На рассвете горец ускакал далеко вперёд – ему полагалось делать вид, что к девице с арапом он не имеет никакого отношения.
Долго думали, что делать с братом Амвонием.
– Монах – тот же арапчонок! – доказывал богодул. – Монах не мужчина. Он девице не защита, но духовное окормление… Против этого даже ватиканцы не возразят!
– А если возразят? – сказал Радищев. Он уже успел переделать все утренние дела: почистить котелок, умыться в ручье и навести кое-какую красоту помимо природной.
Тиритомба же злобно ворчал:
– Не мужчина, не мужчина… Кабы не ряса твоя, я бы тебе показал! Ладно уж, плетись, только всю дорогу молитвы воспевай, чтобы худого не подумали!
Совет пригодился на первом же контрольном посту Совета Европы. На богодула действительно не обратили внимания – он был не первый и не последний. Стражники – не то мадьяры, не то баски – на сильно испорченной латыни задержали путников и велели дожидаться основных наблюдателей. Накормить странников при этом позабыли, да и не их это была заботушка.
– Зря их поселяне на вилы ночью не подняли, – сказал Тиритомба.
– Ты не забывай про панычей, – напомнил атаман.
Поэт вздохнул и начал пальцами развозить по лицу румяна.
– Чисто окорок подгоревший, – вздохнул Радищев.
Но всё обошлось. Оказалось, что на ночлеге Тремба и Недашковский затеялись лечить мягкие свои ткани особой мазью, но в темноте перепутали склянки и подлечились злой местной горчицей, так что безболезненно подняться всё ещё не могли и довольствовались голосами, доносившимися до их убогой телеги.
Лука и наблюдатели объяснялись на латыни.
Первым делом дон Хавьер обследовал печати на мешке и остался доволен. Потом поглядел на богодула и махнул рукой.
– Ерусланский монах – не инквизитор, – сказал он. – Пусть тешит вас, донна моя, своими убогими сказками. А в Вечном Городе вы нечувствительно уверуете в божественность Кесаря…
Фрау же Карла сразу же бросилась к Тиритомбе.
– Я тебя зваль по всю ночь, – сказала она. – Вот так: «О, майн либе шварце буби! Ком цу мир! Ком цу мир! Дайне блау блюме. Пукт». А ты не приходиль, ферфлюхте кинд!
К сожалению, европейские женщины слишком близко к сердцу приняли ерусланскую поговорку «Не родись красивой», хоть и не знали её. Поэтому Тиритомбе пришлось снова изображать из себя малолетнего идиота, немало поступаясь при этом честью. Поэт агукал, бубукал и пускал пузыри. Фрау Карла всё же умилилась и стала его ласкать по кудрям, грозя стереть всю боевую раскраску.
Тиритомба воспользовался этим и принялся тыкать себе пальцем в рот.
– Ах ты бесстыдник! – хихикнула фрау Карла, но поэт жестоко окоротил её мечтания, сказав явственно:
– Ням-ням!
Фрау Карла разочарованно вздохнула и приказала принести из кареты недогрызенные свиные ножки с кислой капустой, яблочный штрудель и шнапс.
Поэт мстительно сметелил всё, нахально шепнув:
– Я о фигуре вашей пекусь, леди Анна!
Но Лука его не слышал, занятый серьёзным разговором.
– Что с вами случилось на постоялом дворе, донна? – строго спросил дон Хавьер.
– Мы подошли к нему в самый разгар пожара, экселенц, – ответил атаман. – И даже пытались спасти хотя бы кого-нибудь. Но увы! Пожары – истинное бедствие нашей Родины! Знаете ли вы, сколько раз горела даже наша столица? Мы – цивилизация дерева, но не камня.
– Вы, право, как дети, – скривился дон Хавьер.
– Ваша правда, барон.
– Я маркиз, – приосанился наблюдатель Совета Европы.
– Тогда ваша правда, маркиз.
– Даже если ваша миссия закончится благополучно – в чём я весьма сомневаюсь, – нам всё же придётся учинить над вашей державой опеку. Хотя бы прислать вам несколько пожарных команд…
– Ну, это уж как решит мой сюзерен, – сказал атаман. – Но, достойный маркиз, неужели вы так и будете следить за каждым моим шагом? Согласитесь, это весьма неприлично… Сами видите – даже грубые поселяне разбегаются, чтобы не смущать меня…
– Поселяне меня не интересуют. Я жду не дождусь ваших знаменитых разбойников…
– Уверяю вас – не дождётесь. Государи ерусланские истребили всех… А вот в ваших людях я не уверена!
– Помилуйте, моя донна! Они же выбраны всей Европой! Честнейшие из неподкупнейших!
– Да? А по лицам что-то не видно… Так что всё-таки держитесь подальше. Я не хочу огорчать своего государя. Угождать ему – первейший долг всякого ерусланца… и ерусланки. И ночевать в чистом поле, как нынче, я не собираюсь. Разве в договоре есть хоть слово о том, что мне надлежит почивать под открытым небом? Разве не имею я права воспользоваться сельским гостеприимством, откушать простую пищу землепашцев, покружиться в девичьем хороводе? Да я же попросту простужусь и заболею!
Дон Хавьер смутился.
– Ну… Ну, разумеется… Главное – сохранить золото и… это…
Он смутился ещё пуще.
– А вот это уж не ваша забота. Разве не имею я права, увидев пригожего молодца…
– Не имеете! – строго сказал дон Хавьер, и Лука понял, что слишком уж вошёл в роль. – Принесёте мешок в Рим, а уж тогда, возможно, и я попытаю счастья… Но что это с вашим платьем, моя донна?
Атаман прикрыл предательскую ляжку.
– Мы не на балу, маркиз. Мы всегда так ходим. Ну, конечно, вы не обращаете внимания на то, как одеваются ерусланские дикарки… Кстати, должна же я где-то менять одежду, мыться и стираться? Неужели и это подлежит вашему контролю?
– Я не знаю, – растерялся маркиз. – Нужно спросить у господ кесаревых нунциев…
– И спрошу! – сказал Радищев, направляясь к телеге.
На панычей смотреть было ещё страшней, чем на Тиритомбу и даже на фрау Карлу. Больные места у Трембы и Недашковского покрыты были грубой дерюгой, над дерюгой вились зелёные мухи.
– Болезные мои, – запричитал атаман по-еруслански. – Что же эти изверги над вами сделали?
– Варварская страна… – простонал Яцек. – Нас высекли ни за что, ясновельможная панна! Мы будем жаловаться!
– Ни за что у нас не секут, а засекают насмерть, – сказал Радищев. – Девичья честь для нас превыше всего. Не надо было меня щипать!
– Мы не щипали… – прохрипел Недослав. – Нам вовсе нет дела до кобет. Мы сами…
– Ладно, не оправдывайтесь, дело молодое! – подбодрил их Лука. – Государь наказал вас по-отечески. Он бы и сына родного не пожалел за такое охальничество! Ну да я вам помогу.
Красавица-Лука отошёл в сторону, сломил ветку и стал отгонять мух от болящих, то и дело норовя с потягом коснуться дерюги.
Панычи завизжали.
– Мухи заразу разносят, – пояснил атаман. – О, убил! Убила! Может, вас дёгтем помазать, чтобы не лезли?
– Не надо дёгтя…
– Или клистир из ревеня?
– Не надо клистира…
– Ничего! – бодро сказал Радищев. – В первой же деревне найду знахаря и пошлю к вам. Будете как новенькие!
– Не надо знахаря… Надо медикуса…
– Медикусы – смерти помощники. А знахарь пошепчет, йодом помажет – и всё как рукой… Ага! Ещё одна!
Потом Лука решил, что панычей на сегодня мучить довольно, и вернулся к дону Хавьеру.
– Нунции не возражают, – доложил он.
– Значит, расстаёмся до следующего поста, – сказал маркиз. Он сверился с картой. – О, вот тут как раз обозначен посёлок Кучер… Кучер… Проклятые тартарские имена!
– Кучердаевка, – подсказал Радищев. – Наследственное имение дворян Радищевых – древнейший, доложу вам, род! Усадьба, конечно, старенькая…
– Да вы, моя донна, гляжу, знаете здешние окрестности!
– Ничего удивительного. Все ерусланские дворяне – родственники. Разве у вас не так?
– Так, – сказал дон Хавьер. – Но как раз между родственниками зачастую и бывает самая страшная вражда. Не сгореть бы и этой усадьбе!
– На всё воля Того, Кто Всегда Думает О Нас, – развёл руками Лука.
На прощание маркиз поцеловал ему запястье, и атаман пошёл вызволять своего пажа из-под опеки фрау Карлы.
Госпожа наблюдательница, не в силах добиться большего, расчесала пьяненькому поэту кудри и заплела их во множество мелких косичек. На Луку она глядела с нескрываемой ненавистью.
– Ну, теперь никакие панычи не узнают! – воскликнул атаман. – Данке шён, фрау Карла! Ещё немного усилий – и мой паж будет у ваших ног! О, как я вас понимаю, гнедиге фрау!