На следующее утро Цареградский был разбужен шумом голосов за палаткой.

— Заходи с другой стороны! — кричал Игнатьев. — Хватай его, хватай! Ну вот, опять упустил!

— Схватишь его, проклятого, — басил Гарец, — он же скользкий, как черт!

За палаткой сияло солнце. Прошедшая ночь была морозной, и воздух еще не отогрелся. Лед сковал воду в ручье и перехватил течение на перекатах. В одном из чашеобразных водоемчиков застряло несколько крупных хариусов. Промывальщик и рабочий разбили ледяную корку и теперь метались вокруг глубокой взбаламученной лужи, пытаясь выловить рыбу руками. Но хариусы раз за разом проскальзывали у них между пальцами и, ударив хвостом, скрывались в мутной воде. В стороне стоял Алексей и равнодушно смотрел на возню.

— Стойте, ребята! — Геолог подошел к луже. — Так у вас ничего не получится. Только рыба вся изобьется о камни и вы промокнете до нитки.

— Как же иначе? — буркнул Гарец. — Сети-то нет!

— А вот как! — Цареградский быстро стащил с себя рубаху и, завязав рукава и ворот узлом, наклонился над водоемчиком.

— Заходи, Яша, с другой стороны и гони рыбу сюда палкой. А ты, Евгений Иванович, держи рубаху за другой конец!

Через четверть часа хариусы все до одного были выловлены, и путешественники вкусно позавтракали перед отходом.

На солнечной стороне долины снег почти полностью растаял, но в тени камней и кустов еще белели небольшие островки. Хотя люди подвигались к югу, зима шла за ними следом, наступая на пятки. В глубоких ложбинах ущелья снег уже лежал массивными сугробами. Было ясно, что он останется здесь до следующего лета, пока жаркое континентальное солнце не разогреет скалы и извечный ритм природы не начнет свой новый круг.

Когда пришла пора вьючить лошадей, оказалось, что все четыре еле передвигают ноги, припадая на каждом шагу. В конечном итоге якут все-таки оказался прав: каменистый перевал через Мякит обошелся путешественникам очень дорого.

«Дойдем ли в срок?» — думал Цареградский, глядя на тяжко хромающих животных, которые казались сейчас скорее трехногими, чем четвероногими. — Их бы сейчас недели на две поставить на мокрую мягкую глину, — сказал рабочий. — У нас в деревне так выдерживают охромевших коней, пока у них не отрастут сбитые копыта.

Алексей, как всегда, молчал, но было видно, что он страдает за вверенных ему односельчанами коней. Не будучи в силах помочь им, он мрачно смотрел на этих легкомысленных «нючча».

— Пока не дойдем до мягкого грунта, опять поведем лошадей поодиночке, — обратился Цареградский к своим спутникам. — Авось как-нибудь дотащимся ко времени. Обходите каждый камень, каждый корень. По земле они пойдут хорошо, лишь бы опять не врезаться в осыпи да в скалы!

— Не нужно было бы нам брать этих лошадей, — проворчал, подтягивая подпругу под качнувшейся лошадью, Игнатьев. — Ведь они как-никак все лето проходили с нами по горам. Копыта-то у всех давно поизносились. Вот в билибинской группе все лошадки свеженькие. Натурально, что он птицей долетит с ними до Олы!

— А ты думаешь, было бы справедливее подсунуть им в отряд потрепанных нами коней?

— Да нет, я не об этом, — смутился рабочий. — Просто обидно возиться с этими клячами, когда можно было набрать новых выочников.

— Ну уж это ты напрасно говоришь, Евгений Иванович. Новых лошадей нам было взять неоткуда. И так все, что было у окрестных якутов, пособирали!

К счастью, лошади постепенно разошлись, и через полчаса — час после выхода стали хромать все слабее, а потом и вовсе перестали. Так бывает с человеком, который сбил себе ногу в походе. В начале дня кажется, что он совершенно не в силах двигаться. Однако с каждым километром нестерпимая боль понемногу стихает, а затем и вовсе пропадает, чтобы с удвоенной силой вспыхнуть на привале.

Так было и с лошадьми. На следующий день вся история повторилась сначала, но караван все-таки шел и шел. С каждым часом путь до Олы сокращался, и вера людей в успех укреплялась. Впереди еще десять дней, и они не опоздают к пароходу!

Конечно, усталость после полутора лет непрерывной геологической работы в поле невольно сказалась даже и на неутомимом Цареградском. Он уже с меньшим вниманием смотрел по сторонам и на обнажения и совсем не отклонялся от своего пути для боковых маршрутов. Главная его забота сейчас — глядеть под ноги. Ведь он ведет в поводу тяжело груженную лошадь с истертыми до крови ногами!

А между тем по Хете и Малтану отряд проходил удивительно интересными в геологическом отношении местами. Некогда, семьдесят — девяносто миллионов лет назад, здесь находился один из очень активных центров громадного вулканического пояса. К нашему времени от этих древних вулканов почти ничего не осталось, но извергнутые ими лавы и пеплы громоздились друг tin друга мощными потоками и покровами. Серые, светлые и почти белые вулканические скалы поднимались от дна долины до верхушек гор, и все это снизу доверху было вулканического происхождения. Общая мощность вулканической толщи достигала километра. Кое-где над пологими склонами сильно выветренных вулканических отложений поднимались конусообразные или цилиндрические скалистые вершины. Чаще всего это были остатки древних жерловин, которые когда-то заполнялись хорошо противостоящими разрушению лавами, а теперь иглами и пиками возвышались над размытыми склонами бывших вулканов.

Цареградский бегло осматривал местность и лаконично описывал в своей записной книжке главные особенности скользившей перед его глазами геологической картины.

Естественно, что он не все успевал заметить и тем более осознать. Геологические наблюдения требуют времени и сосредоточенности. Геологу приходится ежечасно, переходя от обнажения к обнажению, решать все новые головоломки, задаваемые ему природой. Представьте, что перед вами сложная по замыслу и полная движения картина, к тому же на две трети, а то и на девять десятых скрытая не относящимися к ней вещами, в данном случае — почвой, лесом, кустарником, травой и т. д. Попробуйте-ка разгадать ее смысл, не поломав основательно головы!

Пересекая один из оврагов, путники невольно остановились перед курьезным зрелищем: матерый заяц-беляк замер среди обомшелых глыб горной осыпи и настороженно смотрел в сторону неожиданно появившихся людей. Он не шевелился, явно считая, что его не видят. Увы, давние ночные заморозки уже перевели часы природы на зиму, и заячья шкурка побелела под цвет снега. Но снега среди камней не было, и косой резко выделялся белым силуэтом на сером фоне. До бедняги было не больше пятнадцати метров, и Гарец уже потянулся за ружьем, но потом передумал и гикнул. Заяц метнулся в сторону и, мелькая между глыбами, скрылся за поворотом.

Когда караван, побрякивая вьючными ящиками, медленно втянулся в живописную долину Малтана, перед ним, извиваясь между кустами, пролегла хорошо набитая тропинка. Они вышли на одну из «магистралей», соединявших Охотское побережье с внутренними районами Колымы. На тропинке хорошо выделялись лошадиные следы, среди которых можно было различить и старые, позднее затоптанные вмятины, и совершенно свежие следы копыт. Внимательно всмотревшись, можно было увидеть, что следы ведут в разные стороны, хотя самые свежие из них направлены к перевалу.

— Не Билибин ли тут прошел недавно? — крикнул сзади Игнатьев.

— Кто его знает, может, и так! Но последними здесь прошли кованые лошади. У Юрия Александровича все вьючники, как и у нас, не подкованы. Если он нас обогнал, мы узнаем об этом по следу их ближайшей стоянки!

Никаких признаков билибинского отряда они, однако, не встретили. Даже к вечеру следующего дня, когда перед ними уже показались горы в верховьях Малтана, положение не разъяснилось. У самой тропинки стояла недавно выстроенная небольшая лесная избушка, из которой вышел заросший бородой хозяин. Это был русский рабочий Союззолота, оставленный здесь сторожить грузы, шедшие из Олы на Среднекан. До Малтана их переправляли вьючным путем на лошадях. Далее по Малтану, Бахапче и Колыме грузы, главным образом провиант, сплавлялись на кунгасах до устья Среднекана. Таким образом, избушка служила перевалочным пунктом для большого количества очень ценных товаров.

— Вы не боитесь ограбления? — спросил бородача Цареград-ский. — Один в таком глухом месте!

— Нет, кто меня здесь тронет! — рассмеялся сторож. — Разве что медведи соблазнятся съедобным. Местные такими делами не занимаются, ну а приезжие… им сюда не добраться. Да и защита у меня есть! — указал он на новенькую берданку.

Из дальнейшего разговора выяснилось, что отряды Билибина и Раковского, по-видимому, здесь еще не проходили. Следы на тропинке принадлежали грузовым караванам, перевозившим мешки с мукой и крупами до места сплава.

«Неужели мы, несмотря на все задержки, опередили Юру? — подумал Цареградский. — Не случилось ли с ним чего в пути? Может, лошади, как и у нас, обезножели?..»

На всякий случай он оставил в бараке записку Билибину.

«Юрий! Мы идем очень медленно, не больше двадцати— двадцати пяти километров в день. Лошади сильно сбили копыта и почти вышли из строя. Однако надеюсь быть в Оле к назначенному сроку. Догоняй нас, завтра утром выходим к перевалу на Эликчан и Олу. Валентин. 16 сентября 1929 г.»

Перевал в систему реки Олы через памятное по прошлогодним злоключениям Эликчанское плоскогорье был пройден без всяких затруднений. Заросший сухой травой склон почти незаметно привел их к унылой равнине. Как раз здесь год назад они пережили много неприятных часов, после которых отказались от попытки прорваться через свежевыпавший снег к Среднекану и решили вернуться назад, в Олу. Вот небольшое озерко, где стояла их палатка, а вот знакомые силуэты горных пиков. Как много важных событий произошло с тех пор!

На этот раз на Эликчанской горной равнине их ждали приятные новости. Уже приближаясь к истокам небольшой и необычайно живописной речки, которая в двух десятках километров ниже впадала в Олу, они увидели идущую навстречу связку навьюченных лошадей. Это был очередной транспорт с провиантом для среднеканской конторы Союззолота.

— Здорово, друг! — передний якут протянул руку. Лошади обеих партий смешались в беспорядочную толпу, в которой началась было прерванная каюрами драка. Пришлось развести наиболее воинственных коней, остальные принялись мирно выщипывать остатки зеленой травы.

Встречные сообщили, что они четвертый день как из Олы и что на приморской равнине им повстречался большой отряд геологов.

Итак, Билибин и Раковский обогнали их и сейчас уже, несомненно, находятся в Оле! Очевидно, оба передних отряда вышли на основную тропу выше перевалочного склада Союззолота. Это объясняло отсутствие сведений о них на малтанской базе. Теперь они сами должны поспешить в Олу, чтобы не задержать отплытия или, что еще хуже, не отстать от парохода.

Караван прошел уже с десяток километров по Оле, когда шедший впереди Игнатьев вдруг воскликнул:

— Смотрите-ка, палатки!

Действительно, в полукилометре, на низкой террасе реки, белели две палатки.

— Неужели наши? — недоуменно промолвил промывальщик.

— Нет, не может быть, — ответил Цареградский. — Наши уже давно в Оле. Это что-то новое!

Когда они приблизились к палатке вплотную, оттуда вышло несколько хорошо одетых русских. При первом взгляде на них было очевидно, что это не геологи.

Так оно и оказалось. Это был новый начальник районной конторы Союззолота Бондарев, направлявшийся в Среднекан вместе со штатом сотрудников, чтобы сменить Оглобина. Разумеется, ему было все известно о геологической экспедиции из донесений Оглобина. Кроме того, он встретился в Оле с Билибиным.

— Добро пожаловать! — радушно встретил он Цареградского. — Прошу к нашему огоньку. Посидим поужинаем, поговорим, а там и время отдохнуть подойдет. Смотрите-ка, ваши коняги еле плетутся.

Геолог колебался. До заката было еще далеко, а он торопился в Олу.

— Большое спасибо, — возразил он уклончиво, — но нам дорог каждый час. Мы очень спешим в Олу. 16 сентября должен подойти последний пароход, а сегодня уже восемнадцатое. Дольше чем до двадцатого пароход не задержится. Нет, спасибо за приглашение, но мы должны двигаться вперед.

— Эх, наивный вы человек! — воскликнул Бондарев. — Думаете, в этих краях что-нибудь делается к сроку! Да в Оле ни о каком пароходе еще не слышно, и, уверяю вас, вам долго придется его ждать. Так что не волнуйтесь, не торопитесь и не портите себе нервы! Давайте-ка поужинаем, а утром со свежими силами тронетесь в вашу Олу!

— Ну, хорошо. — Цареградский не захотел обижать гостеприимного толстяка. — Если вы так настаиваете, сделаем здесь на часок привал, но ночевать не останемся. До ночи наши лошади сделают еще километров пять, а то и десять.

— Вот какой вы, оказывается, несговорчивый, молодой человек! — укоризненно воскликнул Бондарев. — Ну да ладно, пусть будет по-вашему. Прикажите развьючивать лошадей, а там посмотрим!

Через полчаса Цареградский и два его спутника уже сидели в одной из палаток за накрытой простыней походной кроватью, которая изображала стол, и с наслаждением ели давно забытые лакомства. Тут были и красная икра свежего засола, и великолепно провяленная кета, и копченая колбаса, и сваренные вкрутую яйца, и, о чудо, настоящие, живые, румяные яблоки! Конечно, стояли на «столе» и эмалированные кружки, в которые с мелодичным бульканьем лилась из бутылки водка.

Хозяин усердно подливал своим гостям, особенно приглядывая за тем, чтобы не пустовала кружка геолога. Вскоре выяснилась причина этого необычного радушия.

— Я ведь вас недаром задержал, Валентин Александрович, — заговорил Бондарев, подкладывая ему в миску новую порцию жареной рыбы. — Мы давно следим за вашей работой и ценим ваши успехи. Такие люди, как вы, очень нам нужны. Вы молоды, у вас хорошие знания и поисковый талант. Переходите работать в Союззолото. Я вас назначу главным геологом. И вы будете довольны условиями, и нам будет хорошо!

Цареградский был смущен. Несмотря на мягкость характера, часто мешавшую ему говорить «нет», сейчас он не мог поступить иначе. Перспектива остаться на Колыме и вместо Ленинграда отправиться назад, в барак на Среднекане, казалась совершенно невозможной. Он не допускал такой мысли даже на минуту и поэтому, не задумываясь, поблагодарил за лестное предложение, но решительно отказался принять его.

— Помимо всего прочего, — добавил он, — я ведь не разведчик и мог бы на этом месте принести вам меньше пользы, чем вы думаете!

Новый начальник колымской конторы Союззолота попытался было соблазнить его громадными перспективами края и возможностью головокружительной карьеры в будущем, но и эта попытка осталась безуспешной. Собеседник был непреклонен. Тогда радушный хозяин замолчал и перестал подливать ему водку.

Через несколько минут Цареградский кивнул своим слегка подвыпившим спутникам и поднялся.

— Ну, большое вам спасибо за гостеприимство, дорогие товарищи, но нам нужно трогаться дальше. Вечер уже на носу. Евгений Иванович, Яков Михайлович, пошли вьючить лошадей! Через полчаса палатки Бондарева уже скрылись за поворотом ущелья, и они вновь шагали среди молчаливых ольских гор. В этот раз им удалось пройти не больше пяти километров. Быстро надвинулись сумерки. Отряд заночевал на чудесной маленькой лужайке у подножия остроконечной горы. Основание горы слагали светлые, как мел, вулканические туфы, а вершина венчалась смоляно-черными обрывистыми базальтами. Они были четко вырезаны на фоне догоравшего неба, и казалось, что это гребень гигантского шлема, под которым воображение услужливо дорисовывало лицо поверженного великана. Было тепло: ведь они спустились к Охотскому морю, и морской климат с каждым километром чувствовался все сильнее. О зиме здесь уже и помину не было. С трудом верилось, что всего несколько дней назад они пережидали пургу в прогнувшейся под тяжестью снега палатке.

Однако ночь выдалась беспокойная. Все проснулись от пронзительного ржания и топота. Стреноженные лошади метались по поляне. Одна или две из них задели туго натянутые растяжки и едва не свалили палатку. Пока люди вылезли из спальных мешков и выскочили из палаток, все затихло. Только из-за кустов тальника слышался удаляющийся топот.

— Должно, медведь напугал, — проговорил, закуривая самокрутку, рабочий.

— Нужно бы пойти за ними, — сказал Цареградский, — а то они от страха запутаются и ноги переломают.

— Что вы, где ж их в такой темноте сейчас разыщешь! Да и Алексей не беспокоится. Он-то с такими делами знаком!

Действительно, нехотя вылезший из мешка каюр отнюдь не волновался. Он взглянул на небо, отошел в сторону за нуждой и молча полез обратно в палатку.

— Вот видите, уж раз якут спокоен, нам и вовсе волноваться не о чем! Никуда кони не уйдут!

— По-моему, медведи на лошадей не нападают, — добавил промывальщик.

— Ладно, — согласился геолог, — а все же я хоть из ружья пальну. Попугаю медведя.

Он поднял двустволку и раз за разом выпалил в небо. Из стволов вылетели пламенные струи, и окрестные горы еще долго гудели эхом.

После этой тревоги он с час не мог заснуть и, ворочаясь в своем мешке, думал: «Как хорошо, что я не согласился на уговоры Бондарева. Ну ее к черту, эту Колыму! Надоело! Хоть бы скорее в Ленинград…»

С навязчивой ясностью ему мерещились гладкие торцовые мостовые, по которым так мягко цокают копыта нехромающих лошадей. Он с наслаждением лавировал в нарядной толпе громадного оперного театра или медленно поднимался по широчайшим мраморным ступеням филармонии. Даже гулкие коридоры Горного института, которые всегда казались ему слишком мрачными, вызывали у него сейчас чувство нежного умиления. Непрерывная почти полуторагодовая экспедиционная работа и связанные с нею неудобства, трудности и опасности утомили его. Человек нуждается в отдыхе и передышке.

Проснулся он с восходом солнца. Ярко освещенная остроконечная гора уже не казалась головой убитого великана, а заросли стланика не напоминали больше курчавых перьев на шлеме.

Утром оказалось, что напуганные лошади убежали довольно далеко. На их поиски потратили не меньше трех часов. Цареградский нервничал: приближалось двадцатое число, крайний срок возвращения в Олу. Ему хотелось выиграть хотя бы один день и прийти в Олу девятнадцатого. Теперь это, пожалуй, уже было невыполнимо.

Действительно, в этот день, несмотря на то что лошади шли относительно хорошо и тропа была мягкая, им все-таки не удалось выйти на приморскую равнину. Вечер застал их еще в предгорьях, в местности Сопкачан, где, к большой своей радости, они встретили старого приятеля Макара Медова. Тот жил здесь в своем старом доме.

От Макара путешественники узнали много интересных новостей. Еще до возвращения Билибина на ольском рейде останавливался грузовой пароход, шедший из Владивостока на Камчатку. Кроме того, другой пароход на днях заходил в бухту Нагаева, и Билибин плавал туда на шлюпке. О чем он там договорился, Медов, разумеется, не знал.

— Ну вот, товарищи, — воскликнул Цареградский, — кажется, все налаживается! Скоро мы с вами поплывем!

На душе у него в этот последний вечер путешествия по вьючным тропам Колымы было не очень спокойно, но светло. Из-за обуревавшего его нетерпения он долго не мог уснуть, а утром вскочил раньше всех и заставил вьючить лошадей еще до того, как солнце поднялось над горизонтом.

В Олу они вошли в восемь часов утра и прямо направились к серому деревянному дому школы-четырехлетки, в помещении которой остановился билибинский отряд. Когда Цареградский поднялся по скрипучему крыльцу и вошел в полутемное помещение, он прежде всего увидел большой длинный стол, уставленный тарелками, на которых горой лежали апельсины, конфеты, яблоки и печенье. А между ними островерхими башенками поднимались пустые бутылки из-под вина с красивыми этикетками. Все признаки цивилизации были налицо, но хозяева этой потрясающей воображение роскоши еще спали.

— Юрий! — крикнул на всю комнату Цареградский. — Что вы спите, черти?! Вставайте, мы приехали!

В классной комнате поднялся переполох. Первая Колымская экспедиция была опять вся в сборе на том самом месте, где больше года назад она впервые вступила на золотую землю Колымы…