1
Михаил Николаевич Тухачевский приехал в погожий день, звеневший ручьями. Над освободившимися от снега пашнями радостно заливались жаворонки. Весна пришла полная, необратимая.
Климент Ефремович и Семен Михайлович встретили командующего фронтом на станичной площади, где был развернут Особый резервный кавдивизион. Перед строем бойцов вручили Тухачевскому памятный подарок: суконный шлем-богатырку с высоким шишаком, с синей звездой. Михаил Николаевич как надел шлем вместо шапки, так и носил потом не снимая - впору пришелся.
Командующий фронтом привез новое распоряжение для Конной армии: продолжать наступление на главном направлении в сторону Новороссийска и одновременно ударить по флангу противника, оборонявшегося в районе Екатеринодара. Белые подтянули туда конный корпус князя Султан-Гирея, который остановил продвижение красной пехоты.
- У Султан-Гирея около пяти тысяч всадников, - сообщил Тухачевский. - Думаю, он намерен переправиться через Кубань в станице Усть-Лабинской. Там надежный мост. Надо помешать.
- Когда князь подойдет к Усть-Лабе? - спросил Буденный.
- Через двое суток.
- Не успеем.
- Кто у вас ближе всех к мосту? Пусть немедленно вышлет сильный отряд на лучших конях. Пусть заводных копей возьмут. Доскачут, ударят неожиданно, захватят переправу. Следом дивизия подойдет.
Буденный молчал, хмурясь. По выражению лица Климент Ефремович понял его состояние. Предложение правильное, однако самолюбие заедает. Сам не додумался сразу до такого истинно-кавалерийского маневра, соображал медленно, вот и опередил мальчишка.
- Если поторопимся, захватим, - высказал свое мнение Ворошилов, опасаясь, что Семен Михайлович начнет возражать зря, ударившись в амбицию. - Как считаешь, справится Тимошенко?
Не мог же Буденный при командующем фронтом высказать сомнение в способностях боевого начдива, своего друга-приятеля! Произнес сердито:
- Тимошенко никогда не подводил.
- А с передовым отрядом комиссара дивизии Бахтурова отправим. Он донской казак, рубака отменный, - пояснил Климент Ефремович командующему.
- Тем лучше.
- Пойду, Семен Михайлович, распоряжусь, чтобы без малейшей задержки?! Связного пошлю и еще своего ординарца для верности.
Ворошилов вышел из горницы и не возвращался потом долго. Пусть побеседуют командарм и командующий, познакомятся поближе. У Климента Ефремовича и своих забот много. Однако после обеда, когда на несколько минут остались вдвоем, Буденный прямо-таки взмолился:
- Ослобони меня! Свози его, куда захочет. В полк, в эскадрон. Пусть смотрит, только меня избавь за-ради всего святого!
- А что такое? - вроде бы не понял Климент Ефремович.
- Трудно мне с ним, на разных языках толкуем. Дюже ученый, все по науке шпарит, по этому... Клаузевицу. А я и без науки грамотеям жару всыпал!
- Зря ты на него,- посмеивался Ворошилов.- Знания не самый большой недостаток. Михаил Николаевич хоть и образованный человек, а Колчака адмирала галопом через всю Сибирь гнал.
- Куга зеленая, молоко на губах не обсохло, а советы дает.
- Ты однажды говорил, Семен Михайлович, что человек не выбирает себе родителей и начальников в армии. Кто дан, кто поставлен - тому и подчиняйся. Твои слова?
- Я и подчиняюсь.
- Со скрипом. Возраст, вежливые манеры, холеные руки тебе свет застят. Главного не хочешь видеть: дело он знает. И характер у него крепкий.
- Да уж не согнешь.
- Так чего еще тебе надо? Партия его на высокий пост выдвинула, товарищ Ленин сюда к нам направил, давай выполнять его указания со всей старательностью, а иначе пользы не будет, сам знаешь.
- Я выполняю, - ответил Буденный. - А в части все-таки ты с ним поезжай. Прошу. Я Усть-Лабой займусь, а ты - с ним...
- Ладно, - согласился Климент Ефремович. Оседланные кони ждали их у крыльца. Для Тухачевского - «гостевой» мерин: высокий, видный и очень спокойный. Не сбросит начальника, не оконфузит. Далеко на этом мерине не ускачешь, зато по станице покрасоваться в самый раз.
От площади крестом расходились четыре улицы.
- Куда? - спросил Ворошилов. - Везде наши стоят,
- Витязи на распутье? - Улыбка у Тухачевского яркая, белозубая. - Все равно. Давайте направо.
- Поднять полк по тревоге? Построить?
- Не надо. Так посмотрим, - ответил Михаил Николаевич.
А Ворошилов подумал: командующий не из верхоглядов, старается без шумихи, попроще, по-будничному, чтобы вникнуть глубже.
Медленно поехали мимо белых мазанок. С коней хорошо было видно, что делается за невысокими заборчиками, за плетнями. Во всех дворах - верховые лошади: у коновязей, в сараях. Занимались своими делами бойцы. Вот на лавке, возле стены, расположились на солнечном припеке четверо эскадронных умельцев. Шорники и сапожники. Перед ними на расстеленной попоне ременная сбруя, седла. Чинят.
На задворках, возле закопченной кузни, покуривают, ожидая очереди, кавалеристы, приведшие своих коней. Здесь тоже работа в несколько рук. Бухает по наковальне большой молот, звонко и часто вторит ему молоточек. А двое бойцов в кожаных фартуках умело, быстро меняют старые, стершиеся подковы на только что изготовленные.
Плетень следующего двора сплошь увешан смазанными частями разобранных седел, до блеска начищенными трензелями, пряжками, стременами. Прохаживаясь вдоль плетня, щурится молодой боец. Очень уж света много. Сверкает солнце, сверкают оконные стекла, сверкают надраенные металлические детали.
В конце улицы, на просторном выгоне, приготовлены специальные станки с недавно нарезанными прутьями лозы. Шеренгой - десятка полтора всадников. Перед ними на поджаром ахалтекинце донской казак в фуражке с околышем. Конь вороной, в праздничных белых носочках на черных ногах. Всадник гибкий, легкий, влитый в седло. Резко подаваясь вперед всем корпусом, показывал молодым, как владеть шашкой.
Помчался вдоль станков. Вспыхивал на солнце клинок, и каждый раз, косо срубленная точным страшным ударом, вертикально падала лоза, втыкаясь острым концом в ноздреватый осевший снег.
- Опытная рука! - одобрил Тухачевский. - Вы его знаете?
- Партийный билет недавно вручал. Помощник командира полка. На службе с четырнадцатого года.
- Профессиональный солдат. Нам очень важно будет сохранить такие кадры после войны.
- Не рано ли об этом, Михаил Николаевич? Или считаете, что Деникина разобьем и конец?
- Впереди будет много противников. Думать об этом надо уже сейчас. - Тухачевский тронул коня. - Давайте дальше, не будем мешать им.
Ворошилову показалось, что, понаблюдав за обучением рубке, командующий утратил интерес ко всему остальному. Ехал, не глядя по сторонам. Оживился немного, когда встретили несколько саней с сеном. Остановил возчиков, спросил, откуда берут, много ли там еще, кому сено принадлежит? Возчики и сами не знали, чье оно. Приметили скирды в степи и пользуются.
- А хозяина, значит, нет?
- Вроде не объявлялся.
- А если объявится?
- Пущай, - пожал плечами возчик. - Не в свой карман, для войны леквизируем.
Проводив сани взглядом, Тухачевский произнес невесело:
- Голод будет.
- Почему?
- Белые брали, мы берем... Каково крестьянам?
- Мы не трогаем бедняков, стараемся ничего не требовать у середняков. Люди сами отдают последнее.
- Я о другом. Весна, сев приближается, а на юге, в самых урожайных местах, примерно половина земли пустовать будет. По моей прикидке - больше половины. Обрабатывать некому. И не хотят много пахать - только для своей семьи... Была у нас с товарищем Орджоникидзе идея перевести некоторую часть войск, особенно кавалерию, на полумирное положение. Конная армия - Трудовая армия. Совместить временно и то и другое...
- Очень даже интересная мысль, - сказал Ворошилов. - Лошадей у нас вполне достаточно, люди по земле стосковались. Даже как отдых... Если обстановка позволит...
- Боюсь, что нет, - покачал головой Михаил Николаевич. - Мы советовались с Москвой.
- И что же?
- Продолжим этот разговор в штабе.
- Понятно, - кивнул Ворошилов.
Они были уже неподалеку от площади, когда внимание Тухачевского привлек большой бревенчатый дом, похожий на школу. Из открытых форточек валил махорочный дым, слышался разноголосый шум.
- Сюда попрошу, - посуровел командующий, сворачивая в открытые ворота. - Что здесь?
- Не имею представления, - пожал плечами Ворошилов. Подумал с тревогой: «Неужели гулянка? Среди дня, под боком у штаба... Не может такого быть!»
Распахнув дверь, первым вошел в просторную комнату. За столом и на лавках вдоль стен тесно сидели бойцы. Без оружия, многие даже без ремней. Гимнастерки, рубахи, трофейные френчи и кители.
- Что за сбор? - резко спросил Климент Ефремович, чувствуя, что от напряжения вот-вот прихлынет кровь к голове. - По какому поводу?
И сразу обмяк, расслабился, увидев шагнувшего навстречу комиссара полка - кряжистого, строгого Елизара Фомина.
- Товарищ член Реввоенсовета, провожу занятия с активистами, которые готовятся в кандидаты партии, - доложил комиссар.
Ворошилову удалось не показать своей радости, спросил ровным голосом, как о самом обычном:
- Какая тема?
- Борьба с пережитками проклятого прошлого в сознании наших бойцов.
- Какие пережитки имеются в виду? - поинтересовался Тухачевский, и все удивленно посмотрели на него. Наверно, приняли за ординарца. Чего встревает молодой чернявый в разговор старших?!
- Мы имеем в виду религию, пьянство, грубость, трусость, плохое отношение к женщинам, - объяснил Фомин, обращаясь к Ворошилову. Тот хотел представить командующего, но Тухачевский отступил к порогу, давая понять, что называть его совсем не обязательно.
- Хорошо, - сказал Климент Ефремович, - Только надымили очень. Мы ехали мимо, подумали, дом горит.
- Без курева нам невозможно, - весело отозвался кто-то. - Больно уж тема трудная, в голову не влезает.
- А между прочим, курево тоже пережиток, - сказал Ворошилов.
- Не могет быть!
- Все курят!
- Не очень, конечно, существенный, а все-таки пережиток, - с улыбкой продолжал Климент Ефремович. - Наследство проклятого прошлого. От безвыходных тягот приобщались. А здоровью махорка никак не на пользу.
- Оно, конечно...
- А вы сами-то?
- Не курил, не курю и другим не советую.
- Может, из старообрядцев?
- Мать и отец - православные. Но не люблю, не втянулся.
- Во как!
- Это что же, теперь всем бросать?
- Кто как хочет, - ответил Климент Ефремович. - Я не по службе, по дружбе отговариваю особенно молодых. Ну, до свидания, товарищи!
Вышли на улицу, на свежий воздух.
- Вы прирожденный агитатор, - засмеялся Тухачевский. - Даже тут не упустили возможность.
- Против курения я как против классового врага, - отшучивался Ворошилов. - Теперь куда мы? К артиллеристам?
- Достаточно. Я полностью согласен с мнением товарища Орджоникидзе о состоянии Первой Конной. Думаю, она вполне способна преодолеть большие трудности, которые ждут ее в недалеком будущем.
- Выход к Черному морю?
- Если бы только это, - понизил голос Тухачевский. - Белополяки, Климент Ефремович.
Они молча поднялись на крыльцо штаба, прошли в горницу. Лишь там, снимая шинель, Ворошилов спросил;
- Насколько это реально?
- Мы с Орджоникидзе получили шифрограмму от товарища Ленина. Вот, познакомьтесь.
Климент Ефремович читал медленно, стараясь понять и запомнить:
«Очень рад Вашему сообщению, что скоро ожидаете полного разгрома Деникина, но боюсь чрезмерного Вашего оптимизма.
Поляки, видимо, сделают войну с ними неизбежной. Поэтому главная задача сейчас не Кавтрудармия, а подготовка быстрейшей переброски максимума войск на Запфронт. На этой задаче сосредоточьте все усилия. Используйте пленных архиэнергично для того же».
- Вот так, - сказал Тухачевский, пряча бланк в полевую сумку. - Продолжайте наступление, бейте Султан-Гирея. Вам поручено - с вас спросим. А думать надо о новых сражениях.
- Значит, завершается один бой и начинается следующий... Ну что же, нам не привыкать. Будем готовиться, - заверил Климент Ефремович.
2
Два бронепоезда и сводный пехотный полк, наполовину состоявший из офицеров, прикрывали отход белых вдоль железной дороги. Они не только замедлили продвижение красной конницы, но и причиняли ощутимые потери. Действовали деникинцы умело - не подступиться. Пока один бронепоезд менял позицию, другой отражал натиск. Медленно откатывались белые от рубежа к рубежу, навязывая свой темп, что никак не устраивало Буденного. «Наступайте быстрей, решительней!» - требовал Семен Михайлович.
Эскадрон Миколы Башибузенко получил необычный приказ: ночью пройти незаметно во вражеский тыл, добраться до предгорий и там взорвать железнодорожный путь, пролегающий в глубокой скалистой выемке. Такой взрыв учинить, чтобы каменная стена ущелья рухнула, засыпав рельсы. В ловушке окажутся бронепоезда, эшелоны с военным имуществом.
С вечера и почти до рассвета эскадрон шел переменным аллюром по подмерзшей дороге. Минут десять - пятнадцать грели коней рысью, потом переводили на шаг. Чтобы и к сроку успеть, и коней не загнать.
Времени - в обрез. Большую казачью станицу, лежавшую на пути, Башибузенко решил не объезжать. Велел поснимать звездочки, у кого были. И буденовки тоже. Закутаться башлыками.
На окраине станицы - сторожевая застава: пожилые бородатые казаки с пулеметом. Окликнули, приказали остановиться. Выехал вперед скуластый, узкоглазый Калмыков.
Рядом - горделивый Сичкарь: под буркой видна черкеска с газырями, на ногах - мягкие козловые сапожки. Бросил небрежно:
- Из «дикой» дивизии князя Султан-Гирея. Пропустить!
- А чего в тыл правитесь?
- Маршрут выведываешь, большевистская морда!
- Извиняйте, ваше благородие! - выскочил вперед старший заставы. - Порядка не знает!
- Плетюганов ему, чтобы знал!
Казаки торопливо сняли с дороги спираль из колючей проволоки, сошли на обочину, пропустив эскадрон. Больше никто их не останавливал.
Башибузенко и Леонов ехали рядом, почти не разговаривая. Внешне вроде бы ничего не изменилось за последнее время в их отношениях, взаимную привязанность испытывали по-прежнему, но ощущался все-таки легкий холодок, едва приметное отчуждение. И виной этому была, несомненно, Ася. Микола неловкость испытывал перед комиссаром. Формально Ася числилась при дивизионной медслужбе, но почти всегда находилась вместе с мужем. Женщина бойкая - договорилась с начальством, прикрепили ее к эскадрону. Башибузенко никак не мог обойтись без своей законной. И скучал, и ревновал, если но видел несколько дней. Ее и сейчас черт понес в этот рейд. Затихла на тачанке, укрывшись буркой. Роман очень не одобрял такое поведение, такие вольности, мешавшие службе.
Опередив эскадрон, выехали они вместе с проводником из местных жителей на заросший кустами увал. Светало. Сквозь поредевшие сумерки виднелось неровное, изрезанное овражками поле. Все яснее проступали дома железнодорожной станции, очертания гор, узкий разрез ущелья, куда убегали стальные полосы и где следовало учинить завал.
- Вон там возле станции окопы, - показал рукой проводник. - А перед ущельем мостик и проволока в три ряда.
- Дрыхнут небось беляки, - зевнул Башибузенко. - На заре самый сон.
- Пулеметы у них, - предупредил проводник. - А поле воронками исковыряно. Лучше бы коней здесь оставить и по кустам пеши. Прямо к окопам выведу.
- Эх, сапоги заляпаем! - Башибузенко спрыгнул с жеребца и скомандовал: - К пешему бою слезай! Коноводам - в балку. Тачанки на увал. Черемошин с двумя «гочкисами» - на ту горушку. Прикроешь в случае чего, на себя беляка отвлечешь!
Спешенный эскадрон привычно и быстро разворачивался в цепь.
3
Стремительно вошел ординарец:
- Семен Михайлович, вас к аппарату. Говорят, из белого тыла.
- Узнай сам.
- Семен Михайлович, это наши, которых путь подорвать послали, эскадрон Башибузенко.
Буденный глянул на Ворошилова:
- Пойдем вместе.
Аппарат четко выстукивал тире и точки. Телеграфист громко читал по складам:
- Докладывает военком Леснов. Приказ выполнен, станция закупорена. Эскадрон окружен. Попытка прорваться в горы не удалась. Надежды нет!
- У аппарата Буденный. Сколько продержитесь?
- Часа полтора.
Ворошилов посмотрел на карту.
- Как помочь им?
- Никак, - отрезал Буденный. - Не успеем. Больше тридцати верст. - И снова телеграфисту: - Бейте на одном участке, где противник слабее.
- Атаковали три раза, понесли потери. Не можем поднять людей. Все. Прощайте, товарищи!
- Я тебе покажу «прощайте»! - выругался Буденный. - Это не ему... Стучи так: «Всеми силами - в одном направлении!»
- Пластуны рядом... Кончаю.
- Подожди! - шагнул к аппарату Климент Ефремович. Губы словно обескровились на побагровевшем лице. - Говорит Ворошилов... Вперед, комиссар! Веди коммунистов!
- Станция не отвечает! - вскинулся телеграфист.
- Все равно передавай!
«Веди коммунистов! Веди коммунистов! Веди коммунистов!» - отбивал телеграфный ключ.
4
По цепи пронеслось:
- Коммунисты, к комиссару! Быстрей!
Ползком, перебежками добирались они до выгоревшей изнутри конюшни, где за толстыми обугленными бревнами укрылись Леснов и раненный в голову Башибузенко. Перепуганная Ася пыталась перевязать его, но бинт выскальзывал из рук, съезжал Миколе на лоб, закрывал глаза.
- Отстань! - не выдержал он. - Поверх скобануло, само зарастет! - И, сорвав бинт, плотней надвинул на рану кубанку, придавил сверху.
Как всегда холодно-безучастно тянул самокрутку командир взвода Сичкарь. Щурился, глядя в синеву расчистившегося неба. Лишь пальцы выдавали волнение, шевелились беспокойно, поигрывая наборным ремнем, кинжалом... Рядом присел на корточки закадычный дружок Кирьяна Иван Ванькович, тоже торопливо сворачивал «козью ножку».
Роман осмотрелся; все были здесь. Пантелеймон Громкий тяжело дышал после перебежки. У Пантелеймона Тихого сочилась из носу кровь - контузило близким разрывом. Каменюкин потирал тяжелой ладонью плоскую, заросшую щетиной щеку. Сжался, втянул голову в плечи Сазонов, мало бывавший в боях. Молодые ребята Шишкин, Зозуля и Колыбанов вопросительно, с надеждой смотрели на комиссара.
- По команде поднимемся разом! - отрывисто произнес Леонов. - И не ложиться! Только вперед - другого выхода у нас нет. Шинели на проволоку! Добежим - всем спасение. Остановимся - конец!
- Зачем долгий балачка? - поморщился Калмыков. - Все видят, чего надо. Бери граната - и айда!
- Высоко пулемет-то, как докинешь снизу?! - сказал Пантелеймон Громкий, никогда не умевший промолчать. - По скале придется...
- Крылья бы тебе, - съязвил Сичкарь. - Ангельские.
- Все, товарищи. По местам! - прервал его Леонов. - Ты как, Микола, не отстанешь?
- Силенка ишшо есть, кровь не вытекла.
- Я при нем! - торопливо сказала Ася.
- Отступись, - пренебрежительно хмыкнул Башибузенко и покривился от боли, вставая.
Втроем перебежали они от конюшни ближе к ручью, залегли. Леонов приподнялся на локте. Сзади стрельба раздавалась совсем близко. Белые не спешили, понимая, что буденновцам не уйти. Давили плотным огнем. А пулемет на скале молчал. Там ждали атаки, чтобы косить бегущих прицельно, наверняка.
Справа изготовились к рывку громоздкий Каменюкин и поджарый, ловкий, хищно ощерившийся Сичкарь. Мелькнула мысль: Кирьян-то еще не в партии...
Ну, пора!
- Коммунисты! - Он не узнал свой звонкий, до предела натянутый голос. Помедлил долю секунды, оторвал от спасительной земли тело, ставшее вдруг чужим, невесомым. - Коммунисты, за мной!
И больше ничего не помнил, ничего не видел, кроме отвесной серой скалы впереди. Задыхался от нехватки воздуха, наверно, кричал что-то, а ноги сами несли его по скользкой земле, по воде.
Мелькнуло страшное, залитое кровью, с выбитым глазом лицо Камешокина, падавшего, раскинув руки, на проволоку. Нечеловеческий, в последнем напряжении, хрип:
- По мне, комиссар! По мне!
Преодолевая ужас, мгновенно понял Роман, что так надо и для него, и для Камешокина, и для всех. Прыгнул на обмякшее тело шахтера и оказался за проволокой, под скалой, где еще не было никого из своих.
Горячим секануло в плечо, и он, слабея, подумал: это конец, ему не добраться, не доцарапаться до вершины. Пулемет грохотал близко, прямо над головой. Выдергивая зубами чеку гранаты, Роман успел еще оглянуться, разом охватить все. Кривоногий Калмыков был выше других, лез, цепляясь за выступы. Пластался по крутизне, извиваясь ящерицей, гибкий Сичкарь с кинжалом в зубах. Увидел трупы внизу, Миколу Башибузенко, который исступленно рубил палашом колючую проволоку...
Он совсем не ощущал левую руку и понял, что сейчас сорвется с откоса. Последним усилием метнул гранату и, уже падая, беспомощно переворачиваясь в воздухе, заметил еще чью-то «лимонку», летевшую на пулемет: две ярких вспышки ослепили и оглушили его.
5
Прошел этот день, один из многих боевых дней в истории Первой Конной, далеко не самый трудный для красных кавалеристов. Скорее - вполне удачный. Рассеяны были остатки войск Султан-Гирея, мешавшие двигаться на Екатеринодар. Освобождено несколько станиц. Эскадрон, посланный в предгорья, во вражеский тыл, разрушил железнодорожную станцию. Отступая, беляки вынуждены были бросить там два бронепоезда, вагоны с боеприпасами.
Климент Ефремович связался наутро с командиром полка, подробно расспросил, как вышли к своим уцелевшие бойцы эскадрона, где похоронены Леснов и другие коммунисты. Позвонил Екатерине Давыдовне, чтобы в газете напечатали о героях.
Как-то раз, когда уже был занят Майкоп и военные действия почти прекратились, смущенный ординарец доложил:
- Там к вам делегация прибыла, человек сорок. Просят выйти.
- Зачем?
- Говорят, по личному и очень важному делу. Ворошилов потуже затянул ремень с кобурой револьвера.
Люди ожидали его в строю. Вычищенные лошади - ровной шеренгой. До светлого сияния надраены металлические части сбруи. Всадники словно явились на торжество: все выбриты, одежда аккуратно заправлена.
На правом фланге двое: могучий Башибузенко, голова его опластована бинтами, на фоне которых особенно выделялись черные, до ушей, усищи, и незнакомый Клименту Ефремовичу боец в косматой папахе уссурийского казака. Он смущенно улыбнулся при виде Ворошилова. Башибузепко покосился на бойца, хмыкнул недовольно. Спрыгнул с коня, шагнул к члену Реввоенсовета:
- Прибыли всем эскадроном! Которые в том бою были - все тут! - доложил он.
- Когда погиб Леснов? - уточнил Климент Ефремович.
- Так точно, когда сложил свою голову наш дорогой товарищ комиссар и наш друг Роман Леснов, - у Башибузепко голос перехватило от волнения. Однако справился, продолжал торжественно: - И погибли геройски все наши партийные коммунисты, окромя Нила Черемошина, который был в пулеметной засаде и потому уцелел, а теперь он у нас вроде бы комиссаром...
- Исполняю обязанности, - сказал Черемошин.
- И очень даже правильно их исполняет, - пояснил Башибузепко. - А прибыли мы к вам, товарищ Ворошилов, по самому важному делу. Не берут нас!
- Куда не берут?
- Порешили мы все записаться в партию заместо наших геройских товарищей, которые своими жизнями для нас путь вымостили и навечно стали нам самым главным примером... И я, и Сичкарь, и весь эскадрон. Чтобы во всем - как Роман Леснов, как Иван Калмыков, как дорогие братья Пантелеймоновы и шахтер Каменюкин.
- На смену погибшим братьям!
- Вот и мы так гутарим! - обрадовался поддержке Башибузепко, - А политотдел не берет!
- В политотделе требуют, как положено, - объяснил Черемошин. - От каждого - заявление, каждую кандидатуру рассмотреть и обсудить по отдельности. А наши хотят за всех погибших - все вместе!
Десятки глаз с надеждой смотрели на Ворошилова.
Отказать сейчас - значит обидеть бойцов в их самых лучших, самых искренних чувствах. Но и от правил тоже никуда не уйдешь?!
А, ладно!
Климент Ефремович повернулся к ординарцу:
- Вот что, Алеша, давай сюда бумагу и карандаши, сколько есть. Пусть сейчас же пишут заявления. А полковая ячейка немедленно, сегодня же разберет. Я звоню комиссару полка, чтобы собрал коммунистов. - Улыбнулся повеселевшим людям. - Все грамотные, товарищи?
- Заявление составить каждый смогет. Не зря учил нас Роман Леонов, вечная ему память, - с достоинством ответил Башибузенко.