В один из ненастных, осенних дней в кабинете Захара Ильича стекались один за другим вестники с печальными новостями.

– Ну, что еще там? Что скажешь, любезный? Насчет лошадей? Знаю! ты их загнал, запалил? ты был пьян?

– Ни в одном глазе, Захар Ильич!

– Я, любезный мой, обращался с вами, как с людьми, а теперь я вас раскусил! Нет! Россия еще долго будет пребывать d невежестве, ей далеко до равноправности! Я тебе доверил тройку лошадей, эта тройка потом очутилась в лесу… Где ты был! Нет! я напишу жалобу мировому посреднику, пускай тебя в волостной попотчуют! Ты что?

– Прикажете цепами молотить?

– Ну, конечно! конечно, цепами, почтенная голова! потому что если я выпишу двадцать пять машин, вы и те переломаете… так что же? Разумеется, цепами… вашими допотопными орудиями… Понимаете? Что ж стоите, чего ожидаете?

– Как быть, Захар Ильич…

– Что еще?

– Подвод никак не сыщешь; никто не едет по плохой погоде; говорят, нельзя.

– Ну, а что если эта погода продлится месяц? Я, по-вашему, целый месяц сиди без денег, а? Вот! прошу покорно: есть хлеб, есть, следовательно, капитал; но что же я сделаю с этим капиталом? он стоит себе под сараем! Вот это очень хорошо! Это показывает, что у нас в России должно сидеть у хлеба да без хлеба.

– Рабочие просят расчета, – сказал конторщик.

– Какие? за что?

– Стену клали.

– Как, уже за стену? позвать подрядчика.

– Жалованье, Захар Ильич, сделайте милость, – говорили повар, садовник и кучер, – ослобоните нас…

– Подождите же, наконец! ну, что ж я сделаю? Урожаи плохие! да вон и хлеба есть, да что же мне делать, когда его не везут в город! ведь при вас говорил староста! Вы, голубчик, – обратился барин к входившему подрядчику, усердно крестившемуся на образ, – какое спрашиваете жалованье? вы когда у меня начали класть стену?

– Третьего дня.

– Сколько вы с меня взяли?

– Полтораста целковых.

– Теперь позвольте вас спросить: разве за три дня берут где-нибудь сто пятьдесят рублей! Таких цен, любезный мой, и в Петербурге нет!

– Захар Ильич! Стену я мог даже скласть в день, – это мое дело! и вы мне должны заплатить сто пятьдесят рублей, уговор на то был! Извольте расчесть: я пятьдесят человек рабочих нанимал, им я должен заплатить!

– Во всяком случае, денег у меня теперь нет!

– Захар Ильич! – заныл снова явившийся староста.

– Что вам нужно?

– Как же прикажете с овсом-то? Он весь на рядах сопрел!

– Пусть и преет!..

– Жалко, Захар Ильич!

– Ужалели! нечего сказать. Вы меня, господа, опять ужалели! – Захар Ильич поднялся. Публика держала головы вниз.

– Можно войти? – спрашивал Захар Ильич, стоя у жениной спальни.

– Можно!

Барыня возлежала на кушетке с книгой в руках.

– Ну-с, сударыня, поздравляю вас с новостями.

– Какими это?

– Не сегодня, так завтра мы с вами останемся без куска хлеба. В имении идет бог знает что!.. да вот потрудитесь прочитать это письмо.

Письмо было от самого владельца Ямовки: «Потрудитесь выслать мне пять тысяч, – на днях я еду за границу. Надеюсь, вас это не стеснит, так как вы управляли моим имением целых три года и, вероятно, успели пожать плоды ваших трудов. Даже продайте что-нибудь незаложенное и, пожалуйста, пришлите мне деньги».

– Вот! вот вам дружба!.. он начинает требовать от меня отчета: это друзья!.. Как до денег коснется – все к черту! Нет! я вот что думаю: ехать в Москву и служить… это надежней. Нет, Россия до-олго!..

– Делай, как знаешь! мне все равно…

– Конечно, служить! Завтра же еду! я здесь убил и здоровье и состояние…

Захар Ильич прошел в свой кабинет и велел позвать целовальника.

– Федор Петрович! одолжите мне денег. Урожаи у меня, вы сами знаете, все время плохие, так что я потерпел убытку по крайней мере пять тысяч в последние два года. А чего мне стоило обзавестись хозяйством! И все это нимало не думало окупиться даже… Как продам хлеб, я вам возвращу.

– Сколько вам нужно?

– Рублей четыреста.

– Рублей полтораста я могу достать, попрошу у яблоновского приказчика, а у меня деньги все в обороте… вот луг снял, вперед дал семьсот рублей, – а когда их выручишь? Не раньше как по зиме… за клевер, рабочим, овец купил… все распущены. Полтораста рублей я вам добуду.

– Не найдете ли вы человека, который бы у меня купил, например, скот или строение какое-нибудь, экипажи… Я вам не сказывал? я хочу уезжать! нет, батюшка, жить здесь порядочному человеку нельзя… Здесь не имеют ни малейшего понятия ни о чем! Сами посудите: я плачу деньги, тружусь, – а у меня нет хлеба!

– Я вам советовал, Захар Ильич, отдавать землю внаймы, и вы без всяких хлопот курили бы себе сигару да получали бы денежки, больше, нежели вы получаете теперь, обработывая землю сами.

– Я это понял! ну, да теперь уже поздно! Я поступлю на службу, и кончено: по крайней мере я буду спокоен! Так как же вы думаете, Федор Петрович?

– Я думаю, Захар Ильич, вряд ли кто у вас купит скотину… купят, да ведь за какую цену? а экипажи и строения никто не возьмет, это подлинно вам говорю: вон теперь озимовский барин, Короченский, Юбкин, Собакин – все продают, даже землю, так и то нет покупателей! денег ни у кого нет! А вы не продадите ли свой лесок? я бы охотника нашел.

– Лес я могу продать, он не заложен.

– Только дорогонько не кладите за него.

– Ах! кстати я вспомнил… Васька! позови мне старосту! Послушай, любезный: объяви церковнослужителям и всему миру, что я не могу быть старостой церковным. Мне не до того! А вот предлагаю им вместо меня Федора Петровича… понимаешь? – Вы, Федор Петрович, согласны сколько-нибудь побыть церковным старостой?

– Отчего же? Богу потрудиться не мешает…

– Там, кажется, церковной суммы тысяча двести рублей… Я вам передам отчет, Федор Петрович. Вот еще что: так как я отсюда уеду, то оставлю вам в знак памяти все мои книги…

– Благодарю покорно, Захар Ильич.

Прошло еще два года. Барский двор давно опустел и зарос крапивой. Между тем в газетах объявлено было, что ямовское имение продается с публичного торгу и что желающие могут явиться на продажу. В числе желающих был и Федор Петрович.