Всякий уважающий себя джентльмен в детстве был изнасилован отчимом, что превосходно объясняет дальнейшее его поведение.

Я был лишён даже этой горькой радости, поскольку вырос в приюте. Жалкие люди не знали, кто я такой, – или умело прикидывались.

Но прикидывался и я. Ведь я Повелитель Грёз. Для меня не составляло труда выдумать себе прошлую жизнь или напрочь забыть её. Кем я был? Портовым грузчиком? Солдатом-наёмником? Мелким восточным владыкой? Китайским художником? Австралийским кенгуру? Или вообще женщиной? Кажется, я собирался стать профессиональным танцором, но что-то мне помешало…

Помню только, как всё вокруг приобретает желтоватые, зыбкие, призрачные очертания. Тень от деревьев, ленивая или стремительная, пробегает, крадётся, снуёт, распластываясь, стелясь по земле изменчивыми фигурами. Стонущий ветер струит сквозь листву свои томные ноты, и сова голосит заунывную жалобу так, что у слышащих встают волосы дыбом. Тогда собаки приходят в неистовство и, сорвавшись с цепей, бегут прочь с отдалённых ферм; во власти безумия они носятся беспорядочно среди природы. Вдруг они замирают, озираясь в дикой тревоге, с пылающим взглядом; и, как слоны перед смертью, опустив уши, отчаянно вытянув хобот, обращают в пустыне последний взор к небесам, так и собаки, с опущенными ушами, вытягивают голову, вздувают страшную шею и принимаются лаять одна за другой, – то подобно ребёнку, надрывающемуся от голода, то подобно кошке, раненной на крыше в живот, то подобно женщине в родовых схватках, то подобно чумному в больнице, перед агонией, то подобно девушке, поющей возвышенную песнь, – на звёзды севера, на звёзды востока, на звёзды юга, на звёзды запада; на луну; на горы, схожие вдалеке с чудовищными утёсами, покоящимися во тьме; на стылый воздух, который впивают они полной грудью, отчего ноздри их в глубине становятся алыми, пламенеющими; на безмолвие ночи; на сов, пролетающих вкось, несущих в клюве лягушку иль крысу; на деревья, где каждый листок являет им, вяло колышась, ещё одну необъяснимую тайну, и на человека, который обращает их в рабство. Беда запоздалому путнику! Любители кладбищ на него бросятся, его растерзают, погребут его в своей пасти, откуда капает кровь…

Мои ли это слова? Или я вычитал их в старинной французской книге? Но с тех пор во мне, как и во всех прочих людях, бледных и длиннолицых, живёт неутолимая жажда безмерного.

О нет, нет! Лучше б уж стал я сыном акульей самки! Это была не жизнь, а жалкая декорация в полусгоревшем театре. Повелителя Грёз пробудил от неё собственный пронзительный вопль:

– Йа-а! Шуб-Ниггурат! Тёмный Козёл Чернолесья и тысяча отроков его!

Но я опоздал. Каждый шаг мой стерегли по велению Азатота его безгласные и жестокие стражи Элигор и Алгор. Их мощные лапы крепко держали моё, по-прежнему человеческое, тело, а зазубренные шипы вливали в чистую чёрную кровь сладкий яд, погружающий в дремоту.

Они перевезли меня в замок из багрового гранита, окружённый безмолвными садами краснолиственных деревьев. Они часами заставляли меня гулять по аллеям и вдыхать эти усыпляющие миазмы. Клевреты Азатота погружали меня в ледяную воду, и она превращалась в пар, соприкасаясь с моей кожей. Я отказывался от еды и питья, которые предлагал мне соперник и пленитель мой; Элигор и Алгор силой размыкали мои уста, чтобы насытить угасающую плоть нектаром забвения. Они облачали меня в просторные одежды с длинными рукавами и переплетали эти рукава заговорёнными наузами.

Пытками руководил лично Азатот. Я узнал его даже в человеческом облике.

И я сдался. Это они так думали.

Я стал поддерживать бессмысленные разговоры обитателей замка, начал смотреть телевизор и рассматривать подшивки старых журналов. У меня даже появилась любимая футбольная команда.

И, наконец, я понял, кто я. Вернее, кем я должен быть и оставаться до полного и окончательного пробуждения, коего так страшились мои тюремщики.

Я увидел фотографию семнадцатого герцога Блэкбери, сэра Родерика Фицмориса, пэра Британии. Лорд Фицморис бессмысленно улыбался, рядом с ним стояли, выпучив тупые водянистые глаза, двое сыновей-близнецов и жена, похожая на мокрый сложенный зонтик.

Томимый жаждой безмерного, я бросился к зеркалу. Поразительное сходство с сэром Родериком объяснило мне всё. Я бастард, жалкий бастард, дитя мимолётной связи великосветского хлыща и какой-нибудь несчастной наркоманки из Сохо! Девки с континента, а то и американки – я допускал даже такую омерзительную возможность. Мама! Бедная мама! Я помню груди твои. Меня вырвали из нежных ласковых рук и бросили в гнойное море жизни, обездолив навеки!

Это они так думали.

Но Повелитель Грёз думает иначе.

Я перестал сопротивляться, когда меня брили и купали. Я научился самостоятельно чистить зубы, свободно перекусывавшие стальной трос. Я стал живо интересоваться окружающим миром. Я соглашался с любым бредом, который меня заставляли выслушивать. Я читал газеты и молниеносно освоился в Интернете. Стражи Элигор и Алгор, лицемерно улыбаясь, поощряли мои занятия. Они даже пытались разговаривать со мной!

Я понял всё. Прежде, чем восстать из бездны сна, мне предстояло сделаться восемнадцатым герцогом Блэкбери, наследником одного из крупнейших состояний Империи. Мне, а не кому-то из этих пащенков – Джеффри или Теренсу!

Я узнал об этой семейке всё, что возможно. Выучил наизусть обширную историю проклятого рода. Начертил на скреплённых скотчем листах ватмана раскидистое генеалогическое древо Фицморисов и Маккормиков (безмозглые стражи сняли запрет на письменные принадлежности). Во мне текла кровь Шелби, Латимеров и Йорков. При удаче и желании я мог бы претендовать даже на королевский престол.

Мне вторил подчинившийся моей воле телевизор:

О стратфордский лебедь! Как ты угадал! Ты был таким же, как я, высшим существом, но так и не успел раскрыть свою подлинную суть.

Но сперва предстояло расправиться с узурпаторами и самозванцами.

Для начала следовало уничтожить сэра Родерика.

Я умею убивать на расстоянии. Для этого достаточно вырезать из фотографии фигуру врага, натереть её чёрным воском, взять унцию голубиного помёта, смешать его с хлористым кальцием, добавить каплю… Нет, полного рецепта я никому не открою – одному мне решать отныне, кто будет жить, а кто рухнет в небытие.

Оставшись один в своих покоях и подождав, когда стихнут песни и вопли прочих насельников замка, когда Алгор и Элигор вволю напьются лиловой росы с алых листьев, я произвёл обряд и вонзил шип, тайком отломленный с хребта одного из моих жалких стражей, в ненавистное изображение.

Где-то там, далеко-далеко, приготовляясь ко сну на супружеском ложе или коротая ночь в грязном притоне (вот уж эти подробности меня нисколько не интересуют), семнадцатый герцог Блэкбери, мерзостный оскорбитель невинности и делатель сирот, взмахнул праздными своими руками, тщетно возопил к безразличным небесам о ничтожнейшей своей судьбе и перестал существовать.

Так и должно было случиться. Ненавистный Азатот, желая усыпить меня окончательно, всячески поощрял моё увлечение семейством проклятых Фицморисов и даже устроил встречу с ними. Моя нечеловеческая воля превозмогла все печати и заклинания этого монстра.

Когда весёлые и довольные Элигор и Алгор с великим почтением доставили меня в Блэкбери-холл (который я тут же узнал по снимкам), никакого герцога там действительно не было. Напрасно обошёл я весь дом, заглядывал в подвалы и кладовые – а вдруг папаша-узурпатор всё ещё жив и лелеет подлые планы – сэра Родерика не было нигде.

И не будет.