1

… – Однажды мастер Хакуин спустился с горы Тодасё и отправился с чашкой для подаяний в ближайшее селение, где постучался в первую попавшуюся хижину. Старая хозяйка отворила, и мастер быстро выставил ногу, чтобы она не закрыла дверь. Старуха обозвала Хакуина дохлой жабой и отказала в милостыне – самой-де жрать нечего. Но тут Хакуин внезапно задумался над смыслом прихода Дарумы с Запада и как бы застыл. Злая бабка повторила свой отказ. Мастер оставался неподвижен. Так повторилось несколько раз. Наконец рассерженная старуха взяла метлу и что было сил треснула пришельца по голове. Хакуин потерял сознание и упал, но поднялся с земли уже совсем другим человеком. С тех пор мастер то и дело отправлял своих учеников в ту хижину, говоря, что злая старуха одна во всей Японии правильно понимает дзен. Некоторые, впрочем, утверждают, что это произошло с мастером Уммоном, но не один ли хрен, то есть васаби? И кому я всё это говорю? Кто бы откликнулся, если слева одна тайга и справа одна тайга, а впереди и за спиной – просека высоковольтной линии, поросшая иван-чаем и малиной? Ягоде был ещё не срок, а лиловые цветы в обрамлении неряшливого пуха имелись в изобилии.

А в небе над просекой неторопливо плыл навстречу мне очередной Град Небесный о двенадцати вратах…

Кажется, внешний мир остался прежним…

Я сидел на бетонном основании опоры и отдыхал.

Отдыхала и сама опора: не висел над головой непременный гул электронов, силком перегоняемых к потребителю, не слышно было никаких потрескиваний, а один провод вообще бессильно повис, перебитый метким выстрелом. Изоляторы тоже были расстреляны неведомыми охотниками и засыпали землю фарфоровыми осколками.

– Энергия без проводов! А-ба-жаю! До чего дошла наука! – восхитился я – опять-таки вслух.

Чистая и сухая портянка есть высочайшее достижение цивилизации, данное нам в ощущениях. Я снова похвалил себя, что захватил «сменку», – дорогой не раз пришлось брести по снегу, который и не думал таять на северных склонах.

Холодная ночёвка тоже обошлась – в горле не першило, не ломило суставы.

Я сидел, прислонясь к нагретому железу опоры, здоровый и счастливый. Не сбылись прогнозы Панина, не завёл меня в дебри топографический идиотизм. Есть просека – можно выйти к людям. Куда только ближе – вперёд или назад? Разберёмся…

– Кто бы ещё подвёз! – безнадёжно возмечталось мне.

Но ходили здесь разве что вездеходы ремонтников, да и то давненько – опору уже сто лет не красили в алюминиевый цвет.

Итак, я самоутвердился и задремал. Но снилась всякая дрянь, что приходит обыкновенно в короткие дневные забвенья, – экзамены, погони, чувство вины, реформа образования… Снова объявились привязавшиеся давным-давно строчки из единожды услышанной баллады: «Ты обманывал нас, францисканский монах, – вечной жизни теперь не бывает…» О чём была эта баллада, что за францисканский монах, отчего теперь не бывает вечной жизни – я уже запамятовал, но обрывки то и дело всплывали в сознании.

Наконец передо мной открылся чёрный провал в скалах, а из пещеры с рёвом вылезал дракон, окутанный клубами вонючего синего дыма.

Дым валил такой густой и настоящий, что я закашлялся и проснулся.

Дракон был ярко-оранжевый, огромный, он длился и длился, словно имперский звёздный крейсер из давней кинопародии. Вдоль драконьего бока тянулась чёрная готическая надпись: «Герцогиня де Шеврез».

Кто осмелился выкрасить огромный ракетный тягач в неуставной цвет и наречь его именем французской интриганки, которая то ли жила, то ли не жила лет четыреста назад?

Смельчак сидел в широкой водительской кабине и явно радовался чужому человеку. Был это брюнет средних лет, седоватый, с тёмным лицом в причудливых усах. На голове водилы сияла «крабом» форменная щегольская фуражка, из-под кителя с погонами выглядывала тельняшка. Только вот китель был не флотский…

Когда я подошёл поближе, дверь открылась, и странный моряк кивнул подбородком на скобы лестницы.

– Алала, охотничек! Хотя карабин, борода, оставить придётся, – сказал водила. – Я же без ракеты езжу – и ничего!

– Здравствуйте! – неуверенно сказал я – вспомнил, что именно так надо начинать разговор с людьми. Какая такая «алала»? – Карабин зарегистрирован, разрешение имеется, а что «сайга» на «акээм» смахивает, так я не виноват. Хороший карабин, дорогой, с прибамбасами. Начальство мне голову снимет, – добавил я на всякий случай.

– Психи разбираться не будут – «калаш», не «калаш», – сказал водила. – Они тебе голову снимут помимо всякого начальства. Они же дикие. Они же и без карабина расстрелять могут.

– Тогда какой смысл? – сказал я. – А вещь хорошая…

– Смысл такой, что могут и не расстрелять, – пояснил водила. – Хотя вещь и вправду хорошая… Слушай, ты его разбери да положи в рюкзак, у тебя рюкзак подходящий, а я твоё добро в каптёрочку спрячу. У меня там чёрт ногу сломит. Это же казарма на колёсах. Может, и не найдут, а просто так пустят в расход, от нечего делать…

– Да какие психи? Кто им позволил? – воскликнул я.

– Ну, психи, черти то есть… Совет Безопасности ООН – слыхал про такой? Контингент Сил Милосердия. Или ты из староверов? Вон как зарос… Ладно, сховаю я твою пушку, а там уж как получится… Может, и не встретим мы никаких психов…

С этими словами водила вылез из кабины. Помимо кителя на нём были галифе с лампасами, а за голенищем сапога торчала нагайка.

– Моряк в седле… – восхищённо сказал я.

– Совмещаю, – ответил водила. – Я же вольный. Ни к какому банку не приписан. Капитан торгового флота Денница Светозар Богданович к вашим услугам! В Крайск?

Ну да, ну да. Я, конечно, не надеялся, что первый встречный окажется Иваном Ивановичем Ивановым, но Светозар Богданович Денница – это, знаете, зашкаливает…

– Туда, – еле выговорил я. – А я Мерлин Роман Ильич. В настоящее время… без определённых занятий.

– Ну, я тоже на временном отдыхе, – сказал капитан Денница. – Давай рюкзак. Слава богу, есть где спрятать. Без ракеты-то я тут такого нагородил – салон-вагон правительственный!

Он взял рюкзак, снова поднялся на подножку и скрылся в недрах своего салон-вагона. Потом вылез и жестом пригласил меня в кабину.

– Вместе веселее! – объявил он.

Вместе и вправду стало веселее. Я-то боялся, что вовсе отвык в последние месяцы от собеседников, но капитан говорил за двоих и более.

– При немцах лучше было! – воскликнул он, когда двигатель взревел. – У немцев порядок – вот это можно, а это ферботен. Так нет же, нашлись умники, решили, что германские черти в России есть историческая бестактность. Заменили немцев на психов. А психам – им что? Они свою родную Индиру Ганди замочили и не поморщились, что им русский человек! Ничего, наши ребята сейчас небось в какой-нибудь Гонделупе вот так же народишко бекарасят! Силы Милосердия – это, знаешь…

Что он несёт? Может, «трава» крепка, «колёса» наши быстры?

Но покойная Индира Ганди кое-что прояснила в моём бедном сознании.

– Сикхи! – радостно вскричал я. – Сикхи, а не психи!

И тут же снова сник – что делают сикхи в Сибири, пусть даже в такой жаркий день?

Конечно, задумался-то я вслух.

– Нет, борода, ты точно старовер! – воскликнул капитан Денница. – От этих сикхов совсем продыху нет! – он хихикнул. – Они зимой прибыли, в самые морозы, на Крещенье. Помёрзло их – несчитано! Потом догадались, пристроились к одиночкам да разведёнкам, вот и выжили… Теперь лютуют, стреляют во всё, что движется. И не возрази – в Комиссии сказали: если вам сикхи не хороши, вообще чертей-хохлов пришлём, тогда узнаете… Ты, борода, полный мракобес – не стесняйся! Я же знаю, что вы газет не читаете, радио не слушаете, чужими людьми брезгуете…

– Да нет, я не старообрядец, – сказал я и вроде даже устыдился этого. – Я… Я в их деревне жил, песни записывал…

Врать было стыдно, говорить правду – бессмысленно…

– Песни он записывал! – засмеялся капитан. – Солнце всходит и заходит! Ладно, Светозар Денница на тебя стучать не станет. С Дону да с моря выдачи нет. Аусвайс у тебя в порядке?

– В порядке, – поспешно заверил я. – Только паспорт я не менял, может, вы и вправду на биометрию перешли?

Я достал из внутреннего кармана книжицу цвета запёкшейся крови. Денница недовольно глянул и сказал:

– Разве это паспорт? Фуфло это, а не паспорт! Нынче у законопослушного гражданина Земли вместо паспорта чвель!

– Какой чвель? – испуганно спросил я.

– Вот же темнота! – досадливо сказал капитан. – Теперь каждому гражданину выдают после генетической проверки чвель. Он тебе и аусвайс, и брачное свидетельство, и санитарная книжка, и военный билет, и водительские права…

Водила полез в бардачок, вытащил какую-то бирку на шнурке и сунул её мне.

Я полез в карман, вооружился очками и стал рассматривать чвель.

Это была костяная на вид и пластмассовая на ощупь желтоватая пластинка неправильной формы с закруглёнными краями. Пластинка была разрисована продольными и поперечными линиями, концентрическими кругами, примитивными человеческими фигурками и многоногими рогатыми зверями. Более всего чвель походил на варварский амулет вроде чуринги австралийских аборигенов.

Последние слова я, как оказалось, опять произнёс вслух.

– Правильно! – сказал Денница. – Как раз в Австралии сохранились несколько подлинных натуральных чвелей из лопаточной кости арида. Мой-то, конечно, из пластика, как у всех людей. Аридовый чвель простому человеку нипочём не полагается! Разве что чудом…

– И что всё это значит – кружочки, человечки?

– Это – мой жизненный путь, полный приключений и опасностей! – гордо сказал капитан Денница. – А также генетическое свидетельство. Если хочешь знать, я из клана Синего Лена с небольшой примесью этих… как их… лузоргов, что ли… Это и по причёске видно!

Капитан снял фуражку и повернулся, как мог, ко мне затылком. На затылке волосы были поделены на несколько хвостиков, наподобие оленьих. Где-то я видел такие хвостики, только вспомнить не мог… И странное родимое пятно где-то видел…

– В Крайске первым делом к парикмахеру пойду, – сказал Денница. – Надо готовиться, блюсти традиции. А то я тут в тайге с вами совсем одичал…

«Первым делом к психиатру тебе надо», – чуть не ляпнул я, но произнёс только:

– Да, большие у вас перемены, совсем я от жизни оторвался…

Потому что не пешком же идти! Да пора бы уже и привыкнуть к тому, что тихим и безобидным безумцам дозволено жить среди нормальных людей. Но сколько их нынче осталось, нормальных-то?

Неугомонный мой язык всё же повернулся спросить:

– А что, неужели наши должностные лица в этих чвелях разбираются?

– Уес! Ты не поверишь – даже милиция! Они на специальных курсах обучаются. Менты, конечно, в наших чвелях видят только негатив – судимости там, алименты, кредиты невыплаченные… Или что зачат постом…

Я вздрогнул.

– Понятно, чвель при предъявлении лучше в купюру завернуть, тогда и будет он хороший, позитивный…

Видно, до бескорыстных ментов даже шизофреники не додумались ещё…

«Герцогиня де Шеврез» между тем неуклонно продвигалась вперёд, сминая заросли иван-чая.

– Пух этот холерный всё время решётку забивает, – пожаловался капитан. – Надо же было к цвету подгадать…

– Двадцать километров делаем, – сказал я, чтобы отвлечь водилу от навязчивых идей. – Неплохо.

– Можно и все тридцать, но лучше не рисковать.

С этими словами Денница притормозил, достал из того же бардачка трубку и набил её. Я хотел было предложить свою помощь, но трубка каким-то образом задымилась сама, словно в неё был встроен и прикуриватель.

– Сам-то не смолишь? – спросил капитан.

– И не смолил, – сознался я.

– Счастливый, – сказал Денница. – А мне-то в городе каково! Седой, да ещё и задымишь, по привычке, на улице… тут тебе и кранты! Уес! Или антиникотиновый патруль, или сопляки-отморозки… Не отравляй, падла олдёвая, нашу юность! И забьют до смерти… Если потерпевший курил – считается смягчающее обстоятельство…

– Светозар Богданович, а где вы капитанили? – с подчёркнутой вежливостью спросил я – всё с тем же намерением вернуть собеседника к реальности.

– На северных реках в основном…

– А куда ходили?

– Плавали и в Мангазейск, и в Юрлу, и в Черединку… Только недавно в Крайск перебрался.

Слово «плавали» меня несколько напрягло.

– Речной волк, значит?

– Уес! Речной волк, – тряхнул сивой чёлкой Денница и выпустил клуб душистого дыма.

– Это хорошо, – неизвестно почему сказал я. – А как называлось ваше судно?

– Дизель-электроход «Механик Гаврилов» класса «река-море-река», – гордо сказал капитан. – Полста узлов давали!

«Полста узлов» я покорно проглотил и спросил только:

– А кто такой механик Гаврилов?

– Вот же темнота чалдонская! – рассмеялся речной волк. – Механик Гаврилов – это второй или третий муж актрисы Людмилы Гурченко!

– Вопросов нет, – поспешно заверил я, хотя вопросов было навалом, и сыпались они, как из худого мешка: – А отчего же китель не морской? И нагайка?

– Так я же ещё и капитан Алдинского казачьего войска! Корни мои на Дону, вот я к местным и приписался…

– Вы говорите «капитан» – в смысле есаул?

– Ну дак уес… в смысле… Он самый… Да брось ты, борода, выкать! Тут у нас не выкают! Казаки мы самые коренные, шашкой вскормленные, в седле лелеянные, не сомневайся!

– Ну ты, мужик, даёшь! – снова не удержался я от провокации.

Но есаул Денница и на «мужика» не обратил ни малейшего внимания – как и большинство нынешних самозваных станичников. А-ба-жаю! Коренной казак поучил бы оскорбителя нагайкой…

– А что? Мой жизненный путь был сложен и противоречив…

Для меня так слишком сложен, подумал я, а вслух сказал:

– Что-то меня в сон клонит…

– Э! Я тебя для чего – спать сюда посадил? – возмутился водила. – Я тебя посадил, чтобы ты сам мне спать не давал, а то заеду куда-нибудь промежду сосен, тогда узнаешь!

– Да разве этой казарме на колёсах что-нибудь сделается? – сказал я восхищённо.

– Уес, машина – зверь! Чистый Ларошфуко! – согласился Денница. – «МАЗ» семь девять ноль семь, и обошёлся он мне, ты не поверишь, в ящик спирта. Главное – вовремя выставить! Из самого Алдинска перегоняю – на баржу не взяли, представляешь? Ни за какие бабки. Сэкономил… Зато тюнинг влетел в копеечку. Я сперва-то собирался на платформе металлолом возить, вот эти самые опоры, да какая-то сволочь в Крайске для этого дела дирижабли приспособила…

Уж я-то знал, кто эта сволочь. Жива, выходит, «Фортеция»! А Панин – сукин сын. Лишь бы с ним ничего не случилось – башку оторву…

– А теперь?

– А теперь туристов буду по тайге катать. Знаешь, сколько сейчас в Крайске иностранцев?

– А как же ЛЭП? Как электричество передают?

– Борода, я же тебе не электрик! Значит, передают как-то, проводок у них такой тоненький, нанохренический, что ли, без потерь прямо к потребителю. Или под землёй… Как ещё сказать? Ты вроде грамотный. Сколько же ты годков в тайге сидел? Ладно, ладно, это твоё дело. Но неужели нынче на зоне политинформации нет или как она там у вас называется?

Я развёл руками. Вот доставит он меня прямо в ментовку… Денница Светозар Богданович…

– Ну, не в бегах я, не в бегах! Был бы я в бегах, так давно бы тебе заточку в бочару пристроил и сам рулил. Учёный я. Историк…

– На зоне кого только нет, – покосился Денница. – Учёный… Я вот даже патентоведа одного там знал… – и осёкся.

Я хлопнул его по плечу и понимающе расхохотался, перехватив инициативу:

– Не боись, капитан! Прорвёмся! Не такие зароды метали! Но всё-таки зря ты карабин убрал. Раньше здесь, помнится, медведей было полно. Да какие ушлые! Сюда, на ЛЭП, из города по малину ездили. Так медведь подождёт, пока бабы полные вёдра да короба наберут, а потом встанет на дыбки и выйдет. Бабы всё побросают – и бежать. Он же спокойно ягоду из вёдер выгребает лапой и жрёт. А короба грызёт вместе с фанерой – это ему как пирог с малиной…

– Ты, выходит, крайский?

– Выходит, так.

– А чего в тайгу полез?

Сказать я ему не сказал, а вспоминать начал. И вдруг понял, что думаю о себе как о совершенно постороннем человеке… Словно тот мужик из анекдота, что перед исполнением супружеского долга колотится башкой об стену и приговаривает: «Чужая, чужая, чужая…»

 

2

…Было бы непросто объяснить капитану, зачем Мерлин полез в тайгу.

Неприятности начались прямо с нового учебного года.

Мерлин стоял возле доски и с помощью указки пытался внушить студентам, что «боярские дети» – вовсе не дети бояр.

Дверь приоткрылась, и в аудиторию просунулось востренькое лицо мадам Бедокур – секретарши проректора.

– Роман Ильич! Заканчивайте! Сейчас тут встреча с владыкой будет! Никому не расходиться!

Мадам Бедокур принадлежала к особому типу секретарш – такая на вид, чтобы ни жена, ни люди и подумать не могли чего худого. Однажды вечером в парке её хотели изнасиловать какие-то хулиганы, но побоялись. Поэтому ей оставалось только совращать самых слабых духом истфакеров.

– Анна Прохоровна! – взвился Мерлин. – У меня ещё целый академический час!

Студенты недовольно загалдели – они были согласны даже на владыку, лишь бы не на Русь пятнадцатого века. Истфакеры в основном были платные, так что Мерлин читал для немногих. Но этими немногими он дорожил.

– Вы будете объясняться с Петром Кузьмичом! – пригрозила мадам Бедокур и пропала.

Но Пётр Кузьмич так и не появился – видно, учёл тяжёлый мерлинский характер и подыскал иную аудиторию.

На другой день строптивого преподавателя вызвал декан Прянников и сказал:

– Ты зачем, Рома, нас подставляешь? Зачем, не побоюсь этого слова, противопоставляешь? Мало того, что на учёном совете вы владыку на докторскую степень опрокинули, так ты ещё демонстративно…

– Тогда бери его в штат и дай часы! – рявкнул Мерлин. – У нас не Сорбонна времён Абеляра, и философия пока что не служанка богословия!

– Какая философия? Ты же историк!

Насколько хорошим и свойским мужиком был Прянников в поле, на раскопках, настолько же мерзкий вышел из него администратор.

– Не Сорбонна… Вот и очень плохо, что не Сорбонна, – сказал декан. – Кстати, поступила рекомендация – вычисли среди своих студентов тех, которые зачаты постом.

– Чем? – не поверил Мерлин.

– Постом, – смутился Прянников. Способность смущаться у него ещё сохранилась, хоть и остаточная. – Возьми в кадрах все даты рождения и отсчитай назад девять месяцев. Потом возьми церковный календарь и сопоставь. Великий пост отметь особо…

– Заче-ем? – простонал Мерлин.

– Кто бы знал? Так надо, и всё.

– Отчислять будем детей греха? Даже платников?

Декан замахал ручками:

– Об отчислении пока речь не идёт. Просто отметь.

– Добро, – сказал Мерлин. – А вычислять по старому стилю или по новому? И как быть с семимесячными? Погрешность-то серьёзная! Неужели – «Недоноски, поднимите руку?»

Прянников глубоко задумался. Таких тонкостей он себе и представить не мог – у них в нижнем палеолите привыкли иметь дело с десятками тысяч лет, а не с жалкими неделями.

– Вечно ты всё усложняешь и, не побоюсь этого слова, опошляешь, – сказал он наконец. – Почём я знаю? Сказано – духовность повышать… И ещё сказали – абортов у нас много. И вообще студенты уже внаглую на занятиях кокс нюхают…

– У меня не нюхают, – высокомерно сказал Мерлин. – И абортов не делают. Во всяком случае – на занятиях…

– Ну, как знаешь, – грозно сказал Прянников. То есть это он думал, что грозно. На самом-то деле – противно пискнул.

Потом выступил Мерлин на учёном совете – именно что «выступил». После этого на него стали коситься успешные коллеги и набожные студенты. А сочувствующие шептали: «Рома, не трожь святое – вонять не будет!»

Дело шло к увольнению.

Но это была ещё не беда, а жалкое предвестие.

Дня через два поздно вечером в одинокое жилище Мерлина приехал Панин Сергей Петрович. Не побрезговал великий Лось, не пощадил драгоценного своего времени.

– Какими судьбами такие люди? – обрадовался Мерлин.

– Засада, Колдунович, – сказал Панин и, не раздеваясь, прошёл в гостиную. Там он с трудом втиснулся в кресло. По пути умудрился своротить какую-то тумбочку – даже в опустевшей после хозяйского развода квартире не хватало ему простора. Зазвенело нечто хрупкое.

– «То были люди-гиганты на конях-исполинах», – грустно процитировал Мерлин.

– Дошутился уже, хорош, – сказал Лось.

– А именно?

– Дело на тебя завели, – сказал Панин. – Мутота полная, но не отстанут. И у меня разрулить не получилось. Кому-то ты, крыса кабинетная, на хвост наступил. Ломехузе какой-то, мать их Софья. Чего тебе не сидится? Вечно я вас из всяких заморочек вытаскиваю… Если бы просто ментовка…

– А в чём дело-то?

– Хищение государственного имущества в особо крупных размерах, совершённое с группой лиц, – значительно сказал Панин, запалил сигару и глазами поискал пепельницу, коих у хозяина сроду не водилось. Поэтому пепел пришлось ему стряхивать в горсточку.

Мерлин растерялся.

– Сохатый, да это вроде не по моему профилю…

– Ну, не знаю. Статейку в «Крайском вестнике» тиснул? Тиснул. Вот и прицепились. Нашли статейку на твою статейку… Не любят тебя, Рома, ой не любят…

– Бред, – сказал Мерлин. – Все мои газетные публикации посвящены героическому прошлому родного края…

– Ты же всегда говоришь, что есть, мол, вечные ценности, – сказал Панин. – Значит, есть и те, кто вечно их расхищает… Боком нам выходит твой золотой пароход…

Роман Ильич застонал.

Действительно, два года назад он написал обширную, на три номера, статью, посвящённую известному эпизоду Гражданской войны в здешних местах.

Дело было в начале лета 1918 года, когда колчаковцы и белочехи тормознули триумфальное шествие Советской власти. Большевикам пришлось сворачивать дела. При этом коммунисты города Крайска были сильно отягощены добром, награбленным у замученных местных буржуев. Отважные экспроприаторы погрузились на пароход «Красный Лоэнгрин» (бывший «Штурман Дальберг») и устремились вверх по реке к Северному Ледовитому океану, дерзко мысля добраться до Петрограда. Молодой генерал Преображенский организовал погоню. Беглецы то ли не управились с командой, то ли у них уголь кончился – только загнали они судно по высокой воде в один из притоков могучей Алды, а сами разбежались. Вылавливали их казаки по всей лесотундре с помощью тунгусов и старообрядцев. Сокровищ при комиссарах не нашли.

Притоков Алды, речек в основном односложных, существует великое множество: Ыть, Кут, Лядь, Семь, Тын, Быр и так далее… Пойманные комиссары были люди не местные, а капитана с командой они, надо полагать, расстреляли в приступе праведного пролетарского гнева. Допрашивать заезжих большевиков было бессмысленно, для них все речки на одно лицо, да вскоре и некого стало допрашивать: по прибытии в Крайск казаки порубили почти всю компанию шашками – вероятно, в приступе гнева неправедного – прямо на причале.

«Красный Лоэнгрин» стал местной легендой наряду с «золотом Колчака» и «сундуками Каппеля». Именами зверски зарубленных комиссаров назвали улицы и школы, а пароход, считалось, в воду канул… Искали, конечно, но начальство менялось, болтливых и любопытных отправляли на Север, добывать иные, полезные ископаемые сокровища, документы терялись, история переписывалась…

Только настырный Мерлин, добравшись до запретных ранее архивов, сопоставил старинные лоции с предсмертной запиской «красной девы» Доры Кривой, мемуарами выжившего черноморского матроса Довгомуда и воспоминаниями штабс-капитана Баумгарта, очутившегося аж в Аргентине, – и, предположительно, вычислил местонахождение злосчастного «Лоэнгрина». Сам он искать сокровища, конечно, не собирался, а Панину и прочим было не до того. Но власти озаботились, послали группу надёжных людей. В те дни халявные деньги всем кружили головы…

Пароход действительно обнаружили в указанном месте. Он лежал на боку, сквозь ржавые рваные дыры прорастал тальник. Котёл был взорван. Нашли и несколько скелетов. Только вот драгоценностей не было – ни цепочки, ни перстенька, не говоря уже о слитках…

– А мы ведь в ту пору как раз приподнялись, – напомнил Панин. – Ну вот по-ихнему и выходит: кто пароход просчитал, тот и товар взял…

– А если бы мы разорились? – спросил Мерлин.

– Ещё хуже – сказали бы, что следы заметаем…

– Бред, – повторил Мерлин. – Любой эксперт…

– Эксперт будет не любой, а какой надо эксперт, – сурово сказал Панин. – Такой, какой докажет, что ты ещё пятьсот миллионов налогу зажилил. Из твоих же коллег экспертов найдут туеву хучу. Ты что, не врубился? Они если вцепятся, то уж не отстанут. У них честь мундира. То ли не знаешь? То ли в первый раз? Дело Охлупина помнишь? Замяли, конечно, потом, а здоровья-то не вернёшь. Тоже поначалу думали – бред…

– Будем переживать неприятности по мере поступления, – сказал Мерлин. – А что Сказка говорит?

Дима Сказка был главным юристом в панинской фирме.

– Сказка говорит – если бы обвинение было обоснованным – он бы повоевал. А если такой абсурд – значит, дело решённое…

– Совсем оборзели… – сказал Мерлин.

– На самом деле они не под тебя копают, потому что с группой лиц, – мрачно сказал Панин. Его бульдожья физиономия налилась кровью. – Они под меня копают, под «Фортецию». Дирижаблями Европа заинтересовалась, так и заводишко мой кому-то понадобился… Разорят они фирму, и пойдёт Сергей Панин по Руси торговать с лотка фаллоимитаторами…

– Тогда каким же образом…

– Очень просто! Прессовать тебя будут по всем пунктам, пока ты на меня не покажешь.

– Да что я могу показать?

– Всё! – рявкнул Панин. – Всё покажешь! Ты, Колдун, не борец и сам это знаешь. Но они любого борца сломают. Ты же там не выживешь, мать их Софья. Ты же у нас тонкая натура, творческая. Ты же после этого жить не сможешь – удавишься! Линять тебе надо, пока не поздно. Уматывай хоть к Ленке под предлогом воссоединения семьи. Визу канадскую я мигом сделаю…

– Нет, разумеется, – сказал Мерлин. Но отметил про себя, что как раз такого ответа Панин и ждал.

– А если… Ну, симулируешь рецидив… Жалко, мы на видео не сняли твои художества. Но ты же и до сих пор считаешь всех спятившими, кроме тебя…

– В психушку по новой не лягу! Сам бы там покантовался!

– Тогда просто уезжай! Я тебе кредитные карточки выдам, у тебя действительно деньги есть за рубежом! И не гляди так! Я же о вас, дураках, забочусь! Вы же как дети! Купишь домик в Ницце и живи тихонько. Там нынче полно таких гавриков…

– Гавриков? – взвился Мерлин. – Ты меня равняешь с этими… с этими… – и задохнулся.

Панин погасил сигару метким плевком и спрятал вместе с пеплом в карман старенькой дублёнки. Не при параде был Панин, да и приехал наверняка на старенькой «девятке». Светиться не желал.

– Ладушки, – сказал Панин. – Тогда так. Есть у меня для тебя непыльная работёнка… Кстати, пока не забыл: как это понимать – зачатые постом?

 

1

…Переночевали с большим комфортом – в супертрейлере «Герцогини» места было много. И лежанка нашлась, и душ имелся, и даже биотуалет, который капитан Денница позорно обозвал «сортиром» вместо «гальюна». И поужинали сытно. От спиртного я отказался, чтобы не развезло с отвычки.

– Повезло тебе, что не куришь, – сказал Денница и разжёг неведомым образом свою трубку.

– А что?

– В городе бы мигом отучили… А, да я уже говорил… Видно, Альцгеймер приветики посылает…

Уж не поминал бы Альцгеймера! Беда с этой памятью. Постоянно приходится проверять. Ну да, ну да; допустим, «Семеро против Фив»: Полиник, Тидей, Адраст, Амфиарай, Капаней, Гиппомедонт, Парфенопей… Помню!

Вскоре «Герцогиня» величаво поползла по просеке, поливая окрестности щедрым сизым дымом («Что горело – то и залил!» – развёл руками хозяин).

Наконец пошли места, мне знакомые. На берегу вот этой речушки я, двенадцатилетний болван, оставил после привала мыло, и отец впервые в жизни обматерил любимого сыночка. А выражаться у нас в доме было не принято…

– Когда-то я здесь харьюза ловил, – с удовольствием вспомнил я. – Прямо на себе хлопнешь паута – и на крючок. И рыба непуганая была. Монтажники научили меня её сырой лопать. А потом стройбатовцы запрудили речку бульдозером. Пруд спустили, харьюз весь остался хвостами бить по грязи. Не столько сожрали, сколько сгноили…

– Пацаны же были, вечно голодные, – оправдал давних стройбатовцев капитан. – Значит, знакомые места?

– Бывал, – сказал я.

– И до города сколько осталось?

– А вот до следующей опоры доедем, я номер посмотрю, – сказал я, вовсе не уверенный, что вспомню давнишнюю нумерацию.

Этого и не потребовалось. Не было на опоре не только номера, но и самой опоры не было. Срезали её под корень. Из бетона печально торчали обезглавленные анкерные болты.

– Вот так, значит, они мне всю коммерцию испоганили, – горько сказал капитан Денница. – Дирижабли, видите ли… Ничего, я всё у себя внутри переоборудую – золото, бархат, лепнина, сауна, девки, – пойдёт турист, никуда не денется. Они, пока в лайне ждут, скучают! А деньги им там ни к чему… О! Я им экскурсии по старым лагерям устрою! Уес! Пусть напоследок полюбуются на рашен ГУЛАГ и порадуются, что они иностранцы!

– Да уж, – вздохнул я. – Праздник любования цветущей зоной…

От зоны естественным образом перешли к армейской службе. Я ничего особенного поведать не мог по той причине, что служба была скучная и секретная («Вот там тебе мозги и облучили!» – уверял Панин). Секреты же некоторые следует хранить при всех режимах. Не потому, что я такой уж патриот Союза, а… Потому что. Извините, так воспитан.

Зато капитан Денница, судя по рассказам, служил во всех родах войск и во всех воинских званиях одновременно. Мало того, он ещё оказывал всем желающим посильную интернациональную помощь на пяти пылающих континентах. Наконец Светозар Богданович добрался до щемящего эпизода своей героической гибели вместе со всей ротой в душманской засаде под ангольским городом Окаванго – и надолго замолчал, ища выход из онтологического тупика.

И таки нашёл:

– А всё почему? Потому что в Союзе порядка не было!

И раскрутился обычный разговор о судьбах незадачливой страны – как водится, до хрипа, до крика, до взаимных обвинений и перехода на личности.

… – А чего же ты тогда Сталина на лобовом стекле приклеил? – выставил я очередной аргумент.

– Где же это Сталин? – возмутился Светозар Богданович. – Ты глянь-ка глазами! Вам уже Сталин повсюду мерещится, торговцы отечеством! На воре шапка горит!

Я достал очки и вооружился. Уверен был, что портрет именно сталинский, других водители не признавали – в знак протеста против всего на свете.

Солнце пробивало насквозь небольшой постер, усеянный по краям желтоватыми пятнами клея. Просвечивала же и вправду не усатая физиономия, а обрамлённое бородой узкое лицо (лучше сказать – лик) с громадными скорбными глазами. Так некогда мадам Блаватская изображала Учителей Человечества.

– В католических странах дальнобойщики тоже Христа да святых прилепляют, – сказал я.

– Типун тебе на язык! – обиделся Денница, словно я обвинил его в порнографии. – Борода, не грузи меня своей простотой! Это же Бодаэрмон-Тирза! Ты заметил, что мы ни единого колеса не пропороли? И не пропорем, потому что фотка – заряженная!

– Очередной индийский гуру, – сказал я. – Свами Снами Сатананда. Сколько их было!

– Сам ты гуру! – обиделся речник-есаул. – Что бы мы без него делали? Сидели бы, как мыши под веником, да ждали, когда нас блуждающим астероидом Бриареем накроет!

Я знал, что спорить с неофитами тоталитарных сект – дело последнее, поэтому сказал:

– А-а, Тирза! Тогда конечно. А ты знаешь анекдот, как папа подарил грузинскому мальчику золотой пистолет с брильянтами?

И рассказал этот довольно старый анекдот, и еще десяток вдогонку. Нет, ничего не изменилось в этом мире доверчивых дураков и бесстыжих проходимцев! Сами всё врут и сами всему верят. Крэмы они заряжают… Ты обманывал нас, сумасшедший певец, ниоткуда никто не вернётся…

 

2

…Вместо креста или ладанки Серёга «Лось» Панин носил на шее заламинированный для сохранности кусочек клеёнки из роддома. На бирке чернильным карандашом было написано: «Панин мальчик 6700». Тогда никакой книги Гиннесса в России не полагалось, но и без Гиннесса могучий младенец вырос в гиганта.

Гигант познакомился с Мерлиным на природе, когда обоим было лет по восемь, а Панины переехали в Крайск из какого-то дальневосточного гарнизона.

Дело было в пригородном бору, куда весь город выезжал на выходные. Серёжа Панин стоял возле огромного муравейника и увлечённо на него мочился, вызывая панику среди шестиногого населения.

– Мальчик, что вы делаете? – послышался за спиной тонкий, но строгий голосок.

Малолетний детина оглянулся. Позади него стоял явный зачуханец-зубрила (слово «ботаник» употребляли тогда только по прямому назначению) в вельветовых брючках-гольф и смотрел на Панина, как грозный родитель-майор.

Панин смутился и мигом заправил хулиганское своё хозяйство в шаровары.

– Мурашей обоссаю… То есть обоссовываю, – признался он вместо того, чтобы тут же накостылять этой самозваной Мальвине.

– А знаете ли вы, мальчик, что муравьи берегут лес от вредителей? Знаете ли вы, что они гораздо умнее людей? Знаете ли…

В следующие полчаса одуревший Серёжа Панин узнал, сколько видов муравьёв существует на земле, как они размножаются, как воюют, как заботятся о потомстве и культивируют грибы, как выращивают и пасут молочную тлю, как прокатываются огненной волной по джунглям, уничтожая всё живое, какая у них дисциплина и специализация, какие друзья и враги. Особенно потряс его хитрый жучок-ломехуза, что забирается в муравейник, дурманит обитателей особой жидкостью, а потом безнаказанно жрёт муравьиные яйца.

– Вот ведь суки драные, мать их Софья! – осудил он жучка. Образ же ломехузы навсегда вошёл в панинское сознание как символ самой распоследней ссученности.

Да к тому же зубрила умудрился в своём научном сообщении обойтись без единого связующего русского слова!

Панина считали тупым и учителя, и родители, но тут он сообразил, что такое Рома Мерлин и сколько из этого Ромы выйдет пользы.

Поэтому он страшно обрадовался, когда по осени они с зубрилой оказались в одном классе. А родители Мерлина страшно обрадовались, что у сына появился наконец-то друг.

С тех пор Мерлин стал для Серёжи Панина и учебником, и справочником, и арифмометром, и логарифмической линейкой (ни калькуляторов, ни компьютеров ещё не было в ту пору, и как-то обходились), и счастливым билетом, и наперсником, и наставником. А Панин был для Ромы и телохранителем, и крепостным дядькой при барчуке, и консультантом – по жизни и по девушкам.

Тогда Мерлин и получил прозвище Колдун – за безошибочные, по мнению профанов, прогнозы. Про короля Артура и его команду в те годы слышали немногие…

Юность их развела, но не навсегда.

Панин унаследовал от папаши не только «мать их Софью», но и солдатскую закваску, пошёл в военное училище и стал вертолётчиком, потому что, несмотря на габариты, мечтал летать.

Налетался он вволю. Над Гиндукушем, над Хайберским перевалом, над долиной Пяти Львов, над Кавказом…

Мерлин отслужил в хитрой своей части и продолжил образование по гуманитарной линии. Панина ему здорово не хватало. Гонор-то остался, а драться было некому.

Долгой вышла разлука. Многое в неё вместилось – целая эпоха.

С приходом нового времени оказалось, что ни военные вертолётчики, ни мирные историки никому больше и на фиг не нужны.

Встретились друзья случайно, в гнусной парковой забегаловке, окружённые толпой таких же растерявшихся и матерящихся мужиков. Забегаловка была оборудована в том самом пригородном бору, вырубленном нынче практически подчистую.

– Минетжеры на Русь пришли. Правда-правда, я сам в «бегущей строке» объявление видел – «Требуется опытный минетжер». Самое то для них название – присосались к Отечеству… Но я своё дело открою, конкретное, – глядя в никуда, угрожающе сказал Панин.

– А первичный капитал? – безнадёжно спросил Мерлин.

– Есть кое-что, – туманно сказал Панин. – Не зря же я столько лет по свету мотался. Бабок туева хуча. Зацепил в одном ауле два мешка фальшивых долларов.

– Так они такие же доллары, как этот шашлык – баранина!

– Ну и что? Два мешка фуфла – полмешка настоящих!

– У меня тоже есть кое-что в смысле идей, – сказал Мерлин. – Сам-то я, конечно, этим заниматься не буду, натура не та, но…

Мерлин был и остался теоретиком, зато хорошим. Идею свою он растолковал в двух словах.

– Это же нагибалово! – вскричал честный владелец липовых долларов. – Это же «письмо счастья»!

– Верная аналогия, – кивнул Мерлин. – Только надо вовремя соскочить…

Последовала бурная, но, в сущности, скучная и типичная для тех времён история – фирма, крыша, банда Аскара Глистаева, уголовщина, жуткая ловушка в покинутом военном городке Кедровый, придуманная Мерлиным… Вернее, не придуманная, а вычитанная в старой книге и носившая название «Раздразнить обезьяну в Чэньду, чтобы засохла слива в Сяньши». Ловушка была такая жестокая, что у Мерлина в голове что-то с хрустом надломилось…

А вот с Паниным, Костюниным и Лымарём, непосредственно осуществлявшим элиминацию, ничего особенного не произошло. Романа же Ильича, знатока древнекитайских стратагем, пришлось поместить в соответствующее лечебное заведение – правда, Панин предупредил персонал: в случае чего кости переломают не только санитарам, но и профессору Чурилкину.

– И чего ты, Колдунище, распсиховался? – дивился Панин. – Да весь ихний народец одной твоей башки не стоит! Гуманист расплюев!

Панин был непреклонно убеждён, что Колдун – он колдун и есть. Нелепые с виду выводы и решения Мерлина, взятые вроде бы с потолка, давали неизменно добрые результаты. Поскольку люди помнят лишь сбывшиеся предсказания…

Наконец Мерлин покинул психушку и сказал:

– Всё. Выхожу. Семью я потерял, родителей схоронил, жить в вечном напряге нет мочи. Минетжера из меня не получится. Капитализм строить не хочу, потому что это тоже тупик. Почитать некогда! Всё, Серёжа, меня Прянников в родной универ зовёт. И доли мне своей не надо. Дурные деньги.

– Ты сам дурной! – устыдил Панин. – Семья гавкнулась потому, что ты женился без моего разрешения на этой ломехузе…

– Ты же тогда в госпитале загибался!

– Не влияет значения. Мог бы и потерпеть, – укоризненно сказал Панин. – Ровню надо было брать. Вон Хуже Татарина – женился на Розке своей по родительской воле, и живут как люди, Коран соблюдают. А ты – на ложный залёт купился…

Хуже Татарина было прозвищем Рима Тимергазина – из ихней же компании. Рим работал врачом в клинике, принадлежащей Панину. И хороший детский врач из него получился. Панин его даже в Мекку отправлял – для поощрения. Там старину Хуже стали переманивать в Эмираты – новоявленный ходжа не поехал…

На фирме у Панина всё было своё – и врач, и адвокат Дима Сказка (его фамилия исключала всякую кличку), и Гриша «Скелет» Костюнин – для конфиденциальных поручений, и много кто ещё из старых друзей. Нужно было держаться друг за друга. Мерлин придумал и название фирмы – «Фортеция», – и лозунг, переделанный из популярного стихотворения:

Панин успел вовремя выскользнуть из списка богатых вольнодумцев, потому что не пренебрегал советами Мерлина и считался с некоторых пор «национально мыслящим и социально ориентированным предпринимателем». Кстати нарисовался и энтузиаст воздухоплавательного дела – Костя Лейзарович по прозвищу Штурманок.

Панин за бесценок приобрёл завод по производству автоприцепов, и через некоторое время над Крайском проплыл первый дирижабль…

 

1

…Просеке не было конца, а я всю дорогу продолжал сокрушаться о человеческой легковерности:

– И почему люди на всякую дрянь ведутся? Почему любой шарлатан способен их выпотрошить, обобрать, лишить здоровья и самой жизни? Где самостоятельные мужики? Где вековечная бабья мудрость? Где, наконец, элементарная жадность? О детях бы подумали!

Но разорялся я с большими обобщениями, стараясь не намекать на личное безумие липового капитана.

– Всё ты верно, борода, толкуешь, – откликнулся Денница. – Только Бодаэрмон-Тирза для того и пришёл, чтобы покончить с этими шарлатанами, чтобы окончательно спасти человечество… Да что я тебе элементарные вещи объясняю? Для того он и мучается, для того и страдает…

– С чего это он страдает?

– Тяжело же ему у нас! Попробуй походи в этом… экзоскелете! Да ещё всякая земная хворь цепляется к нему – иммунитета-то нет! Из реанимации не вылезает!

В сумасшествии капитана была какая-то строгая система.

Но в чём она заключается, я так и не узнал, потому что Денница разразился самыми грязными ругательствами:

– Ай, сгибаться вшам на лысой голове синим конём сто лет! Накаркал! Напросился! Ай, ну что бы нам, звездоплётам тупорезным, отсидеться до ночи! Подумаешь – сутки потеряем! А всё ты – засветло доедем, засветло доедем! Вот и доехали к чертям в зубы!

– В чём дело-то?

– Ночью черти боятся выходить, – объяснил есаул-капитан. – Ну, выскочили бы, дали вслед пару очередей… Не факт, что попадут… Держись, борода! Пан или пропал! Бабки готовь!

Бабки у меня были – разноцветные рубли, зелёные доллары, бледные евро…

Блокпост – строение, окружённое выщербленными бетонными плитами, – появился как-то внезапно. За шлагбаумом, преградившим просеку, бездорожье кончалось, и начиналось обычное асфальтовое шоссе.

«Герцогиня» пошла медленно-медленно.

– А кто сейчас-то мешает на прорыв? – предложил я.

– Днём мы и километра не проедем – по тревоге нас с вертушки ракетами сожгут, – объяснил Денница.

– Так они и ночью… – начал было я.

– Ночью они боятся! А теперь молись своему староверскому богу… Ну кто бы знал, что по просёлку асфальт положат! Что пост здесь поставят ради нас! Кто по этой просеке ходит? Грибники? А всё из-за тебя!

– Как из-за меня? – я так и не привык к странному, но исконному русскому обычаю винить в несчастьях всех, кроме себя.

– Уес, спугнул ты мою морскую фортуну, борода… – безнадёжно сказал Денница и заглушил двигатель.

Из-за плит вышло несколько вооружённых автоматами людей в угольно-чёрных комбинезонах и с огромными головами. Я поспешно напялил очки и понял, что это не головы огромные – просто траурные свои чалмы сикхи намотали вместо весёленьких ооновских касок…

Бред капитана Денницы оказался правдой. Правда вообще любит проявляться в самых неподходящих местах и в неурочное время. Это были настоящие темнолицые бородатые индусы со всеми сикхскими атрибутами – на поясе у каждого короткий меч, под погон заправлен стальной гребень, на левой руке – стальной же браслет.

Сикхи мрачно сверкали антрацитовыми глазами, лопотали что-то по-своему и жестами предлагали нарушителям покинуть такую родную кабину.

– Ничего, я английский знаю, – попытался я оправдать своё никчёмное существование. И прочитал нагрудную нашивку у одного из солдат: «UN Charity Forces». Ага, значит, вот откуда «черти»-то взялись! Черити! Да разве можно с таким словом в русскоязычную среду лезть!

– Ты-то знаешь, – простонал капитан. – Да они-то вряд ли. Их ведь нарочно из самых глухих деревень, говорят, набирают, чтобы коррупции не было…

– Коррупция бессмертна, – я вздохнул.

– Зато мы смертны, – сказал капитан и открыл дверь. – Ну, борода, теперь каждый за себя.

– Ай да казаки нынче пошли, – сказал я, но вылез покорно за владельцем «Герцогини».

– Алала, господа офицеры! – воскликнул Денница, и я во второй раз подивился странному приветствию.

Один сикх, с нашивками вроде бы сержанта, долго изучал чвель, пальцами показывал солдатам какие-то особенности на пластинке, потом жестом предложил Деннице снять фуражку и пересчитал хвостики на затылке, удовлетворённо кивая.

Мой же паспорт привёл сержанта в глубокое замешательство. Прошло короткое коллективное обсуждение странного документа, и, видно, не в пользу экипажа «Герцогини де Шеврез». Нас с капитаном стали пихать прикладами и вести за бетонное ограждение.

– Со штабом будут связываться, – сказал Денница. – Это потому что на мне форменная фуражка и китель. Не то что ты, штафирка патлатая…

И тут же получил по спине – сперва прикладом, а после сержант вытащил у него нагайку из-за голенища, примерился и ловко, от души, перетянул. Силы Милосердия в действии, подумал я.

– Беспредельщики! – вякнул капитан, а я сказал на всякий случай:

– Хинди, руси – бхай-бхай! Гуру Баба Нанак – бхай-бхай!

И неуверенно добавил:

– Алала…

За неуместную, по мнению сикхов, эрудицию я тоже испробовал казачьей нагайки. Имя первого сикхского патриарха не помогло, а может, перечислить остальных девятерых великих гуру? Ангад, Амар Дас, Рам Дас, Арджан, Харгобинд, Харрай, Харкришан, Тегх Бахадур, Гобинд Сингх… Туды их в качель!

Прямо на земле возле двери караулки лежало могучее, почти как Панин, тело родного милицейского лейтенанта в полной форме. Лейтенант лежал без кровиночки в толстом лице и не дышал. И пахло от него нехорошо…

– Суки, – прошептал Денница. – Им на пост местного кадра придали, а он, видно, их обычай оскорбил… Что хотят, то и творят!

Я перешёл на английский:

– Сэр, не могли бы вы объяснить нам, в чём дело, сэр?

Английский у сэра сержанта был ещё хуже моего. Удалось понять только «money» да «deep tomb».

– Хотят, чтобы мы могилку ему вырыли, – сообразил я.

И был прав: нам жестами предложили взять тело и нести туда, куда указывали стволы автоматов.

Несчастный лейтенант был тяжёлый, но я за годы отшельничества окреп, а капитан Денница вообще словно век покойников таскал.

Толку-то от моей крепости! Столько лет прошли зря! Любой уважающий себя герой просто обязан за годы отшельничества освоить целую кучу смертоносных боевых приёмов… Ну почему я не научился хотя бы метать во врага файерболы? Только потому, что никаких файерболов не бывает? Или потому, что не герой?

– Крови нет, – тихо заметил я. – И лицо не синее… Хотя сикхи вроде бы не душат, это туги душат… А, вспомнил: им к мёртвому телу прикасаться нельзя… Или это браминам нельзя?

– У них свои способы, – с тоской сказал капитан. – Эх, зря мы твою «сайгу» в кабину не взяли – она так на «калаша» похожа! А «калаш» не ихние пукалки, страшатся враги русского оружия, оно им хуже Лотреамона…

– А я что говорил?

Увели нас недалеко – до первой полянки среди сосен. Потом вручили каждому по сапёрной лопатке. Капитан Денница жестами стал демонстрировать, что у него, мол, в каптёрочке есть полноценный шанцевый инструмент, но сикхи то ли сочли это трудовым эстетством, то ли решили, что пленник в аллегорической форме показывает им большой член. За эту пантомиму капитан получил прикладом ещё разочек, после чего покорно склонился перед обстоятельствами и начал обмерять лейтенанта.

Могильщик из меня был ещё тот, но контуры будущего места упокоения вскоре обозначились. Сикхи образовали круг, смеялись и показывали пальцами на трусливых и бестолковых белых людей из презренной касты неприкасаемых труповозов. Никогда им не суждено носить гордую львиную приставку к имени – «Сингх»!

– Надо же, как жизнь человека ломает, – приговаривал Денница. – Как личность меняется! Вот сейчас, казалось бы, мента хороню – а никакой тебе радости!

Ему ещё радости надо!

– Денница, – сказал я. – Они нам велели не простую могилу копать, а глубокую…

– Ну и что?

– А то, что туда и мы с тобой ляжем! Зачем им свидетели? Они сами-то сейчас наверняка вне закона! Терять им нечего!

– Да ты что?

Какая-то ты, мать, нелепая, подумал я про смерть. Ну да, ну да. Хотя, с другой стороны, смерть – пустяки, дело житейское… Ты обманывал нас, хорасанский пророк, впереди – не сады, а болото…

 

2

– У добрых людей эта должность называется «сторож с проживанием», – сказал Панин. – Ну как, нравится?

И обвёл рукой свои владения.

– Да уж, – только и смог сказать Мерлин. – Дансинг в ставке Гитлера… Ты крут, Сохатый!

– Совсем-то в землю закапываться ни к чему, – милостиво молвил Панин. – Я же не Бен Ладен. Но сверху тут ничего не заметят. Маскировка! Разве что с дельтаплана, но кто же в такую глушь потащит дельтаплан?

Таёжное владение Панина и вправду впечатляло. Прежде всего оно было прекрасно какой-то новой, непривычной лёгкостью, уместно вписанной в тёмную тайгу, сияло светлыми досками, цветным пластиком и в то же время неуловимо походило на деревенскую избу.

Только никаких дорог не вело к этой суперизбе. Или мегазаимке.

– Я назвал это – Дом Лося, – гордо объявил Панин.

– Нет у нас никаких лосей, – сказал шибко умный Мерлин. – Вот в соседней области… А-а, ты в этом смысле! Как Дом Волка у Джека Лондона!

– Допёр, – снисходительно сказал Панин. – Ну вот скажи, смог бы ты сам найти это место?

Они прилетели сюда на панинской обновке – лёгком французском вертолётике «демуазель».

– Конечно, если такими противолодочными зигзагами лететь, – обиделся Мерлин.

– Врёшь, Колдун, ты и безо всяких зигзагов есть полный топографический идиот! Поэтому не вздумай самостоятельно отсюда уйти – где мы тебя потом искать будем? За Полярным кругом? Для таких дел есть у тебя на пульте тревожная кнопка – на крайняк. Приступ там или ногу сломаешь… Вечно ты чего-нибудь ломаешь… Как этот… Как не знаю кто! Что ни сделаешь – всё помимо рук!

Мерлин пожал плечами – упрёк был справедливый.

– Я сперва хотел старичка со старушкой нанять, – продолжал Панин. – Старушка для страховки – чтобы дедушка по пьяному делу не спалил всю аптеку. А потом думаю – для чего мне чужую старость покоить, мать их Софья? Влетела стройка в копеечку! Ой, влетела! Взвыла да пошла из кармана мошна! Проект в Швейцарии заказывал! Вы всё причитали – куда, мол, Лось деньги диёт? А вот куда!

– А зачем тут вообще человек нужен?

– Как же ты не понимаешь, кандидат кислых щей, что без людского присмотра дом разрушается и наполняется нечистью? Я тебе даже и домового привёз в валенке – сейчас принесу… Валенок не трожь, не выбрасывай!

– А домовой, значит, классово близкий, – поморщился Мерлин. – Кстати, а как насчёт работничков? Ты с них подписку о неразглашении взял или как Чингисхан – уничтожил строителей, а потом и палачей?

– Как Цинь Шихуан, – презрительно поправил историка Панин, хотя всю историю и литературу знал исключительно в пересказах Мерлина. – Нет, я умней сделал: я таджиков завёз. А потом вывез в целости и сохранности. Ну-ка поищи, вражина, Дом Лося с таджиками в тайге! До этого никакой кровавый тиран ещё не додумался! Таджики мои теперь богатые по ихним меркам… Так что незваных гостей не жди, хотя и на этот случай варианты имеются. Я тебя навещать буду время от времени. Один или с кем-нибудь. Праздник там какой или деловые переговоры… Чтобы без чужого глазу…

Они прошли через бревенчатый холл в залу. Обставлена она была с большим вкусом – и вряд ли панинским.

– Это что – карельская берёза? – ужаснулся Мерлин.

– Она самая, – сказал Панин. – Садись, не стесняйся.

Он погрузился в бесформенное кожаное кресло и достал сигару. Тотчас в карельской круглой столешнице образовалось стальное блюдце.

– «Смарт хауз»! – похвалил себя и японцев Лось.

– Как же ты материалы завозил? – спросил Мерлин. Кресло было удобным, но он всё ещё чувствовал себя неуютно.

– А цеппелины-то на что? – удивился Панин. – Мачту потом разобрали, стройтехнику вывезли и гидростроителям загнали… Ты, поди, думал, что у нас в Политбюро дураки одни сидят? Ночью полетите! – Лось расхохотался.

– И кабель протянули?

– Ну да, кабель! Ещё чего! Система автономная, там внизу течёт речка – в смысле, под землёй. Турбинка стоит, насос. Лазить туда не вздумай. Система продублирована. Опять же солнечные батареи… Ну, на крайняк есть генератор и соляра. Да, ещё дрова есть – сауну топить… Если такой каприз тебе припадёт… Если совсем не обленишься… В бане жить не надо, хотя и можно! И в домике охраны – не надо! А то знаю я твою нечеловеческую деликатность! Ты тут полный хозяин, только не лезь, Христа ради, никуда! Создай внешнюю видимость, что тут – живут… Есть и тепличка, со временем освоишь от нечего делать. Инструкции изучи, но не особо углубляйся, тебе вредно… Вот батя бы твой, царство небесное, тут во всём бы разобрался, перекроил и улучшил…

Отношения же младшего Мерлина с любой техникой были Панину слишком хорошо известны.

– Далее, – говорил Панин. – Кладовые. Обожрать ты меня не сможешь – брюхо лопнет. Обпить – тем более. Теперь здравоохранение. Есть медсанчасть. Её Хуже Татарина оборудовал и большими буквами всё тебе описал, специально для самых умных. Не закисай! Гуляй! Не заблудись! В тренажёрном зале используй только самые простые устройства – дорожка там, то-сё… Смотри, чтобы тебя штангой не придавило, как в тот раз…

– А японский унитаз с диагностикой?

– Обижаешь, – вздохнул Панин. – Следи хотя бы за давлением. Не мальчики мы уже, о душе задуматься надо. Рома! Ты же и в городе жил как рак-отшельник! Какая тебе хрен разница? Девок будем привозить – так и на тебя захватим… Или тебе резиновую купить?

Оба захохотали, вспомнив молодые годы. Как-то пришлось у Панина в родительской квартире заночевать большой компанией. Спальных мест на всех не хватило. Панин достал старинный пляжный матрац и принялся его надувать. Даже у Лося голова закружилась, так что надувать пришлось по очереди. К тому же в матраце открылись многочисленные дыры, их залепляли скотчем, но дыры всё множились и множились, пока хозяин не объявил:

– Ни в жизнь не стану резиновую бабу покупать! Чтобы вот так мучиться, как с живой?!

Отсмеялись. Панин сказал:

– Ах да. Ты же у нас однолюб.

Сам Лось был очень удачно женат – правда, четырежды. Но все жёны, как ни странно, оставались при нём…

Взгляд Мерлина упал на стену – картина была на ней одна-единственная.

– Это что? Ван Гог?

Панин погрустнел.

– Умеешь ты, Рома, больное место найти. Нет, на «Подсолнухи» у меня в Лондоне свободных денег не хватило. Это, Колдун, картина не настоящая, цифровая. Даже копия стоит знаешь сколько? Надоест – найди в каталоге какую хочешь, там одни шедевры. Или, к примеру, витраж в окне пожелаешь, или голоскульптуру…

– В смысле – ню или в смысле – голографическую?

– Не влияет значения. Под настроение. А если трогать не будешь – репродукции сами меняются время от времени по произвольной программе…

– Я в детстве книжку читал, – сказал Мерлин после длительной паузы.

– Да ну? – поразился Лось. – Не похоже на тебя…

– Называлась она «Веточкины путешествуют в будущее». Зашибись было Веточкиным в будущем. А мне как-то не по себе. Я тут как девица из «Аленького цветка». Спасибо, хозяин мой ласковый, невидимый! Лучше уж в баньке…

– Там, кстати, бильярд и настольный теннис с автоспаррингом, – сказал Панин. – Но ты же не любитель. Ничего, будешь телик смотреть, «Радио-ретро» слушать, фильмы крутить…

– Нет, – решительно сказал Мерлин и встал. – Вот телик ты мне отключи, а равно и радио. Да так, чтобы я включить не мог! И «смарты» всяческие выруби – я ещё не калека!

– Ага, – сказал Панин. – Чтобы ты совсем одичал.

– С вашими новостями скорее одичаешь. Молодая мать задушила ребёнка в соляной кислоте. Отец сожительствовал с двумя дочерьми-близняшками, погибшими от криминального аборта. Жена расчленила мужа топором и скормила гигантским игуанам. Слабоумная террористка взорвала роддом. Рубль упал, потом отжался. И всё в таком роде. Нет, если уж выпал шанс мне отдохнуть от ваших новостей, я им на полную катушку воспользуюсь…

– Ну, я прессу буду тебе привозить, – уверил Панин. – Только заказывай, что. Оппозиционную там, по специальности… Новинки всякие…

– Прессы тем более не надо, – сказал Мерлин. – Вы живите как хотите, а тут у меня будет свой мир. Наконец-то. Ты вмастил мне, Сохатый…

Лось задумался. Когда Лось задумывался, это было хорошо видно, хоть он был одет и не корячился, как известный «Мыслитель», не громоздил правый локоть на левое колено.

– А что? – провозгласил он после сеанса мышления. – В этом что-то есть! Да! Ты сохранишь свежий, непредвзятый взгляд на вещи. Твои рекомендации обретут дополнительный смысл… Я, знаешь, тоже бы так хотел, да не имею права…

– Точно, – сказал Мерлин. – Ты уже и так полдня в биржевые сводки не заглядывал, бедолага.

– Скелет на хозяйстве, – сказал Лось. – Рука на пульсе. Но Интернет-то! Туда-то ходить будешь?

– Разве что по большой и малой нужде. Общаться с каким-нибудь хамлом из Крыжополя на «олбанском»?

– Завидую я тебе, Рома. Эх! Грехи наши! Зря ты, Колдун, неверующий – молился бы тут за нас, за «Фортецию» круглые сутки… Я бы тебе на Пасху куличи привозил, святую воду после Крещенья… Как Иллариону-молчальнику бабы возят.

(Юный молчальник Илларион был городской легендой. В молчальники он подался из ударников популярной в Крайске рок-группы «Атыбисс» и тоже проживал где-то в тайге, но не так уж конспиративно. Например, женщины, страдавшие бесплодием, могли найти его скит довольно просто. И недалеко.)

– Не грешите – и всех делов-то! – устало сказал праведный Мерлин. – Да, Сохатый! Тут у тебя прямо золотая цепь, дорога никуда и прочая гриновина, в которой ты меня обвинял. Воплотил юношескую мечту?

– Воплотил, – скромно сказал Панин.

– Оно и видно – ни одной книжки во всей усадьбе!

– Только электронные, – развёл руками Лось. – Звыняй, бананив нема. Книги – груз тяжёлый и в основном бесполезный. Зато! – он поднял палец. – Двести двадцать тысяч названий на все вкусы! Плюс кулинарная литература – ты же без этого заскучаешь! И устройство там несложное, даже для тебя, и монитор хороший: он, согласно рекламе, зрение улучшает. И два запасных комплекта, если ты на что-нибудь там сдуру усядешься… Читал бы сам, да деньги надо…

– Уж ты бы читал, – махнул Мерлин рукой. – Читало драное. Ладно, это хорошо. Ну ещё фильмы там, записи… Симфонии… Оратории… Мессы…

– Нет, я один голимый шансон слушаю, – ядовито парировал Лось. – Про маму у стен Матросской Тишины… Правильно Ленин вашего брата на один пароход запихал, только днище пробить не догадался… Это как же надо презирать собственный народ! – патетически воскликнул он.

– Ты, что ли, народ?

– А кто ж тебя кормит-поит, мать их Софья? – удивился Панин – и возразить на это было нечего.

 

1

…Мы орудовали коротенькими лопатками и не роптали.

– А я в одиночку колодец выкопал, – похвалился я, чтобы не молчать, потому что от молчания становилось ещё тошнее.

– Да я этих колодцев страх сколько нарыл, – отмахнулся капитан. – От Бомбея до Лондона. Ничего, ничего, вот они увидят, что мы друзья, и отвяжутся от нас… Но они же, гады, обкуренные по самую маковку… Ханка не табак, запретной нынче не считается…

Один из друзей присел у кромки ямы и глумливо показал, каким именно образом они, сикхи, осквернят грядущее захоронение.

Мизансцена эта немедленно повергла есаула в тоску.

– Пришёл я в сей жестокий мир без роду, без племени, – почти пропел он, – и уйду вот так же… Как Сент-Экзюпери…

– Знаешь что? – сказал я. – Когда будем труп как бы скидывать, швырнём его прямо на них! Пока у них шок от отвращения пройдёт, мы успеем дёрнуть в лес…

– Нет, – сказал Денница, – тут вся надежда на мою фортуну. Всю жизнь меня кто-то берёг – неужели сейчас бросит? Ну, убежим мы, так в городе нас всё равно прижучат – за разжигание межнациональное… У них на все случаи одна статья – разжигание, только пункты разные… Пробьют на полиграфе – вот и самопризнание… На блокпосту видеопары понатыканы… Рожи наши уже в компьютере… Во всемирном розыске…

– Погоди! Так они же, сикхи, сами военные преступники! – возмутился я.

– Это по-твоему. А по-ихнему ещё неизвестно как обернётся… Нынче что ни сделай – разжигание припишут! А разжигание, брат ты мой… Оптимизация законодательства!

…Глубина могилы устроила, наконец, посланцев дружественного индийского народа. Денница ловко вылез из ямы и помог выбраться мне.

– Ну вот, а ты боялась, – отечески попенял капитан. – Хотели бы они нас положить, так прямо внизу бы и пристрелили…

– Нет, – сказал я и вздохнул. – Сперва мы должны мертвеца туда бросить. Говорю же – им нельзя прикасаться!

– Правда твоя… – побелел Денница. Он бухнулся на колени, протянул руки к суровым воинам и заскулил без слов…

«Ой, стыдно, – подумал я. – А вдруг я сейчас тоже… Нет, нет! Ты обманывал нас, неприкаянный принц, нет на свете Святого Грааля…»

Но сикхи уже не обращали на нас внимания. Они смотрели куда-то вверх.

Посмотрел и я.

В полной синеве над тайгой, бесшумно, как во сне, плыл огромный, камуфляжной раскраски, самолёт. На коротеньких пухлых крыльях горели ярко-красные кружки с чёрной буквой «F», стилизованной под лосиную голову. Это был логотип «Фортеции», придуманный лично мной. Двигался самолёт так медленно, что я сообразил: это же дирижабль! Летела громадина не просто так: на двух еле видимых тросах держалась солидная связка брёвен.

Сейчас бы самое время попытаться удрать…

Вдруг солдаты загалдели, указывая друг дружке на дирижабль – чем-то он им не понравился. Все четверо как по команде (а может, и вправду команда была, кто их разберёт) вскинули стволы и принялись яростно палить в неспешно движущуюся цель. Воздушный корабль к обстрелу остался равнодушен, а вот связка брёвен…

Я схватил Денницу за плечи и полетел вместе с ним обратно в могилу.

Древняя мудрость Индостана тоже сработала: туда же попрыгали и смуглявые наши пленители.

Мы, все шестеро, сидели на корточках, обхватив головы руками. Вот какую большую могилу можно вырыть с перепугу!

– Защити, батя, защити, – приговаривал Денница. Я же не мог двинуть ни одной мышцей, как околдованный. Я даже думать не мог! Девятерых муз не сумел бы сейчас перечислить!

Тут земля и затряслась – словно проскакал над могилой табун беговых слонов. Иные ломились прямо через деревья с пулемётным треском. Вот сейчас нога у одного гиганта провалится в яму – а мы уже все туточки… И всё…

И всё.

Наступила тишина. Только одна несчастная подвернувшаяся некстати живая сосна всё ещё переламывалась-переламывалась – и наконец переломилась.

Капитан Денница выскочил первым, вытянул меня. За нами, помогая друг другу, вылезли Силы чёртова Милосердия.

В спасение верилось с трудом.

Поляна походила сейчас на окрестности лесопилки, даже горелым пахло – падающие баланы чиркали по растущим стволам, снося ветки. Иные брёвна были расколоты вдоль – летели-то вниз комлем. Иные образовали нечто вроде шалашика или кучи китайского домино. Иные прямо и глубоко воткнулись в землю.

Дирижабль равнодушно продолжал полёт, и я представил, какой кинжальный мат стоит сейчас в рубке гондолы. Вряд ли пули могли продырявить углепластик, да и большой потери газа не должно быть… Материал, поди, непростой… Увы, не остановится анимешный самолётик, не прискачет кавалерия…

– Ну, копчёные, сберегла вас моя фортуна! – воскликнул капитан и по-братски приобнял сержанта. – Вы зачем стреляли-то, идиоты нерусские?

Но вместо ответного братского объятия получил прикладом в диафрагму: не трожь, нечисть, святое сикхское тельце!

– За что? – взвыл речной казак.

– Мама ибут! Мама ибит! – рявкнул сержант – поди, всё, что смог чужеземный воин освоить из богатейшего арсенала русской митирогнозии.

Индийский гость указал стволом на тело милицейского. Деревянные бомбы каким-то чудом обошли покойника…

– Живому бы так не повезло, – вслух подумал я.

И вдруг стало мне как-то всё равно. То ли уверовал в личное бессмертие, то ли смирился с неизбежностью, то ли от страха снова поехала крыша… Самое время начертать на рисовой бумаге с узором «взъерошенные воробьи» предсмертный дзисэй самурая: «Дослушаю песню кукушки в мире теней…»

– Опять двадцать пять, – проворчал Денница. – Да скинем мы, скинем вашего мента…

И двинулся к телу.

– Сестрицы мои Марфа и Юдифь! – послышался вдруг звонкий голос. – Не дайте басурманам православных людей погубить! Расточитесь, языци, яко с нами бог!

Палачи и мы невольно обернулись и ужаснулись.

Через завалы брёвен с ворчанием лезли к нам бурые и косматые чудовища.

 

2

…Пока догорала тихая в том году осень, Мерлин бродил по панинским владениям, то и дело сверяясь с планами пожарной эвакуации на стенах.

Внутри Дом Лося был гораздо больше, чем снаружи. Обнаружилось много нового, не виданного ранее: например, кальянная с египетскими коврами, кривыми кинжалами и восковыми чучелами одалисок, видеотир и обычный тир в подвале, ночной клуб с лазерным шоу и почти что настоящим диджеем, зал игровых автоматов, даже небольшой бассейн… Широко собирался здесь жить Сохатый. Если дела отпустят. Но это же как на велосипеде ездить – пока крутишь колёса, не падаешь…

На поясе у Мерлина висела связка ключей, словно был он царь Кощей или Плюшкин. К иным дверям никакой ключ не подходил – что ж, значит, не положено. Сожалений Мерлин не испытывал и думал только, какие дуры были жёны у Синей Бороды. Чего им не хватало? Убыло бы с них от мужнего запрета?

Должно быть, в этом и заключается разница между мужчиной и женщиной.

Не исключено, что вели эти неотмыкаемые двери в глубокие подземелья, где хранилось нечто запретное для одинокого сторожа – штабеля золотых слитков, нарколаборатории, арсеналы вплоть до ядерного… Темнила был в детстве Лось, темнилой и остался. В городе-то он не шиковал, не дразнил обывателей и мытарей… Благотворил направо и налево…

Или создал он, Панин, убежище на случай Третьей мировой и глобального потепления, сопровождаемого всеобщим оледенением? Или собирался царить потом над одичавшей планетой, осознав своё всемирно-историческое значение? Хрен бы его знал, всё возможно, если всё доступно.

Хотя вроде бы не было у советского народа эсхатологических настроений даже в то время, когда перепуганные американцы строили индивидуальные бомбоубежища и потели на платных курсах по выживанию. Как-то не до того было в России: великие стройки, судьбоносные решения, выдающиеся свершения… И нету других забот, как правильно заметил певец. И не было…

Вечерами Мерлин выходил на веранду и подолгу сидел в кресле-качалке, слушая дождь. Других звуков не существовало в мире, а если какой и пробивался – будь то птичий крик или треск обломившейся ветки, – даже и они казались посторонними шумовыми эффектами.

А потом дождь онемел – сделался снегом. Снеговая крупа ещё пыталась навести фон, ещё стучала по сосновым иглам, но её вскоре сменили мягкие безмолвные снежинки. Снег в тайге выпадал сразу и надолго, это в городе он капризничал, потому что было перед кем. По снегу кто-то осторожно бегал, оставляя мелкие следы…

Полное отсутствие новостей Мерлин воспринял довольно легко – думалось, будет много хуже. Но вскоре и телеэкран, и позывные многочисленных радиостанций стали восприниматься как что-то ненужное и даже отвратительное. Так, наверное, первохристианские отшельники в Фиваиде вспоминали, передёргиваясь, о годах, когда были они, безгневные ныне богомольцы-добровольцы, развратными юношами, льстивыми царедворцами, немилостивыми мытарями, безжалостными военачальниками, волкохищными разбойниками…

Человеку всё возможно, и деньги тут ни при чём.

Хотя попади Мерлин в такой переплёт молодыми годами, то наверняка бы спятил от одиночества. В лучшем случае надыбал бы в библиотеке одно из бессчётных Единственно Верных Учений и пожизненно в него уверовал, в худшем – превратился в сытого сонного паразита и даже баню не топил бы…

А сейчас я паразит мыслящий, с гордостью думал Роман Ильич, поскольку больше гордиться было нечем.

Потом он нашёл в кладовых пару мешков с кочанами, пустой кедровый бочонок, шинковку, яблоки, морковь – и, сверяясь с фазами Луны, занялся творческим трудом, не всякому доступным.

Квашеную капусту сожрали быстро, потому что под Новый год с неба свалился Сохатый со всей бражкой – тут были и соратники, и жёны, и дети… Кажется, тогда отшельник и услышал загадочную песню про францисканского монаха и прочих обманщиков…

 

1

…Действовали медведицы на редкость быстро и разумно.

Для начала они чётко отделили агнцев от козлищ, и мы, агнцы, с ужасом наблюдали, как звери, встав на задние лапы, со страшным рёвом погнали козлищ в чащобу. Сикхи даже не пытались стрелять, хотя промахнуться здесь было невозможно: сибирский мишка покрупней гималайского барибала. Но то ли сикхи перетрусили, то ли вера им не велела… Один так даже автомат бросил.

Убегавшие воины и преследовательницы их производили в лесу не меньше грому, чем давешний бревнопад.

Молодой невысокий светлолицый парень в серой долгополой одежде, с жидкой бородёнкой и в скуфейке ласково улыбался спасённым агнцам.

– Это же Илларион… – с ужасом и восхищением прошептал капитан. – Алала, ваше преподобие!

Я хотел что-то спросить, но вспомнил, что Илларион – известный молчальник…

– Братец мой солнышко! – воскликнул молчальник. – Поведай малым сим, что скороспешно я их обрящел, в урочный час поспел спасения ради. Был Иллариону глас во благовремении, были и знамения великие, и разверзлись очеса его, и узрел он, что… Короче, намекни пацанам, что с них пузырь хорошего вискаря. И подчеркни, что именно хорошего, а не польского бимбера в фирменной посуде… Сестрицы! – молчальник перешёл на командирский глас. – Не увлекайтесь там со стязёй праведных! Не отягощайте участи своей человекоядством! Как бы не пронесло вас с чужестранной-то плоти! Мало ли что у них внутри! Ибо сказано: «Блажен, иже скотов милует…»

– Спасибо, ваше святейшество! – воскликнул капитан Денница. – Вот уж откуда помощи не ждал! Ты смотри, вот как оно бывает…

Молчальник поглядел на Денницу пронзительно, усмехнулся и погрозил пальцем.

– Уес, насквозь видит, падла! – восхищённо сказал капитан. – Всё путём, начальник, – верую и трепещу!

А я не сказал ничего – мир, куда я вернулся из одиночества, предстал уж такой безумной своей гранью, что и вообразить было невозможно, и очень хотелось проснуться…

Но сон продолжался: на разорённую поляну выбрели медведицы – большая спасительница и поменьше. Зверюги обменивались между собой довольным ворчанием, на груди у одной болтался трофейный автомат, за другой волочилось чёрное полотнище бывшей чалмы. Крови на мордах вроде бы не наблюдалось…

– И в хищных скименах правда живёт, – похвалил медведиц Илларион. – Задали страху господнего муринам демоноговейным – и будет с них.

– А… как они вас понимают? – пролепетал я наконец, когда лохматая туша проскользила в опасной близости. Тут от одного запаха звериного в штаны накладёшь…

Молчальник улыбнулся.

– Расскажите, сестрицы мои, Марфа и Юдифь, любознатцу сему, что анахорет старец Илларион, подражая святому Сергию, в пустыни своей вскормил вас из малых сирых медвежаток, и взлелеял, и на волю выпустил, где живёте вы ныне звериным обычаем, как вам и достойно. Попросите этого… Как его, демона… вот, колесничего, чтобы подвёз вас до града, куда влечёт вас любовь материнская…

– Как? Вы их в город повезёте, ваше преосвященство? – ужаснулся капитан.

– Поведайте, сестрицы, отродью сему, – анахорет снова погрозил пальцем Деннице, – что непременно надобно вам в сей новый Вавилон, чтобы деток проведать и на путь наставить… Правда, чадо Юдифи, медведик Проша, в цирковом балагане вашем подвизается, деток добросердечно веселит ездой на мотоцикле. Не то горемычная Марфа. Оле, бедняжка! Оле, зверина злосчастная! Сын её Потапчик связался с цыганами и ныне у них служит наркокурьером. Попробуй его обыщи! Но Марфа ужо там всех построит – и чадо неразумное, и цыган, и стражей, иже отравителей крышуют… Марфа! Марфа! Не замай мента – этот уже не навредит людям!

Медведица стояла над телом и тихонько пробовала его лапой.

– Они же падаль едят! – ахнул я.

– В самом деле, схоронить парня надо, – подхватил Денница. – Зря, что ли, старались?

Покойник вдруг вскочил и заорал, да так истошно, что Марфа отпрянула, поспешно перебросила тяжёлый зад через бревно и спряталась за спину молчальника.

– Ведь лежал же смердел, яко Лазарь четырёхдневный… – разочарованно сказал всё примечавший Илларион. – А теперь со страху пуще смердит – твой, Марфа, грех!

– Засерю не повезу, ваше преподобие! – восстал Денница. – Я ему не мадам Рекамье на бамбуковой скамье! Рожа пьяная, пусть сам до города добирается… Ой! Да ведь он сейчас своих вызовет!

– Не вызовет, – сказал я.

И дело сказал: лейтенант, увидев, что прямая и явная угроза его жизни миновала, совершенно спокойно улёгся среди брёвен и захрапел, словно и не будил его медвежий кошмар.

– А вот если вернутся сикхи – прикончат, – сказал я. – Ствол бы ему оставить…

– Не вернутся, – в тон мне сказал капитан-есаул. – Но чем чёрт не шутит… ой, – он осёкся и поглядел на молчальника. Тот осуждающе помотал головой и погрозил уже не пальцем – кулачком. Потом снял автомат с Юдифи, прошёл к спящему и положил оружие рядом с ним.

Денница повеселел.

– Я бы по блокпосту полазил, ваше высокопреосвященство, – сказал он заискивающе. – Поглядеть охота, много ли они добра награбили у честных христиан…

Анахорет не удостоил его ответом, а только рукой подопечным своим махнул – пошли, мол. Звери на задних лапах покорно последовали за людьми.

– Стой, Марфа! – приказал вдруг молодой старец. – Ты где эту дрянь подцепила?

Он подошёл к медведице и снял зацепившийся за коготь шнурок. Покрутил его, подумал и кинул прямо мне в руки.

Это был чвель, и он несколько отличался от капитанского.

– Янтарный! – радостно закричал Денница и попытался было отобрать у меня странный документ, но не решился – так грозно глянул анахорет.

– Дуракам счастье, – вздохнул водитель. – Янтарный чвель Достигшего. Оттуда. Везде пройдёшь… Ещё извиняться будут, что побеспокоили… Значит, вот кого они замочили – Достигая… Нелюди! Дай-ка хоть глянуть…

Я протянул ему трофейный чвель.

– Уес, – сказал Денница. – Алала тебе, Непокойчицкий Антон Людвигович, клан Берайя, человек Достигший… Счастлив день, когда встречаем Достигшего… Только лучше отдал бы ты мне его от греха!

Я посмотрел на янтарную пластинку, как баран на новые ворота. Да, отстал я от века… Ну где здесь Антон Людвигович? Как он его вычитал? На милицейских курсах научился? А врал-то…

Сосны над головами зашумели.

– Передай мужу сему, братец ветер, – сказал молчальник, – что даже дело диавольских рук сатанинскиих может ко благу послужить…

Спорить я как-то не посмел – должно быть, всё ещё надеялся проснуться у подножия опоры и не торопясь продолжить пеший поход, чтобы вернуться в нормальный, привычный мир. Такой, где сикхи живут в Индии, а медведи не навещают городских родственников.

 

2

…Женщины обступили Мерлина, стали охать и вздыхать, что он тут похудел, в чём душа держится, под глазами мешки, и как ты, Рома, такое выдерживаешь? Что ты, Панин, над живыми людьми вытворяешь? Нет, Рома, на кухню ты не пойдёшь, отдохни, а то ты весь чёрный стал…

А вот дети отдыхать не пожелали, сразу освоили пространство, завели громкую музыку, нашли и зал с игровыми автоматами, но на всех не хватило, поднялся рёв…

– Вы что, в городе не наигрались? – Мерлин схватился за голову. – Для того ли вас на природу вывезли?

От внезапного людского шума у него всё поплыло перед глазами. Но Хуже Татарина после недолгого медосмотра заключил, что Мерлин здоров, как последняя скотина. Потом спросил, какое сегодня число и как звали первого космонавта. Ответами Тимергазин остался доволен – тревожных симптомов нет, хотя он же не психиатр какой-нибудь лжеучёный!

Двое привезённых парней в фирменных комбинезонах под руководством Костюнина потащили в дом разнообразные ящики. На Мерлина работяги не обращали внимания, и сам Скелет едва кивнул. Друзьями они никогда не были. Никогда ему не нравился Костюнин, похожий на Урфина Джюса. И он Костюнину не нравился – особенно после сплава по Кызыру. А вот Штурманок-Лейзарович братски обнял и тотчас убежал к детям – унимать.

Наконец Панин закончил дирижировать людскими массами и соизволил обратить внимание на сторожа.

– Тихо всё было? – спросил Панин.

– Тише некуда.

– Спасибо за службу. Ну и как? Тоскливо?

– Не жалуюсь. Может, подбросишь мне пару собачек для компании?

Панин посмурнел.

– Я и эту тему прокачал, – сказал он. – Нет, не получается. Ведь тут какая собака нужна? Правильно. Не болонка. И не овчарка. Чтобы жрала всё подряд и не болела. Лайка тут нужна, а лайка – зверь вольный. Будет носиться по тайге, напорется на охотников. Или загонит белку, а они лай услышат. Зимой ещё и след увидят. Ага, скажут, тут кто-то живёт на нашем путике. И пойдут по собачьему следу. Стрелять ты в них, конечно, не сможешь, хотя необходимо. В тайге живёшь – человека бойся! Заметил – скройся, пусть пройдёт мимо. Мало ли что у него на уме!

– Да что тебе охотники сделали?

– Пока что ничего. Но ведь разграбят всё, сволочи, сожгут, из тебя мишень сделают… Совсем поганый народ пошёл, мать их Софья… Ломехуза на ломехузе… – сказал он тоскливо. – То ли мины кругом прикопать… Растяжки поставить… Но ты же первый подорвёшься, я тебя знаю… Или эвенки… Да! Эвенки, кому надо, про Дом Лося в теме. Есть такой Анатолий Чарчикан. Был художник, а теперь вроде шамана…

– Да знаком я с ним…

– Вот и дальше с ним дружи, можно. Если будет мимо со своими аргишить, дай соли, продуктов, малость патронов для карабина… Медикаментов… Водки – ни в коем случае! Хватит, поугощали мы их, едва на развод осталось…

Мерлин пригорюнился.

– Да и какой из тебя собачник? Ты же надо псом доминировать не сможешь. Вот скажи, Рома, сможешь ты надо псом доминировать? Хрен. Он тут будет вожаком стаи… А если пару лаек взять – они плодиться начнут. А вы, интеллигенция, даже котят топить – и то минетжеров по клинингу вызываете… Оно тебе надо?

Мерлин подумал и с грустью признал, что не надо.

– А как моё дело? Не закрыли?

– Как же! Они тебя в Канаде с Интерполом ищут. Вылетел ты туда. Через Венгрию. Но хата твоя за тобой, то есть за «Фортецией». Когда можно будет, тогда и вернёшься. Тогда я и сам сюда на годик перееду. Москва да Москва! Дома почти не бываю. Заездили, Колдун, как Савраску! Нашли олигарха! Русский граф фон Цеппелин! Еле уберёгся, чуть не миллиард на взятки истратил, чтобы в список «Форбса» не попасть! Такая в мире творится хрень, что ты не поверишь! Появляются банки-однодневки, раздают кучу кредитов первым встречным и бесследно исчезают! Значит, кому-то это надо…

– Не надо, – сказал Мерлин. – Не надо новостей. Хорошо, Лось, без новостей. Приятственно. А-ба-жаю!

– Мне бы так, – вздохнул Панин и вытер бритую голову платком. – А как одному-то? Не тяготит? Ну, в смысле…

– Я ж тебе не солдат-первогодок, – обиделся Мерлин. – И не Дима Сказка…

Женолюбие фирменного адвоката потрясало. Достаточно сказать, что в молодые годы Дима Сказка, посланный с последними деньгами за опохмелкой, мог и не вернуться вовсе, подпав под очередные дамские чары. Другого бы убили за столь чудовищное преступление против человечности, а Диму прощали – ну что поделаешь, натура такая – Эммануэль с яйцами…

– Да, Дима тут точно поймал бы снежную человечицу – есть и у нас, оказывается, такие, Прокопий говорил…

– Что ж ты Диму не привёз?

– Так праздники же – у него самый охотничий сезон! Две недели сплошного восторга! Да и должен ведь кто-то в Давосе меня представлять! Ему даже французы удивляются, хотели дело шить за разжигание низменных страстей, только он сам с них компенсацию за оскорбление выбил… Хотя мадам президентшу он точно оприходовал… И в вертушку его не затащишь – боится, говорит, у самолётов хотя бы крылья есть… Вообще-то прилетела с нами кое-кто… Не нарочно – так получилось…

 

1

… – Сестрицы, попросите мужа достойного Романа показать, где вам разместиться, – сказал молчальник Илларион.

– Да вот тут, перед этим… фургоном, что ли. Вот площадочка, – сказал я. – А то ведь внутри им не понравится. Только выхлоп здесь – хоть противогазы надевай…

– Не убоимся и жупела адского, сказали бы Марфа и Юдифь, – отмахнулся Илларион. – Тайга-тайга! Неможно мне с человеками беседовать. Так хоть ты прошуми на прощание неискушённому Роману свет Ильичу, чтобы не верил он лукавому колесничему ни в чём…

– Кто бы ему верил, – сказал я. – Врёт, врёт, как на сдельщине. Аж тягач под ним трещит. Без толку, без пользы… Что за человек?

– А! – воскликнул анахорет. – Знает матушка-тайга, кто он, да не хочется ей пугать Романа… Скажу, обинуясь: вот кабы народился сей лживец в иной стране да в богатой семье, не миновать миру Армагеддона. Господь же милостив: переместил адово отродье на житьё в Россиюшку, она-то силы Геенны и притушила, ровно малый окурочек. Едино брехать и горазд, яко самой Лжи близкий родственник… Только и умеет, что казачков к снохачеству склонять! Чаял Враг Зверя из бездны, а получил балаболку… Истинно сказал пророк: «Как упал ты, Денница!»

– Так вот он, по-вашему, кто… – пискнул я.

Бред продолжался. Ну да, ну да. В испанской армии, например, Пресвятая Дева числится генерал-лейтенантом – без шуток. Ладно. Вспомним календарь Французской революции: жерминаль, флореаль, прериаль… Мессидор, термидор, фрюктидор… Нивоз, вантоз, плювиоз… Забыл!

Тем временем падший Денница вернулся с блокпоста, обвешанный фронтовой добычей. Многие устройства были мне совершенно неведомы.

– Поставлю видеопару, чтобы за порядком в трейлере наблюдать, – гордо сказал он. – Давно мечтал… Ах, вы звериков, стало быть, уже пристроили? – спросил подобострастно. – Им там удобно будет? Вот я камеру сюда определю – лапкой не смахнут?

– Всё-таки тревожит меня наш покойник, – сказал я, так и не покончив с якобинским календарём. – Ох, вернутся сикхи, а он ещё никакой…

– Успокой его, тягач могучий, и вы, колёсики неустанные, – сказал Илларион-молчальник. – Язычники с перепугу отошли, верно, уже в иную область…

– Как? Вы же говорили…

– В соседнюю, Кемеровскую, разумею, – сказал анахорет. – При такой-то скорости… Марфа! Юдифь! – заорал он. – Вам к детям надо или как?

Медведицы с площадки заворчали: что, мол, какой разговор?

Денница полез в кабину, схватив меня за рукав.

– Сядь между нами, – шепнул он. – Только отодвинь этого… от меня подальше. Мутит меня… Даже в детстве мимо церкви спокойно пройти не мог – припадки били…

– Ага! – торжествующе вскричал чуткий анахорет. – Да ведь ты, змий тонконогий, и должен при мне дискомфорт ощущать! Тосковать и томиться! Правильно тебя корёжит! А то вот возьму и оседлаю, как некоторый Афонский монах…

С этими словами отшельник уселся в кабину и захлопнул дверцу.

Речной есаул адских кровей не посмел закурить в присутствии праведника и вывел «Герцогиню» на шоссе.

Тягач взревел и тяжко полетел от всей души – по настоящей-то дороге.

– Ба… отец… господин Илларион! – вымолвил я наконец. – Я ничего не понимаю. Что у вас творится? Что с Россией? Почему сикхи? Кто-нибудь мне объяснит?

Отшельник задумался.

– Зачем мятутся народы? – сказал он наконец. – Объяснил бы тебе спидометр чуткий, да глуп он, ибо прибор суть. Мнилось Роману, что бежал он от мира, ан мир его и поймал! Горе проспавшему перемены! Будет теперь тыкаться наугад, яко слепород… Эх, чего там – сыплются кости наши в челюсти преисподней!

Вскоре новодельное шоссе влилось в федеральную дорогу: побежали навстречу разные экипажи, дивясь «Герцогине», засигналили сзади недовольные, намекая на обгон.

Я пытался по виду автомобилей оценить прошедшие перемены, но в иномарках разбираюсь слабо. Все они для меня – «ренаулты и пеугеоты».

Но разинуть рот всё равно пришлось, когда обошёл «Герцогиню» самый настоящий лондонский даблдеккер. Уж его-то и самый тупой узнает! Двухэтажный автобус мотало в стороны со страшной силой.

– Это как понимать? – спросил я. – Ему же нельзя с такой скоростью… Он же опрокинется на повороте!

– Их в Британии-то уже давно списали, – сказал Денница. – А ребята из здешней мэрии по дешёвке приобрели. Хорошо им тогда прилипло…

Мы миновали бетонные буквы городской границы. На холмах по обе стороны дороги разбросаны были двухэтажные коттеджи разной степени достройки.

– Тут мы, пожалуй, и сойдём, – сказал молчальник. – Конец, Роман Ильич, моему обету…

Я хотел наконец спросить, откуда анахорету ведомо моё имя, но Илларион продолжал:

– Всего я вам объяснить не смогу, помните только, что в мире, который вы столь отважно отвергли, произошли великие изменения. По сравнению с ними и перестройка, и революции всякие – прах. Болтуна лукавого не слушайте – он и сам ничего толком не понимает. Как, впрочем, и подавляющее большинство людей. Сами в конце концов разберётесь и сделаете выбор… Главное – не бойтесь. Совесть подскажет, а разум направит… Меня же во всякий вечер можете обрести в ночном клубе «Софья Власьевна» – уверен, что его вы найдёте наверняка… Подвиг мой закончен, и спасаться мне уже не надо…

– А от чего же вы спасались, батюшка?

– Да никакой я не батюшка, – сказал молодой старец. – И спасался я в скиту, понятное дело, от армии. А теперь, – он посмотрел на часы, – всё. Двадцать восемь как одна копеечка.

– С днем рождения, мсье Илларион, – сказал я.

– Спасибо, – отвечал анахорет и медвежий пастырь. – В миру я известен как Алёша Чумовой, вокал и этническая перкуссия. Главное – не верьте никому, кроме себя. Великое смятение в душах, и всяк свою правду правит…

С этими словами бывший молчальник открыл дверцу и легко спрыгнул на асфальт. Я оглянулся и увидел, как с платформы скатились чадолюбивые медведицы.

– Сейчас напрямки в Желанное почешут, – сказал повеселевший Денница. – Покажут цыганам наркотрафик. Фу, как без поповского-то духу легче!

…Вспомнил: вандемьер, брюмер, фример!

 

2

…Нет! Брешет память, как сивый мерин! Укреплять её надобно изо дня в день.

Не в первую зиму это было! Просто в старой компании все новогодние праздники друг на друга похожи, вот Мерлин и перепутал.

Таня прилетела только во вторую зиму. И точно так же, как в первый раз, жёны жалели Мерлина, а дети не жалели никого и орали что-то бессмысленное. В тот приезд они, кажется, вывели из строя почти настоящего диджея, к которому Мерлин и прикоснуться боялся…

– Так получилось, – сказал Панин. – Как назло, никого из обслуги под рукой не оказалось, и вообще – напряг. А Татьяна – она в моём детском доме работает. Музыкальный руководитель. Не врач, не воспитатель, да ещё одинокая. Вот я и попросил не в обиду – присмотреть за нашими спиногрызами, помочь по дому… Ага, только потом про тебя вспомнил! Так что не нарочно, не думай… Я тебе баб поставлять не нанимался!

– А как же твои филиппинки? – спросил Мерлин.

Горничные-близнецы были гордостью Лося. Он переманил их с Рублёвки у популярного певца однополой любви.

– Ищи теперь с собаками тех филиппинок, – вздохнул Панин.

– Обокрали? – радостно вскричал Мерлин.

– Представляешь – даже пианино Маринкино унесли!

Орехового дерева инструмент для не родившейся ещё Маринки Лось с первой супругой припёрли аж из Риги – давным-давно. Мерлин якобы помогал затащить пианино в грузовой лифт: путался под ногами у добрых людей. Весила эта беда центнера четыре…

– А как же охрана?

– Охрану мы… наказали, – сурово молвил Панин.

Среди Розы, Лены, Вики, всех панинских жён и прочих подруг жизни, во гламуре просиявших, Таня казалась довоенной невестой, только что проводившей обречённого жениха на фронт. Какая-то меховая беретка на ней была, а на шее висела муфта – такие Мерлин видел только в кино и на старых маминых фотографиях. И не красота в ней была главной – а тонкая благородная порода, что понимающие люди ценят гораздо выше.

И взгляд у неё был растерянный – пока не наткнулся на Мерлина. Таня словно бы узнала его – когда-то любимого и навеки потерянного, хотя годилась Роману Ильичу если не в дочери, то в сильно младшие сёстры. Так иногда бывает, хоть и редко.

А если бы так было всегда, то человечество просто померло бы всем кагалом от счастья и тем решило свои проблемы.

Они с полуслова поняли друг друга и стали, не сговариваясь, играть пару опереточных слуг – простак и субретка, денщик и горничная, камердинер и гувернантка, принялись обсуждать господские наряды и нравы, в ритме вальса развешивать барские шубы и вытирать носы барским детям. При этом Таня и Роман Ильич ни на секунду не теряли друг друга из виду.

У простака и субретки всё получается гораздо проще, быстрее и успешней, чем у героя с героиней.

Те жёны соратников, которые помоложе, плохо помнили, кто такой Мерлин, и воспринимали всё как должное, только Роза-Рашида понимающе мигнула ему огненным татарским оком.

– А почему Сергей Петрович вас тут держит, в тайге? – шёпотом спросила Таня, едва они остались вдвоём в прихожей.

– Это тайна, – шёпотом же ответил Мерлин.

– Не тайна, так и не спрашивала бы! – фыркнула Таня. – Говорят, вы охраняете сокровища «Фортеции».

– Да, – печально ответил Мерлин. – И когда вы все улетите, я тотчас обращусь в отвратительную гигантскую жабу с окровавленными клыками, хотя и без того не принц. Прямо скажем.

– Ну, это-то фигня, – сказала Таня. – Это простым поцелуем снимается, все дети в курсе. А по правде?

– Ты никому не скажешь?

– Никому! – воскликнула Таня и сделала рукой жест, равноценный, по её мнению, страшной клятве.

– По правде я дожидаюсь новых документов. Я киллер на передержке. Да вот проштрафился: не учёл, что в западных отелях нет тринадцатого этажа, и вместо Васи Плинтуса прикончил великого дирижёра Фальконетти…

– Вот и опять враньё: Фальконетти помер от СПИДа, а на передержке только собак оставляют!

– Кошек и киллеров тоже, – вздохнул Мерлин. – А невостребованных потом усыпляют.

– Но киллера ведь и перевоспитать можно! – сказала Таня.

– Киллер обычно перевоспитывается с помощью Евангелия и раскаявшейся блудницы, – ответил Мерлин. – Так учит нас Достоевский. Но я атеист, а тебе сперва предстоит сильно испортить репутацию…

– Много вы знаете о моей репутации, – сказала Таня.

– Зато я знаю, что Панин строг в кадровых вопросах.

– Нет, а всё-таки – что вы здесь делаете? – не унималась она.

– Сижу, целыми днями глядя на стену и слушая крики муравьёв. Мой завтрак, обед и ужин – чашечка чёрного саке да два-три варёных каштана…

– А вас кто-нибудь навещает?

– Конечно. То и дело. С владыками я беседую о милосердии, с самураями – о смерти, с чиновниками – о простоте жизни, с крестьянами – о карме, со слугами – о преданности…

– Нет, а по правде?

– Я же сказал – жду документов. Но я не киллер, ты права. Я хуже. Я бессмертный. А бессмертному необходимо время от времени менять биографию и все бумаги.

– Ага, вы граф Калиостро!

– Совершенно верно. Во время посещения Санкт-Петербурга был по приказу матушки-императрицы тайно арестован и препровождён в Сибирь на подлинно вечное поселение. Под ответственность самого государственного канцлера Никиты Иваныча Панина. С тех самых пор за мной постоянно присматривает кто-нибудь из рода графов Паниных…

– Ну-ну, – сказала Таня. – То-то у Сергей Петровича такая аристократическая…

– Ряха, – подсказал Мерлин.

– Не надо так про него, – сказала Таня. – Вы бы видели наших ребятишек. Ведь у нас не простой детдом, у нас такие, от которых все отказались… А Сергей Петрович запрягся.

– Сергей Петрович понятно, – сказал Мерлин. – Нам с ним кучу грехов искупать положено. А ты-то зачем?

– Я ничего не искупаю. Я решаю сама, – сказала она. – Но об этом не будем, Роман Ильич, потому что сейчас праздник, надо накрывать на стол, а то наши бестолковые господа сами-то и трём свиньям щей не разольют!

 

1

… – Ну, мне через центр нельзя, – сказал Денница. – Довезу я тебя до остановки, тут восемьдесят четвёртый раньше ходил. Наверное, и теперь какой-нибудь ходит. А сам в Затон поеду. Там у меня женщина одна живёт – не баба, а чистый Шатобриан и Тулуз-Лотрек в одном флаконе!

Капитан определённо страдал ещё и галломанией…

– Слушай, – спохватился я, – а деньги-то? Деньги у вас не поменялись ли?

– Нет, конечно – кто сейчас такой ерундой заниматься будет? Ты лучше смотри на патруль не нарвись со своей «сайгой»! Тут медведицы навряд ли выручат! Дай-ка я тебе твой чвель надену. Под рубаху не прячь! Не прячь, говорю, под рубаху!

– Небось не орден, – сказал я. – Ну, тогда прощай, Светозар Богданович! Увидимся ли?

Денница смахнул нежданную слезу рукавом кителя:

– Прощай, брат! Вместе под смертью ходили! Вместе врага одолели! Такое не забывается! Я всем про твой подвиг расскажу! Только чвель-то лучше вытащи… Ты, я гляжу, и вправду без понятия!

– В случае чего, – сказал я, – можно связь держать через Иллариона, Алёшу то есть. Клуб «Софья Власьевна». Ничего, потерпишь праведника…

– Да! – воскликнул есаул из преисподней. – Номерок свой дай! Я всё забываю, что мобильники есть на свете!

– Нету у меня мобильника, – сказал я и остался один.

Покатил дальше Светозар Богданович Денница – наш простой русский Антихрист, один из многих… Только крикнул на прощание:

– Все там будем!

«Герцогиня де Шеврез» величественно свернула с большака и прошествовала в сторону едва видневшейся отсюда реки и осенявших её портовых кранов Затона.

Я остался настолько один, что спину закололо ледяными иголками.

Остановка была стандартная, крытая пыльным прозрачным пластиком, с металлической лавкой – даже не очень загаженной надписями и мусором. На эту остановку обычно приходили пожилые люди из окрестных садоводств. Сейчас бы им самое время завершать трудовой день, но ни души покуда не было видно.

Вверху под козырьком примостилась на кронштейне видеокамера – только глазок её был необратимо покорёжен, а обрезанный провод беспомощно торчал, весь размочаленный на конце, словно его кто-то грыз.

Внизу лежал город Крайск, во все дни покрытый толстым слоем дыма, а сейчас ясный, как пейзаж в стеклянном шаре. Город вроде бы совсем не изменился, если не считать проходивших над ним цеппелинов – значит, «Фортеция» работает вовсю…

Но дело к вечеру, и в контору пока соваться не стоит.

Панин уверял, что квартира по-прежнему принадлежит мне, но ведь Панин точно так же уверял, что прилетит вскорости со всей гоп-компанией…

Я не попытался тормознуть какую-нибудь машину, да и шли в основном крытые грузовики, фуры и рефрижераторы. А то нарвёшься опять на какого-нибудь монстра…

Вообще я ожидал увидеть на шоссе сплошную пробку от Крайска до Москвы. В свете последних тенденций. Значит, преодолели как-то транспортный коллапс, машин даже меньше стало… И заметно меньше…

Оставалось только изучать прилепленные к прозрачному некогда пластику объявления и разноцветные стикеры-постеры.

Первым обращал на себя внимание красочный плакат. Именно плакат, а не постер. Он словно бы вышел из времён моего советского детства. Предельно реалистичный блондин в комбинезоне с российским гербом и с мужественным лицом широким взмахом сильной руки приглашал куда-то согбенного старца, пузатого рахитичного негритёнка и ещё толпу каких-то интернациональных оборванцев. Надпись гласила: «Пропусти старшего. Пропусти бедного. Пропусти больного. Все там будем!»

Куда мужественный должен был пропустить несчастных – неясно. Видимо, это и так было понятно всем, кроме меня.

Другой плакат был поплоше, в одну краску. Прямо на зрителя мчался лимузин, которым управлял какой-то лысый сморчок. Глаза у сморчка были закрытые, а под колёсами страдали очень трогательные кудрявые дети. И, опять же, надпись: «Старый за рулём – преступник! Россия – молодей!»

Вот оно как… Что ж, этого следовало ожидать…

Странными были и самочинные объявления: «Курсы базового химэйского – недорого», «Продам номер в лайне (далее следовали несколько незнакомых знаков) по договорённости. Торг возможен», «Куплю номер в лайне. Ниже пятого порядка не предлагать», «Разъяснение чвелей по методу Илоны Давыдовой. Дорого».

«Движение «Суррогатные матери против гей-православных» проводит митинг на площади Худолеева 1 мая в 10.00.».

«Курсы гидолийской борьбы. На Химэй – во всеоружии! Диплом действителен».

«Учись двигаться в условиях Химэя! Джолли-джампинг для всех возрастов и без травм!»

«Страхование от культурного шока опытным метаюристом на выгодных условиях».

Поверх всех этих и подобных листочков выведена была красной краской из баллончика огромная надпись:

ХИМЭЙ – НАГИБАЛОВО!!!

Я попал в непонятное. Точнее – попал в Непонятное. Не в криминальном смысле, а в онтологическом.

Явно обозначились заморочки с головой, а тут ещё и нога!

 

2

…Всё началось в кухне.

Кухня в Доме Лося была огромная, всячески оборудованная, светлая и относительно ухоженная, но всё-таки помещение прозаическое. Не парк под луной, не улочка в старинном городе, не приморская набережная – ноль романтики, пшик интима, а музыка доносилась из пиршественной залы и вовсе нечеловеческая.

Тем не менее Мерлин и Таня уже твёрдо знали, что с ними и между ними произойдёт, но не торопили события, перебрасывались дурашливыми репликами, продолжая давешнюю игру, протирали столовые приборы, перебрасывались тарелками, приговаривали, что добрым людям такое жрать не годится, а олигархам с прихлебателями – в самый раз, по барину и говядина, а вот креветок мы для себя отначим, а картошка хоть с виду молодая, но резиновая, пусть её сами шведы и лопают, а освобождать яблоки от семечек – снобизм, внутри гуся сами дойдут, а зелень – блендером её, блендером, а то порежешься, маленькая, а я ещё один салатик знаю – ум отъешь, и Таня из довоенной барышни превратилась в какую-то панкующую хулиганку, а степенный сторож-консультант – в курортного гусара…

За стол они не сели вместе со всеми – убежали в домик охраны, потому что не телевизор же окаянный смотреть, когда и без того столько времени потрачено зря… И никакая не довоенная девочка она оказалась, а полузмея, нагини из индийской легенды, фея Мелюзина, заморочившая Жана Бесстрашного, первого герцога Бургундского…

Гости, даже дети, всё поняли, только костюнинская подруга, девушка свежая и глупая, возмутилась и сказала, что прислуга нынче совсем обнаглела. За столом повисла тишина, в которой отчётливо послышался звон оплеухи – даром что Скелет сидел на другом конце стола и никаких движений не производил. Оплеуха как бы подразумевалась, но была оттого не менее весомой. Всё это потом рассказал Мерлину вечно весёленький Штурманок.

А они с Таней появились за столом только перед самой полуночью, и от их внезапного и явного счастья, от одной лишь возможности такого счастья все пирующие ожили, развеселились, почувствовали себя совсем молодыми, выключили нарочно привезённый телик, накатили шампанского и заревели нечто безудержно цыганское, отбивая такт вилками по драгоценным бокалам…

Но Мерлин и Таня в застолье не задержались, потому что в мире нашем «ни радость вечна, ни печаль бесконечна».

Ну да, ну да…

 

1

…Нога была чёрная, тонкая и босая. К тому же и не целая – примерно половина лодыжки.

Она помещалась в свободном пространстве между бетонным основанием остановки и краем пластикового щита. Рассмотреть ногу целиком, а тем более увидеть её обладателя мне не удалось из-за плаката и примкнувших к нему объявлений.

Ну да, ну да. Нога. Успокойся. Это не самое страшное. Подумаешь. Наверное, городская скульптура – под них, говорят, большие деньги можно отмывать. А вторую ногу отпилили и унесли в скупку металлов. Сейчас, поди, новых памятников в городе понаставили, как на барселонском кладбище…

Я уже собрался обойти остановку, чтобы познать Непознанное, но кто-то похлопал меня по плечу.

Я обернулся.

Сзади стояли двое крупных молодых людей, коротко подстриженных, равно мордастых и в одинаковых красных футболках с лозунгом «Бей олдей – Россия, молодей!». Из-за спин парнишек торчали какие-то палки, словно крылья польских гусар или знамёна самураев.

Лозунг мне не понравился, юноши – ещё меньше.

– Алала! Это твои окурки, старожил? – спросил один.

– Я вообще не курю, – сказал я. – В чём дело?

– Ага, это мы курили, – сказал другой. – Олдя совсем оборзели!

– Точняк, – сказал другой. – Отравляют нашу юность.

– Сели Родине на шею и ножки свесили! – сказал первый.

– Кто Россию любит – до пенсии не живёт! – пояснил второй.

– Молодую поросль не косит! – добавил первый.

– Довели Отчизну до ручки, поколение пораженцев! – сказал второй. – Вот мы окурок твой отдадим на генетическую экспертизу, тогда не отбрешешься…

– Ну-ка прекратите, – сказал я. – Не нарывайтесь.

– Не дожить дяде до Химэя… Чертей поблизости не видно, сильверов тем более… Румын, отоварь его, – сказал первый. – Хуриста туева.

Блин, не карабин же вытаскивать? Как глупо-то и как закономерно… Всю жизнь я этого боялся – что забьёт меня однажды ни за хрен какое-нибудь быдло в тёмном переулочке, снилось мне постоянно это быдло в кошмарах, и отвратительное ощущение беспомощности разливалось по телу, и всё время чувствовал я, что сбудется рано или поздно мой сон, потому что притягивал я это быдло, что ли, раздражал его самим фактом существования… Виктимный интеллигент, доцент при портфеле, шляпе и очках, некстати вышедший погулять в День десантника… Прав Панин, лучше бы мне сидеть в тайге тихонечко…

– Обожди, Пузо, – сказал второй. – Надо сперва его на верность прокачать…

Да и разобрана ведь моя «сайга». Вот я влип-то среди бела дня, то есть уже вечера… Как глупо…

– Не нарывайтесь, – повторил я. – Ни вам, ни мне у ментов светиться не с руки. Может, денег надо?

– Это вы, твари староживущие, всё деньгами мерите, – сказал который Румын. – Вот потому и Россию продали. Думаешь, в Химэе России не будет? Ещё как будет! Биг Тьюб – источник православия!

С этими словами он вытащил из-за спины алый лоскут, намотанный на две палки, и развернул передо мной.

Лоскут оказался небольшим транспарантом:

«МЫ – РУССКIЯ. КАКОЙ ВОСТОРГЪ!

Александръ Суворовъ».

Ну да, ну да. И графа Рымникского приспособили для правого дела. А я-то надеялся, что за столько-то лет власть, наигравшись в патриотизм, утихомирит эту публику…

– Ну? – сказал Румын.

– Чего – ну? – спросил я, растягивая зачем-то время.

– Что делать надо, дядя? – спросил Пузо.

– Смолить и к стенке становить, – сказал я. – И вообще ты был ничем не примечательным сперматозоидом, когда я убил своего первого португальца…

Такие шикарные фразы я придумывал для Панина в годы юношеских драк – в прежние годы жарких, но не смертельных…

– Неправильный ответ, дядя, – сказал Румын. – Тут думать не надо. Тут прыгать надо. Джамп, сволочь, джамп!

– Куда? – спросил я.

– Не куда, а зачем, – сказал Румын. – Когда увидишь такой плакат, падла старая, прыгай как можно выше!

– Зачем? – спросил я и нашарил рукой лямку рюкзака. Мог бы он у меня быть и потяжелее… Захватил бы я гантели… Одну гантель… В уголок…

– От восторга, что русский, падина жидовская! Пузо, у меня руки заняты…

И Пузо, рыхлый на вид и неуклюжий, молниеносно врезал мне по голове чем-то вроде резиновой дубинки.

 

2

…Мерлину показалось, что убыла вся компания на следующий день, хотя Панин объявил, что наотдыхался на три года вперёд и вообще детям пора в школу.

– Думал я тебя для деток Дедом Морозом нарядить, – сказал он Мерлину, – да ты и так себе справил праздничек… Танька – девка хорошая. Можно.

Милостиво так сказал.

Панин в своей фирме вершил всем. В том числе и личной жизнью соратников. Как Король-Солнце, персонально дававший разрешение (или повеление) вступать в брак своим придворным. Как Наполеон, переженивший всех своих маршалов на нужных бабах. Как товарищ Сталин, регулярно проводивший ребрендинг жён у Калинина, Молотова и Ворошилова…

Мерлин сильно подозревал, что Лось, устраивая семьи подчинённых, как бы передоверял мужьям свои королевские прерогативы. То есть даже в постели они должны были представлять хозяина и действовать от его имени. Ведь точно так же и Мерлин отдыхал здесь, в Доме Лося, вместо самого Сохатого. Заместитель по отдыху…

Верно про Панина оговорилась одна столичная тележурналистка: «Страшный вы человек, Сергей Петрович, – в хорошем смысле этого слова…»

Значит, нравится ему Таня. «Драл бы сам, да некогда»…

Это, конечно, подразумевается.

– Сука ты, Панин, – сказал Мерлин.

– Пожалуйста, – не обиделся Лось. – Вот и верь после этого людям. Разврат народа! А ещё оба педагоги! Вот из-за таких горе-наставников и выросло потерянное поколение: дрисня какая-то, а не молодёжь! Рома! Сосут страну минетжеры, досасывают! Добро бы они своевольничали, дерзили! Нет, с начальством они почтительные, службу понимают… Непоротые дворяне, мать их Софья… Холуй на холопе сидит и лакеем погоняет… Поколение пепси…

– Не отвлекайся, Сохатый, – сказал Мерлин. – Посмеяться хочешь – спалю к херувимам твой Монплезир и не отвечу: у меня справка есть. Будешь потом причитать: ах, что же я старичка со старушкой не нанял…

– Рома, да что ты! – испугался Панин то ли за Дом Лося, а то ли и по совести. – Как ты на меня подумать мог такое? Я же всё вижу и понимаю, должность обязывает. Всё у вас будет хорошо. Вот слетает весной Татьяна Павловна со своей капеллой в Ватикан – и я её мигом сюда доставлю. К тому времени разберётесь, так сказать, в чувствах…

– Ага, – сказал Мерлин. – Возьми с полки пирожок…

– А тебе только такой образ жизни и подходит, – сказал Лось. – Вахтовая любовь. Каков ты семьянин, мы уже видели, нагляделись… И вообще я за тебя отвечаю.

– Всё ты, Лось, за меня продумал.

– Колдунский, ну сам посуди. Вот собираю я движок. Я ведь вижу, куда какую деталь определить, чтобы фурычило. Так и тут. И всем хорошо: и блоку, и цилиндру, и болту, и гаечке. И всем вокруг меня должно быть хорошо и удобно…

– Да ты инженер человеческих душ, – зло сказал Мерлин.

– Эффективный минетжер это сейчас называется! – расхохотался Панин. – Но, Роман Ильич, тебе же удобно? Ловко ведь тебе так? Ну и не брыкайся. Мы тебя бережём. Где бы мы без тебя сейчас были? Далеко в Северном Ледовитом вмёрзли бы в лёд наши тела…

Мерлин отвернулся, чтобы Лось не увидел его глаза.

А Таня попрощалась с ним как-то наспех, словно стыдилась законных жён и законных детей.

– Значит, в Ватикан? – спросил Мерлин.

– Я… я ни разу ещё за границей не была, – сказала она. – А детям… Им такое и вообще никогда не светило. И я не могу надолго их оставить… Их же там никто не жалеет! – вдруг закричала она так, что Мерлину стало страшно. – Если бы Сергей Петрович их за карман не держал, всех этих… нянечек, – произнесла она с лютой ненавистью, – там бы вообще никто не выжил… Уж я-то знаю, видела…

– Успокойся, фея Мелюзина, – сказал он. – Всё будет хорошо – и с нами, и с уродиками твоими талантливыми…

До него покуда не дошло, что всё безнадёжно.

Только вместо «Подсолнухов» на стене появилась монотипия Хокусая «Ураган», на которой люди, животные, брёвна, бочки и целые дома, да и вся Япония, завиваясь в спираль, улетали к чёртовой матери.

 

1

…Интересный русский язык. А-ба-жаю! Слово «труп» считается неодушевлённым, а «мертвец» – очень даже одушевлённое… Душа болит, следовательно, я не труп. В худшем случае – мертвец. Мыслю, следовательно, соображаю… Голова болит, следовательно, работает… Семеро мудрецов почитались в Элладе: Фалес, Солон, Биант, Питтак, Клеобул, Хилон, Периандр… Ты обманывал нас, Еруслан-богатырь, прямоезжих дорог не бывает…

Я открыл глаз – на всякий случай только левый.

Значит, лежу на лавочке. Правая рука бессильно повисла. Нет, кажется, не сломана… Вздохнул поглубже. Рёбра не болят. Надо подняться…

– Лежи-лежи! – сказал женский голос. – Лежи, божий человек. Я тебе голову править буду…

Я поднял глаза. Надо мной склонилась старушка в беленьком платочке, сморщенная, с выцветшими от возраста глазами. Чисто эпическая сцена. Ах, витязь, то была Наина!

– Вот собаки, – сказала бабушка. – Достигшего бить! Это надо же! Что ж ты чвель-то свой под рубаху прячешь? Ведь забили бы, кабы не африканский товарищ! Ну уж он их упокоил!

– Ка… Какой африканский? – пролепетал я.

– Да вот этот… Выставился – чисто журавель!

Я с трудом повернул голову.

Так вот что за нога была-то!

Он и сейчас стоял на той самой ноге, уперши ступню другой в колено. Классическая поза древнего копьеносца. Всю одежду чернокожего воина составляла накидка – когда-то, видимо, красная, а теперь выгоревшая до цвета дамского белья советской эпохи – да кожаный передничек. Ещё бусы всякие, амулеты… Копьё (ассегай, вспомнил я) было направлено остриём вниз. А там…

Мобильный телефон пришпилило лезвием к руке Румына, а сам Румын только тихонько стонал, и футболка на нём была изрезана в окровавленные клочья. Я поискал глазами другого. Пузо лежал мордой вниз, на нём и штаны были располосованы вдрызг. Он безуспешно пытался приподнять задницу, словно пользовал невидимую партнёршу. Хотя крови из-под моего обидчика не натекло, зато другое натекло…

– Спасибо, доблестный воин масаи, – сказал я. – Вы спасли мне жизнь.

И сообразил, что говорю по-русски.

– Sorry… – начал я.

– Нич-чего, камрад Достигший! – сказал воин. – Киджана давно был студент Удээн. Вива Лумумба! Давно тому назад, когда негров ещё даром полюбили москвички и не арестовали менты…

Акцент у негра был очень приятный, выговор тягучий…

– Столько не живут, – сказал я, и он расхохотался, открыв подпиленные зубы.

– Лежи, не вертись! – приказала старушка. – Как ладно, что я сито прихватила, благо одно у меня сито – и для дома, и для дачи… Чёренький, вели ему не вертеться! И помалкивать!

– Бабучка дело знает, – великодушно кивнул Киджана. Волосы его напоминали купальную шапочку из серебристого каракуля.

– Внучек нашёлся! – сказала старушка и приподняла мне голову.

Я уже видел однажды, как «правят» сотрясение мозгов таким народным способом, и Хуже Татарина объяснял нам, в чём тут фокус, только я всё равно не понял.

По шоссе мимо нас то и дело проскакивали автомобили, но ни один не задержался. Никого не удивляло, что на остановке красуется вооружённый скотовод из далёкой саванны, а у босых ног его (точнее, одной ноги) маются побитые соотечественники.

А голова всё-таки перестала болеть!

Старушка убрала сито в солдатский «сидор» и достала из его недр пластиковую бутылку.

А-ба-жаю! Я-то думал, что вода!

– Маленько-то можно! – сказала старушка, когда я перестал кашлять. – Доктора ничего не понимают, только деньги даром берут…

Она передала бутылку моему спасителю. Киджана присосался основательно…

– Дедушке оставь! – рявкнула старушка и отобрала у масая сосуд. – Я всю бутыль от него на даче прикопала, вожу мелкими порциями, чтобы опять чертить не начал…

– Дедучка – конструктор? – удивился Киджана.

– Мудак у нас дедучка, а не конструктор, – сердито сказала старушка.

– Чертить – значит чертей на себе ловить, – сказал я. – Это в смысле делириум. Фразеологизм, мистер Киджана.

– Сэр Киджана, – поправил меня воин. – Киджана – лайбон.

Я всё-таки поднялся и сел.

– Лайбон – вождь? – спросил я.

– И чиф, и прист, и воинский начальник, – улыбнулся Киджана. – Эхой, зачем им было надобно в Африке филёлог? Стихами Гумилёва львов напугать? До сейчас не могу понять… Врачу нет, инженеру нет… А хотел ведь стать ветеринар!

– Господа, – сказал я. – Всё это хорошо, но стоило бы нам убраться отсюда. Документы у меня не в порядке, обыска мне не надо… А вам, надеюсь, в свидетели тоже не надо…

– Этот гопник, – Киджана потревожил лезвие ассегая в пробитой лапе Румына, отчего тот задёргался, – хотел звонить. Начал звонить. Может быть, успел звонить…

– Это у тебя-то документы не в порядке? – возмутилась старушка. – С твоим-то янтарным чвелём? Ну ты зажрался, Достигший! Да ведь милицейские тебе честь отдадут!

И оказалась права.

Высокий рыжий страж порядка, что вылез из дряхлого «газика» с буквами ПМГ, действительно откозырял, поглядев на мой медальон.

– Алала! Сержант Игнатьев! Добро пожаловать в Крайск, Леонид Потапович Николаев, клан Элори! – сказал он. – Счастлив день, когда встречаем Достигшего… Вы у нас редкие гости…

Вот это да! А как же Непокойчицкий Антон Людвигович, с которого сикхи сняли, надо полагать, янтарное удостоверение? Капитан Денница именно так меня проименовал… Или на этих чвелях каждый читает своё?

Моё удивление подскочило, когда сержант познакомился с бирками моих благодетелей и выслушал их объяснения.

– У органов нет к вам претензий, гражданин Киджана, клан Аяль, и гражданка Звонарёва Арина Геннадьевна, клан Хайда, – сказал он. – Выражаю вам искреннюю благодарность за спасение Достигшего…

– А эти? – спросил я, кивнув на Румына и Пузо.

Сержант Игнатьев метко плюнул Пузу на затылок.

– Отлежатся, – сказал он. – Патриотами рядятся, а от службы наверняка откосили. Дети они! До двадцати одного года всё дети! И чвели свои выбросили – говорят, что это антихристова печать. Типа веруют! В Гитлера они веруют! Будто без чвеля они в Химэй прорвутся! Учат же их, учат – пропусти старшего, пропусти слабого… Дети… От этих детей скоро взрослых не останется…

Ещё одно чудо! Раньше-то милиция этой публике сочувствовала на сто процентов…

– Вот сейчас приедем в отделение, протокольчик составим…

– Не надо протокольчик, – поспешно сказал я.

– Ой, – радостно сказал сержант Игнатьев. – Правда, не надо?

Я поглядел на благодетелей. Лайбон и старушка Геннадьевна согласно кивнули, словно бы доверяя мне объясняться с властью.

– Ну и добро, – сказал сержант. – А то бланки поганить… Пацаны ещё, образумятся… А не образумятся, тогда всё припомним, без протокола… Тьфу ты, как хорошо, что вы на чертей не нарвались… Те ведь не разбирают правого и виноватого! Миссия милосердия!

– Извините, сержант, – сказал я. – Я у вас человек новый…

– Конечно, конечно, – сказал сержант Игнатьев. – Как это… Достигший перерождён и… Забыл, как дальше. А здорово вы держитесь, Леонид Потапович! Тоскуете о потерянном Просторе, а себя не теряете, и употребляете умеренно… И к богатеньким не пристроились. Сильный вы человек, я бы так не смог, честно… Подбирали мы одного такого… Свидетельствовать просили – шиш он нам провещал! Плакал только: «Нет слов, нет слов»!

– Скажите, сержант, – сказал я, – неужели наша милиция наконец-то занялась своим делом?

– А как же иначе? – сказал сержант. – Не прежнее время…

– А может, вы один такой на всю милицию?

Сержант смутился.

– Вообще-то я на третьем курсе юрфака, – сказал он.

– А ректор у вас по-прежнему Золотуев? – спросил я и запоздало прикусил язык. Вот тебе и «новый человек»! Штирлиц забыл отстегнуть парашют, так и шёл по Фридрихштрассе с песней «Белоруссия родная, Украина золотая»!

Но сержант не заметил оплошности. Или сделал вид, что не заметил.

– Золотуева успешно оптимизировали, – с энтузиазмом сообщил он. – Ректор у нас теперь Сказка Дмитрий Евгеньевич!

А, плевать на всё! Хватит мне в потёмках ходить!

– Он же адвокатом столько зарабатывал! – сказал я.

– Так он один из всей панинской команды остался, – сказал сержант. – Что ему одному-то делать?

Я похолодел, хотя сто раз представлял себе этот момент. Ты обманывал нас, ноттингемский шериф, что, мол, Шервудский лес безопасен…

– А где остальные? – спросил я. Не мог не спросить.

И сержант Игнатьев рассказал мне всё, что знал.

 

2

…А потом было целое лето счастья.

– Моих сёстры-урсулинки до осени взяли, – сказала Таня. – Я не хотела оставлять, но они меня уговорили. Такие славные девки! Вот я тут сейчас с тобой – а сердце не ноет, как обычно. Там прямо не монастырь, а санаторий. Все процедуры не хуже, чем у нас. Чудес, конечно, не бывает: слепые не прозреют и безногие не начнут ходить, но всё-таки…

Они не остались ни в большом доме, ни в домике охраны, а спустились вниз, к маленькому озерку, и разбили палатку, причём Таня проявила в этом деле удивительную сноровку. Мерлин пытался ловить рыбу и всё удивлялся, что мало мошки.

– Так Панин какой-то генератор привёз, – сказала Таня. – Комфорт любите. Отдыхать подано! Гудят там сейчас, как трансформатор. С ним один совершенно омерзительный мужик – весь полёт оказывал мне знаки внимания… То есть думал, что оказывает…

Дни стояли погожие, и Мерлин с Таней бродили вокруг озера, рассказывали друг другу удивительные истории…

– Ничего ты, Мерлин, не знаешь, – говорила Таня. – Вот эта травка как называется?

– Да подорожник! – уверенно отвечал Мерлин. Растения он знал исключительно по определителю, а в жизни терялся…

– Вот останешься в тайге один – чем лечиться будешь, дурачок?

– Да подорожником! – не сдавался он.

Но Мерлин совсем не собирался оставаться один. Даже когда она поднималась в дом за едой, он начинал тосковать, и сердце его сжималось от дурных предчувствий.

– Жрут водку и закусывают без хлеба, – докладывала Таня после рейда. – Лень им, видите ли, хлебушка испечь! Ладно, я эту японскую машинку спрятала – ещё испортят по пьяни, и ты тут у меня с голоду околеешь… Где Панин таких друзей подыскивает?

– Нужные люди, должно быть, – вздохнул Мерлин.

– Подведут его эти нужные люди под монастырь, – вздохнула Таня. – Вот и у нас: то телевизор домой утащат, то игровую приставку, а то и кровать с массажем… Сотруднички…

– Мать их Софья! – услужливо подсказал Мерлин.

– Он заведующих меняет, а они всё тянут и тянут, – сказала Таня. – Ну почему люди в первую очередь обижают самых слабых и беззащитных?

– Потому и обижают, – сказал Мерлин. – Закон природы, моя Мелюзина…

– И всегда обижали. Вот в старые времена злодеи поджигали сиротские дома… Мерлин, ты всё знаешь – зачем?

– Страховку получить, должно быть…

– Мерлин, а почему нам с тобой так хорошо, когда всем так плохо?

– Заработали, – сказал Роман. – То есть ты заработала, Мелюзина…

– Конечно, – сказала Таня. – А вот это что – весь твой улов?

– Поднялись-то поздно, – оправдался Мерлин. – Вот утренний клёв и кончился…

Подняться на зорьке не получалось. На зорьке Таня не отпускала его от себя…

– Улетели наконец, – сказала она, вернувшись без добычи из очередного похода. – Вставай, тунеядец, кончен бал, слуги начинают уборку осквернённого дворца…

И очень вовремя оставили их одних, потому что зарядили дожди.

 

1

…Ну да, ну да. Что-нибудь такое я и предполагал. Спокойно. Я ведь давно уже смирился с тем, что возвращаться будет некуда…

Приведи мозги в порядок. Рим стоит на семи холмах: Палатин, Капитолий, Целий, Авентин, Эсквилин, Квиринал, Виминал… Вообще-то холмов на самом деле восемь, но Яникул на другом берегу Тибра…

Для начала отбросим всё лишнее. Ну не мог Панин задеть провода ЛЭП винтом! Он ас! И взрывчатку не мог везти! Он же не собирался поднять на воздух Дом Лося вместе со мной. И уж тем более не стал бы собирать на вертолёт всю нашу компанию…

– Я понимаю, – продолжал свою речь лейтенант Игнатьев. – Достигший неутешен и всё такое… Держитесь! Видно, не отрешились вы на Просторе от всего земного… Вы что, знали народного олигарха лично?

Стоп! Не знал Леонид Потапович никакого Панина! На всякий случай – не знал!

– Да нет, откуда, – трудно и бессмысленно соврал я. – Не мой уровень…

– Отстань от Достигая, милицейский, – сказала Арина Геннадьевна. – Какая молодёжь пошла бесчувственная!

– Да я что… Я ничего, – смутился Игнатьев и покраснел. – Если хотите, я вас мигом доставлю куда скажете! Хотя техника у нас сами видите какая. Все иномарки отдали чертям, а сами на старье…

А куда сказать? Чувствую, что в родимую хату на улице Доры Кривой торопиться не стоит… Почему – не знаю, но не стоит. Да, жив Дима Сказка – уже хорошо. Но не первым делом. Из него, как из всякого хорошего крючкотвора, информацию придётся вытягивать пассатижами. Первым делом надо отлежаться. Значит – к Тане. Если она, конечно, захочет меня видеть… Уехала – вряд ли. Замуж вышла? Ой, сомневаюсь, не бросит она своих подопечных. Да я ведь и адреса её не знаю! В детдом? А может, и детдом панинский разогнали? У нас же всё на одном человеке держится! Тогда могла и уехать… Хотя дирижабли летают. И логотип «Фортеции» прежний. Кто же там сейчас главный, если и Лось, и Скелет, и Штурман, и Хуже Татарина… Никого не пожалели, сволочи!

Не верю я в несчастный случай.

– Некуда мне торопиться, – сказал я.

– Вы боритесь с депрессией, боритесь! – воскликнул лейтенант. – А то ведь у нас Достигшие – все стукнутые. Некому свидетельствовать! Лыка, извиняюсь, не вяжут! Тоскуют! Или обколются до посинения! Или балаболят по-нерусски! Вон, даже по телевизору… А вы не такой, чувствую, Леонид Потапович… И скажите, – он тряхнул чубом, – всё-таки, как там?

– Где? – тупо спросил я.

– Ну, на Биг Тьюб? Правда ли, что там парить можно?

– Можно, – согласился я. Парить так парить. Отчего бы и нет?

– Значит, имеет смысл это… на джолли-джамперах?

– Имеет, – кивнул я.

– Хотите – я вас в отделение доставлю? – сказал лейтенант. – Будете перед ребятами свидетельствовать, нам другие районы завидовать станут…

Ну конечно! Наверняка в этом райотделе отыщется кто-нибудь побашковитей и в пять минут поймёт моё самозванство…

– Нет-нет, не утруждайтесь, – сказал я. – Вот соберусь с силами…

– В телевизоре про Химэй посмотришь, – сварливо сказала бабушка Звонарёва. – Там всё равно один Химэй… Достигшего ему подавай! Свидетельствуй ему! У вас нынче свидетель – через пять минут подсудимая скамеечка!

– Да кто ж посмеет… – начал лейтенант.

– Простым людям тоже положено! – решительно сказала старуха. – Они тоже интересуются. Тебя как, сынок, – Лёня? Поедем со мной, Лёнечка. Отлежишься, утешишься – а уж потом, как душа велит, будешь свидетельствовать на свежую голову… Вот сейчас автобус подойдёт…

– Вы уж ему много спиртного не давайте, – с горечью сказал конопатый лейтенант. – А то собьёте с пути… И вы, человек Достигший, не поддавайтесь! От водки вашему брату только хуже становится, я читал… Ладно, поеду я. Расскажу ребятам – не поверят! Автограф вот, – и он протянул мне блокнот.

Я чуть было не начертал привычную загогулину, но потом напрягся, представил подпись Николаева – и расписался.

– А как же эти? – спросил я, кивая на безмолвных Румына и Пузо.

– Вот человек! – восхищённо сказал Игнатьев и бережно спрятал блокнот. – Ему они же чуть голову не проломили, а он о них же заботится! Сразу видно – Достигший! Не чета нам! Гулько! Кочемасов! Ко мне! – рявкнул он, и тотчас двое молодцов в иссиня-зелёных комбинезонах и масках-шапочках выскочили из машины. – Убрать этих уродов!

Гулько и Кочемасов сперва полюбовались на мою особу, один даже пальцем потрогал, а потом дружно ухватили моих обидчиков за ноги, вытащили за остановку и по очереди, раскачав, сбросили вниз по склону. Отряхнули руки и побежали назад в «газик».

– Во как у вас! – удивился я.

– Только так, – сказал лейтенант. – А могли бы за покушение на Достигшего пожизненное отхватить и раньше нас в Химэй попасть… Неужели правда, что даже полных отморозков и пидоров там эффективно перевоспитывают и они становятся совсем другими людьми? – снова закинул он удочку.

– Конечно, – заверил я. – Не убивать же их.

– Ну, вам видней, – сказал явно огорчённый лейтенант. – И почему это всякую сволочь добрые люди должны вперёд себя пропускать? Я не вас, товарищ из Африки, имею в виду, – поспешно добавил он.

– Бвана белый полисмен мудрый не до возраста, – кивнул молчавший дотоле Киджана. Питомец московского Университета дружбы народов имени Патриса Лумумбы почему-то начал косить под книжного дикаря. Филолог!

– Ну, мы поехали, – сказал лейтенант и направился к машине. – Только чвель-то под рубашку не прячьте, а то опять найдутся какие-нибудь! Все там будем! – крикнул он на прощание.

– Унесло мента поганого, – с явным удовольствием сказала бабушка, глядя ему вслед.

– Что уж вы так, – укоризненно сказал я. – Он с нами по-божески обошёлся…

– Да я по привычке, – махнула рукой Арина Геннадьевна. – Вот мы милицию ругали-ругали, а как с чертями-то милосердными познакомились, так и милицейские вроде люди…

– Всё познаётся в сравнении, – изрёк я.

– Как вы хорошо сказали-то! – всплеснула руками бабушка. – Сразу видно – Простор ума прибавляет!

– А то! – подбоченился я. Надо было импровизировать, раз уж такая роль досталась! Потом разберёмся, чего это я достиг и о чём должен свидетельствовать…

Киджана заржал.

– И ничего смешного, – бабушка поджала губы. – Вам, чёреньким, легко смеяться, вас в очереди не гнобят, как деток наших… Я бы сама давно в Химэй отправилась, да дед упёрся: хочу в родную землю лечь, среди родных могил! А где та земля? Водохранилище нынче там, Нижне-Нийская ГЭС, рукотворное море…

Я сел на лавочку и схватился за голову.

Один. Адын, савсэм адын. Чужак в чужой стране. В чужом родном городе. И вроде бы привилегированный чужак. Будем, пока можно, импровизировать. Ты обманывал нас, Государь-Под-Холмом, не три дня пробежали – три века…

 

2

…Они сдвинули две кровати, и получилось как в хорошей гостинице.

Дождь шумел еле слышно, он падал медленно, как крупный снег.

Вечерами они пили чай из смородиновых листьев на веранде и разговаривали обо всём.

– Ты человек будущего, – как-то раз заявила Таня.

– Ну уж, – смутился Мерлин. – С чего бы?

– Ну как же – огромная башка да тощая ручка – страницы перелистывать… – рассмеялась она.

– Кнопки нажимать, – горько поправил он. – Остальное атрофируется за ненадобностью…

– Ну уж, не всё, – сказала она. – Но исключительно благодаря мне. Мерлин, а почему у тебя фамилия такая? Великобританская?

– Тюркская у меня фамилия. От Тамерлана. Так что мы с Хуже Татарина единоплеменники…

– А кто у тебя родители?

И Мерлин рассказал ей удивительную историю своего появления на свет. По его мнению, она не уступала легенде о происхождении валлийского волшебника.

…В древние советские времена коммунистическая знать сложилась в особый замкнутый клан. Роднились исключительно между собой, подобно феодальным владыкам. Мать Мерлина, Любовь Никитична, была дочерью первого секретаря обкома где-то в средней полосе России – не то Пензенского, не то Рязанского. Очень рано Любочку выдали замуж тоже за первого секретаря – не то Рязанского, не то Пензенского обкома. Муж был чуть ли не вдвое старше её. Скучала, естественно. И однажды на полуподпольном концерте известного московского барда познакомилась с молодым инженером Ильёй Мерлиным – умницей, красавцем, мастером на все руки и знатоком поэзии. И после концерта поехала не в особняк, а в холостяцкую комнату Ильи, в простую заводскую общагу…

Скандал был дичайший, поскольку и дело-то было неслыханное. Конечно, и до того августейшие лица и супруги их гуляли и блядовали, но тайно и опять же в своём кругу. Илью даже арестовали. Рыдающую Любочку доставили домой, в законное гнездо…

В холостяцкой квартире дерзкого инженера очень быстро нашли сочинения вредных авторов и пистолет «вальтер» (хотя он и сам при желании мог бы изготовить оружие не хуже), и пошёл бы молодой Илья по этапу, но слух о чрезвычайном происшествии быстро дошёл до Никиты Сергеевича Хрущёва.

Никита Сергеевич был ещё на самом пике карьеры, одолел страшного Берию и был потому благодушен.

– А не женись на молоденькой! – провозгласил он. – Кончился сталинский произвол! Детишек-то нет? Ах, и быть не может? Тогда тем более пусть разводится! У молодых, как я понял, вполне серьёзно…

Любу развели, отпустили Илью – только отправили в Сибирь, с глаз подальше. Дали молодым хорошую квартиру. Так что Роман Ильич родился благодаря хрущёвскому волюнтаризму, впоследствии сурово осуждённому…

Но подобных казусов в истории КПСС больше не случалось.

– Какой ты старый, Мерлин, – сказала Таня. – Получается, ты ещё при Ромео и Джульетте жил… Но я тебя всё равно люблю, и никакой молодой инженер мне не нужен! Там сплошные минетжеры!

На панинской фирме это слово давно уже стало ругательством.

– А они были счастливы, Мерлин?

– Да, Мелюзина, – сказал Роман. – Очень. И умерли в один день…

В этот день отец и мать сели в новенькую «Волгу» – долго копили, долго ждали очереди за машиной, – «Москвич-402»-то совсем развалился, – и решили для разгону прокатиться на выходные в соседнюю область. Долго уговаривали сына-десятиклассника присоединиться, но для Ромы открылись перспективы устроить на квартире сабантуй с друзьями…

Грузовик (судя по силе удара – «ЗиЛ-130) так и не нашли…

– На пустой дороге! – кричал панинский отец, суровый военком. – Это же явное убийство! Месть партийной мафии! Ничего, мы разберёмся…

Не разобрались. На выпускной вечер пришли все родители, кроме мерлинских…

– Я как отупевший был, – сказал Мерлин. – Не верил. И считаю себя виноватым. Надо было мне поехать… Я долго собираюсь, вот и разминулись бы, глядишь…

– Такие, как ты, вечно считают себя виноватыми, – сказала Таня.

– Такие, как ты, – тоже, – сказал Роман.

О своих родителях она только сказала скупо, что они живут в городе Коврове. Об этом городе Мерлин ничего не знал, кроме того, что там выпускали мотоцикл «Ковровец» с фирменным знаком в виде пары зайцев, глядящих друг на друга…

 

1

Автобус был вместительный, корейский – просторно, а сидячих мест мало. И номер маршрута какой-то незнакомый. Впрочем, бабушке виднее. Лайбон Киджана пошёл первым, предварительно зачехлив лезвие ассегая. Я подхватил свой рюкзак и «сидор» Арины Геннадьевны, в котором хранились чудодейственные сито и бутылка.

Народу было десятка три – в основном молодёжь. И, кажется, в основном из одного коллектива. То ли школьники, то ли уже студенты… То ли класс, то ли курс…

Я всматривался в одежды и лица, словно надеялся угадать в них суть произошедших без меня перемен. Странные причёски – не панки, не готы, не эмо, но и привычных стрижек не видно, и щетинистых скинхедов не видно, а вот хвостики на загривках у большинства наблюдались… Да, у парней и девушек были очень похожие куафюры – видимо, вернулся унисекс. Только у одной тощей смуглянки с выбритого до блеска черепа свисал шикарный запорожский вороной оселедец, достигавший поясницы. Незнакомые надписи на футболках, странные разноцветные знаки на щеках, на лбах, на предплечьях – но не традиционная блатная порча, не тату-салонные кельтские узоры, не иероглифы… Скорее, наскальная живопись.

Интересно, что скромный наряд лайбона не вызывал ни у кого ни малейшего удивления. Вполне этот национальный прикид вписывался в окружившую нас среду.

Одно оставалось неизменным – целительнице моей никто не пожелал уступить место. Есть, есть всё-таки вечные ценности у нынешней молодёжи…

Ох, не надо бы мне нарываться, да что поделаешь? Натурально, больной я человек, нельзя меня в общество пускать… Тем более в незнакомое общество.

– Молодые люди, посадите, пожалуйста, бабушку, – тусклым голосом сказал я, обращаясь к двум парням, сидевшим в обнимочку.

– Да не трогай их, Лёнечка, пожалей, – громко сказала бабушка Звонарёва. – Нынче, надо тебе знать, парни из экономии заместо девок друг дружку пежут, вот у их попки и болят…

Ох, Арина Геннадьевна! Да ты ещё тошней меня! Таких бы бабушек перед битвой выпускать – задирать противника…

… – Грех содомский, конечно, зато в подоле никто не принесёт, – продолжала развивать тему Геннадьевна.

– Ну дают олдя, – сказал кто-то не то с восхищением, не то возмущаясь.

– Да выкиньте вы старую манду, – сказала тощая брюнетка, которой, кстати, тоже никто не собирался уступать сиденье. – Эй, Ушков, скажи драйверу – пусть остановит! У меня такая же чуть хату не оттягала, с понтом она домовладелец! Водила!

Шофёр, не оглядываясь, заорал:

– Если опять мне весь салон кровью уделаете – провезу до гаража, отмывать сами будете, да!

Ну вот, снова-здорово… Нет, видно, никогда не приспособиться мне в этом прекрасном новом мире… И сонная кондукторша на своём сиденье не пошевелилась. Она общалась с кем-то по мобильнику:

– Ага… В Новосибирске тоже, говорят, двое мужиков по пьяному делу вот так же поменялись чвелями, и как бы оба померли… Нет, не сразу… Не в один год… Да, мучились… Нет, не палёнку пили, домашнее… И главное дело – на телах ножевые ранения!

– Ну-ка ты, подруга… – начал я.

Несколько парней выдвинулись с задней площадки. Впереди, как водится, самый маленький, коренастый и наглый, в камуфляжной майке.

– Извиняться надо, дядя, – сказал он. – За нашу загубленную юность. Совсем старожилы нюх потеряли, давно вам Ночь святого Валентина не устраивали… Оптимизировать тебя пора…

Внезапно малый остановился, и на плоском его лице нарисовались восторг и ужас в одночасье.

– Алала! Счастлив день, когда встречаем Достигшего! – поспешно воскликнул он, благоговейно протянул руку и робко прикоснулся указательным пальцем к моему чвелю. – Добро пожаловать, э-э-э… Миронов Арсений Исаакович, клан э-э-э… Даир, вот, Даир!

А-ба-жаю! Я же ещё и Исаакович!

– Клан Даи-ир? – восхищённо протянула хамка с оселедцем. – Я торчу! Мой клан! Алала!

Киджана снова заржал. Он уже на всякий случай расчехлил ассегай. А вот вытереть лезвие лайбон так и не потрудился.

Тотчас же нашлись места и для меня, и для спутников моих, а молодые люди, повскакав с сидений, сгрудились вокруг нас.

– Может, вы для нас немножко посвидетельствуете? – спросил юноша в сильных круглых очках и с гитлеровским клочком волос под носом.

– Косячок? – заискивающе спросила брюнетка-запорожец, протягивая мне папиросу.

Я сделал рукой отталкивающее движение.

– Вы что – совсем без прихода свидетельствовать можете? – не поверила смуглянка. – Не вставляясь?

Со всех сторон мне совали стеклянные и металлические фляжки, стаканчики, самокрутки, заправленные шприцы…

Автобус резко затормозил и встал. Со своего места спешил к нам водитель, приговаривая на ходу:

– Я, чо ли, лысый, да? Я лысый ли, чо ли, да?

Хотя был и лысый, и вообще кавказец или таджик.

Вот достали! Я бы и рад свидетельствовать, только о чём?

Оказалось, что я опять мыслю вслух. Опасные привычки, однако, у нас, отшельников…

– О любви при пониженной гравитации! – выкрикнула брюнетка, и остальные девушки в салоне восторженно завизжали.

– На фиг, на фиг воздушное порево! – возразил маленький и коренастый. – Давай махалово! Экшн!

– Про Великое Плавание царевича Сайяпала!

– Битву Первого года!

Ха, у нас, оказывается, у Достигших, и определённый репертуар имеется!

Я беспомощно посмотрел на бабушку и Киджану.

Арина Геннадьевна ободряюще кивала, но советов и подсказок от неё не исходило, зато лайбон склонился к моему уху и по-английски шепнул:

– Немного классики, коллега…

Ладно. Будет вам и классика, будет и свисток. И махалово, и экшн. Зря я, что ли, обогащал свою память суммой знаний, выработанных человечеством?

Я встал, подошёл к кондукторскому возвышению, и тётка со сканером в руке покорно уступила своё место.

Утвердившись, я начал:

Они слушали. Невероятно: они даже не слушали – внимали! Сразу повыдёргивали всю аудиотехнику из ушей. На лекциях истфакеры меня сроду так не жаловали!

…Наконец битва за стену кончилась, и деморализованные ахейцы «побежали к чёрным своим кораблям».

Юная публика обалдела. Имам баялды, как говорят турки.

Так, должно быть, галдели тинейджеры тридцатых годов, впервые посмотрев фильм «Чапаев»…

– Крутой класс! Во месиловка! Джет Ли отдыхает!

– Ефим Клочков нервно курит в сторонке!

– Да строительная каска и то прочнее медного шлема! Такой я и сам бы развалил!

– Я слышал, бывают такие ролёвки, что всё по-серьёзному…

– А этот-то – на жопу сел, и ещё троих замочил!

– Только я не врубаюсь – у кого он из влагалища меч-то достал? Там и девки, что ли, махались?

– Тормозишь ты, Дуня, всё на трахало переводишь…

– А Гектор и Приамид – они, типа, братья?

– А что такое «запон»? Ага, всосал – как у чёрного передник!

О боже, эти детишки даже кое-что поняли и запомнили!

Водитель вытер слёзы и, махнув рукой, вернулся на своё место.

Автобус тронулся.

Со всех сторон мне совали уже не косячки и шприцы, а купюры.

Я не хотел грабить студентов, но бабушка досадливо крякнула, встала и начала собирать пожертвования в сито. Видимо нам, Достигшим, положено…

Первое моё свидетельство закончилось благополучно. Только кондукторша, так и не взявши с нас денег, спросила:

– А это вы на каком языке рассказывали?

…Такой успех у меня уже был однажды в жизни.

В нашу хитрую войсковую часть приехала не менее хитрая комиссия из Министерства обороны, и по этому случаю был даден тщательно отрепетированный концерт. И довелось его вести именно мне, как был я беда и выручка родного подразделения. По основному закону подлости в разгар украинской народной песни «Нема мого Тараса» вырубилось электричество, и, судя по всему, вырубилось капитально. Ну, я и начал читать стихи. Часа два читал. Ну, полтора. Вру, час. В полной темноте. Всю ведомую мне милитаристскую поэзию припомнил – Тихонов, Киплинг, Симонова полный цикл «С тобой и без тебя»… И ведь слушали любезные мои хохлы, мордва и дагестанцы! И не только они слушали – когда свет наконец-то дали, глава комиссии – генерал-лейтенант Смыго – слезами плакал! Расклевил я генерала! Видимо, напряг на воспоминалово, как сказали бы нынче…

Много мне из того впоследствии вышло пользы, только денег вот никто не давал. Что ж – всякий труд благослови оплата…

Маршрут пролегал по городским окраинам и промышленным зонам, и никаких существенных изменений здесь не наблюдалось.

Гостеприимная бабушка жила на Павлодарах. Район был мне совершенно незнакомый, заводской, сроду я там не бывал. Как-то так сложилось. И, к стыду своему, не знаю, откуда взялось само название – Павлодары.

По-моему, даже Панин и даже с кодлой не рисковал туда соваться. С чужаками тут разговор был короткий: «Сымай, сучня, аксессуары!» Жители Павлодаров делили своё время между вредными производствами, праздничными бесчинствами и тюремными заключениями, когда сын сменял на зоне отца, а внук – деда. Странный какой-то союз труда и криминала…

Молодая аудитория дружно покинула автобус на платформе «Студенческая», как я и предполагал. На прощание мне желали всяческих благ, уверяли, что «все там будем», а наглая брюнетка-запорожец ошеломительно и нежно поцеловала в губы, и оказался я вполне живой и адекватный в реакциях…

– Хош, – сказал водитель. – Спокойно обошлось, не как в тот раз… Спасибо, Достигай, ты настоящий дивона.

Я вспомнил, что «дивона» – это такой среднеазиатский фрик, дервиш, одержимый.

– А как было в тот раз? – спросил я, потому что нынче годилась мне любая информация.

– Тоже была старая, да, – сказал лысый водитель. – Тоже вот так же нагрубила молодёжи. Ну, её и это… оптимизировали. Девчонки, да! А бабушку на остановке встречали внуки – один с битой, другой с вот таким пчаком… Павлодарские же! Всех положили! Когда черти приехали, осталось им только пластиковые мешки таскать. Меня хозяин на премию наказал, да… А сам оружие не выдаёт на таком гнилом маршруте, шакал!

Я содрогнулся. Неужели правда?

– Помню, – подтвердила Арина Геннадьевна. – Помстили парнишечки за Аникееву Надю! Вот где правильное воспитание! Ровесница мне была, да не дожилось ей до Химэя… Пошли, что ли?

Киджана безмолвно последовал за нами. Я вопросительно глянул на лайбона – мол, не в тягость ли ему меня сопровождать?

Лайбон погрустнел.

– Коллега, – сказал он. – Некуда идти. В здешнем Доме Африки надо мной смеются даже презренные нилоты…

– С чего? – спросил я.

– Я потерял по дороге свой народ, – потупился Киджана. – Забыл номер поезда… Это большая история!

– Расскажешь, – я махнул рукой. – Я вот тоже, можно сказать, потерял свой народ…

Ну да, ну да. Вечно меня кто-нибудь спасает и телохранит. Пропал Панин – появился из сердца чёрной Африки Киджана. Свято место пусто не бывает. Не успела доярка сойти с трибуны, как на неё залез председатель колхоза…

– Идём, идём, – торопила бабушка. – Чтобы Достигшего по дороге соседи не перехватили…

Жило семейство моей благодетельницы в обычной трёхкомнатной хрущёвке на пятом этаже. Видимо, в этом доме держала шишку именно Арина Геннадьевна, коли без колебаний притащила двух здоровых чужих мужиков туда, где и без них-то было не повернуться. И никаким конфликтом поколений здесь не пахло…

– Это доча моя, Пана, – стала бабушка перечислять домочадцев, – это зять мой, Трегубов Борюшка, у него условно-досрочное, а вот и внучата, как-то: Викторушка, Эдик, Анжела, Кристина и младшенький Володенька… Дед! – внезапно взвизгнула она. – Дед Арефа! Выползай – я живого Достигая привела! Может, его хоть послушаешься!

Пана была крупная блондинка, не в мамашу, Борюшка тщедушен и очкаст, дети с привычными мне уже причёсками размещались в диапазоне от пятнадцати до трёх лет. Все Звонарёвы-Трегубовы почему-то были одеты в одинаковые, некогда чёрные футболки с рисунком, на котором Человек-Звезда в противогазе боролся с Человеком-Скунсом из голливудского фильма.

До нашего прихода семейство, видимо, смотрело телевизор – модель новая, мне незнакомая и не по обстановке дорогая: плоский экран занимал чуть не половину стены. На экране явно шли новости, и мне очень хотелось их послушать, но звук был приглушённый. Другую стену украшал древний плюшевый ковёр, сине-бежевый, с оленями у озера. Я таких ковров уже сто лет не видел… На третьей стене свисали с гвоздиков чвели, напоминая жетоны на заводской проходной. Над чвелями печальный взор бросал на нас Бодаэрмон-Тирза, под ним горела крошечная неоновая лампадка…

Звонарёвы-Трегубовы вскочили, словно к ним с ордером нагрянули, и дружно воскликнули: «Алала!»

– Что же вы, мама, не позвонили? – укоризненно сказал зять Борюшка. – Мы бы хоть убрались…

– Ага, чтобы на узле связи подслушали и Достигаюшку перехватили? – спросила старуха.

– Да кому мы нужны – подслушивать? – сказала дочь Пана и стала как-то очень уж пристально рассматривать кожаный передничек Киджаны.

– Кому надо – тому и нужны, – зловеще сказала бабушка. – На узле связи сегодня Лялька Фамусова дежурит из пятьдесят восьмой…

При упоминании Ляльки возмущённо загалдели даже молчавшие дотоле дети. Чаще всего звучало слово «сука». Но чем именно грозило это сучье дежурство, я так и не узнал.

Видимо, Достигшими здесь «угощали» общество – словно в салоне Анны Павловны Шерер: «Э бьен, мон принс…»

– Достигшего Лёня зовут, – объявила бабушка. – А чёренький у его этот… охранник…

Тут детей прорвало. Они бросились ко мне, словно к любимому дядюшке с подарками, чуть не задавили в объятиях, засыпали кучей вопросов на тему таинственного Химэя – как там да что там… Только малолетний Володенька вёл себя как нормальный пацан: принялся отбирать у Киджаны «взаправдашнее копьё».

– Правительство Израиля объявило, что в будущем году снова намерено делегировать свою квоту возврата палестинцам, – неожиданно объявил о себе телевизор. У кого из семейства был в руках пульт, я так и не разглядел. – Премьер-министр Израиля Шломо Поляков заявил, что неоплатный долг…

– Во придурки, – сказал старший мальчик. – А ещё говорят – евреи умные… Они типа Бриарея дожидаются!

– Выключи сейчас же! – воскликнула Арина Геннадьевна. – Тут живой Достигший, а ты со своим теликом…

Мальчик подчинился, но заканючил:

– Ага, сейчас «Дубуны клана Толо» будут…

– Вот тебе дядя Достигай и расскажет про клан Толо, – кивнула на меня бабушка. – Свидетельство – не адаптики московские…

Старшенький принял какую-то странную позу и выкрикнул:

– Толо никому не причиняют зла, но смерть и горе тем, кто помешает нам творить добро!

– Набегаешься ещё по тем дубунам… – печально сказал зять Борюшка. – Мама, вы бы усадили гостей! Я сейчас на стол накрою!

Кажется, день кончался. А ведь это ещё был не самый длинный день в году!

 

2

…Дожди кончились только вместе с летом.

Таня и Мерлин стали меньше разговаривать – часами слушали музыку или смотрели старые сентиментальные фильмы вроде «Касабланки» или «Моста Ватерлоо».

Таня всё чаще вспоминала своих подопечных. Вот уж о них она могла рассказывать часами, но Мерлин старался не слушать. Чем больше она говорила, тем более раздражали его несчастные дети.

Таня постоянно норовила показать ему свои итальянские съёмки, но Роман всё время находил отговорки – то ему надо было схему протестировать, то за хлебом в умной машинке присмотреть…

А тут ещё на сменной картине вылез некстати Босх со своими чудовищами…

– Я понимаю, что сначала это неприятно, – говорила Таня. – Но ведь кто-то должен!

«Никому я ничего не должен», – хотелось сказать Мерлину, но он сдерживался.

Не то чтобы он был бесчувственный – просто счастливое детство имеет свои крупные недостатки. Не хочется знать чужой беды. Вот если бы всё как-то само собой рассосалось… Наложением рук…

Панин прилетел за Таней один и страшно торопился.

– Какие пять минут? – орал он. – Вы что, за всё лето не успели друг другу осточертеть? Колдун, я не могу! У меня производство! День год кормит!

А Таня сказала:

– Вот и всё, чародей, вот и всё, отцвели мои губы…

– Это ещё что? – удивился Мерлин. – Почему не знаю?

– Это Аполлинер, – сказала она. – Есть у него такая вещь вроде пьесы. Про Мерлина…

– А кто говорит эти слова? – сказал Роман.

– Змея с человеческим лицом, – печально ответила Таня.

Потом Панин отвёл своего сторожа в сторону и тихо сказал:

– Умер у нас парнишка, тёзка мой, Серёжа Ершов. Их в самолёте шесть часов продержали, бомбу в Шереметьево искали, мать их Софья! Знал бы, идиот, свой бы самолёт послал! Сэкономил, скотина! Как я ей теперь скажу?

– Сама узнает, – вздохнул Мерлин. – Теперь казнить себя будет, что бросила детей…

– Да с неё спроса нет! – отмахнулся Лось. – Она же их только петь учит… Колдун, я и не верил, что такие люди бывают!

– Я тоже, – сказал Мерлин.

 

1

…Пробуждение вышло неожиданно радостным и здоровым, хоть и выпить пришлось, и тяжёлой еды наглотаться, и непонятных вопросов наслушаться, и абсурдных ответов надавать. Детям, к счастью, не наливали…

Но хотя бы свидетельствовать не заставили! Всё по-русски: «Ты сперва добра молодца накорми, напои да спать уложи, а уж потом расспрашивай…»

Как я привык к тишине в Доме Лося! Музыка, ясно, не в счёт. Если это музыка. Она тоже одна из форм тишины.

Ночью за окном раздавались то пьяные песни, то даже далёкие выстрелы, то визг потревоженной автомобильной сигнализации. Всё было как раньше. Павлодары оставались островком относительной стабильности в изменившемся мире.

Семья Звонарёвых-Трегубовых тоже была стабильной, хоть и не слишком традиционной – если иметь в виду царящий в ней матриархат. Ибо пресловутый Арефа, всё-таки выползший из кладовки, оказался вовсе не мужем, но дедом Арины Геннадьевны, и было ему лет двести…

Условно-досрочный Борюшка словно бы не видел знаков внимания, которые оказывала Киджане супруга. Он как-то незаметно напился и отвалился. Сёстры Анжела и Кристина (для полного комплекта не хватало ещё Снежаны) интересовались: правда ли, что на Биг Тьюб возвращается утраченная было девственность, и после моего великодушно утвердительного ответа огорчились: это что же получается, по новой целку ломать? Бабушка обозвала их похабницами и кобылищами, которым давно пора спать. Пацанов занимали главным образом тактико-технические данные химэйского оружия, но и ассегай они уважили…

Я безуспешно пытался составить сколько-нибудь связную картину наступившей действительности из всего услышанного от людей и от телевизора. Тот, показалось мне, совершенно самостоятельно и произвольно перескакивал с канала на канал, хотя и без того сосредоточиться было нелегко.

Ведь не спросишь же в лоб у незнакомых людей: что такое этот самый Химэй, он же Простор, он же Большая Труба? Какие могут быть вопросы, если я – Достигший, который там побывал, но пожертвовал собой и вернулся, чтобы свидетельствовать. Вернее, Свидетельствовать. Вот так, с большой буквы.

С одной стороны, я человек безусловно уважаемый и почитаемый. Такому многое прощается, потому что он тоскует и убивается о потерянном. «Восплакался Адамий: раю мий, раю!» – как пели бандуристы времён Тараса Бульбы.

С другой – любые расспросы на предмет Химэя рано или поздно меня разоблачат. Причём неважно – я ли буду расспрашивать, меня ли будут… А потом того… успешно оптимизируют! Хотя пролезла же «Илиада» за милую душу! Но то ведь было невежественное студенчество, и за время моего отсутствия оно, мнится, стало ещё невежественней…

Химэй, понял я, далеко. Где-то там. Рядышком с Истиной. «Так далеко, так далеко, что не доехать…» Бардовская песня про Тегуантепек, стихи Семёна Кирсанова. В оригинале, правда, «трудно доехать», но народ – лучший редактор… Так безнадёжней, по-русски… И все туда стремятся. И существует строгая очерёдность – лайн. Со многими уровнями, разобраться в которых мне пока что не по силам. Лялька Фамусова потому и сука, что опередила честных тружеников Звонарёвых в этой очереди…

А что такое «народопотоки»? Что такое «точка транссёрфинга»? Помнится, было такое шарлатанское учение… Или уже не шарлатанское? И почему племя Киджаны привезено было из саванны в сибирскую даль?

И, наконец, почему стариков ненавидят и бьют?! Это что – государственная политика или живое творчество масс?

Куда я попал?

Мне нужна газета. Нормальная газета, на худой конец – «Известия», лучше подшивка, а уж по текстам я как-нибудь восстановлю и контекст…

Только не выписывают мои любезные хозяева газет, поскольку хватает туалетной бумаги… Не дефицит, слава богу.

Тогда встать хоть умыться, пока никто не поднялся… Ну и рожа! Чистый Чарли Мэнсон, если кто помнит. Ух ты – полотенца гостям выделили особо! Надо же – и портянки мои постирали! Зато унитаз весь обмотан скотчем, чтобы не развалился. То ли тишайший Борюшка до отсидки буянил, то ли Пана резко присела…

Кое-как помывшись под еле тёплым душем, я прошлёпал из совмещённого санузла обратно в комнату, отведённую нам с Киджаной. Уму непостижимо, как хозяева уместились на оставшейся жилплощади! Неудобно стеснять людей, вот посвидетельствую – и… куда?

Телефон. Нужен телефон. Обыкновенный, который не фотографирует, не играет музыку и не оказывает психотерапевтического действия. Ага, вот и он…

Но кому звонить в такую рань? Кто меня ждёт? Кто мне обрадуется?

Нет таких… И записной книжки нет, а немногочисленные номера я забыл за ненадобностью… Это ведь не династия Великих Моголов…

Со стенаниями одевшись (рука ещё побаливала), я снова перешагнул через Киджану, спавшего почему-то прямо на голом полу, и босиком вышел в люди.

Оказалось, что Арина Геннадьевна уже вовсю хлопочет на кухне, а дед её Арефа сидит за кухонным столом, размышляя над стопочкой – вероятно, о смысле прихода Дарумы с Запада…

– Лёнечка! – обрадовалась бабушка Звонарёва. – Растолкуй хоть ты старому пню, что Химэй взаправду!

– Да я уж теперь и сам не знаю, – честно ответил я.

– Вот поправься – и вспомнишь…

От поправки я отказался.

– Хрен он что вспомнит, – угадал дед Арефа. – Обман народа!

– За что терплю! – бабушка всплеснула руками. – Давно бы уже бегали по бережку морскому, кости грели… Добрые люди-то своих стариков с почётом провожают, свободную площадь иностранцам за валюту сдают…

– Каким иностранцам? Сикхам, что ли? – спросил я. Ну да, Денница ведь тоже собирался возить иностранцев на «Герцогине»…

– Никаким сикхам! – обиделась старушка. – В казармах пусть мёрзнут, черти окаянные. Нет, настоящим иностранцам, с деньгами… Или ты из первой партии, что ничего не знаешь?

– Конечно, из первой! – обрадовался я нежданной причине своего неведения. – Откуда мне знать, что здесь у вас творится?

– Так у нас в Крайске ведь крупнейший в мире узел эвакуации! – гордо сказала Арина Геннадьевна. – Эшелонами можно людей отправлять на Простор! Вот когда гидростанции пригодились! Не зря, выходит, тайгу затопляли, народ с места сгоняли… Не зря я костехондроз на бетоне наживала! Всё для людей, всё для людей!

– Обман народа! – повторял дед Арефа. – А электричество твоё китаёзам продают. Без проводов: провода-то потырили и сдали!

– Молчи! Кабы не твоё упрямство, мы бы уже на месте освоились и Пану с Борюшкой поджидали… А потом бы уж и внучки к нам приложились… И вот, Лёнечка, – у нас на Павлодарах таких, как дед, – каждый второй! Не хотят в Химэй! Не надо имя неограниченного срока существования!

Ага! Вот оно что! Посулил ты нам светлую вечную жизнь после этой – короткой и страшной…

– Желаю дома помереть, – сказал дед Арефа и предложил мне стопочку столь молодецким жестом, что я не посмел отказаться. – Чтобы на тот свет через честную могилку…

– Да какой тот свет! – взвилась Арина Геннадьевна. – Вот старый дурак! Да разве на тот свет в очередь становятся? Разве деньги за тот свет платят? Разве люди на тот свет стремятся?

– Ваше здоровье! – поспешно сказал я, чтобы заглушить разногласия деда с внучкой. Самогон был ледяной и прошёл со свистом. Ох, не надо бы, не надо бы…

– Ему ни здоровье не нужно, ни молодость, – презрительно сказала бабушка. – А там ведь подмолаживают! Я сама по телику видела! Артистка Белогвоздикова стала – совсем как при Брежневе была в картине «Судьба земная»!

– Силикон и обман народа! – дед Арефа грохнул кулаком об стол. – Ведь на зоне последний баклан, даже петушила зачушкованный – и те знают: если начальство райские пущи обещает – значит, полный звездец корячится!

– Вот дождёшься, – угрожающе сказала бабушка. – Напишу я на тебя прокурорам заяву, что разжигаешь сомнения про Химэй. Через тюрьму туда же пойдёшь по статейке нигилизма – то на то и выйдет!

– Пиши, дура! И в тюрьме люди живут! – сказал твердокаменный дед. – Там даже порядка больше…

– И правда – кого это я тюрьмой пугаю, – вздохнула Арина Геннадьевна. – Жизнь в лагерях прожил, а ума не нажил…

– А какой сегодня день? – внезапно для себя спросил я.

– Так воскресенье! – оживилась бабушка.

– Обман народа! Вторник! – не сдавался дед Арефа. Вот он-то совершенно правильно понимал дзен.

– Тебе всю дорогу вторник! Молчи уж! Я ведь тебя, Лёнечка, для чего привела: вот народ во дворе встанет, похмелится – и соберутся на площадке тебя послушать… И портяночки, поди, высохли…

От этого известия вторая стопка в меня не пошла. Ты обманывал нас, господин банкомёт, и за всё надлежит расплатиться…

…Там же, за кухонным столом, под огурчики, я незаметно задремал, и слышал сквозь полусон, как уходил непрестанно ворчавший нигилист дед Арефа, как заявились в кухню девочки и стали мыть после вчерашнего посуду, стараясь не греметь тарелками и не звенеть вилками. Одновременно они вполголоса толковали с бабушкой.

Я прислушался. Голоса у сестёр были совершенно одинаковые…

– Баб, вот ты говоришь, что вибратор у тебя всё здоровье отнял, а в школе сексологичка сказала, что он как бы полезный…

– Ты слушай больше в школе! После него руки могут потом всю жизнь трястись, и детей не будет… Как ещё я Панку родила – до сих пор удивляюсь…

– А у вас вибраторы китайские или немецкие были?

– Кого китайские! Завод «Серп и молот»! Вот такущая балда чуть не пуд весом!

– Баб, хрюли ты гонишь? Таких крутых вибриков не делают. И чо?

– А ничо! Мы же молодые были, по две нормы давали!

– А у вас чо – нормы по этому делу были?

– А как же! Бригада коммунистического труда! Господи, вернёшься в общагу – ноженьки гудут, рученьки болят, а мы переоденемся в чистое – и в клуб на танцы! К нам даже Кобзон приезжал!

– Так чо – Кобзон всегда был?

– Тогда ещё и Магомаев был!

– А кто был Магомаев?

– Муслим!

– Баб, я не врубаюсь – а как он у вас влазил-то?

– Кто? Магомаев?

– Да не, вибратор…

– Вот заладила! Вибратор-то где? На плотине! А Магомаев в клубе!

– Баб, ну ты семижильная у нас! И на плотине, и в клубе… А хрюли ж говорят: тогда секса не было…

– Это у вас один секс на уме. А мы коммунизм строили. Чтобы всё бесплатно вам было… К нам специально поэт Евтушенко приезжал – стихи про бетонщицу Нюшку читать. Очень жизненные. Только она на Братской ГЭС горбатилась, а так – всё про меня, всё про меня! Вот так же с мамочкой вашей на руках одна осталась куковать… Тут моя молодость и кончилась…

– Зато покайфовала неслабо…

Я уж не знал, плакать мне или смеяться, поэтому закашлялся и открыл глаза.

– Ну кобылы ногайские! Все в мать! Разбудили всё-таки мне человека! Пошли вон – нечего тут ляжками отсвечивать! А потом жалуетесь – педофилы, педофилы… – осерчала Арина Геннадьевна.

Девки фыркнули и в обиде покинули кухню, запахивая на ходу старые халатики. При этом одна явно подмигнула мне. Ну да, ну да, а потом на нас, педофилов, жалуются…

Лучше бы, конечно, угодить нам с лайбоном в интеллигентную семью – провести тихий вечер при свечах и сухом вине, внимая разумным речам хозяев с учёными степенями. Нет, желательно – одинокой хозяйки. Из неё бы я потихоньку вытащил кое-какие сведения, а потом поискал бы в телепрограмме новости и сопоставил. Хоть что-то прояснить…

Но одинокая интеллигентная дама вряд ли сумела бы поправить мне голову и накормить как следует. И вообще предпочла бы Киджану…

Вот его мне расспрашивать почему-то не хотелось. Кажется, он соображает, что никакой я не Достигший, и ещё неизвестно, зачем он за мной следует.

Бабушка выглянула в окно и махнула кому-то рукой.

– Пошли, Лёнечка, – торжественно сказала она. – Народ собирается…

Слушать моё Свидетельствование двинулись всем семейством, только Пана осталась – сказала, что нельзя оставлять в квартире чужого человека, даже и спящего…

Ах ты, чудо африканское! Коли ты меня охранять взялся, так чего ж ты дрыхнешь, как у себя в саванне среди львов?

Борюшка подхватил на руки младшего Володеньку и поспешил впереди нас. Потом шли остальные детки. Арина Геннадьевна вела меня под руку. Замыкал колонну кое-как ковылявший вечный дед Арефа.

Мы проходили мимо бесконечных рядов автомобилей, безнадёжно ржавеющих на спущенных шинах. Печально взирали на нас раскуроченные камеры наблюдения на козырьках подъездов.

– Борис… э-э-э… Борис, – сказал я. – Что же тачки-то у народа не на ходу?

– Бензин, – исчерпывающе ответил он, не оглянувшись.

Суров мужик проспавшись! Как бы у него нынче настроение совсем не испортилось…

Я тихонько спросил у бабушки:

– А за что же зятя-то? Вроде ведь тихий?

Бабушка вздохнула:

– За хахаля Панкиного. И в кого такая шалава уродилась – сама удивляюсь… А её самоё Борюшка пальчиком не дотронул: любит! Образованный человек! Дипломированный технолог! Всем заводом судью просили!

– Он его как – насмерть? – осторожно сказал я.

– Насмерть не насмерть, а уделал, как охилес черепаху, прямо тут, во дворе, на людях, – с гордостью сказала бабушка. – Мальчишки всё на мобилу сняли, весь мир любовался! И всё бы ничего, да хахаль каким-то арабским эмиром оказался, вот и пришили мужику разжигание – и межнациональное, и это… религиозное…

И всюду страсти роковые, подумал я. Угадал! У Киджаны могут возникнуть проблемы. Отелло рассвирепело и задушило мавра… Да я по сравнению с этим тихим безответным «охилесом» Борюшкой – мокрица, ничтожество, трусливый обыватель! Только вот откуда арабский эмир взялся на Павлодарах?

Но мысли о высоких доблестях народных быстро испарились, когда увидел я свою Голгофу.

То была… Как объясню? Нет слов. То была ровесница ковра с оленями – агитационная площадка. Только в этом забытом всеми властями и всяческими реформами районе и могла сохраниться такая, вопреки неизбежным гаражам и парковкам – в окружении могучих тополей, с рядами вкопанных в землю лавок и небольшой эстрадой, недавно покрашенной в зелёный цвет. Ну да, ну да, когда-то здесь в дни праздников гремели военные оркестры, плясал под баян «Молдовеняску» какой-нибудь детский ансамбль «Василёк», выступали пламенные лекторы общества «Знание» и застенчивые молодые поэты из заводского литературного объединения «Разводной кастальский ключ»… А погожими вечерами приезжал после смены из летнего кинотеатра сосед-киномеханик на грузовичке с установкой и вешал над сценой экран… Боже, как давно это было…

На средневековых картах вместо Павлодаров зияло бы белое пятно с надписью «Здесь могут водиться победители краевого социалистического соревнования»…

Почти все лавки, кроме первого ряда, были уже заняты. Первый ряд, как видно, предназначался кураторам Достигшего…

Я пристроился было рядом с бабушкой, но она властно подняла меня и подвела к ступенькам, ведущим на эшафот.

– Вот так, вот так, Лёнечка, – приговаривала она. – Уважь трудящих, так и они тебя уважут…

Да, это не студенты, что за родительские денежки отбывают номер в аудиториях. Это трудящие…

Это мрачные мужики в майках под пиджаками и в трениках с пузырями на коленях, это их битые спутницы жизни в ярких мохеровых кофтах, это их многочисленные шумные дети и немногочисленные родители, это…

Семь десятков лет им внушали, что они – класс-гегемон и соль земли, что жалкие академики и прочие художники созданы для того, чтобы их, гегемонушек, обслуживать, чтобы старый слесарь-металлург-абразивщик указывал профессору в ермолке, какие присадки использовать, как различать цвета побежалости и притирать кулачки к шарошке, чтобы дармоед-композитор с дармоедом-поэтом слагали песни о них – токарях, инструментальщиках, трубопрокатчиках, волочильщиках, сборщиках и сварщиках, чтобы тунеядцы-актёры в обеденный перерыв ломали перед ними комедию Бомарше в трепетной надежде услышать главную в своей жизни похвалу: «Вот это по-нашему, по рабоче-крестьянскому!»

…А потом взяли и перестали хвалить и навеличивать гегемонами. Вместо ракет и танков велели делать утюги и титановые лопаты. Заодно и платить перестали. Без войны, без катаклизмов, без объяснений. Им же лекторы забыли сказать, что «пролетарий» по-латыни – голодранец. И превратился самый передовой, боевой и сознательный класс в полное… А теперь ещё и чвелей каких-то понавешали!

Это ж надо так презирать собственный народ, укорял меня Панин. Верно сказал, хоть и не всерьёз. Проще надо быть. Мы с тобой в одной… дыре – ты и я… Причём в чьей именно, я так пока и не установил…

О мой бедный, вечно мудрый народ… Слава павшему величию… Короли в изгнании…

Никакого особенного почтения к рангу Достигшего в глазах собрания не наблюдалось – но откровенного хамства и пренебрежения тоже не было. Пиво выпивалось деликатно, без бульканья и хлюпанья. Мелькали, впрочем, и шкалики – выходной же… И дымили трудящие без оглядки, а Денница-то меня пугал…

Так. Знакомый актёр говорил, что нужно выбрать в зале одного Главного Зрителя и обращаться непосредственно к нему.

Ура! Он отыскался. Без хлопот. Среди гранитных пиджаков и свитеров его светлый кремовый костюм нельзя было не заметить, а уж галстук-бабочку, шляпу-стетсон да массивную трость и подавно. А пышные седые усы, а пенсне! Марк Твен какой-то, а не гегемон. Джентльмен-дикси позапрошлого века среди пролетариев…

Ну, прямо скажем, не самый простой человек. Про таких писали в старых романах: «Каждый член его дышал изяществом».

Что же рассказать Марку Твену? По Гомеру ударим или по Данте? Я же помнил пару песен из «Рая» – книги, которой вообще никто, кроме переводчиков, не читал… Надеюсь, что и Марк Твен тоже… Или Гоголя воспомянем, Николая Васильевича?

– Знаете ли вы, что такое Химэй? – громко вопросил я и обвёл зрителей взглядом.

– Нагибалово! – выкрикнул молодой парень и тут же получил пару затрещин от соседей и звание «коматоза контуженого».

– Прости его, Лёнечка! – сказала Арина Григорьевна с места. – Он у нас дурачок потому что. Больно грамотный!

Я сурово глянул на дерзкого. Шалишь, дурачки не такие…

– Нет, вы не знаете, что такое Химэй, – понесло меня по ухабам эрудиции. – Клянусь зарёй и десятью ночами, Химэй – это высокое быстрое небо, это вечный поток благодати, это синева без края и зелень без предела. Там нет ни горбатого, ни пузатого; ни бессильного, ни лунатика; ни злодея, ни лжеца; ни злобного, ни ревнивого; ни гнилозубого, ни прокажённого – никого с печатями Зла…

Так, а теперь от старой доброй «Авесты» перейдём и к великому флорентийскому изгнаннику…

Экс-короли тоже слушали… Экс-короли тоже внимали! Они перестали булькать королевским элем и утишали принцев и принцесс беззвучными подзатыльниками. Что же такое надо было сотворить с людьми? Данте, конечно, крут и велик, но я-то не чтец-декламатор, не Владимир Яхонтов и даже не Михаил Козаков… И не заезжий баптистский проповедник – такого отсюда сразу же попёрли бы в три шеи, пылая православным гневом. Хотя и батюшку-златоуста послушали бы минут пять, а потом снова зашушукались, задымили, забулькали… Неужели вправду пришло времечко, когда мужик не Блюхера и не милорда глупого? Массовый гипноз, позитивная реморализация?

Ладно, пойдём на компромисс: Алигьери велик, но и я не на помойке найден…

– Шуба! Ёжик идёт! Черти с козлогвардейцами! – раздался высокий детский голос.

Смысл возгласа был понятен. Ну да, ну да. Декабристы разбудили Ктулху, тут всё и кончилось…

Даже обидно стало.

Трудящие подорвались с мест, словно и не являлись они гражданами самого правового государства в мире.

– Мужики! Достигая уводите! Чертям закон не писан! – кричала моя бесценная бабуля. – А то Борюшке нельзя светиться, у него УДО и семеро по лавкам!

Я спрыгнул с эстрады, а ко мне уже спешил, раздвигая тростью всполошённый народ, Марк Твен – о принципе Главного Зрителя я, разумеется, позорно забыл.

– Пройдёмте со мной, сударь, – сказал он раскатистым бархатным голосом и крепко ухватил меня за предплечье. – Там вы будете в полной безопасности. В полнейшей. Гарантирую…

Я глянул через плечо. За нами поспешали гаранты – человек шесть из самых пожилых, двое даже с орденами и медалями, а один на костылях. Молодёжь моментально разбежалась, только давешний крикун и остался в конвое, и он тоже взял меня за руку…

Ни чертей, ни милиции покуда не было видно, но кто-то вещал в мегафон:

– Всем оставаться на местах! Проходит плановая идентификация чвелей! Чвели не активировать! Повторяю: всем оставаться на местах!

Вот как! Чвели, оказывается, активируют! Хотя чему удивляться, если милицейские начальники научились выговаривать слово «идентификация»!

Меня подвели к двухэтажному старому дому – в таких когда-то проживало обычно заводское руководство – и почти втолкнули в подъезд. Но повели не к той двери, что вела на лестничную площадку, а к подвальной. Её пересекала толстая накладка, взятая на амбарный замок.

– Куда… – спросил было я, но «дурачок» заткнул мне рот…

 

2

…Снега в эту зиму валило много, но Мерлин со звериным старанием каждое утро расчищал вертолётную площадку. Он обещал себе, что в этот раз сам станет расспрашивать Таню про маленьких калек и постарается ничем – ни словом, ни намёком – не обидеть её, разделит с ней и горести, и радости…

В этот раз жён и детей было немного.

– Вообще завязывать надо с этими новогодними пикниками, – сказал Лось. – А то много болтовни стало в городе… Новости не хочешь узнать?

– Ни в коем случае, – сказал Мерлин.

– Только садитесь за стол со всеми, – сказал Панин. – Потому что неловко от людей…

Таня бросилась ему на шею, и стало понятно, что нет между ними ни разногласий, ни обид…

И цифровая картина нынче была не по сезону – «Какой простор!» Ильи Ефимовича Репина. Счастливый студент и счастливая барышня всматриваются в светлое весеннее будущее и не знают, что впереди война и революция…

– А вы-то чего не пьёте? – возмутился Хуже Татарина. – Под наблюдением врача – можно и нужно!

– Им и без водки хорошо! – сказала Роза-Рашида. – А твоя медицина только людей портит посредством халявного спирта! Да и не положено – ты же ходжа!

– Про спирт в Коране не написано, – сказал Тимергазин. – Спирт вообще изобрёл мусульманин, наверняка тоже ходжа…

– Выпивайте и закусывайте, евреи! – воскликнул Штурманок, хотя других евреев не наблюдалось. – Вкалывали мы, Рома, весь год как звери, так не обижай нас!

– Это в одиночку нельзя, – прогудел Костюнин. – Тебе сейчас надо активно общаться с коллективом… Не поверишь, но нам без тебя скучно!

Остальные дружно его поддержали.

Стол в этот раз был выдержан в русском стиле – никаких заморских нарезок и устриц, только сало, пельмени, картошка, фирменная капуста здешнего засола, строганина…

Мерлина быстро развезло, он понёс ерунду. Таня с виноватым видом потащила его в спальню.

– Танька, – сказал Роман. – Оставайся у меня… навсегда! Я не знаю, как выдержал три месяца. Оставайся!

– Не могу, – сказала она. – Самое большее – три дня. Дети сказали, что без меня не то что в Италии – в Африке жить не хотят!

– Дети, – буркнул Мерлин. – Ты им что – навеки? Они вырастут и будут ещё больше мучиться, ты же их не вылечишь…

– Как ты не понимаешь, дурачок, они же у меня поют! А когда поют, то забывают, что они не такие… Они лучше здоровых всё понимают! Я только с ними и чувствую, что не зря живу. Анечка Горлова – та, у которой руки… Она меня спрашивает: «Мама Таня, а у тебя есть личная жизнь?» – представляешь? Они обо мне тоже заботятся…

– Только обо мне никто не заботится, – мрачно сказал Мерлин. – И со мной ты живёшь зря. Чистая физиология… Между прочим, у нас могут быть свои дети! А этих… Усыпить их было надо! Чтобы и сами не страдали, и немым укором человечеству не работали! Если бы не Лось, давно бы поумирали твои певцы по казённым приютам… Патриарх их принимал, папа римский их приветил… Патриархам горшки не выносить!

Что ещё городил Роман Ильич, он уже не знал и не помнил. Только проснулся он утром один и со звенящей головой. Таня уже хозяйничала на кухне и разговаривать с ним не стала.

Мерлин надеялся, что она, как обыкновенная женщина, простит и забудет его пьяный бред, но Татьяна Румянцева не была обыкновенной женщиной.

 

1

…Чем это он меня? Тростью, что ли? Вон какой у неё набалдашник был здоровый… Вот тебе и Марк Твен. Меня что, теперь всегда по башке будут бить?

Он и сейчас сидел, опершись подбородком на трость, расставив локти и колени, – но видел я только силуэт. Зато он мою заросшую диким волосом физиономию наблюдал прекрасно, потому что свет фонаря, низко подвешенного под потолком, бил мне в лицо.

– Вы очнулись, милейший? – прозвучал хорошо поставленный голос, лекторский или актёрский.

Я выдохнул что-то непонятное. Вокруг было ознобно, и сыро, и воняло гнилой картошкой. Рот у меня был заклеен липкой лентой, руки и ноги связаны ею же. И сидел я прямо на полу, прислонённый к холодной бетонной стене.

– Вот и прекрасно, – сказал Марк Твен. – Предателей должно казнить в полном сознании, дабы прочувствовали они вину перед своим народом и своей землёй…

– Их, блядей, по жилочкам надо растаскивать, – сказал высокий старческий голос. – Без суда и следствия. Миндальничаете вы с ними, Фауст Иванович. Нам что, сведения от него нужны? Не нужно нам от него никаких сведений…

– К порядку, полковник! – воскликнул бывший Марк Твен. – Реплики потом. Действительно, милейший, нас, по большому счёту, не интересует даже ваше подлинное имя, равно как и позорный путь изменника и провокатора. Наверняка это будет трогательная история спившегося непризнанного поэта, или актёра, или бывшего комсомольского активиста, за химэйскую подачку согласившегося заманивать наивных соплеменников в адское жерло рабства и страданий. Вы думали, что янтарный чвель оградит вас от гнева народного? Надеялись, что всякий русский дом будет наивно распахивать перед вами двери, а в любом ресторане вас совершенно безвозмездно станут кормить и, главное, поить как новоявленного апостола Благой Вести? Полагали, что безмозглая публика будет всегда и везде внимать вашим корявым виршам и полузабытым монологам из арсенала декадентской драматургии?

Я и сам неволей заслушался – говорил Фауст Иванович как по писаному, давно не доводилось мне слышать от людей правильной русской речи – правда, не без риторических штампов, но об этом ли сейчас думать? Я опять попал в сумасшедший дом, и нету Серёжи Панина, чтобы постращать пациентов и санитаров…

– Нет! – страстно выкрикнул Фауст Иванович и выбросил трость в моём направлении. – Не вышло у ваших хозяев!

– Не вышло! – подхватили остальные, скрытые во мраке подвала.

– Не все потеряли голову, – продолжал Фауст Иванович. – Не все поддались соблазну. Есть ещё настоящие люди! Есть те, кто понимает подлинные цели так называемой эвакуации! Не блудные дети мы для ваших хозяев и не младшие братья, а семя бунтарей и ослушников, сбросивших цепи и выбравших свободу! Смерть химэйским извергам!

– Смерть! – подтвердили остальные.

То сикхи, то психи… То Светозар Богданович, то Фауст Иванович… Куда я попал? Они что, всерьёз или на ролевых играх зациклились? Вроде бы не тот возраст…

– Хрюли с ним базарить, начальник? – прохрипел кто-то. – Нас-то за Советскую власть агитировать не надо, а ему по барабану твоя пропаганда… То ли на свежака нам сучару гасить?

– Вы недооцениваете роль ритуала, уважаемый Колбаса, – мягко сказал Фауст Иванович. – Уж вам ли не знать, как важна традиция – будь то обычная правилка на зоне, будь то святая народная расправа. Нет, предатель должен сперва осознать уготованную ему участь, прочувствовать свою вину – тогда он с лёгким сердцем уйдёт, понимая, что другого искупления нет и быть не может… Горик, предоставь изменнику последнее слово!

Из тьмы возник давешний дурачок, контуженый коматоз, он наклонился ко мне и резко сорвал с лица ленту скотча.

Я предполагал, что это больно, но чтобы вместе с губами!

– Разорётся – сами виноваты будете, – пробурчал Горик и отошёл назад в черноту.

– Я всё ещё продолжаю верить в человеческое достоинство, – с грустью сказал благородный предводитель судилища. – Поэты обычно умирают молча или с плохими стихами на устах…

– Вы что, тронулись? – сказал я почти беззвучно. – Я никакой не Достигший. Не мой это чвель. Я вообще сто лет в тайге просидел, ничего не понимаю… Какой Химэй? Откуда он взялся? Нет никакого Химэя…

Дружный смех был мне ответом.

– С понтом он не в теме, – сказал невидимый Колбаса. – Чвель не мой… А елдак у тебя свой? А ухи у тебя свои?

– Безнадёжно. – Фауст Иванович встал. – Или вы надеетесь, что мы сдадим вас правоохранительным органам как нигилиста? Но мы не обслуживаем антинародную власть и не сотрудничаем с нею. Полковник, у вас всё готово?

– Так точно, – доложил полковник. – С шильцем и мыльцем.

– Это зря, – сказал Колбаса. – Пусть бы подольше подёргался…

Ещё один фонарь вспыхнул где-то сбоку, и я увидел на стене тень петли – как на обложке дешёвого детектива.

Сутки не прошли, а меня уж опять подводят под высшую меру! И табуретку притащили… Самое время слагать дзисэй… Хорошо было обречённым самураям – им давали нож вакидзаси и над душой никто не стоял… Кроме друга-кайсяку с острой катаной… Но нет друга – ни с катаной, ни с ассегаем. Сейчас бы мне вакидзаси и свободные руки. Они же совсем старики. Один молодой, и то хилый какой-то, дёрганый… Ага, есть – «Лист кленовый чуть-чуть в темноте покружился – и на воду пал»… Что символизирует краткость человеческой жизни…

Но вместо того чтобы произнести благородный дзисэй, пусть и самопальный, я самым что ни на есть плебейским образом заблажил:

– Караул! Спасите! Хулиганы зрения лишают! Шакалы скрипучие, фофаны кулундинские! Ложкомойники нарьянмарские! Гумозники!

И ещё какую-то матерную хрень я выкрикивал, хоть и понимал, что в этих старых домах (кстати, пленными самураями и построенных) стены толстые, а уж про подвал и говорить нечего. Но ведь опасался же молодой, что я заору. Стоило, значит, опасаться…

Молодой подскочил, наклонился и попытался снова заткнуть мне рот, но я успел боднуть его головой в зубы. Жалко, за плечи схватить не мог…

Тотчас все ветераны на меня накинулись, звеня медалями. Я упал на землю, свернулся эмбрионом и закрыл спутанными руками голову, как Панин учил. Больше всего я боялся, что Марк Твен ещё разок приголубит изменника своим набалдашником. Костыли тоже не подарок…

И тут, в самый, казалось бы, неподходящий момент, я вспомнил, что слышал уже про Фауста Ивановича. Точно! Такое имечко не забудешь! Говорил Дима Сказка, что был у них на юридическом изысканных манер преподаватель римского права, и пошёл он с большим скандалом под суд – то ли за взятку, то ли за растление малолетних… Да! Именно! Растление к джентльмену больше подходит! Всё вспомнил!

– Отцы! – завопил я, извиваясь под несильными и неловкими ударами ветеранских башмаков. – Вы кого слушаете?! Это же петух! Под козлом ходите! Он по шоколадной статье загорал! Конкретный педрила!

Тотчас избиение прекратилось. Меня подняли и снова прислонили к стене. Сработал павлодарский менталитет. Хорошо знать чужие языки!

Оттеснив предводителя, ко мне приблизился лысый одноногий гриб-мухомор на костылях.

– Ты чего, вонь, звякаешь? Кого козлишь, падла?

Это, оказывается, и был Колбаса.

Что ж – say, memory, как выражался старик Набоков, а подробности я и сам накручу…

И накрутил! И год правильно назвал, и подельников припомнил из горкома комсомола – целое голубое гнёздышко у них было…

Фауст Иванович негодовал, махал тростью, но Колбаса властно отстранил его костылём:

– Предъявили тебе, Фауст Иванович! Что скажешь?

– Гнуснейшая клевета! – вскричал джентльмен-дикси. – Я ушёл по собственному желанию в связи с отъездом на зимовку… Станция «Северный полюс»… И вообще…

– Забожись на пидора, что не пидор, – потребовал Колбаса.

– Пидор буду! – совершенно искренне забожился Фауст Иванович и движением большого пальца дал в доказательство зуб.

– Товарищи офицеры, какое это имеет значение? – встрял самый награждённый старичок – тот, что предлагал жилы тянуть.

– Так, – сказал Колбаса. – Помолчи, полковник. Не об том звон. А ты ведь нам не говорил, Фауст Иванович, что учил всяких ментов да прокуроров, как им добрых людей сажать… И про цыганят не рассказывал… Знаю я таких полярников… Нехорошо!

У меня появились кое-какие шансы. Потому что на Павлодарах этот ихний Химэй – понятие абстрактное, вроде коммунизма, а педрила в качестве пахана – очень даже конкретное…

– В конце концов, этой статьи более не существует, значит, и говорить не о чем, – раздражённо сказал джентльмен-дикси. Язык-то у него был хорошо подвешен, а вот мозги…

– Ну-у, не скажи-и… – начал недобрым голосом Колбаса, но тут раздался грохот выстрела и команда:

– Всем к стене! Руки на стену!

 

2

Следующий визит Панина был техническим. Снова люди в комбинезонах таскали из огромного вертолёта ящики и мешки, лазили по Дому Лося с инструментами, возились в подвале и на крыше…

В ответ на безмолвный вопрос Мерлина Лось развёл руками:

– А что я могу сделать? Связать и привезти? Сказала, что ты для неё больше не существуешь. Я и сам уговаривал, и Рашиду подсылал… Нет, и всё. Как ты её умудрился обидеть, ломехуза ты недоделанная?

– Да уж умудрился, – сказал Мерлин.

– А я так за тебя радовался, – сказал Лось.

– Я тоже, – сказал Мерлин.

– И она, – продолжал Панин. – Пока с тобой – красавица, модель и кинозвезда, а вернулась домой, сразу как этот… синий сапог…

– Синий чулок, – уточнил Мерлин.

– Синий сапог-чулок, – кивнул Лось. – Погоди, ведь сапоги-чулки вроде бы чёрные были? На платформе? Откуда же такое выражение?

– Что ты глупости городишь, – с тоской сказал Мерлин.

– А ты того… Не смурей! Хрюли смуреть! Баб на свете знаешь сколько? Туева хуча! На наш век хватит! А вот мы у тебя новое оборудование установим, солнечные батареи поменяем… Корейские, правда, но почти вечные! Обходят корейцы самураев по всем статьям! А знаешь, как Корея объединялась – это целый анекдот…

– Не знаю, – буркнул Мерлин. – И знать не хочу. Нет никакой Кореи…

– Колдун, я ведь за тебя отвечаю… За твоё психическое здоровье… Слушай, подскажи, как новую модель дирижабля назвать? Вот погляди…

Мерлин посмотрел на снимок и сразу сказал:

– «Моби Дик». А вообще, Сохатый, с какой радости тебя так на аппараты легче воздуха потянуло?

Панин нахмурился, обозначив все свои бульдожьи складки, и сказал:

– А камнем падать – знаешь, как страшно!

 

1

Нарочно бить по голове меня в этот раз не стали, зато громила в маске, который тащил меня на плече, оказался столь неуклюж, что крепко приложил башкой об косяк при выходе из подвала.

Нападавших было, показалось мне, человек десять. Сопротивляться старики не сопротивлялись – их и не тронули, и даже похвалили за то, что «клиента упаковали». Последнее, что я услышал, были зловещие слова блатного инвалида Колбасы:

– Давай, Пидор Иванович, обоснуй честным ворам и коммунякам, почему залётные отморозки нас вычислили и опустили…

Двор был безлюден. Меня принесли к тёмно-зелёному джипу и втолкнули внутрь. Слева и справа села охрана, зажав между коленей автоматы. Машина сразу же тронулась. Окна на заднем сиденье были задёрнуты шторами. Не иначе госбезопасность…

Я счёл за благо помалкивать, да никто меня ни о чём и не спрашивал. Не станут сразу вешать, и то хорошо. Но каковы ветераны!

Ладно, стану думать, если не врубят какой-нибудь русский шансон. Попробую составить картинку, пока везут. До «серого домика» под сенью Дзержинского путь неблизкий…

Сосредоточимся. Давно это было – архей, протерозой, палеозой, мезозой, кайнозой, происхождение семьи, религии и частной собственности… Химэй.

Итак, есть люди, которые вовсе не считают Химэй желанным парадизом. И не внимают, затаив дыханье, речам Достигшего. И даже мылят для него верёвку, народные мстители. Значит, это что же получается? Земля оккупирована пришельцами? Тогда при чём тут сикхи? Пятая колонна? Нет, Силы Милосердия могут состоять из кого угодно (немцы, хохлы, наши ребята «в какой-нибудь Гонделупе»). Под эгидой ООН. Сбылась мечта дураков о всемирном правительстве? Тогда при чём тут Химэй? Почему дорога туда ведёт через Крайск, не самый известный в мире город? Ах да – крупнейший эвакуационный узел, говорила бабушка…

…Всё-таки не сдюжили благословенной тишины мои конвоиры – врубили русский шансон! А-ба-жаю! Застрадал доверительным баритоном очередной Семён Анальный или Паша Долото про сибирские метели и неизбежное возвращение к любимой, от которой требуется верность, верность и ещё раз верность… Потом зарежут Пашу Долото за длинный язык поклонники и начнут собирать по чужим бумажникам средства на памятник угасшему светочу русской культуры да причитать с экрана, как по Моцарту… Есть, есть вечные ценности…

Тогда, может, и не чекисты меня зацепили, хотя не факт. Вкусы нынче нивелировались. Ладно. Документов при мне нет – остались в рюкзаке вместе с деньгами и карабином. Надеюсь, что Киджана сбережёт хотя бы рюкзак, коли недоглядел за мной. Ох, не справиться воину саванны с озверевшим русским мужичком!

Джип остановился, водитель посигналил. Впереди распахнулись ажурные ворота. До центра мы за это время никак не могли доехать, значит, не «серый домик».

Машина проехала ещё несколько метров и остановилась окончательно. Дверь открылась, меня выпихнули наружу и снова понесли на плече.

Как ни странно, это был двор детского сада – стандартное здание, разноцветные беседки, песочницы, огромные надувные игрушки… На дорожке, выложенной рифлёными плитами, валялся среди автоматных гильз красненький совочек.

Детинушка на этот раз ничего моей головой не задел, а сгрузил на лавочку в раздевалке, достал здоровенный нож и разрезал клейкую ленту. Потом поднял меня рывком и твёрдо направил к двери, из-за которой раздавались весёлые крики.

Неужели придётся морочить голову малышам? Их-то за что?

За дверью, как и ожидалось, была игровая. Маленькие человечки бегали, кричали, отнимали друг у друга слонов и медведей, громко жаловались на жизнь и совершенно не обращали внимания ни на лохматого и бородатого дядьку в старой штормовке и камуфляжных штанах, заправленных в сапоги, ни на его замаскированного сопровождающего.

– Пошёл, – прошептал конвоир и показал – куда.

Под стеллажом, заставленным пёстрыми растрёпанными книжками, сидел за маленьким столиком небольшой, под стать обстановке, мужчинка в джинсовом комбинезончике и дорогой полосатой рубашечке. Было ему под сорок – неприметное кругленькое личико, задорный носик, редкие волосики на кругленькой головке. И креслице под ним было небольшенькое… И бутылочка «Чивас ригал» была аккуратненькая, и две стопочки, и сёмужка на блюдечке… Но никак не походил мужчинка на впавшего в детство заведующего.

Слева и справа от столика, у стен, высились, стремясь к потолку, двое охранников в одинаковых полосатых костюмах. Каждый держал обеими руками короткоствольный автомат. На одном автомате, как на турнике, раскачивался сосредоточенный пацанчик, но телохранитель не обращал на это внимания.

– Алала, дорогой мой! Счастлив день, когда встречаем Достигшего, – сказал мужчинка. – Извините, чтению чвелей не обучен. Способностей нету! – он хохотнул и развёл руками. – Сейчас вас… э-э-э… Присаживайтесь!

Тотчас подо мной оказался нормальный, удобный офисный стул – я не заметил, как подставил его сопровождающий.

– Здравствуйте, – сказал я и сел. – Чему обязан?

– Зовите меня Игорем, – сказал он. – Просто Игорь. Нет, вы мне ничем не обязаны… Есть серьёзная тема…

Конкурент Панина? Вот сейчас он будет вытягивать из меня номера банковских счетов и тайны дирижаблестроения, пригрозив пытать детей… Иначе зачем он именно тут расположился? Или это захват заложников?

– Не совсем понимаю… Обстановка… – промямлил я.

– А, это… – он обвёл игровую рукой. – Просто у детей положительное биополе, понимаете?

Был бы у меня «парабеллум», я бы за него схватился – ненавижу эти слова. Биополе, энергетика… Крэмы они заряжают, минетжеры духа…

– Врачи рекомендовали, – продолжал он. – Способствует расширению, выводит бляшки… Профилактирует аденому…

Брешешь, гад, подумал я. Прикрылся детишками от покушений, только и делов. Хотя вряд ли такое сработает… То ли наивный, то ли просто дурак…

А вслух сказал:

– Шумно тут… И вообще…

– Я же всё это оплачиваю, – пожал плечами Игорь, Просто Игорь. – А вы, должно быть, бог знает что подумали! Наверное, из первой партии – совсем отстали от земной жизни… Нет-нет, Беслан не повторится – мы за этим следим!

– Тогда слушаю вас, – ледяным тоном сказал я. Значит, всё-таки из этих. «Мы следим»… А за Новохопёрском вы много уследили?

– Это ведь я вас слушаю! – улыбнулся Игорь. – Извините, что так получилось… Но ведь не мои вас связали! Что со старыми дураками поделаешь? И жалко их, и зла не хватает… В общем, прошла информация, что на Павлодарах объявился вполне адекватный и вменяемый русскоговорящий Достигший. Не замкнувшийся в неизбывной тоске по утраченному, не озлобившийся… А у меня как раз появился хороший номер в лайне. И взяли по-божески, и срок подходит. Но сомнения всё-таки остаются, как и у многих.

– Что, вам тоже послушать Свидетельство приспичило? – усмехнулся я. – Принимаю только групповые заявки, не менее ста человек, иначе сами понимаете…

– Нет-нет, – Просто Игорь замахал ручками. – Рассказывать про царевича Сайяпала и Сражение Семи Рас мне не надо. Мне окончательное подтверждение нужно. Лично мне. Глаза в глаза. На Химэе действительно так хорошо, как нам в кино показывают?

Вместо ответа я мечтательно закатил очи. Вроде и не соврал ни единым словом.

– Понимаю, – сказал Просто Игорь. – И сила тяжести там…

Я изобразил рукой нечто плавное.

– И наши деньги там действительно не нужны, а вместо золота этот… стибриум?

– Ну конечно, – твёрдо сказал я. – От золотого стандарта и без того давно пора было избавиться… Не собирайте сокровищ на земле, где воры крадут и подкапывают…

За моей спиной внезапно взвизгнул женский голос:

– Нечипоренко! Нельзя сикать на дяденьку! Он когда сменится – то в мешок тебя посодит…

Значит, не на меня, подумал я. Бедные бодигарды, что они здесь терпят!

– Вот пострелята! – сладко зажмурился Игорь. – Бутузики мои… Карапузики… А семьи там воссоединяются? Вот у вас же была жена, дети?

– На Химэе нет ни мужей, ни жён, – уверенно сказал я. – Впрочем, если хотите… Но не думаю, что вам самому захочется воссоединяться. Там… Там можно всё переиграть, понимаете?

– Понимаю… Омоложение, новое тело… Жалеете, что избрали участь Достигшего?

Я отрицательно помотал головой:

– Должен же кто-то Свидетельствовать! Если не я – то кто же? Если не сейчас – то когда же? Если не здесь – то где же?

Хм, хорошо излагаю!

– Я всегда преклонялся перед подвигом Достигших, – сказал Просто Игорь. – Променять Вечную Родину на то, чтобы убеждать недоумков и нигилистов… Терпеть этот ад, – он хотел обвести рукой игровую, но сообразил, что ад не рифмуется с бутузиками и карапузиками. – Снова терпеть земное тяготение, земные болезни, риск случайной смерти в какой-нибудь глуши… И проклятый Бриарей, который в любую минуту… И потепление…

– Про птичий грипп не забудьте, – сказал я.

– Потом это… На Просторе действительно перевоспитывают убийц и маньяков? Они теряют личность или вечно каются? И как их встречают родственники жертв?

Мне очень хотелось сказать: «Да, тварь. Таким, как ты, в Химэе суждено страдать и мучиться, и родственники жертв поджидают убийц у входа с битами и длинными ножами и крошат их на кусочки…» Но вслух я произнёс:

– Да нет, в общем-то. От человека зависит. И никто там счёты ни с кем не сводит. Это же Химэй.

Мы помолчали, слушая детские крики. Парень, висевший на автомате охранника, отцепился и с воплем: «Семью восемь – половинку просим!» – ринулся в какую-то разборку.

– Спасибо, – сказал наконец Просто Игорь. – Вы меня… Короче, мне нужен был последний импульс, понимаете? От настоящего человека, а не от обдолбанной размазни. Вы сильней меня. Я никогда бы не смог вернуться. Вы не сломались. Вы настоящий – значит, и Химэй настоящий. Давайте выпьем на прощание…

Вот те на! А я ведь ещё из Шиллера продекламировать ему собирался… Монолог маркиза Позы…

– Пожелайте мне счастливого пути, – он поднял стопку.

– Счастливого пути, – улыбнулся я и пригубил виски.

А сам подумал: дорога лугом. Не знаю, где уж этот ваш парадиз находится, но тебе, мужчинка, там самое место. Лейтенант тоже говорил, что на Биг Тьюб последних отморозков перевоспитывают… Надеюсь, это весьма мучительный процесс. Но лишь бы подальше, подальше от бутузиков и карапузиков с их целительным биополем…

– А это вам за консультацию. Не отказывайтесь – обижусь…

Я и не подумал отказываться от пачки евро. Отдай и не греши.

– Мой водитель доставит вас, куда вы скажете…

– А откуда взял, пусть туда и везёт, – сказал я.

 

2

За психическое здоровье своего часового Панин взялся всерьёз. Во время очередного визита его сопровождали не нужные люди и не технари, а ребята в белых халатах. Они долго мучили Мерлина, облепляли тело датчиками, даже фотографировали со всех сторон. Только что голову в томограф не совали, потому что очень уж тяжёл и громоздок этот агрегат.

А зубная врачиха Полина была вообще блеск!

– Это бонус тебе за хорошее поведение, – пояснил Лось. – И не строй из себя мальчонку. Положено! Природа требует! Если надо – я тебе хоть целый стриптиз-клуб привезу! Просто от Полины двойная польза выходит… А госпожа Румянцева про тебя и слышать не желает. Сами виноваты: гордые не по разуму!

И Мерлин подчинился требованиям природы. Тем более что страшная бормашина детства отошла в прошлое… И Полина с ласковыми полными руками ничем не напоминала Таню…

Зато встреча с другим членом консилиума была менее приятной.

– Лучший психоаналитик в крае! – хвастался Лось.

Лучший психоаналитик был молодой, тщедушный, и одно веко у него дёргалось – «врачу, исцелися сам!». У Мерлина создалось впечатление, что учение Фрейда парнишка постигал под одеялом при свете карманного фонарика. Врач стеснялся задавать вопросы и неудержимо краснел, выслушивая ответы. Во фрейдизм Роман Ильич не верил и полагал, что лучшим психоаналитиком на Руси является вагонный попутчик с бутылкой или же умный и добрый поп.

– Всё детство ему пересказал! – жаловался потом Лосю Мерлин. – Будто контрразведчик какой, а не врач! Душу вымотал! И записывал, записывал на свою машинку…

– Ну хочешь, я на обратном пути его выкину из вертолёта? – спросил Панин.

– Шуточки у тебя, Сохатый, – опасливо сказал Мерлин.

– Кстати о детстве, – сказал Лось. – Он рекомендовал тебе писать мемуары. Так ты пиши! Всё равно бездельничаешь! Я лично проверять буду!

– Зачем тебе мои воспоминания, Лось? – спросил Роман Ильич. – «Житие мое» тебе и так известно…

– «Какое житие, пёс смердящий?» – весело подхватил Панин. – Я, к примеру, не знаю вообще, чем ты занимался, пока я кровь проливал и с небес падал – целый кусок жизни! Хочешь, я тебе за мемуары буду дополнительно платить? Хоть заработаешь…

– Сто годов – сто рублёв, богатеем стану, – сказал Мерлин. – Как, не трогают нашу фирму?

– Щиплют, – зло сказал Панин. – Как пираньи. Ты один нам поддержка и опора…

– С какой стати я?

– Громоотвод ты наш! Ванкуверский затворник! Я, Колдун, такую игру затеял, что… Ну да вот закончу – и вернёшься в Крайск на белой лошади…

– Возвращаются на белом коне, – сказал Роман Ильич. – А белая лошадь есть символ кошмара…

– Так кошмар и творится, – сказал Панин. – Хорошо тебе ничего не знать и не ведать.

– А в чём игра-то? – спросил Мерлин.

– Ну-у… – Лось махнул ручищей. – Чтобы ты понял, придётся тебе целую политинформацию прочитать…

– Не надо! – поспешно сказал Роман Ильич. – А за Полину спасибо…

– Оставить? Она из тебя человека сделает…

Мерлин покачал головой:

– Не надо. Она весёлая, добрая… Но не хочу я, Сохатый, ни к чему и ни к кому привязываться. Я женщинам только беду приношу…

– Это так, – согласился Панин.

 

1

…Пока джип выезжал из ограды, я успел передумать. Библиотека-то центральная в воскресенье должна работать! Расписание у неё при всех властях не менялось…

– Простите, – обратился я к водителю. – Не могли бы вы меня через центр города провезти?

Он поглядел на меня, оторвал руку от баранки и за макушку стащил с головы шерстяную маску. Лицо у него было молодое, бледное и небритое.

– А хоть куда, – объявил он. – Теперь хоть в Гонолулу.

– Хозяину потом скажете, что пассажир пожелал…

– Хрен я ему чего скажу и хрен туда вернусь, – решительно сказал водитель. – Хрен ему, хрен, хрен, хрен!

– И не боитесь? Вроде бы серьёзный товарищ… – усомнился я.

– Он отвалит не сегодня-завтра, а они делёжку начнут, – сказал водитель. – Нечего мне там делать. Выдернул нас из Москвы, живодёр. Больших дел ему захотелось…

– Он чем в Москве занимался? – закинул я удочку.

– Мусор его тема! – рявкнул водитель. – Ядовитые отходы! Химия, радиация… Но в Мытищах-то не Узел, а так – эвакопункт. Щёлочка. А тут – масштаб! Вот и гонят отходы по железке – всё равно дешевле выходит…

– Куда гонят? – опешил я.

– Да на Химэй, – зло сказал водитель. – На Простор на ваш стёганый…

– И что там с ним делают?

– Это уж вам видней. Говорит, на стибриум меняют. Кто его видел, этот стибриум? Одни разговоры…

Новое дело… И людей, выходит, туда, и мусор туда… Интересное местечко!

– Уговорил ты его – ну и правильно сделал, – продолжал водитель. – Всю душу вынул, гнида… Хоть какая-то с вас польза, с Достигаев…

– А сами-то вы верите в Химэй? – не подумав, спросил я.

– А вот это уж – моё дело! – закричал он и дал по тормозам. – Под нигилизм подводишь, чекистская морда? На мобилу пишешь?

– Да нет, что вы… – сказал я. – Просто… Так у вас всё изменилось!

– Вылезай, – сказал он. – Вот тебе самый центр. Любуйся на свой Химэй, а с меня хватит!

– Да и хрен с тобой, – попрощался я и вылез из джипа.

Он не обманул – я очутился на центральной площади, которая раньше носила имя Ленина, а теперь уж и не знаю кого – то ли Свободы, то ли Равенства, то ли вообще Братства…

– Ну, здорово, что ли, Лукич, – сказал я, обращаясь к памятнику. – Давненько не виделись…

Задрал голову и ахнул.

Вместо привычного серого вождя на высоченном постаменте был укреплён огромный экран. Чтобы рассмотреть его как следует, мне пришлось отступить на несколько шагов.

На экране, заслоняя угольно-чёрное небо, летел среди звёзд, вращаясь, гигантский серо-коричневый булыжник. Двигался он неумолимо, сопровождаемый низкими пульсирующими звуками. В правом углу на табло сменяли друг друга цифры, причём бессистемно: только что число было трёхзначным, но в следующую секунду оно удвоилось, потом сократилось до цифры «пять» – и вот уже сорок миллиардов с копейками…

Потом вспыхнули буквы:

БРИАРЕЙ НЕ ЖДЁТ

ОН ПРИБЛИЖАЕТСЯ

НЕ СТОИТ ЗАДЕРЖИВАТЬСЯ

Ага, пресловутый астероид… Ну, я бы понимал, если цифры обозначали или расстояние, или количество дней до предполагаемого столкновения. Но там же какой-то генератор случайных чисел! Или этот ихний Бриарей движется не по рассчитанной орбите, а шарашится по Космосу, как заблагорассудится? Странный какой-то астероид… И странная агитация…

Только сейчас я заметил, что понемногу вращается на своём пьедестале и сам экран. Летящий булыжник выглядел на редкость неприятно. Весь в каких-то лишаях. То ли обойти установку, то ли… Ладно, я не Бриарей, я дождусь… Астероид врезался наконец в земной шар, и побежали навстречу друг другу огненная волна и океанский вал…

…На другой стороне огромной панели чернела всё та же космическая бездна. В ней висел блестящий полый цилиндр, наполненный мягким бледно-жёлтым светом. Когда цилиндр повернулся торцом, стало понятно, что источник этого света находится внутри – сияющий шарик. Цилиндр продолжал поворачиваться, и в светлом тумане начала проясняться его внутренняя поверхность – голубая и зелёная. Зазвучала хрустальная мелодия. Возникли очертания континентов и океанов, бесконечные извивы рек и горных цепей; поверхность приближалась, и уже можно было различить изумрудные пятна лесов и золотые прямоугольники полей. На мгновение во весь экран поднялся целый город, но был он не скопищем кварталов и не сборищем башен – небольшие дома вольготно располагались тут и там, и в этой вольготности чувствовалась некая тонкая гармония. Потом возник другой город, враставший в джунгли, – храмы с ребристыми куполами, лианы, оплетающие колонны, какие-то существа, рыскающие по крышам… Рассмотреть их как следует я не успел – передо мной уже была степь, и по сочной высокой траве невероятно длинными прыжками неслась бесконечная стая тонконогих рогатых животных, и такие же тонкие, высоченные люди преследовали их, но не убивали – ловили за рога и отпускали, чтобы снова состязаться в беге. Степь сменилась сугробами – но чувствовалось, что это не царство смертельного холода, не Белое Безмолвие, а просто заповедник зимы для желающих: такие же высокие люди в лёгких одеждах кружились под наряженной прямо на корню ёлкой и перекидывались снежками…

…По берегу моря бежала пара молодых богов баскетбольного роста. Они держали друг друга за руки и хохотали, как на рекламе зубной пасты. Да ведь это и была реклама, потому что во весь экран загорелась надпись:

ХИМЭЙ ЖДЁТ

УСПЕЮТ ВСЕ

ВСЕ ТАМ БУДЕМ

В доказательство последнего пункта небеса Эдема снова свернулись в свиток, а из свитка выкатился маленький земной шарик – сначала один, потом другой, и вот уже великое множество глобусов заполнило экран. Действительно, в Большой Трубе места хватит всем… Вариант Сферы Дайсона или Мир-Кольцо… Простенько и наглядно…

Я стряхнул наваждение. А-ба-жаю! Нечего тут меня за Советскую власть агитировать. За антисоветскую тоже. Вот пойду в библиотеку и сам во всём разберусь… Развели космогонию…

Но вот убрать с постамента надпись «Ленин 1970» то ли поленились, то ли не посмели… А то ли решили – пускай вождю лучшим памятником будет невесть откуда взявшийся Химэй.

И корзинки с цветами – и скукожившимися, и свежими – стояли у подножия постамента, как в былые годы, когда пионер Мерлин в белой рубашечке с красным галстуком декламировал тут вирши местного гения:

Оставалось только перейти дорогу и подняться под сенью имперских колонн по мраморным ступеням до дверей, ведущих к неисчерпаемому источнику знаний. Надеюсь, что Достигшему выдадут необходимую литературу и без читательского билета. И в читальный зал пустят. На худой конец, я же всех там помню по имени-отчеству, в том числе и гардеробщиц с вахтёршами – удивительно долголетняя публика… Сколько замечательных часов я провёл тут в юности, когда родительская библиотека оказалась на сто рядов перечитанной, а районная детская и вовсе перестала меня устраивать… Взять подшивки «Известий», но с какого именно года? Откуда есть пошла Химэйская земля? Или проще сперва залезть в тематический каталог?

Но гадать мне пришлось недолго, потому что дверь оказалась заперта. Обычное дело – дверей штук шесть, а открыта только одна. Значит, не угадал… И опять не угадал… И опять… Неужели поменялось расписание?

Но не было на стене никакого расписания. Исчезли даже две симметрично разнесённые таблички, гласящие, что здесь помещается Краевая фундаментальная ордена Трудового Красного Знамени библиотека им. Доры Кривой. Зато на двери имелась красная кнопка, а под ней приклеена была бумажка с корявой надписью «Жать сдесь».

Я и нажал – от отчаяния.

Внутри здания, казалось, заскрипели огромные заржавленные шестерни разводного моста. Потом в одной из массивных дверных створок распахнулось окошечко – сроду его раньше тут не было. В окошечке еле поместилась опухшая физиономия – и даже где-то рыло. Рыло это никак не сопрягалось не только что с фундаментальной библиотекой, но и с отдельно взятым букварём. Фатально не везёт мне нынче на собеседников. Один попался интеллигентный человек, и тот растлитель с удавкой…

– Ну хрюли надо? – просипело Рыло. – О, извиняюсь. Счастлив день и всё такое… Я в курсе, что Достигаям положено, только бармена всё равно нету… Так за углом рюмочная есть, там свежий хаш замутили, я уже проверил – оттянуло…

– Я, собственно, в библиотеку… – зачем-то сказал я, хотя всё уже было понятно.

– Ты что – больной? Библиотека тут ещё при царе была! Книжки все в подвале. Хрюли книжки?

– А что здесь теперь? – полюбопытствовал я.

– А вон что! – Рыло показало глазами куда-то вверх.

Там между колоннами была укреплена капитальная вывеска. Чтобы рассмотреть её, мне снова пришлось отступить назад и вниз.

Трёхмерная вывеска изображала знаменитую кустодиевскую купчиху, держащую чайное блюдце, – только обнажённую по пояс. Остальное заслоняла скатерть. Буквы стилизованного под устав шрифта гласили:

Ночной клуб

СОФЬЯ ВЛАСЬЕВНА

С 23.00 до упора

С букв частично свисали немалые груди купчихи. Вокруг сосков искрились звёздочки и вращались кисточки. Ну да, ну да. Всё смешалось в сумасшедшем доме Болконских… Всё, что могло…

Говорил же молчальник Илларион, что я непременно сюда приду!

– Так это у вас Алёша Чумовой работает? – поспешно спросил я.

– Ну, – отвечало Рыло и даже просветлело. – Только он уже проспался после именин и отвалил. Вечером придёшь. Вместо меня на фейсконтроле будет Акжигитов – скажешь, что я велел пропустить, а то чурка не догоняет, что Достигаям положено, как випам…

– Непременно приду, – горячо пообещал я и спустился на тротуар. Фейсконтроль… А-ба-жаю! По дресс-коду встречают, по ай-кью провожают…

Проспект Мира в такой погожий выходной обычно был малолюдным, но сейчас народу на нём толкалось, как на вокзале. Причём международном. Некоторые даже с вещами – рюкзаки, спортивные сумки, чемоданы на колёсиках. Европейцы, азиаты, африканцы – правда, не такие экзоты, как мой Киджана. Зато в пёстрых одеждах. Шли и по тротуарам, и по проезжей части – автомобили здесь не ходили, словно в дни народных гуляний. Хотя почему «словно»? Минетжеры и гости города гуляли вовсю. Орали динамики – каждый своё. Вон там бегают в мешках, там дерутся подушками на бревне, а там гоняют мяч в ластах. Что за праздник нынче, мама? День рождения Чумы…

И ни одного знакомого лица! А когда-то пройти было невозможно! Молодой Лось каждую вторую лапал, с каждым третьим договаривался, у каждого четвёртого просил в долг, каждому пятому долг отдавал, каждого шестого гвоздил по башке кулаком… Весело было!

Весело, впрочем, было и сейчас – но без меня. Я к этому городу уже не имел никакого отношения. Безымянный бродяга с янтарным знаком избранности…

Многие с восхищением глядели на мой чвель, некоторые даже пытались заговорить, но я пресекал эти попытки юродивым мычанием – мы, Достигшие, не обязаны со всяким-яким…

А потом и вовсе заправил наперсный знак под штормовку – вынуть всегда успею… Если, конечно, не сразу получу по голове.

По обе стороны проспекта сменяли друг друга бутики и салоны, салоны и бутики. Переодеться в конце концов придётся, но не отдавать же три цены за то, что можно приобрести у китайцев… Хотя маловато стало китайцев… Или перестал я отличать их от японцев?

На мгновение меня заинтересовала вывеска «Нанотовары для настоящих мужчин», но крошечный магазин был закрыт по техническим причинам, только два бесполых и лысых манекена в витринке пытались рассмотреть что-то невидимое на серебряном подносике. Ну да, ну да. Время Оно – и Время Нано…

У газетного киоска я ненадолго задержался. Ненадолго – потому что ни одной серьёзной газеты там не продавали. Титьки, попки, прочий бодибилдинг. Тем, кто всё ещё умеет читать, предназначались аршинные заголовки: «Внук Ланы Бирюковой живёт со своими няньками?», «Витю Колуна в детстве изнасиловали арабские наёмники?», «Влад Малинкин снимается у Рязанова в роли Стаса Калинкина», «Певица Василий Иванович: нелинейный секс-вокал – моё ремесло!», «Стиви Уандер в Ижевске: я не вижу ваши руки!» и тому подобные. Ничего для меня. Ах да, есть маленько – «Эротический Химэй: паладины звёздного инцеста»… Нет, это уж для махровых интеллектуалов.

Я плюнул и пошагал далее. Внезапно захотелось жрать. Интересно, будут ли меня бесплатно кормить в ресторане? Наверное, будут, но без всякого удовольствия… И я всё ещё не выяснил, какой нынче курс евро: вдруг на эту пачку даже мороженого не купишь?

Перейдя на другую сторону улицы, я с облегчением обнаружил, что Дом книги по-прежнему торгует печатной продукцией, а не стриптизом навынос.

Конечно, здесь всё переменилось – в новое время господа мерчандайзеры тупо и неустанно переставляли книги, группируя их то по тематике, то по сериям, то по формату, то по издательствам, то по цвету обложки – надо же показать свою работу. Вместо милейшей Людмилы Августовны, знавшей наизусть всю французскую поэзию, над продавцами царила деваха в алой турецкой феске и кожаном садо-мазо. Ей стоило бы попробовать себя в борьбе сумо.

– Чем я могу вам помочь? – неласково осведомилась она.

А-ба-жаю наш ненавязчивый сервис! Я, как и любой рождённый в СССР, воспринимаю такое обращение однозначно: «Хрюли тебе надо? Ходют тут всякие…»

– Да нет, милая, – вздохнул я. – Ты мне уже ничем не поможешь. Как и я тебе…

Она хмыкнула и отошла – но наверняка стала за мной приглядывать. Да. Мы, всякие, ходим именно тут, потому что это последнее наше прибежище…

Время в книжных лавках летит незаметно. Только вроде зашёл на минутку – ан, глядишь, уже всюду опоздал.

В этом магазине, когда-то претендовавшем на академичность, книги были расставлены не пойми как – я, во всяком случае, не смог увидеть никакой системы и тупо читал названия, имевшие отношение к Химэю: «Знай и люби обычаи своего клана», «Секс по-химэйски без культурного шока», «Биг Тьюб – тренинг по петтингу», «Химэйское Таро», «Покинувшие Простор», «Что мы оставляем на Земле», «100 ответов извергу-нигилисту»… Самое паршивое, что почти все эти тома и брошюрки были в полиэтиленовой упаковке, лишая нас, «всяких», последней бесплатной радости – подержать, полистать, вдохнуть запах типографской краски… И цены нигде не были указаны…

Ага! Вот! В особой стеклянной витрине – толстенный фолиант «Энциклопедия Химэя». Переплёт, кажется, из натуральной кожи, в него врезан эмалевый медальон со знакомым портретом Бодаэрмон-Тирзы, или как его там…

– Мне вот эту, пожалуйста, – обратился я к садо-мазо-сумоистке – она, ясное дело, бдительно ошивалась поблизости.

Деваха поглядела на меня, как матушка-императрица на еврея:

– Мужчина, вы больной?

– Не жалуюсь, – ответил я дерзко и в то же время игриво, словно бы воспринимая её как женщину – вдруг да станет повежливей?

– Это же муляж! – сказала она. – Страницы пустые.

– Тогда… зачем?

– Для заказов, – сказала она. – Только у вас лично никаких денег не хватит, плюс пересылка, плюс налог на роскошь…

Сперва я хотел извлечь из-за пазухи янтарный оберег, да не решился. Вдруг девушка скажет: «Ну и хрюли?» Поэтому добыл из кармана свой обандероленный гонорар.

Она поглядела на пачку с уважением.

– Ну, как наберём заявок на партию, так и закажем…

– И сколько ждать?

– От месяца до года.

– Это до-олго, – сказал я.

– Ну и хрюли? – всё-таки сказала девушка. – У вас же не завтра лайн подойдёт. Ещё раз спрашиваю, мужчина. Чем. Я. Могу. Вам. Помочь?!!

– Да нет, что вы… – пробормотал я. И никакие деньги не могли придать мне уверенности. – Я ещё поищу… Что-нибудь…

– Ищи… те! – велела она, словно служебной собаке.

Я покорно поплёлся вдоль стеллажей. О! Знакомые имена! «Кровавый кластер фрактала». Что же это вы, Олег Иванович? «Код Лаврентия: сладострастие на кремлёвской брусчатке». Как вам не стыдно, Виталий Павлович? Я-то вас держал за серьёзного историка… «Убийство требует жертв», «Молитвы матушки Приапеи против импотенции», «Голландский vs Моржового»… «Марфа Собакина и Папесса Иоанна – одно и то же лицо?» Живёт школа Фоменко и побеждает… Уже, кажется, победила. Они что – все с ума посходили? Ошибся Брэдбери: чтобы уничтожать книги, никакого керосина не надо…

Пыльные ряды классиков печально смотрели на меня с верхних полок, сочувствовали, но помочь ничем не могли.

Но я ни разу ещё не уходил из книжного магазина с пустыми руками!

…Когда Панин принудил меня обзавестись компьютером, никак не мог я найти руководство по себе, по гуманитарным своим мозгам – ну не вмещал сию премудрость! Сисадмина почитал за чин в малайской армии, а браузер вообще представлялся мне нацистским военным преступником. Даже серия «Для чайников» пониманию не давалась! Потом, наконец, обнаружил среди уценённых изданий тоненький томик «Секреты компьютера для юных леди». Если уж на этот раз не пойму – пора удавиться и не жить. Купил, озираясь и жалко бормоча что-то про день рождения у соседей. И сдвинулся-таки с мёртвой точки! Правда, тормознулся всё же на главе «Почему воспитанные девочки не ходят на порносайты»…

Среди «Кровавых фракталов» и «Спецназов кардинала Ришелье» бросилась мне в глаза красочная обложка. «О царевиче Сайяпале, Великом Плавании и Долгой Разлуке. Книжка про Химэй для самых маленьких».

Ладно. Я не гордый. Я прижал книгу к груди, словно бы отыскал прижизненное издание Геродота.

– Так она же для детей! – удивилась сумоистка.

– Ну и хрюли? – невинно спросил я.

 

2

…Иногда Панин прилетал один, и это было хуже всего.

Он отказывался от посещения теплицы, которая, несмотря на дырявые руки сторожа, всё же производила плоды земные, не хотел даже взглянуть на огородик – Мерлин любил молодую картошку, вот и не поленился взбодрить пару соток, – ничего этого Лосю было не надо, потому что прилетал он пить.

Пил он страшно и мрачно, как это умеют делать только сильные, волевые люди. Сидел в кресле под картиной – как на грех, в его такие приезды это была какая-нибудь гениальная чернуха вроде «Демона поверженного» – и молча поглощал благородный «Гленливет» из помятой, армейской ещё кружки.

Потом засыпал, просыпался, просил воды, отказывался от разносолов, как ни уговаривал его Мерлин, гордящийся своими кулинарными изысками. Сам Роман Ильич только пригубливал для приличия – боялся, что понравится, и тогда конец…

Пил Панин строго три дня, двое суток отходил под чутким руководством, потом внезапно прояснялся ликом и снова был готов к труду, обороне и нападению. Мерлин даже обыскивал его, спящего – не таскает ли Лось с собой шприц или что-то подобное. Но, похоже, друг приходил в себя естественным путём – плюс баня…

– Так рассказать тебе, что в мире творится? – весело спрашивал он. – Что уж так тебя от нашей жизни воротит?

– Хочу оставаться самим собой, – неизменно отвечал Мерлин.

– А мы что – не остаёмся?

– Человек не замечает, как меняется. Иногда мне кажется, что я один и замечаю…

– Так ты же ни с кем не общаешься!

– А интуиция-то на что? – сказал Мерлин. – Я же старую музыку слушаю, фильмы прежние смотрю и думаю: нешто нынешние так сумеют?

– Стареешь, Колдун, перестаёшь соответствовать… Возьми хоть приёмничек!

– Засунь свой приёмничек в соответствующую полость…

– Ну как знаешь… Ладно, прости, что редко тебя навещаю – в следующий раз попробую развеселить…

 

1

…Евро здесь принимали.

Чтобы не рисковать расстройством желудка, я взял две порции блинов с мёдом и большую кружку кофе – оказался он неожиданно вкусным.

– Можно к вам? – раздалось над головой.

Я поднял глаза.

Человек этот был мне знаком давным-давно, ещё со времён книжного дефицита, – завсегдатай толкучки за стадионом. Собирал, помнится, «Библиотеку поэта». А вот имя – не помню. Может, и не знал я его по имени. Так бывает. Люди здороваются, кланяются, ведут долгие разговоры, а представиться друг другу забывают или даже стесняются – Россия не Англия. Как-то раз я бездумно поменял у него Мандельштама (мамин подарок) на «Дочь тысячи джеддаков», изданную в довоенной буржуазной Латвии… Мама даже не ругалась, не стала объяснять, кто такой Мандельштам и чего стоит Берроуз, а прочла «Стихи о неизвестном солдате»…

Вот он-то вряд ли узнал меня, а присоседиться решил единственно потому, что за другими столиками сосало пивасик наше светлое будущее: «Бей олдей, Россия – молодей!» Понятно.

– Присаживайтесь, – сказал я, постаравшись придать голосу как можно больше тепла. Одет он был почти как я – в засаленную джинсовую куртку явно с чужого плеча, на голове шляпа с маленькими полями, очки с толстыми стёклами – едва ли не те же самые… И чвель у него на груди не болтался.

На подносе перед ним стоял салатик да пластмассовая кружка с кипятком и пакетик чая, так что мне стыдно стало за свои роскошные блины.

– Курить хочется, – виновато сказал он и сел.

Столик наш стоял на открытой веранде, но прямо перед глазами у меня висела табличка: «Территория, свободная от курения».

– Да, – сказал я. – Позавчера были евреи, вчера лица кавказской национальности, сегодня курильщики и старики. Прогресс.

Он беззвучно рассмеялся:

– Как мне не повезло! Я старый горский еврей-курильщик!

В доказательство он даже достал дешёвенькую прямую трубку. Она явно набивалась не «кэпстеном», а миксом из окурков…

– Постараюсь вас защитить, – сказал я. – Хоть и не уверен, что получится. И вообще я себя переоценил: вторую порцию блинов мне не осилить, так что не побрезгуйте…

И придвинул к нему бумажную тарелку.

– Защитить? Смешно, – сказал он, но блины не отверг. – Мы, таты – горские евреи, – слыли племенем лихим и разбойным. И евреи мы по вере, а не по крови… Вот чеченцы во все времена похищали богатых людей за выкуп. А таты снимали сливки – похищали самих чеченцев… Чтобы далеко не ходить, с гор не спускаться…

– Хорошо устроились, – сказал я. – Простите, как…

– Якир Наумович, – сказал он. – Якир Наумович Эльяшев.

– Мерлин Роман Ильич, – поклонился я.

– Ну конечно! – воскликнул он. – Рома! Я же отлично помню! Борода ничего не значит. Дарственная надпись на вашем Мандельштаме! Вы не в обиде?

– Да нет, – сказал я. – Дураков учить надо… Книга-то хоть жива?

Он помрачнел.

– Давно на помойке моя библиотека… Как и я сам. Меня из квартиры вместе с книгами вынесли.

– Почему? – глупо спросил я.

– Оказалось, что я брал в банке какой-то кредит… Как будто я могу доверять их банкам! Доказали в два счёта, что подпись моя…

– Сволочи, – сказал я. – А дети, внуки?

– Они уже разлетелись, – вздохнул он. – Зовут к себе. Но с нынешними ценами… Зачем вводить детей в расходы? Как-нибудь доживу по месту последней ссылки… Не в Химэй же сдаваться!

– Зря не соглашаетесь, – сказал я. – Здесь тоже не жизнь.

– А в Израиле сейчас вообще негде повернуться, – сказал Якир Наумович. – Все, кто мог, собрались. Потому что Израиль отказался от Эвакуации. Ваша Великая Алия такая великая, а Эрец такой маленький!

– Я что-то слышал, – осторожно сказал я. – Квота, палестинцы…

– Вот пусть они и едут на историческую родину человечества, – сказал Эльяшев. – Вместо нас. Во искупление всех аннексий и агрессий. Нет, спасибо, евреев один раз уже переселяли на Мадагаскар, а кончилось сами знаете чем.

– Ну, я тоже не очень-то склонен никому верить… – осторожно сказал я.

– Рома-нигилист, – хмыкнул он. – Между прочим, в этом их дурацком законе тоже, как всегда, виноваты евреи. Ну и сердобольные немцы, конечно – запретили в своё время сомневаться в Холокосте. А теперь точно так же запрещено сомневаться в существовании Химэя, коль скоро прецедент создан… Как будто человеку можно запретить сомневаться!

– Очень даже можно, – сказал я. – В России это всегда прекрасно получалось… Да, а что они сделали с краевой фундаментальной?

– Вы словно из холодильника, – сказал он. – Оптимизация закона об авторских и издательских правах! Кто же станет покупать книгу, если её можно взять на абонементе? Налицо упущенная выгода. Теперь они хотят взяться и за частный книгообмен: книга с чужим экслибрисом – срок…

– А пресса?

– Газета живёт один день, после чего прогрессивная нанобумага разлагается на полезные вещества… Да что я вам объясняю?

– Объясняйте, объясняйте подробнее… – настаивал я. Наконец-то у меня появился собеседник! Лучшего и желать нельзя!

– Что, отцы, блинчики кушаем, молодым аппетит портим?

Юнец в войлочной будённовке для парилки стоял возле нашего столика, распространяя кислый пивной дух.

– А ты воздух портишь, – сказал я. – Пошёл вон.

– Рома, не надо, – сказал Якир Наумович.

Я поднялся, вытащил янтарный чвель и ткнул парню в морду.

– Старо… ой, счастлив день! Счастлив день!

Продолжая повторять «счастлив день», красный дьяволёнок поспешно вернулся к своей компании.

Я повернулся и сел в жажде продолжить беседу. Наконец-то попался нормальный человек!

– Ну, не вся молодежь такая, – утешил меня старик. – Вы слышали про движение «Да, нет!»? Там стоящие ребятки…

– Не слышал, – сказал я, но тут лицо его изменилось.

– Мерзавец, – прошептал Эльяшев. – Кто бы мог подумать – светлый русский мальчик, мечтатель, Грина читал… Небось и стишки ещё сочинял! Продал нас за поганую висюльку!

Опять начинается, подумал я в отчаянии. То я вам посланец небесный, то змея подколодная…

– Это трофей, – сказал я. – Отобрал у сикхов… Ну, не я отобрал, а медведица Марфа…

И заткнулся – настолько нелепо это звучало.

– Так и поросёнок скажет, что он не поросёнок, а только поросячьими духами мажется, – подытожил Якир Наумович и встал. – Жаль, не могу на стол выблевать твои блинчики вонючие…

Попрощавшись таким образом, он сошёл с террасы и двинулся по проспекту – сгорбленный и одинокий.

Я некоторое время сидел в ошеломлении, но подхватился и бросился за ним, чтобы всё-всё объяснить…

Ещё немного, и я догнал бы его, оставалось только перейти на другую сторону, но тут по проспекту понеслась колонна великанов и отрезала меня от желанного собеседника…

Они двигались, соблюдая строй, ритмичными долгими прыжками – люди на джолли-джамперах. Молодые и не очень. Мужчины и женщины. Все в одинаковых красно-жёлтых свитерах. Время от времени все разом совершали сальто в воздухе. И даже обратные сальто. Отработан парад был безупречно. На скаку они ещё умудрялись скандировать:

– На Химэй стартуют все! На Химэй стартуют все! А-ла-ла! А-ла-ла! Здравствуй, новая страна!

– Целый год готовились! – восхищённо сказал кто-то рядом со мной. – Падали, руки-ноги ломали… Зато по прибытии не осрамятся – навык-то при них! Уже умеют там жить!

– Это спортсмены, что ли? – спросил я восхищённого. То был очкастый крепыш средних лет в серебристом плаще и в парике времён Анны Иоанновны.

– Зачем спортсмены? Чиновники муниципальные, а мэр – впереди… Они и ветеранов войны на День Победы изображают, и в бразильских карнавалах участвуют, и в гей-парадах – настоящие-то стесняются, а мероприятие будь любезен обеспечить… А как же! Мы от Москвы не отстаём! О! Счастлив день, когда встречаем Достигшего! Ну, как вы думаете – не опозорят они Крайск на Родине Человечества?

– Нет, – нетерпеливо сказал я. – Эти не опозорят.

– Вот и я говорю! – обрадовался парик. И добавил: – А культурный шок – это действительно тяжело?

– Усраться можно, – злобно сказал я и спрятал проклятый чвель.

Проскакал наконец последний ряд, но догнать Якира Наумовича я уже не надеялся, оправдаться – тем более… И толпа стала гуще, и загудела эта толпа радостно, словно Гагарина запустили.

И одно слово звучало повсюду:

– Возобновили!

– Вы слышали – возобновили!

– Что – правда возобновили?

– Быть не может, чтобы возобновили…

– Я тебе отвечаю – возобновили!

– Да куда они денутся – возобновили!

– Мама, мама! Возобновили!

– Возобновили всё-таки…

– Я же говорил, что возобновят, – и возобновили!

– Ура-а-а! Оле-оле-оле-оле! Возобновили!

То же самое слово звучало и на чужих языках…

Я ухватил за рукав какого-то фитиля с признаками разума на лице:

– Что случилось-то, друг?

– Как что случилось? – воскликнул фитиль. – Да ведь возобновили! Радость-то какая!

И побежал дальше – видимо, делиться радостью.

Отчаявшись понять что-нибудь, я пошёл дальше, держась самых стен домов, чтобы поскорее миновать скопление народа.

На углу проспекта и улицы Мичуринцев стоял роскошный открытый алый экипаж. Может, это и есть «Феррари»? В кабриолете сидел начальственного вида мужчина в нормальном костюме и даже при галстуке. Он с неудовольствием глядел на ликующую толпу.

Потом мужчина вопросительно посмотрел на меня.

– Чего это народ бесится? – строго сказал он, словно я отвечал в этом городе за порядок.

– Да вот… – я робко пожал плечами. – Кажется, возобновили…

– Вот идиоты! – воскликнул мужчина. – Три дня уже как возобновили, а до них только сейчас дошло! И-ди-оты!

Вступиться за честь своего народа я не решился, а задать вопрос означало увеличить в его сознании число идиотов.

А своего старинного знакомца я всё-таки догнал возле поворота на улицу Спартака. Но самую малость не успел…

Отважный старый горец, видимо, тоже не успел достать из-за спины свой двуручный меч и сразиться в последний раз… От Якира Наумовича остались только кровяные потёки на белом пластике газетного киоска, да «розочка» из пивной бутылки, да трубка, закатившаяся на газон… Ты обманывал нас, корсиканский капрал, Старой Гвардии нам не дождаться…

Трубка ещё дымилась.

 

2

…В следующий раз веселья не получилось.

– Это что за хрень? – хмуро спросил Панин, указывая на плоды очередного мерлинского творчества во дворе.

– Колодец! – с вызовом сказал Роман Ильич.

– Ко-ло-дец?! Это воронка от полутонной авиабомбы, а не колодец! Что за самодеятельность? Тебе воды не хватает?

– Я на всякий случай, – смущённо сказал Мерлин. – Вдруг вся твоя механика остановится?

– Страшней ломехузы только ломехуза с инициативой, – Панин воздел руки к небесам. – Идиот! Как ты туда сруб думал опускать?

– Какой сруб? – опешил Мерлин.

Ничего не ответил Панин, только сделал вид, что горько плачет. И пошёл в дом, распевая старую песню про пэтэушников, несколько модифицированную:

Но не приступил к чёрному запою – то ли от потрясения, то ли оттого, что картина над креслом нынче была весёлая – Шаляпин в шубе на фоне Масленицы.

– А что теперь делать? – растерянно сказал Мерлин.

– Да хоть сортир устанавливай на двадцать очков! – рявкнул Лось. – Весь ландшафтный дизайн псу под хвост!

– А что, – сказал Роман Ильич, – разве был дизайн?

– Был, – тоскливо сказал Панин. – Бабки же содрали – значит, был… Когда улечу, всё закопай. А я-то ещё высоких гостей думал сюда привезти!

– Каких гостей? А конспирация?

– А, всё равно сорвалось, – сказал Панин. – Может, и к лучшему… Неприятная история получилась, Колдун…

– Таня?! – вскинулся Роман Ильич.

– Нет, с ней всё в порядке. Костя уехал. Лейзарович.

– Куда?

– На историческую родину.

– Он же не собирался…

– Да вот собрался со всем выводком! У меня словно руки отрубили!

– Ну, теперь навсегда не уезжают, – примирительно сказал Мерлин. – Это в советское время…

– А у нас всякое время – советское, – Лось даже скрипнул зубами. – Опять мы с ними рассобачились из-за арабов… Вот объясни, Колдун, откуда у наших вождей такая нежная и безответная любовь к арабам?

– Россия – дама капризная, – сказал Роман Ильич. – Постоянно меняет партнёров…

– Худая корова и телится не вовремя, – проворчал Лось. – А у меня, между прочим, долгосрочные обязательства, заказы… Опомнятся, когда они в наших церквях конюшни будут устраивать для своих тонконогих скакунов…

– А мне по барабану, – сказал Мерлин. – Вот дойду до водоносного слоя – и плевать мне тогда на вас на всех кучу большую.

– Ладно, – сказал Панин. – Принеси-ка лучше пивка из вертолёта, а то мне двигаться лень…

– Сей секунд, барин, – сказал Роман Ильич.

 

1

…Не помню, как добирался я до Павлодаров. Кажется, таксисты оспаривали друг у друга честь обслужить меня бесплатно, и победитель всю дорогу меня о чём-то спрашивал, а что уж я ему отвечал – бог весть.

Несмотря на вечернее время, дети продолжали резвиться на продавленных крышах опальных автомобилей. Те, которые постарше, пели на лавочке под гитару. Было уже прохладно, и одна девочка из поющих набросила на плечи знакомый мне кремовый пиджак – весь в бурых пятнах.

Иногда жизнь умеет быть очень тактичным режиссёром, зато не щадит ни правого, ни виноватого…

В гостеприимном жилище Геннадьевны у меня чуть отлегло от сердца – хотя бы тут никакой трагедии не случилось! Напротив, Борюшка и Киджана за столом сильно утверждали нерушимую дружбу народов всего мира. Киджана при этом на примере куриной тушки показывал, как поступают с жёнами-изменницами в суровом племени масаев. Пристыженная и напуганная Пана тихо сидела в уголке и помалкивала.

Вид у меня был аховый – потому что бабушка Звонарёва действительно начала ахать и охать, усадила в старое кресло и жестом приказала Кристине и Анжеле стянуть с меня сапоги.

– А мы уж не чаяли тебя живым увидеть, Лёнечка, – причитала она. – Это же наш старый дурак тебя Колбасе заложил… Не спорь, он, он – больше некому! Я его под домашний арест взяла в кладовке – на хлеб и воду. Подпольщик нашёлся, пламенный революционер типа Дора Кривая!

Я начал было возражать – мол, похищение было тщательно спланированной операцией, включавшей и милицейскую облаву, – но тут с великим смущением обнаружил, что сёстры омывают мне ноги, яко Спасителю нашему… Не хватало, чтобы ещё вытерли своими волосами!

Я вскочил и чуть не опрокинул тазик. «Русский с масайцем – братья навек» восприняли это как сигнал, дружно поднялись и запихали в меня целый стакан – сил сопротивляться не было. Следом пошёл солёный помидор. Я покорно опустился в кресло.

– Сёстры, – сказал я. – Сестрички. Почему вы свои личики так размалевали?

– Зомби-стайл! – похвастались Анжела и Кристина.

– Сёстры, – сказал я. – Сестрички. А почему стариков убивают?

– Так это в городе, – сказала Кристина. – Там вообще звери.

– Там и родные дети своих силой сдают, – подтвердила Анжела. – Как партизан в кинах про войну. Они, говорят, недее… Неспособные! И справки у врачей покупают. Врачам сейчас зашибись…

– А мы бабу Арину не отдадим, – мрачно сказала Кристина. – Когда сама захочет, тогда и пойдёт. Она хорошая.

– Она в школу ходит, училок гоняет, – похвасталась Анжела. – Трындёж, что они общество объедают и тормозят. Только от стариков правду и узнаёшь…

– А как же это? – я кивнул на экран, перед которым зачарованно сидели младшие братцы. – Там что, неправда?

– Коню понятно, – с достоинством сказала Кристина.

– Обман народа, – мрачно поддакнула Анжела.

Видимо, и дед Арефа властвовал над девичьими умами.

– Скорей бы со школы откинуться, – сказала Кристина. – Дя Лёня, а на кого лучше учиться?

Ой как неприятно, когда тебя зовут чужим именем! Бедный Штирлиц!

– На минетжера, конечно, – сказал я. – Эффективного и креативного…

– Не, мы не по приколу спрашиваем!

– Тогда на врача… – неуверенно предположил я.

– Ага, а потом переучиваться! – сказала Кристина. – Там же вся медицина другая…

– Все врачи – сволочи, – уверенно припечатала Анжела. – Захотят, так такую генетическую карту тебе заделают, что в тюрьму не возьмут… Всю жизнь в отказниках проходишь…

– Всё равно профессию надо, – с тоской сказала Кристина. – Будешь всю жизнь копить на близкий лайн, пока по возрасту бесплатно не отправят, а потом за детей и внуков переживай… Хоть специально рожай уродов! Дя Лёня, а омолаживать – это больно?

– Не знаю, – честно сказал я. – Не пробовал.

Смотрел я на сестёр Трегубовых и думал, что вот пройдут полвека – и непременно станут эти разбитные, наглые и модные по мере доходов девочки вот такими добрыми и мудрыми старушками, благо пример у них перед глазами…

Тем временем одна из них вытерла мои ноги (к счастью, полотенцем), а другая принесла новенькие шлёпанцы.

– Всё, всё! – зашумела на внучек Арина Геннадьевна. – За стол, Лёнечка, за стол, покушать надо…

На столе рядом с тарелкой высилась солидная стопка бумажек.

– Это за Свидетельство, – поспешно сказала бабушка. – Я лично все подъезды обошла поквартирно, под роспись…

– Не надо, – сказал я. – Мне сегодня удалось хорошо подкалымить…

– Надо-надо, мы законы знаем. Я, что нам положено, сняла. Будет теперь Борюшка с бензином. Не зря машину берегли. Бомбит у нас Борюшка, – сказала она с такой скорбью, словно зять её лично раздолбал Хиросиму и примеривается теперь к Нагасаки.

– А бабушка у нас продюсер, – хихикнула Кристина.

– Марш отсюда! – велела Арина Геннадьевна. – Поесть человеку не даёте…

А вот есть мне совершенно не хотелось – до сих пор стояли перед глазами трубка и пиджак.

– Догоняй, Достигай! – выпучив глаза, потребовал Киджана и наполнил мой стакан всклень.

– Знаете что, милые люди, – я принял стакан и поднялся. – Нынче мне кусок в рот всё равно не полезет, так я уж не буду портить компанию – посижу посмотрю с ребятами телевизор… Мне обязательно надо…

– Ага, – сказала бабушка. – Ну-ка, алкаши, перебирайтесь на кухню! Достигшему надо телевизор смотреть! И вы – марш спать!

– Что вы, что вы! – я замахал руками. – Не стоит! Пусть смотрят! Я у них консультироваться буду…

Борюшка и лайбон даже и не заметили, как перекочевали на кухню, продолжали там гудеть и вскрикивать, обсуждая текущий момент, а я устроился на диване, потеснив Викторушку и Эдика. Младшенький, видимо, уже почивал.

На экране происходило какое-то действие – высоченные стройные люди в нестерпимо ярких одеждах стояли вокруг стола и спорили – но я ничегошеньки не понимал. Потом приписал свою непонятливость принятому стакану – и, неожиданно для себя, принял второй, что держал. Клин клином.

– Чего это они? – спросил я Викторушку.

– Арола увёл у Набалона Каральту, – пояснил старший мальчик. – А Набалон теперь тему перетирает с эсмархами клана Толо. Кому достанется дубун Аролы…

– Понятно, – сказал я. Довольно глупо было бы спрашивать, что такое «дубун» – ведь мне положено знать это лучше прочих…

Через некоторое время я уже начал различать героев и понял, что «Дубуны клана Толо» – обыкновенная мыльная опера, только химэйская. Проблемы у клана Толо были такие же, как и у любой другой сериальной семьи, имелась даже вредительница Силюна, которая устраивала всякие пакости. Вот некоторых семейных связей я понять не мог: какое отношение к Толо имел, например, Ляки Энолон? Откуда этот прохиндей взялся?

И тут до меня дошло, что герои какие-то… ну, не слишком живые. Не то беда, что они баскетбольного роста и двигаются, как первые люди на Луне, а… Да компьютерные они! Правда, сделано здорово, но отличить от настоящих актёров можно…

– Они компьютерные, да? – спросил я.

– Они восстановленные, – сказал мальчик. – Восстановленный сигнал с Химэя… Прямой дойти не может, потому что долго. Скорость света и всякая мутота. А мгновенный сигнал на Земле приходится восстанавливать. И адаптировать, чтобы у нас культурного шока не было. Вот они и выходят как бы компьютерные… А! Вы-то там настоящие передачи смотрели! Тогда конечно! Ага! Шишку тебе, а не дубун! Арола рулит!

Действительно, плавным движением острой тазиллы доблестный Арола ухайдакал парочку противников – и они, неторопливо кувыркаясь, полетели в зелёную бездну. Герой раскорячился, как тот голый витрувианский мужик на эскизе Леонардо да Винчи, вписанный в круг, и воскликнул:

– Толо никому не причиняют зла, но смерть и горе тому, кто помешает нам творить добро!

И прошёлся колесом под рваные аккорды.

Викторушка вздохнул:

– Теперь целые сутки ждать… Дя Лёня, а вы живого Аролу видели?

– Нет, – вздохнул и я. – А тебе нравится Арола?

– Конечно! – вскричал мальчик. – Без него никогда не удалось бы отыскать нашу Землю… Он же выкопал прощальную грамоту царевича Сайяпала! Ну, это для малышей царевича, – поправился он. – А по-настоящему – нуру-буан Сайяпал…

– Не привелось видеть мне Аролу, – сказал я. – Не мой уровень. А вот новости ты бы мне мог поискать?

– Легко, – сказал Викторушка и провёл пальцем по нижней панели на экране. – Можно вернуть, чтобы с начала выпуска…

Перед моим затуманенным взором выплыла заставка программы «Время». Потом появился ведущий – лицо совершенно незнакомое, да и не рассчитывал я увидеть кого-то из прежних дикторов. Одет он был в нормальный пиджак, под ним – рубашка с неброским галстуком. Только голова его была повязана банданой – из той же ткани, что костюм. А вот выставлять чвель им, видимо, не полагалось…

– Алала, дорогие россияне! – сказал он. – В эфире интерактивный информационный выпуск программы «Время». Вам предлагается краткая сводка новостей…

Я стал весь внимание – правда, малость поддатое.

– Президент России Анатолий Минаков принял в своей сибирской резиденции «Шанина Пуня» представителя движения «Квискейя» Абрахама Ренсфилда и обсудил с ним вопросы ускорения народопотоков в Крайском Узле…

Президент был высокий, почти как герой Арола в сериале, и ещё не старый. Нормальный был президент, вполне симпатичный парень – только причёска у него была, как бы сказать, в горошек – этакие круглые островки волос на блестящем черепе…

– Стоп, – машинально сказал я, и действительно – застыла картинка на экране. – Почему Шанина Пуня? Это же тут, у нас!

– Так спросите, дя Лёня, – сказал Викторушка. – Для того и есть интерактив… Вот так!

С этими словами мальчик прикоснулся пальцем к вопросительному знаку на нижней панели.

Долговязый президент и его собеседник пропали, а на их месте появился давно известный мне (к счастью, заочно) столичный шарлатан-геополитик. Фамилию его я за годы сидения в тайге с удовольствием забыл. Философ-мистик почти не постарел, только борода поседела. Она у мистика была такая долгая и противная, что хотелось поднести к ней зажигалку…

– Только не матерись на него, дя Лёня! – предупредил Викторушка. – А то опять забанят и штрафанут. Вот эта иконка…

Ребёнка мороженым не корми, а дай поучить взрослого! Это-то мне и надо…

Я прикоснулся к указанному значку. Шарлатан ожил.

– Сформулируйте свой вопрос, дорогой россиянин, – предложил он.

– Хм, – с пьяной уверенностью сказал я. – Это вас из Крайска беспокоят…

– Не надо лишнего базара! – прошипел Викторушка. – Бабки-то за время ему идут!

– В общем, так, – сказал я. – С каких щей резиденция главы государства появилась в наших суровых краях?

– Ваша ирония неуместна, – сказал шарлатан. – В процессе Великого Исхода возникла необходимость прямого президентского контроля над крупнейшим в мире эвакуационным узлом, чтобы атлантисты не смогли доминировать в примордиальном сердце Евразии, на что недвусмысленно указывает само название – Шанина Пуня, восходящее к пракриту. Сакральное аполлоническое начало следует рассматривать в свете истинной, ортодоксальной метафизической традиции, которая одна только и способна поставить вещи на отведённые им места в божественном порядке…

– Крестец, – шепнул мальчик. – Понесли кроссовки Митю. Теперь не остановится, хрюли ему – бабки-то идут!

– А как его заткнуть? – шёпотом же спросил я.

– А вот на «инав» кликни!

Я с облегчением вернулся в общество моего президента и его собеседника. Того, о чём они толковали, я понять никак не мог – видимо, за время моего одиночества официальный язык обессмыслился окончательно. Ясно только было, что пожилой чернокожий выступает в качестве просителя. Это слегка меня успокоило – и даже наполнило некоторой гордостью за державу.

– Продолжается военная операция под Урумчи, – обрадовал диктор. – Правительство КНР в очередной раз отказалось о том, чтобы продлить срок пребывания контингента Сил Милосердия ООН в зоне боевых действий. Бомбардировка столицы мятежного Синцзяна привела к многочисленным человеческим жертвам среди мирного населения…

…Господи, ну почему я сижу весь такой неадекватный посередине России?

Сам себе всё испортил, кретин. Теперь лежи гадай, что я в действительности видел на экране, а что померещилось в полусне. Вот же пьяный дурак, вот же налил глаза… После такой долгой отвычки… Сидел и тыкал неверным пальцем в иконки чуть ли не до рассвета…

…Чемпионат мира по танцам на льду – мужские пары…

…Ток-шоу «Звёзды в пруду» – певицы и комики, актёры и политики сигают с вышки в крошечный водоём, причём попадают не все…

…Бесконечные эшелоны движутся по Транссибу – наступает заключительная фаза эвакуации сомалийских беженцев, поскольку Асуанский Узел не в состоянии обеспечить…

…Президент Франции Амели Кювье заявила, что энергетические возможности ещё не дают России права диктовать свои условия всему цивилизованному миру. В ответном выступлении российский премьер-министр недвусмысленно выразил о том, что его страна и впредь будет верна Принципам Милосердия, даже поступаясь своими собственными интересами и чаяниями её граждан, хотя Россия никогда не участвовала ни в создании мировой колониальной системы, ни в её развале, положившем начало нынешней гуманитарной катастрофе в странах Третьего мира…

Помнится, я кликнул по вопросительному знаку. Появившийся комментатор, известный Кирилл Кустиков, объяснил мне, тёмному, что русский человек всегда принимал близко к сердцу чужую беду и всегда был готов развести её голыми руками. И от чистого сердца помогал тому, кто находился в этой беде, пусть даже в ущерб себе. И русский нефтяной магнат всегда уступит свой глоток байкальской воды и своё место в лайне суданскому крестьянину, хотя ничем этому крестьянину не обязан. Но собственные наши старики, наши ветераны – это святое. Они заработали своё право на Возвращение, равно как и те, чьи болезни не излечить средствами земной медицины…

В общем и целом интерактивное общение напоминало попугая, что вытаскивает карточки с предсказаниями. Если получаешь не тот ответ – стало быть, задал не тот вопрос. Что-то не верится мне, чтобы куча обозревателей и специалистов дежурила на всех каналах ради общения с любопытными соотечественниками. Так не бывает. На миллион спрашивающих приходился бы миллион отвечающих…

Видимо, я задавал не те вопросы, потому что чаще всего слышал с экрана:

– Ответ на этот вопрос может вызвать у вас культурный шок. Вы не готовы его воспринять…

Дался им этот культурный шок!

Я решил дерзнуть и задал комментатору Кустикову нестандартный, по моему мнению, вопрос:

– А почему у нас президент под два метра ростом?

Но комментатор не смутился:

– Дальнейшая минимизация властной элиты признана нецелесообразной…

– Маленькие, а жрут как большие! – пояснил мальчик.

Видимо, произошли крупные политические подвижки…

На англоязычных каналах было практически то же самое, и даже от совсем старого Ларри Кинга не добился я ничего толкового. Только русское правительство он не хвалил, а совсем наоборот.

Я махнул непослушной рукой на виртуальных собеседников и стал смотреть всё подряд.

Поют. Пляшут. Готовят экзотические блюда. Всё как всегда… А это добрый старый вестерн «За жменю доларiв». Почему-то на украинском. При других обстоятельствах досмеялся бы до финального выстрела…

Ага! Наконец! «Видеописьма с Химэя» – служба «Момент» специально для жителей посёлка Сосновка, что в Пермской губернии. Ну да, ну да. Сосновка есть практически в любом регионе, равно как Еловка и Берёзовка… Почётная доярка Алдюкова Тамара Егоровна обращается к своей семье и односельчанам…

Появилась совершенно роскошная длинноволосая дива, возлежащая в шезлонге и закутанная в полупрозрачное сари. Обычно такие крали хвастались с экрана шампунем, прокладками, духами и хорошо налаженным пищеварением, но сейчас…

Голос у дивы, как водится, был нежный и страстный, весь на пороге оргазма, но слова…

– Здравствуйте, дорогие мои Зоя, Павел Степанович, Саша, Валера и Кузьма, – с придыханием сказала красавица и полыхнула своими синими очами так, словно мысленно перепихнулась с Зоей, Павлом Степановичем, Сашей, Валерой и даже с Кузьмой. – Здравствуйте, дорогие земляки-односельчане. Пишет к вам ваша мать, бабушка и тёща Тамара Егоровна. Во первых строках своего письма спешу сообщить вам и повиниться, что долго не посылала весточку, потому что записалась на медицинские процедуры и курсы омоложения. Персонал тут уважительный, с понятием. Первым делом мне удалили артрит, и я готова приступить к прежнему труду, но коров здесь не доят, они сами молочко дают до десяти вёдер. На дойку вставать не надо, механику ставить бутылку тоже не надо. Начальства тут тоже никакого нет, земля общая и её много, – она облизнула пухлые, блестящие перламутром губы и продолжила:

– Сами видите, какие хорошие тут врачи, – указала доярка на своё немыслимое тело и помахала в воздухе неимоверно длинными ногами. – Теперь у меня всё как у молодухи, и даже это маленько стыдно в моём преклонном возрасте, да доктор сказал, что это пройдёт, но с интимной сексуально-половой жизнью торопиться не надо, потому что культурный шок.

Тамара Егоровна подпрыгнула в шезлонге, на некоторое время зависла над сиденьем – и мягко опустилась.

– Здесь, на Просторе, всем людям выходит большая лёгость, местные даже смеются, как мы по первости кувыркаемся, но смеются не по злобе и не в обиду. Потому что мы им не в тягость, и всякий старается угодить. Наш клан Таккара большой, дружный, площадь нашего дубуна равняется двум Евразиям. Можно жить и в лесу, и в поле, и на курорте у моря…

Тут у меня самого наступил культурный шок – вернее, не слишком культурный, потому что послал я омоложённую доярку по матери. Текст был явно написанный кем-то другим – примерно таким слогом в нашей краевой газете сочинялись отзывы трудящихся на решения партии и правительства. Всё возвращается… Словно единоличников заманивают в колхоз…

Нехороший какой-то получается Химэй…

 

2

…Тайга горела каждый год, но это лето выдалось каким-то уж чересчур огнепальным. И даже солнце сквозь дымку выглядело совсем больным.

Мерлин всерьёз опасался, что пожар доберётся и до его обиталища, и прикидывал, где и как ему спасаться. Он совсем уже собрался нажать тревожную красную кнопку, но Панин его опередил: прилетел со всей командой и устроил на вершине скалы, осенявшей Дом Лося, целый штаб. На Мерлина никто не обращал внимания, и ему пришлось поработать за обслугу и повара. Остальные были заняты делом, сути которого он не понимал. Они что – с дирижаблей воду льют?

Штаб у Панина получился вполне военный: он водил какой-то хитрой указкой по громадному дисплею, орал в микрофон, давал непонятные распоряжения, гонял подчинённых, как опытный брандмейстер…

Война с огнём шла где-то далеко, но казалось, что пламя вот-вот подступит вплотную – такая лихорадочная была обстановка. Панинская команда в дом даже не заходила: Мерлин бегал вверх-вниз, обеспечивал народ водой и едой.

Только на четвёртый день Лось обратил на него внимание.

– Всё, Колдун! – радостно сказал он. – Отстрелялись! Чуть все окрестные речки не высосали! Работает моя система! Теперь и американцы нам в ножки поклонятся, и австралийцы, и французы…

И столь же внезапно вся пожарная команда улетела, оставив сторожа в полном недоумении. Остался и наблюдательный пост на скале – сооружение из прозрачного пластика…

 

1

…Проснувшись, я обнаружил, что остался один в квартире. Совсем один. Хотя где-то наверняка существовал наказанный дед Арефа.

Ушёл даже Киджана – посчитал, видимо, что в квартире мне ничто не угрожает.

Бедный лайбон, по его словам, стал филологом-русистом не от хорошей жизни. Дело в том, что его страной правил в те годы президент-поэт социалистической ориентации. И этот чёрный стихотворец пожелал, чтобы творчество его изучали представители всех ведущих мировых культур, а где же их взять? Вот и набрали смышлёных парней и отправили учиться в Сорбонну, Кембридж, Гарвард, Гейдельберг и другие университетские центры, чтобы растолковали они французам, немцам и англичанам, каков есть нестерпимый гений этот президент. Киджане досталась ледяная Москва, о чём он нисколько не сожалел. Советский народ пребывал под впечатлением книги «Хижина дяди Тома» и помнил великий бас Пола Робсона. Чёрных тогда не только что не били – наоборот, поили и ласкали, как родных.

Увы, президента-поэта свергли и даже вроде бы съели. И Киджана с его диссертацией по раннему Маяковскому оказался не у дел. Он вернулся в своё воинственное племя, занял там подобающее место и стал вести скромную жизнь небольшого африканского начальника. Русский язык он почти забыл. Да пришлось вспомнить, когда хлынул на чёрный континент русский турист. Туриста надо было развлекать, и Киджана стал нарасхват. Придумал множество народных обрядов и аттракционов, лично выходил с ассегаем на старого льва, обученного выполнять собачью команду «умри!».

Но пришли засуха, падёж скота, война, голод и Эвакуация. Что такое Химэй, он толком не понимал, но нужно было уходить из родных мест. Организатором лайбон оказался отменным, его люди всегда были обеспечены пайками и транспортом. Рассудив, что ждать своего лайна на маломощном Асуанском Узле не имеет смысла, Киджана решил рвануть в знакомую Россию. Удачно продав павшую скотину, он подмазал кого надо, и вскоре племя его уже погрузилось в серебристые вагоны, переделанные из рефрижераторов. Так велели врачи – чтобы не затащить в Европу экзотические хворобы. Сам лайбон с тремя жёнами ехал в СВ. И, на свою беду, совершенно случайно на перроне Екатеринбурга встретил однокурсника, ставшего большим уральским боссом. Было много радости. От поезда он, разумеется, отстал, и с тех пор безуспешно пытается отыскать своё племя, но никто не знает – то ли они уже отправлены на Химэй, то ли где-то томятся в ожидании…

Жалко, что он меня не разбудил. Я поехал бы с ним в город – может, чем и помог бы. Единственный способ радикально разобраться со своими проблемами – это заняться чужими. Я всю жизнь так делал.

Но нет так нет. Дети, вероятно, в школе, бабушка вполне могла податься на весенне-полевые работы, Борюшка бомбит, Пану тоже куда-то унесло.

Я умылся и через силу позавтракал. Ладно. Будем пытаться постигать действительность. Хотя бы по детской книжке…

Содрать прозрачную упаковку удалось не без труда. На обложке красовалась уже знакомая мне Большая Труба на фоне незнакомых созвездий. Невдалеке от Трубы летел навстречу зрителю маленький кораблик – и не космический, а под парусами…

Я раскрыл книгу и чертыхнулся – это был перевод с английского. Автор – некто Джеймс Р. Яблонски. Перевели А. Сюськина и В. Потравко. Чёрта с два перевели! Взяли компьютерный перевод и кое-как почистили…

«…Вы теперь большой ребёнок и, наверное, задаёте своим родителям большое множество вопросов. Некоторые из них касаются Химэя, и вы хотели бы узнать больше, что это такое. Знать больше – в ваших руках.

Весьма далеко в Космосе давно жили люди. Они жили на планете, которая походила на нашу Землю, и скоро всю её заселили. Человечеству стало тесно, но оно не растерялось и задумало самый грандиозный проект в истории Вселенной.

Так была построена Большая Труба…»

Во как здорово! Так была построена… Как же она была построена? Из чего же она была построена, почтенный мистер Яблонски? Из космической пыли? Из толчёных астероидов? Из обломков спутников связи? Или раскатывали целые планеты в блин? То ли эти сведения были слишком сложны для детского ума, то ли мистер Джеймс Р. и сам в этом не разбирался, но в подробности углубиться не пожелал…

«Труба получилась очень большая. Всю её внутреннюю поверхность покрыли толстым слоем самой плодородной почвы, какую только можно представить. Вся она получала от заключённой внутри Большой Трубы звезды такое количество энергии, что растения и животные процветали. А людям досталось такое количество поверхности, что полностью заселить его они не могли…»

Нет, господа Сюськина и Потравко не прилагали руки к этому переводу. Только машина могла создать его, только машине его и читать…

«…стали возникать новые города, отдалённые друг от друга сотнями и тысячами миль. Каждый город имел своё муниципальное правительство, избранное демократическим путём. Во главе каждого такого города стоял король или царь. Так их называли для самоуважения…»

Вообще американские книги для детей – это нечто. Мне самому привелось как-то пролистать «Всемирную историю», в которой ни слова не было сказано о России…

«…ни войн, ни революций, ни иных противоправных действий. Все проблемы решались с помощью судебных процедур или поединков. Поединки сохранили, чтобы в людях не угасло чувство собственного достоинства, а между кланами существовала здоровая конкуренция…»

Я пролистал несколько страниц, заполненных подобным унылым бредом. Ага!

«…рос непослушным и дурно воспитанным ребёнком. Другие дети мечтали о неосвоенном Просторе внутри Трубы, а юный Сайяпал грезил пространством за её пределами. Вскоре у него появились единомышленники в самых разных кланах. Взрослые не придавали этому большого значения и надеялись, что у царевича это пройдёт естественным образом…»

Любопытно было бы почитать прозу мистера Яблонски для взрослых.

«…Когда-то химэйцы путешествовали в Космосе на специальных кораблях под звёздными парусами, но этот способ передвижения безнадёжно устарел. Да и нужды в нём не было, поскольку места хватало всем, а достижения химэйской науки позволяли…»

Обтекаемо излагал свои нехитрые мысли мистер Яблонски…

«…обнаружил там дряхлеющую космическую бригантину «Аттаз», что значит – «Вперёд». Можно понять подростков, которыми руководил неукротимый дух пионеров, сохранившийся в жителях Земли и поныне…»

Смотреть за детьми надо, господа химэйцы!

«…полагали, что это будет чем-то вроде пикника или похода младшей группы бойскаутов…»

Дальше мне стало неинтересно. Мог бы, гад такой, хотя бы в стихах изложить эту печальную историю. Дальнейшее я уже примерно представлял. Детки улетели в неизвестном направлении, отыскали неизвестную планету и грохнулись на неё…

«Когда вы станете постарше, вы будете иметь возможность узнать о тех страшных испытаниях, которым подверглась команда Сайяпала в совершенно чужом мире, где им и их потомкам предстояло провести многие тысячи лет, потому что время в разных областях Вселенной течёт по-разному… Повышенная гравитация превратила их в мускулистых приземистых карликов, жестокие болезни не раз ставили горстку смельчаков на грань полной гибели. Только неукротимый дух Химэя позволил землянам дожить до того исторического дня, когда в руки Аролы из клана Толо попал документ, позволивший определить местонахождение злосчастных беглецов. Но это уже совсем другая история, которую вы узнаете из моей книги «Миссия Бодаэрмон-Тирзы и Великое Возвращение»…

Спасибо, конечно, подумал я. «Секреты компьютера для юных леди» принесли мне в своё время куда большую пользу. Да кто же доверил написать этот опус такому халтурщику?

Тут моё внимание отвлеклось на какие-то странные звуки, исходившие из «тёщиной комнаты». Именно там заключён был дед Арефа, и, видно, не в первый раз – дверь была капитальная и закрытая на мощную щеколду. Тут, кстати, я разглядел, что на дверь прилеплен листик бумаги с корявой надписью:

«Пожалуста дед пусть сидит замчоный у его там ведро».

Старика опустили на парашу. Что ж – дом чужой, и не мне наводить свои порядки. Но чем он там звякает?

Я прислушался, и в череде металлических звуков, ритмично повторяющихся, мне почудилось что-то давно забытое, а когда-то привычное…

Дед Арефа у себя в кладовке собирал и разбирал оружие! (Я глянул на выключатель.) В полной темноте! На время!

Я бросился в свою комнату и нырнул в рюкзак. Так и есть! Карабин и магазины исчезли! Чтобы старый бандит не заскучал во время отсидки, ему сунули смертоносную цацку!

Воистину нестандартная семейка эти Звонарёвы-Трегубовы…

Что же – так вот сидеть и ждать, когда дед выстрелом снесёт щеколду, а потом и за меня примется? Или провести с ним переговоры? Или просто смотаться из дома, да побыстрее?

Тут весьма кстати прозвучал дверной звонок. Слава богу, вернулся кто-то из домашних!

Я совершенно бездумно бросился ко входу, повернул барашек замка – и полетел на пол от удара дверью.

Снова-здорово!

В прихожую ворвались двое в униформе. Опять маски-шоу. Снизу пришельцы выглядели особенно грозно. Один похлопывал себя по ладони дубинкой, другой держал наготове электрошокер.

Они подождали, пока я поднимусь, потом тот, что с шокером, снова отправил меня на пол…

На этот раз никакой дзисэй не пришёл мне в голову. На этот раз, понял я, всё гораздо серьёзней.

– Служба судебных исполнителей. Долг банку платить думаем? – спросил Дубинка.

– Это ошибка… Я не хозяин квартиры… – пролепетал я.

– Попал ты, мужик, – вздохнул Шокер.

– Надо откупаться, – сказал Дубинка.

Проклятый дед Арефа! Хотя… неужели я в ином случае схватился бы за карабин? Да и не дали бы мне схватиться…

Валяться под ногами у представителей власти для русского человека – дело привычное, хотя и противное. Я ещё раз кое-как поднялся.

– Можете описать имущество, – сказал я. И вдруг понял, что янтарный чвель привычно висит на шее, а у пришельцев – ноль реакции! Плохо дело…

– Не сверли мозги, – сказал Шокер. – Мы знаем, кто ты. А ты знаешь, что нам нужно… Дела давно минувших дней…

Ага! Вот оно что! «Дела давно минувших дней» – такой оригинальный заголовок придумали газетные асы к моей злополучной статейке про «золотой пароход»…

Я снял с шеи медвежий трофей и протянул его Шокеру.

– Издевается, – сказал Дубинка. – Давай, напарничек, делать нечего…

Но что эти гады удумали сотворить со мной, я так и не узнал, потому что сзади ударили два выстрела, и я опять рухнул на пол – просто за компанию с пришельцами.

Но, в отличие от них, без дырки над переносицей. Ты обманывал нас, отставной старшина, и не дура была эта пуля…

Я сел и поглядел назад. В двери «тёщиной комнаты» образовались два симметричных отверстия. Я пополз на карачках, отодвинул щеколду и шарахнулся в сторону – на всякий случай.

Доисторический урка вышел на полусогнутых, переступил через тела приставов и прошествовал в совмещённый санузел. Мне оставалось только тупо пялиться на трупы…

Как он стрелял – на звук, что ли? Сейчас небось набегут соседи, вызовут милицию, и мне очень долго придётся доказывать, что из моего карабина палил совсем другой человек в состоянии старческого маразма…

Но дед Арефа вовсе не пребывал в маразме. Он покинул сортир, подтянул тренировочные штаны и, не глядя на меня, проковылял в свою кладовку. Потом вышел, протягивая мне «сайгу».

– Почистишь, – приказал он.

Я машинально принял оружие, отстегнул магазин, потом вытащил патрон из патронника и вернул к оставшимся собратьям.

– А что с этими? – спросил я.

– Не твоя забота, – сказал дед. – Ты лучше скажи: вчера, когда сюда ехал, – берёгся или дуриком?

– Дуриком, – потупился я. – Вообще не помню, как добрался… Там такое произошло… А эти вроде за долгом приезжали…

– Настоящие приставы на Павлодары давно не суются, – сказал патриарх. – Мы их отучили. Им тоже ни к чему головы терять за чужую копейку. А на кредиты мы кладём: нет банка – нет долга… Ты бы у них ксивы поглядел… Хотя не надо. Не твоё это дело…

С этими словами дед достал из-за пазухи здоровенную финку с наборной рукояткой. Неужели собрался отрезать простреленные головы? Не удивлюсь. Нынче ничему удивляться не приходится…

Вместо этого Арефа подошёл к гармошке батареи и стал выстукивать ручкой ножа по трубе какое-то подобие морзянки. Вскоре послышался ответный стук.

– Вот так, – удовлетворённо сказал дед. Борода у него была побольше моей, и совершенно седая. – Сейчас здесь всё почистят, а то Аришка вернётся, психовать будет…

Я пребывал на диване в полной прострации и сто раз уже пожалел, что вышел из леса. Знал ведь, что придётся мне туго…

Не знаю, сколько прошло времени, но тут в незапертую дверь деликатно постучали.

– Вали! – скомандовал Арефа.

Явилась компания – печально известный мне Колбаса, а с ним человек пять молодых парней. Видимо, я побледнел, потому что одноногий сказал:

– Не менжуйся, фраер. Разобрались мы с тобой. Считай, получил прописку на Павлодарах, так что не дёргайся.

Парни тем временем споро и молча погрузили тела мнимых приставов в пластиковые мешки, поделились на пары и потащили свой груз на выход, подгоняемые Колбасой. Остался только один – тот самый Горик-«коматоз». Губы у него были разбитые – хорошо я его приложил в подвале башкой, неплохо…

Горик улыбнулся мне своими лепёшками и сказал, обращаясь к деду:

– Всё правильно, Арефа Степанович. Приставы фуфловые. Настоящие приезжают либо на фургоне, либо на «воровайке». А тут «Бентли»! Её сейчас ребята разбирают…

– А водила? – встревожился патриарх.

– Водилу первым делом разобрали, – доложил Горик.

Жуткий всё-таки район!

– Учитесь помаленьку, – похвалил дед. – Ну ладно, я на сегодня своё отработал, пойду к себе отдыхать… Заначено у меня… Щеколду закройте, чтобы Аришка…

– А пулевые отверстия? – встревожился я.

– Пусть считает за безобидные старческие чудачества, – махнул рукой Арефа Степанович. – А карабинчик-то почисти, гостенёк! – напомнил он на прощание.

Предпоследняя фраза деда повергла меня в смущение.

– Непрост дедушка Звонарёв, – сказал Горик. – Не удивляйтесь. Он ведь до войны Политехнический в Болонье закончил.

– Сколько же ему лет? – не поверил я.

– Совесть чистая – вот и живёт, – объяснил Горик, замывая скупые следы крови на полу. – Очень странные судьбы встречаются в России. Кстати, меня зовут Гордей Кулешов. Студент. Хотелось бы, как говорят китайцы, узнать ваше драгоценное имя – желательно, настоящее…

Я уже устал от вранья – своего и чвельего.

– Роман Ильич Мерлин, – сказал я. – В прошлом – историк, в настоящем – бомж и самозванец.

Горик закончил уборку, утащил тряпку и тазик, помыл руки, вернулся в комнату и уселся на стул – задом наперёд.

– Значит, ты не государь – ты, батюшка, бомж и самозванец, – задумчиво сказал он. – Не обижайтесь, это цитата… Настоящий Роман Ильич Мерлин управился бы с этими ухарями без всякого деда. Он профессионал.

– Ну, знаете, – сказал я. – Может, документы показать?

– Неплохо бы, – сказал Горик. – Только не чвель.

– Конечно, – сказал я и сходил в свою комнату за паспортом. Горик долго изучал пурпурную книжицу, потом сказал:

– Странно… А в городе про вас ходят легенды…

– Какие легенды? – испугался я.

– А такие – живёт, мол, в тайге мудрец, который всё и всех насквозь видит, погоду предсказывает на десять лет вперёд…

– Вот же трепачам делать нечего, – сказал я.

– Верно, – сказал Горик. – Глядя на вас, и не подумаешь, что вы смертельно опасная личность… Целую банду, говорят, уничтожили в своё время, и так, по мелочи – индивидуальные заказы, похищение сокровищ… Время от времени бываете за границей, выполняя особые задания. Находитесь в международном розыске…

– Клевета, – сказал я. – Никуда я из тайги рыла не казал уже много лет. И вижу, что высунулся совершенно зря. Сидел бы себе тихонечко, книжечки читал… Но уж так получилось… Кстати, если вы такой осведомлённый – кто убил Панина с компанией?

– Ну, это весь город знает, – сказал Горик. – А может, и весь мир. Евтюхович его вертолёт грохнул из ПЗРК. А вот кто ему приказал – это другое дело…

– Кто такой Евтюхович?

– Говорят, бывший офицер ГРУ. Правда, жил он после этого недолго – минут пять. Но вам-то что за забота? Ведь вы же считаетесь главным врагом «Фортеции» – сидит, говорят, в тайге и вредит время от времени… Скорее всего, вы Панина и заказали…

– Сергей Петрович был моим ближайшим другом, – сказал я.

– Нет худших врагов, чем бывшие друзья, – сказал Горик. – Впрочем, это ваши дела. Хотя такой фигуры, как Панин, нам катастрофически не хватает.

– А кто же заправляет «Фортецией»?

– Так вы и заправляете – как серый кардинал. Без панинских дирижаблей не справиться бы Комитету по Эвакуации с растущими народопотоками. А правда, что вы в тайге охраняли плантации конопли и мака?

– Вот вы вроде толковый парень, Гордей, – вздохнул я, – а в голове у вас манная каша пополам с малиновым вареньем. Совмещаете несовместимое…

И вдруг рассказал Гордею Кулешову всё. Мне необходимо было кому-нибудь рассказать всё.

Иначе бы я не выдержал.

Он выслушал меня, не перебивая, – только курил одну сигарету за другой.

Наконец сказал:

– То-то мне в подвале вы не показались ни мудрецом, ни суперменом. Вот хитрецом – да. С Фаустом Ивановичем вы круто разобрались. Профессионально…

– Жить захочешь – и не так раскорячишься, – хмуро буркнул я.

– Кроме того, вы очень ловко прикинулись Достигшим, – сказал Горик. – Как век учились. Обычно они несут сплошной контактёрский бред, местечковое визионерство. А тут – Данте. Кстати, почему вы избрали этот перевод? Чем вам старик Лозинский не угодил? Это, между прочим, Арефа Степанович заметил…

– Когда я в Доме Лося занимался укреплением памяти, – сказал я, – другого перевода у меня под рукой не было.

– Дом Лося, – усмехнулся он. – Мечта. Сказка. Александр Грин.

– Что-то вы слишком грамотный для студента, – сказал я. – Уж я вашего брата видел-перевидел, учил-переучил… С рэпом в башке и с «Клинским» в руке.

– Не все, – сказал Горик. – Вы слышали про молодёжную организацию под названием «Да, нет!»?

– Слышал… недавно, – сказал я. – От Якира Наумовича Эльяшева…

Студент помрачнел.

– Недоглядели мы, – сказал он. – Мало всё-таки нас. А старик был нужный, правильный был старик…

– А те, которые в подвале, – они тоже правильные?

– Нет, это сильверы. Я за ними присматриваю, чтобы хороших ребят не убивали. Они твёрдо верят в Химэй, только объясняют его по-своему…

– Я тут книжечку одну проштудировал, – сказал я. – Про Химэй для самых маленьких…

– Для маленьких сойдёт. А вот дедушки эти Долгую Разлуку совсем по-другому толкуют. По их теории выходит, что мы происходим не от группы озорных подростков, а от партии заключённых, которых сослали с Химэя за восстание. Причём представители белой расы служили исключительно охранниками. Поэтому теперь все приоритеты отданы чёрным и жёлтым. Мол, вертухаи подождут… Ах, Роман Ильич, очень нам не хватает человека, который сложил бы всю картинку и разоблачил эту чудовищную аферу…

– Кто бы мне самому всё растолковал от начала до конца, – сказал я. – Знаете что, студент, – сказал я. – Я вашему брату множество лекций прочитал, так прочитайте хоть одну вы мне самому – откуда взялся этот самый Химэй и почему люди вдруг в него поверили…

– Многие пробовали разобраться, – вздохнул Горик. – И я тоже. Но вот как-то очень кстати подсуетились и с библиотеками, и с прессой, и в Сети ничего толком узнать нельзя. И поглядеть на Вечную Родину Человечества в телескоп тоже не выходит – во всём мире перестали финансировать обсерватории…

– И «Хаббл» накрылся? – спросил я.

– В верхних слоях атмосферы. Сгорел на работе. На смену ему запустили штуку помощнее – «Оорт». Но его по пьяному делу разгрохал очередной космический турист из наших. Мол, за свои деньги имею право порулить… Оправдал, должно быть, дорогу…

– Всемирный заговор? – сказал я.

– Похоже, – он махнул рукой. – Всем сейчас заправляет ооновский Комитет по Эвакуации. А Россия пользуется моментом и опять делает деньги – перебрасывает беженцев. Их сейчас в мире столько… Жрать нечего, пить нечего… Байкалопровод какой-то строят для них… И каждый день пугают обывателя…

– Ну, это-то давно началось, – сказал я.

– Вот именно!

– А что за дурацкий астероид Бриарей?

– Ну, Роман Ильич! Я думал, уж про него-то вы слышали!

– Про такой – не слышал, – сказал я. – Он что – управляемый?

– Утверждают – вроде того. И ещё говорят, что это месть некоей злонамеренной промежзвёздной цивилизации за гибель её представителя, которого на Земле прозвали Алёшей…

– Про Алёшу из Кыштыма слышал, – обрадовался я. – Но ведь это такое уж нагибалово, что дальше некуда… Помню, пьяницы какие-то бормотали по телику…

– Вот по телику всё и осуществляется, – сказал студент. – Телик теперь всем и рулит…

– А учёные? А специальные издания? А здравый смысл?

– Учёным гранты надо получать? Надо. Вот они в большинстве своём и притихли. Но даже если кто и возникнет – что он может? Вот доктор Гебхарт, нобелиат, мировое светило. Сидит он в передаче у Фила Донахью и пытается доказать, что никакая могущественная цивилизация не могла бы построить Биг Тьюб. А если бы могла, то была бы это уже цивилизация совершенно нечеловеческая, такая, которой не было бы никакого дела до нас. Приводит цифры, строит графики… Кто их поймёт? Тот, кто поймёт, – и так не верит. Но сколько их, понимающих? Капля в море. А отправляйтесь-ка, доктор Гебхарт, прямиком туда и разберитесь на месте! И вот через несколько недель на всех экранах появляется омоложённый и оцифрованный гений и вещает: всё верно, не извольте сомневаться, здесь нас ждут, любят и жалуют… Да что нобелиат! Они туда папу римского отправили – он сразу назвал Эвакуацию преступной ересью! А потом якобы читает оттуда по мгновенной связи энциклику Городу и Миру: меа кульпа, ошибочка вышла, недооценил могущества господнего, Химэй есть переходная ступень в Царство Божие и канонам не противоречит… А кардиналы подтверждают: наш, наш папа, как живой, и даже лучше…

– А что же наши попы?

– Ну, они-то с папой сразу не согласились. Нешто к лицу православным Риму поддакивать? Соорудили наспех какую-то свою новую теологию, да кто ж в ней разберётся? Патриарх приезжал наш Узел освящать…

– А что представляет собой этот Узел? – сказал я.

– Да я такой же гуманитарий, как и вы, – сказал Горик. – Видимо, некая энергетическая установка. Электричества жрёт столько, что пришлось остановить всё здешнее алюминиевое хозяйство. За голодных негров больше платят, чем за крылатый металл… Но вдаваться в технические подробности нельзя: чтобы химэйская технология не попала в плохие руки… Засекретили всё, что можно, благо и место нашли подходящее… Наш Заколючинск.

Заколючинск, он же Крайск-18, он же Еловоборск – располагался километрах в семидесяти от краевого центра. Был я там однажды с лекцией. Кучу анкет исписал, кучу времени меня на КПП мурыжили…

– Очень удобно, – продолжал Горик. – Охраняемое шоссе, охраняемая ветка. Всё в проволоке, патрули Сил Милосердия. Узел под землёй, сверху гранит. Чтобы, значит, террористы не захватили, как в Бразилии или в Индии. По телику часто показывают – прощание с ветеранами и смертельно больными, проводы беженцев… Только сам момент Перехода не демонстрируют – говорят, аппаратура выходит из строя. Опять же культурный шок…

– Что-то я часто слышу про этот культурный шок, – вздохнул я. – Как будто химэйцы не наши предки, а монстры со щупальцами…

– А это вариант «топ сикрет», – сказал студент. – Для разнообразия.

– Но ведь люди куда-то исчезают… Перемещаются… – сказал я.

– Вот в этом главная фишка и есть…

Не знаю, какие ещё тайны Простора открыл бы мне Горик, но тут щёлкнул замок – и в комнату ворвались сестрички в сопровождении Киджаны, которого я узнал только по цвету кожи. Анжела и Кристина нагружены были пластиковыми пакетами, и даже у переодевшегося лайбона в руке была битком набитая фирменная сумка. Присутствию Горика обе чрезвычайно обрадовались, освободили деда Арефу и не обратили никакого внимания на простреленную дверь.

Ни в какую школу негодяйки, конечно, не ходили, а устроили себе на заработанные мной деньги великий шопинг.

– Хорош вам, дя Роман, чучелой лохастой ходить, – сказали сёстры. («Лёню» я всё-таки отменил.) – А то над нами во дворе уже смеются – Достигшего прикинуть не можете, так отдайте нам!

Вообще-то кирзачи мне изрядно надоели…

 

2

Мерлин иногда поднимался на скалу и, усевшись на складной стул, озирал в мощный бинокль окрестности.

Ни малейших следов человеческой деятельности в обозримом пространстве не наблюдалось, словно и не было никогда на свете ни городов, ни государств, ни войн, ни катаклизмов.

– Когда-нибудь так и повсюду будет, – обещал Мерлин самому себе, поскольку один из врачей настоятельно рекомендовал ему почаще думать вслух, чтобы не атрофировались голосовые связки. – Когда-нибудь исчезнет надоевший самому себе род человеческий. Вряд ли он переселится на дальние звёзды – кишка тонка. Странное, однако, выражение – как будто толстая кишка способна на что-то разумное, доброе и вечное… Мы-то знаем, на что она способна… И загаженный нами мир снова затянет зеленью, занесёт песками и покроет морской гладью… И увидит Господь, что это очень даже хорошо, и безмятежно забудет неудачный эксперимент с образом и подобием своим…

Он даже позволял себе петь – всё подряд, и народные песни, и бардовские баллады, и арии из опер, даже «Интернационал». Потому что некому было упрекнуть его в отсутствии голоса и слуха.

Пока было тепло, он даже ночевал на скале. В темноте фотохромный пластик над головой становился прозрачным, и звёздные силы представали во всём своём многообразии. Изредка нарушали гармонию падающие болиды и расплодившиеся спутники – спутники-шпионы, спутники-картографы, спутники-связисты…

– Когда-нибудь и они упадут, – говорил Мерлин, – и небо снова станет Книгой между книг, без досадных человеческих пометок на полях. Правда, читать её будет уже некому, но ведь книга не виновата, что читатели разбежались… И новых уже не будет, потому что звери не умеют смотреть вверх и не найдут над собой ни Козерога, ни Льва, ни Рыб… Кстати, ни фига не похоже. Знать, у древних воображение было побогаче нашего… И никакой нравственный закон внутри счастливых тварей не проснётся… Много он нам помог, этот нравственный закон?

Роман Ильич как раз начал от избытка чувств изображать известный романс «Благословляю вас, леса», когда за спиной раздалось:

– Вот чего зря воздух сотрясаешь? Записывай свои речи, Колдун, техники в доме хватает! Мемуары продолжай, у тебя получается…

Мерлин обернулся. Панин уже успел поддать – или прилетел уже хороший, сам себе диспетчер.

– Во! Сохатый подвалил! А разве ночью можно… Как ты площадку-то увидел? Там посадочных огней нет!

– А как мы ночью душманские базы громили? – сказал Лось. – С жёнами поругался, Костюнина послал… Тошно мне, Рома!

– Работы много? – сочувственно сказал Мерлин.

– Да нет… Наградили меня! За ликвидацию пожаров! Дали такую же цацку, что у Аллы Пугачёвой, и той же степени! Вот, Колдун, как отчизна меня ценит!

– А что? – сказал Мерлин. – Что ты так на девушку? Она столько лет духовно окормляла Россию…

– Я даже на банкет не остался, – сказал Панин.

– Это зря, – сказал Мерлин. – Ты же у нас национально ориентированный считаешься. И небось демонстративно свалил? Позолоченной дверью хлопнул?

– Да мать их Софья! – страстно вскричал Лось. – Минетжер – он и в чинах минетжер! Видеть не могу! Слушать не желаю! Говорят, говорят – а я ничего не понимаю, Колдун! Как в чужой стране!

– На то и рассчитано, – сказал Роман Ильич. – За пустые слова какой может быть ответ?

– Ладно, не будем о плохом, – сказал Панин. – Хотя и хорошего не густо…

– Как там Пётр Никитич?

– Скрипит ещё батя, – доложил Лось. – А я уж боялся, что он вслед за мамой… Уговорил он старшего в наше военное училище! Хрен наследничку, а не Вест-Пойнт! Оттуда одни латиноамериканские диктаторы выходят! Взяли моду, ломехузы…

– Родина оценит, – заметил Мерлин. Потом внезапно для себя сказал: – Таня…

– На юге она со своим выводком. Я у незалежных «Артек» купил… Всё-таки климат, фрукты… Привёз тебе, кстати, специалистку, пусть хоть подстрижёт тебя по-человечески, а то ты сам на голове такой страх навёл… Ух ты, красота какая!

Но даже неслыханная заря над тайгой не привела Панина в равновесие, и они пошли в Дом Лося. Картина над хозяйским креслом была на этот раз военная: «Генерал Клюгге фон Клюгенау оговаривает с Шамилём условия сдачи его князю Барятинскому».

 

1

Встречу с адвокатом я всячески оттягивал, а с Таней – тем более. То ли боялся, то ли… Да конечно, боялся. Когда при мне живых людей убивают – это ничего, а тут, видишь ли, чувствительность откуда-то берётся…

Этому и обстановка способствовала. Ближе к вечеру вернулась с огородных работ Арина Геннадьевна. Освобождённый Прометей Арефа нахально утверждал, что дырки в двери он проковырял указательным пальцем, неимоверно закалившимся на зоне. Бабушка немедленно потащила меня в местную жилконтору – но не для оформления документов, как я сперва испугался, а для очередного Свидетельствования. Там было что-то вроде красного уголка, куда собрались те, кто не смог присутствовать на агитплощадке. На этот раз я не стращал народ битвами и ангелами, а читал Николая Клюева, и картины мужицкого рая всех устроили аж до слёз. Может, хватит врать людям?

Но я же не врал…

Пока мы с бабулей занимались просвещением, сестрички придумали дерзкий план.

– Дя Роман, хотите у себя дома жить? – спросила Анжела. Сегодня макияж на сёстрах был разный.

– Конечно, – сказал я. – Довольно вас объедать. Только там может быть засада…

– Там и есть засада! – радостно сказала Кристина. – Менты от скуки скоро друг друга трахать начнут. Или не менты. Но мы уже договорились.

– Постойте, – сказал я. – С кем договорились?

– Да с операми этими…

– Вы что – были там? – ужаснулся я. – А где адрес взяли?

– В паспорте, – не смутилась Анжела.

Я закрыл глаза.

– Когда вы всё это успели? – простонал я.

– Так пока вы с бабой гастролировали, батя нас свозил. На Дору Кривую. Классная хата! И Горик одобряет, – поспешно заверила Кристина. – Говорит, под свечкой темно… По правде, он это и придумал, – смущённо сказала она. – Ну мы туда и завалили – с понтом хату ищем…

– Никак парня не поделят! – выдала девичье заветное бабуля.

…В моей квартире действительно была засада. Не знаю, сколько уж там она сидела. Менялись, конечно, сотрудники… В тридцатые годы, говорят, какого-то крупного инженера в московской квартире года три ждали, пока он из Штатов вернётся… Традиция!

Пили они там по-чёрному, баб водили, рассказывали сестрицы. И бесились оттого, что свободная жилплощадь налицо, а ни присвоить, ни продать её нельзя. И в аренду её всякому не сдашь, а то неприятностей не оберёшься. А меня там, естественно, дождаться не надеялись и «дивились звериному усердию» начальства. Так что сестрицы, проканавшие под малолетних шлюшек, и Киджана, проканавший в своём ярко-розовом костюме под настоящего гарлемского сутенёра, прошли на ура. Хату сдать было надо – но таким жильцам, которые сами от закона шарахаются…

– А я-то под каким видом там поселюсь? – жалобно сказал я.

– А как таджик! – сказала Анжела. – Типа сперва евроремонт надо сделать, потому что клиенты будут серьёзные. А Киджана будет смотреть, чтобы таджик чего не спёр… Так что пока не переодевайтесь, вот сумки ваши…

И мы покатили на Борюшкином мини-вэне к родимому моему пепелищу. Старый «сталинский» дом, третий этаж… Сердце замерло.

Засада встретила нас радостно. Было их двое. Ни имени, ни званий они назвать не пожелали. И в моём таджикском происхождении не усомнились – патлы и борода их убедили, а чвель я спрятал.

– Вот, смотри, урюк, – сказал усатый крепыш в спортивном костюме и показал мне мою же фотографию – такую же, как в паспорте. – Если вот этот тип появится – тут же звони майору Кырову!

Глаза у майора были, как положено, усталые – поди, трое суток не просыхал…

– Кого звонить, аким? – спросил я.

– У тебя что – мобильника нет? – удивился он.

– Экономный, – проворчал его напарник, совершенно безликий.

Усатый досадливо крякнул, вытащил из кармана чёрную катушку, отмотал кусок ленты, оторвал и протянул мне.

Я воззрился с удивлением. Передо мной действительно был мобильный телефон – только плоский и гибкий.

– Звонить можно всего один раз, – сказал усатый майор Кыров. – Не балуйся! Мой номер я туда загнал, нажмёшь вот здесь, где трубочка. При нём, – он тряхнул фотокарточкой, – не звони: эта зверюга порвёт тебя, как бройлера копчёного. Пусть он в квартиру войдёт, а ты как-нибудь незаметно… Говорить не надо, только сигнал…

– Да не придёт он, – сказал напарник. – Уже весь город знает, что его тут ждут…

– Бережёного бог бережёт, – наставительно сказал усатый. – Но смотри, урюк, подведёшь – пеняй на себя! Понимать должен, как бывший советский гражданин…

– Кого пинать, аким? – удивился я. – Умар никого не пинай. Умар бели, крась, Умар плитка клади…

– Черти вы нерусские, – вздохнул майор, но вдаваться в тонкости родного языка не стал – видно, и вправду не ждал возвращения страшного Мерлина. А на Киджану-то они и вовсе не надеялись – нельзя же такое дело доверить полному иностранцу. С ним оборотни в штатском обсуждали исключительно финансовые вопросы.

Башлял им лайбон щедро. Пальцы его, унизанные дешёвыми перстнями, ловко отсчитывали купюры.

(Когда я спросил у сестёр, зачем вождя вырядили таким попугаем, они резонно заметили:

– Дя Роман, так ведь рядом с ним на вас-то вообще никто внимания не обратит!)

Когда питомцы органов наконец отбыли, в квартиру поднялся хитроумный Горик. Мы уселись на прожжённый в нескольких местах диван, Киджана упал в старое отцовское кресло.

– Авантюра это всё, – сказал я. – Какая-то невероятная наглость!

– Только так, – сказал юноша. – У силовиков сейчас такой бардак – левая рука не знает, во что вступила правая нога… Располагайтесь!

– А как же ремонт? – спросил я.

– Завтра подвезу пару вёдер и прочее, – сказал он. – Застелете пол старыми газетами – и живите сколько надо. Евроремонт может длиться практически вечно… Пока отдыхайте, а завтра и приступайте.

– К ремонту?

Он засмеялся.

– Нет, Роман Ильич, от вас другое требуется…

– И что именно?

– Вы же у Панина ведущим аналитиком были, – сказал студент.

– Ну уж аналитиком, – сказал я. – Так, консультации, то, сё…

– Видите ли, Роман Ильич, – начал Горик. – Дело в том, что мало осталось людей, способных составить полную картину происходящего. Сильно нам мозги повредили…

– Что, массовое облучение? – в ужасе воскликнул я и вспомнил армию.

– В каком-то смысле, – грустно сказал он. – Не облучили нам мозги, а… Ну, сами понимаете. Вот вы сказали, что у меня в голове каша, и это так, а ведь я, как говорил Атос, ещё из лучших…

– Понятно, – сказал я. – Шутили-шутили про клиповое мышление – и дошутились… А я думал, вас каким-нибудь галлюциногеном обработали…

– В каком-то смысле, – мрачно повторил юноша. – Теперь в головах полный плюрализм, он же каша. Истец прав, ответчик прав, и ты, жена, права… Два и два сложить не можем! Не в математическом смысле, конечно, а… так.

– Я понял, – сказал я. – Впрочем, это давно началось – с Междуречья…

– Ладно, – студент поднялся. – Отдыхайте. А с утра я всё, что надо, подвезу…

– Вёдра и кисти? – уточнил я.

– В том числе, – сказал он, раскланялся и ушёл.

Мы с лайбоном остались одни. Дом, милый дом!

Засадные сидельцы не смогли слишком его загадить – к нашему приходу даже бутылки вынесли. Только табачищем провоняли навеки. Я сразу же распахнул окно. Потом прошёл в свой кабинет и беглым взглядом прошёлся по полкам. Книги были на месте, хотя я и не сомневался, что каждую тщательно осмотрели и вытряхнули. Чёрт, они ведь тут и «жучков» напихать могли, как же Горик об этом не подумал? А я не специалист по контршпионажу, я на «жучке» сидеть буду и не догадаюсь… Они же и видеокамеру могли наладить!

Ладно, утро вечера интеллектуальнее.

Лайбону я постелил на диване.

– Отгадай загадку, – сказал он.

– С некоторых пор только этим и занимаюсь, – сказал я.

– На что похожи мои воины, когда стоят на одной ноге? – спросил он и, опершись на копьё, явил собой иллюстрацию.

– На стаю цапель, – ответил я, не мудрствуя.

– Ты сам стая цапля! – расхохотался Киджана. – Они похожи на дерево попонги!

Возразить было нечего.

 

2

… – Если долго меня не будет – не паникуй, – сказал Панин. – Нам надо притихнуть. Обстановка такая. Ну да ты, я смотрю, не пропадёшь. Робинзона нужда человеком на острове сделала, а тебя скука формирует…

Мерлин и в самом деле стал осваиваться по-настоящему, словно бы готовился к совершенно автономному существованию. Он старался зря не расходовать энергию, хоть Панин и уверял, что всё оборудование Дома самое крутое и постоянно его людьми курируется и обновляется. Мерлин решил играть в Последнего Человека На Земле, а не быть жильцом гостиницы, где «всё включено».

Опыт книжного Робинзона тут не годился, опыт колонистов «Таинственного острова» тоже, поскольку он словно бы жил в цинковом ящике, подброшенном капитаном Немо и набитом дарами цивилизации. Главное было не одичать, не распуститься, не поплыть по течению…

О существовании Тани Роман Ильич иногда счастливо забывал, но неизбежно то тут, то там слышал её голос: «Вот и всё, чародей, вот и всё, отцвели мои губы…»

Подъём, зарядка, прогулка, завтрак, проверка всех систем, чтение, прогулка, теплица, огород, тир в подвале… Стрелять по живым мишеням Мерлин не собирался, хотя таёжные обитатели давно воспринимали Дом Лося как часть природы. Но и приваживать птиц да белок к Дому было нельзя. Хозяин не рекомендовал.

– А то зверьё тебе живо на шею сядет, как доктору Айболиту, – говорил Панин.

За датами Роман Ильич давно перестал следить – ему достаточно было смены времён года…

 

1

Студент Горик, как и обещал, приехал с утра и привёз всё необходимое – и вёдра, и малярную щётку, и мочальный квач. Он споро замесил в ведре известь, провёл щёткой пару раз по потолку и щедро обрызгал расстеленные на полу прихожей газеты. Я сложил из старого «Труда» шляпу-лодочку и тоже оросил её белоснежной жидкостью – равно как и стремянку, добытую на балконе. Ремонт стал в разгаре. Теперь ни у кого из пришедших случайно не возникло бы желания пройти в глубину квартиры – ещё закрасишься!

Лайбон позавтракал, облачился в свой костюм а-ля Великий Гэтсби, наточил ассегай и отправился вершить таинственные дела.

Мы с Гориком прошли в кабинет, где он достал из сумки ноутбук и футляр с дискетами.

– В Инет не полезу! – сразу предупредил я.

– И не надо – засекут, – сказал Гордей Кулешов. – Нынче в Сети только дети да геймеры ходят. Девяносто девять процентов чистейшего мусора. Сеть сейчас не источник информации, а… её даже с компостом не сравнить.

– К этому шло, – сказал я.

– Вот всё, что ребята достали, – Горик похлопал по футляру. – С бору по сосенке. И про «Фортецию», как вы просили. Но ЦК очень на вас надеется. Панин говорил, что вы исключительно талантливый аналитик…

– Аналитик из меня как из члена вожжа, – честно сказал я. – Так, удавалось иногда сложить мозаику. В пределах весьма среднего здравого смысла. Так что пусть ваш ЦК не обольщается…

– Нам выбирать не приходится, – сурово сказал студент. – В общем, работайте, Роман Ильич.

Я запоздало прижал палец к губам и обвёл комнату рукой.

– Нет, – замотал головой Горик. – Если что и было, майор давно на сторону загнал. У нас с этим строго. Даже на улицах средний срок жизни видеокамеры – меньше суток. Дети балуются, птицы гадят…

– Суровость законов компенсируется коррупцией и саботажем, – кивнул я.

– Именно. Так что приступайте, – скомандовал студент.

– Зубки-то не шатаются? – осведомился я.

Горик смутился.

– Ну, Роман Ильич… Просто я в активной группе привык… У нас по-военному!

– А у меня по-гражданскому, – сказал я. – Гуляй, студент. Сессию-то не завалишь?

– Досрочно сдал, – достойно молвил Гордей Кулешов, поклонился и вышел.

Некоторое время я ощущал себя последним мудрецом на Земле, и ощущение было приятное, как и положено при спасении человечества. Но недолго оно длилось. Мудрецы, конечно, есть. Их не может не быть. Только никогда им не объединиться: шибко умные. Заговор дураков более чем реален, заговор мудрецов выдуман дураками…

Ну да, ну да. Ты обманывал нас, обречённый Тезей, и оборвана нить Ариадны…

«Сайгу» я действительно почистил, собрал и повесил на стену – на тот самый гвоздь, где висела «Композиция № 5» Родченко. Саму картину бывшая супруга забрала – не знаю, как уж она провезла её через таможню. Хотя именно я нашёл этот конструктивистский шедевр буквально на помойке ещё в студенческие годы…

Придётся мне стрелять или нет, но бить себя по голове больше никому не позволю. Она нынче людям нужна.

Я сделал несколько глубоких вздохов и приступил.

Для начала надо было разобраться с политической обстановкой в стране и мире. Никаких качественных изменений на первый взгляд не наблюдалось – только персональные. В моей стране по-прежнему была двухпартийная система: у власти стояла команда, прозванная в народе «Россия загребущая», а оппонировала ей «Россия завидущая». Всё как и раньше. Новые фамилии, свежие физиономии, облагороженные «фотошопом». Здравствуй, племя младое, но до блевотины знакомое…

Ладно, это не горит. И не тонет. Главное – Эвакуация.

Всё началось, как я понимаю, с появления человека (?) по имени Бодаэрмон-Тирза. И тут я встал в тупик: по одним источникам, спасительный посланец объявился на Гавайях – его ярко-бирюзовый скафандр-экзоскелет вынесло на берег прибоем во время Всемирных соревнований по сёрфингу. По другим – вышел он к людям из недр адронного коллайдера в Церне. Звёздный парусник, доставивший Тирзу на Землю, с одной стороны, затонул в океане, с другой – был разрушен в кольце коллайдера потоком бозонов Хиггса. Самое странное, что никто из официальных лиц не видел тут ни малейшего противоречия. Сразу вспомнилась мне «Логика мифа» Голосовкера, где античный бог мог быть одновременно конём, бабочкой, прекрасным юношей и горным потоком. Греков это нисколечко не смущало…

Многочисленные фотографии пришельца были мне уже знакомы. Рост его подходил под три метра, передвигаться без экзоскелета бедняга не мог и сразу был окружён врачами. Видно, в большой спешке Тирза собирался в свой полёт, коли не удосужился сделать соответствующие прививки – вот и захворал всеми болезнями сразу… Основное внимание уделялось жертвенности его миссии.

Историческое совещание Совета Безопасности ООН, на котором было оглашено так называемое Слово Спасения, прошло вокруг постели звёздного страдальца в швейцарской клинике (вот откуда коллайдер-то взялся!), и доставили его… Ну да, с Гавайских островов. А хрюли нам здравый смысл! Миф куётся не отходя от кассы!

Особенно поразила меня запись речи Бодаэрмона-Тирзы – простая, как мычание. Собственно, это и было мычание. Но ведущий лингвист мира сэр Дуглас Макдермотт (сроду про такого не слышал) после обработки мычания на суперкомпьютере без труда его расшифровал. Поскольку химэйский был тем самым праязыком, от которого произошли все земные наречия. Тут кстати вспомнили и нашего академика Марра с его четырьмя корнями – «сал», «бер», «йон» и «рош», – пригодился старик, даром что его товарищ Сталин посмертно расчихвостил. Языковеды развели вокруг химэйского языка такую пропасть статей и исследований, что заглянуть в оную я даже не пытался, да и смысла не было. Поскольку – явное и бесстыжее нагибалово.

Нет, сэра Дугласа опровергали, и блестяще, представители старой школы, в особенности структуралисты. Они утверждали, что так называемый химэйский – просто набор слов, заимствованных из самых разных экзотических языков, для которого не потрудились даже выдумать убедительную грамматику. В ответ строптивцы слышали, что они – закостеневшие ретрограды, готовые ради своего научного благополучия обречь население планеты на неминуемую гибель…

То же самое слышали и физики, рискнувшие сказать: что-то у вас, господа, со временем не так, а скорость света вообще никто не отменял… Эйнштейн ошибался, возражали им, давно пора было до него добраться… Фуфло ваш Эйнштейн! Да и хромосомная теория, если честно сказать… А уж Дарвин вообще натуральный бандит!

Какой-то негодяй-журналист даже узнал в мычащем Бодаэрмоне слабоумного пакистанского великана Абдуллу Барзая из «Книги Гиннесса», но его убедительно опровергла фотография могилы упомянутого Абдуллы. Журналюга стал что-то вякать про клонирование, но ему тоже сделали предложение самому отправиться на Химэй…

Официальная наука была официально объявлена фуфлом. Оживились экстрасенсы, контактёры и прочая уфологическая и мистическая публика. Они-то знали, они-то чувствовали: что-то на Земле не так! Будь она проклята, искорёжившая и согнувшая наши высокие стройные тела! Тесна нам наша улица, не на той мы улице родились, не для того, чтобы прах земной месить, а призваны мы порхать и парить на Просторе – якобы так переводилось название «Химэй». Мы – звёздные Робинзоны, за которыми пришёл спасительный корабль…

Это всё равно как объявить мальчику-побирушке, что он есть природный герцог и внук миллиардера… Да и жить будет практически вечно – пока не надоест… И никакие стихии ему теперь не страшны…

Ведь гибель грозила человечеству отовсюду, и астероид Бриарей был ещё не самой страшной угрозой, а просто самой наглядной…

Тут до меня дошло, что эта промежзвёздная мистерия, при всей её топорности, началась уже давно. На неё работали и озонные дыры, и птичий грипп, и глобальное потепление, и новый ледниковый период, и предсказания Нострадамуса, и календарь древних майя.

Передо мной, маленьким, затравленным и безнадёжно отставшим от жизни человечком, стояла Великая Ложь. Обойти её было невозможно, опровергнуть – очень легко, но никто бы не понял, что она опровергнута. Не сумел или не захотел понять.

Есть сведения, что некий римский легион в своё время добрался аж до Китая. И вот, представьте, из такого похода лет через сорок возвращается в Вечный город единственный уцелевший – седой десятник-декурион. То, что его никто не помнит и не ждёт, ещё полбеды. Беда в том, что Рим стал другим. Всем заправляет некая иудейская секта, считавшаяся в дни его молодости запрещённой. Изображения старых добрых богов, в том числе и домашних, уничтожены. Поклоняется город какому-то провинциальному пророку, позорно казнённому на кресте. Все твердят о любви и терпимости, раздают имущество нищим и одновременно режут друг друга из-за теологических разногласий. А варвары грозят вторжением. Много ли шансов у декуриона, пусть даже мудрого и всё-то повидавшего, вразумить спятивших соотечественников? Да его в первой же таверне зарежут как богохульника, если не успеет убежать в деревню и купить себе виллу за выручку от продажи трофейного китайского шёлка…

Вот примерно в таком положении я и нахожусь.

Правда, в царевича Сайяпала верят далеко не все. Многие убеждены, что Земля – никакой не остров Робинзона, а химэйская каторга. И что над её узниками проводились бесчеловечные эксперименты – их гнобили повышенной гравитацией, на них испытывали всяческое бактериологическое и климатическое оружие, но потом плюнули и забыли на несколько тысяч лет. А теперь химэйцам стало стыдно, вот они и стараются ублажить несчастных родственников, и скрывают страшную правду. И потерпевшим следует предъявить жителям Простора нехилую компенсацию и вообще с ними, мучителями, разобраться.

Но эта теория тоже работает на Великую Ложь. Чтобы люди сомневались в официальной версии, но не сомневались в главном – Биг Тьюб существует, и туда надо возвращаться.

Есть и международное движение Отказников – они хранят верность Старой Земле и считают, что на Химэе им делать нечего; правда, никто не утверждает, что никакого Химэя нет вообще. Странно, что среди них много состоятельных и авторитетных людей. Хотя и не странно – кем они станут на Вечной Родине? Рядовыми гражданами Эдема? Отступники тоже нужны, без них Истина не Истина…

Количество Узлов Эвакуации я так и не смог определить точно – то ли двенадцать, то ли пятнадцать. Оборудованы они по последнему слову химэйской техники. К слову сказать, жители Биг Тьюб щедро поделились с обездоленными землянами своими технологиями – правда, все они засекречены от простых смертных. Это ни у кого не вызывает возражений: мы люди тёмные, пусть лошадь думает, у неё голова большая. Эксперт сказал – значит, так оно и есть…

Вообще всё это походит на гремучую смесь «Тайной доктрины» мадам Блаватской с «Новой хронологией» академика Фоменко. Но ведь действует!

Ещё я установил, что в каждом регионе имеются свои варианты Великой Лжи – с учётом национальных и конфессиональных особенностей. В Штатах, например, всем стали верховодить мормоны – так как в их «Книге ангела Морони» всё давно прописано.

Да оно и везде прописано: «Блаженны нищие духом, ибо их есть Царствие небесное».

Поразил меня и небывалый альтруизм, проявленный сильными мира сего. Главы крупнейших государств поклялись, что покинут Землю в последнюю очередь, как и подобает капитанам гибнущих кораблей. Действительно, в привилегированном положении оказались страны и народы, находящиеся у черты гуманитарной катастрофы или уже в ней пребывающие. В Африке дела совсем худые, как и рассказывал Киджана. И всего два средненьких Узла: один в Асуане, другой в ЮАР. Вот беженцев и везут к нам да ещё в пару Узлов помощней. И оплачивает эту благотворительность Международный валютный фонд.

Очень мало материалов по Китаю. Там вообще непонятка. Узел в Трёх Ущельях по мощности не уступает крайскому, но кого они отправляют в Парадиз и в каких количествах – большая тайна. Как и то, что за этот Узел идёт не признаваемая Пекином гражданская война.

Рассуждения прервал звонок в дверь. Звонок у нас был довольно противный и резкий. Я решил открыть – чёрт с ними, какой спрос с таджика? Какое-то время колебался – не прихватить ли карабин, но потом понял, что со званием гастарбайтера оружие несовместимо…

Господи, я тут всего-то несколько дней, а уже отупел от цыганской нейролингвистики и ничего не соображаю! Как же люди-то живут?

Я заложил дверь в кабинет малярной щёткой и пошёл в прихожую. У меня-то глазок был, и в нём покачивались два лица – мужское и женское. Наличие женщины меня почему-то успокоило, и я отворил.

– Алала! Божьи люди пришли потолковать с вами о душе! Она подвергается серьёзнейшей опасности! – затараторила женщина. Облачена она была в серую сутану, а спутник её – в светлый летний костюм. Оба примерно моих лет.

– Пожалуйте! – сказал я, забыв, что имя моё Умар. Совершаю глупость за глупостью… Хотя, может быть, узнаю от этих проповедников что-нибудь полезное?

Полезное? От проповедников?

Для начала они спели пару куплетов на каком-то незнакомом языке – я даже группу определить не смог…

– Брат академик Палагушкин неопровержимо доказал, – роскошным баритоном поведал мужчина, – что все книги ошибались…

Его спутница в доказательство тут же выхватила из сумки довольно толстую брошюрку и растерзала – хорошо хоть в прихожей, где мусора уже хватало.

– Так уж и все? – не поверил я.

– Все до одной, – не смутился проповедник. – Даже Евангелия недоговаривают…

– Даже Евангелия? – поразился я.

Проповедница тем временем бесшумно проскользнула мимо меня в зал. И стало ясно, что именно они проповедуют! Ищи-ищи, моя бывшая Елена Олеговна всё ценное ещё когда забрала!

А мужчина не сдавался:

– Христос не открыл людям последнюю, самую главную тайну!

– Неплохо бы узнать, – сказал я. – И в чём она заключается?

– А в том, – торжественно сказал проповедник, – что Пришествие Его к нам и было Сошествием во Ад!

И пламенно пропел ещё один безумный псалом.

– Вот ведь как бывает, – посочувствовал я. – Выходит, Земля и есть Преисподняя?

– Конечно! – обрадовался мужчина. – А разве вы раньше этого не замечали?

– Конечно, есть отдельные недостатки, – потупился я. – Но в целом…

– Спаситель утешил людей тем, что существует и Тьма Внешняя, – сказал проповедник. – Где муки ещё сильней и горше, нежели в земной юдоли…

– Верно, – кивнул я. – Как узнаешь, что кто-то живёт ещё хреновее, так на душе и полегче станет. Да он неплохой психотерапевт, этот ваш Христос!

Мужчина выкатил глаза:

– Вы нигилист, что ли? Сестра, сестра Лакримоза, прочь отсюда! Здесь рассадник нигилизма!

Прибежала сестра Лакримоза. Сумка её раздувалась.

– Клади вещи взад, падла, – сказал я и взял одно из вёдер. – Тут у меня известь негашёная, плесну в шары – а поводырь у тебя уже есть!

– Да и подавись своими тряпками, – отвечала сестра Лакримоза. – Для беженцев пожалел! Позор!

Казалось бы – нечего тут ей брать, ан нет: помимо моих обновок не побрезговала сестра и старыми джинсами, и кирзачами, и хламидой Киджаны…

– Всё, всё выгребай, – неумолимо сказал я. – Сейчас милицию вызову!

– В Химэй не унесёшь богатства земные, – укоризненно прокурлыкал проповедник. – А кому-то они, возможно, помогут дожить до Перехода в Простор… Мы не станем докладывать о ваших настроениях, если вы пожертвуете…

– Ты сейчас у меня квач проглотишь, – пообещал я.

Я проверил сумку и выпихал божьих людей за дверь. Больше никому открывать не буду!

Выбили, паразиты, из колеи! Что-то важное приходило ведь в голову, но не дождалось хозяина и ушло…

Я подошёл к окну.

День помалу клонился к закату, а двор моего детства перестал существовать. Там, где были когда-то могучие старые тополя, детские песочницы, доминошный стол и лавочки, высилась теперь кирпичная «свечка» повышенной комфортности, словно донжон в средневековом замке. Башню окружала высокая чугунная ограда. За оградой толпились иномарки – отнюдь не ржавые и не растасканные на запчасти.

Наш дом, как и весь квартал, когда-то считался господским, но в этом наверняка поселились сами боги… Правда, мы теперь могли из своих окон любоваться их красивой жизнью совершенно свободно, а с биноклем так и вообще. Вот возьму сейчас карабин да разожгу в себе классовое негодование!

Не сидели у подъездов старушки, не катались дети на велосипедах. Даже попрыгать на джолли-джамперах было им негде. Я всё надеялся увидеть кого-нибудь из знакомых – непонятно зачем. Я таджик Умар, а не преступник Мерлин. Но я же ещё и Достигший!

Вздохнул я и вернулся к работе с документами. И так увлёкся, что не заметил и не услышал, как вернулся лайбон и как возился на кухне. Он позвал меня поужинать, и только тут я вспомнил, что ничего не ел с самого утра.

После чебуреков меня обуяла дикая лень и отвращение к печатной продукции, хоть и на экране.

– Спать буду! – объявил я.

Киджана вздохнул. Видно, не увенчались успехом его поиски. Осунулся седой воин, запечалился…

– Отгадай загадку! – снова предложил он и, не дожидаясь ответа, спросил: – Кто там в хижине у стенки прячется?

– А крыса, – мгновенно сказал я.

– Ты сам крыса! Это вдова, которой не дали напиться бычьей крови!

Ну да, ну да. Как же я не догадался! А ещё пытаюсь разобраться в нынешней картине мира!

 

2

…После долгого одиночества, когда сошли снега, Панин прилетел на дирижабле с большой компанией. Многих Мерлин не знал и в глаза не видел. Эти люди явно не собирались ничего разгружать, монтировать и налаживать, поскольку некоторые привезли даже вечерние платья.

Лось отмечал свой юбилей.

Вообще человек отмечает юбилей однажды в жизни, редко – дважды. Поскольку юбилей бывает раз в пятьдесят лет, а всё остальное от лукавого и неграмотного. Древние евреи перевёрстывали свои земельные наделы через полстолетия – оттуда и пошло. Мерлин в бытность свою преподавателем постоянно доказывал это студентам.

Были среди приглашённых и какие-то чиновники, и пара генералов, и звёзды кино и эстрады – их имён Роман Ильич не знал и запоминать не собирался. Он махнул рукой, взял палатку и ушёл на озеро, и Панин не возражал.

– А как же конспирация твоя? – спросил Мерлин.

– Да они перепьются у меня все и ничего помнить не будут! – уверенно заявил Лось. – Останется у них в мозгах только красивая сказка…

– Твоё счастье, – сказал Мерлин, – что память у людей становится всё короче и короче. А скоро её совсем не станет. За ненадобностью.

– Твоя правда, – вздохнул Панин. – Вот ты сокрушался, что дети нынешние Чкалова не знают. Что Чкалов! Они и Гагарина знать не хотят и не будут!

– Вот потому-то меня к людям и не тянет, – сказал Мерлин. – О чём я буду с ними говорить? Так вы уж не трогайте этого небожителя, как сказал товарищ Сталин… Ты, главное, смотри, чтобы кто-нибудь в бассейне не утоп!

Но мало показалось гостям бассейна: среди ночи какая-то парочка обнаружила тропинку, спустилась и затеяла плескаться под луной, а потом они полезли в палатку. Разбуженный Мерлин сделался страшен и погнал парочку прочь, размахивая дубиной. Голый татуированный рэпер и его спутник перепугались косматого бородача и бросились в тайгу. Роман Ильич искренне надеялся, что там их разорвут звери, поскольку не любил гомиков за то, что они дискредитируют само понятие мужской дружбы.

К счастью, Лось не затянул торжество: непроспавшихся гостей подняли в гондолу и даже, кажется, не пересчитывали, так что надежда на растерзание содомитов осталась.

– Я больше не буду, – смущённо говорил Панин, хотя Роман Ильич ни в чём его не винил. – Захотелось старому дураку светской жизни… Не повторится! Ты уж убери там, прошу как друга…

– За дополнительную плату, – сказал Мерлин. – А если они мне грядки потоптали…

– Да сдались тебе твои грядки!

– Серёга, – сказал Мерлин. – Должен же у меня в жизни быть хоть какой-то смысл?

Лось нахмурился.

– У тебя, Колдун, очень большой смысл в жизни. Ты об этом впоследствии узнаешь…

– И когда мне ждать очередного визита?

– А какое сегодня число?

День рождения друга Роман Ильич всё-таки помнил…

 

1

…Когда бог-творец Энгаи сошёл на землю, там уже жили трое: доробо, слониха и змея.

Доробо похожи на людей, но они не настоящие люди, а так, не в счёт.

Слониха и змея были очень дружны между собой, потому что у них разная пища и не надо делить добычу.

Доробо позавидовал их дружбе и, пока слониха пила воду из озера Макирере, взял палку и убил змею. Слониха очень горевала, и от огорчения произвела на свет слонёнка Такунду.

Тогда злобный доробо вырыл яму на тропе, ведущей к озеру Макирере. На дне ямы он вкопал острый кол и забросал травой ловушку. Слониха провалилась в яму и умерла. Слонёнок Такунда остался один и горько заплакал:

Бог Энгаи пожалел слонёнка и решил, что ему нужен защитник. Поэтому он и создал доброго воина масаи. Воин масаи первым делом убил злого доробо, и с тех пор все доробо считаются врагами масаев и их рабами. За этот подвиг творец наградил масаев стадом скота, и отныне весь скот на земле принадлежит масаям, хотя об этом то и дело приходится напоминать. Так, когда в Англии началась эпидемия коровьего бешенства, Киджана отправил королеве Елизавете Второй ругательное письмо и разбранил старуху за то, что она плохо обихаживает доверенную ей скотину.

Первый воин-скотовод и слонёнок Такунда жили в мире и довольствии, пока зловредный Хамелеон не привёл на землю Смерть. Слонёнок почувствовал, что настал его час, и опустился на траву. Воин заплакал, но Такунда утешил его:

– Не плачь, храбрый друг! Когда настанет твой час, я буду встречать тебя во владениях бога Энгаи – и мы снова будем жить в мире и довольствии!

С тех пор масаи не боятся Смерти: они знают, что в другом мире у них есть надёжный друг и проводник…

Всю эту историю лайбон поведал мне поутру – должно быть, вместо зарядки, поскольку рассказ сопровождался пением и бурным танцем с привлечением кухонной утвари. Даже соседи снизу застучали… Интересно, там всё так же живут Доновановы?

Ладно, масайская мифология. Обычное дело. Но, похоже, всему миру скормили подобную сказочку…

Самым запутанным в деле Эвакуации показался мне лайн, он же Очередь. Очередь существовала на нескольких уровнях – тут были и обязательный ооновский народопоток, и региональные квоты, и возрастные, и медицинские, и криминальные… Для одних пребывание в Очереди было бесплатным, другим приходилось делать регулярные взносы за обслуживание своего номера… Я плюнул на схемы и графики, не надеясь что-либо понять. Всё равно мне в этом лайне не стоять и в перекличках, если таковые есть, не участвовать.

Я, похоже, вне закона. Но ведь я же и Достигший, причём всякий норовит обозвать меня по-своему. Займёмся Достигшими.

По некоторым источникам, в первой партии на Эвакуацию были добровольцы – самые разные. Экстремалы, смертники, несостоявшиеся самоубийцы, просто романтики и прочая подобная публика.

Некоторых из них химэйцы через какое-то время вернули, хотя для возвращения требуется немыслимое количество энергии. Почему так? Да вот так. В доказательство приводились чудовищные многоэтажные формулы, доступные не всякому (а подозреваю, что никому вообще). Причины возврата назывались разные – редкий набор генов, делающий жизнь на Просторе невозможной, тяжёлый культурный шок (куда без него), наконец, добровольное согласие с целью убедить соплеменников в подлинности Биг Тьюб. Вот это был со стороны организаторов неслабый ход.

Всемирная пропаганда – это одно, а народное мнение – совсем другое. Вот я вчера видел мужика – прямо оттуда, и он сказал, что всё точняком… Да? Познакомь меня с ним! Да мы для такого человека…

Получилось как у Некрасова:

Хотя никакого официального статуса Достигшие не имели. Они безбедно существовали среди простых людей – богодулы, юродивые, калики перехожие… Но ведь во времена Некрасова любой полицейский чин мог утащить божьего странника в каталажку за бродяжничество? Мог, но не тащил – ему тоже было любопытно послушать.

Но сейчас XXI век. А у Достигшего к тому же – янтарный чвель.

Вот он – мой чвель. Что мы на нём имеем?

Знак монады. Знак волны. Знак Марса, он же Стрелец, он же Мужчина. Руна «эйваз». Греческая «дельта». Китайский иероглиф неизвестного значения. С бору по сосенке. Грубо, на дурачка. Как и всё остальное…

Снова заквакал звонок. Раз, другой, третий, четвёртый… Неужели Киджане лень подняться? Вынесут ведь мою хлипкую дверь… Сколько раз мне Панин велел поставить фирменную…

Я встал, разминая чресла.

Лайбона, оказывается, опять черти унесли. А в глазок виднелось что-то пёстрое и щебечущее. Сестрички, должно быть…

Не успел я и глазом моргнуть, как в прихожую вломилась толпа девушек, оголённых до крайности. Чуть мою стремянку не своротили! Щебетали они все одновременно, и нескоро я понял, что красавицы не простые, а ночные, хоть и в дневное время. Их интересовал вопрос трудоустройства. А-ба-жаю! Откуда узнали-то? Или моё жилище уже пользуется такой дурной славой? Или их майор Кыров направил, куратор наш? Охти мне, пора элитный бордель открывать, а у меня ещё конь не валялся!

Для разгона красавиц мне пришлось прикинуться не только что таджиком, а снежным человеком с Памира! Я рычал, скулил, прыгал и размахивал квачом до тех пор, пока бабочки не сообразили, что со мной каши не сваришь. Так что вовремя розовый сутенёр Киджана слинял, а то бы их сроду не выгнать…

Я ласково хлопнул последнюю посетительницу по попке, хрястнул дверью и вздохнул. Сбили, окаянные, с какой-то важной мысли, спугнули мне умозаключение!

Ну да, ну да. Всё потеряно, кроме памяти. Ко мне, мои маршалы! Журдан, Массена, Ланн, Бертье, Ожеро, Брюн, Мюрат, Бесьер, Монсей, Мортье, Сульт, Даву, Бернадот… Беднягу Нея чуть не забыл!

Только что от вас толку? Со Святой Елены не убежишь…

Я вернулся к монитору и некоторое время тупо разглядывал фотографию, на которой был изображён стоящий в тупике вагон-рефрижератор. Над вагоном тучей ходили мухи… Значит, туда и мёртвых везут – на Узел? Что за дела? Или это не повезло нелегальным иммигрантам? И кто нынче считается нелегальным?

А ядовитые отходы? В Заколючинске действительно есть такое хранилище, но оно вроде давно законсервировано. Так нам, во всяком случае, говорили… Ах, на Химэе наш вредный мусор перерабатывают, да ещё платят за него?

Нет, господа эвакуаторы, ничего у вас не срастается. Если вы есть творцы космического масштаба, вы бы давно и успешно вывезли всё человечество. Вместе с планетой. Что вам стоит?

Так нет – и этому нашли объяснение. На Химэе нет верховной власти, и спасение землян – инициатива небольшой группы кланов, кровно заинтересованных в воссоединении с малорослыми и больными родственниками. То есть частное мероприятие. И возможности этих кланов хоть и велики, но не безграничны…

На всякое-то сомнение у них есть ответ – пусть глупый и нелепый, но есть.

История Химэя очень напоминает земные легенды? А что вы хотите, они оттуда и произошли. Бродячие сюжеты, параллельные сюжеты… Плох тот филолог, который не узнает в Карлсоне лермонтовского Демона…

Хотя сомневаться не рекомендуется в принципе…

И тут мне снова стало не по себе.

Потому что кто-то возился с замком входной двери.

Но я твёрдо решил – больше меня никто не похитит, не ударит по голове и не будет допрашивать.

Я встал, снял с гвоздя карабин, закрыл дверь кабинета, развернул кресло аккурат напротив неё, уселся поудобнее и стал ждать.

Тот, кто лезет в квартиру, уверен, что она пуста. Хорошо, если это просто воришки. Я их шугану – и всех делов. Милицию вызывать не буду. А если кто посерьёзнее – вот ему аргумент. Обезоруживающий, можно сказать… Меня так просто не взять! Не на того напали! Не лыком шит, не пальцем делан, не на помойке найден… Как там ещё?

Шаги в зале были уверенные. Кажется, один человек. Заходи, гость, не съем, авось…

Надо ли говорить, что я, идиот, не удосужился передёрнуть затвор и двинуть предохранитель?

Дверь кабинета распахнулась.

На пороге стоял человек среднего роста, в длинном плаще защитного цвета и в малиновом берете. Лет он тоже был средних, явно моложе меня. Чисто выбритый. Лицо решительное, слегка вытянутое, голубые глаза немного навыкате. Наверняка рыжий или очень светловолосый. Никак не минетжер. Но, пожалуй, и не спецназовец…

Дверь незнакомец отворил ногой, поскольку обе руки у него были заняты – держали чёрный футляр, вроде как от саксофона.

Ага. Можно я у вас немножко поиграю? Тут стены толстые, а у меня дома соседи ругаются…

Он выглядел не то чтобы растерянным, а, как бы сказать, по ошибке хватившим стопку доброй царской водки вместо минералки. Было видно, как он мучительно подыскивает необходимые слова…

– Алала! – подсказал я. – Здороваться надо.

– Д-да, – с облегчением сказал он. – Вот именно – алала! Это недоразумение…

– Да ну? – изумился я. – Ошиблись этажом? Извольте медленно, очень медленно поставить ваш чемоданчик на пол… Вот так… И, не выпрямляясь, завести руки за голову… Теперь можете разогнуться…

Он без разговоров выполнил все указания.

– А сейчас отойдите к стене зала и не пытайтесь прыгать… Не успеете… Ноги шире! Вот так. Что у вас в чемоданчике?

– Классика – «манлихер-каркано», – доложил он с некоторой гордостью.

Свою коллекцию оружия Панин перевёз на всякий случай в Дом Лося, поэтому я волей-неволей стал малость разбираться.

– Неужели та самая, из Далласа? – спросил я.

Незнакомец кое-как улыбнулся.

– Что вы. Но тоже дорогая. Простите, мне сказали, что тут может быть только таджик…

– А я и есть таджик, – сказал я. – Умарулло Усманов к вашим услугам, да не станут они ритуальными…

– Как вы по-русски хорошо говорите, – заискивающе сказал он. – А я Климов Олег Платонович. Проектировщик. Был.

– Очень приятно, – сказал я. – Проектировщики – народ мирный, но ручки-то держите на затылке. Пальчики сцепите. Что же вы здесь проектировать собрались, дорогой Олег, как вы выразились, Платонович?

Какая всё-таки наглая скотина человек с ружьём!

– Я хотел немножко поработать, – смущённо сказал он. – Наводчик сказал, что здесь может быть только таджик, которого… Нет-нет! – поспешно сказал он. – Только обезвредить! Они же… Вы же… Не любите связываться с властями…

– Лучшие друзья девушек – азербайджанцы, а лучшие друзья киллеров – таджики, – наставительно сказал я. – Но вот кто лучшие друзья проектировщиков, ещё предстоит выяснить…

– Карабин у вас хороший, – сказал он. – Можно я, это… Посвободней встану?

– Не-а, – сказал я. – Мы, таджики, славимся звериной жестокостью к поверженному противнику. Итак, вас направил сюда майор Кыров?

– Не совсем, – сказал киллер Климов. – Майор или не майор, он только точку обеспечил. А послал-то меня банк.

– Какой банк?

– «Фторбромбанк» – я у них подвис.

– В каком смысле? – спросил я, хоть и догадывался: капитан Денница хвастался, что не зависит от банков, дед Арефа тоже на этот случай высказывался…

– В смысле кредит не могу отдать, – досадливо сказал Климов. – Они теперь со мной… Меня… Куда угодно. Хотели на Севера загнать, на рудники, да кто-то вычитал в анкете, что я камээс по стрельбе когда-то был. Вот и предложили: один выстрел – долга нет…

– Кучеряво живут банкиры, – сказал я. – А попадёшься?

– Всё равно спишут, – убеждённо сказал киллер. – И ещё премия будет семье.

– М-да… Горный Старец – щенок, – сказал я. – Только наркоту и девок даром переводил. Э, Олег Платонович! Что же ты свой ствол-то не продал – он же дорогущий!

– «Манлихер» не мой, – грустно сказал Климов. – Взял под расписку в том же банке. Своих-то красавиц я давно загнал по дешёвке Панину Сергей Петровичу покойному… Край подошёл…

Значит, висят, бедолага, винтари твои на стенке в подземной галерее Дома Лося…

– Ладно, – сказал я. – Как же мы с тобой расходиться будем, дорогой ты мой человек?

Снизу, со двора, раздался мужской вопль:

– Тетеря! Долго ты там вошкаться будешь? Футбол скоро!

– Надо полагать, ваш напарник? – съязвил я, чувствуя себя жестоким профессионалом – это без патрона-то в патроннике.

Киллер Климов обиделся.

– Вам легко, – сказал он. – А у меня семья, старшую дочку в институт надо отдавать… Платные курсы химэйского…

Я погрузился в раздумья и прикрыл глаза – ещё один признак высокого профессионализма. Счастье моё, что киллер Климов умеет, как и я, только одно – метко стрелять…

– Значит, так, – сказал я. – Вернёшься и доложишь, что на точке уже работает специалист. Клиент будет обслужен. Переводим все стрелки на майора Кырова. Ласковый телёнок двух маток сосёт! Он меня тут оставил на смерть, тебя послал на смерть – нам ли его жалеть?

– А хорошая точка была, – вздохнул Климов. – Окно в окно.

– Зато греха на душу не взял, – сказал я. – Да, просто так я не могу тебя отпустить…

– «Манлихер» не отдам, – решительно сказал киллер. – Лучше стреляй.

– Твои работодатели не поверят, – сказал я. – Что там у тебя ещё, в чемоданчике?

– Ну, конверт с данными объекта, а больше ничего…

– Распечатки, поди, – сказал я. – Могли бы ноутбук дать, жлобьё. Не зря мы этих банкиров в семнадцатом… Давай хоть конверт, пусть думают – для шантажу… Им это понятно будет…

Чемодан я ему всё-таки не доверил, сам подкатился на кресле, одной рукой открыл замки…

– Старенький ствол, – сказал я и достал конверт. Потом закрыл футляр и ногой послал его владельцу.

– Не торопись! Медленно-медленно вытащи руки из-за головы… Наклонись… Не торопись… Бери обеими руками, как в тот раз…

Я встал из кресла и проводил банковского киллера до двери. Может, я и неправильно делал, но по-другому не мог.

– Кстати, Олег Платонович, – сказал я на прощание. – Ты на одном майоре не зацикливайся, а обдумай ты такую мысль. Мне её один старичок подкинул – тоже стрелок неплохой. Он сказал: «Нет банка – нет долга».

Мятежная мысль деда Арефы настолько оплодотворила Климова, что он стал двигаться как сомнамбула и, спускаясь по лестнице, повторял:

– Нет банка – нет долга… Нет банка – нет долга…

А я вернулся за стол, взял декоративный нож и вскрыл конверт. Заказали-то наверняка значительного человека. Вот и возможность появилась свести полезное знакомство. А в благодарность за спасение я попрошу…

С фотографии смотрел на меня адвокат Дима Сказка.

 

2

…Однажды Мерлин обнаружил в обширном гардеробе Дома Лося чёрный шёлковый халат с драконами, облачился в него и решил, что лучшим мировоззрением для него будет философия дзен. Эти ребята-отшельники жили в горных хижинах, возделывали маленькие огородики, принимали приношения окрестных земледельцев и баловались рисовым вином – самое то.

Все они были китайцы – это уж потом жители Страны восходящего солнца, сохранившие их наследие, дали мудрецам эпохи Тан свои имена: Уммон, Хакуин, Сэппо, Якусан и так далее. От этих расхитителей пустоты Мерлин взял ценную мысль: если долго носить под мышкой книгу, можно что-нибудь узнать…

И стихи они слагали чисто японские:

Или:

Мерлин понял, что симулировать восточную мудрость нетрудно: ничего не делай да хмыкай в ответ на любой вопрос. Неплохо также закатать собеседнику башмаком в лоб – тогда у него непременно наступит просветление.

Пожарный штаб на скале Роман Ильич нарёк хижиной «Великое в Малом» и частенько сидел там в позе лотоса, устремив невооружённый взгляд в таёжные дали и пытаясь постичь утончённую бессмыслицу мира.

Там и застал его Лось, прилетевший уже под осень.

– А! – радостно сказал он. – Сидишь! Не холодно тебе?

Мерлин, не повернув головы, ответил:

– Когда курице холодно, она взлетает на дерево; когда утке холодно, она ныряет в воду.

– Не понял, – сказал Панин. – Пейзажем любуешься?

И снова Мерлин не обернулся:

– Голубые горы сами по себе голубые горы, – сказал он. – Белые облака сами по себе белые облака.

– Рома, – ласково сказал Панин. – Давай-ка я тебе встать помогу, да пойдём домой, да пусть Хуже Татарина тебя посмотрит…

Но Роман Ильич был неумолим:

– Когда встретишь мастера меча, дай ему меч; если он не поэт, не читай ему стихов… А если ты Сохатый, не ломай человеку медитацию! Много вас тут таких ходит!

– Как ты ноги-то складывать научился? – облегчённо спросил Панин.

– А у меня в последние годы много свободного времени, – пояснил Мерлин. – Так ты не один прилетел?

– Только свои! – страстно сказал Лось. – Чисто охота. Тут дикие козы должны пробегать… Сезон такой… Костюнин знает…

– Он тоже здесь? – поморщился Панин, переступая затёкшими ногами.

– Здесь… Он знаешь как теперь тебя уважает!

– За что?

– Да уж есть за что. Напугал ты меня, Колдун. Больше так не делай, не шути! Слушай, я тут тебе карабин купил. Пойдём с нами!

– Не-а, – сказал Роман Ильич. – Вы улетите, а мне с этими козами жить…

– А-а, так ты уже с козами живёшь! – радостно закричал Панин. – Ну да я тебе блондинку привёз из конструкторского бюро… Она мясо умеет солить…

– А вот это дело, – сказал Мерлин. – Тогда, пожалуй, и пострелять можно. В лесу магазинов нет! Вы будете охотиться от нечего делать, а я ради пропитания… Таня ещё в Крыму?

– Пока не гонят, – сказал Панин. – Но вообще стало неспокойно…

 

1

…Он был по-прежнему поджарый и стройный, только посередине туловища образовалось этакое закругление, словно Дмитрий Евгеньевич заглотил целиком глобус или арбуз. Те же неотразимые коровьи очи, та же скобка усов вокруг пунцовых губ…

– Т-ты… Ты как сюда? У нас же режимный дом… – только и смог выговорить адвокат.

– На белом коне, церемониальным маршем, побатальонно, с моей любимой песней, – сказал я.

Потому что я был уже не таджик, а вполне прилично одетый человек – правда, несколько обросший, но на то и художественная натура. И мой янтарный чвель произвёл на консьержа, явно бывшего офицера, такое неизгладимое впечатление, что он сам проводил меня до дверей квартиры, поминутно кланяясь: да, Дмитрий Евгеньевич может себе позволить персональное Свидетельствование…

Дмитрий Евгеньевич мог себе много чего позволить. Его квартира обставлена была по авторскому дизайну – помещение богатое, но какое-то нежилое. И, как ни странно, женского присутствия в ней не чувствовалось. Даже присутствия горничной.

– Это не дом, это… э-э-э… гарсоньерка, – сказал Дима, не дожидаясь вопроса. – Я здесь отдыхаю… Студентки, знаешь, то-сё…

Долгим мог стать твой отдых, впору бы сказать мне, но вместо этого я подытожил:

– Не ждали…

Сказка изменился в лице:

– Ты ничего не понимаешь! Так нужно было!

А-ба-жаю! Я ещё слова ему в упрёк не сказал, а он уж оправдывается! Интересно, в чём?

Я рухнул в глубокое кожаное кресло, не дожидаясь приглашения.

– Да бог с тобой, Дима, я же ничего тебе не предъявляю. Ты меня с таким же успехом можешь спросить, почему я живой, тогда как вся наша братия на кладбище? Кстати, можешь сесть. И даже можешь сообразить нам кофе…

В «гарсоньерке» была целая барная стойка с кофейной машиной.

– Кофе? – растерянно пробормотал Сказка. – Да, конечно…

Он с некоторым даже облегчением побежал к стойке и принялся там возиться и булькать. И это Дима Сказка, гроза прокуроров и последняя надежда душегубов! Ай-ай, много ли все мы стоим без коллектива единомышленников?

Я-то полагал, что в прихожей мы будем долго обниматься, целоваться и рыдать, двое уцелевших бойцов, но адвокат шарахнулся от меня, как от ожившего покойника. Интересно…

Наконец явилось кофе, и Дима упокоился в кресле напротив меня.

– Ну что ты его жалеешь? – сказал наконец Сказка. – Во что он всех нас превратил? В обслугу? В шестёрок? Ты хоть понял, зачем он тебя в тайге держал безвылазно? Что он на тебя списывал? Кто ты теперь перед обществом и законом? Твоим именем детей пугают, и я бы тебя защищать попросту не взялся!

Да, меня бы он защищать не взялся. Сейчас адвокат Сказка защищал изо всех сил подсудимого Сказку, а я всё ещё не знал за ним вины. Хоть и чувствовал.

Дима говорил о том, что всем компаниям рано или поздно приходит конец, что «Фортеция» пережила саму себя, что наступили новые времена и новые обстоятельства, что Панин – не Лось, а динозавр, и даже не динозавр, а трилобит какой-то эпохи первоначального накопления, что он всех утащил бы за собой…

– Так он и утащил, – сказал я.

Сказка осёкся.

– Кто же знал, что они так круто, – сказал он после долгого молчания.

– Кто – они?

– А то ты не понимаешь! Впрочем, ты… Да… Комиссариат ООН! Миссия Милосердия! Панин всем поперёк горла встал! Это же его лозунг «Химэй – нагибалово!». Сколько они могли это терпеть?

– И нашли слабое звено, – сказал я.

– Его всё равно бы нашли! – заорал Сказка. – Тебе хорошо, ты сидел себе в лесу и не представлял, что здесь творилось…

– Да, – сказал я. – Мне хорошо.

– Но мы же не могли идти против… да, всего мира! Все на нас ополчились. Чрезвычайные законы, по сути – всемирная диктатура Комитета по Эвакуации, общественное мнение…

– Бог с тобой, Дима, – сказал я. – Неужели ты сам-то не видишь, что вокруг сплошное нагибалово?

– Это система, Рома! Это система! Коммунизм – тоже нагибалово, а как в струнку-то тянулись! Все всё понимали, но делали вид, что… Да что тебе объяснять!

– Верно, не надо мне ничего объяснять, – сказал я. – Только что всё-таки с вертолётом случилось?

– Что-что… В общем, когда семьи отправили за кордон, Лось решил всех вывезти на свою секретную заимку. Всю головку «Фортеции». А я, ты же знаешь, на вертолёте не могу…

– Знаю, – сказал я. – Ни разу меня своим обществом не удостоил.

– Ну и вот. Короче, мне сделали предложение…

– От которого ты не смог…

– А ты бы смог?! – снова закричал Дима. – Тебе хорошо, ты ни за что не отвечал. А как они могут предлагать, ты представляешь…

– Да, – сказал я. – Но ректор провинциального университета – не бог весть какая должность…

– Да при чём тут это, – досадливо сказал адвокат. – Ректор – это так, надо же чем-то заниматься… Моя профессия потеряла смысл, юриспруденция превратилась в фарс… Ты был прав, от слова всё зависит. Ввели, например, в официальный язык поэтическое понятие «разжигание», а потом и поехало… Ну вот как в Третьем рейхе считалась юридическим понятием любовь к фюреру или отсутствие таковой в качестве преступления… Ты пробовал защищать человека от обвинения в энергетическом вампиризме?

– Ближе к тексту, – сказал я. – Панин. Вертолёт. Ребята. Как ты их сдал?

Чашка с кофе пролетела над моей головой и глухо ударилась о стену.

– Что вы все пристали? Танька твоя, психопатка, закатила мне дикий скандал на людях, и все остальные… Не сдавал я их, – буркнул Сказка. – Я просто позвонил. Так мол и так, Лось, не хочу оставаться один, полечу с вами. Дайте мне по башке, как тому негру с аэрофобией из сериала, и грузите. Ладно, отвечает Панин, будь послезавтра в пять ноль-ноль на двадцатом километре воронинского тракта… Я-то думал, Лося просто арестуют по какому-нибудь ерундовому поводу, это пустяки, я бы его в тот же день отмазал и вытащил, не впервой… А этот козёл с крыши блокпоста…

– Так ты сам всё это видел?

Он кивнул.

– Этого козла даже расстреляли при мне, – сказал Дима. – За самоуправство. А людей-то не вернёшь…

– Надо полагать, козёл очень удивился, – сказал я. – Вряд ли он рассчитывал на такой расклад. Но и ты вряд ли веришь в самоуправство. Не тот случай…

– Панин тебе документы какие-то вёз, – сказал Дмитрий Евгеньевич. – Мне за эти документы потом всю душу вынули: не оставил ли он их у меня, нет ли у меня копии…

– А действительно – нет ли у тебя копии? – спросил я. – Интересно, что за документы. Мне Лось говорил во время последнего визита, что вот появятся у него кое-какие бумаги, тогда и моё время придёт…

– Не знаю, – сказал Дима. – Знаю, что отдал Панин за них крупную сумму. Туеву хучу бабок, как он выражался… Только вряд ли это бумаги. В наше время бумагам не доверяют…

Смотрел я на него и не знал, что с ним делать. Зла на него у меня не было. На таких зла не держат. Да и сам я не герой героич, зарекаться в своей непоколебимой верности не могу. Вот она, амбивалентность-то наша: ни добра, ни зла, ни эллина, ни иудея – чего ни хватись, ничего у нас нет… Приехали.

И Сказка почувствовал, понял, что никто его не собирается убивать, даже за грудки трясти не будет – в худшем случае обдадут презрением, так не впервой…

– А когда это ты Достигшим-то заделался? – спросил Дима, кивая на янтарный чвель.

– По случаю, – сказал я. – Всё-таки занятие… Чёрт, как вы эти чвели читаете? Ничего понять не могу…

– Это довольно просто, – отвечал Сказка. – Я тебя за вечер научу…

– Научи, – сказал я. – Хотя бы в благодарность за спасение жизни.

– В смысле? – вытаращился он.

– Шлёпнуть тебя хотели, – сказал я. – Из моей хаты. Ты не заметил, что живёшь аккурат против моих окон?

– В самом деле, – сказал Дима. – Никогда, ни разу не вспомнил. А ведь на твоей хате столько… Столько с ней связано!

Он встал, подошёл к окну и отодвинул штору. Потом резко обернулся, с ужасом поглядел на меня и рухнул.

Я бросился к Диме. Неужели… Нет, быть не может!

Не думая, выглянул в окно на свою хату. Тамошнее окно было растворено, хотя перед уходом я его закрыл на шпингалет и даже задёрнул занавески.

И ещё мне показалось, что в окне кто-то мелькнул.

 

2

… – Что-то ты мне, Сохатый, недоговариваешь, – сказал Мерлин.

Панин прилетел на Новый год – один. Он сидел в любимом кресле, а над ним – «Разбитое окно» Шагала.

– А зачем тебе наши беды, – вздохнул он. – Мне нынче отсидеться надо… Пока очередная кампания кончится… Помнишь деда Харитонова? Он рассказывал, что в тридцать седьмом возглавлял район на Алтае. И приходит к нему ночью кореш, что заведовал местным НКВД. Чекист, но не ломехуза. Так и так, говорит, Пантелеич, я тебя завтра арестовывать буду… Харитонов берёт семью, документы, деньги, в сани – и на станцию. Сели в первый проходящий поезд. И колесили по всей стране, пока деньги не кончились. Месяца три. Потом вернулись, деваться-то некуда. И, представляешь, дед Харитонов снова к прежним обязанностям приступил! У энкавэдэшников кадровая чистка прошла, мать их Софья! Никому Харитонов не нужен! Выходит, и при Сталине никакого порядка не было, – вздохнул он, словно сожалея об этом.

– А чекист? – спросил Роман Ильич.

– А что чекист? Застрелился чекист…

– Значит, можно оставаться человеком и в нечеловеческие времена, – сказал Мерлин.

– Можно, – согласился Панин. – Только недолго…

Заводить прежние разговоры о судьбах России Роману Ильичу не хотелось.

– Ну, по крайней мере, дёргаться не будешь, на часы посматривать, – сказал он. – Отдохнёшь. Ты для чего Дом Лося возводил? Вот и отдыхай. Не думай ни о чём, я тебя научу…

– Теперь, выходит, ты о моём психическом здоровье заботишься, – сказал Панин.

– Долг платежом, – развёл руками Мерлин. – Убери бутылку-то! Пойдём на лыжах побегаем!

– Экий ты спортсмен заделался! – воскликнул Панин.

Домой они вернулись, когда стало уже совсем темно. Они так и сидели в темноте, вспоминая все новогодние праздники, проведённые вместе.

– …А Болдырев каждый раз засыпал лицом в салате, – сказал Мерлин. – Почему он редко прилетает?

– Потому что на Болдырева сейчас вся моя надежда, – невпопад сказал Лось. – Но этих тонкостей тебе лучше не знать… Как ты хорошо всё помнишь, Колдун! Я эту Лялю Богатко вообще думать забыл!

– Память тренирую, – сказал Роман Ильич. – Стихи учу наизусть – самые сложные и бесполезные. И тебе советую! Ведь почему говорят «старый дурак»? Потому что ничего человек не знал, да ещё и забыл. Это раньше мудрые старцы встречались, а нынче сплошь старые дураки. И я не хочу в их ряды…

– Ну, я до такого не доживу, – весело сказал Панин.

– Почему? Вон батюшка твой…

– Не дадут дожить, – уточнил Панин. – Хоть и вращаюсь я во всяких там кругах, и все вроде друзья, все минетжеры, а всё-таки всегда я для них буду чужой. Из-за тебя, между прочим!

– Ага, – сказал Мерлин. – Смутил жидомасон чистую русскую душу книжной премудростью…

– Да, что-то в этом роде, – согласился Лось. – Уж на что я тёмный солдафон, но среди них человеком себя понимаю. А этого не любят. А за мной – дело, люди, семья…

– И не одна, – напомнил Мерлин. – Раньше бы тебе аморалку такую пришили…

– Надо уметь выбирать женщин, – гордо сказал Панин. – Не то, что некоторые… Которые… Стишки наизусть…

– А ты заметил, – сказал Роман Ильич, – что само понятие «память» исчезло из общественного сознания? Переместилось из мозгов в компьютеры?

– Я заметил, что ты вообще враг прогресса, – сказал Панин. – Компьютер – что лопата: инструмент, и не более…

– Да и ты враг прогресса, – сказал Мерлин. – Повернул назад к дирижаблям авиастроение…

– Вперёд к дирижаблям, – со значением сказал Панин. – А не прозевали ли мы Новый год с этими разговорами?

– Не знаю, – улыбнулся в темноте Мерлин. – Все часы я унёс в самую дальнюю кладовую…

 

1

…Проснулся я неожиданно счастливым – должно быть, сон был хороший, светлый. И сразу стал перебирать в уме вчерашние события.

Диму Сказку увезла неотложка.

– Инфаркт, – сказал молодой врач. – Видимо, ваше Свидетельство так на него подействовало… Кстати, не хотите у нас на станции немножко поработать? Спирт, морфий… Вот с наличкой туго.

– Извините, – сказал я. – Все дни расписаны.

– Понимаю, – сказал врач. – Повезло вашему клиенту.

– Ну уж повезло, – сказал я.

– Конечно, – сказал врач. – У него химэйская страховка.

И показал на стену. Там в рамочке висела какая-то красивая бумага с печатями. Я думал – почётная грамота…

– Что значит – химэйская?

– А то и значит, что вашего Дмитрия Евгеньевича отправят сегодня же на Простор для излечения. Вне очереди. Могут же люди себе позволить подобную роскошь… Конечно, если флэт такой шикарный!

Что за дьявол? Неужели Дима поддался всеобщему безумию?

– И вы верите, что ему там помогут? – спросил я.

– А вы не верите? – спросил врач и подмигнул.

– Идите, идите, – напомнил о себе консьерж – к нему, деловому, я бросился в первую очередь. – Мне квартиру опечатывать надо…

И вытолкал нас с доктором из гарсоньерки.

Уже на крыльце врач сказал:

– Ну, помереть я ему не дал, а остальное… – он махнул рукой. – Я же не Мерлин.

Вот это да! Я и впрямь популярен!

– А Мерлин – это кто? – осторожно спросил я.

– Вот те на! Вы же не здешний! Мерлин – это такой наш народный целитель, в тайге проживает… Кажется, и сейчас жив. Глубокий старец. К нему сам Панин пациентов возил – из Штатов, из Японии… Сам-то я, конечно, в этих старичков не верю, но ведь некоторым помогает… Ладно, ехать пора, как бы мой клиент не загнулся по дороге…

– Спасибо! – крикнул я на прощание и, согнувшись под ношей прожитых лет, поплёлся в свой подъезд.

Дома меня ждал весьма неприятный сюрприз.

Во-первых, дверь была открыта.

Во-вторых, под тем самым окном, на которое претендовал киллер Климов, лежал мой спальный мешок, а на нём – моя «сайга», каковую я перед уходом разобрал и тщательно спрятал в кладовке. Мало того, к карабину привинчен был и оптический прицел – его-то я вообще не доставал из рюкзака. Хотя никакой нужды стрелку в оптике не было – до адвокатского окна не расстояние.

Меня подставляли – нагло, открыто, глупо.

Неужели вернулся проектировщик? Наколол дурачка, рассказал жалостную историю, а сам…

Тогда почему он не стрелял? Мне бы в таком случае совсем не отвертеться… А Дима, наверное, только увидел ствол – и брыкнулся… Сейчас сюда ворвётся, допустим, давешний майор с нарядом…

Ну да, ну да. Семеро царей правили в Риме: Ромул, Нума Помпилий, Тулл Гостилий, Анк Марций, Тарквиний Древний, Сервилий Туллий, Тарквиний Гордый… Боком ему вышла гордость…

Я не гордый. Я снова разобрал карабин и снова спрятал его в кладовке. Спальник положил на диван, освоенный Киджаной. Кстати, пора бы лайбону вернуться, темнеет уже… Ох! Ноутбук-то!

Ноутбук так и лежал в ящике стола, но доставать его я не стал. Не до аналитики. Всё равно я ни хрена не понимаю.

В том же ящике лежала у меня полоска одноразового мобильника. Вот как вызову майора Кырова да как сдамся ему… Надоело. Всё равно придётся как-то устраивать жизнь в ужасном новом мире, легализоваться… Ну да, ну да. А майор возьмёт и пристрелит бестолкового таджика…

Но не успел я позвонить, поскольку в прихожей снова заговорил звонок. Чёрт с ним, кто бы ни пришёл. Больше так нельзя.

В глазок я увидел что-то неопределённое – не то стена, не то баррикада…

То была упаковка облицовочной плитки в деревянном каркасе. Из-под упаковки виднелись ноги в розовых штанах.

За лайбоном следовала другая упаковка – её тащил студент Гордей Кулешов.

– Вы, ребята, слишком близко к сердцу приняли идею евроремонта, – облегчённо сказал я. – Может, вы ещё и джакузи приобрели?

– Уф, – сказал Горик. – Роман Ильич, это майор Кыров вам послал. Из конфиската. Не пропадать же добру!

– Он ещё жив? – спросил я.

– Был живой, – сказал Киджана. На шикарном его костюме не осталось ни пятнышка.

– А как вы всё это допёрли?

– Борис подвёз, – сказал студент. – Борюшка. Только пришлось объезжать. В центре всё оцеплено – сикхи, милиция, спецназ Минфина. В банке на Урицкого была большая стрельба – психанул какой-то должник. Допрыгались мироеды. Полнится чаша народного гнева…

– Поймали его? – спросил я.

– Так вот и ловят, – сказал Горик. – Говорят, профессиональный снайпер…

– Не очень-то он профессиональный, – сказал я. И поведал единственным моим друзьям о том, что здесь происходило.

Горик задумался.

– Придётся наш патруль выставить, – сказал он наконец. – С завтрашнего утра и назначим.

– Передайте Борису, – сказал я, – что с завтрашнего утра я нанимаю его в качестве личного водителя. Хватит мне тут торчать целыми днями. Надоело мне читать всякую брехню и её опровержения. Надоело и выдавать себя чёрт знает за кого. Арестуют – значит, так тому и быть.

– Роман Ильич, – укоризненно сказал Гордей. – Нельзя вам сдаваться – дурной пример для молодёжи… Я же вам объяснял – у силовиков полный бардак, они друг у дружки все базы данных попортили и перепутали, а наши хакеры помогли… Ладно, надеюсь, что ночью ничего не случится, а утречком мы все приедем…

– Плитку класть? – поинтересовался я.

– В том числе и плитку, – сказал Горик. – А сейчас мне пора.

Студент вышел, тихонько щёлкнув замком.

– Киджана, – сказал я. – А вот ты теперь отгадай мою загадку: какой гнусный доробо мимо магазина шёл, а бутылку взять не догадался?

Лайбон заржал:

– Это ты сам! Потому что Киджана – взял два!

…Но проснулся я, повторяю, легко и светло.

– Киджана, – сказал я. – Форма одежды – боевая. Не время пускать пыль в глаза легкомысленным девицам. Нас ждут великие… Что-то ведь нас ждёт!

Ветровое стекло Борюшкиного мини-вэна украшали многочисленные пёстрые бумажки.

– Дочки пропусков натырили на всякий случай, – пояснил счастливый отец.

Ушлые дочки во главе с бабушкой сидели тут же – в рабочей одежде, без макияжа, волосы под косынками.

– Пусть поработают, нечего по городу шастать, – пояснила Арина Геннадьевна.

– Да плюньте вы на этот ремонт, – безнадёжно сказал я. – Не надо мне никакого ремонта.

– Надо-надо, – сказала бабушка. – Им Горик сказал, а они его только и слушаются. Вот и выйдет им трудовое воспитание!

Малая бригада коммунистического труда покинула салон, а их места заняли мы с Киджаной и ассегаем.

– Борис Васильевич, – сказал я. – Едемте в университет. Попробую трудоустроиться…

– Роман Ильич, – сказал Борюшка, выезжая из двора. – Когда всё это гадство кончится?

– В смысле? – сказал я.

– В смысле Химэй, – сказал Трегубов. – Ну, избавятся они от пенсионеров и голожопых, а дальше-то что? Люди ведь всё равно будут и стариться, и нищать…

– Борис, это вы меня спрашиваете? – воскликнул я. – А где же мощь трудового коллектива? Ваши заводские, помнится, и дороги перекрывали, и кризисного минетжера на тачке вывозили…

– Коллектив… – скривился он. – И слово-то такое забыли. Начальство выбрало момент, когда народ совсем дурак стал, и подсунуло этот проклятый Биг Тьюб… А ваша интеллигенция поддержала!

– Борис, – сказал я. – Да какая уж нынче интеллигенция – одни слёзы. Кто её теперь слушает?

– Конечно, интеллигенция, – сказал он. – Кто песенки сочиняет, сериалы клепает, лекции читает? Работяги, что ли?

Возразить было нечего. Действительно, идеологическое обеспечение эвакуации, пусть и корявое, власть имущим явно не по силам и не по мозгам…

– Вот вы классный инженер, – сказал я. – Золотые руки, светлая голова, теперь таких мало. Вы же понимаете, что не может быть такого устройства, которое переносит материальные объекты в иное измерение или в небытие… Так докажите это!

– В том-то и беда, что переносит, – хмуро сказал он. – А в этом клятом Заколючинске люди обслуживают установку и помалкивают. Деньги им платят хорошие, а они привыкли кучеряво жить, пока бомбы клепали, и нынче обрадовались. Остальные-то люди для них – мусор! Так и при коммунистах было, так и сейчас есть…

– Так ведь даже американцев убедили, – сказал я. – Уж на что прагматичный народ…

– У Штатов своя линия, – сказал Трегубов. – Их террором и нищетой пугают. Чёрные и цветные – вперёд!

Как-то не брал я в расчёт Борюшку, думал – простец, пролетарий, хоть и с убогим высшим образованием, что с него взять… Нельзя презирать собственный народ. Ни при каких обстоятельствах!

– Всё равно жить в Африке больше некуда, – подал голос Киджана. – Земля нас проклянула… Проклянила…

– Прокляла, – подсказал я.

– Ну вот и ваш университет, – сказал Борис. – Может, мы тоже пойдём – подстрахуем?

– Нет, – сказал я. – Сидите и ждите. Если меня оттуда выведут под конвоем – тихонечко поезжайте домой и не рыпайтесь, пристрелят.

Они неубедительно пообещали. Господи, ну что я им, кто я им?

В знакомом вестибюле на доске объявлений красовалась фотография Димы Сказки – правда, без траурной каймы. В подписи сообщалось, что господин ректор срочно отбыл на Простор по состоянию здоровья, но его вклад в дело высшего образования никогда не будет забыт…

– Алала! Счастлив день, когда встречаем Достигшего! – вскричал вахтёр Иван Казимирович. По возрасту ему вроде бы давно полагался Химэй вне очереди, а вот поди ж ты…

– Кто замещает ректора? – строго спросил я.

– Так Прянников же, – ответил вахтёр. – Прянников и замещает…

Мог бы я и не спрашивать. Кто же больше?

– Он у себя? – спросил я ещё строже.

– У них посетитель, – сказал вахтёр. – Вам бы подождать…

– Бриарей не ждёт! – значительно сказал я и пошагал вдоль по коридору.

Мадам Бедокур тоже была вечной, как вахтёр, – и от проректорского кабинета доросла до ректорского.

– Алала, – сказала она. – Счастлив день… Нельзя к Павел Игнатьичу! У него посетитель!

– Мне – можно, – гордо сказал я. Ах, Паша, Паша, не ты ли Диму заказал? С тебя станется…

И открыл дверь с позолоченной табличкой – её ещё не успели сменить.

Прянников Павел Игнатьевич сидел за огромным столом, заставленным мониторами, а гость его скромно притулился на одном из боковых стульев – но всё равно было видно, кто здесь хозяин. Гость был облачён в некое подобие военной формы с причудливыми знаками различия. Глаза его были скрыты за тёмными очками, а лицо украшала крошечная молодёжная бородка в три волоса.

– Дисциплинка у вас… – недовольно начал гость, но увидев мой чвель, поспешно произнёс приветственную формулировку.

Прянников был растерян.

– Алала… Счастлив день… Вон отсюда… Простите, счастлив день…

– Я вам не помешал? – нагло спросил я.

– Достигший всегда приходит вовремя, – торжественно сказал гость и внимательно рассмотрел мою бирку, но именовать меня не стал. – Павел Игнатьевич, вы, в общем, всё поняли. Думаю, что недоразумений между нами больше не будет… Ваша работа по неандертальцам Комиссию чрезвычайно заинтересовала. А с вами, уважаемый Достигший, мы непременно встретимся… Все там будем!

С этими словами высокий гость покинул кабинет.

– Здорово, Паша, – сказал я. – Узнаёшь?

Лицо Прянникова из бледного стало багровым.

– Как тебя не узнать, Рома… Где ты – там и неприятности…

– Ну так звони куда следует, – сказал я. – Или почту пошли.

– Прямых распоряжений не было, – ответил он. – С тобой вообще всё непонятно. Характеристику на тебя, например, совсем недавно запрашивали… Ты что – действительно Достигший?

– Как видишь, – сказал я. – Янтарный чвель кому попало не нацепят.

– Я имею в виду… ты настоящий Достигший?

– Паша, Паша, – сказал я. – Ты же образованный человек. Ну какой же может быть настоящий Достигший? Я просто один из тех бездельников и бродяг, что пудрят мозги добрым людям рассказами о прелестях Простора…

Прянников покачал круглой головой:

– А говорят про тебя совсем другое…

– Кто говорит?

– Ну… вообще. Власть, Комиссия… Ты хоть знаешь, кто у меня сейчас был?

– Да козёл какой-то, – пожал я плечами. – Мундир, правда, незнакомый… Может, сейчас так пожарных одевают от Юдашкина?

– От Юдашкина… – повторил Павел Игнатьевич. – Если бы от Юдашкина! Мамышев это! Верховный Комиссар ООН по Российскому региону!

– Ничего мне это не говорит, – сказал я. – Мне что – следовало перед ним в струнку тянуться?

– Припечёт – так и вытянешься, – сказал Паша. – Не такие вытягиваются. Вон даже президент…

– Совсем я от жизни отстал, Паша, – сказал я. – Ну кто такой чиновник ООН? Свадебный генерал в лучшем случае…

– Свадебный? Да ему стоит, не побоюсь этого слова, пальцем пошевелить…

– А ты и так всю жизнь всего боялся, – сказал я. – В поле, правда, ты человек был, а в кабинете…

Прянников снова побледнел. Воистину, я приношу неприятности. Как бы и этого кондратий не хватил!

– Рома, скажи честно – где тебя носило все эти годы? – спросил Паша почти задушевно.

– Был я, Павел Игнатьевич, в долгосрочной и совершенно секретной загранкомандировке, – столь же задушевно ответил я.

– Ну вот! Я же знал, что это правда! – воскликнул Прянников.

– Что правда? – удивился я.

– Что ты – настоящий!

– Да я вообще настоящий, – сказал я. – Даже когда родился, уже был настоящим…

– Я имею в виду – настоящий Достигший! Ты же оттуда?

– Снова-здорово, – сказал я. – Паша, ты же учёный археолог считаешься. Ты же половину края перекопал. Ты любого питекантропа по имени-отчеству знаешь. И понимаешь, что не было никакого царевича Сайяпала, нет ему места в мировой истории… Вас всех лечить надо, Павел Игнатьич, да только некому…

– Я одно знаю, – сказал Прянников. – Знаю, что друг твой Панин построил где-то в тайге собственный Узел и отправил тебя… туда. А потом вернул. И край из-за этого три дня без электричества сидел… И все, кому положено, это знают…

Ну да, ну да. Ты обманывал нас, обезумевший Фриц, – Бог не умер, он просто так пахнет…

– Ты это говоришь, – ответил я по Писанию. – Лучше объясни, почему у меня в квартире ментовская засада сидит… Сидела, – последнее слово я подчеркнул, предоставив Прянникову гадать об участи засады.

– Да какая засада! – и.о. ректора всплеснул руками. – Обыкновенное дежурство! И наши там дежурили, и физики по графику… Ты же всем нужен теперь!

– А по-моему – только правоохранительным органам, – сказал я. – Я уж такого про себя наслышался – даже в тюрьму не возьмут…

– Это операция прикрытия, мне объяснили, – торопливо сказал Паша. – Потому что информация совершенно секретная, а ты же у нас непредсказуемый… Понесёшь в народ несогласованную правду-матку…

– Ладно, Паша, – сказал я. – Правда-матка тебе лично противопоказана. Не твой уровень. Меньше знаешь – шире рожа.

– Как хочешь, – обиженно сказал он.

– Значит, на работу ты меня не возьмёшь? – спросил я.

Прянников изумился:

– Зачем тебе это? Ты же теперь на всём готовом…

– Во-первых, я по натуре не бродяга, – сказал я. – И не халявщик. А есть-пить надо.

– Так тебя же в Москву должны забрать, – сказал Паша. – Ну, то есть не в Москву, Москва теперь, не побоюсь этого слова, вся у нас… В Комиссию, должно быть, введут… Мамышев, по-моему, всё понял…

– Понял – если ты ему знак подал, – сказал я. – Знакомы мы с ним в той жизни не были. Да и в городе меня никто не узнаёт – вот только ты почему-то узнал…

– Я все эти годы помнил о тебе, – грустно сказал Прянников. – Я виноват перед тобой, Рома. Все мы виноваты…

– Эдмон Дантес зарыдал и всех простил, – сказал я. – Да и не страдал я там, честно говоря… Во всяком случае, не из-за вас. Ладно, проехали.

– А работы полно, – сказал Павел Игнатьевич. – Хочешь возглавить кафедру химэйской истории?

– А что – уже есть и такая? – изумился я.

– Так ты и напишешь, напряжёшь коллектив, разработаете курс, нам грант обещали неслыханный… Теперь в каждом университете свой курс разрабатывают, не всё МГУ жировать…

Вот так номер! Эти всемирные аферисты не потрудились даже базовые основы своей брехни придумать! Сами себя обслуживайте, уважаемые граждане! Сами творите тесто для лапши, сами декорируйте уши…

Великий циник Борхес со своей «Энциклопедией Тлёна» был лучшего мнения о человечестве…

– Павел Игнатьевич, – сказал я. – Врать-то нехорошо. Дурно врать-то. Лучше промолчать. А русскую историю что – отменили?

– Российскую, – поправил он. – Нет, конечно. Просто рекомендовали пересмотреть и привести в соответствие… Происхождение славян от Чемелы и Гугальва, например…

– Это ещё кто такие?

– Ой, Рома, не притворяйся. Ты же всё понимаешь… – и Прянников сделал этакую заговорщицкую рожу. – Это же не для всех!

О подмигивающий в темноте, кто тебя увидит?

– Ладно, – сказал я. – Буду думать. До нового учебного года. А скажи, Павел Игнатьевич, кто нынче заправляет в «Фортеции»? Ты же у нас всё знаешь, всегда в курсе местной жизни…

Прянников задумался.

– Из Москвы прислали новую вдову Панина, – объявил он наконец. – Некая Криворучко Алиса Панкратьевна. Завещание на её имя… Сказка пытался доказать подлог – и где теперь Сказка?

– Вот оно что, – сказал я. – А я уж на тебя грешил… С Димой-то.

Всё окончательно перепуталось в бедной моей голове. Как они живут в этом информационном хаосе? Реки быстры – перевозов нет, леса часты – караулов нет, ночь темна и немесячна…

 

2

…Просидеть в своей резиденции Лосю пришлось действительно почти три месяца.

Он тяготился бездействием, не хотел ни читать, ни музыку слушать, ни фильмы смотреть – тестировал оборудование, менял какие-то детали, пытался и Мерлина приобщить к своим занятиям и кое-что все-таки внушил. Каждый день ходил к своему вертолёту, следил, чтобы машина в любой момент была готова вывезти его на Большую Землю…

– Похудел ты, Сохатый, – весело сообщил Мерлин во время очередной лыжной пробежки.

– С таким поваром… – проворчал Панин. – Тех же мюслей да пожиже влей…

– Так вот и живи, – сказал Роман Ильич. – Иначе зачем деньги вкладывал? Там и без тебя обойдутся… Бери пример с меня – я вон даже маслом навострился писать… На случай, если твоя цифровая галерея крякнет…

– Ничего ты, Колдунбаев, не понимаешь, – вздохнул Панин. – Без меня всё угробят…

Лось действительно похудел, осунулся, сделался молчалив. Даже не пытался разъяснить Мерлину картину современного мира. Мог, в конце концов, и захворать с тоски несокрушимый Панин, если бы не испустил однажды его крошечный мобильник мелодию «Егерского марша».

– Победа, Колдунидзе! – вскричал Лось, выслушав сообщение. – Наша взяла! Скидавай штаны – власть переменилась! Все дела закрыты, все ломехузы зарыты! Теперь развернёмся! Везде свои люди! Нынче и тебе работа найдётся! Мы формируем будущее…

– У меня уже есть работа, – сказал Роман Ильич и обвёл рукою свою зону ответственности. – А будущее… Да, будущее наступает, и башмаки его подкованы стальными гвоздями…

Ему уже и вправду не хотелось никуда возвращаться.

– Тогда готовься, – сказал Панин. – Лето у меня будет напряжённое, не взыщи, поскучай…

– Не знает скуки праздный ум, – сказал Мерлин. – У меня ещё младогегельянцы не проштудированы…

– Тогда я полетел! – с восторгом сказал Лось.

 

1

– Вышел какой-то хмырь, сел в чёрную «Ауди» и укатил, – доложил Борис. – Зато почти сразу же приехал вон тот «Хаммер». Кажется, он нас пасёт…

До чего же безобразная машина! Словно на «газик» уронили бетонную плиту…

– Так уж и пасёт? – усомнился я.

– А вот посмотришь, – пообещал Трегубов. – Внутри черти, водила вроде тоже из них, а один в штатском. Ну да я город знаю, не первый год бомблю. Есть один проездик, где ему нипочём не протиснуться… Куда едем?

– Панинский детдом в Желанном знаешь?

…Детский дом, учреждённый Паниным, строился по специальному проекту и являлся таким же чудом архитектуры, как и Дом Лося, – только побольше. Здесь и парк был, и открытый бассейн, и скульптуры сказочные, и карусели. Я-то помню только стройку – Лось курировал её лично. Сплошные горы земли и котлованы…

А теперь здесь было всё. Кроме детей.

– Перепрофилировали, – сказала вахтёрша. – Ой, счастлив день… Простите…

– Ничего, – сказал я. – Как перепрофилировали?

– А зачем? – спросила смутно знакомая женщина. Вроде из общественниц, которых при «Фортеции» крутилось немало. – Деток ведь на Химэй отправили. Наших, конечно, в первую очередь, как неизлечимых…

– Вот как… – растерянно сказал я. – А персонал?

– Персонал остался, – сказала она. – Курсы прошли… Здесь теперь центр «Противошок». Всем нашлась работа…

– Мне… Меня интересует Румянцева Татьяна Павловна, – сказал я. – Она тоже здесь?

Вахтёрша брезгливо сморщилась.

– А почему именно она вас интересует?

Я даже поперхнулся.

– Да… вот… Знакомая она моя…

– Так что же вы с ней там, на Просторе, не встретились, выходит?

– На Просторе?

– Ну да. Она же на своих калеках в Химэй без очереди попала. Весь город возмущался. В газетах писали, по телевизору срамили… Наглая, как танк! Подговорила детей, а они и заголосили: «Без мамы Тани не пойдём!» Истерики закатывали! Ума-то нет, вот она и воспользовалась… Вот какие у вас знакомые! Вы уж не говорите никому, не позорьтесь, всё-таки Достигший… Это надо же до такой степени совесть потерять! Как будто без неё на Химэе с инвалидами детства не разберутся! Сколько достойных людей ожидают в лайне, не дёргаются, лайн есть лайн, твой номер придёт… Но такие везде пролезут без мыла! Папы богатого нет, любовников сроду не было – значит, на больных детках поедем! Песенки будем петь! Тварь бесстыжая! Был бы жив Сергей Петрович, он бы с ней быстро разобрался, такой бы ей Химэй прописал, что долго бы не наладилась… А она вам кто, если вы Достигший?

– Н-никто… – пробормотал я и действительно стал никто. Потом опомнился и сказал: – Это моя женщина…

Что кричала вахтёрша вслед – я уже не слышал.

… – Куда теперь, Роман Ильич? – спросил Борюшка бодрым голосом, но, увидев моё лицо, добавил: – Может, вам отдохнуть надо?

– Нет, – сказал я. – Какой нынче отдых? Поедем тихонько по городу. Некуда больше торопиться…

Ни на что я не надеялся. Поэтому и откладывал встречу. До сих пор все химэйские дела меня лично не касались. Ну да, ну да. Таня и не могла поступить иначе. И прекрасно понимала она, куда и на что идёт. И детям, наверное, что-нибудь сочинила про грядущее увлекательное путешествие. И знала, что уходит не в бессмертие, не в легенды и песни, а будет опозорена обманутыми дураками и не понята теми, кто всё понимает…

История варшавского доктора повторилась – только стала ещё страшнее и безнадёжнее.

И даже будь я с ней, и будь у нас всё хорошо – никогда не сумел бы её удержать.

И ничего нельзя сделать – ни для неё, ни для памяти о ней.

Вот и всё, чародей, вот и всё, отцвели мои губы…

Теперь я настоящий Достигший – вечно мне тосковать о невозвратимой потере…

– Наступают последние времена, – прогудел Киджана. – Всё хорошее станет плохим, всё плохое будет ещё хуже…

Дальнейшее как-то выпало из памяти, точнее – сохранилось кусками. Кажется, Борюшка возил меня по окрестностям города. Кажется, лайбон таскал меня по ресторанам – он хорошо знал, что требуется русскому человеку в тяжёлый час. Надеюсь, он хотя бы платил.

Потом мы почему-то очутились в городском зоопарке, и тут я окончательно пришёл в себя – настолько нелепой показалась мне эта ситуация. Хотя почему нелепой?

Зоопарк «Филаретов ключ» располагался за городом и основан был, разумеется, Паниным ещё на заре «Фортеции». И директором там был Саня Мигунов – человек, который даже в сравнении со мной считался безнадёжным «ботаником». К нашей команде он прибился случайно, но Лось безошибочно угадал в нём уникальный талант. Талант сработал, и дело пошло невиданными темпами.

Всякая простая или самая экзотическая тварь, попавшая в «Филаретов ключ», начинала со страшной силой плодиться и размножаться. Кто говорил, что дело в воде – недаром источник, давший имя зоопарку, считался чудодейственным, – кто утверждал, что особым даром обладает сам Мигунов, а по-моему, дело в том, что директор не воровал. Вскорости наш Саня начал торговать и обмениваться животными едва ли не со всеми зоопарками мира. За пару коал – самку тапира, за белых медвежат – тигрёнка, за стайку колобусов – небольшую анаконду… К удивлению Панина, заведение начало окупаться, и Лось предусмотрительно вывел его из состава фирмы…

Мигунов отделился от нашей компании естественным порядком – он дневал и ночевал в своём оазисе. Семью и друзей ему заменяли всяческие сурикаты и енотовидные собаки. И в штат себе сумел набрать таких же сумасшедших…

Если здесь всё хорошо – значит, Александр Семёнович на месте. Как же я о нём не вспомнил?

Мигунов действительно был на месте – в домике дирекции. Это бунгало стало, повторяю, постоянным его жилищем.

Моему появлению Саня нисколько не удивился.

– Я договорился с китайцами! – радостно сообщил он мне вместо «алала!» или традиционного человеческого приветствия. Словно мы с ним виделись в последний раз только вчера. – Дают нам парочку панд в аренду, а приплод-то наш! Я уже бамбуковую рощу в теплице развёл…

Он торжествующе потёр руки. Зарос директор ещё чище моего. Вместо галстука или платка его шею обвивал небольшой коралловый аспид, что смутило даже Киджану.

– Ты же нынче в Ванкувере? – спросил Саня. – Мерривезера знаешь?

Я ошеломлённо помотал головой.

Мигунов сразу же потерял ко мне всякий интерес и обратился по-английски к лайбону:

– Сэр, как вы лечите чесотку у львов?

Киджана даже побледнел:

– Масаи не лечат симбу. Симба – наш враг, наш брат…

– Всё равно вам нужно посмотреть! – решил Мигунов.

Он приглашающе махнул рукой, и мы пошли полюбоваться на львиную чесотку. По дороге директор неумолчно представлял нам своих подопечных, сообщал их клички и давал характеристики.

Деньжищ в его хозяйство было вложено ох сколько.

Львиный прайд грелся на солнышке вокруг большого камня, на котором возлежал Главный Лев.

Саня чиркнул карточкой по замку и вошёл в вольер. Киджана, не задумываясь, шагнул за ним. С ассегаем, разумеется.

Последовал туда и я, потому что мне было уже всё равно. Только Борюшка остался за оградой в окружении служителей.

– У меня ведь УДО, – виновато объяснил он.

Главный Лев при виде Мигунова сделал недовольную морду и плавно соскользнул со своего пьедестала.

Саня занял его место и похлопал по камню ладонью, приглашая нас с лайбоном. Но Киджана принял свою коронную позу цапли.

Так и пребывали мы в окружении хищников. Никаких особенных чувств я при этом не испытывал. Значит, так надо…

– А где львята? – почему-то спросил я.

– На площадке молодняка, где же ещё? – удивился Мигунов. – Тут ведь надо ухо востро держать, чтобы папа родной деток не слопал. Вот когда они подрастут, сами его драть начнут… Вон у той львицы на боку – видите, сэр?

И они с лайбоном принялись обсуждать кожные заболевания у гигантских кошек. Как видно, Киджана кое-что всё же понимал в ветеринарии.

– Мигунов, а Мигунов, – дёрнул я его за рубаху, когда мне надоели учёные разговоры. – Ты Таню Румянцеву знал?

– Конечно! – воскликнул он и лёгким движением руки отогнал чересчур любопытного зверя. – Она со своими часто у нас бывала, каждое лето… Иногда они даже концерты давали… Только нынче их, кажется, перевели куда-то. Наверное, в другой детдом…

– В Химэй их перевели, – сказал я. – На Простор отправили.

– Вот как? – рассеянно сказал Саня. – Интересно…

– Мигунов, – сказал я. – Ты хоть слышал про Химэй-то?

– Слышал, конечно, – сказал он. – А вот как в Серенгети их заставляют эту травку жрать? – обратился он к лайбону. И они увлечённо занялись вопросами принудительного лечения хищников.

– И что ты об этом обо всём думаешь? – не отставал я.

– Думаю, что вы вечно какой-нибудь хренью занимаетесь, – ответил он, не повернув головы. Директор зоопарка явно имел в виду всё прогрессивное человечество. – А вот у меня скоро начнётся окот жирафов – это да…

Счастливые люди – профессионалы! Среди всеобщего безумия им легче сохранять своё, чаще всего полезное…

… – Нет больше заповедника Серенгети, – ответил Мигунову лайбон. – Люди съели всех…

 

2

…Дел у Мерлина было теперь много, потому что он никуда не торопился и растягивал, как мог, любое занятие. И время уходило незаметно, по-английски…

Лето (какое по счёту?) не то чтобы пролетело, а даже обрушилось мгновенно. Пришла сырая резкая осень, а над креслом воцарилась мрачная бабища Меланхолия с гравюры Дюрера.

Роману Ильичу всё чаще казалось, что остальной мир провалился, ушёл под воду, был захвачен марсианами…

Наплевать. Всё равно до Дома Лося им не добраться…

 

1

…Давешний охранник в «Софье Власьевне» сразу меня узнал. Он даже вышел и лично провёл нас с Киджаной и Борисом сквозь толпу молодёжи, стремящейся попасть в ночной клуб. «Суки староживущие! – послышалось вслед. – Везде без очереди лезут!»

– У вас ещё вся мляцкая жизнь впереди! – пообещал недовольным охранник.

Отшельник Илларион, он же Алёша Чумовой, пребывал в отдельном кабинете. Наряд на нём был немыслимый – леопардовая шкура вокруг пояса, высокие сапоги на толстенной платформе и старинный лётчицкий шлем с очками.

На диване за столиком, украшенном пустыми бутылками, сидел и капитан Денница. Морскую фуражку на голове сменила казачья папаха.

– Я же говорил, что встретимся! – восторженно воскликнул он. – Уес! И беженца с собой прихватил!

– Здравствуйте, Роман Ильич, – сказал бывший анахорет. – Ну как, разобрались маленько в нашей жизни?

– Уж так разобрался, – сказал я. – Врагу не пожелаешь…

– А вы уже поняли, кто враг?

– А разве не он? – кивнул я на Светозара Богдановича.

– Клевета! – выкрикнул Денница. – Это не наших рук дело! Это вы сами придумали! Нашего не отдадим, но и к чужому не прикоснёмся! Своего дерьма хватает…

– Я посплю немного, – сказал Борюшка. – Весь день за рулём…

И пошёл в угол, где стояло кресло.

– Конечно, конечно, – сказал Илларион. Так я его и звал по старой памяти – псевдоним Чумовой мне активно не нравился.

Киджана молча и в одиночку выпил и принялся уничтожать скудную закуску на столе.

– Вижу, что появились у вас друзья, – задумчиво сказал отшельник. – Это хорошо. Негоже человеку быть одному… Но ведь что-то случилось?

– Случилось, – сказал я. – Эта райская воронка втянула мою последнюю надежду…

– Ваша надежда сделала свой выбор, – сказал Илларион. – И это был не худший выбор. Да вы садитесь, и давайте за встречу…

Из-за двери доносилась музыка – вернее, часто-часто бухал барабан.

– И что я теперь должен делать? – спросил я. – Связаться с антихимэйским подпольем? Развернуть агитацию? Пристрелить какого-нибудь мерзавца?

– А это уж ваш выбор, Роман Ильич. Люди сами себя загнали в ловушку. Так им казалось удобнее…

– А кто это всё устроил?! – закричал я. – Кто придумал эту страшную машину? Кто её обслуживает? Кто оплачивает?

– Имя вам легион, – сказал анахорет.

Капитан вскинул голову:

– Вы на что намекаете, ваше преосвященство?! Мы к этому имеем такое же отношение, как шевалье де Мезон-Руж к «Водоканалу»! Во всех свиней вселяться никаких ресурсов не хватит! «Земля пуста и безвидна» – это не наш метод! Уес! С кем тогда прикажете работать?

– Работничек нашёлся, – сказал Илларион. – Проморгал Судный день, пропил, проблядовал, на колеснице гордо проездил…

– Да кто бы ты без меня был? – обиделся Денница.

– Ну давай ещё при честном народе счёты сводить, – сказал анахорет. – Позориться до конца…

Киджана оторвался от выпивки и закуски. Он встал, схватился за ассегай и направил его на капитана.

– Узнал! – воскликнул лайбон. – Тебя узнал! Ты доробо! Ты убил маму моему слонёнку!

Я повис на одной руке вождя, отшельник на другой, вооружённой. Илларион что-то прошептал на ухо Киджане – тот обмяк, покорно отдал копьё и сел.

– Вот же де ла Тремуй придурочный! Натуральный Теофиль Готье! – проворчал Светозар Богданович и выполз из-под дивана.

– Держишь форму, – похвалил отшельник.

Я в ужасе сидел между ними и крутил в пальцах пустую рюмку. За правым плечом, за левым плечом… Эпилог на небесах…

Барабан за дверью стал бухать ещё чаще.

Лайбон снова встал, гремя ожерельями.

– Надо делать пляску дождя. Пора, – сказал он и устремился в зал.

– Только без этих ваших жертвоприношений, – сказал вслед Илларион.

– А вы-то куда смотрели? – укорил я отшельника.

– Мы? – удивился он.

– Ну да, – сказал я. – Ведь вы же с капитаном это… Антагонисты по идее…

Анахорет рассмеялся.

– А-а, вы в этом смысле… Но я ведь, понимаете, Роман Ильич… Я не то и не другое. Я, скорей, судьба… Так будет точнее.

– Чмо ты шестикрылое, – злобно буркнул Денница. – Не горяч ты и не холоден…

Отшельник показал ему кукиш.

– Не наглей! Я ведь и твоя судьба! – напомнил он.

– А как же… Отчего вы с ним водку пьёте? – спросил я.

– Жара и холод, серп и молот не так различны меж собой, – задумчиво сказал Илларион. – Оба обрусели…

– И что же вы в качестве судьбы можете мне посоветовать?

– Помилуйте, Роман Ильич! – воскликнул отшельник. – Да когда же это судьба кому чего советовала? Она свершается, и всё.

– И так, борода, мы для тебя расстарались! – сказал Денница. – Ты думаешь, красавица моя «Герцогиня» случайно возле той опоры оказалась? Случайно пролетел лесовоз? Случайно его высокопреосвященство с медведицами на нас вышло? Могло бы, кстати, и поторопиться, а то прикончили бы нас эти чумазые…

– Занозу у Марфы из лапы вынимал, – развёл руками Илларион. – Но поспели ведь!

– Поспели! А нервы-то у меня не казённые! Театральные эффекты любим, «Комеди Франсез» устраиваем? Уес?

– А, тебе не угодишь…

– Кстати, как там звери? – зачем-то спросил я.

– Патрулируют Желанное, – сказал отшельник. – Наркоманов совсем отвадили от посёлка…

– Цыгане даже пикет устроили возле мэрии, – добавил капитан.

– Господа мои, – сказал я, – а мне-то что делать? Тоже пикеты устраивать?

– Нет смысла, – вздохнул Илларион. – Хоть каждый день. Тех, кто протестует против Химэя, нынче даже в обезьянник не бросают. Возмущённый народ сам, своими руками расправляется с нигилистами. Всякие там «Молодёжь России – за Простор» и так далее. Хотя молодёжи-то как раз Биг Тьюб и не светит…

– Так существует Химэй или нет? – заорал я.

– Ну, Роман Ильич… Вы же серьёзный человек… Вы взрослый человек, в конце концов… Да вы хоть прочитали то, что вам Панин оставил?

– Ничего он мне не оставлял, – сказал я. – Обещал только…

– Как же не оставлял, – сказал отшельник. – Вот же она…

Он протянул татуированную руку и снял мой чвель. Потом сделал какое-то движение, и бирка распалась на две половинки. На срезе одной половинки что-то торчало…

– Флешка! – сообразил я.

– Вы ленивы и нелюбопытны, – сказал Илларион и снова собрал чвель. – Нажмёте вот здесь – и знакомьтесь. Презабавное чтение…

– Ничего забавного я в нынешней ситуации не вижу, – сказал я. – Каким образом эта флешка попала к сикхам?

– Да кто вам сказал, что она попала к сикхам? – спросил отшельник.

– Кто же индийским чертям такую дорогую вещь доверит? – поддакнул Денница. – Сергей Петрович за неё… О!

– А как же Марфа… Ведь она…

– Марфа у меня дама хозяйственная, – сказал Илларион. – Она её, видно, с ветки сняла… Ведь вертолёт как раз над этими местами взорвался…

Я вспомнил адвоката: «с крыши блокпоста»…

– Выходит, она почти год на ветке провисела? – сказал я. – Таких совпадений не бывает!

– Судьба-а! – хором пропели отшельник и капитан.

– Господи, – сказал я. – Не может этого быть. Да и вас не может быть, я скорее в Химэй поверю, чем в то, что вы… Вы что – за душу мою сражаетесь? Тоже нашли ценность…

– Да Роман Ильич, – сказал анахорет, – какую душу? Что вы себе вообразили? Просто в клубе накурено, как в солдатском сортире, вот вы травкой и надышались, вот у вас глюки и полезли без привычки…

Тут в кабинете погасла люстра. Музыка смолкла, а в зале раздались возмущённые вопли и женский визг.

– Что-то непорядок, – сказал отшельник. – Пойдём поглядим, хоть и не видно ничего… Стол не свороти, Денница безрогая…

Я пошёл, как запомнил, в угол и растолкал Борюшку:

– Пойдём, пойдём, кончилась гулянка…

Мы вышли в зал. Танцоры продолжали что-то орать, а сверху летели холодные острые струйки.

– Наколдовал-таки дождь кореш твой бесштанный, – сказал капитан.

Мы вдоль стенки пошли к выходу, держась друг за друга. В тамбуре горела аварийная лампа, и мокрый охранник сипло кричал:

– Какая падла противопожарную систему включила?

 

2

Роман Ильич как раз принимал душ, когда внизу раздался звонок.

Да, на дверях, ведущих в Дом Лося, был установлен обыкновенный квартирный звонок, хотя общий стиль требовал, чтобы привинтили к толстой доске классическое кольцо дверного молотка с головой барочной химеры.

И всегда этот звонок помалкивал, потому что шум вертолёта Мерлин угадывал загодя и встречал гостей во дворе.

Он набросил халат, сбежал по лестнице и выскочил на веранду.

По двору бродили олени и люди, а в центре стоял чум.

– Здорово, Чарчикан! – заорал Мерлин. – Долго же ты ко мне собирался! Проходи, заводи своих, я сейчас на стол соберу…

– Здорово, Рома, – сказал шаман и степенно переступил порог. – А моим в доме делать нечего… Пусть не расслабляются…

– Я и баньку наладить могу… – растерянно сказал Роман Ильич.

Чарчикан был маленький, приземистый, с тёмным безволосым лицом и еле заметными глазками. Мерлин помнил его классическим художником-авангардистом – длинноволосым, с бородёнкой, вечно пьяным и во хмелю буйным. Теперь перед ним был крупный деятель, важный племенной вождь – судья, полководец и первосвященник.

– Баньку вашу – не надо, – строго сказал Чарчикан. – Вредно.

– Счастье боишься смыть? – спросил Мерлин. От шамана исходил специфический запах.

– Дурак ты, Рома, и расист, – сказал Чарчикан. – У нас своя баня, всегда с людьми… И экология у нас своя… А от ваших даров цивилизации мы и так чуть не вымерли.

– А всё-таки садись за стол, Анатолий Никифорович, – сказал Мерлин, припомнив отчество художника.

Чарчикан безошибочно выбрал кресло Панина, снял меховую одёжку с капюшоном, бросил её в угол и с достоинством уселся.

– Ну, капусты с ягодкой отведай, – настаивал Мерлин. – Сам собирал, сам квасил… Ёлки-палки, сам капусту вырастил подобно древнему военачальнику Цинциннату на покое…

– Значит, соль есть, – похвалил шаман. – Это хорошо… Соль нам надо… Аптечку надо… Кое-чего всё-таки маленько надо! Резко рвать нельзя! Это как с пьянкой!

– Тогда я бы мог с детьми позаниматься, – предложил Роман Ильич. – Или даже учебники распечатать, пока принтер не заржавел…

– Учебники тоже не надо, – сказал Чарчикан. – Поди помнишь, как помогал мне сказку про Колобка на эвенкийский переводить? «Лепёска катиса-катиса, ей насраку вольк!» – передразнил он кого-то – наверное, из своих ребятишек. – Им, в общем, и русский-то знать ни к чему. Старшего своего я и сам обучаю, а остальные перетопчутся. Вы же всё равно совсем уйдёте с Севера… Уже почти ушли… Только кто же это грузы бросает с парашютом?

– Какие грузы? – опешил Мерлин.

– Такие: тюк, а в нём пластиковые бутыли со спиртом… Бонусы халявные…

– Это не мы! – воскликнул Мерлин. – То есть не Панин…

– Так на Панина никто и не думает, – сказал шаман. – Панин – человек, а не чангит поганый… Он понимает, что нам надо отдельно жить. Потом, когда-нибудь… Если будет «потом»…

– А что – может не быть?

Шаман достал короткую трубку, набил её какой-то невероятной смесью из шитого бисером кисета и закурил.

– Похоже, на материке весь народ в Нижний Мир собрался, – сказал он наконец. – Хотя думают, что в Верхний…

– Ну, это у нас завсегда, – сказал Роман Ильич.

 

1

– Вообще-то я не буду вам объяснять корни германского нацизма, господа, – сказал я. – Вы, как уверил меня товарищ Гордей, люди образованные – по нынешним меркам. То есть знаете, что сперва была гибель динозавров, а уж потом отмена крепостного права, но никак не наоборот…

Активисты подпольной организации «Да, нет!» недовольно зашумели. Ничего, потерпите, злее будете.

Мы расположились в подвале – правда, не в том, где со мной собирались расправиться зловещие старцы. Судя по нарам и двухъярусным лежанкам вдоль стен, здесь было бомбоубежище. Народ подобрался в основном молодой, но встречались и люди моего возраста. Минетжеров не наблюдалось, да и стариков не было, их вообще в городе осталось немного…

От чужих глаз нас прикрывал танцевальный зал наверху – не дорогой клуб вроде «Софьи Власьевны», а обычная дискотека или как там она нынче называется. Словом, «грязные танцы». Кстати, это расхожее заморское выражение вовсе не означает танцев с грязными намерениями: просто молодые американцы приходили на такие танцульки сразу после работы, не переодеваясь…

Это была уже третья моя лекция о «Меморандуме Крашке» – именно так именовался документ, завещанный мне Паниным.

– Жил в довоенной Германии молодой физик и музыкант Эрвин Альгримм… – начал я.

(Когда я приступил к изучению меморандума, то сперва обрадовался, что Клаус Крашке немец – думал, уж немец-то мне всё аккуратно разложит по полочкам. Куда там! У этого бременского архивиста в голове тоже была слегка упорядоченная каша, так что хлебнул я с ним лиха.)

…Юный тевтон был дьявольски талантлив, только никак не мог определиться между физикой и музыкой. Физику он изучал не где-нибудь, а в Гёттингенском университете, а игре на фортепьяно его обучал родной гроссфатер – известный в Саксонии исполнитель.

В сущности его установки, названной впоследствии «контуром Альгримма», я даже не пытался разобраться, как и бедный гуманитарий Крашке. У архивиста тоже был полный разнобой: то ли студент ладил по вечерам в лаборатории принципиально новый электродвигатель, то ли он собирался создать электронный рояль. Словом, во время его эксперимента внезапно погас свет – выбило пробки во всём здании. Пока меняли пробки, незадачливый творец выслушал немало тяжеловесных немецких ругательств от своих камрадов и служителей. Энергию надо было экономить: в будущем Рейхе всё должно служить грядущей победе.

И всё бы ничего, но с рабочего стола (по другим воспоминаниям – с крышки рояля) пропала бутылка доброго вина «Либфраумильх» – Альгримм собирался отметить успех своего предприятия. Скорее всего, сосуд умыкнул в темноте кто-то из камрадов…

Напуганный изобретатель решился повторить свой опыт только через месяц, когда в здании никого не было – все ушли, чтобы принять участие в факельном шествии студенческого союза. На этот раз свет вырубило в целом квартале, а со стола исчез вольтметр.

Назавтра Эрвина вызвали к декану и строго предупредили, что его изыскания вполне можно квалифицировать как вредительство и саботаж и никакие хорошие оценки и блестящие успехи ему не помогут…

На счастье (или несчастье) Альгримма, Альберт Эйнштейн ещё не успел покинуть Германию, хотя всё шло к этому. Эйнштейн выслушал юного учёного, заинтересовался странными исчезновениями и даже набросал основы математического аппарата. «Это перспективное направление, мой юный друг!» – сказал гений и, вероятно, напрочь забыл: не до того ему было.

К неудовольствию родственников и соседей, Альгримм перенёс свои опыты в крошечный семейный домик на Розенштрассе. Там тоже начались проблемы с электричеством, но район был на отшибе и не успел ещё войти в моду, так что до поры обходилось.

Ученик Эйнштейна твёрдо убедился: любой предмет, помещённый в «контур Альгримма», после воздействия электрическим током исчезает неведомо куда…

Все попытки продемонстрировать открытый эффект друзьям и коллегам неизменно заканчивались здоровым смехом: «Да тебе, старина, в кабаре надо выступать! В темноте у публики много чего может исчезнуть под твою музыку!»

Дело в том, что опыт должен был сопровождаться игрой на фортепьяно. Иначе ничего не получалось. Да и тут не всякая музыкальная пьеса годилась: после многочисленных экспериментов Альгримм убедился, что подходят только две: бетховенская «Ода к радости» и, извините, «Майн либер Августин» (по другим источникам, это были «Песни странствующего подмастерья» Малера и «Лили Марлен»).

В общем, у Крашке получалось, что молодой Эрвин должен был одновременно и замыкать контур, и бить по клавишам… Ох уж этот сумрачный германский гений!

Тем временем Эйнштейн удалился в эмиграцию, и на тех, кого он благословил на занятия физикой, стали косо поглядывать. Напрасно Альгримм с чисто тевтонским упорством продолжал посылать свои разработки по многочисленным инстанциям – они неизменно возвращались с самыми жестокими резолюциями.

Кроме того, он со своей наукой напрочь забыл о необходимости политического роста – не вступил в национал-социалистическую партию, не участвовал в сожжении книг, проникнутых антигерманским духом, не сообщал куда следует о порочных настроениях среди коллег, даже не женился – словом, корчил из себя рассеянного учёного вроде Паганеля или Кейвора. Внешние события и убегающее время перестали для него существовать.

В общем, когда его вызвал арбайтгемайншафтсляйтер, сиречь руководитель университетского студенческого союза, крыть Альгримму было нечем. Напрасно он лепетал, что Бетховен и «Августин» есть высшее проявление арийского духа.

– Вздор! – сказал носитель непроизносимого звания. – Это типичная еврейская физика! Вместо того чтобы преумножать богатства Рейха, ваша установка отправляет материальные ценности неизвестно куда. Возможно, даже к русским или англичанам. Это ещё предстоит выяснить… А в оплоте арийской науки вам делать нечего!

Описывать дальнейшие злоключения юного (хотя уже не юного) Эрвина можно долго. Он обращался и к промышленникам, и к военным, сунулся даже в «Аненэрбе» – но репутация его была безнадёжно подорвана.

Тем временем началась Вторая мировая. В армию Альгримма не взяли по причине слабого здоровья. Он подрабатывал где мог, то электриком, то тапёром, но его неизменно увольняли по причине неблагонадёжности.

Выручил его покойный отец. Фридриха Альгримма случайно застрелили во время мюнхенского Пивного путча – что не помешало доктору Геббельсу причислить погибшего ветерана к числу жертв и мучеников Движения. До кучи. Рейхсминистр пропаганды увидел знакомую фамилию в тексте очередного научно-технического доноса. Он не только распорядился оставить молодого физика в покое – он устроил его электриком в концлагере Заксенхаузен (по другим сведениям – Маутхаузен) после отеческого вразумления.

– Поймите, Эрвин, – говорил «доктор Мышка», – физика должна помогать фронту. А ваш пресловутый «контур» что-то не похож на оружие возмездия. Вот когда произойдёт наша полная и окончательная победа, тогда государство и позволит себе роскошь изучения всяких забавных феноменов. Пока же я не вижу в вашем открытии ни толка, ни смысла. Может быть потом, в будущем…

Неглуп был доктор, только будущего у него не было…

Электриком Альгримм оказался надёжным: вовремя менялись лампы в прожекторах на вышках, постоянно поддерживалось соответствующее напряжение в колючей проволоке, исправно транслировались речи фюрера «Телефункен» в кабинете коменданта. Шло неплохое, по военным временам, жалованье плюс талоны. Вечный девственник даже посетил пару раз солдатский бордель, где успешно исполнял на пианино «Полёт валькирий» и «Свадебный марш Лоэнгрина».

Казалось бы – чего ещё желать честному немцу? Так нет же: в самый неподходящий момент аполитичному дотоле Эрвину заблажило помочь родному Рейху в тяжкий час испытаний. Он обратился к начальству:

– Герр комендант, мне кажется, что наши заключённые тратят слишком много времени и сил на похороны своих преступных товарищей. Выходит из оборота и земля, которую можно засеять картофелем и горохом. Кроме того, вид трупов деморализующе действует на солдат охраны. Прикажите – и я навсегда избавлю наше заведение от этой работы. Более того, на мерзавцев не придётся тратить ни патроны, ни верёвку…

Комендант посомневался и согласился – в виде опыта. Удалось же этому чудаку Альгримму наладить великолепную тревожную сигнализацию, так отчего не попробовать?

В качестве подопытного решили использовать старенького пастора, который у себя в кирхе что-то много вякал насчёт гуманизма. Заключённых загнали в бараки, за бараками выгородили соответствующую площадку, осветили её прожекторами, притащили из борделя фортепьяно, подключили кабели, из карцера привели пастора, который ничего уже не соображал…

Под звуки «Августина» прожектора дружно вспыхнули и погасли, так что исчезновения пастора никто не зафиксировал. Комендант орал как резаный. Альгримм винился, что не успел смонтировать стабилизатор, зато в следующий раз…

Следующего раза не было.

Музыкальный физик не успел и глазом моргнуть, как оказался обвинённым в преступном саботаже и пособничестве врагам Рейха. Его облачили в полосатую робу с политическим красным винкелем на груди и красно-белой мишенью на спине – знаком склонности к побегу. К тому же его перевели в Дахау, поскольку он слишком хорошо знал систему охраны в родном лагере. А исчезнувший пастор стал персонажем многочисленных слухов и легенд…

В Дахау уже давно и прочно отбывал заключение Курт Варнике – второе действующее лицо грядущей всемирной трагедии.

Варнике был постарше Альгримма – он успел хлебнуть и окопов на Марне, и несостоявшейся красной революции, сменил несколько профессий, покуда не стал писателем-фантастом.

Был он, естественно, графоманом. Но графоманом правильным, полезным и стопроцентно арийским. В его сочинениях на помощь униженному Фатерланду приходили древние германские боги Вотан и Тор, которые пресекали происки злокозненного иудея Локи, гениальные учёные открывали лучи смерти, отважные археологи находили в горах Испании Святой Грааль, а в бретонском колодце – Меч Зигфрида. Поднимались и проблемы экологии с демографией – в Третьем рейхе это было модно. Например, кто-то подсчитал, что Европа может без вреда для природы прокормить не более трёхсот миллионов, остальные – лишние…

Идеи у Курта Варнике были самые примитивные, зато порхали высоко.

И даже слишком высоко. Варнике решил ввести в немецкую литературу направление, известное сейчас как альтернативная фантастика. Его новый роман назывался «Красное знамя над Рейхстагом» и повествовал о том, как в 1933 году к власти в Германии пришли коммунисты во главе с Эрнстом Тельманом. Судьба одураченного большевиками немецкого народа была незавидной: властолюбивый Тельман умудрился поссориться со своим русским патроном Сталиным, и несчастный Фатерланд оказался в состоянии войны со всем миром. Коммунисты не смогли как следует наладить производство и укрепить армию, и вскоре орды российских монголов и англо-американских плутократов уже попирали священную землю Вагнера и Гёте. Но тут из альпийского подземелья вышел профессор Шиммельскопф с лучемётом наперевес…

Многое, ох многое предугадал злосчастный сочинитель: например, знамя на Рейхстаг у него пытались водрузить русские жидокомиссары Сидоров и Барамия, пока не смёл их с купола смертоносный луч профессора…

Но издатель, вместо того чтобы восхититься романом, потащил рукопись в гестапо.

Потому что начинался роман сценой героической гибели ефрейтора Шикльгрубера. Таким образом автор намеревался подчеркнуть значение личности фюрера в истории.

Арестованный Варнике умолял следователя дочитать роман до конца: оказывается, падение коммунистической Германии было всего лишь видением отважного ефрейтора, который не погиб, а был тяжело контужен. Хватило и того, что наглец-автор посмел допустить саму возможность смерти вождя германского народа…

Узники-мечтатели оказались соседями по нарам и вскоре подружились. Варнике сразу же поверил в открытие Альгримма и увидел его блистательные перспективы.

«Массовое уничтожение – не проблема. Уборка трупов – вот проблема», – сказал, кажется, Гиммлер.

«Контур Альгримма» легко снимал все проблемы.

Руководители Рейха смогли бы избежать многих нюрнбергских неприятностей, если бы рапорту заключённого Варнике был дан ход. Но фантаста обвинили в пораженческих настроениях и на месяц бросили в карцер: ещё не пришло время заметать следы…

А когда пришло, было уже поздно.

Варнике и Альгримм вышли из-за колючей проволоки жертвами режима и образцовыми антифашистами. К тому времени в голове Альгримма схема установки уже доведена была до тонкостей, а в голове Варнике сложился роман о Большой Трубе и царевиче Сайяпале…

Проект, который они замыслили, был поистине грандиозным: фюрер во второй раз застрелился бы – от зависти…

…Тут я заметил, что мои молодые слушатели-подпольщики в футболках с буквами YN на груди уже дремлют и зевают.

– Господа, – строго сказал я. – Мне что – устраивать для вас сеанс стриптиза, чтобы встряхнуть? Уверяю вас, это поучительное, но душераздирающее зрелище. Вы и на занятиях так же сонырите? Допускаю, что многие уже не могут понимать печатный текст, к этому давно шла цивилизация. Но устное-то сообщение! Не в частушки же его перекладывать? Кто вообще вам сказал, что учиться легко? Помните, что в течение тысячелетий учение было тесно сопряжено с телесными наказаниями. Юных шумеров пороли, юных египтян, юных греков… Даже в передовой Великобритании ещё в прошлом веке…

– Да битлов не пороли! – возмущённо воскликнул кто-то умный с лавки.

– Верно, – согласился я. – А вот если бы пороли, они до сих пор бы не распались… Хотя подозреваю, что «серебряный молоточек Максвелла» хаживал по их черепушкам… Ладно, постараюсь короче…

…Короче, друзья-антифашисты решили не задерживаться в поверженном отечестве, а махнули за океан, где след их затерялся на просторах Соединённых Штатов.

Составитель «меморандума» искал их по косвенным признакам: время от времени то тут, то там возникали фирмы по захоронению вредных промышленных отходов. Возникали и пропадали, сорвав хороший куш. То тут, то там случались необъяснимые аварии в электрических сетях – в том числе и Великое Нью-Йоркское Затемнение…

– Какое затемнение?

Пришлось объяснять. А ведь среди них наверняка есть будущие инженеры!

…Получается так, что мечтатели в конце концов нашли себе могущественных покровителей в одной из транснациональных корпораций. Вряд ли Альгримм и Варнике дожили до наших дней, но дело их не умерло. Оставалось только ждать, когда цивилизованное человечество созреет до Великой Эвакуации. Или когда гиря дойдёт до полу… Часы с кукушкой видели? Вот то самое…

Цивилизованное человечество созрело. Гиря дошла до полу. Теперь оставалось уговорить человечество нецивилизованное.

Отныне на идею Исхода работало всё: экономические коллапсы, техногенные катастрофы, изменение климата, возникновение новых болезней, гражданские войны… Дипломированные учёные и записные шарлатаны хором доказывали, что жить на Земле более невозможно и надо потихоньку убираться… Куда?

Вот тут-то людям и подсунули Бодаэрмон-Тирзу со спасительной вестью.

– Чем чудовищней ложь, тем больше ей верят, – сказал я. – Это формулировка Геббельса. Кто он такой, я уже вам рассказал. Правда, Авраам Линкольн утверждал, что можно некоторое время обманывать всех и всё время обманывать некоторых, но нельзя всё время обманывать всех. Честный чудак! Просто он не пробовал. Да и обманывают не всех, а только тех, кто согласен обманываться… Астероид Бриарей – это же курам на смех! А уж научно-техническое обоснование…

– Откуда же все новые чудеса берутся? – робко спросила девочка с двумя зелёными пучками на макушке.

– Ну, это просто. Всемирное правительство – будем называть вещи своими именами – заставило промышленников достать изо всех тайников и загашников отложенные до поры открытия и изобретения вроде «вечной лампочки» Эдисона. Плюс невоплощённые задумки Дэвида Копперфилда и его коллег-фокусников. А вот пресловутый «чвель» был когда-то обыкновенной электронной коровьей биркой…

… – Ну вы в ударе сегодня были, Роман Ильич, – сказал Горик, когда юные и не очень конспираторы по одному и парами стали покидать подвал. – Сколько ребят вы вооружили передовыми…

– Стоп, – сказал я. – Не уверен, что передовыми, и не уверен, что вооружил. Вот вернутся они по домам, включат телевизор…

– Эти – не включат, – уверенно сказал Гордей.

– Простите, – раздался чей-то голос.

Мы обернулись. Это был парнишка, несмотря на тёплый вечер облачённый в толстый серый свитер.

– Тебе чего, Тима?

– У меня к господину Мерлину вопрос… Личный, – покраснел парнишка.

– Личный? – удивился я.

– Ага. Я всё понял, только не понял, почему мы должны чурок и бомжатину вперёд себя пропускать?

Я расхохотался и показал Гордею язык.

 

2

…Мерлин всё-таки уговорил шамана попить чаю и всучил ему пачку шоколадок для детей.

– Помалу можно, – милостиво кивнул Чарчикан. – Только в тайге дантистов нет…

Потом они спустились в подвал, где Анатолий Никифорович долго и со знанием дела осматривал хозяйскую коллекцию оружия. Хоть Панин и велел ни в чём эвенку не отказывать, Мерлин не знал, вправе ли он отдать гостю какой-нибудь «меркель» или «зауэр». На худой конец, можно пожертвовать собственной «сайгой»…

– У меня есть такая, – сказал шаман. – А эти… – он небрежно махнул рукой на дорогие штучные карамультуки. – Не перед кем мне хвастаться. Возьму, пожалуй, вот что…

И снял со стены бразильский нож мачете – массового производства.

– Привяжу к древку – получится пальма, – пояснил он. – Настоящую просил в музее у Вальки – не даёт…

Потом Чарчикан устремился в кладовые, набрал дратвы, ниток, иголок, ремешков каких-то, инструментов…

– Вот ты объясни, – сказал он. – Почему рыбий клей держится при любом морозе, а эпоксидная смола того?

Нашёл у кого спрашивать!

Вечером шаман заявил:

– Ещё одна просьба есть. К тебе лично.

– Да пожалуйста, – сказал Мерлин. – Если я в силах…

Чарчикан оглядел его критически.

– В силах, – постановил он. – Сегодня у нас ночевать будешь.

– Это ещё зачем? – охренел Мерлин.

– Со Светкой ляжешь, – просто сказал шаман (на самом деле он выразился ещё проще). – Ей уже пора. Не с братьями же ей спать?

– Вот ничего себе, – сказал Роман Ильич.

– Свежая кровь! – Чарчикан поднял толстый палец. – Генофонд по-вашему… Блуд – это в городе, с жиру, а здесь – закон природы…

…На прощание шаман подарил Мерлину свою трубку. Она изображала голову хитрого сморщенного старичка в капюшоне.

– Я знаю, что не куришь, – опередил Мерлина Чарчикан. – Это у нас будет вроде как пароль. На всякий случай. А себе я новую вырежу…

Роман Ильич стоял на крыльце и долго смотрел вслед аргишу, пока последние нарты не скрылись среди деревьев. К вечеру пойдёт снег и скроет все следы…

А Светку по-настоящему звали Алтынэй.

 

1

…Евроремонт в моём жилище резко продвинулся: бригада бабушки Звонарёвой тщательно облицевала нежно-салатной плиткой ванную, так что стало действительно впору подумать о джакузи – наша старая ванна выглядела теперь совершенно плебейской.

Даже строгий Борюшка остался доволен работой дочек:

– Не пропадут с голоду! Поехали, мама, поздно уже…

Трудолюбивое семейство отбыло. Остались мы с Гориком и Киджаной. Лайбон был сумрачен, Гордей Кулешов озабочен.

– Роман Ильич, – сказал он. – Как же эти… им даже имени нету… сумели так развести людей?

– А потихоньку, – сказал я. – Вот ты ещё молодой был, когда объявили борьбу с международным терроризмом. В аэропортах ужесточили досмотр. Стоишь перед ментами босой, в пластиковых мешочках на ногах, и штаны руками поддерживаешь, потому что ремень тоже досматривают. Как старый еврейский профессор перед эсэсовцами. И ничего, никто не ворчит: это же не в падлу, а для нашей безопасности!

– А при чём здесь досмотр?

– Да дело не в досмотре, – сказал я. – Дело в людях. На какое ещё унижение они согласны? Ага, это съели. Нельзя ли ещё чего-нибудь попробовать, чтобы жизнь мёдом не казалась? Так, и это схавали безропотно… Вот постепенно и дошли до нынешнего абсурда: то ли ты пассажир, то ли заключённый…

– Вообще-то вы не знаете, – сказал студент. – Сейчас летают мало – все борты и керосин служат делу Эвакуации. Даже в соседний город съездить – проблема. Железная дорога перегружена. Нужны очень веские причины…

– Вот видишь, – сказал я. – Получается средневековая деревня. В ней можно прожить всю жизнь и не узнать, что есть на свете другие селения и города. Всю информацию черпаешь из телевизора, а там что надо, то и покажут… Так что не надейтесь на контрпропаганду… Миром правят авгуры и перемигиваются между собой… Ты знаешь, кто такие авгуры?

– Уж как-нибудь, – обиделся Горик.

– Вот и молодец. И потом, наверняка кто-нибудь в мире пробовал протестовать, бороться…

– Так я вам уже объяснял про учёных-нигилистов. А с теми, кто за оружие хватается, разговор короткий: принуждение к миру…

– Замечательная формулировка, – сказал я. – Универсальная, можно сказать, всеобъемлющая… Тебе, впрочем, Химэй не грозит: новому миру нужны молодые, здоровые, образованные… Белые, в конце концов… И президент нынешний сказал, что Россия вошла в «золотой миллиард» как равная…

– Выходит, что Гитлер победил?

– Выходит, – вздохнул я. – Только не так, как он замыслил. Эти ребята стараются не перегнуть палку насчёт расизма. Они гениально придумали: бедные, старые, больные – вне очереди! А это, по большей части, люди другого цвета кожи… Хотя чёрным миллионерам тоже не о чем беспокоиться… А евреи попросту отошли в сторону и не мешают этим играм…

– Вот у вас, Роман Ильич, всё выходит ясно и понятно. Панин ценил вас за дело… А когда пробуешь сам…

– Так ведь всё сделано для того, чтобы ты не думал. Не видел абсурда, не чувствовал противоречий… Кажется, для этого и язык специальный изобрели: я, например, в официальных сообщениях ничего не понимаю. Вот стихосложение по-латыни – версификация. А что такое диверсификация?

Гордей пожевал губами.

– Хрень получается, – объявил он.

– Что и требуется от термина. Можно сказать «уничтожение», а можно – «оптимизация». Поди гадай, что имеется в виду: человек, деревня, библиотека! Когда-то расстрел назывался «десять лет без права переписки», для благозвучия. А у нынешних властей намерения поначалу были самые благие – образованность свою показать…

– Ну и утешили вы меня, господин Мерлин, – сказал Горик. – Удавиться легче…

– Кто бы меня утешил, – сказал я. – Вот просидел я в своей любимой тайге, в комфортном Доме Лося. А без меня сотворилось такое… Такое…

– Вы-то тут при чём? – удивился Кулешов.

– А при том, что будет мне теперь до смерти казаться, что мог я всё это притормозить, и это не мания величия: попадёт винтик между шестерёнок, и машина остановится… Вдруг я как раз был этот винтик? Так нет же. Корчил из себя небожителя. Знать ничего не хотел о презренной жизни, а тут она меня и прихлопнула… Всё отняла…

– Ну, сейчас, наверное, многие так думают, – сказал Горик. – Но у вас хотя бы крыша есть над головой. А наш лайбон? Вот уж кто всё потерял!

Киджана сидел в своём кресле, похожий на статую из чёрного дерева.

– Чиф, – сказал я. – Не смурей, хрюли теперь смуреть! Выговорись хотя бы, как я, – легче будет…

Лайбон неожиданно подскочил, встал и запрыгал вокруг кресла. При этом он непрерывно говорил на своём языке шари-нильской группы нило-сахарской семьи, изредка вставляя нехорошие русские слова. То становился на четвереньки, то метался в стороны, то целился из воображаемого ружья…

Не сразу до меня дошло: лайбон показывал, как люди убивали зверей.

Потом он сложился, рухнул в кресло и уткнул морщинистое лицо в громадные ладони.

– Пойду искать своих людей, – сказал он через некоторое время. – Там набирают трэш-группу. Как это… недоколки… Недобитки! Напополам с собачьими бродягами…

– Неслабое наследство мы вам оставляем, – сказал я Горику. – Зато будете по новой плодиться, размножаться и заселять землю…

– Спасибо, – сказал Гордей. – А потом снова разведутся лишние люди… Но вот сейчас-то что можно сделать? Я даже маме не могу доказать, что всё это мистификация…

– Не казнись, – сказал я. – Вон в белой эмиграции многие – в том числе самые умные и верные – в конце концов решили примириться с большевиками, изобрели евразийство – такая же туфта…

– Значит, не самые умные и не очень-то верные, – сказал Горик.

– Будешь кидать бомбу в губернатора? – поинтересовался я.

– Не проблема, – ответил студент. – Только потом окажется, что это была голограмма…

Я видел, что парень на пределе. Я и сам был на пределе. Господь, говорят, не посылает испытание выше сил…

Я поднялся, прошёл в свой кабинет, порылся в рюкзаке – так и не удосужился его разобрать.

– Вот что, – сказал я, вернувшись в залу. – Уходи-ка ты, студент, из города. А то и впрямь начнёшь взрывать голограммы…

– Уйти в скит, как Илларион? – усмехнулся Гордей.

– Как я, – сказал я. – Для начала пойдёшь один…

– Куда?

– В Дом Лося. У тебя эвенки знакомые есть?

– Человека два… – растерянно сказал он.

– Хорошо. Спросишь у них, как найти шамана Толю Чарчикана. Может, он и сам в город наведается за припасами. Отдашь ему это, – я протянул шаманский подарок. – Скажешь, что Мерлин просил отвести тебя в Дом Лося. Хорошо запомни дорогу! Наберёшь на замке этот накорябанный шифр, а то останешься куковать на крыльце. Освойся там. Если лето будет долгим, вернёшься в город. Отбери надёжных парней и девок. Кристину с Анжелой не забудь! – подмигнул я. – Может, и сам Борис пойдёт, семью прихватит… Хотя путь неблизкий…

– Ага, – хмыкнул он. – Город Солнца. Утопический социализм.

– Всё, что могу, – сказал я очень серьёзно, как киношный генерал, раздававший ордена уцелевшим артиллеристам. – Деньги вот возьми – я-то уж себе заработаю…

– А как же… организация наша? Нет, я не имею права, – он протянул было трубку мне, но я решительно остановил его руку.

– Плюнь на это. Представляю, сколько у вас там провокаторов! Штатных и добровольных! Ведь иначе не бывает… Никому не говори, куда идёшь! А то есть здесь придурки – считают, что Панин где-то не то хранил атомную бомбу, не то прятал компромат. Хотя я не представляю, чем человека нынче можно скомпрометировать… Чем ты грязней, тем начальству любезней…

– А как же вы? – спросил Горик, и у меня отлегло от сердца – пойдёт, найдёт, всё сделает как надо.

– Да у меня ещё дела тут, – сказал я, хотя и не представлял, что это за дела. Ах да, я же ещё из «сайги» не палил, хотя явно идёт уже третий акт. Мерлин снимает со стены карабин и громко стреляет, а доктор говорит, что это наверху лопнула склянка с эфиром…

– Завтра и займусь, – пообещал Гордей Кулешов. – Может, мне у вас переночевать?

– Нет, – сказал я. – Иди. И часовых своих отпусти. Нечего людей подставлять. Чувствую, что не оставят меня в покое…

– Почему?

– Да потому что не знают, чего от меня ожидать. Хоть я ничего и не могу…

– Да бросьте, Роман Ильич! «Меморандум» мы в Сеть закинули, неужели…

– Боюсь, что нет. Ступай. И вот что: никогда не обижай любимых женщин. Тем более Анжелу и Кристину.

– А откуда вы…

– Живу давно, – сказал я. – Сам обижал много…

– А как же мне… с двумя?

– Патриархам можно, – великодушно разрешил я, вспомнив Чарчикана и малое племя его.

 

2

– Ну как ты? – спросил Панин. – Не одичал?

– Повторяешься, Сохатый, – сказал Мерлин. – Некогда мне дичать. Хозяйство на мне. Сельское. День год кормит!

– Это хорошо, – сказал Панин. – Потому что еды понадобится туева хуча. Пойдём-ка, пособишь с грузом…

Роман Ильич с неудовольствием согласился, только спросил:

– А чего ж тогда один прилетел?

– А того, что официально я сейчас на Лазурном Берегу, – сказал он. – Так же, как ты в Канаде, – Лось хихикнул, потом поскучнел: – Прав ты был, Колдунян. Ну почему ты всегда прав? Тебе не стыдно всегда быть правым? Как напророчишь дрянь – дрянь и случится…

– Опять в государеву опалу угодил?

– Вроде того… Считал, что они наконец-то люди… Придумали себе новую игрушку, ломехузы… Пошли, мне быстренько обернуться надо!

Они долго носили мешки, ящики и коробки – хорошо ещё, что Лось догадался наконец-то захватить тележку.

– Ты что, Сохатый, – партизанить собрался?

– Может, и придётся, – сказал Панин. – В общем, завтра-послезавтра, в крайнем случае – через неделю жди нас всем колхозом. Правда, без обоза – обоз отправлен в тыл. Будем думать, как жить дальше…

– А что случилось?

– Да уж случилось, – сказал Панин. – Вот возьми, изучи…

Он похлопал себя по груди, потом выругался.

– Забыл… В сейфе забыл! Хрен с ним! Привезу непременно, полюбопытствуешь…

Но Панин не прилетел – ни завтра, ни послезавтра, ни через неделю.

 

1

…Когда я проснулся, уже светало. Я поднялся, оделся, прошлёпал в зал и увидел, что лайбона нет. Мало того, свой замечательный розовый костюм, растерзанный на ленточки, Киджана запихал в помойное ведро. Неужели всё-таки ушёл сдаваться эвакуаторам? Или пошёл выручать копьё, которое мы забыли в ночном клубе?

В туалете, помимо плитки, обновили и сантехнику. Не унитаз, а скульптура Генри Мура. Неужели майор Кыров подбросил для грядущего борделя? Девчонки и бабуся ничего мне не сказали – или сочли в порядке вещей? И как вообще я буду разбираться с этим майором? Он ведь не отстанет. И плоский его телефон-ленточку я так и таскаю в кармашке рубахи…

Я вытащил телефон и положил его на хлипкий журнальный столик. Пусть лежит. На всякий случай. Вдруг действительно злодей Мерлин заявится в свою квартиру?

Хорошо, если бы никто сегодня не пришёл. Никого мне не хотелось видеть – ни хороших людей, ни плохих. Нечего мне здесь делать. Всё уже решено за меня. И студента я зря смутил – надо самому возвращаться в таёжное убежище.

Что я могу здесь и сейчас? К пресловутому Узлу мне подойти не дадут. А если и дадут – что мне там делать? Уговаривать людей отказаться от выстраданного парадиза? Рассказывать историю про двух немцев? Разумнее заняться ремонтом…

Ну почему все нормальные люди просыпаются, исполненные сил и энергии, готовые к свершениям, а мне с утра кажется никчёмным и безнадёжным буквально всё?

Недоспал я, что ли? Так это недолго исправить…

Я решительно подошёл к дивану и растянулся, скрипя костями. Ничего. Обычная депрессия. Пройдёт она – и снова можно будет вернуться к бессмысленной деятельности…

Снилось мне огромное здание вроде вокзала или аэропорта, только буквы над входом складывались в слово «Химэй». И я понимал, что это сон, и надеялся, что в этом сне будут мне даны какие-то советы и намёки, что подсознанию виднее, что покажут мне нечто важное (во сне всё кажется важным и всемирно-историческим), и что поднимусь я натуральным борцом и героем. Ну да, ну да – уложи камушком, подними пёрышком…

Из высоких стеклянных дверей вышла мне навстречу долговязая фигура в обтягивающем трико или, скорее, гидрокостюме. И физиономия у фигуры была тоже длинная, бритая, в мотоциклетных очках. И сопровождали её четверо карликов в чёрном и в чёрных же чалмах… Никак не могу забыть сикхов, даже во сне…

– Алала! Где проклятый Тольдо Алихель? – спросила фигура. Голос был нечеловеческий – так говорят с помощью специального прибора люди с повреждёнными голосовыми связками…

– Не знаю… – улыбнулся я.

А вот по морде во сне так не бьют!

Настоящим был долговязый гидромотоциклист, настоящими предстали и чёрные карлики, только были они не карлики, а нормального среднего роста ребята из «Черити форс» – просто главарь у них очень уж высокий…

Не те ли самые они, с блокпоста?

– Сдурели вы?! Как вы сюда вошли? Ордер! – заорал я и попытался подняться, но длинный толкнул меня в грудь.

– Где проклятый Тольдо Алихель? – повторил он.

Может, он Киджану имеет в виду? Ищи ветра в поле!

– Он ушёл, когда я ещё спал, – сказал я, стараясь сохранить спокойствие. Удар был скорее обидным – пощёчина это была, а не зуботычина…

– Плохой ответ, – покачал головой длинный. – Проклятый Тольдо Алихель не мог быть в этом дубуне. Хотелось бы знать, где скрывается проклятый Тольдо Алихель на вашей проклятой Непелле…

А-ба-жаю! Только сумасшедшего мне не хватало! А ведь наверняка развелось полно психов на почве Химэя! Непеллой на Биг Тьюб якобы называют нашу Землю… В «Дубунах клана Толо» какая-то нарисованная компьютером дура причитала: «Набалон, твой маленький сын страдает сейчас от повышенной гравитации на далёкой Непелле…»

Насмотрелся сериалов, придурок, и спятил… Но почему сикхи ему подчиняются?

Ничего, опыт общения с этой публикой у меня есть, хоть и не люблю я вспоминать клинику на улице Бочкина…

– В Швейцарии ваш Тольдо, – буркнул я. – Где же ещё?

Снова затрещина.

– Плохой ответ. В Швейцарии подыхает проклятый Бодаэрмон-Тирза. Где проклятый исполненный сил Тольдо Алихель?

Может, это меня так психокодируют? Пытаются внушить, что Химэй существует на самом деле? Стоит чуть поддаться… Вдруг эти аферисты какой-нибудь внушометр придумали? Но что им от меня надо?

– Простите, – позорно сказал я. – Мне надо подумать. Можно я сяду?

– Сев, ты назовёшь мне местопребывание проклятого Тольдо Алихеля? – спросил долговязый. – Или мои люди прибегнут к физическому воздействию…

– Постараюсь, – сказал я. И сел. Ну да, ну да. Чингиз, Угедей, Гуюк, Менгу, Хубилай…

– Попробую найти… Может, даже схемку нарисую…

С этими словами я склонился над столиком, взял ручку и лист бумаги. Лист положил поверх майорского хитрого телефона. Потом надавил ручкой на то место, где была заветная цифра…

– В Гель-Гью ваш Тольдо, – сказал я наконец. – Он скрывается на маяке… Смотритель маяка – его сообщник.

– Проклятый Тольдо, – уточнил длинный. Остальные черти с автоматами грамотно перекрывали все пути моего возможного бегства. Правда, чесались то и дело. Насекомых, что ли, подхватили, милосердные мои?

– Проклятый, не без этого, – согласился я. – Редкая сволочь.

Вот так, наверное, и становятся коллаборационистами…

И перестарался, заработав очередную оплеуху.

– Проклятый Тольдо Алихель – эсмарх, – строго сказал незнакомец. – Эсмарха может оскорблять только равный. Где проклятый Гель-Гью?

Я задумался и начертил на бумаге, как мог, контуры Средиземного моря.

– Маяк вот здесь, на мысе, где корабли проходят пролив Кассет. А город лежит в востоку от забытого Кадата и к западу от Ирема Многоколонного… Только не вздумайте идти через Руританию!

Всё-таки передо мной был настоящий безумец. Но почему же сикхи ему подчиняются? Считают его за своего нового великого гуру?

Длинный довольно долго изучал мою потешную карту. Потом сказал:

– Хорошо. Сейчас мы наведаемся туда и проверим. Горе тебе, коли ты солгал!

И чётко произнёс на незнакомом языке:

– Туба! Хунду мар!

Я бы вряд ли удивился, если бы вся пятёрка вдруг исчезла и чудесным образом перенеслась в Гель-Гью. Я уже не знал, чему в этом мире можно верить…

Но они никуда не исчезли – просто застыли. Даже чесаться перестали – торчали, устремив в никуда стеклянные глаза. И предводитель застыл, вскинув руки…

Их сознание явно переместилось в Гель-Гью.

Я осторожно встал. Никто из пришельцев не среагировал.

Нормальный человек тихонько выскользнул бы из квартиры и встретил майора Кырова – предупредить, что враг вооружён, хоть и обездвижен.

Но плевать мне было на майора Кырова. Никто не смеет устраивать в моём фамильном дубуне бордель.

Меня понесло в кабинет за карабином. Того солдата, что стоял у двери, ведущей туда, я даже слегка толкнул. Он не отреагировал. О том, что враги могут внезапно «отмереть», я даже и не думал. Видимо, безумие действительно заразно. Вот они мне за всё и ответят. За друзей, за Таню, за всю мою нелепую жизнь…

Ружьё должно выстрелить в третьем акте. И неважно, что мишени неподвижны. Нет больше благородства на Земле.

Длинный, стоявший лицом ко мне, дрогнул и устремил на меня палец.

– Ты солгал! – удивлённо сказал он.

Не знаю, успел ли я нажать на спусковой крючок.

Зазвенело стекло, а дальше я ничего не помню.

Кажется, накрылся мой евроремонт…

 

2

Последняя зима была ещё тяжелей первой. Потому что к одиночеству присоединился неопределённый страх. Только сейчас Мерлин почувствовал, как близки и дороги были ему и Панин, и Тимергазин, и Сучков Саша, и Дима-адвокат, и даже Костюнин – вся старая компания, где все держались друг за друга и никого не удалось купить врагам. И Таня… Только бы с ней ничего не случилось…

Он мог уйти сразу после того, как убедился, что даже нажатие красной тревожной кнопки ничего не дало. Может, сигнал и принять-то было некому…

И Дом Лося не хотел расставаться со своим единственным жильцом.

Но дожди в эту проклятую осень случились затяжные и обильные, да и в снег они перешли поразительно быстро, так что отправляться в путь он попросту побоялся. К тому же накатила какая-то хитрая простуда: начиналась с утра и проходила к вечеру…

Снег валил и валил, Мерлин не успевал сгребать с крыльца сугробы, а уж до вертолётной площадки можно было добраться, только утопая по грудь.

Чего он только не передумал, каких бредовых мыслей не перебрал! Репрессии, ядерная война, эпидемия, потоп… Ни работа, ни чтение, ни музыка не давали ему ни на минуту забыть о том, что случилась беда. И сны приходили яркие, чёткие, сюжетные, и запоминал он эти сны прекрасно, и каждый сон рождал новые страхи.

Мерлин населил все комнаты дорогими ему людьми, заходил к каждому и подолгу беседовал – это помогало. Он вытащил из кладовки опальные часы и повесил их на место снятой цифровой галереи. Отыскал даже календарь за какой-то прошедший год и стал считать дни – весьма приблизительно…

Ему и раньше приходилось подолгу ждать гостей, но тогда он знал, что о нём помнят и даже иногда думают, а теперь понимал он себя забытым и потерянным. Может, и вовсе некому о нём вспоминать…

«А если у них всё хорошо, но просто не до меня было, и прилетит Лось с извинениями – пристрелю!» – думал Мерлин, как тот джинн, заточённый в кувшине. Он спускался в тир и стрелял по ростовым мишеням, пока не начинало болеть плечо. Мишени покорно принимали всю вину на себя.

Как и когда пришла весна, он не заметил, занятый своими переживаниями. Просто сошёл с крыльца и почувствовал, что снег совсем сырой…

Собирался Мерлин в дорогу основательно. Достал старые распечатки панинских инструкций – Сохатый всё предусмотрел, даже консервацию своего жилища…

Он снова, как в первые дни, обходил все помещения потайного дворца – не горит ли где светильник, не осталась ли включённой стиральная машина, хотя всё хозяйство могло быть усыплено одним-единственным движением рубильника. Ничего, Дом Лося поймёт, что о нём заботятся, и отпустит…

Ручей выведет к речушке, речушка – к реке, убеждал себя Роман Ильич.

Наконец, когда просохла земля и пробилась новая зелень, он вышел с рюкзаком, закрыл дверь и набрал на скрытом замке шифр, назначенный в инструкции.

С каждым шагом он твердил себе, что ещё не поздно вернуться, что ещё не поздно, что даже сейчас ещё не поздно, – пока, наконец, не стало поздно и не пришла пора разводить костёр и доставать спальник.

 

1

… – Я же говорил, что мы непременно встретимся, Роман Ильич, – сказал кто-то надо мной.

Я с трудом разлепил глаза.

– Это не ваша кровь, Роман Ильич, – продолжал тот же голос. – Как удачно всё получилось!

Ага! Вот это кто! Тот тип из кабинета Прянникова! Комиссар Мамышев, кажется… По-моему, так ничего удачного…

Но мне стало на удивление легко.

Когда-то в детстве я наблюдал, как милиционеры вяжут одуревшего пьяного скандалиста. Он вырывался и отчаянно вопил: «Я в руках закона!»

Я сейчас тоже в руках закона. Больше не надо думать, сомневаться, принимать решения…

Я полулежал в огромном кожаном кресле. Не связанный, не скованный – уже неплохо.

Судя по громадному окну, в котором виднелось только небо с проплывавшим цеппелином, мы находились в каком-то высотном здании. Этакий деловой пентхаус. Над столом висел большой поясной портрет совершенно незнакомой мне личности в белом саване – не Дзержинский, не президент, не… Может быть, это и есть Эрвин Альгримм?

Мамышев перехватил мой взгляд, улыбнулся и пощипал свою жалкую бородку.

– Не гадайте. В своё время человечество узнает его имя и благословит это имя…

– То, что останется от человечества, – уточнил я.

– То, что МЫ сочтём нужным оставить, – сказал комиссар ООН.

– Представляю, – сказал я.

– Не представляете, – сказал Мамышев. – Хотя до оптимума ещё далеко…

– «Золотой миллиард»? – спросил я.

Он усмехнулся.

– Возможно, и меньше. Гораздо меньше. Вы и представить себе не можете, сколько двуногого балласта наплодила наша бедная планета в ущерб людям деятельным, творческим, здоровым душевно и телесно…

– Особенно душевно, – сказал я. – Ваша затея так и пышет психическим здоровьем. В лечебнице профессора Чурилкина было навалом таких мироустроителей. Один, например, таскал целый бумажный мешок, набитый общими тетрадями. И каждая тетрадь содержала новый законопроект. Когда мешок переполнялся, его относили в котельную, но появлялся новый…

– Здоровая ирония, – кивнул он. – Здоровый скептицизм. Но вы не представляете себе, сколько подобных вам скептиков в конце концов соглашались с нашими доводами и становились в ряды избранных. Среди них были могучие умы и великие таланты, властители дум рафинированной публики и кумиры невежественной толпы. Певцы свободы и апологеты индивидуализма. У вас глаза на лоб полезут, когда я стану называть имена…

– Ну да, ну да, – сказал я. – Лени Рифеншталь, Вернер фон Браун, Эрнст Юнг, Карл Ясперс, Герберт фон Караян… Но тех, кто предпочёл покинуть Рейх, было гораздо больше, и в конечном счёте…

– А сейчас эмигрировать-то некуда, – сказал Мамышев. – Можете, конечно, назвать это всемирной диктатурой, а можете…

– Заговором дураков, – сказал я. – Вас же больше.

– Отнюдь, – сказал комиссар. Он отошёл от меня, обогнул стол и устроился в таком же кресле. – Вы ошибаетесь. Все дураки блюдут свой номер в лайне и уходят в Химэй с улыбкой на устах. Но на Простор тоже отправят не всех… Никто не будет разбрасываться ценным человеческим материалом. Если, конечно, этот материал не будет кочевряжиться – вот как вы…

– Налей-ка мне, любезный, водички, – сказал я. – От восторга горло пересохло…

Он нисколько не оскорбился и действительно встал, подошёл к кулеру, нацедил воды в пластиковый стаканчик и подал мне.

– Благодарствую, – сказал я и выпил. – А преступники – они тоже уходят с улыбкой на устах?

– Представьте – да! – воскликнул Мамышев. – С одной стороны – пожизненное заключение, с другой… Ну да вы понимаете. Это было гениально придумано: и кара, и поощрение – один и тот же процесс…

– А я, по-вашему, тоже пойду с улыбкой?

– Никуда вы не пойдёте, Роман Ильич, – строго сказал комиссар. – Глупости какие! Вы нам нужны.

– В качестве Достигшего? – поинтересовался я.

– И в этом качестве тоже, – сказал он. – У вас неплохо получается, мне докладывали… Только аудитория у вас будет более продвинутая. А потом, ближе к финалу, вольётесь в группу историков, которые станут разрабатывать структуру будущего мироустройства планеты…

– Какой-нибудь фашистский феодализм, – предположил я.

– Что за манера ко всему приклеивать знакомые ярлыки, – поморщился мой собеседник. – Если хотите, фашизм – естественное состояние человеческого общества… В нём немало правильного и полезного… Но вы только представьте себе планету, населённую творцами и мыслителями! Мир Полудня, «Туманность Андромеды», Касталия, которую обслуживают сонмы японских роботов! Ни войн, ни болезней, ни преступлений! Власть над материей, штурм звёзд! Да ведь ваше поколение только об этом и мечтало, а мы воплощаем эту мечту!

– Точно, мы только и грезили, как бы сбагрить родителей в богадельню – за компанию с нищими и калеками, – сказал я.

– Многие, кстати, и грезили, – сказал он. – Не стоит так уж идеализировать человечество. Из-за квартиры, бывает, папу с мамой заказывают… А бомжей норовят сплавить с глаз долой, всё равно куда… Так вот, не будет нищих и бродяг! И стариков. К сожалению, прокормить такое количество пенсионеров Европа не в состоянии… Но вот это уж временное и вынужденное явление. На освежённой Земле места хватит всем!

– Жаль только, жить в эту пору прекрасную нам с вами уж точно не придётся, – сказал я. – Вы вон с Китаем никак разобраться не можете, с исламскими фанатиками…

– А вот тут вы крупно ошибаетесь, – сказал он. – Вы не представляете, чего достигла современная медицина и генетика. Земная элита прекрасно выглядит – и не только благодаря пластической хирургии. Так что времени у нас хватит. У вас, кстати, тоже – когда вы встанете в наши ряды…

– Вона как! Отмогильное зелье придумали! – вскричал я.

– Называйте так, если хотите, – сказал комиссар. – Собственно, из-за этого всё и затеяли. Представляете, что началось бы, когда люди узнали, что умрут не все! От такой взятки ни один глава государства не откажется, ни один певец свободы… На коленях будет стоять и ручонки тянуть!

– Провести целую вечность в компании вам подобным, – поморщился я. – Бр-р… Скучная публика – все эти нынешние президенты, диктаторы да председатели. Серая. Ни тебе Черчилля пузатого, ни тебе Ельцина поддатого, ни тебе Сталина усатого или Фиделя бородатого…

– Вы правы, – кивнул он. – В перспективе серые нам не нужны. Их и не будет – со временем. Мы их терпим до поры…

– А-ба-жаю! – воскликнул я. – Можете не продолжать. После великой чистки – если этот номер у вас вообще пролезет – вы начнёте жрать друг друга. Группировки, интриги, разоблачения… Приметесь обвинять сообщников в нигилизме и отправлять на Биг Тьюб… Иначе ведь не бывает. И останется какая-нибудь бессмертная «золотая сотня». Или даже десятка…

– Вы ошибаетесь, – он помотал головой. – Уверяю вас, Мерлин. Небожителям нет нужды ссориться…

– А как же восстание Люцифера? – напомнил я.

– Ну, это поповские сказки, – сказал комиссар.

– Как же сказки, – сказал я, – когда я лично знаком с товарищем Денницей?

– Вы-то хоть будьте трезвым человеком, – укоризненно сказал Мамышев. – Так называемый Капитан Денница – это типичный городской фольклор… И молчальник Илларион, кстати, – тоже выдумка истеричных бездетных дамочек…

Я вспомнил прощальные слова Светозара Богдановича, но оглашать их не стал: будет сверхчеловекам сюрприз… Ты один не солгал нам, Князь Мира Сего: ад себе мы построили сами…

– Народ зря не скажет, – всё же заметил я. – Всё кончится очень плохо… для вас. Кстати, что за странная группа с утра пораньше нагрянула ко мне?

– А… эти, – он махнул рукой. – Это был диверсант из одной недружественной страны. Он загипнотизировал группу дезертиров из «Черити форс»…

– А теперь вы сказки рассказываете! – воскликнул я.

– Но вы действовали блестяще! – продолжал комиссар, словно не слыша. – Жаль только, что в ходе операции смертельно ранили майора Кырова – это был ценнейший кадр… Да, жертвы неизбежны! И всегда гибнут лучшие! Знаете, трогательная деталь: перед смертью он что-то говорил про моющиеся обои, про тёплые полы, про мебель… Собирался жить!

Я уж не стал объяснять комиссару, зачем покойному майору нужны были моющиеся обои. Прощай, элитный бордель!

– Панин, наверное, тоже собирался жить, – сказал я. – И все остальные мои друзья. И дети из его приюта… И…

– Панин – такой же упёртый идеалист, как и вы, – сердито сказал Мамышев. – Но у него были деньги, власть, влияние. Он мог натворить много глупостей. Если бы «меморандум Крашке» попал в Сеть раньше, тогда могли бы возникнуть некоторые… А теперь – это лишь одна версия из тысячи других. Мы тоже не сидели сложа руки!

– Значит, это всё правда, – кивнул я.

– Ну, всё, не всё… Реальность гораздо сложнее, – сказал он.

Врёт, подумал я. Панин и сам мог пустить документ в Сеть.

– Врёте вы всё, – сказал я. – Системы не вижу.

– Какая система, помилуйте, – Мамышев потерзал свои три волоска на подбородке. – У нас всё основано как раз на хаосе. Нужно только уметь плавать в этом море… Главное – смутить умы, а уж со смущённым умом мы как-нибудь управимся. Намёки, детали, проговорки – это страшная сила… Ба! Да вы не о мести ли мечтаете?

– Где уж мне, – вздохнул я. – Только терять-то мне всё равно нечего. Но вы-то… Как же вы жить-то потом думаете? Что детям скажете? Как объясните этот новый Холокост?

– А как сейчас живёт человечество? – комиссар задрал подбородок. – Кто-нибудь задумывается о судьбе, например, неандертальцев? Ведь люди наверняка их истребили. Это уж в наши дни учёные лепечут что-то об их неприспособленности и перемене климата. Прекрасно были приспособлены наши конкуренты. Но не повезло им… Только не надо о совести! Нет у природы ни чести, ни совести, ни жалости! То, что происходит, – естественный процесс! Мы – всего лишь инструмент! По-вашему, лучше бы люди умирали мучительно – от голода, жажды, болезней, насилия и техногенных катастроф на перенаселённой планете?..

Он говорил что-то ещё, приводил неотразимые аргументы, а я вспоминал слова старого сибирского писателя. Писатель побывал в Монголии, встретил в степи какой-то необыкновенный закат и сказал примерно следующее: вся эта красота предназначалась вовсе не для человека, а для иного существа – доброго, тонкого, нежного, гармоничного… А человек взял и убил этого ангела, да ещё и сожрал! Чтобы не мучился…

– Нет, – сказал я. – Память об этом преступлении сохранилась, и довольно крепко. Просто мало кто об этом задумывается…

– И как же она сохранилась? – осведомился комиссар.

– В Библии, – сказал я. – Очень просто. Открытым текстом. История Каина и Авеля. Потом стали толковать, что это метафора конфликта между кочевыми и оседлыми племенами… Вот где был первородный грех. И с тех пор человечество продолжает оправдываться перед собой… Я не вас имею в виду, а настоящих людей…

– Ну-ну, – сказал Мамышев. – А ваши «настоящие люди» – не каинова племени?

– Вы правы, – сказал я. – Зря я перед вами морализаторствую. Но вот есть у Салтыкова-Щедрина такая сказочка. Там один помещик пожелал, чтобы в его владениях не было вонючего мужицкого духа. И стало так. И что? Оголодал помещик, одичал, оброс волосом, встал на четвереньки… Так и вам суждено одичать… В конце концов вы поверите сами в свою брехню и устремитесь в Химэй, расталкивая всех локтями…

– Ну, это вздор, – сказал он. – Но вот вы – разумный человек. Разве вас не раздражали все эти вечные орды страдальцев в странах Третьего мира? Разве не орали вы, что хватит тратить народные деньги на помощь всяким басурманским голодранцам? Разве вам не хотелось, чтобы они куда-нибудь исчезли? Вот они и исчезают. А вы снова недовольны. Обыватели вас раздражали, дураки и консерваторы вас раздражали… Да и калеки, и уроды – что уж скрывать! Вот мы от них и избавляемся. Но ни одного стоящего человека туда не пропустим! А то ведь многие стремятся попасть на стартовую площадку из чистого любопытства…

– Странное любопытство, – сказал я. – Идти на верную смерть…

– Отнюдь, – сказал Мамышев. – В том-то и дело, что не на верную. Возможную – да. Но вдруг там и вправду открывается новый мир? В конце концов мы найдём способ с ним связаться…

Он заискивающе посмотрел на портрет, словно ища у него поддержки. Одухотворённый аскет в белой тоге безмолвствовал. Ну да, ну да. Ещё один Великий Учитель из бывших преподавателей лечебной физкультуры…

– В конце концов кто-нибудь вас остановит, – сказал я.

– Не дай бог, – сказал комиссар. – Не дай бог сбыться вашим словам. Машина запущена, отлажена и действует исправно. Мировая экономика перестроена в соответствии с потребностями Эвакуации. И в случае краха сей машины неизбежен скорый конец всему. Многие горячие головы поняли это и смирились. Просто мы не представляли, что прогресс пойдёт вот таким путём. А он взял и пошёл…

– Сам прогресс никуда не ходит, – вздохнул я. – Его ведут те, кто бежит впереди прогресса, – всадники, скачущие впереди лошади…

– Бесполезно с вами спорить, Роман Ильич, – вздохнул и мой собеседник. – Но я не причиню вам вреда и не отправлю на Узел. Пусть это сделает кто-нибудь другой. Ступайте. Рано или поздно вы со мной согласитесь – только не было бы слишком поздно…

– Я и так уже везде опоздал, – сказал я. – Всё проморгал и прохлопал…

– Только помните, – и комиссар погрозил пальцем, – что каждый ваш шаг отслеживается. Вы только вышли за порог своего особняка в Ванкувере – а мы уж об этом знали. И регистрация под чужим именем вам не помогла – наши люди вели вас от самого Шереметьева…

Вот как! А я-то боялся, что он заговорит о Доме Лося! Значит, Панин уже тогда затеял какую-то хитрую игру, в которой я – всего лишь деталь? Теперь и не узнать, в чём эта игра заключается…

– У меня дел много, – сказал я, стараясь сохранять невозмутимость. – На кладбище я, например, так и не сходил…

– Сходите, – усмехнулся он. – И принесите на могилах друзей священную клятву мести на пару с вашим папуасом…

Тут на его столе затрезвонил единственный телефон. Не крошечный мобильник в ухе, а старомодный аппарат из чёрной пластмассы – с проводом и наборным диском.

– Чего? – заорал комиссар Мамышев в трубку. – На подстанции? Какой ракетный тягач? Какой пропуск? С ума вы все там посходили? Какие медведи на мотоциклах? Не выпускать сикхов из казарм!

– Осложнения? – невинно спросил я. Браво, молчальник! Браво, капитан-самозванец! Уж не знаю, что вы там устроили для господина всемирного комиссара… Ты обманывал нас, только пробил твой час – больше ты никого не обманешь…

– Вы ещё здесь, Мерлин? – рявкнул комиссар. – Вон! И так на вас потрачено столько времени, а вы – никто, ничто и звать никак!

Я не обиделся. Только сказал на прощание:

– Значит – все там будем?

 

2

…Мерлин двигался в толпе таких же, как он и Киджана, – растерянных, испуганных, обрадованных, ошеломлённых… Разная реакция была у попавших в Простор.

Странного вообще было много. Лайбон, например, красовался в своём кислотном костюме, хотя Роман Ильич прекрасно помнил, что вождь покромсал вызывающую одёжку в приступе меланхолии. Ведро с тряпками Мерлин выносил самолично, когда оставлял родную квартиру навсегда. И копьё было при воине масаи – хотя Роман Ильич сам видел, что солдаты отобрали ассегай ещё на первом КПП.

Странности на этом не кончались. Да, их в конце концов «черти» схватили и повязали, но Мерлин знал, что произошло это в городе Казани, а лайбон утверждал, что в Монтевидео…

– Сербы это были, – говорил Мерлин.

– Болгары! – спорил Киджана. – Я болгаров ещё как поминаю!

Толпа двигалась медленно, и Роман Ильич то и дело различал в ней знакомые лица и фигуры. Даже майор Кыров был здесь, и Дима Сказка был здесь, и где-то впереди маячила стриженая круглая башка Панина, только к нему было не протолкаться.

Наверное, где-то была и Таня со своими маленькими изуродованными певцами…

– Если бы ты не кашлем прозвучал, то бы ничей глаз не услышал! – ругался Киджана.

– Ну да, ну да. Просто я тебя бросить не мог – еле тёплого! – возражал Мерлин.

За спором они и не сразу заметили того, что открылось впереди.

– Видишь? – Мерлин схватил лайбона за руку.

– Чего тебе видишь?

– Город!

– Какой тебе город?

– А такой! Он расположен четвероугольником, и длина его такая же, как и широта… Стена его построена из ясписа, а сам город чистое золото, подобен чистому стеклу. Основания стены города украшены всякими драгоценными камнями: основание первое яспис, второе сапфир, третье халцедон, четвёртое смарагд, пятое сардоникс, шестое сердолик, седьмое хризолит, восьмое вирилл, девятое топаз, десятое хризопрас, одиннадцатое гиацинт, двенадцатое аметист. И двенадцать ворот как двенадцать жемчужин. Видишь, в главных воротах стоит ключарь Пётр и приветствует нас?

– Сам ты Пётр! – ответил Киджана. – У изгороди стоит слонёнок Такунда и машет хоботом!