На другой день вечером Галкин был у Кобелева, который ждал к себе гостей; Ерыгин, помещица, любившая русские песни, помещица Сундукова с четырьмя дочерьми – были уже там. Первым делом Галкин прочитал Кобелеву и Ерыгину письма, полученные им от писателей.

– Это вздор! – кричал Ерыгин, – продолжайте!.. продолжайте!.. на этих господ нечего смотреть. Они себя не понимают, где же им понять благородную цель газеты?..

– А какова моя статья о воспитании? – спросил Кобелев.

– Славная! – воскликнул Ерыгин. – И так вы всё говорили о воспитании… вдруг – вор!.. Все равно как я: говорил о невежестве мужиков, вдруг – цап!.. на собак и свернул…

– Действительно, – подтвердил Галкин, – вы изложили мило!.. А что же, вы приглашали к себе нынче кого-нибудь?

– Как же! всех поголовно, – сказал Кобелев. – Я даже врага своего, Куропаткина, пригласил. Хоботову написал, что Ерыгин у меня не будет – приезжайте; Куропаткину, что вы не будете; Загвоздкину, что Ерыгин не будет… Ерыгину, что Хоботов не будет… Ерыгин не боится встречи с своим приятелем.

Наконец, гости все съехались, а именно: Хоботов, которого насильно привезла жена и который, никому не кланяясь, прямо засел в угол и принялся курить трубку, Куропаткин, который, завидев Галкина, пошел от него в сторону, да и хозяину почти не поклонился, как несправедливо обвиненный им в покраже сена… Наконец, офицеры, в числе которых был ротный и Загвоздкин, несколько избегавший дам как сочинитель неблагопристойных стихов.

Стали пить чай. Все шло тихо: переговаривались о сенокосе, о собаках – и уже после чаю зашла общая речь о газете.

– Нет, господа, я так чернить себя не дам, – вдруг закричал Хоботов.

– Тише, что с тобой? – сказала его жена, – ну, ты разве первый? Всех там коснулись… благородная цель газеты этого требует…

– Помилуйте, что вы обижаетесь? – сказал Галкин. – Я вас и не думал трогать… там икс написано…

– А позвольте узнать, – перебил Ерыгин, – кто у меня собак перестрелял в прошлом году?..

– Господа, надо говорить хладнокровно; помилуйте! – сказал ротный, – ведь этак может наш дебош далеко отозваться… Как вы думаете?

– Именно!.. Затеяли газету – такую высокую, можно сказать, вещь… и вдруг…

– Я знать ничего не хочу! – воскликнул Куропаткин. – Я завтра еду к исправнику, чтобы он донес губернатору.

– Успокойтесь! – сказал Ерыгин. – Губернатор все знает; он Галкина вызывает к себе и хочет ему позволить печатать газету… Это известие мы вчера из губернии получили…

– Пустите-ко меня! – тихонько сказал вдруг Хоботов.

– Куда? куда? Что с вами?

– Куда? – завопила жена Хоботова.

– Пустите меня! – закричал Кобелев.

Офицеры оказали всю свою храбрость. Они ловко придержали помещиков.

– Прочь газету! Что это за мода? Что за газеты такие в деревне? – крикнул Куропаткин. – Я приехал объяснить, что никто не смеет писать, что моя жена там…

– Ну, вы и объяснитесь… Но запретить газеты вы не можете; необходимость ее сознало все общество.

– А что, господа, я слышал! – сказал ротный. – Кто-то, будто бы из помещиков, вчера и ныне ездил по деревням и обирал газету.

– Это я! – сказал Куропаткин.

– И я обирал! – прибавил Хоботов. – Но я с вами говорить не хочу…

Он взял фуражку и вышел в переднюю, за ним Куропаткин. В зале слышно было, как хлопнула уличная дверь.

– Господа, – тихо сказал Галкин, – знаете ли, какая мысль пришла мне в голову?

– Какая?

– Изволите видеть… мы с вами затеяли газету, вещь неслыханную… газета идет… Все вы прекрасного мнения о газете… При всем этом мне сейчас и показалось…

– Что?

– Что мы забрали с вами в голову ужасную глупость! Поверьте – глупость! Ну, рассудите холодно: куда мы стремимся?

Все будто оцепенели…

– Куда идем с этой газетой?.. Друг друга бить и колотить? Что из всего этого выйдет? Да, что? Бед наживем!..

– Так! так! – твердили все. – Это вы заметили верно…

Все нашли, что в их головы забралась точно глупость…