Напрасно сокрушался Лука об отсутствии карты. Только моряки, особенно британские, чертили грубые, приблизительные контуры побережий. Ну, было у англичан что-то вроде географии, а на материке её не было вовсе.

Люди знали, что все дороги ведут в Рим. Как ты ни уклоняйся, как ни старайся, а Вечного Города не минуешь. Туда же приведёт и убитый камнями путь, оставшийся от древних римлян, и глухой просёлок, и даже болотная тропа, указанная неверными вешками.

Правда, это правило распространялось только на владения Кесаря. А коли выиграет Кесарь спор, то и ерусланские дороги туда же поведут, и славный Столенград захиреет, как захирели до него и Париж, и Мадрид, и Лиссабон, и Кельн, и Аахен, и Прага, и Варшава и прочие славные в прошлом столицы Европы.

…Когда странники вышли из амбара, чтобы тронуться в дальнейший путь, то увидели, что весь мир вокруг них затянуло туманом. Это обещало день ясный и жаркий, но пока-то развиднеется…

Ноги у человека устроены так, что сами по себе норовят пройтись не по вязкой грязи, а по росистой траве да по мокрому песку.

– Бредём незнамо куда, – сказал брат Амвоний. – Ладно бы точно в Рим, а если заблудимся?

– И в самом деле, – сказал Радищев. – Посреди дороги деревьев не бывает, а я уже раза два чуть на сучок не напоролся, да прямо глазиком! Хорош тогда был бы я красавица – вроде Джона Сильвера!

Арап же шагал молчком, поглубже натянув подаренную шапочку. А потом вдруг произнёс:

– Ну-ка, хватит про могилку – и так тошно! – прикрикнул на арапа Лука. – Лучше бы что-нибудь весёлое сочинил!

В тумане обозначились, затемнели стволы деревьев.

– Точно – заблудились! – ахнул богодул.

– Привал! – скомандовал атаман и с великим облегчением опустил неподъёмный мешок на мокрую траву.

Помаленьку-то туман разъедало, но уж больно медленно.

– Ты бы помолился Тому, Кто Всегда Думает О Нас! – велел атаман богодулу. – Твоя просьба покрепче нашей будет!

Брат Амвоний покорно забормотал что-то неразборчивое, как и у прочих иереев и микрополитов. Потому что для разборчивого-то бормотания слова нужно знать!

Но ведь помогло!

Дорогу не дорогу, а тропинку разглядели!

– Не ведёт ли она в вертеп разбойников? – обеспокоился богодул.

– Да мы, чай, тоже не девицы красные… – сказал атаман и осёкся. – Ты вперёд иди, – приказал он брату Амвонию. – Тебя не тронут. А мы поотстанем… В случае чего – кричи, как будто тебя режут.

– А ну как вправду начнут резать? – испугался богодул.

– Всё равно кричи! Ведь от меня судьба Всея Великия, Малыя, Белыя и Пушистыя Еруслании зависит, а от тебя что?

– Героиня ты наша народная! Девственница ты наша Орлеанская! – поддел атамана верный арапчонок.

– Ладно, – огрызнулся храбрый красавица. – Я пойду. Пистоль-то на что? Тутошние разбойники, чаю, и устройства такого не видели. От грохоту разбегутся!

Лука неожиданно легко вскинул на плечи мешок и зашагал по тропинке, да так резво, что спутники едва за ним поспевали.

Лес между тем становился всё отчетливее и реже, пока не кончился вовсе.

– Деревня! – возрадовался Тиритомба. – O rus! Узнаю тебя, принимаю! Правда, мысль ужасная мне душу омрачает: вдруг там опять лютый барин властвует, а поселяне влекут тягостный ярем до гроба?

– Они везде его влекут, – сумрачно молвил Радищев. – Один был на свете добрый барин, да и тот – я…

– А я? – обиделся Тиритомба. – Кабы меня царь пожаловал деревенькой, так я ли не был бы добрым барином?

– Ага, – откликнулся Лука. – А потом бы в этой деревне все люди стали такие… Приятно смуглявые…

Деревня была как деревня, путь в неё перегораживала нарочитая жердина, возле которой толклись, как обычно, мальчишки. На разбойничьих детей они вроде бы не походили, но кто его знает?

Тиритомба оторвал от сердца кусок штруделя и угостил им сорванцов, чтобы убрали жердину.

– Как ваша весь зовётся? – спросил он.

– Большая Змеевка! – бойко отвечал беспорточный и нестриженый сорванец в чумазой рубахе.

– А почему она так зовётся? – насторожился арап.

– А потому, что у нас Большой Змей живёт! – похвастался беспорточный.

– Где живёт? Прямо в деревне?

– Зачем в деревне? – с достоинством отвечал сорванец. – Он в пещере живёт, как Змею и положено.

– А ты его видел? – не отставал поэт.

– Зачем видел? Его никто не видел. Но кто-то ведь пускает дым, кому-то мы телят да баранов жертвуем…

– А красавиц Змей не требует? – забеспокоился атаман.

– Нет, девка, совсем не требует! Они, поди-ка, невкусные! – засмеялся беспорточный.

– Очень даже вкусные, – уверенно сказал поэт и непроизвольно облизнулся.

Атаман же возмутился:

– Какая я тебе, сопляку, девка? Зови меня… э-э-э… Анна Лукинишна, вот! Я дворянская дочь! Как зовут вашего барина, каков он, милостив ли до людей? Или аспид?

– Никакого аспида мы не знаем, – подбоченился беспорточный. – Да и сама посуди, девка, на что нам барин, коли есть Большой Змей? Старики говорят, что когда-то барин точно был. Да только Змей его съел.

С этими словами, как бы для наглядности, маленький наглец запихал штрудель в рот, и не подумав делиться с товарищами.

– Опять девкой обзываешься? – нахмурился Лука. – Вот я тебе сейчас все уши оборву!

– Девка, девка, девка! С титьками, с журавушкой! – воскликнул сорванец, но отбежал на почтительное расстояние.

Лука собрался было кинуться на малолетнего оскорбителя, но поэт удержал его:

– Постой, красавица моя! Ведь у ребёнка чистосердечного мы больше выведаем, чем у хитрых здешних старцев… Поди сюда, славный отрок! Никто не причинит тебе зла!

С этими словами арап оторвал от сердца ещё кусочек яблочного пирога и маняще протянул его беспорточному.

Он не только предлагал лакомство, он ещё и повысил беспорточного в ранге: ведь отрокам уже полагались портки.

Лесть возымела своё гнусное действие.

– А эта придурочная ухи драть не будет? – спросил сорванец, подходя ближе.

Лука стерпел и «придурочную».

– Не будет, не будет, – уверил мальца арап.

– А ты сам-то чего такой чёрный? – насторожился сорванец.

– Он арап, – кратко ответил за Тиритомбу богодул.

– А-а, тогда понятно… Нет ли среди вас богатыря или героя какого?

– На что тебе герой? – спросил поэт. – Несчастна та деревня, которая нуждается в героях!

– Ну как же ты не понимаешь? – удивился беспорточный отрок. – Змея воевать, вот зачем! Их, героев-то, у нас мно-ого перебывало! Даже иноземные приходили славы искать!

– Что-то не слышала я ни про какого Змея в Еруслании, – сказал атаман.

– Молчи, девка! – вскричал разгневанный малолеток. – Арап-арап, ну чего она в наши мужичьи дела лезет? Вестимо, не слышала, потому что дура. У меня сеструха вот такая же… кобылища… Ухи дерёт… Вон уже какие вытянула! А про Змея-то вообще мало кто знает. И мало кто в него верит. Потому что дураки.

– Ага, а мы в селенье премудрых входим! – не утерпел Радищев.

– Ты уйми её, арап, а то я с вами толковать не буду. Особенно без пирога…

– Се шантаж а-натюрель! – вздохнул поэт и протянул маленькому негодяю последний кусок штруделя.

– Где же те герои, не по годам развитый отрок?

Вместо ответа мерзкий малолеток засунул остатний кусок в свою дерзостную пасть и начал яростно жевать.

– Вот они у Змея где! – прожевался он и похлопал себя по пузу. – Только доспехи и кости он выплевывает… Кости мы пережигаем на золу для полей, а мечи ихние и прочее мой батюшка кузнец перековывает на орала, на косы, на бороны, на серпы… Воинам тоже продаёт… Так что большую пользу от Большого Змея видим, хотя скотину жалко… Но он у нас и репу ест, и огурцы, и хлеб! И даже дрова!

– Странный Змей какой-то, – сказал Радищев. – Красавиц ему не надо, а репу жрёт…

– Дедушка, – жалобно обратился малец к богодулу. – Может, она хоть седин твоих ради помолчит? Ну невозможно же! Как вы в городах своих баб распустили! Мой бы батюшка её вожжами, вожжами! И замуж, замуж, замуж! Они без этого совсем дуреют! Арап-арап, возьми за себя мою сеструху – она тебя на руках будет носить…

– В самом деле, Анна, помолчи, – сказал поэт. – Значит, не нужно вас от Змея избавлять? Да, как тебя кличут?

Малец почесал колтун.

– Попробовать-то можно, – сказал он. – Отчего же не попробовать? Вам развлечение, нам прибыток… А кличут меня Ничевок, потому что я ничего делать не хочу, не могу и не буду. А сеструха…

– Ладно, ладно, умненький Ничевок, – ласково сказал поэт. – Вот и веди нас к отцу с матерью. Заодно и на сестрицу твою посмотрим – нельзя ли и вправду её утихомирить…