1

Готовясь к разговору с председателем Совнаркома Союза коммун Северной области, Михаил Иванович понимал: мирной беседы не будет. Председатель Зиновьев чрезвычайно самолюбив, считает себя выдающимся теоретиком и политическим ясновидцем, болезненно реагирует на критику, на возражения. Знает, что Калинин всегда твердо проводит ленинскую линию, относится к нему с плохо скрытым недружелюбием.

На этот раз он принял Михаила Ивановича особенно холодно, даже с оттенком высокомерия, подчеркнув, что Калинин для него лишь один из многочисленных служащих.

«При случае надо одернуть зазнайку, - подумал Михаил Иванович. - Но прежде всего о деле».

- Недавно я объехал целый ряд уездов Новгородской губернии и нашей Северной области. И вынес убеждение, что политическая обстановка в деревне теперь особенно сложная. Средний крестьянин не верит больше эсерам и меньшевикам. Он тянется к нам, но его отпугивает хлебная монополия, запрет свободной торговли, неправильные, непродуманные действия местных исполкомов.

- С каких это пор комиссар городского хозяйства занимается вопросами, которые его не касаются? - холодно усмехнулся Зиновьев.

- Меня все касается, тем более - политические промахи. Сам я в прошлом крестьянин, и родня крестьянствует. Положение в деревне меня волнует итревожит.

- И какие промахи вы узрели?

Зиновьев задал свой вопрос, почти отвернувшись от Калинина. Смотрел на зашторенное окно, по которому барабанили снаружи капли дождя. И Михаил Иванович поглядел туда же. Шторы точно такие, как в Лесновской думе... Поздний ноябрьский вечер, холодный дождь. Будто год назад, когда Центральный Комитет принял самое ответственное решение - о вооруженном восстании. Зиновьев выступал тогда против ленинской резолюции. И, помнится, вздрогнул: по стеклу пулеметной очередью простучала ветка. У него было такое же выражение лица, как сейчас: недовольное и настороженное. Вот ведь сколько времени прошло с Октября, а он вроде бы нисколько не изменился. Нет, изменился - барства прибавилось.

- Какие же политические промахи? - нетерпеливо повторил Зиновьев. - В чем они?

- В неправильном понимании роли среднего крестьянина. Нельзя противопоставлять середняков беднякам.

- Мы проводим в жизнь линию партии: союз рабочего класса с беднотой, при нейтрализации середняка.

- Но партия нигде, ни в одном документе не говорит о том, что бедняка и середняка надо сталкивать между собой. Наоборот, партия всегда говорила и говорит о соглашении со средним крестьянством. Особенно теперь, когда середняк составляет основную массу в деревне.

- Это мелкобуржуазная масса, ей нельзя доверять.

- Товарищ Ленин в своей последней статье на фактах доказывает, что поворот середняка в сторону Советской власти вызван глубокими изменениями внутри страны и за рубежом. В ходе борьбы с внешней и внутренней контрреволюцией среднее крестьянство убедилось: только Советская власть может спасти трудящихся от империалистической кабалы.

- Ленина я читал.

- Но ведь он достаточно ясно пишет: «Уметь достигать соглашения с средним крестьянином - ни на минуту не отказываясь от борьбы с кулаком и прочно опираясь только на бедноту...» Не о нейтрализации середняка идет теперь речь, а о прочном союзе с ним при руководящей роли рабочего класса.

- Это только личное мнение Ленина. Установка на нейтрализацию никакими решениями не отменена.

- Будет отменена. Жизнь идет вперед, жизнь подсказывает...

- Я уже слышал, что она вам подсказывает, - перебил Зиновьев, - но я по вашей подсказке действовать не намерен.

- Каламбур не из блестящих... - спокойно заметил Калинин. - Обстановка требует нового подхода, а вы, насколько я знаю, предлагаете создать в деревне Советы депутатов крестьянской бедноты. Значит, речь идет не о Советах, где участвовали бы бедняки и средние крестьяне, а о Советах типа комбедов, так вас понимать?

- Экая проницательность!

- Создание таких Советов противоречит принятым законоположениям. Это раз. А второе - куда же вы отпихиваете среднего крестьянина? На сторону наших врагов? Заведомо записываете в стан противника основную крестьянскую массу?! Это уже не каламбур!

- Я не желаю говорить в таком тоне!

- Конечно, куда приятней, если слушают и поддакивают. Но я не за тем пришел.

- Общего языка мы не найдем...

- Вижу, что позиции у нас совсем разные, - сказал Калинин. - А дело такое серьезное, что нельзя оставлять его нерешенным. Буду писать в Центральный Комитет.

- Как хотите. Как вам угодно.

Зиновьев вновь отвернулся, всем своим видом давая понять: разговор окончен.

Возвратившись домой, Михаил Иванович сразу сел к письменному столу. Екатерина Ивановна, глянув на сосредоточенное лицо мужа, поставила ему стакан чая и ушла, чтобы не мешать.

Придвинув лист бумаги, Михаил Иванович написал сверху, размашисто: «Товарищу Ленину».

 

2

Сразу после Нового года Владимир Ильич вызвал Калинина в Москву. Поезд, пробиваясь через снежные заносы, шел вдвое дольше обычного. Михаил Иванович едва не опоздал к назначенному времени. Хорошо, что на вокзале подвернулся извозчик с рысистой лошадкой.

В Питере на улицах сугробы высокие, а в Москве еще выше. Иные деревянные домишки завалило до второго этажа. Против окон - вроде бы бойницы прорыты в плотном снегу. От стен не отгребают - теплее.

- Рад видеть вас, товарищ Калинин, очень рад, - встретил его Владимир Ильич. - Мне сказали, что вы прямо с поезда. Устали? Голодны?

- В вагоне выспался. И чаевничал недавно, после Клина.

- Ну, раз чаевничали, то садитесь вот сюда, батенька, и рассказывайте.

- Почти все изложено в моей записке...

- Я прочитал ее с огромным интересом. Это сейчас архиважно. В деревне произошли серьезные классовые сдвиги.

- Осереднячилась деревня, Владимир Ильич.

- Как вы сказали, осереднячилась? - переспросил Ленин. Улыбнулся, подняв указательный палец. - Вот именно - осереднячилась! И это вполне естественно. В республике не стало помещиков. Кулакам мы нанесли весьма ощутимый удар. Трудовое крестьянство получило землю, значительную часть сельскохозяйственных орудий и скота, которыми раньше владели помещики и кулаки. Бывшие бедняки поднялись до середняцкого уровня. Во всяком случае - многие из них.

- Этому только радоваться надо.

- И учитывать, обязательно учитывать этот процесс. Ведь середняк составляет ныне больше половины всего населения, не так ли?

- Думаю, в деревне теперь две трети хозяйств середняцкие, - подтвердил Калинин.

- А некоторые товарищи не замечают перемен, продолжают строить свою работу по инерции. Наша первейшая задача всеми средствами, особенно через печать, раскрыть сложившееся положение.

- Есть такие, которые и видят, и понимают, а гнут свое.

- Постараемся убедить их. Скоро съезд партии, который займется вопросом о середняке. Теперь, когда середняк повернул в сторону Советской власти, прочность его союза с рабочим классом зависит от дальнейшей политики партии в деревне. Но до съезда предстоит еще много подумать, взвесить, вскрыть недостатки.

- По-моему, для сближения со средним крестьянством надо прежде всего устранить на местах экономические и продовольственные рогатки. Они больно затрагивают крестьянина, - сказал Калинин.

- Конкретно, какие рогатки?

- Возьмите, к примеру, такую хозяйственную преграду, как запрет на вывоз продовольствия из одного уезда в другой или даже из волости в волость. Крестьянину трудно понять пользу такого запрета, установленного для борьбы со спекуляцией. Ослабление экономических заторов на деле показало бы среднему крестьянству, что Советская власть выражает и защищает его интересы. Среднее крестьянство, в сущности, целиком стоит на нашей стороне. Между средним крестьянином и Советской властью не может быть противоречий, могут быть только недоразумения.

- Вот именно - недоразумения! - согласился Владимир Ильич. - А недоразумения всегда можно устранить при разумной политике.

- К сожалению, власть на местах еще далеко не везде удовлетворительная. Частые реквизиции, грубое отношение в исполкомах, волокита в уездных канцеляриях, мобилизация людей и лошадей - все это плохо действует на крестьян. Вот, к примеру, в Тверской губернии, в нашей волости...

- В вашей? - быстро переспросил Ленин. - Это хорошо, это очень хорошо. - И спохватился: - Простите, что перебил: продолжайте, пожалуйста.

- Учет хлеба осенью провели правильно. Хоть и есть недовольные, но общий голос «поступлено правильно». А вот после учета местные коммунисты пригласили охрану и произвели проверку крестьянских хозяйств. Обыскивали, совершили целый ряд, мягко выражаясь, нетактичностей, а на протестующих против грубостей наложили штраф, в том числе и на председателя Совета деревни. Для уплаты охране штраф пошел...

- Это безобразие! Надо пресекать, решительно пресекать такое самоуправство!

- И при сборе чрезвычайного налога поступили довольно круто. Сажали людей десятками, грозили оружием. У крестьян, семьи которых состоят не больше чем из пяти человек, отобрали вторую и третью корову. Раздали коров по твердой цене хозяйствам, имевшим право держать их. Эти меры вызвали вражду тех, у кого отобрали, и недовольство крестьян, которым коров не досталось...

Он вопросительно посмотрел на Ленина: не утомил ли? Рассказывать ли еще? Ведь Владимир Ильич не поправился окончательно после ранения. Это даже по лицу видно. И не такой он подвижный, как раньше. Любил, бывало, говорить стоя или быстро расхаживая по комнате, а сейчас сел и ни разу не поднялся.

- Как вы себя чувствуете? - вырвалось у Михаила Ивановича.

- Благодарю, вполне хорошо. Вот только Надежда Константиновна немного сдала.

- Что с ней?

- Выхаживала меня, переживала. А теперь старая болезнь: сердце. Не спит, задыхается. Врачи рекомендуют спокойствие и чистый воздух.

- В деревню бы ей.

- Не поедет. Без меня не поедет, и уговаривать бесполезно. Впрочем, все устроилось. В Сокольниках, в парке, есть лесная школа. Воздух превосходный. Надежда Константиновна теперь там. Но мы отвлеклись. Вы говорили о положении в волости, - напомнил Ленин.

- Вот насчет сенокосов или хвороста совершенно излишняя волокита, - собравшись с мыслями, продолжал Михаил Иванович. - Если нужно получить сенокос или нарубить сучьев, требуется подать особое заявление в уезде. Шестьдесят верст - конец порядочный. Сучья же в лесу сложить, объездчик их обмеряет, оценит, только тогда можно везти домой. Стоимость леса небольшая, но, пока выполнишь все формальности, истратишь сто - двести рублей. А цена хвороста пять копеек воз. Такие хозяйственные просчеты вызывают недовольство крестьян. Они ведь превосходно во всем разбираются. Если взяли лошадь для фронта, крестьянин ворчит, охает, но мирится с этим, так как знает: для войны лошадь необходима. Но совсем иначе смотрит он, если на его лошади ездят члены исполкома и ездят безалаберно. А отделы исполкомов, к сожалению, часто реквизируют лошадей для своих нужд и сильно роняют свою репутацию в крестьянской массе. Ограничить их надо.

- Да, на местах у нас особенно ощутима нехватка умелых руководителей.

- Среди крестьян непочатый угол очень цепных работников. В партию они идут туго, но привлечение середняков к руководству дает огромную пользу, ведь они прекрасно знают экономику своей местности. А общественная работа идейно сближает их с коммунистами.

- Напишите об этом, - сказал Ленин. - Обязательно напишите, и не одну, а несколько статей с фактами и выводами. То, что вы предлагаете - это конкретное претворение в жизнь нового отношения к середняку. Ни в коем случае нельзя распространять репрессивные меры, направленные против кулачества, на среднее крестьянство. Это грубейшее нарушение политики партии и основных принципов коммунизма. Насилие по отношению к среднему крестьянству представляет из себя величайший вред... Величайший!

- Да, уж силком середняцкую массу не повернешь.

- Работа предстоит кропотливая, трудная, длительная. Мы должны ни на минуту не забывать: от того, с кем пойдет середняк, зависит будущее нашей революции.

- Машин бы нам, - подавив вздох, произнес Калинин. - Я вот папку завел, «папкой будущего» ее назвал. Складываю вырезки, фотоснимки, на которых новые сельскохозяйственные машины изображены. Чертежи, описания собираю. У шведов, у американцев хорошо это дело поставлено. Весной мы три трактора на общественные огороды пустили. За день такое поле вспахали, что целой деревне на неделю работы хватило бы. Крестьяне толпами шли смотреть. До сих пор по всей области говорят об этом.

- Лучшая форма агитации за крупное социалистическое хозяйство, - оживился Владимир Ильич. - Если бы нам не три трактора, а тридцать тысяч тракторов, - он прищурился, усмехнулся. - Нет, тридцати тысяч недостаточно будет, пожалуй?

- Мало, - подтвердил Калинин.

- Если бы мы могли дать сто тысяч тракторов, снабдить их бензином, снабдить их машинистами, то средний крестьянин сам сказал бы: «Я за комму-нию!» Скажет он так?

- Где их взять, машины-то, - вот вопрос?!

- Мы с вами понимаем, что это пока фантазия. Но то, что сегодня видится только в мечте, завтра может стать явью.

- Если труда не жалеть.

- Вот именно! Я, конечно, широко замахнулся, но будут у нас со временем сто тысяч тракторов, обязательно будут! И самые лучшие машины, что хранятся пока в вашей папке, пойдут по артельным полям.

 

3

В январский морозный день добрался до родной смоленской деревни Кузьма Голоперов. Знакомый мужик подвез его от станции. Степенно, чуть прихрамывая, зашагал он по длинной улице к холму, где красовался близ церкви пятистенный, под железом, дом бывшего старосты.

За плечами - туго набитый солдатский мешок. В руке - кожаный городской баул.

Прилипли к мутным стеклам бабы и ребятишки, долго глядели вслед, судачили: откель взялся, сердешный, какие вести привез?

Батя, Василий Васильевич, встретил единственного сына с радостью. Сам истопил баньку, приготовил березовый веник. Попарился заодно.

Кузьма разложил гостинцы: отцу - суконный отрез, матери - шаль. И замужнюю сестру не забыл, и племянниц. Мать руками всплескивала: домовитый сынок-то, заботливый! Отец пригладил светлые, поредевшие волосы.

- Не бедствуешь.

- Голова на плечах, руки пока при себе. А дураков на наш век хватит.

- И то ладно, - одобрил Василий Васильевич. Перед ужином отец достал из сундука бутылку первача. Сели за стол рядом, как ровня. Мать поставила чугунок горячей картошки, обливную миску соленых грибов.

- Ох, соскучился по ним! - потянулся Кузьма.

- Этого добра вволю, - сказал Василий Васильевич. - А вот с хлебушком плохо.

- Недород?

- Уродило средне, терпимо. Только продразверстка все загребла. Видел - сусеки пустые.

- Так уж и все? - плутовато сощурился Кузьма.

- Ну, припрятал кое-что, до новин дотянем с грехом пополам, - неохотно ответил отец. - Да ведь зло берет: себя не жалел, старался, ни один черт в работе не помогал. Подохни в поле - никто не почешется. А зерно привезти не успел - уже вот они, ждут с мешками. Городских трое и наши беспортошники из комбеда.

- Повсюду так, батя.

- Как поначалу мужик-то воспрял! - сокрушенно вздохнул Василий Васильевич. - Земля наша, паши ее, сей, хозяйствуй, как хочешь. А вышло, что зазря хребет гнули. Продать ничего нельзя, кузнецу, заплатить нечем. Собственной лошади овес украдкой даю.

- Это цветочки, - Кузьма уверенно наполнил большие граненые рюмки. - Дальше еще хуже пойдет.

- На суку сидят, а его же и рубят. Кто им с такой продразверсткой работать станет?

- Мужиков много, батя, есть из кого масло давить.

- Это что же, программа у большевиков такая?

- Программа у них хитрая. Вроде опять басурмане на Русь пришли, только теперь не с саблей, не с боем, а незаметно влезли.

- Ты своей головой додумался, али подсказал кто?

- Барин растолковал, Мстислав Захарович.

- Вот оно что! - заерзал на лавке Василий Васильевич и даже приподнялся от нетерпения. - Ну, говори, говори, когда последний раз видел?

- А недавно, и месяца не прошло. Поскитались мы, батя, вместе со всей его семьей. Страстей натерпелись - не приведи господь. Без меня бы им верная крышка была, - похвастался начавший хмелеть Кузьма. - Мстислав Захарович на Дон рвался, а нас вместо Дона аж на Волгу занесло. Теперь ведь едешь, не куда хочешь, а куда поезда идут. Пока отдышались там, подкормились - кругом фронт объявился.

- На Волге осели, значит?

- Сейчас, батя, дай мосол догрызть... Обскажу все по порядку. - Кузьма ел с азартом, как молодой волк после долгой пробежки. - Народ, батя, сам знаешь, надвое разделился: одни - за белых, другие - за красных. Везде драка. А мы тихо прижились. Дом на краю города. Садик свой, речка близко. Нашелся у барина знакомец, тоже знатного рода. Без правой руки вояка. Но вскоре расклеили по городу приказ: всем бывшим офицерам явиться на регистрацию. Только регистрация ихняя известно какая: через человека - на свалку.

- У нас многих офицеров в Красную Армию забрали...

- Тут место тихое, - пояснил Кузьма. - А там с одной стороны казаки, с другой - белогвардейцы, с третьей - пленные чехи мятеж подняли. Такое дело! Вот и надумали мы промеж собой: никуда барину не являться. В саду стожок сена стоял, я в нем схорон сделал, погребок вырыл. И бог миловал, отсиделся Мстислав Захарович. Тут как раз белые чехи пришли. Эшелонами на вокзале стояли, в городе не ночевали, клопов опасались. А вшей у них своих дополна. Ну, однорукий сразу с мятежниками стакнулся, привез к нам ихнего полковника. Долго он с нашим хозяином толковал, уговаривал ехать к Колчаку в Сибирь. Тут и решил Мстислав Захарович послать барыню с детьми через море за границу. А мне приказал пока домой на разведку: посмотреть, как здесь. Ну, я с охотой, больно уж о вас стосковался... Выправил Мстислав Захарович через того полковника документ, будто я красноармеец и после ранения отпущен на отдых. Печатку нужную пристукнули. У них много печаток всяких...

- Значит, надолго ты? - с надеждой спросил Василий Васильевич. - Вдвах хозяевать будем?

- Ив уме не держи, батя, на дурноедов я работать не стану. Да и барину обещал воротиться.

- Где ж ты его сыщешь?

- Мстислав Захарович - фигура заметная, не затеряется. Адресок он мне дал в сибирский город Омск. Туда и подамся.

- Через фронт попрешь?

- А чего? Мне дорога открытая. Красным скажу, что белые меня изуродовали - изувечили, а белым обратно на красных наклепаю. Кто нонче проверит?

Пропустив по четвертой стопке, они закусили молча, потом Василий Васильевич спросил невесело:

- Насчет земли, насчет барского имения, что Мстислав Захарович наказывал?

- Была об этом речь, батя. Господский дом просил оберегать, особенно картины и эти, как их, скульптуры. Которые из мрамора.

- В барских хоромах теперь коммуния, - пояснил Василий Васильевич. - Самую голытьбу туда собрали. Федьку косого, другого Федьку, который погорелец, Аниську - вдову с пятью ртами. Земли дали с достатком, валяй обихаживай. А кому обихаживать? Только и умеют за новую власть глотки драть. Весной справные мужики отсеялись, а коммуния едва на поле выползла. Летом я, бывало, с покоса иду, а они глаза продирают... Я один больше всей этой коммунии наработал. С голоду бы им подыхать, да новая власть у нас хлебушек-то отобрала, голодранцев своих кормит, а нас же еще и ругает! - старик так двинул кулаком по столу, что подскочила и жалобно звякнула миска.

- И я про то говорю.

- А насчет земли как барин велел?

- Землей приказал пользоваться пока. А когда настоящая власть заступит, тогда разберемся. Он себе имение, рощу и луг желает оставить. А поля пусть мужики выкупят в рассрочку.

- Выкупить надежней, - кивнул старик. - Хоть и тяжело для кармана, зато уж заплатил и пользуйся по гроб жизни. Я завтра мужиков соберу, которые с понятием. Ты им обскажи подробно.

- Так и барин советовал. Пусть, мол, разумные крестьяне все по соседним волостям объяснят. Агитировать надо, чтобы в Красную Армию никто не шел, чтобы в лесу отсиживались до поры. Три десятка парней в лесу укроются - в Красной Армии взводом меньше будет.

- Отправим, - пообещал Василий Васильевич. - По всему уезду пройду, со стариками поговорю. И ты бы посидел возле дома, сынок. Лес большой.

- Нет, батя, я Мстиславу Захаровичу верой и правдой. Отдохну малость и снова в дорогу.

 

4

В кабинете почти так же холодно, как и па улице. Сквозь обледеневшие стекла едва заметным розовым пятном просвечивало негреющее зимнее солнце. Сотрудники Комиссариата городского хозяйства и представители предприятий, собранные на экстренное совещание, сидели в верхней одежде. Даже самые вежливые, сняв вначале шапки, снова надели их.

Чернила замерзли. Михаил Иванович делал пометки карандашом, отогревая пальцы дыханием. Записывал мало. Почти все цифры, приводимые выступавшими, были ему известны. Угрожающие, с каждым днем стремительно уменьшающиеся цифры! Весной и летом, привлекая безработных, удалось заготовить некоторое количество торфа и дров. Их хватило до января. Помогли городу общественные огороды, с которых было собрано овощей на сто пятьдесят миллионов рублей. Всю осень снабжались овощами заводские столовые, госпитали, приюты, больницы. Теперь запасы иссякли. Вторая послереволюционная зима в Питере оказалась гораздо страшней первой, хотя и та была не из легких.

Город жил теперь только тем, что привозили из сельскохозяйственных губерний страны. А много ли они могли дать? Республика в кольце фронтов. Белогвардейцы и интервенты отрезали от промышленных центров сырьевые и продовольственные районы. Донецкий уголь, бакинская нефть, украинский и кубанский хлеб находились в руках врагов. Вся тяжесть продовольственной разверстки легла на крестьян Центральной России.

Конечно, хлеб в деревне еще есть, кулак успел припрятать зерно. Только попробуй найти, попробуй взять - он ведь горло перегрызет за свое добро.

Думая о хлебе, Михаил Иванович вдруг явственно представил каравай, только что вынутый из печи, еще горячий, с хрусткой корочкой, с тягуче-приятным запахом. И таким осязаемым был этот запах, что тошнота подкатила к горлу, закружилась голова и поплыли перед глазами голые стены, лица и шапки. Карандаш выпал из ослабевших пальцев, стукнулся о крышку стола. Выступавший товарищ смолк, вопросительно посмотрел на Калинина. Михаил Иванович сильно, до боли сжал левую руку, напрягся. Слабость прошла. Сказал спокойно, даже улыбнулся чуть-чуть:

- Продолжайте, пожалуйста. Полуобморочное состояние, вызванное голодом, появлялось у него уже несколько раз. Нельзя, значит, думать о еде, надо гнать всякую мысль о ней.

Кризис назрел, силы израсходованы. Некоторые товарищи близки к отчаянию. Именно поэтому Михаил Иванович созвал их сюда. Если опустить руки, катастрофа неизбежна, жизнь в большом пролетарском центре замрет, Петроград окажется во власти тьмы и анархии. Во что бы то ни стало нужно поддерживать хотя бы слабое биение пульса, бороться до последней возможности.

Об этом он и повел речь, как только закончил выступление председатель топливной секции. Заговорил с несвойственной ему резкостью, делая большие паузы, чтобы хватило сил.

- Дрова будут в марте. Заготовки выполняются. До марта мы обязаны дотянуть. Без ссылок и оговорок. Вся броневая группа предприятий, весь Водосвет будет работать. Водопровод, электростанции, трамвай, мельницы - вот главное. Без воды нельзя. Воду населению - круглые сутки. Остальное урежем. Трамвай будет ходить двенадцать часов. Свет в город подавать десять часов в сутки, но подавать обязательно.

- Я только что говорил о невозможности, - обиженно вставил председатель топливной секции.

- Знаю. Каждый пуд нефти, каждый пуд угля, каждую сажень дров будем распределять вместе. Не жалейте заборов и старых деревянных построек.

Михаил Иванович перевел дыхание, ища глазами товарища, отвечавшего за снабжение продовольствием.

- Как сегодня?

- Выдали по осьмушке хлеба только рабочим, служащим и детям. Завтра такой же паек. На складах останется лишь сахар. Его раздадим послезавтра.

- Продотряды возвращаются?

- Ждем с часу на час.

- Немедленно всю секцию разошлите по заводам и фабрикам. Подчеркиваю - немедленно. Создавайте и сразу же отправляйте в деревню новые продовольственные отряды. Берите со складов мануфактуру.

- Деньги, - подсказал кто-то.

- Деньги крестьянину сейчас не нужны, - возразил Калинин. - Скобяные товары в цене. Пилы, топоры, гвозди, - он снова передохнул. - Москва обещала помочь, но Москве тоже трудно, товарищи. Мы сами за все в ответе!

 

5

Возвращаясь домой, он каждый раз испытывал теперь какую-то неловкость. Чудился укор в детских глазах, которые на исхудавших лицах казались особенно большими и выразительными. Нет, дети не ждали от Михаила Ивановича пряников или конфет - хотя бы маленький кусок черного хлеба, это был бы для них праздник!

При отце дети не жаловались на голод, не просили есть. Так велела им мать. Но каково было Екатерине Ивановне, когда она оставалась с ними одна! Юля в эту зиму почти не поднималась с постели, переваливала из одной болезни в другую, настолько высохла, что ручонки казались прозрачными. Мальчики развлекали ее, читали вслух книги. Но и они стали вялыми, тихими. У самой Екатерины Ивановны, как в девичью пору, резко выделялся на осунувшемся лице нос. Платья, тесные год назад, теперь свободно болтались на ней и требовали перешивки.

Нынче жена встретила его радостной и немного смущенной улыбкой.

- Женщина приходила из деревни, записку передала. Помнишь, землемер у тебя был, длинный такой?

- Конечно. В уезд отпросился, мы не возражали, там он нужней.

- Доволен он. Кланяется всем, пишет, что работы много, а на досуге охотой промышляет, зайцев силками ловит. Нам одного прислал, - опять смущенно и просительно улыбнулась она.

Принесла из холодных сеней закоченевшую длинную тушку с обрубками вместо ног. Цепко держала ее, испытующе и даже со страхом смотрела в лицо мужа. Екатерина Ивановна не произнесла ни слова, но он понял все, что она хотела сказать сейчас, о чем молила его:

«Не отдавай, - взглядом просила жена, - не отдавай мясо в общий котел. Ведь ты не обязан, ведь это не паек, а случайность. Это подарок. Для всей коммуны этот заяц будет почти незаметен. А для семьи два килограмма мяса - огромное богатство! В них наше здоровье, наше спасение!»

«Нет, - качнул головой Михаил Иванович, борясь с соблазном. - Нет и нет! Все отдают то, что имеют, без остатка. Только верная дружба и взаимная выручка помогут нам пережить беду».

«Подожди, подумай! Вспомни эту голодную неделю. Пятьдесят граммов хлеба в день, тоненький ломтик. Утром - две вареные картошки на человека. В обед - пустой суп из картофельных очисток. Вечером - стакан пустого чая. С нетом. Лишь один раз мы дали детям по крохотному кусочку сахара... Ты ведь знаешь, я забочусь не о себе. Мальчики наши, как скелеты, Юля не встает. А здесь - два килограмма!»

«И ты пойми, Катя: не только мы, все вокруг в таком положении. Если я отступлю один раз, то не выдержу и другой, и третий. У меня городское хозяйство, у меня склады, у меня соблазны. Как я упрекну или накажу провинившегося, если сам отойду от твердой нормы?!»

«Я очень прошу тебя!»

«Не проси - не могу!»

Этот разговор без слов длился не больше минуты. Михаил Иванович вздохнул, зябко повел плечами. Спросил:

- Кто дежурит на кухне?

- Котляковы.

- Отнеси.

Екатерина Ивановна, наклонив голову, вышла из комнаты.

Минут через двадцать, успокоившись, она позвала мужа обедать. Сели за стол. Дети торопливо хлебали горячую воду, на которой сиротливо плавали несколько блесток масла, отодвигали ложками разварившиеся картофельные очистки, приберегая их под конец, вместо второго.

Михаил Иванович машинально подносил ложку ко рту, рассеянно отвечал на вопросы. Через открытую дверь он видел на белой подушке голову Юли с такими же, как у матери, крупными чертами лица. Дочка слабо улыбалась ему, а он боялся встретиться с ней глазами и мучительно думал все о том зайце... Как нужны сейчас девочке две-три чашки хорошего бульона. Они, возможно, подняли бы ее на ноги. Но и у соседей тоже больные дети... Ах, Юлька, ты Юлька!..

Погрузившись в свои думы, он не замечал пристального взгляда жены. Последнее время они редко виделись при дневном свете, и только сейчас Екатерина Ивановна обнаружила, как изменился, состарился муж. Он и всегда-то был щуплым, а теперь не поймешь, в чем душа держится. Поникли кончики усов. Черные, зачесанные назад волосы все еще густы, но в них, особенно на висках, появились седые пряди. А бородка стала серебристой, будто выморозила ее стужа, выкрасила в свой цвет.

Глаза у него быстро слабеют. Поднял очки в металлической оправе на лоб, щурится беспомощно и устало.

Чтобы скрыть волнение, Екатерина Ивановна встала, прошлась по комнате. Остановилась за спиной мужа, на несколько секунд прижалась щекой к его затылку.

- Ты что, Катя? - спросил он.

- Ничего, ничего, Миша. Ешь. Все уладится, все хорошо будет.

 

6

Едва пошла на убыль зима, едва ослабли морозы - снова вспыхнули эпидемии. В Москве свирепствовала невесть откуда завезенная испанка, в Питере - сыпной тиф.

На несколько дней приехал по служебным делам в Петроград знакомый Калинина - Марк Тимофеевич Елизаров, старый коммунист, друживший еще с Александром Ульяновым. После его казни женился на сестре Александра - Анне, стал членом семьи Ульяновых. К нему с большим уважением относился Ленин. И надо же случиться такому несчастью - свалил Марка Тимофеевича сыпняк. Спасти его не удалось.

Чтобы проводить Елизарова в последний путь, 13 марта рано утром в северную столицу прибыли Мария Ильинична и Владимир Ильич.

В этот же день Ленин выступил на митинге перед рабочими. Говорил о том, что считал теперь особенно важным в жизни страны: о политике партии в деревне. Только вчера принимал он в Кремле делегацию крестьян Сарапульского уезда Вятской губернии. Эти крестьяне по собственной инициативе собрали хлебные излишки, отправили их трудящимся Москвы и Петрограда. А почему? Да потому, что побывали под пятой контрреволюции и убедились, как важен для них крепкий союз с рабочим классом.

- Когда я спросил у этой делегации об отношении крестьян к Советской власти, - рассказывал Ленин, - депутация мне ответила: «Да, чехословаки нас научили, и теперь никто не отклонит нас от Советской власти».

Михаил Иванович улыбнулся. Поняли, значит, мужики, кто друг, а кто враг. Этих уж никакая белая пропаганда не проймет!

...Вскоре в Москве открылся Восьмой съезд партии. Михаил Иванович участвовал в его работе как делегат коммунистов Лесновского района Петрограда. Одно из главных мест в повестке дня занимал вопрос о союзе рабочего класса со средним крестьянством. С большой речью выступил Владимир Ильич. Слушая его доклад, Калинин вспомнил многое из того, о чем беседовали они с Лениным при последних двух встречах.

Владимир Ильич особенно подчеркнул, что по отношению к середняку ни в коем случае не следует применять насилие, ибо этим можно загубить все дело. Надо учитывать особые условия жизни середняка. «Не сметь командовать! Вот правило, которое мы себе поставили», - заявил Ленин под аплодисменты делегатов.

23 марта 1919 года съезд избрал Михаила Ивановича Калинина членом Центрального Комитета партии. Ответственность ложилась на его плечи большая. Не случайно ведь избрали именно тогда, когда назрел вопрос об изменении политики партии по отношению к крестьянству. Калинин хорошо понимал это.

 

7

Где-то громыхнуло железо. Владимир Ильич прислушался: звук непонятный и в то же время давно знакомый, радующий. Сунув руки в карманы пальто, Ленин постоял, немного. Вокруг тихо, темно. Свет газовых фонарей, повсюду горевших в Кремле, не проникал в густо заросший и неухоженный Тайницкий сад. Владимир Ильич любил прогуливаться здесь поздно вечером или ночью, когда все спали. В тишине, на свежем воздухе легче было сосредоточиться, он старался думать в эти минуты не о текущих делах, а о главных вопросах.

Снова странный звук - стремительный и скользящий. Ах, вот что: это сосульки срываются и летят по водосточным трубам. В Симбирске старухи говорили: домовой по крышам ходит.

Любит он звуки весны, любит смотреть, как мартовский многоцветный закат постепенно меркнет, однотонными становятся краски, сливаются в зеленоватую полоску у горизонта, а над этой полоской все ярче разгораются звезды. Воздух с наступлением темноты делается морозно-колючим. А потом, еще позже, когда нагревшееся под весенним солнцем железо сожмется от стужи, начинают падать по трубам отскочившие льдинки - сосульки.

Последние годы он почти не замечал ни закатов, ни теплых дождей, ни птичьего пения. На это просто не оставалось времени. А надо и замечать, и любоваться, и радоваться. Иначе ограбишь самого себя, обеднеешь чувствами.

Владимир Ильич пошел дальше, но теперь уже гораздо медленнее обычного. Лужи были затянуты молодым льдом, он, ломаясь, тонко позванивал под каблуками. Слушать приятно, а идти трудно: того и гляди, поскользнешься.

Ленин шагнул на тропинку, петлявшую среди елок. Мысли вернулись к недавнему разговору с Горьким. Алексей Максимович весьма встревожен пропастью, которая, по его словам, разверзлась между городом и деревней. Мужик получил землю, получил самостоятельность и теперь плевать хотел на интересы революции, государства. Он цепко держится за свое добро, ищет только свою выгоду.

«Что сейчас может дать город деревне? - спрашивал Горький и, не дожидаясь ответа, отвечал сам: - Ничего». Деревня обставляет наилучшим образом всякого пролетария, который умеет хоть что-нибудь делать, - кузнеца, слесаря, механика, - закабаляет его хлебом и квасом для своей надобности. Городской пролетарий с радостью бежит в деревню. Чем ему прикажете заниматься, если он не сделался администратором, руководителем, а заводы и фабрики стоят? И деревня такого пролетария не отпустит. Закрепостит его. Но и это только паллиатив, временный выход из положения. Кустарь-пролетарий в деревне достаточно беспомощен. Сырья-то у него нет. Как же он даст крестьянину все необходимое? Мертвой петли, которая душит страну, такому пролетарию не снять. Вот и останется мужик лицом к лицу с заморским купцом. «Чего изволите? - скажет иностранный капитал мужику. - Орудия земледелия? Пожалуйста! Предметы обихода? Извольте, сколько угодно...» Мужик увидит, что господин иностранец своими товарами шутя затыкает все дыры крестьянского хозяйства. Увидит и возьмет власть в свои руки, обязательно возьмет. Мужик неизбежно придет к власти, ибо он подлинное большинство, единственная действенная сила во всей России. Захватит власть и обратится к заграничному капиталу.

Горький, конечно, преувеличивает: он человек эмоциональный, весьма восприимчивый. И мало знает деревню, крестьянина. Горожанин он, пролетарий: сия среда известна ему досконально. Но при всем том в словах Алексея Максимовича немало тяжелой и тревожной правды.

Россия - страна крестьянская, и с этим нельзя не считаться. Особенно сейчас, когда положение осложняется многими факторами: напряженной борьбой на фронте, продразверсткой, общей разрухой, вражеской пропагандой.

Чьи-то приближавшиеся шаги отвлекли Владимира Ильича от размышлений. Человек шел по тротуару, скрытый деревьями. Под ногами его потрескивал схваченный морозом снежок, хрустели льдинки.

Обычно во время вечерних прогулок Ленина никто не тревожил, и он очень ценил эти немногие минуты, когда удавалось остаться наедине с собой. Были, правда, исключения. В любой момент, днем и ночью, к нему в кабинет или домой могли прийти Свердлов или Дзержинский. Они, если требовалось, обращались к нему и во время его прогулок. Но их присутствие не мешало ему думать, не отвлекало от мыслей. Вероятно, потому что их умы, их сердца всегда были настроены в унисон, все трое понимали друг друга часто даже без слов. С ними ему всегда было легко.

На этот раз шел не Дзержинский. У Феликса Эдмундовича размеренный, четкий шаг. У Якова Михайловича, вечно спешившего, шаги быстрые, частые. Но этих шагов никто больше уже не услышит... Неделю назад сразила его испанка. Не стало давнишнего надежного соратника, неутомимого борца, добросовестного работника, знавшего лично и помнившего по фамилиям тысячи членов партии. Кто станет вместо него Председателем ВЦИК, достойно заменит его на высшем посту в государстве?

Шаги удалились по направлению к Спасской башне. Скорее всего, это прошел комендант Кремля, недавний балтийский матрос, человек рослый, широкоплечий. Караулы, наверное, проверяет.

Скоро состоится заседание ВЦИК, на котором Ленин от имени партии должен выдвинуть кандидата на пост Председателя Исполнительного Комитета. Кого предложить? Калинина? Пожалуй, это кандидат, отвечающий всем требованиям. Основная масса крестьян должна понять политику партии, должна пойти вместе с партией, во всем доверяя ей. А Калинин до сих пор поддерживает тесную связь с крестьянским хозяйством, хорошо знает положение в деревне. Кому же, как не ему, выходцу из крестьян, питерскому пролетарию, опытному партийному работнику, занять этот высокий пост?!

При всех этих достоинствах у Калинина есть еще такие качества, которые помогут ему быстро освоиться на новом месте. Цепкий ясный ум и широкий кругозор, глубокая эрудиция. Ведь ему придется иметь дело не только с крестьянами и рабочими, но и с учеными, и с дипломатами. Калинин не растеряется, сумеет ответить на любой вопрос, на любой выпад.

Владимир Ильич вспомнил встречу в Стокгольме на Четвертом съезде партии, когда стояла задача объединить в борьбе с самодержавием усилия большевиков и меньшевиков. Калинина прислала на съезд Петербургская большевистская организация. Он взял тогда на заводе отпуск якобы по болезни и нелегально приехал через Финляндию в Швецию.

Едва открылся съезд, между большевиками и меньшевиками возникли разногласия. Калинин сразу же выступил против меньшевиков, поддержал предложение включить в порядок дня вопрос об оценке текущего момента. И включили - хотя у меньшевиков вообще-то был численный перевес.

Острая борьба развернулась по всем коренным вопросам: об аграрной программе, о вооруженном восстании, об отношении к Государственной думе. Меньшевики одну за другой отвергали вносимые большевиками резолюции. Требовалась огромная убежденность в своей правоте и такая же твердость духа, чтобы не сойти с занятых позиций, не поддаться уговорам, увещеваниям. Все это у Калинина было.

Любопытно и закономерно, что среди делегатов-рабочих почти не оказалось меньшевиков. Два или три человека. Меньшевики сами чувствовали эту слабость: собрались одни теоретики, а практики, приехавшие с мест, их не поддерживают. Вот и решили они распропагандировать делегатов-рабочих, перетянуть хотя бы часть на свою сторону. Сам Аксельрод, поднаторевший в словесных схватках, опытнейший оратор, решил выступить перед рабочими с докладом. «Что он, за осликов нас считает? - удивился и рассердился Калинин. - Думает нам зубы заговорить? Не пойдем!» Но Владимир Ильич рассудил иначе: «Ничего, соберитесь. Послушайте его, это полезно будет»'. Ленин всегда считал, что партийные работники не должны избегать дискуссий. Надо уметь отстаивать свое мнение перед любым противником.

Пришли рабочие, расселись. Калинин выглядел молодо, просто. Рубашка-косоворотка с белыми пуговицами, дешевый пиджак, густые волосы бесхитростно зачесаны назад. Вроде приехал паренек из деревни, только-только пообтесался в городе. Вероятно, так и думал Аксельрод, расписывая делегатам блага парламентаризма. Красиво говорил, с энергичными жестами. Владимир Ильич видел: сам собой любуется Аксельрод, убежденный в неотразимости своих доводов. Он порицал Московское вооруженное восстание, требовал установить блок с кадетами.

Утомила меньшевистского лидера горячая речь. Вытер платочком губы и сел, удовлетворенный. Тут и поднялся Калинин. Начал говорить вроде бы неуверенно, подбирая слова. Да как разошелся, как взялся щипать Аксельрода - только пух и перья от него полетели. Опроверг все его основные положения. Другие товарищи поддержали Калинина. Владимиру Ильичу осталось только подвести итог, что он и сделал с величайшим удовольствием.

Аксельрод был потрясен своим поражением: «Я не знал, что эти рабочие так развиты!» - удивленно повторял он.

Ну и сам виноват, что не знал: какой же ты после этого партийный вожак?! Рабочий рабочему рознь. На съезд прислали наиболее зрелых, наиболее образованных, проявивших себя. Тот же Калинин - за его спиной марксистский кружок на Путиловском, тюремные университеты, несколько ссылок. Вот меньшевистский лидер руками и разводит...

Давно это было, в девятьсот шестом году, с той поры минула целая эпоха напряженной борьбы, закалились и выросли люди. Калинин - особенно. У него большой организационный и хозяйственный опыт. Со всех точек зрения он наиболее подходящий человек на пост Председателя ВЦИК.

Владимир Ильич ощутил почти физическое облегчение. Прояснился наконец вопрос, тревоживший его последние дни. Кандидатуру Калинина он будет отстаивать в Центральном Комитете партии и на заседании ВЦИК.

Посмотрел на темные, спящие ели, на звездное небо и по глухой тишине, царившей вокруг, понял, что уже очень поздно. Даже собаки не лаяли в Зарядье и за Москвой-рекой.

Морозец окреп по-зимнему, изо рта вырывался пар, и Владимир Ильич почувствовал, что зябнет. Хорошо бы теперь крепкого горячего чая. Надюша спит, наверное. Ничего, он управится сам. Пройдет в кухню потихоньку, чтобы не разбудить жену, и вскипятит на примусе чайник.

 

8

Ленька Чикин, не сняв пальто, сел к столу, рывком двинул на глаза козырек фуражки:

- Все, друг Коля, завтра шабашим! Устроим большевикам воскресный переполох. Я дежурю на Заречной водопроводной станции. Скажу охраннику, что вызвал слесаря-ремонтника. Тебя, стало быть. Придешь с чемоданом. На всякий случай поверх бомб постели ветошь, инструмент уложи.

- Две бомбы-то? - уточнил Колька.

- Обе, которые с часовыми механизмами. Одна трахнет вскоре после нашего ухода, а другая - часа через три.

- Не много ли?

- Сам прикинь. Пока охрана очухается от взрыва, пока посыльный до начальства доедет, пока начальство явится собственной персоной - это как?

- По телефону позвонят.

- О телефоне позабочусь, - хмыкнул Чикин. - Хозяин думает, что Калинин самолично на происшествие прикатит. Тут ему и хана! А не прикатит - его счастье. Другие руководители соберутся. Нам главней всего водопровод. Пусть почухаются большевики на пожарах.

- А пожары откуда?

- Это уж не наша забота, - отмахнулся Чикин. - После взрыва сразу мотай в Кронштадт. Там тебя надежные люди встретят, выправят документы и устроят на теплую службу.

- Как бы на старых корешей не нарваться, - озабоченно произнес Колька. - Начнут душу вынать: где был, чего делал?

- Не осталось твоих корешей, теперь весь Балтийский флот новый. Старики домой подались, а которые с большевиками пошли, тех по всей стране размотало. Воюют да комиссарят. В Кронштадте одна молодежь. Набрали тумаков из деревни, наши им мозги вправляют. Тертые калачи, вроде тебя, во как нужны! Там и увидимся.

- Деньги! - требовательно сказал Колька. - Деньги гони. Только золото.

- Держи.

Колька посмотрел, скривился:

- Мало!

- Ты не друг, ты грабитель с большой дороги, - прикинулся обиженным Чикин, однако добавил еще несколько червонцев.

- Все равно мало. Зойке надо оставить.

- С Зойкой кончай. Подвести может. Чуешь, куда эта стерва поворачивает? Медицинской сестрой будет в госпитале.

- Все свою выгоду ищут, - хмуро произнес Колька. Говорить о Зойке ему не хотелось. Знал: она не огорчится, даже обрадуется, когда он уйдет.

Последнее время Зойка стала совсем чужой. Заявила ему: «Новая власть для людей старается, дорогу открывает, а ты сидишь, как сыч, за прежнее держишься. Ну и сиди, если хочешь, а мне не мешай. Я жить хочу, чтобы на сердце радостно было!»

Да, у Зойки теперь другие интересы, другие заботы.

 

9

В квартире, где жил заместитель Калинина Иван Ефимович Котляков, раздался какой-то шум, громкие голоса. Михаил Иванович вышел в общий коридор. Там возбужденно переговаривались несколько человек.

- В чем дело, товарищи?

- Беда, Михаил Иванович. Взрыв на водопроводной станции.

Из двери, натягивая пальто, выскочил Котляков.

- Погоди, Иван Ефимович, - остановил Калинин. - Я с вами.

У подъезда ожидала машина. Шофер быстро погнал старое дребезжащее авто по пустынным улицам.

Водопроводная станция была уже оцеплена. Командир красногвардейцев Рудольф Ленник доложил Калинину: окрестности прочесаны, но преступников обнаружить не удалось. Есть подозрение, что заложена не одна бомба, а несколько - с часовыми механизмами.

- Что делать в первую очередь? - спросил Лепник. - Устранять повреждения или искать бомбы?

- Ищите, - распорядился Калинин. - Кто здесь из работников станции?

- Фридрих Лийв. Вот он.

- Здравствуйте. Как это случилось?

- Не знаю, меня только что вызвали.

- Надо как можно скорее ввести станцию в строй, понимаете это?

- Да, конечно.

Михаил Иванович сел на скамеечку возле сторожевой будки, свернул толстую самокрутку. Затягиваясь крепким табаком, думал о случившемся. Не ясно, вылазка ли это какой-то озлобленной личности или сигнал к новому всестороннему нападению белых?

Поеживаясь от холода, сидел он у стен поврежденной станции, не подозревая, что механизм второй бомбы отсчитывает последние минуты. Вот, бросив окурок, он поднялся, намереваясь идти в машинный зал, где притаилась смерть. А в это самое время в Москве, на заседании ВЦИК, громко звучал с трибуны голос Луначарского. Поддерживая предложение, внесенное Лениным, Луначарский говорил:

- Я встретился с товарищем Калининым впервые, когда были выборы в первую центральную думу (Петрограда) после Февральской революции, куда он был послан своим районом, потому что среди рабочих масс он считался человеком с хозяйственным направлением ума, очень солидным, уравновешенным и пользовался чрезвычайно широкой любовью своего района. Его голос был абсолютно подлинным свидетельством о настоящем настроении масс. Я именно хочу здесь подчеркнуть совершенно сознательное отношение, огромную уравновешенность, всегдашнее спокойствие, поразительную угадку, которую мог подсказывать только инстинкт настоящего пролетария, которую трудно заменить теоретическим развитием, - это делало его для нас одной из самых ярких фигур в думе. Хотя там бывали часто более блестящие ораторы, но когда товарищ Калинин с настоящим простым, добрым лицом рабочего всходил на трибуну и начинал без малейшего ораторского ухищрения выкладывать то, что ему казалось, как пролетарию, особенно важным, немедленно и правые социал-революционеры, и кадеты начинали прислушиваться к его голосу. Другого столь авторитетного голоса из числа рабочей среды в думе не было. Когда после Октябрьской революции мы сломили эсеров и петроградский пролетариат завоевал целиком кадетскую думу... то сейчас же для всех сделалось ясным, что городским головой Петрограда не может быть никто другой, как товарищ Калинин...

И на этом месте, где легко можно было потерять и уронить достоинство партии, которую он представлял, товарищ Калинин приобрел большую любовь не только рабочих, но и остальных жителей. Он очень хорошо умел разговаривать с выборными от рабочих, и к Калинычу шли все и знали, что он сделает все, что может.

И если в рабоче-крестьянской республике первое место в государстве должен занимать рабочий или крестьянин, то товарищ Калинин, старый петроградский пролетарий, не порвавший связи с землей, средний крестьянин, является бесспорно самым лучшим кандидатом на это место...

Луначарский как раз заканчивал свою речь, когда на Заречной водопроводной станции командир красногвардейского отряда Рудольф Карлович Лепник увидел на одном из агрегатов в машинном зале какой-то странный предмет. Наклонился к нему и услышал четкое, быстрое тиканье. Медлить нельзя, кругом люди. Выход один: добежать до Невы, кинуть бомбу в воду.

- Освободить проход! Все - с дороги! - скомандовал Лепник и, взяв бомбу, быстро понес ее к двери.

Михаил Иванович и Котляков не успели войти в зал, как к ним устремились матросы-красногвардейцы. Богатырского роста моряк, расставив руки, оттеснил Калинина к стене, тяжело дышал поверх его головы:

- Назад, бомбу несут! Назад!

Калинин увидел белое лицо Лепника. Выйдя из помещения, Рудольф Карлович повернул к Неве. Шаг, еще шаг... Но дойти до реки он не успел: раздался взрыв. Михаила Ивановича отшвырнуло в сторону. Моряк, заслонивший Калинина, медленно опустился на землю. К нему кинулся молодой матрос.

- Гриша! Орехов! Гриша!

Красногвардейцы повели контуженого Котлякова к машине.

- В больницу? - спрашивал кто-то. - В госпиталь?

- Ивана Ефимовича к врачу, - распорядился Калинин. - В чека сообщили? Обязательно надо удвоить охрану всех объектов.

- Будет выполнено, - ответил ему незнакомый командир.

Несколько минут, горестно склонив голову, стоял Михаил Иванович над телом Ленника. Потом медленно пошел к автомобилю.

Возвратившись домой, Калинин прежде всего поговорил с женой Котлякова, успокоил ее и лишь после этого прилег на диван. Сильно болела голова.

Он с трудом поднялся, когда Екатерина Ивановна сказала, что звонят из Петросовета и настойчиво просят его подойти к телефону.

Голос в трубке звучал торжественно:

- Михаил Иванович?.. Михаил Иванович, получено сообщение из Москвы. Вы избраны Председателем Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета...

- Что? - не понял Калинин.

- Избраны Председателем ВЦИК. Поздравляю, Михаил Иванович! Ленин просит ускорить ваш выезд.

- Но... Завтра у меня коллегия комиссариата.

- Вы сами будете проводить?..

- А как же иначе, - ответил Калинин и опустил на рычаги трубку. Рука привычно потянулась за кисетом.

Он закурил возле форточки, пуская клубы дыма на улицу.

- Что-нибудь срочное? - спросила жена.

- Погоди минутку, - смущенно и радостно улыбнулся он. - Соберусь с мыслями и объясню.

- Да что случилось?

- Председателем ВЦИК меня выдвинули.

- О господи! - всплеснула руками Екатерина Ивановна. - Ты что, Миша, серьезно?!

- Вполне. Собирайся, через два дня едем в Москву.