Поминки в Еруслании зачастую переходят в гулянку, а иногда, местами, даже в свадьбу. Правда, собачью.

О чём шли разговоры в застолье, молодой царь не помнил совершенно. Потому что к людской жизни его приготовили не до конца. Ни старой Синтетюрихе, ни гетману Пришибейко не пришло в голову познакомить питомца с зелены́м вином и с тем действием, которое оно оказывает. Ему ни разу в жизни не подносили даже малого стаканчика.

Очнулся Липунюшка только на третий день, когда отгремели все поминальные речи, отзвучали все здравицы и отъехали все гости.

Бедный лисёнок остался наедине с огромной державой и огромным похмельем.

– Мама, мама! – позвал он.

Но не ткнулся привычно ему в щеку холодный носик, не погладила по волосам жилистая коричневая рука. Будила его, грубо теребя, совершенно посторонняя женщина – родная мать Восьмирамида Акулишна. По бокам её стояли, гнусно ухмыляясь, Тремба и Недашковский.

– Поднимайся, сынуля, – мрачно сказала Восьмирамида Акулишна. – Пора дела сдавать.

Восьмирамида Акулишна была одновременно и красивая, и страшная. Живи она в другое время и в Настоящем мире, про неё непременно сказали бы: «Вот оно, звериное лицо феминизма!»

Но здесь сказать такое было некому.

– Я царь или не царь? – поинтересовался Липунюшка из-под одеяла.

– Пока царь, – загадочно сказала Восьмирамида. – А там посмотрим.

– Пану Липунюшке ничего не угрожает! – поспешно утешил Тремба.

– Пан Липунюшка находится под непосредственным покровительством Кесаря! – добавил Недашковский.

Липунюшка с ужасом вспомнил всепроникающие зелёные глаза своего соседа за столом. О чём-то они с Кесарем весело спорили… Только вот о чём?

И ещё одно вспомнил Липунюшка – то, что постоянно твердила ему ведьма Синтетюриха:

– Бойся Кесаря! Не верь ни единому его слову! Правь так же, как прежний царь правил! Прикинься дурачком! Пусть он сам тебе поверит! А дальнейшее тебе лисье чутьё подскажет…

Пока чутьё ничего ему не подсказывало, а в голове гремели пушки, а во рту ночевали кошки.

– Как всё славно сложилось-то, сынуля! – продолжала Восьмирамида. – Не бойся, Кесарь тебя не тронет. Он хороший, добрый! Вон какие словеса ласковые про Патифошку сплетал! Ты сиди пока себе на троне, а править буду я. Я это очень хорошо умею…

Государственное устройство Липунюшке при дворе гетмана объяснили со знанием дела и даже дали денек погосподствовать при гетмановской вотчине. Он теперь знал, как следует наказывать нерадивых слуг, понимал, что следует соблюдать всяческие договоры, пакты, ордонансы и соглашения до тех пор, покуда не придёт час их нарушить.

Лисья натура велела ему покуда слушать нелюбимую чужую тётку.

– Лекаря… – прохрипел младой наследник престола Ерусланского.

– Не сдохнешь, – сказала мама.

– С нами всегда так бывает! – уверили панычи. – И ничего – живы!

– Вон отсюда, холопы! – приказал Липунюшка.

– Ха, – ответила Восьмирамида. – Нашёл холопов! Я регентша есмь, а се – нунции, сиречь легаты кесаревы. Мы и сами тебя отсюда попросить горазды…

Липунюшка высунул голову на белый свет.

В царской опочивальне было душно и смрадно. Стражники у двери лупили зенки, но в разговор высокий, конечно, не вмешивались.

– Поднимайся, – продолжала мама. – Пора суд вершить праведный.

– Над кем? – не понял царь.

– Да над теми, кто погубил батюшку твоего названого, Биронушку милого…

Лиса, конечно, не волк, но лошади их тоже не любят. Заодно с лошадьми невзлюбил пасынка и Бирон, всяко его шпынял, отнимал пойманных кур и даже стегал арапником.

– Вели бросить в темницу боярина Лягушату да банкира Филькинштейна! – распорядилась мама. – А потом – на кол их!

Тут лисья натура начала действовать. Липунюшка сполз с кровати, ласково обнял маму, потом резко её оттолкнул и бросился к стражникам.

– Хватайте её! – приказал он. – Мама, мама! Что-то я не помню руки твои, хотя вроде и должен!

– Да как вы… – начала Восьмирамида Акулишна, но стражники словно бы ждали такого приказа всю жизнь. Как ни билась, ни орала возможная регентша, а скрутили её, выпихали за дверь и потащили, а куда – стражникам виднее.

– Теперь их, – кивнул царь на панычей.

Панычи в ужасе прижались друг к дружке.

– Нас нельзя! Мы священны и неприкосновенны! Договоры должно соблюдать!

Стражники вопросительно посмотрели на владыку.

– Ступайте к дверям и никого не пускайте, – распорядился Липунюшка. – Да велите найти боярина этого… и второго, кого она сказала…

Выглядел царь не по-царски: ночная рубаха вся в пятнах, глазки мутные и глядят вообще не пойми куда.

– И что мне с вами делать? – спросил он у панычей.

Перед волком лиса трепещет, но не перед гусями же! И прикидываться косноязычным дурачком было уже не перед кем…

Панычи явно растерялись.

– Н-надо выполнять уговор, – вымолвил наконец Тремба.

– Пора надошла, – уточнил Недашковский.

– Какой уговор?

– А тот самый, – сказал Тремба, – который вашамосць с Кесарем подписать изволили…

– Да ничего я не подписывал, – решительно заявил Липунюшка.

В голове у него прояснилось, и он понял, что угодил в какой-то капкан. Лисовин в таких случаях отгрызает себе лапу и умирает обескровленный, но свободный.

Царю отгрызать было нечего.

– Ничего я не подписывал, – повторил он.

– А это что? – и Недашковский вытащил из-под рясы, сверкнув лиловыми чулками, толстый свиток.

На самом-то деле Липунюшка читать умел очень даже неплохо – и по-еруслански, и по-итальянски. Синтетюриха постаралась. Это было весьма кстати, потому что уговор был составлен на двух языках. И подпись свою Липунюшка доподлинно признал – недаром столько раз упражнялся. Но ведь не подписывал же!

– Подписывал, подписывал! – заверил его Тремба. – На второй день поминок.

Царь-лисовин попробовал собрать разбегающиеся перед глазами буквы.

– Вашамосць может не читать, – сказал Тремба. – На словах будет понятней.

Оказалось, что бедный Липунюшка спьяну и сдуру заявил за столом, что в Еруслании, стараниями батюшки Патифона и при его, Липунюшки, самом деятельном участии наведён такой образцовый порядок, организовано такое правовое пространство, что невинная девушка с мешком золота пройдёт всю державу, не утратив при этом ни золота, ни невинности. То же самое касается и владений Кесаря, где порядок торжествует по определению. А коли пропадёт хоть одна монетка или не соблюдено будет девство, то он, Липунюшка Патифоныч, государь царь и великий князь Всея Великия, Малыя, Белыя и Пушистыя Еруслании, по доброй воле отдаёт державу свою под начало Светлейшего Кесаря, Князя Мира Сего.

Ежели же означенная девушка пребудет благополучна и непорушена, то Светлейший Кесарь не только откажется от всяких притязаний на Ерусланию, но даже прибавит к ней от щедрот своих целых три города за пределами Великой Тартарии – Плюхнув, Трахнув и Вшистко Едно.

– Так нечестно… – в ужасе прошептал начинающий царь.

– Честно-честно! – загалдели панычи. – Вот и подпись, и печать, и свидетели руку приложили – султан басурманский и королева британская! А епископам с аббатами и счёту нет! Мы же будем осуществлять международное наблюдение – и всё то в ордонансе прописано!

Голова у Липунюшки продолжала болеть, но резко прояснилась.

– Ступайте с миром, – сказал он панычам. – Дальше моё дело.

– Девственница должна отправиться в путь не позже Вальпургиевой ночи! – напомнил Тремба.

Не прощаясь, панычи гордо вскинули небольшие свои головки и плавно пошли к дверям. В дверях они дерзко растолкали плечами стражников.

Липунюшка, оставшись наедине со страшным свитком, долго и внимательно изучал его.

Он попал в капкан – и даже не одной, а всеми четырьмя лапами.

Можно было бы, конечно, прикинуться лисовином и бежать в лес. Но бежать придётся через весь дворец, более того – через весь город, а в городе полным-полно собак, до которых собачья почта уже давно довела сообщения их сельских собратьев о нахальной рыжехвостой зверюшке…

Да и жить царём, не считая похмелья, было совсем неплохо. К этому его Синтетюриха и готовила.

«Выкручусь! – решил Липунюшка. – Всегда выкручивался. Люди слишком много о себе воображают».

Если бы ему сейчас перекинуться в лиса, то получился бы не лис, а седой песец.

– Ну, где там эти… – сказал он. – Зовите. Требую.