Имение Новоселова находилось верстах в пяти от Карповых, вблизи деревни Вязовки, состоявшей из двадцати крестьянских дворов. Ветхий господский дом с полуразвалившимися сараями и конюшнями стоял особняком, разделяясь от деревни глубоким оврагом, через который перекинут был мост. Около барского дома находился пруд, заиленный до того, что в жаркие дни скотина входила в него на самую средину по колени.
В полуверсте от Вязовки протекала небольшая речка с мельницей и толчеей, на которых издавна росла крапива и несколько молодых берез, наглядно знакомивших путника с распространением растений при пособии ветра, но мало говоривших в пользу владельца этих заведений.
Среди Вязовки красовался кабак с мелочной лавочкой, откуда крестьяне брали соль, деготь и другие товары, платя за них почти вдвое дороже против городского, особенно в осеннее время. Целовальник знал все статьи нового положения, на основании которых, как он уверял, производил с крестьян взыски за долги не деньгами, а натурой, и притом без всяких формальных судов, по мнению самих крестьян отнимавших только время.
На барском дворе во флигеле, состоявшем из четырех небольших комнат, помещался арендатор с семейством. Он был из дворовых и управлял когда-то имением своего барина, но с объявлением воли приписался к мещанам и стал заниматься арендой. В последнее время он пришел к убеждению, что сельским хозяйством заниматься не стоит: «Урожаи стали плохие, земли вздорожали, с рабочими никак не сообразишь. То ли дело, – рассуждал он, – состоять на коронной службе: всегда сух, тепел; накупил акций железных дорог или билетов внутреннего займа – и покуривай сигару; а там, глядь, билеты поднялись в цене или выигрыш тысяч в десять…»
Рядом с заросшим травою барским домом стояла русская изба с резным крыльцом, выстроенная на случай приезда барина; над ее крышей возвышалась скворечница, – утеха барского караульного, одинокого старика. Во внутренности избы отгорожена была отдельная комната, которую украшали картины: отец Серапион, кормящий из рук медведя, затворник Иоанн и проч.
На Ильин день, после обедни, арендатор подъехал на дрожках к своему флигелю и, увидав толпу мужиков, шедших к барскому дому, спросил:
– Куда это вы, ребята?
– Да велено сбираться к барину; должно, насчет сенокосу…
Пришедши в комнату и повесив картуз близ старинных часов с футляром до самого потолка, арендатор обратился к жене и сидевшему с ней за самоваром целовальнику:
– С праздником!
– И вас с тем же, Алексей Митрич, – проговорил целовальник, выходя из-за стола и подавая руку хозяину.
Арендатор оделил всех, не исключая и детей, возивших по полу бумажного коня, по кусочку просфоры и сел за стол.
– Что ж не в кабаке? – спросил он целовальника.
– Там есть кому без меня… жена справится. Сами знаете, не добро быть человеку едину…
Арендатор тряхнул куском сахару над чайным блюдцем.
– Зачем-то барин велел мужикам сбираться, – сказал он.
– То-то и я подошел разведать: не будет ли нашему брату какой поживы? Что-нибудь барин хочет затеять.
– Аль думаешь подделаться к нему?
– Отчего же?.. Барин россейский! он залетит опять в Питер, а нам пить, есть надо… Я прошлое лето снял у Горшковых сто десятин по три рубля, а мужикам роздал по семи, а хорошенькую по десяти…
– Ничего! – одобрительно проговорил хозяин.
– Да ведь в долг, Алексей Митрич; ждать до новины. Вон Карпухины должны мне двадцать рублей, плотник Федосей – шестьдесят, и без всяких расписок.
– Неужели ваши деньги не пропадают за мужиками? – спросила хозяйка.
– А бог-то? – возразил целовальник, – ведь у всякого человека, Марья Прокофьевна, совесть есть: ежели я с вами, будем говорить с глазу на глаз, богу помолимся и вы человек благородный, разве вы отопретесь от своих слов? Опять небойсь у вас на дворе есть какая-нибудь скотинишка… вот какое дело…
Все помолчали. Целовальник, опрокинув чашку и перекрестившись, начал:
– Вот бы вам, Алексей Митрич, подбиться к погореловскому графу… хоть бы насчет лесу… уж и статья! однова дыхнуть!.. А барин – угар! он слова не скажет… человек тоже, надо прямо говорить, благородный…
– Однако село-то его сгорело!
– Да!.. от молоньи… говорят, ударило прямо в Епихванову избу… мужики-то были на покосе… как есть все вчистую решило… Так теперь стоит один господский дом…
В это время арендатор взглянул в окно и сказал:
– Барин приехал.
– С мировым посредником, – подхватила жена, – и старшина с писарем… что-нибудь не так… Сходи, Алексей Митрич, узнай, что такое?
– Пойдемте вместе, – сказал целовальник и обратился к хозяйке, – благодарим покорно за угощение. К нам просим милости…
– Ваши гости…
Арендатор и целовальник отправились в барский дом; у крыльца стоял тарантас, несколько телег и толпился народ. Мужики рассуждали:
– Смотри, ребята: в случае чего… ежели насчет старшины, – надо выбирать кого поаккуратней… чтобы за нас умел сказать слово…
– Кого ж выбирать? – раздались голоса.
– Да на что лучше Якова Калистратова?
– Постой! не хочет ли барин отбить у нас Карнаухов Верх…
– Не шумите! – закричал сельский староста, выходя из сеней, – сейчас разверстка будет…
– Братцы вы мои! – заговорил народ… – Что-то будет!..
Послышались тяжкие вздохи, сдержанный шепот. Мужики вдруг смолкли. На крыльце появилось начальство. С минуту длилась тишина; слышно было, как по двору пищали цыплята, над которыми в вышине носился коршун.
– Ну, ребята, – объявил посредник, держа в руках бумагу, – вы должны благодарить бога, что избавились от чересполосицы: размежевание кончилось, и вам остается разверстаться с вашим барином. Так как ваш поселок стоит далеко от водопою, то Андрей Петрович решился отдать вам ту часть, которая могла бы преграждать путь к реке, то есть он уступает вам с наделом удобной и неудобной, по урочище Дубровый Лог, Парохин Верх и Живое Урочище – реку Осетр, сколько на плане значится. Сверх того, он уступает вам небольшую рощицу, которая находится в этом наделе. Что касается до ваших повинностей, то они вами уже уплачены, когда дача находилась в чересполосном владении. Я очень рад, – продолжал посредник, – что вы теперь справитесь; мне будет легче сбирать с вас подати.
Посредник обратился к барину вполголоса: «Беда с этими сборами; исправник оттого и отказался от должности».
– Само собою разумеется, – объявил он мужикам, – как люди темные, вы можете во зло употребить данные вам средства… Будьте осторожны и в случае нужды не откажитесь помочь барину.
– Что же вы молчите? – кивнув головой мужикам, подхватил старшина.
– Завсягда… с нашим удовольством, – заговорили мужики, – последним поделимся…
– За этакой надел надо благодарить своего господина, – сказал старшина, сходя с крыльца и приготовляясь произнести речь мужикам. Он стал к ним лицом, поднял руку вверх и объявил:
– Таперича вам, к примеру, надо жить степенно, чтобы все было как следует: пуще всего не надобно займаться пьянством… да насчет податей быть исправными… потому что хорошего – доводить себя до этого? И какое ежели дело насчет уборки хлеба господам, то они завсегда наши благодетели, – и беспримерно жить в аккурате! друг друга не обижать, начальства не ослушаться… соблюдать себя в обхождении обаполо благородства… в случае чего прямо ко мне, – я вас окорочу…
Старшина посмотрел на посредника, доставая из шляпы платок, чтобы утереть с своего лица катившийся пот. Посредник жестом дал ему знать, что речь его произвела впечатление. Старшина отошел в сторону.
– Кто из вас грамотные? – объявил писарь, – подходите…
– Ну, теперь ступайте домой! – сказал посредник. – Вот как господа об вас заботятся: умейте ценить и пользоваться такими благодеяниями.
Мужики, держа в руках шапки, один за другим потянулись с барского двора. Вскоре всей ватагой они очутились в кабаке, куда пришел и целовальник.
– Ну, ребята, – объявил последний, – вам теперь ничего не остается делать, как взять сороковую бочку вина…
– Ой ли? – подхватили мужики.
– Верно! потому, изволишь видеть, – выкладывая на счетах, говорил целовальник, – двадцать дворов, шестьдесят ревизских душ… так?
– Так, – согласились мужики…
– Забыл я: кто это делал добрые дела, Филарет милостивый или Иоанн многострадальный? На милость образца нет! Понимаете? Вам теперь надо гулять целую неделю… жена! откупоривай бочку…
– Погоди, Перфил Семеныч, – заговорили мужики.
– Чего там годить? входите сюда, выкатывайте…
– Ребята! брать, что ль? – спросил один мужик…
– Постой! Надо сперва разобрать…
– Да чего вы боитесь? Аль не выпьете? – продолжал целовальник, – дай-ко из соседних деревень налетят, узнают… Федюшка! Запрягай лошадь! – Ступай на завод… я вижу, дело-то не на шутку разыграется…
– Ведро, Семеныч!
– Ведро! там видно будет.
– Погоди! может, после что откроется…
– Чему открыться? – кричал целовальник, – аль вы впервой видите барина? Опять дело было при посреднике… Экие дураки! вам теперь сто молебнов надо отслужить, а не то что из пустого в порожнее перегонять…
– Семеныч! стало-быть, наша земля по самый Парохин Верх?
– Тебе сказано, по Дубровый Лог, Парохин Верх и речку Осетр…
– Так, так… – заговорили мужики…
– Ведь область али нет?
– Область!..
– А как же мы будем делить землю? по тяглам аль по душам?
– Зачем тебе делить! Без тебя все сделается… Неси вино! тащи на улицу…
– Постой! как же насчет Парохина Верха-то? Семеныч! положи-ко нам на счетах…
– Ну, будет кричать! давай два ведра. – Семеныч! и ты с нами выпей!
– Поздравляю вас… Дай господи вам богатеть…
– Кушай на доброе здоровье… А хозяюшке твоей надо купить настоечки…
– Это она потребляет… да что ж вы не зовете своих баб?
– Антон! беги за ними… да захвати ковригу хлеба… Ребята! неси вино на улицу… там просторней…
– Что ж не сказано: платить за нее аль нет?
– За вино-то, что ль?
– Толкуй еще! я вон плачу за двух, которые в люльке качаются…
– Ну, не толкитесь здесь! ступайте на улицу…
– Слава богу! мы господами не обижены… Я хотел давеча сказать: вы-то, мол, нас не забудьте, – а мы вас из нужды выручим… бывает, миром в один день справишь… аль мы не крещеные?
– Вон сорочинские завсегда уберутся с хлебом, а у него копны в поле…
– Что такое значит? отчего так? На улице раздавались песни.