– Ну, долго мы ещё будем колесить вокруг этого хутора? Анжела Петровна, ежиха цементовозная, ведь твой хахаль не круги мотает – это он срок тебе наматывает!

– Верка! Ты блядь, но ты ведь советский человек! Имей совесть!

– Ага, про совесть вспомнила! Машина чужая – так? Через посты мы только благодаря дурацкому счастью проезжаем – так? А счётчик-то тикает – так?

– Тик! Не борзей! Не серди Катульку! Он на Джонни Деппа похож!

– Да! Я советский человек! Хуже того – я советский учитель! А вот твой Катулька, боюсь, террорист или шпион. Если не хуже. Сама подумай, что потом фээсбэшникам скажешь, они ментов не любят… А я молчать не буду! И сеньор Понсиано тоже – он, между прочим, и сам в прошлом из органов!

– Квашня ты колхозная, а не учительница. Темнота! У нас теперь не фээсбэ называется, а, это… Неважно! Катулька большой вип – разве не поняла? Только он с неофициальным визитом, как принц Флоризель.

– Флоризель с ряженым ручным чёртом – ну-ну… Где вы его взяли? Это же похищение ребёнка! Африканца из дикого племени бушменов! Ты соображаешь, во что влипла? Здесь хоть и Сибирь, но власть кое-какая наверняка сохранилась. Не век вам гулять.

– Вот они вернутся, тогда узнаешь – век или не век! Какой он тебе бушмен? Он, может быть, и не человек вовсе! Видела же, как он на заправке мужиков кидал? А Катульку он слушается, вот и соображай, что Катулька сам-то может сделать.

– Ещё вернутся ли? В первый-то заход еле ноги унесли твои шпионы. Штаны ведь штопала своему Катульке! Нет, на супермена он не похож, а вот на сумасшедшего – вполне.

– Ох, Верка, ты лучше сама подумай. Ежели чего – я всегда отбрешусь. Скажут – опытная работник милиции не растерялась, установила плотное наблюдение над субъектом, могущим представлять общественную опасность, и взяла его под свой контроль. Катулька меня почему-то Таней зовёт. Наверное, для него все русские – Тани. Как для турка вот такие, как ты, – все Наташи.

– Анжела Петровна, я не позволю…

– Позволишь-позволишь! Кому поверят – тебе или мне? Так и вот.

– Тогда я скажу, что мы с тобой на пару работаем: сняли парочку форинов и загуляли на всю Россию. У меня заснято, как ты с Юсуфа бабки снимаешь… Нет, не дёргайся. Снимки у надёжной буфетчицы, там, в порту. Если я ей в назначенное время не позвоню… Там ведь непонятно – то ли ты с него еврики берёшь, то ли сама ему отдаёшь позорный нетрудовой заработок. И в газетку «Ночная жизнь». Так что, Анжела Петровна, уберите пистолет и обсудим по-хорошему, как нам дальше жить…

– Кому жить, кому не жить…

– Сеньора Вера, о чём вам толкует эта измученная перекисью водорода шлюха – позор всемирного полицейского братства? – спросил сеньор Давила и окончательно проснулся.

– Пока упорствует, – сказала Вера Игнатьевна. – Запугал он бедняжку, она аж бредит… Гипнотизёр, наверное.

Они совещались в салоне «Кадиллака», прикованные наручниками к стойке порновизора. Капитан полиции нравов сидела в развёрнутом к пленникам кресле, играясь пистолетом.

Фланелевый оборванец с негритёнком снова ушли в ночной поиск – Вера Игнатьевна давно сообразила, что странный бушменчик ловчее всего чувствует себя по ночам. В прошлый раз оба вернулись злые – то есть злился-то мистер Катулька, чьи брюки основательно пострадали, а по бушменчику не поймёшь. Минувший день прошёл в такой же, как сейчас, бесплодной женской ругани, до которой Катулька не снисходил, а кум Понсиано, к его счастью, ничего не понимал. Эротические припасы в холодильнике подходили к концу и ничего, кроме взаимного раздражения, не вызывали…

– Деньги и документы наши этот негодяй опять забрал с собой, – сказал сеньор Давила. – Чокнутый, а соображает, как ласково в вашей Сибири примут иностранца без визы и паспорта, к тому же ещё и с краденой машиной! Боже милосердный, да ведь этот катафалк никаких шансов не имел добраться сюда по таким дорогам, хотя у нас в Клаверо тоже, прямо скажем, не хайвэй…

– Да ещё с такой скоростью, – добавила учительница. – Хотя первые сутки мы фактически проспали…

– Ну-ка, по-русски! – рявкнула женщина-капитан. – Нехер шептаться по-своему!

– Не знает он по-русски! – рявкнула в ответ женщина-педагог. – Из Интерпола он, к вашему ментовскому министру дверь пинком отворяет! Тогда узнаешь, когда чукотский придётся учить!

– Врёшь ты всё… – привычно ответила Анжела Петровна, но всё же как-то нетвёрдо, словно вместе с желанным Катулькой ушли в ночь и все его любовные чары.

– Там увидим, – пригрозила Вера Игнатьевна.

– Ну, достаточно! – воскликнул сеньор Давила. – Надоело мне каждый раз перед этой сукиной дочкой унижаться! Довольно ей и над вами глумиться, сеньора Верита! Жандарм жандарма не обидит, как-нибудь разберутся тут с нами!

Кум Понсиано поднялся, и оказалось, что был он страшен – даже капли пота на лысине, отражавшие приглушённый огонь светильников-фаллосов, горели зловеще, не говоря уже о чёрных каталонских очах.

Никелированная стойка порновизора крякнула и оторвалась от пола.

Женщина-мент тоже вскочила, направив в грудь пленника своё оружие.

– Убью, нерусь!

Вера Игнатьевна, которую наручники заставили подскочить, завизжала:

– Дура! Опомнись!

Но освобождённый кум Понсиано уже бесстрашно шёл навстречу возможной гибели, вытянув вперёд лапы.

Ствол упёрся в широкую волосатую грудь.

– Мне терять нечего! – заверещала Анжела. – Я за свою любовь сдохну – и не пожалею!

Вера Игнатьевна безуспешно соображала, что же ей-то делать, и не заметила, как сеньор Давила от всей деревенской душеньки врезал озверевшей тётке промеж глаз – как врезал бы любой каталонский мужик любой каталонской бабе в подобных условиях.

Вере Игнатьевне померещился выстрел, и она сомлела.

– …Да нет, Верита, это я вашу стойку сгоряча рванул, – объяснял кум Понсиано. – Не выстрелила она, прав оказался Грязный Энрике…

– К-какой Энрике? – очумело спросила бедняжка.

– Грязный! Клинт Иствуд! Он сказал, что женщины всегда забывают снять оружие с предохранителя. Думал – киношные понты. Оказалось – правда!

– Господи! Дурачок! Она же могла тебя убить!

Вера Игнатьевна бросилась к нему на грудь и зарыдала.

– Ну всё, всё, – утешал её кабальеро. – Не хватало ещё, чтобы меня застрелила бешеная русская баба! Представляю, что сказал бы дед Балагер на поминках! Уж он бы поплясал на моих косточках… Уймись, Верита! Живой я, живой!

Не сразу сеньора Попова вспомнила о давней врагине:

– Эта… Что с ней? Да она мёртвая!

– Не мертвей того монгола на трассе. Реакции, правда, никакой. Вот если бы она не порола горячку, а выскочила наружу, включила соображаловку, тогда бы… М-да…

– Контрольный выстрел! – потребовала, раздувая ноздри, заслуженный работник просвещения и наставник юношества.

– Обойдётся, – сказал кум Понсиано, вылез из салона, обошёл осточертевший лимузин и уселся в кресло водителя.

Вера Игнатьевна не хотела оставлять Анжелу Петровну в тылу – вдруг очухается и начнёт вредить?

– Не начнёт, – сказал сеньор Давила. – Дай-ка его сюда.

Он взял пистолет, выщелкал патроны в траву возле колёс и зашвырнул оружие подальше во тьму.

– Торопиться надо, – сказала боевая сподвижница. – У нас летние ночи короткие, а бушменчик ведь и при свете кое-что может. Жалко оставлять ребёнка под тлетворным влиянием, но делать-то нечего. Куда ехать – помнишь?

– Разберёмся, – сказал кум. – Нам бы до шоссе. Там бросим наконец колымагу эту проклятую, запах этот… До смерти помнить буду… А пока по своим следам… Смотри – бензина мало, а не должно бы вообще остаться. Но мы не волшебники.

– Правильно, Паня. Мы только учимся. А с Анжелкой мы вот что сделаем… – сказала Верита, поправляя перед водительским зеркальцем изрядно помятую шляпку из английской соломки.

Но до шоссе они не добрались.