1
Полк, в который прибыл Яропольцев, был полностью деморализован и никакой боевой ценности не представлял. Больше половины личного состава разъехалось по домам. Остались главным образом молодые солдаты из дальних губерний, боявшиеся пускаться зимой в неведомый путь. Занятия в подразделениях не проводились, караульная служба забыта. Люди коротали время, кто как умел.
Траншеи наполовину заплыли грязью после осенних дождей. В землянках плескалась вода. Проволочные заграждения во многих местах были разрушены. Днем на передовой шевелились кое-где солдаты, оборудовали позиции на сухих взгорках, а к ночи все уходили в деревню, разбредались по избам, по баням, приспособленным под жилье.
Бывали в деревне и немцы: упитанные, настороженные, в чистой форме и в касках с высокими шишаками. Щи с кониной «камрады» хлебать отказывались, зато самогон пили охотно.
Русские солдаты в свою очередь тоже ходили в гости к германцам. Возвратившись, хвалили немецкую аккуратность. В траншеях сухо, стенки обиты досками или оплетены хворостом. В землянках лучше, чем в иной избе. Стены побелены или оклеены обоями. Теплынь, лампы керосиновые горят. И даже герань - цветок на столе.
При всем том противник исправно нес боевую службу, пускал русских солдат к себе только на строго определенных участках, ночью имел усиленные дозоры и секреты. А с нашей стороны бодрствовало на пятикилометровом участке полка только одно отделение с пулеметом, выставляемое на холме, который господствовал над шоссейной дорогой, пересекавшей линию фронта. На упрек Яропольцева председатель полкового комитета Нодиев ответил: хорошо хоть отделение удается послать, не желают солдаты мерзнуть ночью в окопах.
К удивлению Мстислава Захаровича, большевик Нодиев встретил нового командира с радостью. Видимо, трудно ему было возглавлять полк в одиночку, не имея ни достаточных знаний, ни опыта. Выходец из обрусевших кавказцев, он окончил в Москве высшее начальное училище, работал табельщиком на фабрике. В армию попал вольноопределяющимся второго разряда - кандидатом на офицерскую должность. Лицо у него смуглое, глаза большие, немного навыкате. Нос чуть с горбинкой, а под ним - тонкие усики.
При первой же беседе Нодиев начал расспрашивать Яропольцева: как, мол, относитесь к Советской власти, к Учредительному собранию?
- Это меня не касается, - ответил тот.
- Как может не касаться? - удивился Нодиев. - Сейчас каждый об этом думает!
- А я не думаю, - горячность председателя комитета несколько позабавила Яропольцева. - Мне дела нет до политических хороводов, я - военный. И давайте условимся сразу: я не вмешиваюсь в ваши вопросы, моя забота - боеготовность полка. Не будем раздувать то, что нас разделяет, пусть немцы не радуются пашей междоусобице. Будем искать общее. Я постараюсь сделать все, чтобы не пропустить противника на своем участке. Учтите: продвинувшись на сотню верст, немцы захватят огромные материальные ценности, вооружение, склады боеприпасов, продовольствия, обмундирования. В этом, насколько я понимаю, не может быть заинтересована ни одна власть, в том числе и большевики.
Нодиев кивнул, напряженно слушая. И интересно ему было, и вроде бы опасался подвоха.
- Национальный престиж, сохранение территории - это не может оставить большевиков равнодушными, - продолжал Яропольцев. - Ясно также: если войска кайзера оккупируют западные губернии и Петроград, они прежде всего покончат с революцией. А уж это-то, я думаю, вас никак не устраивает?
- Не устраивает, - согласился Нодиев.
- Значит, основа для совместной службы у нас есть.
- Завтра же соберем полковое собрание, утвердим вас.
- А нельзя обойтись без этой церемонии? - нахмурился Яропольцев.
- Самолюбие заедает? - догадался Нодиев. Яропольцев промолчал. Ради важного дела он пойдет и на такое. Какой спрос с неграмотной массы, с солдат, с их непосредственных вожаков, многие из которых просто не понимают, что творят. Не может существовать армия, где солдаты сами назначают себе командиров. Ну, это не его забота. Он постарается сколотить боеспособную группу, которая перекроет шоссе и не пропустит немцев. Бог даст, и на других дорогах, на других участках тоже найдутся люди здравого смысла, создадут среди общего хаоса надежные островки сопротивления. А со временем эти боевые группы можно будет использовать, как потребует обстановка...
На следующий день солдаты собрались в просторном сарае - уместилось человек двести. Еще столько же гомонило за дверью. Многие пришли со своими табуретками - в ногах правды нет.
Яропольцев произнес только одну фразу:
- Обещаю служить Отечеству не щадя жизни!
Солдаты переглядывались, удивленные столь короткой речью.
Затем председатель полкового комитета Тенгиз Нодиев подробно рассказал о новом командире. Упомянул о том, что Яропольцев был ранен на фронте. Призвал всех выполнять приказы, а главное - повышать свой пролетарский революционный дух.
Против Яропольцева никто не выступил. Наоборот, в первых рядах, где разместились унтеры и солдаты постарше, фамилия нового командира вызывала одобрительные возгласы. При этом особенно громко звучал голос Кузьмы Голоперова.
Мстислав Захарович подавил горькую усмешку. «Спасибо тебе, Кузьма, - подготовил общественное мнение».
Собрание приняло резолюцию: «Гражданина Яропольцева М.3. командиром полка утвердить и его распоряжения выполнять». Слова о выполнении распоряжений вписал своей рукой Тенгиз Нодиев.
2
С первых дней нового года Михаила Ивановича не покидала тревога. По всей стране завершились выборы в Учредительное собрание, призванное решить вопрос: какой власти быть на Руси? В крупнейших промышленных центрах, на Балтийском флоте, на Западном и Северном фронтах значительную часть голосов получили большевики. Но в общем они могли рассчитывать в лучшем случае лишь на четвертую часть делегатских мест.
Удивляться этому не приходилось. Большевики были заняты ломкой старого и созданием нового государственного аппарата, борьбой с контрреволюцией на Урале, на Украине и на Дону. А эсеры, кадеты и меньшевики тем временем критиковали Советскую власть, разжигали недовольство, вели предвыборную агитацию.
Ободренные результатами выборов, оживились повсюду тайные и явные враги. Руководители кадетской партии спешно готовили вооруженное выступление против правительства, обучали боевые дружины, группы террористов. Кадетам помогали правые эсеры и меньшевики.
Калинину стало известно, что гласные разогнанной городской думы устраивают тайные сборища, надеются вновь стать хозяевами столицы. Горько было видеть, что среди большевиков, избранных в Учредительное собрание, оказались люди, верившие в конституционные иллюзии, не понимавшие, что в момент Октябрьской революции Россия перешагнула этот этап. Не парламентская болтовня, не уравнивание всех слоев населения, а диктатура пролетариата и беднейшего крестьянства - вот за что боролись большевики во главе с Лениным и Свердловым. Лозунгу «Вся власть Учредительному собранию!» они противопоставили лозунг «Вся власть Советам!».
Михаил Иванович задумывался: стоило ли вообще при таких условиях созывать Учредительное собрание? В конце концов можно просто не допустить этого сборища, да и только. Но поймут ли избиратели такой шаг? Вероятно, прав Владимир Ильич, который считает, что рабочих, солдат и крестьян нужно подвести к стенам буржуазного парламентаризма. Только на собственном опыте массы могут убедиться, что возвращение к Учредительному собранию - шаг назад от завоеваний Октября... Вот и пускай убеждаются!
Открытие Учредительного собрания было намечено на 5 января. К этому дню контрреволюция приурочивала демонстрации против Советской власти и - если позволят обстоятельства - вооруженный переворот. Узнав о таких намерениях, большевики создали Чрезвычайную комиссию по охране Петрограда. Город был разбит на участки, каждый из которых усиленно патрулировался. Из Кронштадта и Гельсингфорса были вызваны отряды моряков общей численностью в тысячу человек. Командовали отрядами матросы Ховрин и Железняков. Четыреста пятьдесят балтийцев заняли государственный банк. Триста человек разместились в Николаевской академии, на Литейной и Кирочной.
Среди моряков, прибывших охранять Таврический дворец, были неразлучные друзья Григорий Орехов и Федя Демидочкин. Был здесь и Колька-колосник, державшийся в отряде как-то особняком. Он и на тральщике у себя последнее время отбывал службу, словно тяжелую повинность, при первой возможности «срывался» с корабля, проводил на берегу почти все ночи.
Минут сорок моряки ждали у подъезда дворца, приплясывая на морозе. Потом прозвучала команда строиться, и они быстро сомкнулись в четыре длинные шеренги. Железняков прошел вдоль строя, с веселой строгостью поглядывая на братву. Брови у него черные, с изломом, как крылья. Волосы выбились из-под бескозырки, сдвинутой на затылок. Под бушлатом - серый свитер. Не по форме, зато в самый раз для такой погоды.
Из дворца вышел штатский гражданин, заговорил с Железняковым. Кто-то сказал: это, мол, товарищ Бонч-Бруевич, близкий Ильичу человек. Сперва он толковал негромко, затем повысил голос, чтобы слышали все моряки:
- Кровопролитие не нужно рабоче-крестьянской власти. Сумейте вы, сознательные борцы революции, так подействовать на сбитых с толку рабочих и обывателей Петрограда, чтобы они поняли вас и подчинились распоряжениям законной власти. Но если вы встретите врагов революции, пощады им нет, и пусть ваша рука не дрогнет!
- Это уж будьте уверены! - ответил Железняков. - Командиры взводов, ко мне!
Выполняя приказание, половина отряда заняла позиции вокруг Таврического дворца, возле массивной ограды. Матросы установили несколько пулеметов. Торопились, поглядывая на делегатов, которые уже начали прибывать. Многие шли пешком или подъезжали на извозчиках. Судя по одежде: из крестьян, из рабочих. Но немало было и господ в богатых шубах: эти подкатывали шикарно, на рысаках. Даже несколько автомобилей примчалось, завывая сиренами.
- - Откуда сразу столько контры взялось? - простодушно удивлялся Федя Демидочкин. - На кой ляд сюда пускают ее?
- Евсеич говорит - вчерашний день революции, - пояснил Орехов.
- Мало ли что он скажет, - буркнул Колька-колосник. - Кого народ выбрал, те и едут.
- И буржуев тоже народ прислал? - спросил Федя.
- Не сами же они себя выбрали. А может, это наш брат так разоделся в шубы? Теперь все равны. Я одного анархиста знаю, он такой одежкой разжился - раньше великий князь носил!
- Понятно, с чьего голоса поешь! - всем корпусом повернулся к нему Григорий Орехов.
- Ну и что? - нагло прищурился Колька. - Чем анархисты хуже других? Никакой говорильни не разводят, как эти большевики-меньшевики! Власти нет, сам себе хозяин - делай что душа желает! Вот это, братишки, свобода! А кто мешает, тому колосник на шею - и за борт!
- Ишь, судья какой! Значит, кто тебе потрафил, тот хорош, а кто не потрафил, тому колосник на шею?! Это получается для одних анархистов свобода, а другим - кукиш!
- Плевать я хотел на других!
- Гляди, доплюешься!
- Ни черта не будет до самой смерти! - усмехнулся Колька и достал из кармана портсигар, набитый папиросами. - Налетай, подешевело! Хватит собачиться, курите, братишки!
Федя неумело вытащил длинную папиросу. Григорий Орехов неодобрительно покосился на портсигар и вынул из-за пазухи кисет с махоркой.
Затянулись по нескольку раз и услышали команду Железнякова.
Всем свободным от дежурства он велел идти в зал, на хоры, и оставаться там до особого распоряжения вместе с гостями-рабочими.
- Раньше здесь Государственная дума заседала, - сказал Григорий Орехов, когда они очутились в большом зале с высокими сводами.
- Ух ты! Просторно как! - Федя перегнулся через барьер, посмотрел вниз. - А людей-то сколько! Головы большие, а ноги короткие... Как с колокольни на базарную площадь...
- Не упади, любопытный, - придержал его за ремень Орехов.
Федор опустился на скамью. Только сел и сразу же вскочил:
- Вон Калинин идет! По проходу к сцене. И Ев-сеич с ним! И еще рабочий вроде какой-то.
- Не маши, - остановил Орехов. - Внизу свидимся. А по другому-то проходу, смотри, Шрейдер плывет.
- Ишь ты, горделивый навроде линкора.
- Надеется опять до власти дорваться.
- А как решат-то?
- Откуда я знаю.
Матросам, мало искушенным в политических тонкостях, нелегко было разобраться в том, какие страсти кипят сейчас в Таврическом дворце, какие непримиримые противоречия сталкиваются. Все правое крыло зала, где в недавнем прошлом сидели монархисты и черносотенцы, теперь заполнили эсеровские делегаты. Они, как один, явились во дворец одетые торжественно и строго: черный сюртук и красная розетка в петлице. Эти сюртуки мельтешили повсюду, их было много.
В центре зала занимали места левые эсеры и национальные группы. На левом крыле - большевики.
За сценой, в кулуарах, заканчивались заседания фракций. Большевики обсудили порядок работы Учредительного собрания и поручили Якову Михайловичу Свердлову открыть заседание от имени ВЦИК. После этого Свердлов должен огласить «Декларацию прав трудящегося и эксплуатируемого народа», поставить ее на голосование. Почти наверняка Учредительное собрание выскажется против декларации. В таком случае большевики покинут зал.
Между тем правые эсеры решили использовать численный перевес и взять инициативу в свои руки. Они закончили фракционное заседание несколько раньше большевиков и сразу принялись осуществлять свой план. Матросы сверху, с хоров, увидели, как в правом крыле зала, среди черных сюртуков, вскочил смуглый делегат, замахал руками, требуя внимания. Заговорил громко, с восточным акцентом:
- Граждане! Предлагаю предоставить честь открытия заседания старейшему из членов Учредительного собрания!
Глотнул побольше воздуха, крикнул:
- Старейшему делегату Швецову! - И еще раз: - Швецову!
К председательскому месту прошел седовласый человек, повернулся лицом к публике. Выглядел он внушительно. Широкая бородища - почти до пояса. Правая сторона зала и центр встретили его аплодисментами. Левая - протестующими выкриками.
Большевиков поддержали рабочие, матросы, солдаты, теснившиеся на хорах. Когда шум начал стихать, Григорий Орехов басовито, как шестидюймовка, ахнул только одно слово:
- Долой!
Швецов напрасно пытался говорить - его не было слышно. Долго тряс колокольчиком - никакой пользы.
В это время появился Свердлов. Быстро подошел к трибуне, взял колокольчик. Зал замер, пораженный столь решительной переменой, потом забушевал с удвоенной силой. Но теперь уже аплодировала левая сторона, а возмущались черные сюртуки. В центре делегаты растерянно переговаривались.
Свердлов дождался полной тишины и лишь тогда объявил:
- Центральный Исполнительный Комитет Советов рабочих и крестьянских депутатов поручил мне открыть заседание Учредительного собрания. Исполнительный Комитет выражает надежду на полное признание Учредительным собранием всех декретов и постановлений Совета Народных Комиссаров. Октябрьская революция зажгла пожар социалистической революции не только в России, но и во всех странах. Мы не сомневаемся, что искры нашего пожара разлетятся по всему миру, и недалек тот день, когда трудящиеся классы всех стран восстанут против своих эксплуататоров. Мы не сомневаемся в том, - продолжал Свердлов, - что истинные представители трудящегося народа, заседающие в Учредительном собрании, должны помочь Советам покончить с классовыми привилегиями.
Яков Михайлович посмотрел туда, где пестрели на черных сюртуках красные розетки, и холодно усмехнулся:
- Центральный Исполнительный Комитет выражает надежду, что Учредительное собрание, поскольку оно правильно выражает интересы народа, присоединится к декларации, которую я буду иметь честь сейчас огласить.
Пока Свердлов развертывал лист, на хорах обменивались мнениями:
- Ни черта они не присоединятся!
- Должны присоединиться, народ послал.
- Народ их в глаза не видел.
Свердлов откашлялся и начал читать пункт за пунктом, делая это отчетливо, громко: давал слушателям возможность оценить каждую фразу.
Казалось, все в этой декларации настолько ясно и верно, что нужно утвердить документ без споров-разговоров да поскорее напечатать в газетах, чтобы узнала вся Россия. Но одобрить декларацию - значит одобрить позицию партии, которая выдвинула ее. А это никак не входило в планы правых эсеров, и едва смолк голос Свердлова, вскочил все тот же юркий человек, который пытался выдвинуть в председатели Швецова.
- К порядку ведения заседания! - крикнул он, пробираясь к трибуне. - У меня заявление!
- Слово гражданину Лордкипанидзе, - в голосе Свердлова звучала ирония, он явно не ожидал от этого делегата чего-либо дельного и полезного.
- Учредительное собрание само призвано установить в стране власть! - гортанно выкрикнул Лордкипанидзе. - Его не может открывать представитель какой-то власти, - пренебрежительно указал он на Свердлова.
Больше эсер не смог произнести ни слова. Бушевала левая сторона, бушевал народ на хорах, возмущались и те, кто сидел в центре. Что же это такое: заседание открыто, сделано заявление от имени органов власти, зачитана декларация - надо обсуждать и принимать решение, а не вести дело к срыву заседания. Так все проблемы можно утопить в бесконечных словопрениях «по поводу» и «к порядку ведения»...
Свердлов предложил не заниматься разговорами, а высказать свое отношение к декларации. Кто поддерживает ее?
146 депутатов проголосовали «за». 237 - «против». Ленин был прав: Советскую власть, завоевания Октябрьской революции Учредительное собрание не признало.
Большевикам незачем было теперь оставаться в зале.
3
- Пошли, - сказал Сила Семенович Штырев своим товарищам. - Хватит, погостевали на чужом подворье. Все равно здесь толку не будет.
- Подожди, - остановил его подошедший Калинин. - Давай с делегатами потолкуем.
- Что с ними толковать, с эсерами да националистами?!
- Эсеры ведь разные, - улыбнулся Михаил Иванович. - Есть правые, есть левые, а есть и просто случайные, сами еще не знают, к какому берегу надежней прибиться.
- Голосование-то уже кончилось.
- А революция продолжается.
- Убедил, Калиныч. Только не с буржуями, с ними беседовать бесполезно.
- С мужичками поговорим.
Они подошли к крестьянам, курившим возле парадной лестницы.
Один из крестьян, пожилой, остриженный в скобку, глянул недружелюбно, другой - помоложе - с любопытством.
- Здравствуй, земляк, - обратился Калинин.
- Кому земляк, а кому и так! - хмуро ответил пожилой. Михаил Иванович увидел: нет у него левой кисти, торчит из рукава морщинистая розовая культя.
- Я-то тверской буду.
Мужик с культей промолчал, а молодой пояснил охотно:
- Издалека мы. Почти что от теплого моря ехали.
- Поделили землицу-то?
- Это мы сразу, - смягчился тот, что с культей.
- Нынче на своей сеять будем, - подтвердил молодой.
- На своей? - переспросил Калинин. - Которую Советская власть дала?
- На этой самой.
- Да вы же небось против декларации сейчас голосовали?
- Ну и что? - опять насторожился сердитый.
- Декларацию вы не одобрили, декреты Советской власти не подтвердили? Значит, и декрет о земле фактически отвергли, и раздел ваш не действительный.
- Но-но! - забеспокоился пожилой.
- Я не шучу. Я - большевик, все декреты Советской власти своими считаю, а вот вы, получается, сами против себя голосовали вместе с эсерами.
- Как же так, дядя Гриш? - в глазах молодого появилась растерянность.
- Погоди, дай скумекаю, - нахмурился тот. Глубоко затянулся несколько раз самосадом. - А ить верно, против ветра мы с тобою плевали-то... Декларация да хренация - путают мужиков басурманским речением! Нет того, чтобы прямо сказать!
- Как же теперь! Неужто назад землю-то?
- Не знаю, - пожал плечами Калинин. - Вы решали, не мы. Эсеры сейчас свой закон о земле обсуждать хотят.
- - Пускай, - твердо сказал пожилой мужик. - Пускай обсуждают, рассуждают, а землю мы не отдадим, земля наша.
- Ишь ты! - удивился Сила Семенович. - Не отдашь?
- А ты не ахай, не ахай! - набросился на него культяпистый. - Мы так порешили: создать у себя свою республику со своими законами. Народ у нас работящий, грамотные тоже есть, без посторонних нахлебников управимся.
- Ну, а насчет одежды, насчет обуви или там платочков для баб - у вас тоже своя фабрика?
- Зачем фабрика? Будем пшеницу продавать, арбузы, мясо. А на деньги все купишь.
- За границей, значит, покупать будете? - не удержался от улыбки Михаил Иванович. - В Полтаве? Или в Царицыне? А если каждый уезд или каждая губерния себя независимой республикой объявит, это через сколько же границ товар-то везти придется, сколько пошлин платить?
- Уж как-нибудь договоримся промеж собой, - надменно поджал губы крестьянин. - Когда товара много - обменять, продать можно. Бывал на ярмарках, знаю.
- А с машинами как же? - очень заинтересовался Сила Семенович. - С молотилками, сеялками, плугами? Или вы сохой пахать будете да цепом молотить?
- С цепом далеко не уйдешь, - сказал молодой. А старший оценивающе глянул на Штырева, спросил:
- Ты, вижу, мастеровой?
- Верно.
- Поедем с нами из твоего голодного города. Забирай семью и едем. Хату тебе миром построим, сало, хлеб и весь прочий харч - во - по горло! А ты у нас большую кузню открой!
- В кузне, мил человек, много не наработаешь. Лемех наварить можно, подков наготовить, а трактор, к примеру, в кузне не сделаешь, для трактора завод требуется.
- А вообще-то можешь? - уважительно спросил крестьянин.
- Что?
- Да трактор. Видел я у помещика такую машину. Как в сказке, за двадцать лошадей прет. Но машина-то не нашенская, за золото ее где-то купили...
- На паровозе ты ездил? - спросил Сила Семенович.
- Или я сюда пехом тащился?
- А ты не обижайся, может, это мне за твое недоверие обидеться надо. Думаешь, паровоз проще трактора?
- Наверно, не проще.
- А мы его уже сорок лет на Брянском и на Путиловском делаем. И было бы тебе известно - самые хорошие паровозы выпускаем. У нас их разные страны покупают. Вся Америка на наших паровозах до войны ездила. И самую длинную дорогу у нас проложили нашими же рельсами. От Питера до Владивостока, на десять тысяч верст, во как махнули! Нигде и похожего ничего нет. А ты говоришь - трактор! Наши рабочие что хочешь сделают, только делать не из чего, да и от голода брюхо сводит.
- Пошел бы у нас трактор, ох как пошел бы! - одобрительно качнул головой мужик. - А дорогу твою длинную знаю. Туда и обратно по ней проехал. Пальцы свои, видишь, в Маньчжурии посеял...
- А прибыль от того посева другие в свой карман загребли? - сочувственно спросил Михаил Иванович.
- Да уж не я с той войны богател. Карман набить всегда охотников много.
- Это верно. Вот и вы пшеницу в своей уездной республике вырастите, а кто защищать вас будет? Если все по уездам, по губерниям разбредемся, нас любой враг, хоть немец, хоть японец, голой рукой возьмет, пшеничку выгребет и спасибо не скажет.
- Договоримся с ними, - неуверенно ответил крестьянин.
- Вряд ли. А про помещика своего забыл? Он, думаешь, смирился, что землю его поделили? Не надейся на это. Соберет он армию и к вам! Даже и армия ему не потребуется. Одним казачьим полком покорит ваш уезд, сядет, как царь на трон, и все на старый лад повернет.
- Может, верно, дядя Гриш, а?
- Покумекать надо.
- Вот именно, - сказал Михаил Иванович. - Сейчас эсеры свой закон о земле обсуждать начнут так вы крепко подумайте, что к чему.
4
После того как большевики покинули зал, правые: эсеры дорвались наконец до трибуны. Быстро заняли места в президиуме. Их лидер Чернов начал свое выступление перечислением обид и оскорблений, которые претерпела от большевиков демократия. Но матросы не слушали эту речь. Гремя винтовками и громко переговариваясь, направились к выходу.
- Быстрей! - торопил Железняков. - Каждый взвод занимает свой сектор. Живей, братишки!
Примыкающие ко дворцу улицы были заполнены людьми. На перекрестке какой-то оратор размахивал зажатой в руке шапкой.
Особенно густая толпа двигалась по Литейному. Здесь много было студенческих и чиновничьих шинелей, деловито сновали какие-то типы в полувоенной одежде, с офицерской выправкой, Ветер трепал белые и зелено-розовые знамена, лозунги, призывы. И, пожалуй, каждый второй лозунг или призыв требовал: «Вся власть Учредительному собранию!»
Медленно накатывалась толпа на дворец, грозя затопить все подступы, смять караул, стереть тех, кто попытается остановить ее. Эсеровские делегаты в зале ожидали этой поддержки.
Матросов было человек сто. Они цепочкой стояли за решеткой, окружавшей дворец. Стояли молча, держа винтовки «к ноге».
На высокую тумбу вскочил Железняков:
- Внимание! Прошу освободить улицу! Из толпы раздались крики:
- Не имеете права!
- Да здравствует Чернов!
- Даешь новое правительство!
Выбежал вперед кто-то высокий, в расстегнутом полушубке, обратился к матросам:
- Братья, мы мирная демонстрация! Весь город с нами. Вся страна с Учредительным собранием. Бросьте оружие, братья!
У Железнякова окаменело лицо. Кивнул Ховри-ну, и тот подал команду:
- Товсь!
Матросы вскинули винтовки. Толпа продолжала двигаться. Передние пытались остановиться, по на них напирали сзади.
- Граждане! Еще раз требую разойтись! В ответ - яростно:
- Тягай его вниз! Топчи!
- Не бойтесь! Они не посмеют!
Совсем близко видели моряки направленные на них трости и зонтики, поднятые кулаки и множество лиц: злых, растерянных, радостных. Григорий Орехов был внешне спокоен: пошумят и уйдут. Проверка - у кого нервы крепче!
Колька-колосник, скрывая испуг, переводил мушку с одной головы на другую, пока не попалась какая-то фуражка с кокардой. Ее он и решил взять на прицел.
В толпе раздалось несколько револьверных выстрелов. Это уже настоящая провокация!
Голос Ховрина неузнаваемо высок:
- По врагам революции! Пли!
Услышав команду, Колька нажал спусковой крючок, и в ту же секунду винтовка вылетела из его рук, выбитая сильным ударом Орехова.
- Куда стреляешь, гад? Сказано было поверх голов, в воздух!
- Это я-то гад? - прохрипел Колька. Бросился на Григория, но Федор сзади крепко схватил его. Колька дернулся несколько раз, пытаясь освободиться.
Орехов смотрел на быстро пустевшую улицу. С криками бежали люди по Литейному, сворачивали во дворы, в переулки. На мостовой валялись шапки, трости, калоши, даже шубы и полушубки. Пытался подняться человек, сбитый толпой. Железняков послал матроса помочь ему. Заметив понурого, безоружного Кольку, спросил:
- Ты чего?
- В людей целил, - объяснил Орехов.
- Предупреждения не слышал? - сразу помрачнел Железняков. - Революционной дисциплины не знаешь?
Колька промолчал.
- Оружие не давать. Доложите комиссару, - распорядился Железняков.
- Есть! - ответил Григорий.
Демонстранты больше не появлялись. Стало вроде бы еще холоднее, чем утром. Наверно, к ночи окреп мороз. Оставив внешние караулы, Железняков снова повел матросов во дворец, в тепло.
Правые эсеры продолжали заседание, и конца ему не было видно. Бранили с трибуны Советскую власть, обсуждали свой земельный закон. А моряки между тем не спали вторые сутки и были голодны. Ближе к полуночи наиболее нетерпеливые начали поговаривать о том, что пора прикрыть эту лавочку.
Кто-то сообщил о настроении моряков в Смольный. Оттуда поступило указание:
«Предписывается товарищам солдатам и матросам, несущим караульную службу в стенах Таврического дворца, не допускать никаких насилий по отношению к контрреволюционной части Учредительного собрания и, свободно выпуская всех из Таврического дворца, никого не впускать в него без особых приказов.
Председатель Совета Народных Комиссаров
В. Ульянов (Ленин)».
Железняков прочитал записку матросам.
- Понятно, товарищи?
Он обошел весь дворец, проверил посты, осмотрел пустующие комнаты. Везде спокойствие и тишина. Только в огромном зале витийствовали ораторы. Щурясь от яркого света, торжественно восседал в председательском кресле Чернов.
На хорах, утомленные бесконечными речами, подремывали гости.
В третьем часу ночи прибыл на автомашине народный комиссар по военно-морским делам Дыбенко. Он только что объехал весь город. Повсюду в столице восстановлен порядок. Демонстранты разошлись по домам. Эсеровские «боевики» открыли было стрельбу в нескольких местах, но красногвардейские отряды быстро разогнали провокаторов.
Дыбенко привез известие о том, что на заседании Совнаркома в эти минуты решается вопрос о роспуске Учредительного собрания.
- И нам пора действовать, - сказал Железняков. - Матросов сдержать трудно.
- Потерпите немного, Анатолий, дайте им выговориться. А потом разгоняйте эту контру! Но чтобы одними словами.
- Постараюсь.
Моряки ждали еще полтора часа.
В половине пятого Железняков решительно сдвинул на затылок бескозырку и распахнул дверь. Неторопливо прошел через зал, поднялся по ступенькам, остановился возле Чернова. Очередной оратор поперхнулся и смолк.
Положив руку на плечо Чернова, матрос сказал громко, с плохо скрытой усмешкой:
- Прошу прекратить заседание. Караул устал, караул хочет спать.
Онемевший от такой дерзости Чернов ответил не сразу. Вскочил с кресла, крикнул:
- Как вы смеете? Кто дал право?
- Караул хочет спать, а ваша болтовня никому не нужна.
В зале нарастал шум.
- Опять насилие!
- Обойдемся без караула!
Чернов повернулся к Железнякову:
- Мы тоже утомлены, но нельзя же из-за этого прерывать оглашение нового земельного акта. Я протестую против вашего вмешательства!
Рука Железнякова медленно опустилась на коробку маузера, и шум мгновенно смолк - как обрезало.
- Повторяю последний раз: караул устал прошу очистить помещение!
И к Чернову:
- Вы меня поняли? Подчиняйтесь законной власти.
- Подчиняюсь вооруженной силе. Протестую, но подчиняюсь. Перерыв до пяти вечера, - срывающимся голосом крикнул Чернов. - В пять часов мы опять соберемся здесь!
Увидел насмешливую улыбку Железнякова, и сам не поверил в такую возможность.
Таврический дворец быстро опустел. Матросы закрыли все двери. У главного подъезда выставили усиленную охрану. Теперь можно было и отдохнуть. Григорий Орехов прислонил к стене две винтовки, свою и Колькину, спохватился:
- А этот... колосник, где он?
- Не знаю, давно не видел, - пожал плечами Федор. - Может, дрыхнет где-нибудь или на тральщик ушел...
Миновали сутки, вторые. Колька в отряде не появлялся. О фасонистом кочегаре вспомнили раз-другой, а потом начали забывать.
5
На прием к городскому голове пришло пятеро бывших сотрудников управы: четверо рядовых служащих и тучный, лысый, с нездоровым отечным лицом начальник отдела. Они подали коллективное прошение о восстановлении на работе.
Михаила Ивановича новость обрадовала. Это было косвенным признанием того, что городская дума справляется со своими многотрудными обязанностями. Убедились, значит, чиновники, что Советская власть может и без них обойтись, решили явиться с повинной. Пусть не пятьсот человек, а пять, но это только первые ласточки. Вся столичная чиновничья армия следит сейчас за этой пятеркой, ждет результатов беседы.
Городской голова встретил посетителей с холодной вежливостью, предложил сесть и, без промедления, приступил к делу.
- Суть вам известна, - тяжело дыша заговорил начальник отдела. - Мы готовы вернуться на свои места...
- Это конечно же большая честь для нас! - Михаил Иванович имел право иронизировать. - Но где вы раньше были, в самые трудные дни?
- Поддались общему настроению.
- Будем откровенны - Советская власть не пришлась по вкусу?
- В нашей среде сильны кастовые связи, кастовые интересы, - старый чиновник был осторожен. - Мы не могли плыть против течения.
- А теперь разве это течение ослабло? Или вы вдруг воспылали любовью к новой власти?
- Мы осознали свой долг.
- Приятно слышать, конечно, да что-то много времени вам на это потребовалось. Мне кажется, все проще. Надеялись, что большевики долго не продержатся, делали ставку на Учредительное собрание. Лопнули эти надежды. Тут и деньги кончились, которые прежняя управа вам вперед выдала. Вот вы и призадумались: а вдруг вообще ваши услуги не потребуются.
- В какой-то степени так, - кивнул начальник отдела, избегая смотреть в глаза Калинину. - Но поверьте в наши добрые намерения. Если мы заблуждались, то вполне искренне.
- А что бы вы сами, как руководитель, сделали с теми, кто покинул работу в особо напряженный момент, с дезертирами и саботажниками?
- Между саботажем и политической забастовкой большая разница.
- Вы называете себя забастовщиками?
- Конечно. И, насколько я знаю, ваша партия всегда считала законной и правильной такую форму выражения неудовольствия.
- Не согласен! - решительно возразил Калинин. - Стачка, забастовка - это волеизъявление какой-то группы населения, это протест трудящихся, вызванный какой-то несправедливостью. А саботаж - это злостный акт, дезорганизующий народное хозяйство и бьющий по интересам трудящихся. Этот акт направлен против рабочих и крестьян, против революции.
Тучный чиновник продолжал дышать тяжело, с присвистом. Спросил тихо:
- Ваши слова следует считать отказом?
- Почему же? Кто действительно хочет сотрудничать в советских учреждениях, для тех всегда окажется место. Ваш бывший отдел укомплектован, но нам требуются люди в других отделах, в других учреждениях, в районных управах. Имейте в виду и передайте тем, кто намерен вернуться на службу: возрождать старую корпорацию привилегированных служащих, восстанавливать затхлые кастовые связи мы не будем. Это не приносит пользы, в чем вы убедились на собственном опыте, - улыбнулся Калинин.
- Воля ваша.
- Хотелось бы мне знать, на что еще надеются чиновники, которые продолжают саботаж?
- Люди разные. Одни полностью не приемлют вас, другие колеблются, оглядываются на соседей.
- Немцев ждут, - сердито бросил моложавый чиновник, сидевший у самой двери.
- Есть и такие, которые на кайзера теперь молятся, - подтвердил начальник отдела. И добавил вдруг совсем другим тоном, не сумев скрыть горечи: - А у меня вот два сына... Один в Польше погиб, а младший в Галиции...
- Сочувствую, - сказал Михаил Иванович, борясь с нахлынувшим смущением, с жалостью к этому очень больному человеку, - сердечно сочувствую и понимаю, как вам тяжело... А тем, кто кайзеру свечки ставит, можете сказать: рано в чужую веру подались. О переговорах в Бресте слышали?
- Немцы, вероятно, только до тепла медлят, до проезжих дорог. Такие вот слухи идут.
- На чужой роток не накинешь платок. Но Питер мы германцам не отдадим, для нас это вопрос жизни.
Чиновники ушли успокоенные. А Михаил Иванович, оставшись один, задумался. Самое больное место ковырнули посетители. Действительно, затишье на фронте не могло продолжаться бесконечно. Угроза вражеского нашествия висела над республикой. Надо было кончать с неопределенностью. Ленин требовал подписать договор с немцами. Условия очень тяжелые, это бесспорно, однако они не посягают на главное, на Советскую власть. Будет выиграно время, чтобы окрепнуть, создать новую армию. Но большинство членов Центрального Комитета не поддержало в этом вопросе Владимира Ильича. У Троцкого своя особая позиция: объявить о прекращении войны, но мира не подписывать. Группа «левых коммунистов» во главе с Бухариным, наоборот, выдвинула лозунг «революционной войны». Бухаринцы кричат о своей готовности с высоко поднятыми знаменами погибнуть за революцию.
Красивые фразы - вот это что. Умереть - дело не хитрое. Но для чего тогда надо было десятилетиями вести борьбу за власть, свергать Временное правительство? Чтобы через несколько месяцев загубить молодую республику?
Сражаться с немцами сейчас некому. Старая армия развалилась. Отряды красногвардейцев и революционных солдат, редкой цепочкой растянувшиеся вдоль фронта, не способны оказать серьезного сопротивления. Не считаться с этим могут только безответственные фразеры или недальновидные люди, политические авантюристы.
Калинин подошел к карте, висевшей возле шкафа. На карту черным карандашом была нанесена линия фронта. Она не менялась с лета, каждый изгиб ее стал привычным для глаз. Неужели эта линия дрогнет, поползет на восток и северо-восток, на Москву и Петроград?
Вспомнился офицер, приходивший в Лесновскую управу незадолго до вооруженного восстания. Затянутый ремнями подполковник - военная косточка. Яропольцев, кажется? Как он тогда говорил: стране прежде всего нужна победа над немцами, за которую заплачено миллионами жизней. Ради этой победы он оставил семью, отправился в действующую армию.
«Где он сейчас, этот офицер?» - подумал Михаил Иванович, всматриваясь в изгибы черной линии, пересекавшей карту.
6
В середине февраля рано утром пулеметчики, продрогшие за ночь в боевом охранении, сунулись было по привычке к «камрадам», погреться в землянке. Однако немцы встретили их винтовочным огнем. Палили, правда, поверх голов, но заставили солдат полежать в сугробах, а потом перебежками добираться до своих траншей.
Узнав об этом, Яропольцев отправился на высотку и весь день наблюдал в бинокль за германцами. Сразу обратил внимание - их стало значительно больше на передовой линии. Тут уже не по взводу прикрытия на километр фронта, а по целой роте. В траншеях врага то и дело мелькали каски. Небольшие группы солдат двигались по ходам сообщений, переносили какие-то грузы: скорее всего, боеприпасы. В мелколесье дымило несколько полевых кухонь; раньше их не было, «местные» немцы готовили пищу в землянках.
Все это обеспокоило Яропольцева. Со слов комиссара Нодиева он знал, что мирные переговоры в Бресте затягиваются и осложняются. Об этом писалось и в газетах, которые приносили от немцев бойцы его отряда: бумага для самокруток была подходящая.
Кайзера в общем-то ничто не связывало. На Восточном фронте перед его хорошо оснащенными войсками почти не было русских подразделений. Самое время германским генералам двинуть свои дивизии вперед, обстановка для этого благоприятная. Вот ответственный участок с шоссейной дорогой на север. Справа, километров на тридцать, русских солдат вообще нет. Там леса, болотистая глухомань. Слева неприкрытая полоса простирается километров на двадцать до уездного города. И лишь в районе шоссе держит оборону полк Яропольцева. Бывший полк, так как теперь он переименован на общем собрании в «Отдельный сознательный революционный отряд имени рабочего и крестьянского пролетариата». Яропольцев не возражал против этого: пусть тешатся словесными нагромождениями, пусть радуется большевик Тенгиз Нодиев. Лишь бы не мешали ему.
Отряд представлял собой неполный батальон из двух пехотных рот и пулеметной команды, имевшей шесть «максимов». И еще - гаубичный дивизион из восьми орудий. Яропольцев вместе с Кузьмой Голоперовым и отделением разведчиков съездил на тыловую армейскую базу, привез продовольствие, зимнее обмундирование. Люди сыты, тепло одеты, обеспечены куревом. Но и порядки установлены строгие. Подъем, отбой, дежурство, караульная служба - все точно и в срок. И никаких жалоб.
Тенгиз Нодиев, как и условились, полностью поддерживал действия подполковника, прекрасно понимая, что на восемьдесят километров вокруг их отряд - единственная воинская часть, способная противостоять врагу...
Яропольцев оторвался от бинокля, посмотрел на своего ординарца. Хотел послать его к начальнику пулеметной команды, но тут, за лесом, за немецкими позициями, громыхнули два орудийных выстрела. Гул прокатился над заснеженными полями и угас вдали, а возле высотки взметнулись с треском два черно-багровых конуса.
Яропольцев быстро опустился на дно траншеи. Еще два снаряда разорвались почти на гребне высотки. И опять наступила тишина.
Теперь исчезла всякая надежда на то, что наступления не будет, что немцы просто производят перегруппировку. Враг начал артиллерийскую пристрелку, и как раз на важнейшем участке, возле шоссе.
Яропольцев сказал громко, чтобы слышали солдаты в траншее:
- Какие наглецы, а? Ни в грош нас не ставят! Готовятся без маскировки, будто на полигоне... Тем хуже будет для них, верно я говорю?! - Так точно! - рявкнул Голоперов.
Солдаты загомонили: - Гляди фрукт какой, снаряды кидает!
- Вот тебе и брат-сват Фридрих Гансович, три месяца обнимались!
- Будя, поиграли! Теперь он тебе свата покажет!
- А пошто наши-то пушки молчат?
- Тю, голова! Чего ж раньше сроку позицию раскрывать?
Яропольцев последний раз осмотрел в бинокль вражеские позиции. Темнело. Каски в ходах сообщения больше не мелькали, зато в мелколесье горело десятка два костров. «Это хорошо, хорошо», - подумал он, спускаясь с высотки. Самоуверенность и наглость немцев были ему на руку.
Он отдал распоряжение с наступлением темноты, незаметно для противника, оставить пристрелянные врагом окопы и переместиться в низину, в старые траншеи, покинутые осенью из-за сырости.
В деревне, в крайней пятистенной избе, занятой штабом отряда, Яропольцева ожидал Тенгиз Нодиев, только что вернувшийся из Молодечно. Комиссар был там на заседании, которое, по его словам, прошло очень успешно: большевики наголову разгромили эсеров.
Сообщение Яропольцева встревожило комиссара, однако видно было, что в возможность вражеского наступления он не очень-то верит.
- Зачем волнуетесь, командир? - Нодиев порылся в полевой сумке. - Вот распоряжение из Минска, сам главнокомандующий Мясников подписал. Тут прямо сказано: «Расходятся неблагонадежные слухи о возможном наступлении немцев. Предупреждаю, что впредь буду привлекать к строжайшей ответственности, вплоть до предания военному суду лиц, распространяющих эти слухи».
Яропольцев даже растерялся от неожиданности - настолько слова главкома шли вразрез с тем, что он видел своими глазами. Наверно, в Ставке еще ничего не знали.
- Можете предать меня суду, но я остаюсь при своем мнении, - сухо отчеканил он и отправился в свою комнату.
...События развивались почти так, как предполагал Яропольцев. Огневой шквал немецкой артиллерии обрушился на пустые траншеи. А когда вражеская пехота пошла в атаку, ее встретили губительные залпы со старых позиций. Враг откатился в полном беспорядке, бросив раненых.
Часа через два другой немецкий батальон появился на том проселке, где Яропольцев подготовил засаду. И опять враги стали жертвой собственной самоуверенности. Они не потрудились даже принять боевой порядок, шли по дороге в ротных колоннах, выслав вперед дозор. Его пропустили без выстрелов, а потом засада резанула по колонне из трех пулеметов.
Лишь получив такую взбучку, немецкие офицеры поняли, что война идет всерьез, и взялись за дело с присущей им дотошностью и мастерством. Вероятно, приказ торопил их. Они быстро развернули цепи на широком пространстве и повели наступление сразу на двух направлениях: вдоль шоссе и вдоль проселка. Они несли потери от снарядов, от пулеметного и винтовочного огня, но упорно продвигались вперед, обходя фланги. У Яропольцева не было резервов, чтобы задержать обходившие подразделения.
После полуночи отряд вынужден был покинуть деревню. И вот теперь Мстислав Захарович лежал в воронке на опушке леса, в котором исчезала, суживаясь, полоска шоссе.
Справа и слева от командира укрылись среди мерзлых глыб израненные, голодные, усталые солдаты.
Комиссар Нодиев, пригнувшись, подбежал к воронке, лег рядом с Яропольцевым.
- Живой?
- Как видите. А вы... Дозвонились до командующего? Поддержка будет?
- Сегодня нет. Но о нападении немцев сообщили в Минск, в Петроград и в Москву. Уже отправляются сюда наши отряды.
- Раньше надо было, - раздраженно произнес Яропольцев.
7
Пролетарский Питер готовился отразить вражеское наступление. Навстречу немцам ушел с морским отрядом комиссар Евсеев. Занял боевые позиции тяжелый артиллерийский дивизион, в котором служил Семен Штырев - сын Силы Семеновича. Спешно формировались новые красные полки, создавались рабочие отряды на всех предприятиях. Заводы выпускали оружие.
Не осталась в стороне и городская дума. Михаил Иванович предложил организовать муниципальный отряд, зачислив в него всех работников коммунального хозяйства, способных нести военную службу. Если немцы приблизятся к городу, то и коммунальники примут участие в обороне красной столицы.
Калинин записался рядовым красноармейцем и посещал все занятия. Винтовок у коммунальников еще не было, учились ходить строем, рассыпаться в цепь, перебегать под огнем противника. Командир взвода, бывший фельдфебель, сперва вроде бы робел перед городским головой, но вскоре привык, командовал строго, иной раз не скупясь и на соленое слово. Люди занимались старательно, фельдфебель был доволен бойцами. А фельдшер муниципального отряда старик Протоиерейский ворчливо говорил Михаилу Ивановичу:
- Зачем вам это? Вы наш начальник по службе и в отряде руководить должны. Не вижу необходимости, чтобы вы вместе со всеми по двору бегали. Да-с, не вижу!
- Кем же мне посоветуете? - Комиссаром.
- Э, нет. Какой из меня комиссар, если я совершенно военного дела не знаю? Я же бойцам ни показать, ни объяснить ничего не могу. Вот хоть азы усвою, тогда видно будет.
Фельдшер возражал. К согласию они так и не пришли, хотя во всем остальном взаимное понимание у них было полное. Протоиерейский имел те качества, которые Михаил Иванович особенно ценил в людях: выполнял порученную ему работу не только добросовестно, но и горячо, с инициативой, стараясь сделать все быстрее и лучше. Калинин уже убедился в этом, когда после нового года Петроградская дума решила создать за счет городского бюджета курсы медицинских сестер - в больницах и госпиталях ощущалась острейшая нехватка медицинского персонала. И надо сказать спасибо Протоиерейскому - не жалел он своих сил, чтобы организовать эти курсы. Ездил вместе с Калининым, подбирая помещения, советовал, каких врачей и профессоров нужно привлечь, объявление для газеты составил сам, потом сидел с утра до вечера в канцелярии, беседовал с теми, кто желал учиться на медика, проверял их документы.
А теперь жизнь повернулась так, что курсы оказались особенно важны. Медицинский персонал требуется не только больницам, но и боевым рабочим отрядам, новым красноармейским частям.
Михаил Иванович выкроил время, побывал на занятиях. Остался доволен. Преподаватели опытные, учеба - восемь часов в день. Слушательницы получают паек. Жаль только - совсем нет рабочих девчат. Это даже по форменным платьям видно: сидят за столами бывшие курсистки и гимназистки.
- Да-с, - подтвердил Протоиерейский. - Почти все слушательницы из семей служащих, торговцев, мелких чиновников. Это естественно, Михаил Иванович. Какой срок вы нам дали? Сначала пять месяцев, а теперь сократили до трех.
- Обстановка.
- Понимаю и не возражаю. Но и вы поймите: медицинская сестра должна знать хотя бы элементарно по-латыни, чтобы не перепутать рецепты. Не говоря о всем прочем. Поэтому мы брали девиц, имеющих определенный запас знаний. И новый набор, должен вас огорчить, будет такой же.
- А ведь мы готовим медицинских сестер для новой рабоче-крестьянской армии, для новых советских учреждений. Этих слушательниц не только учить, но и воспитывать надо, может, даже перевоспитывать.
- Давайте введем курс...
- Знаете что, мы выделим для вас несколько опытных пропагандистов. Из студентов. Молодых, энергичных.
- Лучше бы постарше. Таких, знаете ли, вроде меня.
- Почему?
- Повлюбляются ведь в молодых-то, запутают все, потом к концы не найдешь. Среди девиц весьма озорные есть, да-с...
- Учтем это, - улыбнулся Калинин. И спросил: - А санитаркам латынь не обязательно знать?
- С санитарок другой спрос. Это первая ступень.
- Ну вот, давайте на эту ступень пролетарских детей ставить. Поезжайте на заводы, на фабрики, подберите там кандидатов. За два месяца санитарок из них сделаем. Дадим толчок, а дальше сами будут решать, дальше сами пойдут, у кого есть желание и способности.
- Так и сделаем, - заверил фельдшер.
8
Двое суток гуляла метелица, завывала в печных трубах, гремела листами кровельного железа. Вычистила, выбелила весь город, на старые сугробы надвинула новые кособокие шапки. Раньше любил Калинин такие предвесенние вьюги: не тоскливые и злобные, как в глухозимье, а шальные, бесшабашно-веселые. Зима, чуя свой близкий конец, торопилась вывалить поскорей запасы снега, израсходовать морозную крепь. Радовался, бывало, Михаил Иванович такому метельному буйству: быть хорошей воде, которая обернется потом сочной травой на лугах, тучным колосом на полях, грибами в лесу. А нынче смотрел, и заботы одолевали его. Опять надо расчищать трамвайные пути, подъезды к дровяным складам, тротуары. Лед надо скалывать, вывозить вместе со снегом в каналы.
Хорошо хоть выглянуло сразу после метели забытое солнце, подрумянило синие сугробы, заиграло в заледеневших стеклах и даже щеку пригрело, обещая скорую теплынь. Выманило на улицы людей из домов, город сразу стал оживленным и шумным. Затараторили в подворотнях бабы, мальчишки швырялись снежками. Какой-то умелец, видать взрослый, вылепил возле Адмиралтейства снежного кайзера в полный рост. Вокруг толпились любопытные.
По Невскому, возле городской думы, дефилировала осмелевшая чистая публика. Господа в шубах, дамы в манто, нагловатые молодые люди. Отсиживались зимой за надежными запорами, на старых запасах, а теперь ободрили их слухи о скором конце большевистских порядков.
У подъезда думы, покуривая, беседовали трое: высокий мужчина в офицерской шинели со следами споротых погон, гражданин в пенсне, в шляпе, с тростью в руке, и толстяк-коротышка, утонувший в бобровой шубе, над которой торчал черный «котелок». Тот, что в пенсне, горячился:
- Не понимаю, господа, большевиков, совершенно не понимаю! Распустили армию, открыли ворота бошам, а теперь сами же кричат: революция в опасности! А что делать германцам? Им заявили в Бресте: ни мира, ни войны, даже формальной юридической преграды не оставили перед ними. Им просто грех было не воспользоваться таким моментом. Я уж думаю: может, боши не так страшны для большевиков, как Учредительное собрание?
- Ленин тут ни при чем, - сказал военный, - в Бресте был Троцкий.
- Ах, дорогие мои, - вмешался толстяк в шубе. - У Ленина с кайзером договоренность подорвать Россию изнутри. Об этом еще в прошлом году все газеты писали.
- Бред, извините за грубость!
- Отнюдь, - упорствовал толстяк. - Это же факт, что Ленин по пути в Россию проехал через Германию. Разве во вред себе кайзер допустил бы такое?!
- Ленин, господа, прежде всего русский, волжанин, из порядочной дворянской семьи. Отец его был интеллигентен весьма.
- Известно это нам, дорогой, мой, - глушил собеседников толстяк в шубе. - Да ведь озлоблен Ульянов Владимир казнью брата своего Александра, дал страшную клятву мстить за него властям предержащим.
- А между прочим, - сказал военный, - к отличительным особенностям германской нации относятся организованность и аккуратность. Германцы - народ справедливый, они установят строгий порядок.
- Э, дорогой мой, упаси бог от их порядков! Придут да и останутся на нашей шее.
- Не останутся. Сами германцы говорят: штыками можно делать все, только сидеть на них невозможно.
- Остро, остро! - засмеялся тот, что в пенсне.
Из-за углового дома появилась колонна. Шли вперемешку гражданские и солдаты, все с винтовками, с подсумками на ремнях. Замыкали колонну двуколки с пулеметами. На последней повозке сидели несколько женщин с повязками Красного Креста.
- К вокзалу, господа. Это их новая армия.
- Сборная солянка, - презрительно оценил военный. - С такой партизанщиной против регулярных войск...
- Как знать, как знать, - вступил в разговор прохожий.
Все трое посмотрели на него. Одет вполне прилично. Добротное пальто с меховым воротником, высокая шапка. Вот только на ногах сапоги - не гармонируют. Лицо худощавое, продолговатое, торчит клин бороды. Глаза под стеклами очков лукаво-спокойные.
- Интеллигенты всегда сомневаются, - ни к кому не обращаясь, произнес военный.
- Сомнение - сестра истины, - живо ответил ему новый собеседник. - Только что получено официальное сообщение: немцы остановлены возле Нарвы и возле Пскова.
- Достоверно ли, дорогой мой?
- Утром смотрите газеты.
- А вы, извиняюсь, не журналист ли?
- Нет, я городской голова Калинин... Куда же вы? Продолжим беседу...
И засмеялся, довольный.