По дороге неслась столбами пыль; ветер кружил солому, пух и нес к реке холсты, за которыми бежали бабы. По темному небосклону змейками скользили молнии. Слышались глухие, замирающие раскаты грома.
В саду шумели и волновались кусты сирени, бузины, яблони, с которых падали плоды. По направлению к пасеке, стоявшей на краю сада, летели с полей пчелы; к калитке с люльками за плечами бежали поденщицы, прикрываясь кафтанами. Садовник закрывал парники соломенными щитами.
Близ барского дома с хлебного амбара, под который вперегонку спешили куры, сорвало несколько притуг и отворотило угол повети. По застрехам слетались воробьи и недавно кружившиеся под небосклоном ласточки.
Удары грома слышались один за другим. Наконец, закапал крупный дождь, и вскоре хлынул страшный ливень. В воздухе, кроме сплошной водяной массы, сопровождавшейся необыкновенным шумом, ничего не было видно.
Вдруг молния, сделав несколько ослепительных зигзагов, быстро упала вниз, и вслед за тем раздался оглушительный удар грома; застонала земля, и дрогнули здания.
Сидевшие в отворенном сарае кучера сняли шапки и набожно перекрестились…
– Не обойдется без греха, – заметил один из них. Вслед за ударом хлынул проливной дождь.
– У нас случай был, – рассказывал один из кучеров, – шел по дороге мужичок с косой; а тучка небольшая зашла над самой его головой. Вдруг грянул гром, и мужик потихоньку, потихоньку, словно нагибался… и упал… Мы все это видели…
Когда на небе сквозь легкие облачка выглянуло солнце, горничная прибежала в конюшню и объявила графскому кучеру, чтобы он закладывал лошадей. Опуская в карман трубку, кучер сказал:
– Будь хоть светопреставление – ни на что не посмотрит: что бы часочек погодить? Теперь коляску испачкаем на отделку.
– Видно, обедать не останется, – сказал другой.
– Господа упрашивали его, отказался… говорит, дома есть дела… – объяснила горничная и ушла в дом.
– Какие дела? – возразил графский кучер, – никаких там делов нету; одна забава – медведь…
Лошади были поданы. На крыльце происходило прощание Карповых с графом.
– Не забывайте нас, граф, – говорили дамы, – приезжайте на Ильин день; отправимся в лес…
– Непременно, если не задержит что-нибудь. А вы, господа, – обратился граф к молодым людям, – приезжайте без всяких церемоний…
– Как жаль, граф, что вы не остались обедать…
– И дорога грязна, – сказал старик…
– Дорога почти высохла… дождь шел недолго… Коляска плавно покатилась от барского дома.
Небо было чисто, лишь кое-где неподвижно стояли белые облака. Под лучами ярко светившего солнца все вдруг ожило и встрепенулось; трава, которую с наслаждением щипали животные, листья деревьев – покрылись яркою зеленью. В воздухе запели птицы; послышалось жужжанье пчел, стремившихся в поле.
На селе, при громком пении петухов, среди выгона, бабы расстилали холсты. За околицей, в мокром кафтане, босиком, мужик вел за повод клячу, запряженную в соху, на которой звенела палица, болтаясь между сошниками. Завидев коляску, мужик издали снял шапку и свернул лошадь в сторону; граф кивнул пахарю головой.
В поле наперерыв весело распевали жаворонки. Мимо коляски потянулись хлеба; в некоторых местах колосья ржи спутались и поникли от бури. В воздухе пахнуло медовым запахом гречихи.
Душевное расположение графа не совсем гармонировало с окружающей природой; его отъезд из дома Карповых, как читатель видит, был поспешен – и причиною этого было то обстоятельство, что во время завтрака молодой Карпов с энтузиазмом заговорил о пожертвовании земли крестьянам. Таким поворотом дела граф не очень был доволен. Впрочем, к удовольствию графа, речь молодого Карпова была замята стариком, нашедшим энергическую поддержку в лице дам. Отъехав на несколько верст от дома Карповых, граф принялся рассуждать:
– Удовлетворит ли меня эта философия: «Продаждь имение и раздай нищим?» Успокоит ли она неугомонный пыл моих сомнений, мучительную жажду чего-то осмысленного, верного, ясного? Неужели последние слова науки совпадают с учением евангелия? Камердинер доложил:
– Ваше сиятельство! а громовой удар не прошел даром.
Камердинер указал на дым вдалеке. Граф привстал и посмотрел вперед.
– Кажется, недалеко от Погорелова, – сказал он.
– Да это оно и горит! – с уверенностью воскликнул граф.
– Чего доброго? вон изволите видеть ветряную мельницу? она как раз стоит против сельского старосты… и пожар-то с того конца идет…
– Так и есть, – подтвердил кучер, – смотри, как лижет… все разгорается…
– Пошел! – крикнул граф.
И четверня полетела вскок. В деревнях, среди улиц, группами стоял народ. Мужики садились верхами на лошадей.
В последней деревне, под названием «Сорочьи гнезда», подле барского дома суетился господин в соломенной шляпе и громко кричал: «Живей! живей запрягайся!»
– Mesdames! – обратился господин к дамам, стоявшим на балконе, и кивнул головой на графский экипаж, – monsieur le prince… monsieur le prince… – Дамы навели на графа бинокли.
– Проворней, – кричал господин в шляпе на пожарную команду, выдвигавшую из сарая бочки.
– Веди бурого! Стой! – шумели кучера, – хомут надели наизнанку!
– Mesdames! Семен Игнатьич! едемте!
Вскоре загремели гайки, заскрипели немазаные колеса, – и пожарная команда вместе с господами устремилась на пожар.
С горы открылось Погорелово, объятое ярким пламенем; в дыму виднелись черные шапки пепла… слышался глухой, нескончаемый шум народа, треск огня и разрушавшихся зданий… надо всем этим звучал благовест в набат.
Коляска приехала на пожар. Над некоторыми избами в дыму виднелись люди с граблями, попонами, веретьями, которыми прикрывались соломенные крыши. Близ самых изб толпились массы народа; крюками тащили бревна, ломали стропила, провозили бочки с водой; вырывавшееся из окон пламя нещадно обхватывало зеленые деревья, стоявшие у домов; в народе раздавался отчаянный крик:
– Скорей, воды! воды!..
Толпа мужиков схватила за узду лошадь, запряженную в водовозку, и тащила ее в разные стороны.
– Твоя сгорела! Не спасешь! моя занялась…
– Поворачивай! дорогу заняли! В другом месте кричали:
– Не ломай!
– Отойди! убьет!
– Цепляй за слегу!..
Из сеней, одной избы тащили мертвого мужика и, пробираясь сквозь толпу, несли его на воздух.
По направлению к выгону народ выносил свое имущество; несли бороны, сохи; кто вез сани, бабы вытаскивали гребни, ухваты, прялки; один мужик, потеряв всякое сознание, нес в поле своего кафтана осколки кирпичей. Среди убогого имущества, обняв свою дочь, голосила мать:
– Остались мы с тобой бесприютные!..