсюда можно вернуться. От Мира нас отделяют несокрушимый листоранский хрусталь и толща воды. Впрочем, тебе все объяснят гораздо лучше моего...

Востромырдин огляделся. Стены башни были выложены из новенького или же свежеотшлифованного оранжевого кирпича. По кирпичам ползли вверх, по направлению к куполу, небольшие плоские золотистые жучки. Двигались жучки равномерно и даже образовывали при этом некий геометрический узор.

А посреди башни на каменном постаменте возвышалось изображение все той же щуковидной рыбы с ножом в зубах. Каждая чешуйка рыбы представляла собой бриллиант, соответствующим образом ограненный, глаза же были сделаны из большущих изумрудов. Жабры из чистого серебра, на всех зубах золотые коронки. Только нож подкачал. Размером он, правда, был с хороший меч, а рукоятка простая, блатная, набранная из разноцветной пластмассы.

– Сейчас, государь, – приговаривал канцлер, совершая какие-то непонятные приготовления. – Сейчас тебе возьмут и откроются сокровенные тайны. Вот только распишись здесь, они и откроются...

И протянул Виктору Панкратовичу свиток пергамента. Буквы на пергаменте походили, скорей, на знаки препинания и были разбросаны в беспорядке, но Востромырдин, к своему удивлению, сразу понял, что это стандартная расписка о неразглашении. Поэтому он без разговоров принял от Калидора черную палочку и украсил свиток своим автографом. Канцлер удовлетворенно крякнул, положил пергамент в стенную нишу и вынул из той же ниши два свертка ярко-красного шелка. Шелк он раскатал по полу, расположив полосы материи в виде буквы «Т». Потом вытащил из кармана горсть не то бобов, не то орехов и рассыпал их на шелке.

Тотчас же из-под купола донеслось хлопанье крыльев, и громадная – Виктор Панкратович даже метнулся в сторону – птица вроде пеликана или баклана грянула вниз. «Цып-цып-цып!» – соблазнял птицу канцлер своими бобами. Птица послушно поклевала, после чего у нее из перьев пошел бурый удушливый дым. Дым плотно окутал птицу, а когда развеялся, вместо баклана-пеликана оказался человек, и на вид он годился в деды даже старенькому Калидору. Длинный черный балахон патриарха украшали крошечные золотые черепа и косточки. Сплошь зеленая борода достигала колен. А лицо было мудрое и доброе – точь-в-точь как на портретах в крайкоме. Виктор Панкратович сразу же проникся доверием к бывшему пеликану или баклану, но выразил удивление, что столь почтенного человека держат на такой верхотуре и в перьях.

– А как иначе, государь? – возразил Калидор Экзантийский. – Разве в Мире не стерегут людей, владеющих важнейшими государственными тайнами? Даже если случится невероятное и в Башню Лесного Озера ворвутся враги, им достанется только безмозглая птица Шарах, причем самец, не могущий даже метать драгоценную икру... С тобой же поделится своими знаниями слава и гордость листоранской магии Эндустан Умудрившийся!

Эндустан Умудрившийся почтительно, но с достоинством поклонился королю, потом пригласил его проследовать к огромному столу возле стены, указал на большущее кресло, обитое чешуей, и сам сел в такое же, но после Виктора Панкратовича.

– А товарищ канцлер как же? – пожалел Востромырдин Калидора, стоящего поодаль.

– Есть вещи, о которых должно ведать лишь владыке Листорана, – глубоким басом сказал Эндустан. – Кроме того, Калидор склонен предпочитать вечным истинам сиюминутные интересы, как всякий государственный деятель...

– Тогда пусть в приемной посидит, – шепотом предложил Востромырдин. – Все-таки заслуженный человек.

– В этом нет нужды, – улыбнулся мудрец и щелкнул пальцами. Виктор Панкратович уже устал удивляться, но все равно разинул рот, когда уши канцлера отделились от головы и, соединившись между собой в страшную бабочку, полетели к столу.

Эндустан Умудрившийся аккуратно завернул чужие органы слуха в бархатную тряпочку, а хитрый канцлер живо приставил на место ушей ладони, так что Востромырдину пришлось погрозить кулаком. Калидора мудрец явно не жаловал – видимо, жизнь в птичьем обличье его не устраивала.

Для начала Эндустан задал королю несколько вопросов биографического характера, и Виктор Панкратович убедился, что ситуацией товарищ в общем владеет. Только тогда мудрец перешел к делу.

Честно говоря, примерно половины его речей Востромырдин просто-напросто не понял и пожалел, что заканчивал высшую партийную школу в Новосибирске, а не в Москве, – тогда-то наверняка понял бы все. Но переспрашивать и уточнять означало утратить авторитет.

Эндустан с ходу заявил, что никаких богов не существует, а если и существуют, так для простонародья. Нет и никогда не было ни листоранского бога Могуту, меняющего шаровары, как перчатки, ни осмеиваемых Топонима и Кветанции, нету верховного духа кирибеев Калям-Бубу, сотворившего свет из собственной поджелудочной железы; никогда не ходила по земле, орошая ее плодоносным молоком, Ваша – Мать всего сущего из верзильских преданий, а главный бог тетанийского пантеона Анжинер вовсе не побеждал ужасного морского дракона Матюшу, тем более что и сам дракон Матюша не настоящий дракон, а ядерная подводная лодка ВМС США «Си дрэгон», раздавленная глубинным давлением и выброшенная на побережье Тетании, и напрасно злонравные баратины утверждают, что белый свет помещается на реснице Полторакса, а порабощенные ими савейцы...

Виктор Панкратович слушал и согласно кивал. Он и сам как нельзя лучше развеивал религиозный дурман во вверенном ему крае и особенно люто гонял адвентистов седьмого дня, которых развелось видимо-невидимо. Одна семья даже укрылась от гнева Виктора Панкратовича в американском посольстве. Так что Востромырдин порадовался, что по месту нового назначения его встретило полное и всеобъемлющее торжество научного атеизма, но радость была недолгой.

На самом же деле, сказал Эндустан Умудрившийся, у истоков Мира и Замирья стоят не сомнительные вышеперечисленные боги, а подлинные Творцы – Шишел и Мышел. Откуда взялись сами Творцы, никто не знает, да и задумываться не стоит. Каждому из них мечталось сотворить свой собственный Мир, а материала было маловато. Долго-долго, в течение трех (а по некоторым источникам – и целых пяти) Вечностей собирали они космическую пыль, а собрав, смешали ее со своей кровью и сделали круглую лепешку. Когда лепешка засохла, Шишел и Мышел на двух ее сторонах устроили все сущее по своему разумению и заспорили, чья работа лучше. Чтобы разрешить спор, они поставили бывшую лепешку, а ныне диск, на ребро и сильно раскрутили на бесконечной поверхности Стола Вселенной. Когда раскрут кончится, диск упадет на одну из сторон и погибнут Мир либо Замирье. Победитель же даст проигравшему щелбана.

Виктор Панкратович попробовал возразить, что Земля – шар, и это неоднократно подтверждено наблюдениями советских и даже американских космонавтов. Кроме того, существует и веское доказательство в лице глобуса. Да, неожиданно согласился Эндустан, имеется и глобус Замирья, но это всего лишь математическая модель, принятая для удобства странствующих и путешествующих. Но, ведь если диск раскрутить как следует, он же будет казаться шаром, не так ли? Поэтому космонавты и видят шар. Правда, в силу некоторых особенностей небесной механики наблюдать они могут только поверхность своего Мира.

В Замирье же исследованиями космоса не занимаются, потому что и без того дел хватает. Только однажды предшественник Эндустана, Митродонт Сообразивший, сумел уговорить отважного барона Жулания Темофейского отправиться в промежзвездное путешествие внутри хрустального шара, придав ему для связи ванессу в маленьком хрустальном же шарике. С помощью сильных заклинаний волшебник поднял шар с бароном на высоту ста конных переходов, после чего заклинания на таком расстоянии утратили силу и барон вышел на орбиту. Прежде чем задохнуться, Жуланий успел увидеть очертания всех трех континентов Замирья, причем внезапно обострившееся зрение позволило ему даже разглядеть таможенные посты на листоранской границе и царящие там злоупотребления.

Возмущенный барон немедленно отправил вниз ванессу с докладом, и она благополучно приземлилась в заданном мудрецом районе. Поначалу ванесса докладывала все толком, а потом, по своему обыкновению, стала привирать и преувеличивать размеры взяток, получаемых таможенниками. Разгневанный Митродонт на полуслове отбросил пишущий стержень и грохнул кулаком по столу, призывая связную к объективности. От страха ванесса упала со стола и убилась. Тотчас же из ближайшего леса вышел страшный зверь дихотом и перекусил нервного мудреца ровно пополам, чем и положил конец здешней космической программе.

Таким образом, листоранцы узнали о том, как выглядит их с нами диск из космоса и какие мерзавцы угнездились в таможнях. Мерзавцев сурово покарали, а на конфискованные у них средства поставили памятник первому и единственному космонавту Замирья – из алюминия высокой чистоты. Так что если ванесса и преувеличивала, то не слишком. Существует, впрочем, предположение, что смельчак Жуланий вовсе не задохнулся, а совершил вынужденную посадку на поверхности Мира, где перебил своим смертоносным мечом всех динозавров. Но гипотеза эта возникла не в научных, а в рыцарских кругах, и веры ей мало...

Виктор Панкратович слушал всю эту ахинею с благоговейным ужасом. У него даже не повернулся язык заявить, что на самом деле СССР – родина космонавтики. «А не надо было на лекциях «Плейбой» листать, – терзался он. – Может, это все нам в закрытых материалах давали, а я прослушал». Из всех преподаваемых наук ему больше всего полюбилась политэкономия капитализма за свои четкие формулировки, особенно «деньги – товар – деньги-штрих». Правда, и тут были сомнения. «Откуда же деньги-штрих возьмутся, не пойду же я на барахолку торговать?» – думал он.

Между тем Эндустан перешел к описанию сходств и различий между Миром и Замирьем. В Мире господствовали точные науки, в Замирье они практически повсеместно были запрещены и даже преследовались по закону. «Мракобесы хреновы, – сказал себе Востромырдин, – феодалы долбаные». И точно, на континенте Северная Кабила, где располагался Листоран, царили исключительно феодальные порядки. «Значит, придется, минуя капитализм, одним решительным прыжком махнуть в царство свободы», – сообразил Виктор Панкратович.

Что происходило на двух других континентах – Южной Кабиле и Тетании, – толком никто не знал. Слухи, легенды, безответственные сплетни. Мореплавание в Замирье было чрезвычайно затруднено из-за каких-то рек с Рыхлой Водой, впадавших в Дикий Океан, а также невозможно было ориентироваться по звездам, которых тут сроду не видели. «Кстати, как раз ваш Мир нам звезды и застит!» – не преминул пожаловаться мудрец. В общем, получалось так, что даже Мир здешнему народу был более близок и знаком.

Да, как ни старались древние Творцы, Шишел и Мышел, разделить свои сферы влияния, связь между Миром и Замирьем существовала с незапамятных времен. Толщина диска, по позднейшим прикидкам Виктора Панкратовича, была километров двадцать, но далеко не везде. Известно, что вода дырочку найдет. Так, океаны обеих сторон соединялись между собой в нескольких местах (вот откуда американская подлодка-то взялась, ложный дракон!), промывала вода и сквозные пещеры. Существовало также несколько точек перехода, нарочито сделанных учеными то ли с той, то ли с этой стороны.

И с незапамятных же времен люди из Мира попадали в Замирье и наоборот. Тут-то и возникали мифы о богах и культурных героях. Нередко бывало так, что никчемный бродяга, каковы все жители Аронакса, желая утопиться и тем покончить свое позорное существование, выныривал где-нибудь в реке Тигр или Евфрат и основывал по недомыслию Вавилон или Ниневию.

Известен случай, когда некий певец, возлюбленная которого заблудилась в пещере, пошел ее искать, нашел в Замирье и даже пытался вывести, так что пришлось принять меры, зная присущую женщинам болтливость. Певца же уверили, что он сам во всем виноват, и отпустили домой, поскольку хорошие певцы везде редкость и везде малость тронутые.

Да и Листоран, согласно легенде, основал выходец из Мира – то ли Эмиль, то ли Эмелий. Этому Эмелию посчастливилось поймать ученую рыбу, сдуру выплывшую в Мир. Рыбе пришлось исполнять самые нелепые желания удачника. В конце концов рыба сообразила, что это непорядок, и переселила Эмелия с молодой женой знатного рода в Замирье, уверив его при том, что здесь-то как раз и находится искомое им Тридевятое Царство. Эмелий, натворив поначалу немало глупостей, все же сумел подчинить себе крошечную пограничную территорию, из которой впоследствии возник могучий Листоран. Жители его по свойственной им природной скромности стесняются такого происхождения и воздвигают памятники именно Рыбе, а не самому Эмелию, так как он прославился фантастической леностью, хотя и научил здешний народ катанию на печах.

Вероятно, в те же времена возник обычай воспитывать будущих владык Листорана в суровых условиях Мира. Подбирают их мудрецы по особым, лишь им ведомым признакам. Почему же для этой цели годятся только братья-близнецы и зачем надо губить одного из них, толком объяснить никто уже не может, но и нарушать исторически сложившиеся правила тоже никто не желает.

Континент Северная Кабила очертаниями своими частично накладывается на Европу, а частично на Африку. Как раз в точках перехода и возникали древние цивилизации. Но в Замирье знают о Мире гораздо больше, чем в Мире о Замирье, поскольку здешние жители с малых лет окружены магией и чародейством и ничему особенно не удивляются, разве что показать им фокус с магдебургскими полушариями: фокуснику хоть рот завяжи, хоть руки скрути, чтобы не волхвовал и волшебных пассов не делал, а кони разорвать эти полушария нипочем не могут! Мирские мудрецы тоже кое-что знают, но помалкивают, чтобы не прослыть безумцами. А в Замирье любой мальчишка может бодро рассказать о том, как при Фермопилах братья-маршалы Тимошенко и Березин наголову разбили непобедимого дотоле султана Саладина, о сокровищах древнего Агропрома и о том, как великий поэт Джамбул поразил в неравном поединке эрцгерцога Франца-Фердинанда, но и сам рухнул на снег, потому что из оврага в него выпустила отравленную стрелу Фанни Керн, которой он отказался посвятить педагогическую поэму Элиота «Мертвые души»...

«Да, неважно у вас разведочка-то работает! – порадовался Виктор Панкратович. – Все до кучи валят, не владеют информацией в полном объеме!»

Эндустан заметил его саркастическую усмешку и вдруг начал дословно цитировать целый абзац из ленинской работы «Как нам реорганизовать Рабкрин». Виктор Панкратович открыл было рот, но мудрец все испортил.

– Сервантес! – значительно сказал он и поднял палец.

«Хренантес! – мстительно подумал Востромырдин. – На тебя государство деньги тратило, а ты Митрофанушка!»

– Ты улыбаешься, государь, – укоризненно сказал Эндустан. – Да, я могу быть неточен, ибо знания мои несовершенны. Но ведь и в Мире сведения о нас весьма недостоверны. Взять хотя бы того носатого поэта из земли, похожей на сапог. Конечно, он выбрал не самую удачную точку перехода и не самого добросовестного проводника. Я понимаю, что тюремные подземелья Аронакса вовсе не приморский курорт, но все эти огненные реки, мороженые предатели... Где он такое видел? Общеизвестно, что предателей в Аронаксе вовсе не морозят, а без суда и следствия отправляют прямо на фарфалыгу... Нельзя же приносить здравый смысл в жертву поэтическому воображению!

– О чем это ты? – спросил Виктор Панкратович.

– О рукописи, которую мне любезно предоставил славнейший и ученейший муж Пико делла Мирандола. Ему иногда удавалось меня вызвать...

«Господи! – похолодел Востромырдин. – Вызвать, вызвать...» И тотчас же перед глазами его нарисовалась сцена из какого-то фильма ужасов: родная пятиконечная звезда, грубо намалеванная на каменном полу, и в центре, в пятиугольнике, появляется...

Взгляд мудреца был ледяным.

– Не вспоминай даже про себя об этом боге, государь, – сказал Эндустан. – Тем более что ты в него не веришь. Именно поэтому твоя бывшая страна – лучшее место для воспитания листоранских владык. Нам только короля-христианина не хватало!

И захохотал чудовищным басом, так что даже безухий канцлер вздрогнул.

– Есть предметы, которых даже нам с тобой лучше не касаться, – предупредил колдун возможные вопросы. – Так вот, мессир Мирандола познакомил меня с этим сочинением, и я убедился, что и самый гениальный выходец из Мира не в состоянии объективно описать Замирье и наоборот. Или вспомним рассказ про девочку, провалившуюся в нору... Я имею в виду эту детскую книжку...

– Буратино, что ли? – хрипло спросил Виктор Панкратович и тут же догадался: нет, не Буратино.

– Нет, не Буратино. Но там, впрочем, немало верного: и про гусеницу на грибе, и про кадриль... Только в нору она попала, преследуя отнюдь не кролика. Судя по описанию и манерам, это типичная беззубая тарара...

«Беззубой тарарой» дразнили в детдоме и самого Виктора Панкратовича, когда он возрастным порядком лишился молочных зубов, а гляди-ка – есть такая, оказывается!

А Эндустан Умудрившийся продолжал перечислять незнакомые Востромырдину имена и названия, и все-то у него выходили фантазеры либо злонамеренные брехуны.

– По слухам, лишь один из ваших сочинителей сумел довольно честно и подробно рассказать о Тетании, но наши собственные сведения об этом материке слишком туманны и противоречивы, чтобы делать какие-то выводы. Самое странное, что человек этот сам в Замирье не бывал и выуживал сведения о нем по крупицам из тысяч и тысяч томов, он даже ослеп... К счастью для обеих сторон, у нас и время-то течет по-разному: то согласно, а то как побежит-побежит! Да вот ты сам удостоверься!

С этими словами Эндустан начал крутить какую-то выходящую из стола рукоятку. По мере ее вращения башня стала как бы втягиваться в пол, а прозрачный купол, соответственно, приближаться. Виктор Панкратович понял, что башня вершиной своей и впрямь выходит в лесное озеро. То ли озеро было небольшое, то ли оптика тут давала такие искажения, но прямо над головой Востромырдина склонились голые ветви обыкновенных берез. «Рукой ведь подать, – подумал он. – Дам старику в лоб, разобью стекло и вынырну...»

Но ничего этого сделать он не успел, потому что в мгновение ока ветви взорвались и окутались зеленым пламенем – это пробились и раскрылись березовые листья. Какое-то время все было без изменений, потом листья начали стремительно желтеть и редеть, потом поверхность воды подернулась рябью, потом пошли белые мухи, потом воду заволокло сплошной зеленоватой пеленой, потом пелена потрескалась и пропала, а ветки вновь оделись зеленью...

«Зима—лето, зима—лето, – считал про себя Виктор Панкратович. – Вот меня уже в секретариат должны забрать... Вот я уже завотделом... Вот уже урна с прахом медленно приближается к Кремлевской стене, добрые люди кресла делят, а я тут торчу, как сыч на колу...»

И король даже застонал от бессильного отчаяния.

Мудрец, видно, понял его состояние и отпустил рукоятку. Она сама собой закрутилась в обратную сторону, и купол ушел куда положено.

...Бывает еще по недосмотру, что обитатели обеих сторон гостят друг у друга и некоторые даже состоят в кровном родстве, продолжал Эндустан. Обе Ойкумены связаны между собой и более таинственными узами. Например, если два человека лягут спать в одно время точно друг против друга на разных сторонах диска, они запросто могут поменяться снами, отчего и видится во сне всякая дрянь. Иногда менялись не только снами, но и местами. Такие бедняги попадали обычно на костер или в сумасшедший дом.

А подчас бывают происшествия и более трагические. Так, например, заурядная дискуссионная драка по поводу методов холодной обработки металла между листоранскими и аронакскими кузнецами, имевшая место на Красной неделе в трактире «Челюсть дихотома», повлекла за собой лиссабонское землетрясение; и наоборот, следствием октябрьского 1964 года Пленума ЦК КПСС явилась повальная эпидемия Ясной Холеры среди кирибеев-кочевников. Супружеская измена маркграфини Термидоры обернулась в Мире англо-бурской войной, а премьера чаплинского фильма «Золотая лихорадка» – катастрофическим наводнением в Баратинии.

Поэтому нечего и мечтать о том, чтобы установить между Миром и Замирьем регулярную связь – мало того, что асинхронность не позволит, так еще последствий не предугадаешь. В сущности, обе стороны земного диска враждебны друг другу, поскольку одной из них суждено погибнуть, а другой, согласно преданию, процвести...

«Так это выходит, что я предатель, изменник Родины, невозвращенец», – ужаснулся король. Нужно честно сказать, что желание не возвращаться у него однажды в жизни возникало – во время посещения мюнхенского варьете со стриптизом в составе дружественной делегации. А сейчас в государственной голове нечаянного монарха замелькали разные дельные мысли: опрокинуть это чертов диск с помощью направленных ядерных взрывов или путем поворота северных рек, чтобы самому погибнуть, но в песне смелых... призывом страстным...

Мысли эти настолько взволновали короля, что он покинул кресло и принялся ходить по залу взад-вперед – от канцлера к столу.

Эндустан снова угадал, в чем тут дело.

– Напрасно думаешь над этим, государь. Твой предшественник поначалу тоже убивался: финал кубка, финал кубка, вратаря какого-то все желал сменить, но потом смирился, приступил к монаршим обязанностям и возглавил несколько победоносных походов. Нипочем бы не выстоять нашей пехоте против конницы кирибеев, когда бы не придуманные им боевые клюшки, коими подсекали ноги вражеским лошадям. Ты же самой судьбой предназначен для власти, но таких ее вершин, как в Замирье, навряд ли бы достиг...

«И то верно, мне с этими волками не равняться», – грустно подумал Виктор Панкратович про свое бывшее начальство. И дерзкая дума осенила его внезапно: да кто они такие, чтобы мне, законному владыке Листорана, диктовать свои дурацкие указания? Да... Да во рту он их видал! (Виктор Панкратович уже и думать по-здешнему начал.) Да он сегодня же в ООН пошлет ноту протеста против ядерных взрывов, чтобы не тревожили священную листоранскую землю... Тут Востромырдин припомнил, что ООН, к сожалению, на той стороне. Ладно. Здесь можно начать новую жизнь. Никто не будет помыкать и шантажировать, не придется подписывать подсудные приказы и покрывать чужие грехи, с тревогой всматриваться в порядок подписей под некрологами... А с людьми он работать умеет. Он тут так все поставит, что соседи позавидуют. Он будет ездить по всему Замирью с дружественными визитами в открытом «ЗИЛе», охотиться на незнакомых зверей, любить лучших женщин, пить великолепные вина не с нужными людьми, а с кем душа пожелает, он будет прост и доступен для граждан...

– Так, так, государь! – похвалил колдун. – Верно, верно! Кто они тебе? Они тебя похоронили. Ты наш. Ты всегда был наш. Ты давно знал, что ты наш и непременно вернешься домой.

Так, так, думал Востромырдин. Верно, верно. То-то меня все с души воротило там жить: и то не так, и это не этак. Вот в чем все дело. Я там был все равно что по ошибке и никому ничего не должен...

Он продолжал маршировать взад-вперед. Потом остановился, чтобы провозгласить нечто важное, да осекся: до него дошло, что все это время по стенам двигались какие-то гибкие шланги, каждый из которых заканчивался прозрачной линзой. Линзы как бы следили за каждым шагом короля.

– Что это? – грозно спросил Востромырдин.

– Ах это... – пожал плечами Эндустан. – Это, надо тебе знать, самоцветы-охранники. Они отводят от августейшей особы любые злоумышления. Если на тебя, паче чаяния, бросится изменник с кинжалом, так тут же, на месте, и упадет, сраженный магическим лучом. Они, эти камни, во дворце повсюду, так что твоя жизнь вне всякой опасности...

«Чеши, чеши, старый черт! – злобно мыслил Виктор Панкратович. – А я-то уши развесил, тоже хорош гусь! Слушал этот бред, ладно, сам не ляпнул чего-нибудь, хотя он меня явно провоцировал... Конечно, это проверка: понаставили везде японских скрытых камер и ждут, что я склонюсь к измене! Наши небось сидят и хохочут надо мной в этих идиотских шароварах и сапогах! Не член ЦК, а Портос какой-то или король Махендра... Ох, а я же еще с этой шалавой переночевал... Теперь придется каждым шагом своим, всей жизнью доказывать, что не купился и не прельстился... Баба – вздор, простят, а вот если бы я что думал, ляпнул! Что же я сказать-то собирался, идиот? Это же шестьдесят четвертая! Жесток, жесток секретариат, да ведь с нами иначе и нельзя...»

– Ну вот что, – сказал он решительно. – По этому вопросу подготовить кратенький рефератик, страничек этак на двести, в трех экземплярах, и утром подать мне («Посиди, посиди, мымра ученая! Другой раз врать не будешь!»). Товарищу канцлеру вернуть уши немедленно! («С ним договориться можно, он мужик исполнительный. А этот, зараза, академик Сахаров нашелся!») А сам изволь обратно в перья и к себе, на насест! Распустились тут, едрена-зелена... Мы тоже в государственных тайнах кое-что понимаем!

Он чуть было не похвастался покойником тестем, но вовремя удержался. Эндустан Умудрившийся несколько офонарел от такой перемены, но покорно вернулся на посадочный знак, сгорбился, оперился и полетел на место постоянной дислокации. Уши канцлера совершенно самостоятельно вывернулись из бархата и снова, будто бабочка, устремились к хозяину.

– Ты суров, но справедлив, государь, – заметил обрадованный воссоединением канцлер. – Нельзя ученым людям потачку давать: сейчас на шею сядут и ножки свесят. Они, видишь ли, чародеи наши, от жизни у себя в башнях оторвались, ничего не соображают. Правильно ты его трактовал. Я даже рад, что ничего не слышал, у меня от его речей голова болит.

– И ведь даже икру, подлец, метать не может! – воскликнул Виктор Панкратович.

– Не может, государь! – засмеялся Калидор Экзантийский.

Очень довольные согласием, они покинули башню и проделали давешний путь над пропастью в подземелье. На этот раз большую часть дороги пришлось подниматься, но Виктор Панкратович, казалось, не замечал усталости. Только что он избежал великой опасности – он, почти полномочный представитель ЦК в этой дикой и варварской стране. Он вовремя среагировал, оперативно пресек вражескую пропаганду и агитацию. Теперь он все тут приведет в соответствие с директивами.

Плотно пообедав – или уже поужинав, – он велел гнать в шею всех развратных девиц, что и было с недоумением исполнено. Да, во всех королевских покоях были эти самые штуки, надо ухо держать востро. Канцлер Калидор быстро сообразил, что король желает всех поставить на место, и старался, чтобы его собственное место было как можно повыше. Потом Виктор Панкратович вызвал пред свои очи начальника стражи Тубарета Асрамического, своего вчерашнего собутыльника, и долго распекал его за тут же выдуманное нарушение формы одежды. Бравый усач тоже все понял и приуныл, пообещав усилить бдительность. Король в ходе выволочки неосторожно помянул по-русски Тубаретову матушку, отчего немедленно раскололась каменная столешница, а сам Тубарет втянул голову в могучие плечи, ожидая горшей участи, но государь сменил гнев на милость и даже хватил с ним на сон грядущий стопочку полюбившегося напитка, и Тубарет удивлялся, почему для этого надо прятаться за шторой.

Цели были ясны, задачи определены. Перед тем как удалиться в свою холостяцкую опочивальню, Виктор Панкратович призвал к себе придворного портного и долго объяснял ему, что такое галстук и как должны выглядеть три составные части костюма-тройки.