Старый капудан по-молодому выскочил из кареты и гортанными криками подбадривал своих воинов.

Аннушка в ужасе задернула занавеску.

Каковы воины есть янычары, она много слышала и крепко надеялась, что здешние разбойники противу них не выстоят.

Но, к изумлению её, звона сабель вовсе не было слышно. Вместо этого стали раздаваться вопли ужаса, дикое ржание коней, одинокий выстрел и какой-то непонятный шорох.

Пленница забилась в самый угол и сжалась в комок: вот сейчас дверца откроется и заглянет в неё чумазая рожа с кинжалом в зубах…

Она долго пребывала в таком ожидании, но слышала только шорох и обоняла некий знакомый, но вовсе не уместный здесь запах.

Наконец и шорох прекратился.

Аннушка отдёрнула занавеску.

Карета стояла посреди поляны, а на траве валялись в самых разнообразных позах кони и люди.

«Будь что будет», – решила девушка, содрала с головы ненавистную чадру, встала и пинком растворила дверцу.

Солнце находилось прямо над головой, означая полдень. Тишина стояла такая, что хоть топор вешай.

Аннушка, вырастая в деревне, всякое повидала: и сражения деревенских героев стенка на стенку, и совместное наказание конокрадов, и братский раздел имущества, и супружеские размолвки с применением вожжей и скалок. Так что крови она не боялась.

Да ведь никакой крови и не было.

Отважные всадники в ярких красных безрукавках и таких же шальварах лежали тут и там на траве, как и добрые их кони. Лица у янычар были белые-белые, словно все Ахмеды и Мамеды целую зиму пролежали под снегом и вытаяли только по весне. И были эти лица искажены непомерным страхом.

Спокойным выглядел только капудан-паша. В одной руке он сжимал кривой нож, в другой пистоль. Но и его жёлтый морщинистый лик побелел и даже вроде помолодел.

Аннушка бросилась к старику – привязалась она за дорогу к заботливому похитителю почти как к родному. Она тормошила старика, даже хлестала его по щекам, как привыкла приводить в чувство пьяного батюшку.

Но щёки посланника были холодны.

Аннушка, всё ещё не оставляя надежды, разорвала на груди старика рубаху, чтобы растормошить остановившееся сердце, – от старух она знала, что таким образом иногда удаётся воротить человека оттуда, откуда обычно не возвращаются, – и сама едва не сомлела, закусив губу.

Щуплая безволосая грудь капудан-паши покрыта была множеством крошечных красноватых точек.

– Он ведь старый, – вслух сказала Аннушка и в странной какой-то надежде бросилась к ближайшему янычару.

Тому и молодость не помогла. Под рубахой он тоже был весь в уязвлениях, а дальше уж она и глядеть не стала.

Ни в одном из её пленителей не было ни капли крови. Только на белоснежных рубахах тут и там проступали красные пятна.

Аннушка встала и огляделась. Никого. И даже листья на придорожных кустах и деревьях не шевелились, и птицы не пели.

Да, она, конечно, хотела, чтобы её освободил кто-нибудь – но не такой же ценой!

– Теперь твой черёд! – сказал позади кто-то. Голос был какой-то глухой, как из-под одеяла или даже из-под земли.

Дурман мигом выветрился из головы девушки. Она повернулась и увидела юношу в богатой одежде, расшитой жемчугами и золотом. Лицо у юноши прямо-таки пылало здоровым румянцем, губы под густыми чёрными усами были ярко-алыми. Рядом с юношей стояли ещё трое таких же румянчиков, одетых победнее. Никакого оружия при них не было.

– Страшно? – спросил нарядный и улыбнулся, обнажив белые и острые клыки.

– Страшно… Упыри мерзкие… – только и смогла сказать Аннушка.

– А ты не бойся, – сказал юноша и полез пальцем в рот.

Клыки оказались ненастоящими. Нарядный аккуратно вытер накладные челюсти шейным платком и спрятал их в карман. Потом махнул рукой, и его спутники забрались в карету, откуда послышались торжествующие крики. Ясное дело – там было чего пограбить.

Упряжные кони тоже лежали в дорожной пыли, только у одного голова была поднята, как у живого, – её держали постромки.

Аннушка невольно поглядела на солнце – ведь всякий знает, что упыри не терпят солнечного света.

– Глупый вы народ, люди, – сказал юноша глухим своим голосом. – Сами про нас сочиняете невесть что, а мы потом можем брать вас голыми руками.

– Кто ты? – спросила девушка, содрогаясь от омерзения. Она ещё вспомнила, как деревенские парни, играя в «покойника», вот так же вставляют в рот мнимому мертвецу зубы, вырезанные из репы.

Нарядный юноша вытянул губы и произвел гадкий хлюпающий звук. Из кареты вылез бородатый румянчик, держа на вытянутых руках сундучок с деньгами. Сундучок он поверг к ногам хозяина.

– Я господарь здешний Влад, – сказал юноша. – Враги ещё называют меня Убоищем Румынским.

– Верно называют, – сказала Аннушка. – Убоище и есть. Только вот отчего же вы солнца-то ясного не боитесь, кровопивцы?

Господарь захохотал, открывая нормальные человеческие зубы.

– Да это мы сами сочинили – про солнце, про чеснок, про осиновый кол, про ночёвки гробовые… И что мы можем в летучих мышей обращаться… И прочий вздор… А всё гораздо проще.

– Отчего же я до сих пор жива?

– Торопишься, красавица? А нам торопиться некуда. У нас ещё вся жизнь впереди, да не одна, милостью Кесаря. Вот как он нас наградил, а мы зато его от басурман прикрываем.

– Вы сами хуже всяких басурман! Они честно воюют!

– Где честность и где война? Я защищаю свою державу, а уж каким образом – это моё дело. И тебя я вовсе не пощадил, не надейся. Ведь и вы, люди, сладкое только после мяса едите, а мы чем хуже? Мы намного лучше. Басурман я, правда, частенько сажаю на кол, но это исключительно прилюдно, для острастки. И народ мой процветает, и налог на него возложен совсем небольшой. Просто мы нынче оголодали после спячки, вот и решили подкрепиться. Пополдничали мы на славу, но ведь и тебя в живых оставлять никак нельзя… Теперь ты нашу тайну знаешь…

– Какую тайну?

Мысленно Аннушка уже распрощалась с постылой жизнью – жаль только, что Рима ей увидеть не доведётся, – но всё ещё на что-то надеялась. И обидно же в такой ясный день погибать от какой-то неясной пакости!

– Сейчас всё узнаешь… Только никому уже не расскажешь… Зато мы никакого урона твоей чести не нанесём – уже повезло! Или хотелось бы напоследок?

– Заткнись, срамник!

Аннушка присела и выхватила из-за пояса мёртвого янычара, лежавшего у её ног, ятаган. Хоть и не коромысло, но сойдёт!

– Сейчас зарежусь! – сказала она и поднесла к шее клинок.

– Эй, эй, не смей! – воскликнул господарь Влад, Убоище Румынское. – Нельзя понапрасну кровь проливать, это преступление! Мы так не договаривались!

– А мы вообще ни о чём не договаривались, – мстительно сказала Аннушка и внезапно обрушила ятаган на проходившего мимо неё с грудой одежды румянчика. Тот завизжал и схватился за место, где у него только что была рука.

Но завизжал и господарь Влад. Его перекосило от боли.

– Высосать её! – скомандовал упырь и… осыпался в траву.

Аннушка с окровавленным ятаганом в руке ошеломлённо смотрела по сторонам. Все четверо упырей исчезли, только из травы послышался знакомый уже шорох и завоняло снова…

– Так вот вы какие кровопивцы… – прошептала девушка и бросилась к карете. Сперва она залезла на место возницы, потом на крышу. И только там опомнилась.

«Дура я, дура! Бежать надо было! Хотя… Парни-то и на конях не убежали!»

Трава ходила ходуном. Живое бурое одеяло выползало на дорогу, подбиралось к колёсам.

– Огня бы мне… – с тоской сказала она. – Их ведь лучиной жгут… О Тот, Кто Всегда Думает О Нас, подумай как следует!

Чаще всего короткая эта молитва не помогает… И ждёт её лютая и позорная смерть…

Аннушка услышала, как по щекам её катятся обильные слёзы. Она крепилась из последних сил, чтобы не заплакать, и вот поди ж ты…

Только слезы были очень уж обильными. И волосы от слёз не намокают…

Свершилось небывалое. В неурочное время с безоблачного неба хлынул дождь, да ещё для крепости и молния сверкнула, отозвавшись вскоре могучим раскатом.

Аннушка взглянула вверх, и её прямо хлестнули по лицу уже не капли, а какие-то непрерывные струи. А солнце продолжало светить и потихоньку двигаться по неизменному своему пути.

Передовой отряд кровососов мгновенно смыло с каретной подножки. Дорога превратилась в грязь, а потом и в реку. По реке поплыли, вымытые из травы, мелкие упырики. Было их великое множество: ведь из четырёх здоровых мужиков ой немало клопов получилось! А собраться в прежнее состояние они уже не могли – поток нёс их вниз по склону прочь от кареты.

– А-а, гады! – кричала Аннушка и приплясывала на крыше кареты, как в детстве под урочным дождем. – Не любите! Правильно говорят: «Кровь людская – не водица»! Хлебай водицу, нечисть!

И тут силы оставили её.

…Очнулась спасённая оттого, что кто-то хлопал её по щекам и величал мадемуазелью.

Аннушка открыла глаза.

Она лежала на брошенном поверх мокрой травы плаще, и над нею склонялся самый настоящий рыцарь – в доспехах и в шлеме с перьями.

О чём ещё может мечтать образованная девушка?

Только вот сквозь прорези шлема кусками торчали толстые синие волосы.