Ум Луки Радищева уже не находил себе места в атамановой голове.

Слишком многое открылось ему.

Кроме того, лиценциат Агилера всё излагал так складно и ладно, что постепенно Лука начал ему верить – хотя не всегда и не всему.

Новых весточек от доброго Тиритомбы не приносили: то ли Патифон Финадеич отправил бедного пииту за Рифей, то ли случилось что похуже.

– Не томись – уже скоро! – ободрял его Водолага. – Скоро твои мучения кончатся. Вместе с тобой. На Злобном месте. Государь никак не может тебе достойную кару придумать. Говорят, всех палачей собрал и остался недоволен. Вздохнул батюшка наш, говорят, и молвил с великой печалью: «Опять придётся к Западу на поклон идти, просить у Кесаря самолучшего палача, платить ему золотом…» Вот такие, как ты, и разоряют нашу державу! Оттого и землепашец беден, и ремесленник в обносках, и солдат голоден, и семьи тюремщиков недоедают…

Рожа у Водолаги была шире, чем у Луки, раза в три.

– Так ты то, что у тебя в доме не доедают, сюда приноси, – устало сказал Радищев.

Известие о ватиканском палаче его не порадовало. Он-то надеялся, что Аннушка придёт к Злобному месту, хотя бы из любопытства, а он выкрикнет ей напоследок что-нибудь красивое о своей любви. Может быть, даже по-латыни. Что-нибудь из Овидия. И ей стыдно станет, и поймёт, глупая, кого потеряла…

А кесаревы палачи, по слухам, вырывают у казнимых язык, чтобы они не ляпнули какой крамолы и могли только вопли да стоны издавать на страх прочему народу.

– Ты не о брюхе, а о своих провинностях думай! – назидательно сказал Водолага и пошёл прочь, гремя ключами.

Ничего не оставалось, как позвать дона Агилеру. В самом деле, не о своей же мнимой вине размышлять! Так ведь и до того можно додуматься, что и вправду виноват!

– Не теряй присутствия духа, мальчик, – сказал дон Агилера. – Когда подойдёт твой срок, я дам тебе утешение, и ты поймёшь всё…

– А что же я должен понять? – в который раз спросил Лука.

Они сидели на топчане в полной темноте, даже лунный свет не мог пробиться в крошечное окошко.

– Может, никакой казни и не будет, – загадочно сказал дон Агилера. – Провижу я, что выйдешь ты на свободу. Ещё не знаю как, но выйдешь. И в руках твоих окажется великое богатство…

– Откуда бы ему взяться?

– Ах, я ещё сам не знаю, – отвечал дон Агилера. – Видение мне было, причём странное видение… Девушка… И золото… Много золота…

– Ого! – воскликнул Радищев. – Понимаю! Ты мне укажешь свой клад! Так всегда порядочные узники делают!

– Да! Верно! – обрадовался лиценциат. – Я нарисую тебе карту, по которой ты близ города Куско без труда отыщешь… О горе мне! Годы заточения помутили мой разум! Ведь нету в этом дурацком мире никакого города Куско! И карту я уже чертил – только не для тебя, а для стражников Алькатраса… С её помощью я и бежал из этой крепости…

– Ну-ка, ну-ка! Может, и мне что-нибудь удастся?

Лиценциат вздохнул.

– Нет, Великая Тартария не похожа на мою бедную Испанию – вернее, на то, во что превратил её проклятый Сесар Борха! И люди там другие…

– Да ну, люди везде одинаковы, – уверенно сказал атаман. – Помани их золотом, так они тебя из любого застенка сами на руках вынесут.

– А вот и нет. Тогда, в Алькатрасе, я нарисовал карту и разорвал её на четыре части – по числу охранявших меня поочерёдно альгвасилов. Я чертил её собственной кровью, мальчик! И каждому из моих сторожей рассказывал о несметных богатствах несуществующего ныне города. Они, должно быть, думали, что он находится где-нибудь в Гранаде или Андалусии… Болваны! Но они устроили мне некоторые послабления, которые я использовал с большим толком. И я бежал! Это был первый и, боюсь, единственный побег из Алькатраса!

– А стражники? Я чаю, их сурово наказали?

– Да, – кивнул дон Агилера. – Но самое забавное, добрый мой дон Лука, что это сделали они сами.

– Как?

– Да попросту поубивали друг друга из жадности. Последний, бедняга Начо, явился ко мне в камеру со всеми четырьмя обрывками карты, чтобы получить последние наставления, а потом тихонько задушить меня подушкой…

– У тебя и подушки были… – завистливо сказал атаман.

– Но этот каброн был уже смертельно ранен и даже не смог запереть дверь камеры. Он тихо истёк кровью – прости, Пресвятая Дева, я ему ещё немножко пособил. Потом я переоделся в его форму, тело положил на свой топчан и прикрыл одеялом. Потом вышел из камеры и тихонько запер её. Потом пришёл в караульню, где все были пьяны. Божий промысел вёл меня! И вышел за ворота, поглубже нахлобучив шляпу. К тому времени я зарос, как простолюдин, и на меня никто не обратил внимания. Так очутился я на свободе, вернее сказать – в более обширной тюрьме!

– Можно ли сравнивать свободу и тюрьму? – возмутился Радищев.

– Я очутился в незнакомом мире, – сказал Агилера. – Это была не моя Испания. Это был ад, где уже вовсю распоряжался его владыка, князь мира сего, Сесар Борха! Я увидел церкви и соборы, увенчанные бычьими головами! Я увидел чудовищные росписи на стенах и куполах! Это же школа великого Босха, деревенщина, говорили мне. Я увидел алтари из чёрного камня! Но нигде не видел я ни образа Спасителя нашего, ни пречистой Матери его! И прихожане храмов сих не осеняли себя крестным знамением, но показывали друг другу рога из приставленных к вискам пальцев! Я услышал кощунственные мессы и заутрени! Я услышал проповеди, в которых были призывы к расправам и кровопролитиям! Но нигде я не услышал колокольного звона, да и самих колоколов не было, потому что Сатана бежит священного звона! Я встречал людей, которых звали Хесус, Хосе и Мария, но несчастные не имели представления о том, чьи имена они носят! Более того, исчез целый народ, пусть доселе и гонимый их католическими величествами. Нет, иудеев не истребили и не изгнали – их попросту никогда не было в вашем проклятом мире!

Старец замолк и закрыл лицо руками. Губы его беззвучно шевелились.

«Тронулся», – решил Радищев и тихонько сказал:

– Дон Агилера, возможно, пытки и лишения действительно поколебали ваш светлый ум? Какая пречистая Мать? Какие иудеи? В учении я был одним из лучших и могу хоть сейчас перечислить народы, населяющие мир. Иногда, правда, иудейским называют страх, но никто из наших наставников не мог объяснить значения этого слова…

– Бедный, бедный! – воскликнул дон Агилера, протягивая руки к Луке. – Никогда тебе не достичь спасения! Несчастны люди, населяющие ваш мир, – все они пойдут прямо в преисподнюю…

– Но это же очевидно, – сказал Лука. – Куда же нам ещё идти? Да ведь для того Тот, Кто Всегда Думает О Нас, и учредил молитвы богодулов – чтобы ослабить страдания мучеников…

– Ерусланцы – чистые сердцем язычники, – вздохнул испанец. – Но ваша убогая вера всё-таки ближе к истине, чем богопротивная Ватиканская. Вы что-то сохранили в себе, хотя и не понимаете, что именно.

– Мы вспомним, дедушка, мы обязательно вспомним! – горячо воскликнул юноша.

– Нет, – сурово сказал старик. – Прежде чем вы вспомните, Сесар Борха наложит свою когтистую лапу и на вас. Да и как вы можете вспомнить, когда уничтожены сами основы истинной веры! Уповаю на тебя, – с этими словами он схватил атамана за руку. – Может быть, тебе удастся немыслимое и ты вернёшь мир в его прежнее состояние, потому что больше некому!

– Это верно, – согласился Лука, поскольку знал, что с безумцами лучше во всём соглашаться. Но дон Агилера словно услышал его мысли.

– Ты узнаешь всё, – сказал он. – И поверишь во всё. Да, в нашем прежнем мире творилось немало ужасных дел и преступлений. Да, мы коснели во грехе, но хотя бы знали, что он есть и за него придётся отвечать. Да, Зло всегда лицемерно прикидывалось Добром. Но здесь, у вас, даже это лицемерие отброшено! Злу нет преград, и, значит, нет и нужды прикрываться красивыми словами!

Луке очень хотелось хоть чем-нибудь утешить старого узника.

– Ну, выкрутимся понемножку, – сказал он. – Конечно, Кесарь – злодей и тиран и всё такое. Так мало ли сволочей в мире? Сволочи приходят и уходят, а народ остаётся. И войско ватиканское мы в три шеи прогоняли и ещё прогоним…

– Всех не прогоните, – сказал дон Агилера. – Не хватит сил. Враг уже не при дверях – он просто хозяйничает в вашем доме.

– А ведь ещё есть и басурмане, – сказал Радищев.

– О, – махнул рукой старик. – Я был бы нынче рад и верящим в Магомета – пусть они и понимали Добро и Зло по-другому. Но это были живые люди, достойные противники, знавшие и милосердие, и благородство, и честь. Сам Сид Кампеадор не гнушался подать руку достойному мавру, поверить его слову, даже попировать с ним. Так нет – вместо Магомета на здешнем Востоке появился некий пророк Басур, чьё учение вообще ни в какие рамки не лезет…

– Это уж точно, – сказал атаман. – Чудной народ басурмане. Но мы с ними больше торгуем, чем воюем… Так ты говоришь, раньше мир был другим?

– Сант-Яго! – вскричал взбешённый старец. – Так я тебе об этом каждый день толкую! Вокруг нас не Божий мир, а лишь его жалкий огрызок, который устроил для себя проклятый Сесар Борха с помощью столь же проклятого Джанфранко да Чертальдо!

– Слыхал я уже это имя, – насторожился Лука. – Его, этого Джанфранко, один лиходей искал.

– Какой лиходей? – насторожился и дон Агилера.

– Как его… Ага, Микелотто! Правда, я примерно наказал злодея…

О той, которая ему помогла, неблагодарный атаман умолчал. Да и не хотелось ему посвящать старика в свои сердечные дела.

– Микелотто… Этого не так просто убить. Как, впрочем, и самого Сесара Борху…

– Да кто он такой, наконец, Кесарь римский?

– Боюсь, юноша, что это слово ничего тебе не скажет. Он Антихрист.