– В общем, куманёк, самолёт мне хвост показал, – закончил сеньор Понсиано свою трагикомическую эпопею о допросах дурочки Ампаро, зловредной старухи Канделарии и всех остальных уроженцев городка Клаверо, закончившуюся бесчинствами в пробке на шоссе.

– А говорил, у тебя везде свои люди, – мрачно сказал Паблито. – Значит, моё имя, того… Не все двери? Кум, я тебя зачем из деревни вытащил? Мне нужно, это… Чтобы утечки… И чтобы нашёл! Кто ворота!

– Так я и нашёл! – обрадовался сеньор Понсиано. – Всю ночь плёнки смотрел…

По рубахе было видно, что Давила просматривал съёмки музейных видеокамер, поедая яичницу и запивая её сангрией.

– Вот он, гляди… Я сперва не сообразил, а потом… Вот он! Так его не видно, а когда застопоришь…

– Ребёнок, что ли? – спросил Мендисабаль. – Негритёнок? И он что, днём приходил? Почему голых пускают?

Сеньор Понсиано терпеливо, как больному, объяснил:

– Его же не видно просто так! Глаз не поспевает! И он не негритёнок, он белый, только чёрный. А голый, должно быть, от того, что на нём одежда не держится, такой шустрый… И ворота! Как соврали, так оно и было: дед Балагер! Только не на погрузчике, а на «Гелендвагене». На спор.

Паблито напряг все свои травмированные мячом мозги и обхватил голову, чтобы удержать их, мозги, в равновесии.

Как известно из многочисленных детективов, провинциальный легаш, не ловивший дома добычи крупнее конокрада, в большом городе способен распутать самое сложное преступление, посрамляя тем городских криминалистов со всей их техникой.

Сеньор Понсиано Давила таким и был. Слово «дедукция» он слышал, но смысла в нём не искал, дактилоскопию откровенно презирал, баллистику в грош не ставил, группу крови определял по цвету, на следы обуви не обращал внимания, так как ему трудно было согнуться, а ползать на карачках он не нанимался. И уж тем более не копался в документах – указательный палец его, подобный патрону крупнокалиберного пулемёта, безошибочно указывал на виновника кражи ли мула, растраты ли церковных денег, избиения ли туристов, совращения ли малолетней. Он с ходу называл имя преступника и более в дело не вмешивался. Так гениальный математик выводит сразу готовое решение, предоставляя тупым коллегам искать все промежуточные. Для пиренейского городка Клаверо этого было вполне достаточно.

Хватало до сих пор и для «Музео Мендисабаль» – в сущности, это же обычный склад, только почуднее и позабавней.

Паблито успокоил мозги, улыбнулся не по-хорошему и сказал:

– Кум, так снято-то днём! Вон – люди ходят! Это… А вырезали ночью!

– Верно, в затемнение камеры не работали. И ничто не работало. А что толку? Негритят всё равно в темноте не видно. Днём он присмотрел, как у них водится, а ночью и нагрянул. Через ворота.

– А дед Балагер, того… Нарочно? Ворота?

– Нет, кум, – с тем же небесным терпением сказал Понсиано. – Дед Балагер отдельно. Он как раз в кабину залез, когда свет пропал. Но не идти же на попятный! Слово чести! А «Гелендваген», это же такая сволочь… Это же мирный танк… А наш чёрненький того и ждал.

– Голый! – уточнил Паблито.

– Ну, может, к ночи он и приоделся, – неуверенно хмыкнул Понсиано. – Старая Канделария говорит, что это коко. Откуда, говорю, в городе возьмётся коко? В деревне – понятно, он там всегда имеется, но чтобы в городе… Но она же неграмотная! Какой же может быть коко, когда я его вижу? Кто бы его, видимого, боялся? А когда Ампаро мне пересказала разговор с русской артистой, я и помчался в Эль Прат.

Паблито представил мчащегося сеньора Давилу и завёл глаза:

– Позвонил бы! Пусть бы, это… задержали!

– Эх, куманёк! Кто бы с ней связывался! Они этих ловили… мятежников. Между прочим, денег у твоей сеньориты полно. Угадал. Может, поменьше твоего, но навалом. Это видно.

– Ты что, счета её проверял?

– Ещё не хватало! Но ведь сразу видно, кто чего стоит. Голодранца узнаешь за километр, хотя бы и во фраке. Вспомни, как сам молодой форсил! Плюнь, кум! Таких картинок даже я тебе сто нарисую. Приклеим, и всех делов. Другое дело, что ты к ней неровно дышишь. Правильно Тереза твоя частных легашей нанимает, только я их, кум, сразу вижу и по-простому окорачиваю… На этот счёт будь спокоен. Она сюда ещё вернётся, сеньорита твоя. Ну, произошла какая-то глупость непонятная, так ведь вреда от неё нет! И «Гелендваген» восстановят, ребята обещали. В общем, закрыли дело за отсутствием всего, чего бы то ни было. Полицию я успокоил, журналистам всё равно никто не верит… А чёрного вроде бы поймали, то есть нашли дохлого, а он потом к ночи ожил и убежал. Городские всё делают не как люди…

Сеньор Понсиано помнил, как вся родня уговаривала Паблито не затеваться со строительством музея. Не уговорила.

– Вот это, кум! – и сеньор Мендисабаль хлопнул по столу ладонью. – Ты не сиди. Не выдумывай, за тебя я буду, это… А ты, того… Ты давай! Тут, это… Тут что-то не то! Так не озорничают! Дорого! Почему у него ноги и, это… руки такие?

– У кого? – опешил Давила.

– У того! У чёрненького!

– А, у коко? Так это же коко. Его же нет, он только мерещится.

– Видеокамере мерещится?

– На плёнке брак! Он и легавым померещился! Вот они и плетут что попало – воскрес, мол…

– Кум, ну ты ненормальный. Уже сто лет нету, это… вместо плёнки сейчас, это… Ну, не плёнка. Не обязан я знать, как оно называется! Я тебя для чего? А ты? Я бы мог этих… целую дивизию… с приборами… Только оно дело семейное. Крутись! Как этот город называется, откуда? Русский город? Ампаро перевела?

– Мальютин, кум, а ты на что намекаешь? А девочку мне не выговорить!

– Я не это! И ты не это! Не сиди! Давай в Мальютин! Ищи девочку! Скажи, это… Первое место за картинку! Сто тысяч евро!

Сеньор Понсиано тяжело вылез из кресла и осторожно опустился на колени:

– Я так прямо и знал, чем это кончится! Куманёк, да не могу я летать с нынешними порядками! Это же тюрьма с крылышками! Стыдно от добрых людей! Мне же там трубку с бульоном на обед вставят! Пластид в заднице будут искать! А поездом нельзя?

– Каким, того, поездом? Какая, это, задница? Возьмёшь мой «Фалькон» и с комфортом… Ты у кого работаешь? Ты… это… страж лучшего музея в мире! Только рубашку… Вообще, следи!

Сеньор Понсиано вернулся в кресло и совсем было успокоился, но тут же встрепенулся всем пузом:

– Это же в Россию! Нас там собьют! Я же помню, они сбивают…

Настал час терпеливого объяснения и для Паблито.

– Ты, это… По закону же! Честь по чести! Да! В этом… Мальютин… Ведь есть футбольная команда? Хоть одна?

– Наверное, есть, – предположил Давила. – Хоккейная точно есть – лёд ведь у них даровой.

– Какой лёд? Я про того, футбол. Скажешь там, что прилетел, это… «Барселона» хочет товарищеский матч… Сам придумай. И того… девочке приз… Сообразишь!

– Видно, бабка права. Ты картинку даже не видел, а уже тронулся… Если на твоём «Фальконе», тогда ничего… Но я по-русски…

– У них федерация футбола есть? Есть. В Москве. Скажешь, что от меня. Там у них этот… Алехандро «Козьоль» Тер-тыч-ны. Два года в «Аяксе» был – помнишь? Русская трибуна на «Уэмбли»: «Козьо-о-оль!» И весь стадион: «Козьо-о-оль!»

– Помню, – заулыбался Давила. – Помню сеньора Козьоль: «Таганька, зачьем сгубиля ти менья?»

– Во-во. Таганька. Он поможет – скажет, как долететь в Мальютин.