1

Нет, он не раскаивался в том, что предложил провести заседание в помещении Лесновской районной думы. Нисколько не раскаивался, хотя волновался, как никогда раньше. Всякое бывало в жизни: нелегальные собрания, рискованные партийные поручения, аресты, допросы, - однако спокойствие не изменяло ему. Но тогда было проще, он отвечал лишь за себя. В худшем случае его провал мог отразиться на нескольких товарищах, на каком-то участке работы. А сейчас от него зависела судьба тридцати пяти руководящих работников партии, судьба Ильича. И это в то время, когда обстановка накалена до крайности, когда со дня на день могут грянуть решающие события.

Правительство чувствует угрозу, правительство настороже. В городе полно шпиков, по улицам проносятся казачьи разъезды. Опасность на каждом шагу. И все-таки Михаил Иванович считает, что поступил правильно. Вчера вечером к нему обратился Шотман, человек пунктуальный и осмотрительный, всегда добросовестно выполняющий поручения Владимира Ильича. Сказал, что Ленин подыскивает помещение для расширенного заседания Центрального Комитета вместе с представителями Петербургского окружного и городского комитетов партии и Военной организации Петроградского Совета. Будут также товарищи с фабрик, с заводов, из профсоюзов. На повестке дня важнейший вопрос - о вооруженном восстании.

Для такого совещания Лесновская дума очень удобна. Она далеко от центра, здание стоит особняком в тихом, немноголюдном месте. И полный хозяин в думе - Михаил Иванович Калинин, председатель районной управы.

Утром, еще до приема посетителей, он поговорил с Катей Алексеевой, своим секретарем. Эту милую женщину-большевичку Калинин знал по заводу «Айваз», еще там оценил ее скромность, умение работать быстро и самостоятельно. Достаточно только сказать ей, что нужно сделать, а уж она сама продумает все до мелочей, ничего не упустит.

- Значит, Катя, служащих отпустим пораньше. Особенно эсеров. Чтобы к шести никого не осталось.

- Некоторые долго засиживаются, с ними-то как?

- Убедить надо, - едва заметно усмехнулся Калинин. - Мягко, вежливо убедить.

- А потом?

- Встретишь товарищей у подъезда. Когда все придут - погуляй вокруг дома. Только оденься теплее, промозгло уж больно.

- Охрана будет?

- Евсеич с матросами.

- Он надежный, - обрадовалась Алексеева. - В какой комнате заседание?

- Можно здесь.

- В культурно-просветительном отделе лучше.

Там окна плотно занавешиваются, ни одной щелочки.

- Договорились, Катя. Проверь все сама. А сейчас... Кто у нас первый на прием?

- Землемер.

- Проси.

Тощий и длинный землемер стремительно вошел в кабинет. Развернул на столе подробный план недавно созданного Лесновского района Петрограда. Желчно заговорил о том, что до сих пор не может согласовать в городской думе границы района. На бумаге все выглядело красиво, а фактически граница разрезает частные владения, хозяева жалуются. Вот здесь, на углу, отсекли половину дома. Та часть, которая до арки, оказалась в одном районе, а за аркой - в другом.

- Неприятно это, - согласился Михаил Иванович. - Но ведь дело поправимое, надо ли так возмущаться?

- Как не возмущаться?! - всплеснул руками землемер. - Разделили формально, отрезали по живому, и виновных не сыщешь. Милости прошу, разберите эту проблему с самим городским головой господином Шрейдером.

- С гражданином Шрейдером, - поправил Михаил Иванович. - Шрейдер - эсер, он считает себя борцом за свободу и демократию, а вы его господином величаете.

- Мне безразлично, кем он себя считает, мне надо уточнить границы района.

- К первому ноября, - сказал Калинин. Землемер исчез столь же стремительно, как и

явился. Михаил Иванович едва успел сказать вслед «до свидания». Ему нравились такие увлеченные, болеющие за свое дело люди.

Вошла Катя. Закрыла за собой дверь:

- Приехал подполковник Яропольцев, просят ауди... Ну, как это? Ау...

- Аудиенции?

- Да.

«Зачем он явился именно сегодня? Перед таким ответственным заседанием? Нет, нет, с заседанием этот визит не связан. Если бы власти пронюхали, послали бы шпиков. А Яропольцев строевой офицер...»

- Прошу извинения, что не предупредил, - подполковник вошел, улыбаясь. - Незваный гость хуже татарина, но обстоятельства заставили.

- Помилуйте, всегда рад представителям доблестного воинства! - поднялся навстречу Калинин.

- Какая уж тут доблесть, в тылах. Бумаги да речи - того гляди в чиновника превратишься.

«Ты не превратишься, - окинул его взглядом Михаил Иванович. - Так и прет офицерская стать. На какую должность ни поставь, все равно за версту военного будет видно...»

Держится подполковник уверенно. Форма - с иголочки, от лучшего портного. Гимнастерка туго перехвачена портупеей. После февраля многие офицеры как-то стушевались, стараются не выделяться, не привлекать внимания. А этот словно нарочно показывает себя: вот, мол, и офицер, и дворянин - каков есть, таков есть!

- Чем обязан? - спросил Михаил Иванович.

- Неурядицы у нас. Месяц назад договорились с управой о ремонте казарм. Рабочих с завода нам прислали. Они развинтили трубы в бане, сложили их аккуратно. На втором этаже разобрали печи. И... пропали. В результате баней пользоваться невозможно, казарма не отапливается. Люди мерзнут, лазарет переполнен. Агитаторы утверждают, что повинно в этом ни более ни менее Временное правительство, а я считаю, что дело гораздо проще. Прошу повлиять на рабочих.

- У вас ведь целый полк! Столько свободных рук!

- У нас нет ни одного слесаря. Солдаты, как справедливо заметил один из ваших вождей, это вчерашние крестьяне, одетые в шинели. Кроме плуга они не знают никакой техники.

- Но есть же питерцы, мобилизованные с заводов?

- Несколько человек. И они очень заняты. Они заседают, митингуют и принимают решения, - голос подполковника звучал иронически-жестко: - Они все еще делают революцию, не могут остановиться с самой весны.

- А разве пришла пора?

- И давно, на мой взгляд. Царя сместили, свободы получено столько, что не знают, как ею распорядиться. Глотки надорвали на митингах. Пора бы за дело браться.

- Не совсем понимаю вас, подполковник. Насколько я знаю, вы сами выступали против самодержавия, полковой комитет доверяет вам.

- Не отрекаюсь. Я считал и считаю, что самодержавный строй изжил себя, стал тормозом на пути развития страны. История убрала этот тормоз.

- Народ убрал.

- Царя арестовывал не абстрактный народ, а конкретные люди.

- Народ подготовил почву. Суть в общей обстановке, а не в исполнителях.

- Возможно, возможно, - отмахнулся Яропольцев. - Это прошлое. Царя нет, преграда убрана, что еще нужно?

- Очень многое.

- Что же именно, позвольте узнать?

- Крестьянам нужна земля. Рабочим - заводы и фабрики. Всем нужен мир, всем надоело длительное бессмысленное кровопролитие.

- Есть только одна возможность закончить войну с честью и пользой: напрячь все силы и победить.

- Мы вообще против войны и готовы закончить ее сегодня же.

- Кто это «мы»?

- Большевики.

- А, четвертый список! К счастью, сие от вас не зависит. Три года инвалиды и дезертиры подбирались в тылу к власти, в то время как лучшие люди России сражались с немцами и гибли во имя будущего.

- Во имя какого будущего? - поинтересовался Калинин, поправляя очки.

- Во имя могущества страны. Жизни не жалели за это. Три года лилась кровь, и вот теперь, когда Германия задыхается в кольце союзников, когда близка победа, вы предлагаете воткнуть штыки в землю. Слава и честь России для вас - пустой звук. Но вы же политики, практичные люди, вы должны понимать, что побежденная Германия возместит нам ущерб. Страна получит огромные суммы, территорию.

- Народ устал от войны. Народ требует мира.

- Какой народ? Сотрудники вашего учреяеде-ния? Или рабочие, у которых достаточно времени для митингов и демонстраций? Не мир нужен оппозиционным партиям - популярные лозунги нужны, чтобы больше избирателей на свою сторону перетянуть. Народ победы ждет, а вы боитесь победы, потому что она укрепит нынешнее правительство. Оппозиционные партии останутся на мели.

Побывал я на митингах, специально слушал ораторов и понял: сколько партий, столько и правд. Шрейдер в городской думе одно проповедует. Церетели и Чхеидзе в Таврическом дворце - другое. Гоц, Либер, Дан и иже с ними - о своих нуждах пекутся. А для меня существуют только интересы России. И эти интересы требуют сейчас победы над врагом, чтобы возместить понесенный ущерб, чтобы народ духом окреп.

Михаил Иванович внимательно смотрел в лицо Яропольцева, заметно побелевшее от волнения. Резко выделялись на нем темные брови.

- Знаете, - негромко произнес Калинин, - я кое в чем согласен с вами. Да, не удивляйтесь, пожалуйста. Лозунг о мире сейчас действительно стал модным, им спекулируют демагоги и соглашатели. Торгуются, разменивают на медяки интересы страны ради собственной выгоды. А мы, большевики, не торгуемся. Мы с самого начала, с самого первого дня заклеймили эту войну как антинародную, империалистическую. Еще в четырнадцатом году, еще в то время, когда все партии угорели от псевдопатриотизма. Нас проклинали и печатно и устно, нас преследовали, сажали в тюрьмы. И все же мы оказались правы. Теперь наши лозунги получили признание масс. И что же - именно теперь мы должны изменить точку зрения, отбросить то, к чему шли с великими трудностями?!

- В последовательности большевикам не откажешь.

- Спасибо и на этом, - усмехнулся Михаил Иванович. - И, к слову сказать, нам с вами, сидя в креслах, легко рассуждать о войне. А каково солдатам в грязных траншеях, под проливным дождем? Голод, холод, вши. И ежеминутно смерть стережет. Любопытно знать, разделяют ли окопные солдаты ваше мнение?

- Правильно, говорить должны прежде всего те, кто испытывает тяготы войны, а не те, кто наблюдает со стороны. Но ваш упрек принять не могу. Я не скрывался от фронта, не отсиживался в тылах, хотя имел такую возможность. В Петрограде оказался только после второго ранения. И не надолго. Завтра уезжаю в действующую армию. Добился разрешения. А нового командира в полку нет, полк без хозяина. Поэтому и пришел к вам. Комитетчики выносят решения, баня разрушается, казарму топить нельзя. Прошу вас к многочисленным заботам своим присовокупить, коли возможно, и эту.

- А вы уверены, что поступаете правильно, уезжая сейчас из столицы?

- Будущее страны решается на фронте, и мое место там. России нужна победа.

- России нужна новая революция, социалистическая революция. И она будет! - сказал Калинин, - А о людях не беспокойтесь, ремонт доведем до конца. Но у меня тоже есть просьба. В районе большая тяга в Красную гвардию.

- Знаю. Наши комитетчики выделили для нее командиров взводов из унтер-офицеров. Я не препятствовал.

- Упустили такую возможность...

- Нет, зачем же. Название этого формирования странное: фиолетовая гвардия, желтая, красная. Гвардия в пальто и кепках - парадокс... Но вреда от нее нет, даже польза. Милиция не справляется с бандитизмом, вооруженный народ помогает.

- Своеобразная точка зрения, - качнул головой Калинин. - Но дело в том, что Красной гвардии в районе не хватает винтовок.

- У вас их почти сто штук.

- И это известно?

- Я человек военный, не люблю неожиданностей.

- Уточняю: у нас восемьдесят четыре винтовки, этого мало. Людей значительно больше. Еще хотя бы сотню винтовок...

- Не имею возможности.

- Сложили свои полномочия? Или другие соображения?

- Для поддержания порядка в районе оружия у вас достаточно. А зачем еще? Я не знаю, против кого будут направлены эти винтовки. Против немцев? Но немцы далеко. Против законного правительства и войск, защищающих оное?

- Мы не скрываем, для чего нам оружие, - улыбнулся Калинин. - Революция не кончилась, нам еще бороться надо, чтобы установить рабоче-крестьянскую власть. А как же иначе?

- Достаточно русской крови льется на фронте, я не хочу содействовать тому, чтобы она лилась и в тылу.

- Думаю, оружие выделит нам полковой комитет.

- Вполне возможно. Но моя совесть будет чиста.

Он кивнул и надел фуражку. Проводив его взглядом до двери, Михаил Иванович сделал запись в памятной тетрадке.

Разговор интересный. Таких, как этот подполковник, среди офицеров немало. Нужно знать, о чем они думают, на что рассчитывают...

Бесшумно вошла Катя Алексеева, спросила, все ли в порядке. Он сказал ей:

- Свяжись с Потаповым, пусть завтра отправит в полк рабочих. Казарму и баню надо привести в порядок. Кто еще у нас? - Калинин посмотрел на часы. Катя перехватила его взгляд, заторопилась.

- Солдатка насчет пенсии. Церковный сторож. Мелкие дела, можно по отделам отправить.

- Нет, люди ждали...

Часа через полтора, поговорив с последним посетителем, Калинин попросил Катю никого не впускать к нему в кабинет. Открыл форточку. С улицы потянуло сыростью. Ветер гнал низкие облака, посвистывал в голых ветвях, срывал последние листья и бросал их в грязные лужи.

Редкие прохожие шли торопливо, подняв воротники. Вдали появилась из-за угла группа военных. Юнкера. И у них воротники шинелей подняты, винтовки закинуты за спины. В центре группы, понурившись, шагал какой-то человек без шапки, в долгополом пальто. Михаил Иванович поправил очки, всмотрелся. Нет, не знакомый.

Навстречу юнкерам катила пролетка. Офицер поднял руку. Юнкер схватил лошадь под уздцы. Короткий разговор, угрожающий жест - из пролетки вылез господин в шляпе. Он возмущался, но на него не обращали внимания.

Юнкера затолкали под черный навес пролетки арестованного, двое сели вместе с ним. Офицер устроился рядом с извозчиком.

Тревога вновь захлестнула Михаила Ивановича. По этой мокрой разбитой мостовой придут сегодня руководители партии. Как уберечь их от случайностей? Можно вызвать красногвардейцев, целый отряд. Но не вышло бы хуже. Это привлечет внимание посторонних. А сил у Керенского достаточно, чтобы справиться не с одним отрядом...

Лучше уж надеяться на осторожность, на строгую конспирацию.

Вопрос сегодня такой, что наверняка вспыхнет на заседании дискуссия. А готов ли он к ней, нет ли у него сомнений и колебаний?

Еще можно подумать, взвесить. Главное ему ясно. Он полностью согласен с Владимиром Ильичем, кото­рый требует быстрейшей подготовки вооруженного восстания. Ждать больше действительно нельзя. Да и чего ждать? Пока противник окрепнет? Об этом он говорил еще пятого октября, на заседании Петербург­ского комитета партии. Вопрос стоит так, что сейчас мы идем к захвату власти. Мирным путем мы ее не возьмем. Нам сейчас трудно учесть, сможем ли мы завтра выступить, но для успешной борьбы нельзя терять время. Надо только найти момент для страте­гического нападения.

А через несколько дней обстановка еще более про­яснилась: Владимир Ильич Ленин, нелегально вер­нувшийся в Петроград, провел заседание Централь­ного Комитета, где было решено начать вооруженное восстание в ближайшее время.

Вчера вечером Петербургский комитет снова соб­рался, чтобы обсудить ленинскую резолюцию о вос­стании. Выступая там, Калинин назвал это решение одним из лучших. Прямо так и сказал: это одна из лучших резолюций, которые когда-либо ЦК выносил. Она призывает организацию к политическому дейст­вию. Мы практически уперлись, подошли к вооруженному восстанию.

Тут ему все понятно, это решение он будет от­стаивать и нынче, если найдутся несогласные или просто колеблющиеся. Но разговор, вероятно, пойдет не столько об этом, сколько о конкретной готовности к вооруженным действиям. Владимир Ильич всегда особенно интересуется положением на местах. Ему не нужны общие фразы. ему подавай факты и цифры.

Ну что же, Калинину есть о чем сообщить Центральному Комитету. Прежде всего Трубочный завод, где он числится в инструментальной мастерской токарем по металлу. На этот крупнейший завод, где больше двадцати тысяч рабочих, его направила партия. За последние месяцы большевистская организация завода окрепла. Настроение боевое, люди готовы выступить с оружием. Вот самые свежие новости. Три дня назад переизбирали завком. Голосование было тайное, по партийным спискам. Результаты примечательные. Из пятнадцати тысяч человек, участвовавших в выборах, без малого десять тысяч отдали голоса большевикам. За эсеров - около трех тысяч. А меньшевики вовсе сошли на нет.

Большевистская фракция располагает теперь в завкоме подавляющим большинством голосов и пользуется доверием рабочих. На трудовой люд Трубочного завода партия может рассчитывать.

В Лесновском районе, где он возглавляет управу, положение сложнее. До недавних пор здесь была дачная местность, промышленных предприятий мало. Ко всему прочему Лесновский район - ближайшая к Финляндии часть Петрограда. А в Финляндии расположены крупные гарнизоны, власть над которыми держат соглашательские комитеты, не раз заявлявшие о своей верности Временному правительству. Даже угрожающие резолюции оттуда в район поступали: будете, мол, бунтовать - задушим. Пришлось лесновским большевикам связываться непосредственно с солдатскими массами, обходя комитеты. Самых надежных товарищей туда посылали. Теперь многие солдаты готовы идти с большевиками. В некоторых частях даже комитеты переизбрали. Подполковник-то Яропольцев не к своему командованию обратился, не в городскую думу, а в Лесновскую управу пришел, к большевику. Как ни крути, а факт показательный.

Красногвардейский отряд в районе растет. Задержка за оружием, но оно дня через два или три будет - об этом надо договориться с солдатами.

Два участка работы доверены Калинину, и сегодня он может доложить Центральному Комитету, что партийные организации Трубочного завода и Лесновского района готовы выполнить резолюцию о вооруженном восстании.

 

2

Возле забора, незаметные на его фоне, стояли трое. Ближе к перекрестку - невозмутимый молчаливый Эйно Рахья. Невдалеке, сунув руки в карманы пальто, - Владимир Ильич Ленин. На шаг дальше - встревоженный Александр Васильевич Шотман. Он то и дело поглядывал в темную глубину переулка, из которого они вышли, - не следит ли кто-нибудь?

Сквозь туманную промозглую мглу проступали очертания высокого деревянного дома - Лесновской управы. Можно было разглядеть балкон па втором этаже, нависший над дверью, башню-надстройку с шатровой крышей, венчавшую это своеобразное здание. Окна были темны, дом казался пустым. Глухую осеннюю тишину нарушал только лай собак, да извозчик проехал по дороге, лениво понукая свою кормилицу.

На улице появлялись небольшие группы людей. Дверь управы бесшумно распахивалась и сразу же закрывалась. По фигурам, по походке Владимир Ильич узнавал товарищей. Вот быстрый, стремительный Свердлов. Высокий, прямой Дзержинский рядом с Урицким. Неторопливо прошел Сталин. Потом Каменев и Зиновьев под одним зонтиком. Следом - Бубнов.

- Двадцать шестой, двадцать седьмой, - негромко считал Эйно Рахья.

- Почти все, - сказал Ленин. - Пора и нам.

- Нет, - ответил Шотман. - Мы последние. Убедимся, что никто не притащил за собой «хвост».

Они постояли еще несколько минут. Наконец Рахья решительно направился к дому.

Из-под навеса вышла женщина, закутанная в платок.

- Катя, это мы, - тихо сказал Рахья.

- Пожалуйста.

Во тьме тускло блеснул граненый штык, а над ним - золотые буквы на бескозырке.

Открылась дверь в глубине коридора, хлынул свет, показавшийся очень ярким. В гардеробе горела керосиновая лампа. Навстречу Ленину, протянув руку, шел Калинин.

- Холодно, Владимир Ильич, не простыли?

- Наипрекрасная погода для конспирации, - ответил Ленин, снимая пальто. - Э, нет, батенька, я сам, сам... Погода будто по заказу для нас, но вот эти милые люди, - кивнул он на спутников, - без малого час продержали меня на улице.

- Так надо, - спокойно сказал Рахья.

- У нас тепло, Владимир Ильич. И горячий чай сейчас будет.

- Не откажусь... Товарищ Катя, - повернулся Ленин к женщине. - У меня небольшой конфуз, ветром сорвало кепку и парик. Если можно, посушите, пожалуйста.

- Конечно, конечно, и высушу, и почищу, не беспокойтесь, А пальто я в кабинет отнесу, где все. На случай, если нагрянут непрошеные. Гардероб-то пуст.

- Ну что же...

Владимир Ильич мельком глянул в зеркало. Прислушался к голосам, доносившимся откуда-то сверху. Вопросительно посмотрел на Калинина.

- Вот сюда, - показал Михаил Иванович.

 

3

По стеклу царапала ветка дерева, росшего за окном. Еще днем, осматривая комнату культурно-просветительного отдела, Калинин обратил на это внимание, но особого значения не придал. Звук был слабенький, еле слышный. А к вечеру ветер окреп, налетал порывами: ветка то скребла, то начинала постукивать по стеклу, и звук этот вселял беспокойство, напоминая об опасности.

Собравшиеся быстро привыкли к постукиванию и скрипу, перестали обращать на них внимание, только Михаил Иванович с досадой поглядывал на окно и ругал себя за непредусмотрительность. Уж хоть бы ветер утих, черт бы его побрал!

А Ленину, похоже, нравились эти звуки. Вот он сделал долгую паузу, послушал и заговорил снова, чуть подавшись вперед, сдержанно жестикулируя:

- Массы дали доверие большевикам и требуют от них не слов, а дел, решительной политики и в борьбе с войной и в борьбе с разрухой. Если в основу положить политический анализ революции, то совершенно ясным станет, что даже анархические выступления теперь подтверждают это...

От резкого выдоха качнулось пламя керосиновой лампы, заколебались на стенах тени. Света недоставало на всю комнату. Владимир Ильич осторожно передвинул лампу подальше от себя.

- В Европе, товарищи, революция еще труднее, чем у нас, но если в такой стране, как Германия, дело дошло до восстания во флоте, то это доказывает, что и там дело уже очень далеко зашло. Положение международное дает нам ряд объективных данных, что, выступая теперь, мы будем иметь на своей стороне всю пролетарскую Европу...

Михаил Иванович услышал на первом этаже чьи-то шаги. Глянул на часы-ходики: понятно, сменились с поста моряки. Как время-то мчится! Владимир Ильич говорит уже почти два часа. Заметно, что устал.

- Буржуазия, товарищи, хочет сдать Питер. От этого мы можем спасти, только взяв Петроград в свои руки. Ясен вывод, что на очереди то вооруженное восстание, о котором говорится в резолюции ЦК...

Дробно и четко, как пулеметная очередь, простучала по стеклу ветка. Ленин покосился на окно, кивнул одобрительно, повысил голос:

- Что касается практических выводов из резолюции, то их удобнее сделать после заслушания докладов представителей центров. - Владимир Ильич обвел взглядом сосредоточенные лица товарищей. Заключил: - Из политического анализа классовой борьбы и в России и в Европе вытекает необходимость самой решительной, самой активной политики, которая может быть только вооруженным восстанием!..

Едва смолк быстрый, напористый голос Ленина, сразу заговорил председательствующий - Яков Михайлович Свердлов. Старался потише, но слишком мала была комната для его мощного баса. На площади, на большом митинге - там Якову Михайловичу в самый раз. Калинин даже удивлялся несоответствию: в слабом на вид теле заключена огромная энергия и этакий вот голосище.

Свердлов сказал, что тоже хочет изложить свое мнение. Михаил Иванович понял: это правильный ход. Свердлову надо выступить именно сейчас, сразу после Владимира Ильича. Ведь Ленин стратег, он способен лучше других проанализировать политическую обстановку, сделать выводы, наметить путь борьбы. А Свердлов держит в голове тысячи фамилий, цифр, фактов, он может подтвердить жизненными примерами все то, о чем говорил Ильич.

Да, Свердлов так и начал - с положения на местах. Партия стремительно растет, в ней уже около четырехсот тысяч человек, усилилось ее влияние в Советах, в армии и на флоте. В Питере сила наша, нужно только сохранить инициативу и выступить первыми. В Москве выясняется возможность вооруженного восстания, массы московских рабочих требуют действия.

- Неужели везде дела так хороши? - спросил Шотман, воспользовавшись паузой.

- Нет, - повернулся к нему Свердлов. - Еще много трудностей. Контрреволюция проводит мобилизацию своих сил, особенно в Донецком районе, в районе Западного и Северного фронтов. Это очень опасно. Есть у нас слабые стороны и в подготовке самого восстания, но из этого следует только одно: нужно предпринять более энергичную работу.

А Шотман все о своем. Восстание, мол, еще технически не подготовлено, нужна хотя бы неделя... Ну, не сегодня же оно начнется. А вот, пожалуй, чрезмерная осторожность у Шотмана: буржуазия, дескать, имеет много сил, у нее войска, как мы будем бороться с войсками? А дальше что? Если и захватим власть, то какими силами сможем ее удержать?

- Дело не в вооруженных силах, дело не идет о борьбе с войском, но о борьбе одной части войска с другой, - Ленин отодвинул стул, быстро прошелся по комнате. - Силы на стороне буржуазии невелики. Факты доказывают, что мы имеем перевес над неприятелем. Так скажите мне, почему ЦК не может начать? Это не вытекает из всех данных. Чтобы отбросить резолюцию ЦК, надо доказать, что разрухи нет, что международное положение не приводит к осложнениям... - Ленин ушел в дальний угол комнаты, и Михаил Иванович не расслышал нескольких слов. Зато последующие фразы прозвучали отчетливо:

- Объективные условия доказывают, что крестьянство нужно вести; за пролетариатом оно пойдет. Боятся того, что мы не удержим власть, но у нас именно теперь особенные шансы удержать власть. И я хочу пожелать, чтобы дебаты велись в плоскости обсуждения резолюции по существу.

- Слово товарищу Дзержинскому, - объявил председатель.

Феликс Эдмундович полностью поддерживает резолюцию. Восстание назрело. Пора.

- Товарищ Калинин, вы? - спросил Свердлов. Еще слушая Ленина, Михаил Иванович решил, что говорить много не будет. Зачем? Владимир Ильич ясно обрисовал узловые моменты, повторять нет смысла. Только свое мнение по главному пункту:

- Резолюция, товарищи, не значит, что завтра выступать, но она переводит вопрос из политики в стратегию и призывает к определенному действию... Не нужно сходить на путь парламентской борьбы, это было бы неправильно. Ждать, пока нападут, тоже не следует, ибо сам факт наступления дает шансы победе.

- Да, да, именно из политики в стратегию, именно так, - кивнул Владимир Ильич.

Председатель назвал следующего оратора. Потом еще. Один за другим говорили Крыленко, Рахья, Скрыпник, Сталин, Лацис, Бубнов. Все высказывались за ленинскую резолюцию. Даже Троцкий не выступил против. Тихим голосом, морщась, словно от какой-то боли, он лишь посоветовал отложить восстание до Второго съезда Советов.

Поводы для оттяжки восстания можно находить бесконечно. Михаил Иванович настороженно поглядывал на вставшего Зиновьева, возле которого сидел Каменев. Ну конечно, этот дуэт опять возражает против решительных действий. Доводы их известны: резолюция о вооруженном восстании неосуществима и фактически она уже провалилась. Не нужны заговоры против власти, нужно давить на Временное правительство и добиваться того, что нам необходимо. Какое может быть восстание, если хлеба в Питере на один день? Надо ждать, пока соберется Учредительное собрание и решит вопрос с продовольствием. И вообще лучше занять оборонительно-выжидательные позиции.

Резкий стук заставил Зиновьева вздрогнуть. Он испуганно повернулся к окну, двинул рукой, будто отталкивая что-то:

- Безобразие... Нельзя ли убрать это? Михаил Иванович пожал плечами: как уберешь?

Не лезть же среди ночи с пилой по мокрым тонким веткам. И окно открыть опасно: мало ли кто может оказаться в этот час на улице?..

- Не волнуйтесь, - успокоил Зиновьева председатель. - Это всего лишь ветер.

И опять, в который уж раз, поднялся Владимир Ильич:

- Если бы все резолюции так проваливались, то лучшего желать нельзя было бы... Если говорить, что восстание назрело, то говорить о заговорах не приходится. Если политически восстание неизбежно, то нужно относиться к восстанию, как к искусству. А политически оно уже назрело. Именно потому, что хлеба только на день, мы не можем ждать Учредительного собрания. Предлагаю резолюцию подтвердить, к подготовке решительно готовиться и предоставить ЦК и Совету решить - когда.

- Слово товарищу Володарскому.

У этого голосище под стать Свердлову. К тому же разгорячился человек, возражая Зиновьеву.

Вроде бы и ветка перестала постукивать, царапать стекло. Пожалуй, пушка сейчас громыхнет за стеной, и то не услышишь.

Осторожно, стараясь не помешать оратору, вошла в комнату Катя Алексеева. На ногах сапоги, голова и плечи покрыты отсыревшим платком, щеки румяные. Наклонилась к Михаилу Ивановичу:

- Очень громкий товарищ.

Володарский умолк. Все смотрели на женщину.

- В чем дело? - спросил Свердлов.

- Ничего особенного, - смутилась она. - У товарища голос такой... Потише бы надо.

- На улице слышно?

- Очень даже...

- Спасибо, мы учтем.

Михаил Иванович обратился к Ленину:

- Я выйду посмотрю...

Эйно Рахья взглянул на него вопросительно: не требуется ли помощь? Калинин отрицательно помахал ладонью.

- Что, Катя, какие-нибудь подозрения? - обратился он к ней в коридоре.

- Все спокойно. Матросы серьезные, понимающие. Евсеич в дежурной комнате.

- Ноги-то не промокли?

- Нет, я по сухому стараюсь. Ну побегу, пока глаза от тьмы не отвыкли.

Михаил Иванович спустился по лестнице. Дверь в дежурку была приоткрыта. На звук шагов выглянул Евсеич. Широкое, исклеванное оспой лицо его расплылось в улыбке:

- Вы, Михаил Иванович? Что, конец скоро?

- К этому идет. А ты кожанку почему не снимаешь?

- На улице то и дело. Посты, безусловно, проверяю.

Евсеев из тех людей, о которых говорят: ладно скроен и крепко сшит. По давней морской привычке ноги ставит широко, ходит чуть-чуть враскачку, будто под ним не твердая земля, а шаткая палуба. Лет пятнадцать назад, совсем еще молодым матросом, прошел Евсеев на крейсере I ранга «Баян» из Европы на Дальний Восток, в Порт-Артур. Воевал с японцами, попал в плен после гибели Тихоокеанской эскадры. Там окончательно разобрался, что к чему, и, по его собственному выражению, раз и навсегда выбрал свой курс.

Все в нем основательное, добротное, прочное. Брюки заправлены в яловые сапоги, кожанка, стянутая в поясе широким ремнем, достает почти до колен. Кепка тоже кожаная, с пуговицей на макушке.

Выглядит Иван Евсеевич Евсеев старше своего возраста. И оспинки старят его, и седина, и многочисленные морщины. Посмотришь - добродетельный папаша, отец семейства. А у пего и семьи нет, не успел завести: то подпольная работа, то тюрьма, то эмиграция и снова подполье.

- Не тревожьтесь, Михаил Иванович, - сказал он. - У нас здесь полный морской порядок.

- Надеюсь, - Калинин повернулся к молодому, коротко остриженному матросу, сидевшему возле лампы. - Что, товарищ, очень холодно в карауле? Озяб?

Матрос быстро поднялся со стула. Был оп настолько высок, что даже голову держал в наклон, будто боялся задеть потолок. Привык так, наверно, где-то в своей низкой деревенской избе.

- Нет, ничего, - торопливо ответил он. - Мы ведь попеременке...

- Да ты сиди, сиди. Как зовут-то?

- Федя... Федор Демидочкин.

- Скажи-ка мне, Федор, что у вас на «Авроре» насчет Керенского и его министров думают?

- Под зад! - ответил матрос. И добавил для ясности: - Под зад коленом!

- А на Франко-Русском заводе как о Временном правительстве говорят? - спросил Калинин Евсеева.

- Что о нем говорить, если оно само себя временным окрестило? Распоряжений ждем.

- Настроение, значит, боевое?

- Безусловно, Михаил Иванович. Доложите об этом,если понадобится.

- Спасибо, - улыбнулся Калинин. - Ну, пойду я. Ждать теперь мало осталось. Рассвет не за горами уже...

Открыв дверь в комнату, Михаил Иванович услышал голос Ленина и сразу понял: Владимир Ильич отбивает очередной выпад Зиновьева и Каменева.

Сколько же энергии и времени требуют эти двое!

- Предлагаю резолюцию, - Ленин поднес к глазам мелко исписанный лист. - Собрание вполне приветствует и всецело поддерживает резолюцию ЦК, призывает все организации и всех рабочих и солдат к всесторонней и усиленнейшей подготовке вооруженного восстания, к поддержке создаваемого для этого Центральным Комитетом центра и выражает полную уверенность, что ЦК и Совет своевременно укажут благоприятный момент и целесообразные способы наступления.

Ленин сложил лист и отошел от стола. Выждав несколько секунд, встал Свердлов.

- Будем голосовать, товарищи. Кто за эту резолюцию, прошу поднять руки... Так, очень приятно. Кто против? Так, двое. Кто воздержался? Четыре человека... Ну что же, товарищи: резолюция о вооруженном восстании принята подавляющим большинством голосов!

 

4

В этот вечер Мстислав Захарович Яропольцев вернулся домой поздно. Сбросил на руки горничной шинель, положил на подзеркальник фуражку, перчатки и сразу прошел к жене. Галина Георгиевна сидела в гостиной возле круглого столика и костяным ножом разрезала страницы книги. Увидев мужа, стремительно поднялась навстречу. Ему нравилась эта девичья порывистость, до сей поры сохранившаяся в ней.

Мстислав Захарович считал, что с женитьбой ему повезло. Многие удивлялись, когда он, богатый землевладелец, столичный аристократ, потомственный офицер, остановил выбор не на барышне своего круга, а повел под венец худенькую смуглянку - дочь мелкопоместного дворянина Тамбовской губернии, которая не могла похвастаться большим приданым или знатностью рода. Не прибавила ему Галина Георгиевна ни земли, ни денег, зато женой и хозяйкой стала отменной. Родила двух сыновей. Яропольцев не знал при ней семейных забот, не вникал в расходы: управление всеми имениями жена постепенно взяла в свои руки, причем вела дело решительно и практично.

Переодевшись, Мстислав Захарович вышел в столовую. Галина Георгиевна кивком отпустила слугу. Сказала:

- Нынче последний вечер. Ему почудился упрек.

- Извини, не мог раньше. Ты расстроена этим?

- По сравнению с твоим отъездом... Нет, нет, я нисколько не волнуюсь. Ведь я жена мужественного офицера, - постаралась улыбнуться она. - Чем ты занимался весь этот длинный день и не менее длинный вечер?

- Развязывал последние узелки. И две любопытные встречи. Был у председателя районной управы. Некто Калинин. Вполне интеллигентный человек, в очках и с бородкой. И при всем том, представь себе, большевик.

- Я не очень разбираюсь в партиях. Меньшевики, эсеры, кадеты, большевики... Кто хуже?

- Большевики требуют наиболее радикальных перемен. Мне кажется, председатель управы твердо знает, чего хочет. Этим сейчас могут похвастаться далеко не все политические деятели. Взять хотя бы того же Никитина. С ним даже спорить бесполезно. Калиф на час. Мотылек.

- Никитин? Уж не министр ли внутренних дел?

- Он самый. Прислал автомобиль за мной. Потребовал информацию о состоянии полка. Степень надежности его интересует. Доложил все, как есть. Воевать солдаты не желают, дисциплина падает. Много смутьянов. Не полк, а пороховая бочка, сдетонирует при первом же потрясении. В таких условиях полк лучше расформировать, личный состав небольшими группами распределить по другим частям. И знаешь, что ответил Никитин?

- Посоветовал тебе остаться и навести порядок?

- Он сказал, что расформировывать полк опасно. Это и будет тем толчком, который вызовет бунт. А если и удастся расформировать - куда отправить людей? В других полках не лучше. Положение в столичном гарнизоне будет обсуждаться на одном из ближайших заседаний правительства. Так он заявил, но все это вяло, без веры в завтрашний день.

- Одной беседы с большевиком для тебя оказалось достаточно...

- Не шути, пожалуйста, я говорю о том различии, которое бросается в глаза.

- Так кто же тебе нужен? Кто нам нужен? - поправилась она.

- России требуется крепкое умное правительство, способное довести до конца эту войну и получить с немцев все, что нам причитается. Требуется правительство, которое сразу после войны без болтовни и демагогии быстро разовьет промышленность и сельское хозяйство. У нас есть такие ресурсы, что за несколько лет можем стать самой богатой страной мира. Вот такое правительство нам нужно. А из кого оно будет состоять, мне, в конечном счете, все равно.

- Так ли, милый? - качнула головой Галина Георгиевна. - А если у нас отберут поместья, землю?

- Никто не осмелится сделать это.

- Боюсь, что ты заблуждаешься. Прошу тебя выслушать одного человека. Это сын Голоперова - старосты из той деревни, которая рядом со Смоленским имением.

Галина Георгиевна взяла колокольчик. В дверях вырос слуга.

- Того, который из деревни...

Почти тотчас раздался звучный, браво-казенный голос:

- Дозвольте, ваше высокоблагородие?

Мужчина лет двадцати пяти в солдатской гимнастерке и черных суконных шароварах остановился посреди комнаты, щелкнул каблуками.

- Здравия желаю!

- Здравствуй. Ты Голоперов?

- Так точно! От Василь Васильича, от своего отца прибыл к вам с донесением.

- Почему не в армии?

- Отпущен на выздоровление, ваше высокоблагородие. Два года с немцем в прятки играл, два Георгия имею. А в прошлую осень достал меня австрияк палашом. Голову скобанул и вот тут, - показал Голоперов шрам, косо падавший по левой щеке к подбородку. Глубокий, сизо-малиновый, он выглядел совсем свежим.

Мстислав Захарович почувствовал: Голоперову не нравится, что его пристально разглядывают, не привык еще, наверно, к своему уродству.

- Унтер-офицер? - спросил Яропольцев. - По выправке вижу.

- Так точно, ваше высокоблагородие! В гусарах служил. А теперь обратно не берут. Шрам не помеха, хромаю я. Вместе с лошадью австрияк меня повалил. В ноге жила какая-то насовсем хрястнула.

- Попятно. Говори, с чем прибыл?

- Не порадую, ваше высокоблагородие. Имение ваше стоит, дом и пристройки целы, а имущество растащили. Бабы стекла выбили, двери с петель сняли и подчистую все добро унесли.

- Зеркала... Там замечательные зеркала были, - вздохнула Галина Георгиевна. - С екатерининских времен собирали. Из Венеции привозили, из Франции... Им цены нет.

Да, конечно, зеркала там были особенные. Мстиславу Захаровичу отчетливо представилась картина разгрома: пустые проемы высоких сводчатых окон, затоптанный паркет, осколки разбитой посуды...

- А староста что же? - спросил Яропольцев.

- Говорил им отец, и кричал, и грозился...

- Не послушались?

- Без внимания. Будто и нет старосты. '

- А власть? Местные власти где были?

- Какая она теперь власть, ваше высокоблагородие? До бога далеко, царя, извиняюсь, скинули. Нет хозяина. Приезжал, верно, какой-то чин из уезда, поговорил, поувещевал, чтобы имущество назад несли, а бабы и не чешутся. Что им слова?! В нашей волости еще тихо, а в других красного петуха по усадьбам пускают. Домов, дурачье, не жалеют. Озверел парод за войну, ваше высокоблагородие. Ему теперь губерния не указ, а местная власть вовсе - одно тьфу! Строгости нет и порядка нет!

- Мысли у тебя правильные, братец. Без строгости, без законов жить нельзя. Посему надлежит нам скорее разбить германца, закончить войну и взяться за внутренние дела.

- Беспременно, ваше высокоблагородие, - подтвердил Голоперов.

- Ты когда обратно в деревню?

Услышав этот вопрос, унтер вытянулся в струнку.

- Ваше высокоблагородие, дозвольте... Дед мой с вашим дедом на турков ходил. Отец мой у вашего батюшки двенадцать годов в денщиках состоял, по всему Туркестану вместе... А теперь мне наказ дал: поклонись, грит, барину в ноги, чтобы оставил при своем благородии. Он просит, и сам я об этом же прошу! Голоперов явно готов был броситься на колени, но Мстислав Захарович жестом остановил его:

- Вот как... Если ты, братец, рассчитываешь на теплое тыловое местечко, то зря. Завтра еду в действующую армию, на передовую линию.

- А что передовая, ваше высокоблагородие?! Двум смертям не бывать, одной не миновать! При деле буду. Отвык от деревни, тоскливо мне там. И уж раз сподобил господь всей семьей вам служить, то вы меня не обидьте! А я верой-правдой...

 

5

Расширенное заседание ЦК затянулось почти до рассвета. Начали расходиться лишь после того, как был создан Военно-революционный центр по руководству восстанием.

Первым, в сопровождении Шотмана и Рахьи, ушел Ленин. За ними, в некотором отдалении, шагал Дзержинский с тремя товарищами. Феликс Эдмундович хотел самолично убедиться, что возле управы нет засады и Владимиру Ильичу ничто не угрожает. Утренние улицы были пустынны. Тускло блестели мокрые тротуары. Ни казаков, ни юнкерских патрулей - все спали.

Катя Алексеева задержалась в управе, чтобы убрать и проветрить комнаты до прихода сотрудников. Никаких следов ночного заседания не должно остаться. А как здесь накурили-то за десять часов! Занавеси на окнах пропахли табачным дымом.

Было светло, когда Михаил Иванович добрался наконец до своей квартиры на Выборгском шоссе. Екатерина Ивановна уже встала, готовила завтрак. Черные волосы причесаны строго, на прямой пробор. Рукава просторного цветастого платья подвернуты, обнажены узкие в кистях руки.

Это платье с высоким воротником особенно нравилось Михаилу Ивановичу. Наверно, Екатерине вообще к лицу стоячие воротники. Или он просто привык? Когда первый раз увидел большеглазую девушку с крупными чертами лица, была на ней темная кофта с буфами, с глухим стоячим воротничком. Такой и вошла она в его память...

Жена ни о чем не расспрашивала Михаила Ивановича. Знала: что можно - муж сам скажет. Пока он умывался, она быстро и бесшумно собирала на стол.

Было время - Екатерина Ивановна волновалась, когда муж не приходил на ночь или вообще не появлялся несколько суток. И о нем тревожилась, и всякие нехорошие мысли лезли в голову. Но за долгие годы притерпелась, привыкла. Конечно, она и теперь переживала за него, однако научилась скрывать это, научилась верить и ждать.

Он поцеловал ее теплую, сохранившую девичью нежность щеку, сказал шепотом:

- Спасибо тебе!

- За что? - не поняла Екатерина Ивановна.

Он не ответил, засмеялся тихонько и на цыпочках прошел в комнату, где спали дети. Лида разметалась под простыней - жарко. Юля, наоборот, свернулась калачиком, лежит на правом боку, сунув под щеку ладошки. Губы приоткрыты, выражение такое, будто вот-вот засмеется. Наверно, что-то очень хорошее снится ей...

А как живется его мальчишкам в деревне у бабушки? Давным-давно не видел он Валерьяна и Сашу. Сюда бы их взять, да уж больно время тревожное. И голодно... Девочек тоже надо в деревню...

Поборов искушение поцеловать спавших детей - не хотелось раньше времени будить их, - Михаил Иванович вернулся к жене. На столе уже исходила паром тарелка с гречневой кашей: в углублении таял крохотный желтоватый кусочек масла.

- До чего вкусно! - сказал он. - По запаху чувствую!

- Ешь, пока горячая, - Екатерина Ивановна села рядом, участливо глядя в лицо. - Когда ложку-то в руках держал?

- Когда? - он задумался. - Кажется, вчера утром... Или позавчера? Но чай пью регулярно.

- Горе ты мое, - вздохнула она. - А еще власть называется. О самом простом для себя позаботиться не умеешь.

- Не до этого сейчас. Новости, Катюша, очень серьезные. Помнишь, прошлый раз я говорил тебе про ленинскую резолюцию?

- Еще бы такое не помнить!

- Обсуждали сегодня, - понизил он голос. - И приняли окончательное решение.

- Когда? - чуть вздрогнула Екатерина Ивановна. - Когда начало?

- В самые ближайшие дни.

- С оружием, значит?

- А как же иначе? В полную силу действовать надо.

- О господи, Миша! Сама ведь когда-то листовки носила, а с оружием не могу представить, как это вы... Про тебя вся деревня твоя знает, что ты крови боишься, курице голову ни разу не отрубил...

- Без сопротивления они нам не уступят.

- Я понимаю, но все равно страшно.

- Когда для себя - страшно. А ведь мы для людей, тут уж о себе не думаешь.

- А если неудача? Что они с тобой сделают? И с нами?

- Срыва не должно быть. Массы накалены, массы ждут действия. Или теперь, или никогда. Понимаешь? - Ласково посмотрел он на жену: - Раньше ты не жалела, что пошла со мной.

- И теперь не жалею. Только боюсь. И обидно мне. Ведь я помощницей у тебя была, а теперь дом, дети... Другая Катя теперь рядом с тобой.

- Но я не могу подставлять тебя под удар. Дети - самое главное, что у нас есть. Арестуют тебя - куда их? В сиротский приют? Нет-нет, разве так можно? Ты дома делаешь все за двоих, и за себя и за меня. А я за тебя - там...

- Ладно уж, - успокаивая его, улыбнулась она. - Иди отдыхай. Когда разбудить-то?

- В двенадцать, - сказал Михаил Иванович. - Даже в половине двенадцатого. Мне до завода нужно еще в ЦК успеть.

Он уснул мгновенно, едва коснувшись подушки. Екатерина Ивановна села возле него, всматриваясь в серое от усталости дорогое лицо. Мужчины обычно начинают седеть с висков. А у Михаила светлые пряди появились сперва в бороде и в усах. Теперь их заметно прибавилось.

Давно ли совсем молодым было это лицо? Волосы длинные, густые, аккуратно зачесанные назад. Что тогда особенно нравилось ей? Высокий лоб, добрые ясные глаза. Пиджак на нем был черный, рубашка-косоворотка тоже черная с белыми пуговицами. Ему в ту пору исполнилось тридцать, это Татьяна Словатинская сказала, а сама Катя и не догадалась бы, что он «разменял» четвертый десяток.

Так получилось: сначала она услышала о нём, а увидела лишь много дней спустя. И все благодаря Татьяне, которая многое сделала в их судьбе.

В начале первой революции Катя вместе со всей своей семьей жила в Нарве, работала на Балтийской мануфактуре. Совсем еще молодая была, задорная, энергичная. Принимала участие в забастовке ткачей. Полиция взяла ее на заметку.

Когда начались аресты забастовщиков, товарищи предупредили Катю: надо уехать. Дали ей явку в Петербурге. Быстро собрала Катя свои немудреные пожитки и вместе с сестрой села на пароход.

В большом шумном городе она растерялась немного. С трудом разыскала квартиру в Забалканском переулке. На звонок вышла элегантная дама, вероятно, собравшаяся погулять. Широкополая шляпа, длинное пальто с двумя рядами пуговиц. Лицо чистое, красивое, одухотворенное и, сначала показалось, даже надменное.

Но как сразу переменилась эта женщина, едва узнала, откуда и почему приехали сестры! Исчезла вся показная барственность.

Приняла их Татьяна Александровна с радостью, с открытой душой. Девушки почувствовали себя в ее квартире словно дома.

Много времени потом прожили сестры у Татьяны Александровны, и она заботилась о них, как о родственниках. Знакомила с городом, помогла устроиться на Охтенскую фабрику, исподволь приобщала к подпольной работе.

Потребовалось однажды доставить две кипы прокламаций через весь город в Нарвский район. Везти на извозчике рискованно. Повсюду полиция, шпики, проверяют поклажу у въездов на мосты, на перекрестках. Татьяна Александровна попросила девушек: нарядитесь горничными. Катя и сестра надели белые фартуки, белые наколки. Свертки с прокламациями аккуратно перевязали ленточками - ничем не отличишь от магазинной покупки.

Так и несли они прокламации по шумным улицам мимо жандармов, полицейских и шпиков. Даже на шутку какого-то городового ответили шуткой. А нервы были напряжены. Да и свертки оказались такими тяжелыми, что девушки выбились из сил. Зато домой возвратились довольные.

Татьяна Александровна Словатинская была не только старше Кати, но и гораздо образованнее, получила хорошее воспитание, много видела. Она училась в столичной консерватории. Недурно играла на рояле. Постоянная ненавязчивая забота старшей подруги, ее пример в будничной жизни, в работе - все это не могло не отразиться на девушке. Татьяна Александровна стала на какое-то время ее идеалом. И если раньше, в Нарве, Катя принимала участие в революционном движении скорее стихийно, нежели сознательно, не отличая экономических требований от политических, Не очень-то разбираясь в партийных программах, то под влиянием Татьяны Александровны поняла, поверила и навсегда приняла к сердцу ленинскую большевистскую правду.

Сближало Катю Лорберг и Татьяну Александровну еще и то обстоятельство, что Словатинская бывала в Эстонии, в Нарве, иногда даже говорила с Катей по-эстонски. С трудом, конечно, безбожно путая слова, но Кате все равно было приятно.

С особой охотой рассказывала Татьяна Александровна о своей жизни в Ревеле, и Катя любила слушать об этом: когда была маленькая, родители несколько раз возили ее в этот древний красивый город. Повзрослев, ездила и сама.

Татьяна Александровна попала в Ревель не по собственному желанию. В 1902 году туда был выслан ее муж Лурье, революционер-подпольщик. Словатинская с маленьким сыном на руках последовала за ним.

Муж давал частные уроки математики. Татьяна Александровна - уроки музыки. Тем и жили. Едва осмотрелась на новом месте, пошла на явочную квартиру - адрес ей дали еще в Петербурге. Вот тут и встретилась Словатинская с руководителем ревельских социал-демократов Михаилом Ивановичем Калининым. И такое впечатление произвела на нее эта встреча, что она каждый раз волновалась и радовалась, вспоминая о ней.

Михаил Иванович обдуманно выбрал для жительства Ревель после того, как кончилась кавказская ссылка. В Ревеле много предприятий, близко столица, можно восстановить прерванные связи, начать активную политическую деятельность. Словатинская не переставала удивляться, как это он все успевал. Работал на заводе, потом в железнодорожных мастерских по десять - двенадцать часов в сутки. К тому же находился под надзором полиции, ему нужно было взвешивать каждый шаг. Один срыв - и снова тюрьма, снова ссылка. Несмотря на все это, он вовлек в марксистские кружки значительную часть ревельских рабочих, революционную интеллигенцию, сосланных в Ревель студентов Московского университета, гимназистов. Начали печатать листовки и прокламации, проводили собрания, маевки.

С первых дней своего существования организация, созданная Михаилом Ивановичем, стала интернациональной, в ней объединились русские и эстонцы, латыши и поляки. Калинин не жалел сил и времени, разъясняя людям, кто является их общим врагом и что надо делать, чтобы этого врага - царское самодержавие - одолеть.

Для латышей, поляков, эстонцев печатались специальные листовки на их языке.

Ну и конечно - постоянная связь с «Искрой», распространение ленинской газеты среди рабочих.

«Август из Ревеля» - такова была его подпольная кличка. Он настолько тщательно соблюдал конспирацию, что охранка долго не могла «прицепиться» к нему. В конце концов жандармам удалось использовать провокатора. Еще до первой ссылки Калинин работал на Путиловском заводе с Николаем Янкельсоном, жил одно время у него на квартире. Их даже арестовали вместе. Ну и, естественно, когда Янкельсон появился в Ревеле, Михаил Иванович радушно встретил его, привлек к работе, не подозревая, что этот человек продался врагу. Доверил Янкельсону переписку с «Искрой». Провокатор знал даже, в каком потайном кармане носит Калинин особо важные документы, нелегальную литературу.

Знал, да просчитался. Михаил Иванович, придя утром в мастерские, раздал литературу товарищам. Начал работать у станка - вдруг по бокам два жандарма! Третий бросился к пиджаку, висевшему на гвозде, и сразу - в потайной карман. А там пусто. Только свою осведомленность выдал сыщик.

Повели Калинина домой. Рылись в комнате, все перевернули, а улик нет. Забрали книги, штук пятьдесят. Не запрещенные, а так, «тенденциозные», по жандармской терминологии. Михаил Иванович сам веревку достал, простыню дал, помог упаковывать. Лишь бы ушли скорей.

Дело двигалось к благополучному завершению. Разочарованный полковник сел к столу составлять протокол. Рассеянно (ручка, может, понадобилась?!) выдвинул ящик стола и ахнул от изумления: в ящике нелегальные брошюры, а под ними - шифр для тайной переписки! Янкельсону было известно, что этот шифр находится у Калинина, но где он спрятан, провокатор мог только предполагать.

Возрадовались жандармы: нашли то, что искали. А Михаил Иванович разозлился. Решительно развязал книги, отобрал у жандармов свою простыню и веревку: раз вы такие дотошные - таскайте сами, без помощи обойдетесь!

В железнодорожных мастерских тем временем один товарищ намочил в воде свою красную рубашку, вроде бы выстирал, и повесил сушить над крышей. Ведут жандармы Калинина в тюрьму, а над мастерскими развевается красный флаг! Пришлось блюстителям порядка лезть на крышу...

Увезли Михаила Ивановича в Петербург, потом сослали на север, а организация, созданная им, продолжала действовать. Месяц спустя пришли в Прибалтику очередные номера «Искры», и там в разделе «Хроника революционной борьбы» прочитали подпольщики коротенькое сообщение: «Ревель. 15 января арестован рабочий Михаил Калинин (в третий раз)».

Столько хорошего и удивительного рассказывала Словатинская о Калинине, что он представлялся Кате каким-то необыкновенным человеком. И вот в один прекрасный (именно прекрасный!) день к Татьяне Александровне пришел в гости очень скромный моложавый мужчина в рубашке-косоворотке с белыми пуговками. Он оживленно разговаривал, весело смеялся и совсем не был похож на сурового опытного подпольщика, за спиной которого многочисленные тюрьмы и ссылки. Катя поразилась, узнав, что это тот самый Калинин, о котором рассказывала Словатинская. И весь вечер не сводила с него восторженных, удивленных глаз.

Как-то само собой получилось, что они вместо вышли из дома. Михаил рассказывал об Олонецкой губернии, о том, какая суровая там зима, как он скучал без книг и газет. Пришлось написать товарищам об этом. В ответ поступила посылка из Ревеля, от эстонских друзей: тяжеленный ящик с литературой. Вот уж дорвался тогда до чтения!

Прощаясь с Катей, спросил, можно ли повидаться с ней завтра? И обрадовался, услышав быстрый ответ. На следующий день он принес ей букет цветов: первый букет, полученный Катей не от родных и не от подруг.

Время было напряженное. В Москве восстание. На Путиловском заводе, куда опять устроился работать Михаил Иванович, ждали сигнала к выступлению. Вместе с товарищами из боевого центра Нарвского района Михаил Иванович готовился взорвать мост на Николаевской железной дороге, чтобы царь не мог перебросить войска в Москву. Но при всей своей занятости он все-таки два или три раза в неделю приезжал к Кате. Скоро стало ясно, что они любят друг друга, не могут больше жить порознь. Однако Михаил не решался заговорить о свадьбе. Согласится ли Катя связать свою судьбу с беспокойной судьбой профессионального революционера, для которого собственное благополучие на втором плане?

Катя хорошо знала, какой он смелый. Били его в тюрьмах, запугивали, заставляли отказаться от убеждений, обещали райскую жизнь. Но он твердо стоял на своем. В какую угодно дискуссию с каким угодно противником вступал не колеблясь, а вот с любимой своей объясниться не мог... Потом уж, когда Михаил Иванович перевелся работать на Трубочный завод, большевики избрали его членом Василеостровекого районного комитета партии и членом Петербургского комитета. И вот в апрельский вечер девятьсот шестого года пришел он к Кате взволнованный и грустный. Все порывался сказать что-то. Она тоже разволновалась - сейчас услышит долгожданные слова. А он повел речь о том, что должен на некоторое время уехать и это связано с риском. И вдруг спросил, глядя прямо в глаза: «Если что случится, навестишь в тюрьме?» - «Навещу». - «Но посторонних не пускают, могут пустить только невесту...» Михаил Иванович напрягся, ожидая ответа. «Что ж, скажу, что невеста твоя...» - улыбнулась Катя.

Вот так и объяснились. А через несколько дней Михаил Иванович уехал. В Стокгольм, на Четвертый съезд партии. Об этом съезде, о встрече с Владимиром Ильичем он рассказал ей позже, в июне, когда они уже поженились.

Скромная была свадьба. Пригласили друзей, пили чай с пирогами. И жили потом скромно. Родился Валерьян, пришлось, избегая жандармских преследований, уехать к матери Михаила, в Верхнюю Троицу. Бедствовали там. Михаил жег в лесу уголь, возил продавать в город Кашин. Спустя время перебрались в Москву, удалось мужу устроиться помощником монтера на Лубянской электроподстанции. Сняли две комнаты в мезонине на Большой Полянке. Ни посуды, ни мебели - хоть шаром покати. За гроши купили несколько ящиков из-под яблок. Михаил сам смастерил из них кроватку для Валерьяна и вполне приличный стол.

А потом снова арест, ссылка в деревню. И еще арест, и еще. Сколько их было всего? Кажется, четырнадцать...

В спальне послышались голоса детей. Быстро и весело говорила Юленька. Надо идти к ним, а то начнут шуметь, разбудят отца.

Осторожно поправила подушку Михаила. Когда теперь снова увидит его? И увидит ли вообще? Вооруженное восстание - это самый серьезный шаг. Середины не будет: или все, или ничего!

Подавив вздох, она встала и направилась к двери, за которой смеялись дети.

 

6

Иван Евсеевич Евсеев возвращался к себе на Франко-Русский завод. И авроровцы направлялись туда же - их крейсер после капитального ремонта стоял у заводской стенки.

Длинный сутуловатый Федя Демидочкин засыпал на ходу после бессонной ночи. Товарищи подталкивали его - не упади! Сосредоточенно шагал широкоплечий неразговорчивый богатырь - машинист Григорий Орехов, надежный помощник Евсеева.

Иван Евсеевич подшучивал над ними:

- Эх вы, иваси-караси, одну ночь не поспали, а уж носами клюете. А вот нам, когда с японцами схлестнулись, трое суток, безусловно, глаз сомкнуть не пришлось. И ничего, выдержали.

- Ты кем служил-то? - оживился Федор.

- Гальванером на крейсере. Порядки в ту пору, до японской войны, жестокие были. Вы царской каторжной службы хлебнули, а тогда - хуже каторги. Чуть что - боцман цепочкой от дудки по казенному месту. А то и кулаком в зубы. Месяцами на рейде стояли, суши не видели.

- Расскажи ему, как в госпиталь попал, - посоветовал Орехов.

- И вспоминать неохота!

- Нет, расскажи: молодому полезно послушать для полного понимания.

- Ну, если для полного, - усмехнулся Иван Евсеевич. - Я в ту пору тоже, безусловно, не старше Федора был. Утром как-то поднялся до побудки по своей надобности. Одеваться не стал. Решил, что и так добегу, начальство не заметит, - кому охота шастать по палубе в такую рань? И как раз налетел на вахтенного офицера - чуть головой не двинул в живот. Вытянулся перед ним, безусловно, в ботинках на босу ногу. «Т-э-э-кс, - проскрипел лейтенант. - Ты это в каком виде, свиное рыло? Ты что же это на военном корабле кабак разводишь?» - «Виноват, ваше благородие!»

Иван Евсеевич передохнул немного и продолжал:

- Вахтенный офицер этот, с длинной немецкой фамилией, до сих пор у меня перед глазами. Такой придира и зануда, что матросы мало только не плакали от него. А в тот раз он, видно, не выспался или поднялся с левой ноги. Долго читал мне нотацию, потом вызвал боцмана и велел дать работу потяжелей - драить ржавчину на якорной цепи... Было это в декабре, уже выпал снег, и морозы по ночам прихватывали порядочные. А меня так и погнали на полубак в белье. Правда, сжалился боцман, дал вместе с железной щеткой брезентовые рукавицы и старую шинель, чтобы хоть малость прикрыться... Ну, работал я, безусловно, как зверь: не до отдыха - чуть остановишься, сразу мороз прохватывает. Наконец из сил выбился, решил присесть в затишье на минутку. И надо же так случиться - как раз в это время вахтенный офицер явился. Увидел, что я сижу, побелел от злости, ткнул пальцем в крайнее звено якорь-цепи: «Это что такое?»

- «Контрфорс, ваше благородие!» - «Нет, свиное рыло, это ржавчина, ты сам видишь, а врешь! Два часа бездельничал, негодяй!..» Щеки у него стали сизыми, глаза навыкате. Глотнул воздуха полную грудь, будто команду рявкнуть хотел, а произнес шепотом, еле слышно: «На колени! Вылизывай!» - «Мороз ведь!» - «Лижи, говорю!» - закричал лейтенант и ударил меня сапогом... Совсем он озверел в ту секунду, за револьвер схватился. Ну, закрыл я глаза и ткнулся губами в металл, к которому и голыми руками не прикоснуться. Иней на нем... Язык будто пламенем обожгло. Рванулся назад, остались на ржавчине клочки кожи. Месяца три потом говорить не мог. В госпитале лежал, молчал, а сам все одну думу думал: где справедливость?

- Лейтенанта того не видел больше?

- Нет. Перевели его с повышением куда-то. А ненависть, безусловно, на всю жизнь осталась. Товарищи, которые постарше да поумней были, на многое мне глаза открыли, особенно пока в ревельском экипаже отправки во Францию ждали.

- Во Францию? - удивился Федор.

- Там в Тулоне крейсер «Баян» строился, на него команду собирали. В девятьсот третьем году. Туда мы налегке уезжали, а оттуда два тюка подпольной литературы доставили. Вот в ту пору я и с Михаилом Ивановичем познакомился.

- Это с Калининым? Который ночью к нам приходил?

- С ним самым.

- То-то я гляжу, беседуете словно брательники.

- Безусловно, - усмехнулся Иван Евсеевич. - Братья по партии. Давно уж в большевиках состоим. Я как с флота на завод перешел, так сразу в партию записался. А Михаил Иванович и того раньше.

Они приближались к Дворцовому мосту.

- На коробку, братишки? - окликнул их. моряк, лихо спрыгнувший с подножки трамвая.

- Домой, - неохотно ответил Орехов.

- Колька-колосник? - обрадовался Демидочкин. - Откуда тебя выкинуло?

- У Зойки отлеживался. А вы где дрозда давали?

Федор хотел ответить, но осекся под сердитым взглядом Орехова. Пробормотал неопределенно:

- Так, по службе...

- Ну, я за вами в кильватер!

Этот матрос-кочегар служил на номерном тральщике, который с самой весны стоял возле «Авроры», частенько бывал на крейсере и примелькался, как свой. Фамилии его никто не знал, зато прозвище «колосник» неотделимо пристало к нему.

Клеши у Кольки шире ботинок, бушлат подогнан по фигуре, бескозырка без каркаса, смята в блин по высшему балтийскому шику и сдвинута на затылок. Вооружен - больше некуда. Винтовка - это само собой. Пулеметная лента переброшена через плечо и дважды обернута вместо пояса. Две гранаты. Из-под бушлата высовывается деревянная коробка маузера.

Федор Демидочкин взирал на столь грозного вояку с некоторым почтением. Григорий Орехов насмешливо поглядывал сверху вниз. Спросил:

- У вас все еще эсеры верх держат?

- Нет. Этих мы скинули, - ответил Колька. - Теперь анархистов в комитет выбрали.

- А чем они лучше? - поинтересовался Иван Евсеевич.

- По мне один черт, хоть те, хоть другие, была б только жизнь веселая.

- Чтобы выпить да закусить? - прищурился Евсеев.

- Этого нам мало. Душе простор нужен; Какая партия больше воли обещает, за ту и стоим.

- Сам-то ты в какой?

- А ни в какой. Балтийский моряк - и точка!

Они миновали проходную завода, повернули вправо, где виднелась стальная громадина крейсера. Колька-колосник зашагал к тральщику.

- Ох и отосплюсь нынче! - зевнул Федор. - А ты-то где спать будешь, в цеху, что ли? - спросил он Ивана Евсеевича.

- Я ночью вздремнул часа два.

- Сидя-то? Что это за отдых?

- Пойдем с нами, - предложил Орехов. - И место, и харч найдем.

- Спасибо, но не могу, безусловно. Мне сейчас в отряде Красной гвардии занятия проводить. Время не терпит!