В траттории было пусто.
И немудрено, коль скоро в неё вошли два человека, наиболее приближённых к владыке Чезаре Борджа, вечно живому Тёмному Кесарю. Все остальные посетители, не дожидаясь повелительного знака, покинули уютный зал, наполненный вкусными запахами.
Но всё же телохранитель Микелотто и камерарий Николо Макиавелли и сами чувствовали себя несколько неуверенно. Впервые за многие годы они оба враз оставили своего господина без дозволения и рискнули предпринять самостоятельные действия.
Они сели за маленький столик в углу так, чтобы одновременно видеть и входную дверь, и окно. Хотя бояться им в Риме было решительно некого.
Боялись их.
Трясущийся хозяин, толстый Джакопо, тотчас оказался возле них. Через руку у него была переброшена грязная салфетка.
– Вальполичеллы! Много! – решившись, выкрикнул Макиавелли.
Для него-то эта вылазка была едва ли не первой. Ведь большую часть своей незаконно долгой жизни он провёл в прихожей, вечно готовый очутиться в опочивальне Хозяина по первому зову. Обычно там он пребывал в состоянии полудрёмы, но толком выспаться ни разу не удалось. Да и питаться приходилось урывками. Всё-таки эти Борджа ничего и никому не забывают. Не забывал и Чезаре того, как вероломный Макиавелли некогда заявил с великой наглостью на заседании флорентийской синьории, что поддерживать воинственного папиного сына не стоит: это-де «отработанный материал». Так и заявил, разве что на пол не сплюнул.
– И пару каплунов, – добавил дон Мигель Коррельо. Он чувствовал себя получше: всё-таки немало странствовал вдали от Вечного Города и неумолимого владыки.
Мгновенно появились и кувшин, и кубки, и тарелки с зеленью и сыром.
Синьор камерарий жадно, точно басурманин в пустыне, припал к кувшину. Микелотто наблюдал за ним с неудовольствием.
– Слюней не напусти, – проворчал он.
Макиавелли поставил кувшин и отдышался.
– Как вы думаете, Микелотто, Хозяин может нас здесь услышать? – шёпотом спросил он.
Микелотто махнул рукой. Лапа у него была грязная, с чёрными ногтями. Каждое утро он подавал Хозяину тазик для умывания, а сам о чистоте как-то забывал.
– Он может услышать нас где угодно, – сказал телохранитель. – Только ему сейчас не до этого. Ему привезли из Нидерландов какую-то особенно мощную линзу, и он теперь наблюдает падение нравов среди сверчков. Хозяин стал любознателен, как Леонардо: тот вечно забывал поесть и выпить, препарируя своих птичек и ящерок. Эта ваша идея со стёклышками была весьма удачной.
– У меня все идеи весьма удачные. Они останутся в веках, – гордо сказал флорентийский секретарь, но уже погромче. – Боюсь, Хозяин даже не заметил неурочного ливня.
– Вот и я боюсь, – Микелотто наполнил свой кубок, а потом, поколебавшись, и кубок сокувшинника. – Я всю жизнь боюсь…
– Довольно долгую жизнь, – заметил Макиавелли и стянул с головы чёрную шапочку. Лысина была мокрой, а кубок в руке дрожал.
– Тем обиднее будет её потерять… За жизнь! – провозгласил дон Мигель и выпил залпом.
Некоторое время они жевали сыр и травку.
– В конце концов, он же ваш кузен… – промолвил Макиавелли. – Вернее – вы его кузен…
– Да, – вздохнул Микелотто. – Но он не расправился со мной отнюдь не по причине кровных уз. Просто ему нужны настоящие, прежние, люди.
– Он быстро воспитает новых, – вздохнул Макиавелли. – Непостижимо верных…
– И непостижимо глупых, – добавил дон Мигель. Шрам на его лице, заработанный в невероятно далёком детстве, побагровел. – Господи, – еле слышно сказал он, но в траттории было так тихо, что слово это показалось флорентийскому секретарю громом небесным, – как мне надоели эти куклы, мнящие себя людьми…
– Да они уже почти люди, – откликнулся Макиавелли. – По сравнению с тем, что было в самом начале.
Рыцарь клинка и пинка невесело хохотнул.
– Да уж, намаялись мы…
– Ну, маялся-то главным образом почтенный Джанфранко, – возразил синьор Николо. – Я прекрасно помню тот день, когда солнце и луна едва не столкнулись прямо у нас над головами.
– Но всё-таки не столкнулись: мерзавец знал своё дело. Ему не хватило уверенности в себе. Прямо как в том анекдоте про хирурга-корсиканца: «А-а, опять нисего не полусяется!» Ну, потерпел бы Хозяин ещё немножко… Да Хозяин его, кстати, и не торопил… Чего-чего, а времени-то было навалом. Его и сейчас навалом.
– А толку? Ведь ученейший подлец избавился от всех соперников во всех видах искусств. Клянусь Вакхом! – воскликнул бывший дипломат и в подкрепление клятвы опять присосался к кувшину, минуя кубок. – Второго такого завистника не было в нашей истории!
– В прежней истории, – уточнил Микелотто. – Любопытно было бы узнать, как там у них, на самом деле, всё устроилось…
– А вот мне не любопытно, – сказал Макиавелли. – Это прошлогодний снег. И даже не прошлогодний. Возврата нет, как не было его и в самом начале. Там мы уже давным-давно умерли и стали добычей хронистов. Ну, меня-то, разумеется, помнят…
– Ну конечно, – развёл руками убийца. – Тамошние правители, поди, вашу книжонку под подушкой держат и прямо с утра, не опохмелившись, листают: «Посоветуемся-ка с Макиавелли!» Э, кувшин-то пустой! Джакопо! Почему у тебя такие маленькие кувшины?
– Это чтобы почаще оказывать вам внимание, почтеннейшие синьоры! – нашёлся мгновенно возникший трактирщик, но в каждой руке его уже было по полной посудине.
– Уши ему проткнуть, что ли? – тоскливо сказал Микелотто.
– Это мой человек, и докладывать он будет только мне! – гордо сказал флорентийский секретарь.
Микелотто заржал от души, обнажая кривые и жёлтые зубы.
– Человек! Се человек! Ну вы и скажете, синьор Николо!
– А что? Он-то родился от отца с матерью, как мы. И ещё неизвестно, какие мысли бродят в его кучерявой башке. Римляне испокон веку были вечные бунтовщики и заговорщики. Ещё со времён Цезаря – того, настоящего…
И синьор Николо заткнулся.
– А наш, стало быть, не настоящий? – усмехнулся убийца. – Может быть, Цезарь Второй?
– Первый! – страшным голосом выкрикнул Макиавелли. – Самый Первый и единственный!
Он даже оглядел пустой зал – все ли слышали?
– Успокойтесь, дорогой. И отчего это все флорентийцы такие трусы?
От оскорбления камерарий пришёл в себя.
– Грех вам так говорить, Микелотто…
– Грех? – дон Мигель опять разразился хохотом. – Что есть грех? Ну-ка, ну-ка? Может, вы зададите этот вопрос нашим кардиналам и епископам? Нашим э-э… дьяволословам?
– Не пытайтесь подловить меня. В конце концов, Мигель, ваши шуточки мне надоели. С кем ещё мы можем поговорить по душам, как не друг с другом?
– По душам… Вы уверены, что она у вас есть, душа-то? Может, вы и крестик на груди сохранили?
– Я сохранил свой блестящий ум, – высокомерно сказал Макиавелли. – И не надо оскорблять флорентийцев. Мы не раз ставили всю Италию на уши. Просто так получилось…
– Это потому, что вы слишком много внимания уделяли всяким побрякушкам, картинкам, статуям… Да вы же резали друг дружку, споря, где стоять мраморному Давиду! Тоже проблема!
– Кстати, он стоит именно там, где указала моя партия.
– Только вот фигового листка он лишён, – мрачно сказал Микелотто.
– Мы все много чего лишились, – вздохнул флорентиец. – Фиговый листок был отброшен заодно со всем лицемерием и ханжеством. Ожидался невиданный расцвет искусств и ремёсел…
– И где же он? Ремёсла – да, расцвели, зато все художники сегодня – не более чем ремесленники… Взять хотя бы этот кубок… Просто жестянка с убогим орнаментом…
– Да вы знаток, Микелотто, как я погляжу! Вы новый Петроний! Новый Джорджо Вазари! Грызите вашего каплуна и не касайтесь возвышенного своими жирными пальцами!
– Хорошо сказано, – заметил убийца и невнятно, по причине набитого рта, добавил: – Да, я не новый Петроний. Я даже не второй синьор Вазари. Но и мне, грубому вояке, ясно, что нет и не будет отныне ни Леонардо, ни Буонаротти, ни Рафаэля, ни Бенвенуто. Бедняга-ювелир ускользнул из моих лап и где-то сгинул…
– Не он один, – напомнил Макиавелли. – А ваша кузина Лукреция? А ваш вечный соперник Лоренцо Берья? А…
– Вот уж не надо! Я простой испанский головорез, и не мне тягаться с маэстро Джанфранко. Вся Инквизиция не может его найти…
– Вот-вот. И ваш земляк Торквемада все свои речи так начинает: «Я простой Великий Инквизитор…»
– А вы уверены, что Джакопо – ваш человек, а не его? – внезапно спросил убийца. – Зарежу-ка я его на всякий случай. Вот найду муху в вине – и зарежу… Как вам, кстати, вальполичелла?
Флорентиец нахмурился.
– Бессмысленный вопрос. Она такая же, как в прошлом году, и в позапрошлом, и тридцать лет назад. Это тогда, там можно было сравнивать вина по годам. А нынче погодные условия одинаковые – значит, и вино будет одно и то же…
– Нет! И нынешний дождь тому доказательство! Мы говорим о пустяках, а на нас надвигается что-то страшное! Вот о чём надобно толковать! Если бы в Риме остался хоть один шарлатан-астролог, он бы непременно заметил, как почти на час замерло в небе солнце! И я уверен, что кто-нибудь в Европе это заметил! А не в Европе – так в Катае или в Великой Тартарии…
– Ну вы скажете тоже… Что-то не встречал я там астрологов…
– Ха! Много вы знаете! А я исходил эти проклятые края вдоль и поперёк! Там уже есть университет! Там уже появились поэты!
– Представляю, – скривился флорентиец.
– Нет, не представляете, милейший синьор Николо! Вы весь свой немалый талант интригана потратили на обустройство Единой Европы – неплохая мысль, согласен. Но этого мало…
– Да бросьте вы! Скоро Тартария вольётся в нашу семью народов. Будет один язык, единая монета… Тогда и с басурманами управимся, и с Катаем… Это ведь моя заслуга!
– Это заслуга вовремя помершего короля Патифона. А нынешнее жалкое существо на тартарском престоле… Можно подумать, что принца воспитывали лесные звери! Он вытирает рот скатертью!
– Некоторые вообще не вытирают, – сказал Макиавелли куда-то в сторону. – И рук не моют.
Убийца побагровел.
– Не пыжьтесь, – осадил его флорентиец. – Я вам нужен. Мы нужны друг другу. И мне плевать на ваши манеры. Вы правы, что-то меняется, и это настораживает. Я всё-таки надеюсь, что Хозяин меня выслушает. Поиски Джанфранко нельзя прерывать ни на минуту. Он заварил эту пасту – пусть он её и жрёт. Без соуса. К слову, Мигель, это правда, что вас в Тартарии избила до полусмерти какая-то девчонка? Да не дёргайтесь, давайте лучше выпьем за взаимоуважение и взаимосохранение.
Но оказалось, что выпить-то уже нечего.
– Джакопо! – взревел Микелотто. – Убери кости и тащи граппу! Сколько можно хлебать твою кислятину?!
Граппа в хрустальных стаканчиках, резко упавшая в желудках на вальполичеллу, оказалась кстати. Бунтарские речи соперников-собеседников причудливо сплетались с верноподданническими.
– Наш мир – машина… – затосковал Макиавелли. – Но это наша машина. И она должна служить нам исправно…
– Не нам, не нам, – поспешно возразил рыцарь клинка и пинка. – Но владыке нашему…
– …А коли машина сломается, – продолжал флорентийский секретарь, – то нас всех затянет в шестерёнки… Все-ех… И его тоже…
– Мы спасём его, – решительно сказал Микелотто. – А значит, и себя. Я вот сейчас же, прямо сейчас, отправлюсь в путь. И притащу Джанфранко в Рим, хотя бы и по частям…
– Пойдём сперва к Хозяину! – воскликнул Макиавелли. – Может быть, он нас выслушает.
– Ему бы лучше не мешать, – неожиданно робко сказал убийца. – Он ведь нас того… запросто… Он такой…
– Непред… Непредсказуемый! – слово это далось флорентийцу с большим трудом. И с ещё большим трудом дались другие слова: – А вдруг он… раскается?
От этой страшной мысли испанец лишился речи. Пришлось ему налить полнёшенький кубок и выпить, хоть граппу и не пьют кубками.
Появился трактирщик и что-то шепнул камерарию. Мессер Макиавелли вздрогнул, поднялся, почти не шатаясь, и бросился к дверям.
Микелотто остался на месте, устремив глаза в одну точку. Губы его беззвучно шевелились, ладони сложились перед грудью.
Добрый подзатыльник вернул его к действительности.
– Ты ещё перекрестись, – сказал вернувшийся Макиавелли. – Теперь нечего размышлять. И некогда спрашиваться у Хозяина. Джанфранко нашёлся.
– Что? – вскинулся убийца. – Где? Когда?
– Прискакал гонец. Мой тартарский проект придётся свернуть. Дело серьезное. Нашёлся и Лоренцо Берья. Твой свинячий кондотьер идёт в Рим.
– Убью, – мотнул головой Микелотто.
– Идиот! Он идёт с головой Джанфранко! И, если он бросит эту чёртову башку к ногам Хозяина раньше нас, нам конец! Мы будем не нужны!
– Перехвачу! – убийца попробовал встать, но не случилось.
– Болван! За ним охотится сейчас вся Европа! Последний мужик знает, что Чезаре в награду за голову маэстро обещал кардинальскую шапку и кое-что ещё, о чём не говорят. То есть исполнить любое желание. Любое – он так и сказал, если помнишь! А какое желание может быть у Лоренцо?
– Понял, – кивнул Микелотто и упал головой в тарелку.