1
На первое время, пока в Кремле, в Кавалерском корпусе, ремонтировали квартиру, пришлось всей семьей остановиться у давнего знакомого. Тот с женой и детьми перебрался в одну комнату, а Калинины разместились в другой, поменьше. В тесноте, да не в обиде, конечно, только поработать - или отдохнуть дома не было никакой возможности.
Ремонт затягивался, а торопить кремлевского коменданта Михаил Иванович не хотел. Тактично ли это: едва успел вступить в должность и сразу - насчет собственного жилья?!
Каждый день рано утром он отправлялся пешком в Кремль по раскисшим апрельским улицам. Всю зиму снег из Москвы не вывозили, и теперь огромные сугробы оседали, подтаивали, заполняя проезжую часть широкими стремительными ручьями. В ботинках с калошами не проберешься. Выручали хорошо смазанные сапоги.
Михаил Иванович знакомился с новыми обязанностями, с новыми сотрудниками, принимал посетителей, ездил на заводы, а мысли его постоянно возвращались к главной заботе. На 9 апреля было назначено очередное заседание Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета. Калинину предстояло выступить с программной речью, которую он называл «Декларацией о ближайших задачах ВЦИК». Ему хотелось, чтобы декларация эта была короткой, емкой, понятной для всех, и особенно для крестьян.
Впервые его слова прозвучат на всю страну, станут своего рода руководством к действию для работников на местах. Учитывая это, он тщательно обдумывал каждую фразу, ни на минуту не забывая указания Владимира Ильича, который четко определил новое отношение к среднему крестьянству. Цель Михаила Ивановича - наметить систему конкретных мер, чтобы практически осуществить решения Восьмого съезда партии.
Прежде чем начать речь, он поблагодарит членов ВЦИК за то доверие, которое ему оказали. И объяснит, что свое избрание на столь ответственный пост он рассматривает как символ тесного союза крестьян с рабочими массами: ведь в его лице объединяется рабочий Петрограда с тверским крестьянином.
Затем - сама декларация. Он скажет о клиньях, которые стараются вбить между рабочими и крестьянами классовые враги, чтобы расколоть естественный, необходимый союз трудящихся, ослабить напор на контрреволюцию. В некоторых местах Советской республики есть недовольство крестьян. Причин для этого достаточно: многолетняя война, разрушившая наше хозяйство, полтора года борьбы с буржуазией, с остатками царизма, наша неподготовленность к управлению, наша малая работоспособность, непривычка к организации, к тому же злонамеренность некоторых лиц, преступно дискредитирующих Советскую власть, подкупы наших врагов.
Надо сделать союз рабочих и крестьян стойким, неразрушимым, способным выдержать самые жестокие натиски буржуазных банд и наймитов. Добиться этого нетрудно, так как Советское правительство представляет одинаково рабочих и крестьян, ему одинаково дороги интересы трудящихся города и деревни. Ни в старой, ни в новой программе коммунистов не говорится, что мы должны разорять крестьян, сгонять их насильно в коммуны, насильно объединять их земли, поселять их в общие жилища. Напротив, программа обязует нас помогать безболезненному переходу крестьян к коммунистическому строю.
Дальше следует заявить, что правительство приложит все усилия к сохранению благосостояния крестьян. И назвать меры, которые следует провести в самое ближайшее время.
Местные исполкомы обязаны не чинить препятствий в купле-продаже между крестьянами разных волостей и уездов. Пусть люди торгуют сеном, дровами и другими предметами обихода.
Ни в коем случае не разрушать благоустроенных крестьянских хозяйств, а, наоборот, оказывать им всестороннее содействие. Способствовать улучшению скотоводства, огородничества и пчеловодства вплоть до поощрения в этом направлении индивидуальных хозяйств.
Не мешать развитию домашних ремесел и кустарничества. Стране нужны и дровни, и лопаты, и мебель, и веревки с рогожами. Кустарный промысел следует охранять так же, как рабочий класс охраняет свои фабрики и заводы.
Освободить из заключения рабочих, крестьян, красноармейцев и граждан, злонамеренность и явная контрреволюционность которых не будет доказана следственными властями.
Планомерно взыскивать чрезвычайный налог, невыходя за установленные пределы.
Привлечь в исполкомы беспартийных средних крестьян, хорошо знакомых с местной жизнью и условиями.
Все эти предложения внести на утверждение Совета Народных Комиссаров и ВЦИК, чтобы они получили законную силу.
Снова и снова возвращался Михаил Иванович к своей декларации. Кое-что вычеркивал, некоторые положения развивал, формулировал более точно. А едва закончил работу - сразу пошел к Ленину.
Владимир Ильич читал рукопись медленно, вникая в каждую фразу. Иногда задумывался, машинально постукивая о стол кончиком карандаша. Сделал несколько поправок, всякий раз спрашивая:
- Вы согласны?
Весело посмотрел на Калинина - морщинки сбежались к уголкам глаз. Видно было, что он очень доволен.
- Своевременный документ. Весьма своевременный.
Потом, возвращая бумаги Михаилу Ивановичу, спросил:
- Помните разговор о вашей папке? Как, бишь, вы ее называете?
- Папка будущего.
- Очень хотелось бы ее посмотреть.
- Она со мной...
- Покажите, пожалуйста!
Михаил Иванович раскрыл папку, ставшую уже довольно увесистой. Ленин перевернул лист, другой.
- Любопытно... Весьма любопытно. Это пригодилось бы нам. И это тоже... А это что? Обыкновенная жнейка? Почему она здесь?
- Очень легкая на ходу и прочная. Владимир Ильич отложил рекламный рисунок жнейки, принялся разглядывать фотоснимок трактора.
- Это один из тех, которые доставили в октябре тяжелые орудия к Смольному, - пояснил Калинин.
- Вот что! А кто на нем?
- Сын путиловца Штырева, моего старого знакомого. Он еще в девяностых годах с нами в стачке участвовал. Подпольная явка на его квартире была.
- А сын что же? Солдат?
- Был солдатом, красногвардейцем был. После ранения работает на заводе вместе с отцом. Технику хорошо понимает, руки у него золотые. Он первую тракторную борозду на общественном поле провел.
- Вот это действительно наше будущее, товарищ Калинин! - улыбнулся Владимир Ильич. - Преданный революции молодой пролетарий с опытом борьбы, с глубокими знаниями.
- Он мечтает автомашины водить. Строить их и водить, - уточнил Калинин. - Хочет в Москву переехать, здесь возможности больше.
- Хорошая мысль, - одобрил Ленин. - Минутку, - остановил он Калинина, закрывавшего папку. Достал из ящика стола лист плотной бумаги. - Возьмите-ка вот это. Электроплуг. Думаю, что скоро, даже весьма скоро, электричество станет играть ведущую роль и в промышленности, и в сельском хозяйстве. Так что приобщите к материалам о будущем и этот чертеж.
2
Владимир Ильич предложил отправить в длительные поездки по всей России наиболее подготовленных пропагандистов и агитаторов из числа руководящих работников партии и правительства. Чтобы побывали они в далеких уездах, разъяснили народу, какую политику проводят большевики после Восьмого съезда, каково положение республики, помогли бы местным товарищам разобраться в сложных вопросах. Для этой цели следует создать специальные агитпоезда и агитпароходы, снабдив их необходимыми материалами.
Особое значение придавал Ленин поездкам представителя самой высокой власти - Председателя ВЦИК. В своей записке «К плану спешных мер за середняка» Владимир Ильич специально отметил: «План поездок Калинина выработать и утвердить. Опубликовать даты, места, приемы просителей и пр.».
Михаил Иванович без промедления начал собираться в дорогу, думая о том, что руководитель просто обязан досконально знать свое «хозяйство», каким бы обширным оно ни было. Для этого следует посмотреть прежде всего те районы страны, в которых ему не доводилось бывать прежде. Надо побеседовать там с людьми, вникнуть в их жизнь, выправить палку, ежели где перегнули.
Калинин побывал на железнодорожной станции. Там срочно оборудовали вагоны для дальних рейсов. В одном разместилась библиотека и книжный склад, в другом - кинематограф, в третьем - аудитория. Для представителей наркоматов, судебных органов и чека, которые должны были сопровождать Калинина, подготовили удобные купе: в них предстояло жить и работать неделями.
Половину вагона Председателя ВЦИК занимал салон с рядами кресел, со столом посередине. Здесь намечалось проводить заседания и совещания. 'За салоном - кабинет с двумя столами. Следующий отсек - для отдыха. В отдельном вагоне разместились бойцы охраны.
Стены были разрисованы снаружи яркими символическими плакатами. Новомодные художники потрудились в свое удовольствие. Фигуры получились плоские, угловатые, но зато бросались в глаза. В одном месте рабочий подает крестьянину руку помощи, в другом - кузнец разбивает цепи, которыми опутала буржуазия пролетариат, в третьем - красноармеец намертво стиснул горло жирного белогвардейского генерала.
Название поезда возникло как-то само собой: организационно-инструкторский поезд ВЦИК «Октябрьская революция».
29 апреля Калинин был готов в путь. Автомобиль быстро доставил его на вокзал. Едва успел Михаил Иванович положить вещи в купе, явились корреспонденты «Правды» и «Известий». Это было как нельзя кстати. Пусть газеты еще раз напомнят о предстоящей поездке, чтобы люди готовились к встрече, к откровенному разговору.
Корреспонденты ждали его в салоне. Калинин поздоровался, сел возле окна.
- А вы к столу, к столу, - предложил он. - Удобнее писать будет. Что конкретно интересует вас?
- Главная цель поездки?
- Наша главная цель - непосредственно подойти к уезду и волости, к трудящемуся народу, отдаленному от центра, и узнать его нужды, подслушать голос самой жизни. j
- Что вы хотите особенно подчеркнуть?
- Политическую цель поездки, вот что.
- Разъясните подробней, пожалуйста.
- Губернии, по которым мы намерены проехать, близки к колчаковскому фронту, и политическая агитация в этой области имеет огромное, значение...
Корреспонденты торопливо записывали. За окном по перрону проносили тюки свежих газет и листовок. Пролязгали буфера, вагон качнуло - к составу подали паровоз. Михаил Иванович закончил свою мысль:
- ...Самое соприкосновение с представителями центральной рабоче-крестьянской власти должно поднять настроение народа, рассеять сомнения, вносимые колчаковскими агентами-провокаторами.
Корреспонденты попрощались, пожелав счастливого пути. Мощный гудок паровоза предупредил о скорой отправке.
3
Перейти фронт оказалось непросто. На всех дорогах стояли заградительные отряды, вылавливали дезертиров, придирчиво проверяли документы. При малейшем подозрении - под замок. Кузьма решил не искать беды на свою голову. Лучше дождаться удобной минуты. А пока зачислился на узловой станции Рузаевка в караульную роту, чтобы получать хлебный паек с добротным приварком. Красноармейцы караульной роты часто сопровождали эшелоны, идущие на восток, иной раз к самой линии фронта. Могла подвернуться оказия.
Майским днем прибыл на станцию состав празднично размалеванных пассажирских вагонов. Советская власть на колесах приехала! Караульную роту подняли «в ружье», вывели к вокзалу, где высился свежесколоченный деревянный помост с лесенкой. Красноармейцам приказано было оцепить площадь.
Кузьме Голоперову не повезло. Его отделение оказалось в дальнем конце площади, за толпой, возле забора из толстых плах. Вольные люди, не только детишки, но и солидные мужики, укрепились по всему забору, как куры на насесте, а солдату с винтовкой седлать забор вроде бы не к лицу. Кузьма тянулся изо всех сил, стараясь увидеть Калинина.
Узнал его сразу, едва он вместе с другими поднялся на помост. Начальство грудилось кучкой, а Калинин сей на край, свесил ноги в сапогах, достал кисет.
- Где? Который? - шумели в толпе. - Высокий? Или тот, что с пузом?
- Козью ножку клеит, этот самый и есть, - пояснил Голоперов.
- Будя брехать! - ощерился на него с забора здоровенный мужик: рубаха расстегнута до пупа, а голову греет облезлый лисий малахай.
- Сам брешешь! - беззлобно огрызнулся Голоперов. - Натурально Калинин, который с цигаркой... Сейчас объявят.
Верно - объявили. Лисий малахай уважительно глянул на Кузьму:
- Мотри, знат!
- А ты думал, рязань косопузая!
В толпе то и дело поднимался шум, раздавались выкрики, и тогда Калинина совсем не было слышно. Но вот народ постепенно присмирел, да и голос выступавшего зазвучал громче:
- Затем надо обратить внимание, что в Совете часто много бывает членов. Раньше волостью управлял старшина, писарь, иногда бывал помощник писаря, а теперь у нас в Совете бывает до пятнадцати человек служащих, и ясно, что волостям трудно содержать такое количество людей; и вот надо позаботиться их уменьшить.
- Верна! - крикнул лисий треух.
- Еще бы не верно! - сказал Кузьма. - Хозяйственный мужик работает, а лодыри в начальство лезут.
- Не мешай слухать!
- Затем, - продолжал Калинин, - не бывает ли у вас каких-нибудь незаконных конфискаций, арестов, незаконных распоряжений? Может быть, члены исполкомов для собственной надобности берут продукты или занимают квартиры?
- Сколько угодно! - крикнул кто-то в толпе.
- Кто хошь мужика грабит! - поддакнул Голоперов.
- Вот, товарищи, все такие заявления будут сейчас мною приняты, и сейчас же будет то или иное решение, а если дело сложное и сейчас решить нельзя, то, когда приедем в Москву, там разрешим...
После этих слов народ разволновался и долго не утихал. Кузьма лишь урывками слышал слова Калинина про мобилизацию, про дезертиров, про твердые цены на хлеб. Постепенно шум утих.
- Конечно, много сейчас у нас непорядков; конечно, наши люди плохо со всем справляются. Никто не станет спорить, что дворянство умнее нас: оно десятки, тысячи лет училось управлять; они учились в университетах, ездили в иностранные государства, в их распоряжении были все лучшие бухгалтеры и конторщики; они были окружены полицейскими. А бедняк чувствовал этого полицейского: он выходил из полиции с такими же помятыми боками, как теперь - гораздо реже - выходит из милиции богач. Конечно, могут сказать, что и теперь Советская власть мнет бока иногда и бедным...
- Правда! - крикнул кто-то.
- Всех лупит! - заорал Кузьма.
- Оглушил, цыц! - осадил его мужик в лисьем треухе.
Калинин поднял руку и продолжал:
- Но мы... изживем это. И вы знайте, товарищи, что как к мешку с деньгами примазывается всякая сволочь, так примазываются и к нам: записываются в коммунисты, иные даже записываются со злым умыслом. Бывает, что Колчак посылает своих чиновников-шпионов, которые записываются к нам, поступают на службу и предают нас. В Казани, например, арестовали семьдесят человек, которые сидели и доносили все Колчаку...
На Кузьму словно повеяло ледяным ветром. Ишь куда речь загнул! До всех добираются! Голоперов искоса оглядел соседей, людей на заборе. Никто не обращал на него внимания. Мужик в малахае слушал Калинина истово и напряженно: из-под рыжего меха текли на лоб струйки пота.
- Ведь что такое, товарищи, коммунист? Коммунистами называются люди, которые желают лучшего будущего для крестьян и рабочих; в коммунисте крестьянин должен найти культурного и бескорыстного человека, который все свои интересы ставит на задний план, стараясь улучшить жизнь его окружающих. Коммунисты должны быть примером для всех других. Конечно, все люди грешны, и коммунист иногда выпьет, но чтобы выпивши ходить с нагайкой или заводить драку - такие вещи не допускаются, и из всех партийных ячеек такие коммунисты выбрасываются вон.
Калинин не на шутку разгорячился. Снял пиджак, стоявший рядом военный бережно принял его.
- Уже и теперь мы видим, как понемногу все налаживается, сама власть становится лучше и лучше, примазавшихся мы выкидываем, и общими усилиями рабочих и крестьян эту телегу - большую телегу, товарищи, - мы вытащим, и не только вытащим, а и хорошо наладим, наладим непременно, потому что крестьяне и рабочие принимают большое участие во всей этой работе.
- А кто в ней ездить-то будет, в этой телеге?! - крикнул Кузьма.
- Чего шипишь, змея подколодная! - гаркнул на него мужик в малахае. - Под замок захотел!
Кузьма счел за лучшее убраться подальше. Протолкался к отделенному командиру, сказал:
- В сортир побегу, что-то живот скрутило.
- Поменьше бы щавеля жрал, - буркнул отделенный. - Иди уж...
Кузьма послонялся вдоль перрона, разглядывая плакаты на вагонах. Из дальнего вагона молодые ребята в новых гимнастерках вытащили тючки, связанные бечевкой, принялись раздавать людям листовки.
- Товарищ красноармеец, обращение возьмите!
- Я, что ли? Это всегда с удовольствием.
- И своим приятелям передайте.
«Как бы не так! Помощничка подыскали!» - усмехнулся Кузьма. Однако сам прочитал листовку внимательно - она была необычная:
«К вам обращаюсь я, кровью спаянные друзья, рабочие, крестьяне и красноармейцы!
Мы, русское рабоче-крестьянское правительство, всегда заявляли и заявляем, что не хотим войны. Мы мирно стали строить нашу социалистическую избу, основали фундамент, возвели стены и хотим завершить крышу, а эту новую избу нашу поджигают.
Свора приверженцев царских порядков, колчаки, Деникины и другие мобилизовали несознательных крестьян, где силой, а где обманом, и идут на нас, разрушая на пути достояние народа, отбирая землю от крестьян, ту землю, которая так обильно поливалась кровью наших дедов и прадедов.
Они распускают всякие нелепые слухи о Красной Армии, о голоде, о разрухе, стараясь расшатать еще более истерзанную страну. Они организуют восстания крестьян.
Но в глубине души народ чует, что рабоче-крестьянская власть - это его власть, его рубаха.
И мы твердо стали на путь примеров, чтобы доказать это на деле рабочим и крестьянам-середнякам.
Первое: революционный налог с них снимается (за исключением богатых).
Второе: прощаются те, кто по несознанию пошел против Советской власти.
Третье: мы будем покровительствовать кустарным производствам, артелям и всяким культурным начинаниям, идущим на благо народа.
Несмотря на то, что враги наши хотят взять нас голодом, разрушить пути и отобрать плодородные местности, мы не должны терять духа, ибо мы сильны. Эта схватка есть последняя схватка.
Всколыхнитесь же, братья, для последнего и решительного боя. Мы всегда с вами. Я обращаюсь к вам, крестьяне, как избранник ваш на пост председателя Советского правительства - Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета.
Укрепим братский союз рабочих и крестьян!
Разобьем злодейскую банду помещиков и капиталистов!
Председатель Всероссийского Центрального
Исполнительного Комитета Советов
М. Калинин».
С привокзальной площади расходились люди - митинг закончился. Почти у всех белели в руках такие же листки, как у Голоперова.
Навстречу шагал мужик в лисьем малахае. Глянул на Кузьму торжествующе, спросил:
- Ну, ты, горластый, осилил бумагу-то?
- Нет, - соврал Кузьма, не желавший лезть в спор.
- Ты этот лист вдоль и поперек прочитай, враз глотку драть перестанешь. Большое добро Советская власть мужику дает!
Засмеялся и зашагал дальше, торопясь, наверно, порадовать хорошей новостью родню и друзей.
Голоперов проводил его ненавидящим взглядом.
4
Согретая весенним солнцем, омытая ласковыми дождями, земля щедро дарила миру новую жизнь, новую красоту. Терпкий и тревожный запах-дурман источала черемуха. Зеленой кисеей подернулись березовые перелески, загустели кроны тополей и рябин, даже неторопливый дуб выпустил первые листики. После теплых гроз подали голоса кукушки. По вечерам усердствовал лягушиный хор.
Услышал Михаил Иванович, как раскатисто и самозабвенно запел в ольховнике соловей, и потянуло в родные края, захотелось попить воды из речки Медведицы, увидеть рано утром седой от росы луг. Возвратившись в Москву, при первой же встрече сказал Ленину.
- В деревню бы свою съездить надо, давно не был.
- Очень хорошо, - одобрил Владимир Ильич. - Поезжайте, посмотрите, что там изменилось, какие вопросы стоят особенно остро. В своей деревне, среди знакомых людей это виднее. И отдохнете немного, сил наберетесь от земли-матушки, - улыбнулся Ленин.
Собрался Михаил Иванович меньше чем за час и отправился один, не взяв никого из родных.
От железнодорожной станции Кашин до Верхней Троицы верст тридцать. Из деревни за Калининым пригнали подводу, но он большую часть пути прошел пешком, опираясь на палочку. Сперва дорога бежала среди просторных лугов, покрытых изумрудным пологом молодой травы. Затем потянулись тенистые сырые леса, зазвенели над самым ухом наглецы комары. На поляне, под одинокой косматой елью, сорвал Михаил Иванович робкий, еще не совсем раскрывший беломраморные бутончики, ландыш.
- Зачем ноги-то отбивать?! - сердился извозчик, молодой мужик в поношенной городской шляпе. - Чать свои ходули-то, не казенные.
- Много ты понимаешь! - смеялся в ответ Калинин.
Через Медведицу переправились на лодке. За рекой, на краю деревни, ждала Михаила Ивановича толпа земляков.
Выбежала навстречу мать: сухонькая, маленькая, взволнованная. Трижды поцеловала его, рука дернулась перекрестить, да не поднялась при народе. Миша давно уж бога не жалует.
Михаил Иванович надеялся отдохнуть с дороги, выспаться как следует за многие ночи, да не тут-то было! Народ повалил в избу валом. Каждый хотел поздравить, руку пожать, а то и просто поглазеть на большую власть. Аж из других деревень приходили любопытные.
Много лиц промелькнуло перед ним: и радостных, и удивленных, и озабоченных, но сильнее всех запомнилось одно. Даже не лицо, а огромные наивно-восторженные глаза, синие, как цветущий лен, и такие глубокие, что казалось - всю чистую девичью душу видно сквозь них. Сама-то девчушка вроде и неприметная: худенькая, светлая, с веснушками на щеках. Забегала несколько раз, помогала Марии Васильевне по хозяйству. Босые ноги мелькали под длинной юбкой.
В этот вечер допоздна гудела деревня. И гармошка пиликала, и пляску затеяли бабы, и песни одна за другой уплывали от крайних изб вдоль речки Медведицы. На радостях, конечно, без самогонки не обошлось. Поднесли стопку и древнему старику. Хоть и глуховат он был, но памятью крепок. Взбодрился старик, покрыл голую, как яйцо, голову картузом и выбрался на завалинку под бок к соседу, который тоже давно уж ходил с костылем.
- Праздник ноне какой? Ась? - спросил старик, приложив к сморщенному уху ладонь.
- Навроде того. Нашего мужика главным председателем выбрали. Старостой над Россией.
- Кого поставили-то?
- Михаилу Калинина.
- Михаилу? Отец-то у него кто был?
- Иван Калинович-младший. От чахотки помер, помнишь?
- Ась?
- Иван Калинович, говорю, сын Калины от второй жены. Грамотей был мужик, не хуже волостного писаря. Как из солдат возвернулся, всей деревне письма строчил. И плотник стоящий. К артели не прибивался, в одиночку на тонкую работу ходил... Ты же небось Калины ровесник?
- Калина-то, царство ему небесное! Вместях парнями озоровали! Ох и свиреп мужик был! Сильный, вдвое супротив меня! Львом его кликали. Калина Лев - во как! Годов десять он у нас старостой был. А теперь, значит, Михаилу в старосты определили?
- Его самого.
У дома Калининых, на бревнах, собрались около Михаила Ивановича мужики, расспрашивают его. Одни с заметной гордостью: вот, мол, земляк-то наш куда поднялся! Другие с подковыркой и даже вроде бы с завистью:
- Что же, Михайло, барское имение теперь себе заберешь?
- Зачем оно мне?
- Тоже сказанул - имение. Ему нынче губернаторский дворец подавай.
- И губернаторский мал, к Михаиле теперь со всех концов одних гостей сколько...
- Здороваться-то с нами будешь или шапку перед тобой скидывать?
- Бросьте, - посмеивался Калинин. - Вот домишко свой подправить давно думаю. Горницу перегорожу, да на чердаке комнатенку оборудую. Дети-то растут, тесно становится.
- Сам управишься или пособить-показать?
- Нашел кому показывать, он теперь всех, нас учить зачнет. Как топором махать, как землю пахать.
- Прежде-то ученые правили, а ты куда? Мозгов-то у тебя хватит?
- А прежде чья власть была? - спросил Калинин. - Царя, его приспешников, богатеев. Верно?
- Ясное дело.
- Эта власть защищала чьи интересы? Помещиков да буржуев. Им свои люди в руководстве требовались. А теперь власть у народных масс, потому и доверие дают трудящемуся человеку. Я ведь сам и рабочий, и крестьянин, все деревенские нужды по себе знаю, вот и буду наши общие интересы отстаивать. Не богачей, не помещиков, а интересы бедняков и среднего самостоятельного крестьянина.
- У нас тут все средние.
- А на кого я прошлым летом батрачил, на среднего? - вставил кто-то.
- Не лайтесь, мужики, дайте поговорить. Ты вот, Михайло, рабочих и крестьян поминаешь в одной упряжке, а у нас пути разные. Рабочие свою правду ищут, мы - свою.
- Где это ты две правды-то углядел? - сказал Калинин. - Правда для всех трудящихся общая. Одни рабочие без крестьянской поддержки Советскую власть не удержат, против буржуев не устоят. И крестьяне тоже сами по себе от помещиков не отобьются. А если вместе - тогда нам никакой черт не страшен!
- Оно конечно - миром всегда способнее. Только не обидели бы крестьянство. Рабочие-то в городах, к власти ближе...
- Кто обидит? Мы никакого закона не примем, чтобы крестьянину во вред шел.
- Обидчики-то, Михайло, найдутся. Чужая забота - чужая боль.
- Для кого чужая? Для Советской власти? Нет, у нашей власти две руки: одна рука - рабочие, другая рука - крестьяне. Какую ни тронь, обе одинаково дороги.
- Одинаково? А спроси тебя, какую отнять, так ты небось левую отдашь, правую пожалеешь!
- Это верно, правая больше к делу приспособлена, - согласился Михаил Иванович. И добавил с улыбкой: - А вот ноги равноценны, что та, что другая. На обе опора. Так и считай...
Беседа затянулась почти до полуночи.
Мария Васильевна, дождавшись сына в избу, засветила керосиновую лампу и задернула занавески. На столе пофыркивал большой медный самовар - гордость хозяйки. Во всей деревне не сыщешь такого.
Чаевничали не спеша, с разговором. Мария Васильевна расспрашивала о внуках. Соскучилась о них, хоть бы на лето привезли в деревню. Схлебывала с блюдца горячий чай. Выпьет, отведает селедочку из привезенных сыном гостинцев и опять нальет блюдце. Сахар вприкуску, маленькими кусочками.
- Чудно, - удивился Михаил Иванович. - Не примечал прежде, чтобы ты чай с селедкой пила.
- А это меня Катерина твоя научила, - улыбнулась мать. - Еще до войны, когда мы без тебя здесь хозяйничали. Женщина она молодая, повеселиться охота, особенно в праздник. Купит мне баранок да селедочку, самовар согреет - и пошла гулять с бабами. А я с внучатами чаек попиваю, сказки рассказываю, и довольны мы обе.
- Понятно, почему меня нынче бабы вопросами засыпали: как, мол, Катерина Ивановна, почему не препожаловала?
- Привыкли к ней. Веселая она, работящая. И лен брать, и цепом молотить - всему научилась.
- Нужда всякого научит.
- Да не всякий сможет. Катерина-то городская, а не хуже наших баб управлялась. В этой самой... ну, откуда она родом-то?
- В Эстонии.
- В этой самой Эстонии, она сказывала, бабы никогда не пашут, для них такая работа зазорная. А остались мы тут без тебя, когда в ссылке был, Катерина и пахать приноровилась. Не с огрехами, не вкривь-вкось: разделает полосу, словно подушку пуховую.
Мария Васильевна долила в чайник кипятку, посмотрела на сына и засмеялась:
- Помнишь, как газеты-то в самоваре этом от жандармов прятал?..
- Как забыть!.. Чуть-чуть они тогда меня снова в ссылку не упекли. Я ведь под надзором был, нелегально за газетами в Питер ездил - даже тебе не говорил. Так что ты подробностей не знаешь... Ищейки, значит, пронюхали что-то. Сижу я как-то в чайной у Егорыча, а тут жандармы подкатывают. Я скорей в заднюю комнату. Офицер шасть к Егорычу, как, мол, до Верхней Троицы скорее добраться. А Егорыч смекнул, к кому они нацелились, мигнул своей женушке: займи гостей, попотчуй. Сам - ко мне. Бери, говорит, лошадь и скачи короткой дорогой. А стражников задержу сколько смогу и по дальней направлю. Пришлось мне в тот раз лошадку-то не жалеть. На полчаса обскакал жандармов. Забежал в избу - куда бумаги прятать? Стражники свое дело знают, весь дом, все хозяйство обшарят. Вижу, самовар стоит наготове, только зажги. Я воду вылил, угли вытряхнул, бумаги свои засунул и угольком сверху присыпал. Книжки быстрехонько возле изгороди закопал. Только управился - скачут голубчики. И с налета - обыск. Все вверх дном перевернули, а придраться не к чему. Злые уехали восвояси. А меня такая усталость разобрала - ноги не держат. Сел к столу и задремал вроде. Только слышу, ты лучину зажгла. Тут меня и подкинуло: от жандармов газеты сберег, а в самоваре погибнут! Отстранил тебя, вынул бумаги, а ты оторопела и слова сказать не можешь.
- Как не оторопеть, сынок? Это теперь вспоминать весело, а тогда не до смеха было.
- Знаю, много я тебе горя доставил, - ласково произнес он. - Да уж прости, не мог иначе.
- Что ты, что ты! - встрепенулась Мария Васильевна. - Это к слову пришлось... Заговорила я тебя нынче, отдохнуть не даю.
- Успеем еще. Что это за красавица синеглазая тебе помогала? Не помню ее.
- Не здешняя она, из Никулкино. У кумы гостит. Ну, гасить, что ли, лампу?
- Укладывайся. Спокойной ночи.
Вышел на крыльцо покурить перед сном. С реки тянуло приятной влажной прохладой. Деревня давно успокоилась и затихла. Тьма не была плотной, на востоке уже посветлело небо. У соседей в сарае хрипло прокукарекал петух. Ему ответил другой, третий - и пошла перекличка от двора к двору. Сонно промычала корова. Затем смолкли все звуки и воцарилась глубокая успокоительная тишина...
Утром проснулся он поздно. Матери не было - ушла в поле. Но она знала, как угодить сыну: оставила на столе любимый его завтрак - крынку молока и краюшку черного мягкого хлеба.
С хорошим настроением отправился Михаил Иванович в село Яковлевское. Шутя отмахал по знакомой дороге двенадцать верст.
Возле школы остановился: зайти бы в свой класс, посмотреть, как теперь в нем? Да неудобно среди урока. Спросил у пробегавших мимо ребятишек:
- Анна Алексеевна на занятиях?
- Бобриха-то? Не, дяденька, она нонче хворая. От школы до учительского дома рукой подать.
Михаил Иванович заметил: окна еще по-зимнему заставлены двумя рамами. А прежде-то Анна Алексеевна даже форточку редко закрывала... Летят годы. В темных сенях на ощупь разыскал железную ручку, приоткрыл дверь:
- Хозяева есть кто?
- Входите, - женский голос дрогнул, прервался. Учительница шагнула навстречу:
- Мишенька! Ты ли это?
- Я, Анна Алексеевна.
- Миша... - на мгновение прильнула она головой к его плечу. - Здравствуй, примерный мой ученик. Садись вот сюда, к окошку, к свету, чтобы лучше видеть тебя.
Разглядывала долго, внимательно, улыбаясь и смахивая набегавшие слезы.
- Очень изменился? - спросил Калинин.
- Нет, нет, все такой же!
- Как в первом классе?
- Ну, не как в первом... Как в выпускном! - засмеялась она.
- Сколько с той поры воды утекло!
- Много, Мишенька, много! По всей округе - везде теперь бывшие мои босоногие. И помню их всех. Почти всех, - уточнила она. - Иногда прихворну осенью: холод, распутица, одиночество. Тоска подступает - зачем жизнь прошла? А как подумаю о вас, о детишках своих... Ой, да что же это я тебя баснями-то кормлю!
Накрыла стол старенькой чистой скатертью, ветхой на сгибах. Задумалась на секунду, шевеля губами. Лицо, как прежде, красивое, гордое, только морщин стало много, да белые пряди светятся в густых, гладко причесанных волосах. Кивнула Михаилу, вышла в сени. Калинин оглядел маленькую комнату. Кровать, полка с книгами, ученические тетради на этажерке. Потрескавшийся глобус...
- Вот, Миша, - смущенно улыбнулась Анна Алексеевна, стирая пыль с большой черной бутылки. - Сливянка у меня, давно берегу для особого случая.
- Спасибо, только ведь я капли в рот не беру.
- Да уж причина-то больно веская: за новое назначение твое, за государственные успехи. По одной рюмке можно.
- Куда денешься, если учительница велит, - развел руками Калинин.
- Не сваливай, не сваливай, сам виноват. А к нам-то случайно или по делу?
- Да как сказать... Не укоренился я еще в новом звании. Сам порой удивляюсь. Вот и захотелось к своим, в деревню. Посмотреть: наши-то мужики одобряют или сомневаются во мне?
- Люди довольны. Знают ведь тебя, Миша.
- Странно даже. Встретили, будто ничего из ряда вон выходящего не произошло.
- Всей жизнью своей ты подготовлен к такой работе. Поэтому люди, знающие тебя, воспринимают твое назначение как должное.
- Спасибо, - негромко произнес он.
- Миша, я хочу спросить тебя. Говорят по деревням, что Советская власть рабочими создана и для рабочих служит. А крестьяне для новой власти вроде бы пасынки или даже крепостные, чтобы хлебом кормить. Ко мне люди обращаются: кто, дескать, для коммунистов важнее?
- Как раз вчера наши мужики в Верхней Троице об этом со мной толковали.
- И до чего же вы дотолковались? У Калинина весело блеснули глаза.
- Какая нога человеку дороже, Анна Алексеевна? Правая или левая?
- Обе одинаково дороги, о чем тут говорить.
- Вот так и крестьяне с рабочими для Советской власти.
- Хорошо, Миша. Теперь я знаю, что отвечать.
- Главное просто - каждый поймет.
- А простое - это и есть самое трудное, самое крепкое и самое вечное, - заключила Анна Алексеевна.
5
В короткие ночи некогда спать соловьям. От вечерней до утренней зари без устали пели соловушки на краю затихшего леса, по берегам Медведицы, в густой непролетной чащобе, спасавшей от любопытного глаза, от крупных птиц-хищников.
Выманили соловьи Михаила Ивановича из дома задолго до рассвета. Взял он палочку и пошел не спеша знакомыми тропками по туманному лугу, по темному таинственному лесу. Прислонившись к березе, слушал сонный лепет молодой листвы. Ухо улавливало тихий, но непрестанный шорох - это сквозь прошлогоднюю сухую листву пробивались повсюду острые травинки.
Возле ног, сердито пофыркивая, пробежал ежик. Высоко на соседнем дереве забормотала спросонок птица - наверно, сорока. А соловьи перед рассветом возликовали с новой силой, будто хотели перещеголять друг друга. Особенно старался один в кустах над ручьем. С короткого зачина сразу рассыпался хрустальным горошком с нежными переливами, с едва приметными переходами, а кончал трель перезвоном маленького серебряного колокольчика.
Михаил Иванович поднялся на холм. Чуть-чуть ,,, посветлело, незаметно исчез, истаял туман над рекой.
К соловьям присоединилась варакушка, завела звонкую замысловатую песню на разные голоса, подражая то скворцу, то малиновке. Четкой, веселой руладой ответил ей с вырубки зяблик. В глухом овраге подала голос зорянка.
Темные сосны на гребне холма вдруг посветлели все в одно мгновение, обрели краски. Кроны стали розовато-зелеными, сквозь хвою зажелтели стволы. Лучи солнца ослепительным потоком хлынули из-за горизонта, и сразу широко открылась взору родная земля: просторная, многоцветная, радостная, знакомая до каждого бугорка.
Сколько страданий и бед видели эти милые сердцу края! Сколько преждевременных могил оставалось здесь каждый раз после отражения вражеских нашествий! Сколько было пожаров, руин! Смертоносными волнами прокатывались голодовки и эпидемии, сметая целые деревни. Надев солдатскую форму, уходили отсюда на дальние рубежи государства хлеборобы-крестьяне, которые ласкали и лелеяли эту землю и которых одаряла она своими плодами. Уходили большие тысячи, а возвращались немногие. Вместо погибших поднималась и крепла новая поросль, вскормленная неизбывными соками благословенной земли.
Много мужиков унесла мировая война, много их гибло сейчас на войне гражданской, а жизнь шла дальше своим чередом, обновляясь вновь и вновь с неотвратимой последовательностью, спокойно, без злобы восполняя урон, залечивая раны, но не забывая о них, извлекая уроки из прошлого. И тем, кто не ощущал себя частицей этой непрерывной цепочки свершений, частицей природы, кто не имел глубоких корней, не воспринимал горе и радость своей деревни, своего города, своей страны как личное горе и личную радость, кто не был слугой и хозяином этой земли, тому трудно было обрести ясную цель, тому негде было черпать уверенность, силу и доброту, необходимые в борьбе за лучшее будущее.
Взволнованный своими мыслями, Михаил Иванович долго еще ходил по лесу и полям. Возвращаясь домой, неподалеку от деревни, прилег отдохнуть на прогретой солнцем опушке и незаметно задремал под ровное, убаюкивающее гудение шмелей.
Проснулся от какой-то неожиданной, неосознанной радости. Сердце забилось сильнее. Услышав шорох, открыл глаза и прямо над собой увидел глубокую удивительную синеву и только потом - улыбающееся юное лицо, а затем небо, такое же глубокое и синее, как очи склонившейся над ним девушки. От нее пахло хлебом, цветами и свежестью.
Он боялся шевельнуться: вдруг это лишь продолжение сна и чудо исчезнет! Но девушка произнесла негромко, почти шепотом:
- Марь Василька тревожится, я и пошла... Да рази вас сразу найдешь?! - От быстрой ходьбы или от волнения она дышала часто, прерывисто, на шее пульсировала голубая жилка. - Марь Васильна молока послала. И хлеба. А может, воды вам? Я мигом!
Она вскочила и унеслась. Михаил Иванович едва успел приподняться на локте, как девушка снова была рядом. Осторожно опустилась возле него на примятую траву, подала полную кружку:
- Вот... Из родника...
Счастливый и благодарный, он до самого дна выпил чистую холодную воду.
6
Две пары сапог имел Василий Васильевич Голоперов. Одни - добротные, яловые - хранил для себя, надевал лишь по праздникам. Другие же - тонкие, хромовые, с блестящими новыми калошами к ним - выменял в позапрошлом году за сало у голодных беженцев и берег для Кузьмы, чтобы щегольнул сын на свадьбе.
О сапогах подумал Василий Васильевич после разговора с мужиками. Пришли они к бывшему старосте с просьбой: в Кощинскую волость, дескать, что в соседнем уезде, приедет на днях из Москвы главный хозяин Советской власти, будет толковать насчет дезертиров и крестьянских жалоб. Желательно, чтобы и Василий Васильевич при том присутствовал, а после в деревне всех просветил. Поэтому всем селом просят его отправиться туда ходоком.
Честь была приятна, да и самому любопытно поглядеть на главного председателя.
Однако Василий Васильевич заартачился: трава подошла, косить пора, а он пробегает по чужим волостям золотое время. Мужики заверили: сами уберут его делянку.
Тут бы и отправиться на важнейший разговор в хорошем пиджаке, в новом картузе да в крепких сапогах. Но жизнь настала какая-то непутевая: чем лучше одет человек, тем подозрительнее на него смотрят. Поэтому надобно держаться незаметно, в тени. Василий Васильевич надел ситцевую рубаху, выбеленную солнцем и соленым потом, а на ноги - легкие лапти, хоть и поношенные, но еще вполне аккуратные.
По перволетью, по сухой погодке дорога показалась недлинной. В Кощинскую волость пришел он под вечер, переночевал у знакомого мужика, а утром поспешил в волостное правление, чтобы занять местечко хоть и не на виду, да получше.
Народу в просторную избу набилось столько, что, того гляди стены не выдержат. Вдвое или втрое больше стояло на улице под открытыми окнами и возле двери.
Калинин прибыл на тарантасе. С ним прикатили еще человек пять начальников из уезда и из Смоленска. Осмотревшись, Калинин первым вошел в избу, поздоровался с мужиками. Голос его звучал сухо. Под стеклами очков - строгие, неулыбчивые глаза. Заговорил сразу, но медленно и вроде бы без охоты:
- Товарищи! Я приехал услышать от вас, как вы живете. Сейчас вы каждую просьбу можете сразу довести до самого центра, а когда я уеду, то сделать это будет уже труднее. Я просил бы заявлять все претензии: что, с вашей точки зрения, есть плохого в Советской власти. Я со своей стороны должен заявить вам претензию: я считаю, что крестьяне Кощинской волости ведут в высшей степени противную другим крестьянам политику. Я уже объехал много губерний, но нигде я не видел столько дезертиров, как у вас. Бывают губернии с десятью процентами, двадцатью процентами, а у вас, судя по тем сведениям, которыми я располагаю, дезертирство доходит до девяноста процентов. Я заявляю, что это - прямое издевательство над другими крестьянами. Почему-то тверское крестьянство должно жертвовать, чтобы биться с Колчаком, а вы как будто другим миром мазаны или на другой земле живете. Если вам тяжело, то и другим тоже не легче. Сохранять свою шкуру, прятаться в кустах в то время, когда другое крестьянство умирает, - это самая большая подлость, какая только может быть, и я заявляю, что центральная власть церемониться не будет. Насколько мы идем вам на помощь во всем, что только в силах сделать, настолько мы будем жестоко расправляться с теми, кто хочет прятать свою шкуру. Вот ваш помещик Оболенский, он не сидит здесь, а участвует в войне на стороне Деникина, чтобы отвоевать опять свои земли...
(«И наш Мстислав Захарович где-то сейчас страждается, и Кузьма с ним, - подумал Василий Васильевич и вздохнул: - Ох, грехи наши тяжкие...»)
- Возьмите Деникина: у него много денег, и он мог бы спокойно сидеть в Париже и не рисковать ничем. И другие помещики тоже не прячутся в кустах; а вы не понимаете, что если возвратятся помещики, придет Деникин, то он вытащит вас из всякого темного угла... - Калинин сделал паузу. - Я спрашиваю: какие причины заставляют вас выступать против крестьян и рабочих России? Может быть, у вас негодные люди в исполкомах, вы об этом заявите, - это можно исправить. Но ваша обязанность - притянуть каждого человека к работе. Вы помните басню, в которой лошадь не хотела помогать везти ослу, а когда осел пал, то всю кладь пришлось переложить на лошадь. И я боюсь, когда люди сейчас прячутся от работы, как бы им потом не пришлось перенести на себе всю кладь...
Тощий, небритый крестьянин с узким лицом сказал уныло:
- Есть нечего совсем. А если где купишь, то привезти нельзя. И земля не вся засеяна...
Едва он умолк, выступил вперед один из тех людей, которые стояли возле Калинина. По избе пронесся одобрительный шум: «Белокопытов! Из волостного Совета... Он им выложит!»
Белокопытов начал, заметно волнуясь:
- Нам Председатель ВЦИК сказал, что позорный факт, что дезертирство огромное. Но ищутся ли причины, обусловливающие этот позорный факт? К нам являются представители местной власти и центральной власти в виде следствия, а причины этого факта никто не ищет. Месяц назад был представитель губернии и задавал вопросы: какие порядки, какие недочеты? Крестьянство объясняло уже не раз, почему происходит дезертирство. Люди ушли на войну, боролись и, возвратившись, увидели, что на месте все без изменения. А когда Кощинская волость написала резолюцию и эта резолюция должна была пойти в губернский земельный отдел, то эта резолюция была признана контрреволюционной. И когда приехал представитель высших сфер, то он заявил, что это резолюция дурацкая и что на ней будет поставлен крест. Бывают и такие случаи, что землю отчуждают, несмотря на то что есть постановление Совнаркома. Местная власть отчуждает землю, и тот, кто хотел работать, остается без земли. И вот дезертирство обусловливается массой причин и глубокой подкладкой. А молчание объясняется тем, что раньше люди говорили, а теперь, когда их начали арестовывать, они боятся.
Калинин, внимательно выслушав оратора, спросил:
- Я хотел бы, чтобы товарищ Белокопытов перечислил те имения, земли которых он находит нужным отдать крестьянам.
- Кощино и Карчевское.
- Потом вы говорили насчет неправильности отчуждения. Скажите определенно: у кого это было?
Белокопытов принялся перечислять обиды. Едва он кончил, сразу же раздался голос местного крестьянина Горохова:
- Я заявляю свою нужду, что у меня нет ни клочка земли, а семья - восемь человек.
Калинин обвел глазами собравшихся: не хочет ли еще кто-нибудь выступить? Желающих не оказалось. Заговорил сам:
- Я был в таких губерниях, где крестьянство живет в ужасном положении: достаточно сказать, что есть места, где совершенно не осталось ржаной соломы, где теснота невероятная. И в таких деревнях, несмотря на все ужасное положение, дезертирства не было.
(«Жрать им нечего, вот и подались в армию», - рассудил по-своему Василий Васильевич.)
- Один из ваших представителей, - продолжал Калинин, - заявил претензию, что нужна земля. Я выяснил, что у вас два национализированных имения, а остальное - коммуны. Но ведь в коммунах живут ваши же люди, - мы не с луны брали рабочих, а из вашей или соседней волости. Коммуны в ваших же руках: разница только та, что там живет не Иван, а Петр. А Петр разве не крестьянин? И замаскировывать, говорить, что земля не у крестьян, - это недопустимо. Я сам тоже крестьянин, и у нас в деревне есть коммуна. Конечно, в коммунах иногда живут самые неспособные крестьяне, нищие, убогие. Но куда же их деть, по-вашему? Без земли оставить? Мы всех неспособных и самых бедных должны кормить.
В избе раздались одобрительные возгласы крестьян.
- Но вместе с тем вы знаете, что если в коммунах земля не будет обрабатываться, то она берется. Если коммуна будет безобразничать, то ее распустят. У меня рядом с моей родиной была коммуна, и там есть башмачники и другие мастера. И вот крестьяне наши кричали: пропало дело! А они в нынешнем году и кузницу открыли, и землю всю запахали. Вот вам яркий пример, и я, как представитель власти, не могу не принимать всего этого во внимание. Иначе я не буду настоящим представителем трудящихся, которым дороги интересы как мелкого башмачника, так и других. Кроме того, я должен сказать, что земля коммунарам будет по норме так же, как и всем.
- Хорошо бы, чтобы и совхозы, и коммуна были по норме, - со вздохом произнес худой, небритый крестьянин. Калинин повернулся в его сторону:
- Про коммуны я уже сказал, что земля будет одинаково со всеми крестьянами по норме. Относительно советских имений - я тут вижу или просто глупость, или злонамеренное извращение крестьянских мозгов. Ведь сказать, чтобы в волости не было двух имений, может только тот крестьянин, который не задумывается о своем потомстве. В конце концов, наша бедность происходила не только от того, что нас Николай угнетал политически, а и от того, что нам негде было взять хороших семян, негде было взять хорошей племенной коровы, лошади, нам негде было сделать культурного опыта, из которого мы смогли бы научиться правильно обрабатывать землю и собирать хорошие урожаи. Говорят, что рабочие получили фабрики...
- Совершенно верно!
- Рабочие все получили! - загомонил сход. Калинин поднял руку, призывая к тишине.
- А разве рабочий может взять хотя бы кусок стали, который он обрабатывает на фабрике? Фабрика является государственной собственностью, так же как и железные дороги и другие предприятия. Вот рабочие заявили, например, что они желают продавать ситец по спекулятивной цене, так же, как продается хлеб. А хлеб - сто рублей пуд. А я, как представитель власти, заявляю: «Извините, пожалуйста, фабрики не ваши, а принадлежат всему трудящемуся народу, вы - только исполнители его воли!» И ни один рабочий не заявил претензии против такого рассуждения. И как мы говорили рабочим, что Путиловский завод не ваш, вы не имеете права растащить его по частям, так мы говорим и вам про имения: коммуны - это ваше местное, а советские имения принадлежат трудящимся всего государства... Если мы разделим все советские имения, тогда рабочие прямо нам бросят упрек, что вот, мол, крестьяне кусочка земли не оставили в волости для общего пользования. А вы не забывайте, что рабочие больше вас голодают...
Тут Василию Васильевичу очень захотелось задать вопрос, который он давно держал на уме. Вот ведь рабочие, как и крестьяне, бывают всякие. И хорошие, с золотыми руками. И так себе. И плохих хватает, которые с ленцой. Новая власть хороших рабочих ценит, о средних заботится, а плохих подхлестывает или гонит в три шеи. По-другому нельзя. Дай несамостоятельному да ленивому дорогой станок - он его в момент испортит. Здесь дело ясное, сразу видно, что к чему. А в деревне новая власть хорошего хозяина притесняет. Среднего тоже в тиски взяла и лишь в последнее время отпустила. Зато голь перекатную власть едва не за ручку водит. Мужик со своим хозяйством не справился, на чужом дворе батраком спину гнул, а его в начальство двигают, волостью или уездом управлять. Какое ему уважение от крестьян?
Василий Васильевич даже вперед подался, но осторожность взяла верх. Ладно, если улестишь начальству своими словами. А если они поперек придутся? Нет уж, береженого бог бережет. Так решил он и попятился на свое место. Потеснил соседа, но тот даже не заметил, настолько увлечен был словами Калинина:
- Вот я получил записку, в которой спрашивают,почему мы в начале власти говорили «Долой войну», а теперь сами ее продолжаем?.. Мы всегда говорили и будем говорить, что являемся противниками войны крестьян с крестьянами и рабочих с рабочими. Раньше наши рабочие и крестьяне защищали интересы русского капитализма, а рабочие Германии - интересы немецкого капитализма. И от этой войны ни рабочий, ни крестьянин не получали ничего, кроме разорения. А теперь идет война из-за того, что рабочие и крестьяне захватили фабрики и имения... И разве мы объявляем войну Колчаку? Колчак с помещиками идет против нас, потому что мы выгнали его из имений, лишили его привилегий...
(«Всяк за свое дерется», - рассудил Василий Васильевич.)
- Вы думаете, что спрячетесь в кусты, когда придет Колчак? Буржуазия везде найдет вас. Когда белогвардейцы захватили власть в Финляндии, то они целые тысячи рабочих и крестьян повесили. И сейчас, если возвратятся в Смоленск Оболенский и другие помещики, то вы думаете, что они будут искать и преследовать только большевиков? У вас в Смоленске большевиков-то всего-навсего сто человек, из них пятьдесят перед приходом Колчака скроются. А вы думаете, что эти колчаковцы-помещики успокоятся пятьюдесятью большевиками? Не успокоятся! Помимо того, что они возвратят себе имения и земли, они взыщут с вас и те убытки за два года, которые потерпели, и тогда уже наверное двадцать процентов вас будет убито, а кто сейчас дезертировал, тот тоже будет расстрелян, его вовсе не пощадят. И нам нет другого выхода, как задушить их, а когда задушим, то и война сама собой кончится. Если вы объясняете дезертирство тем, что тяжело крестьянам живется, то ведь нужно помнить, что мы и власть взяли, и боремся за то, чтобы лучше жилось. Нужно помнить, что Россию мы взяли голодную, разоренную. Мы напрягаем все силы, чтобы наладить жизнь...
Сходка закончилась. Крестьяне, теснясь, повалили из душной прокуренной избы. Василий Васильевич вышел среди последних и сразу увидел Калинина, стоявшего возле изгороди в кольце мужиков. Кто-то спросил его:
- Товарищ Калинин, тут люди брешут, что сам ты из рабочих, а крестьянином только прикидываешься.
Калинин усмехнулся, посмотрел вправо, влево. Увидел бабу с косой на плече.
- Эй, молодка, дай махну разок!
Та охнула от удивления, но косу протянула. Калинин взял, примерился, замахнулся пошире. Негустая придорожная трава легла ровным рядком.
Калинин потрогал пальцем жало косы, сказал недовольно:
- Какой мастер отбивал-то?! Ему бы руки отбить. Брусок есть?
Подали брусок. Михаил Иванович быстро и ловко провел по косе. Дзинь-дзинь, дзинь-дзинь! Снова широко размахнулся: беззвучно и легко легла перед ним трава.
Пройдя шагов десять, остановился, вернул бабе косу.
«Крестьянин, по ухватке видать, что крестьянин, - определил Василий Васильевич. - Вроде бы щуплый, а стержень в ем прочный. Черти его принесли на нашу голову. Теперь мужики крепко задумаются...»