I

рогуливаясь по палубе, Костюшко наблюдал за морем, чайками, членами команды, которые занимались каждый своим делом. Он наслаждался морским видом и свежим воздухом, рисуя в воображении своё будущее. Капитан корабля на мостике о чём-то разговаривал с боцманом, отдавая ему какие-то приказания, и тот утвердительно кивал головой. У боцмана была кучерявая борода. Тут внимание Тадеуша привлёк ещё один человек: на палубу из каюты вышел офицер лет тридцати пяти в форме прусской армии, высокого роста с лихо закрученными кверху небольшими усами. Он подошёл к капитану, и уже втроём они стали живо обсуждать какой-то вопрос, не обращая внимания на шатающихся по палубе волонтёров.

Капитан взмахом руки отправил от себя боцмана, и уже через пару минут матросы установили бак с едой, к которому потянулись проголодавшиеся искатели приключений. Костюшко тоже получил свою порцию немудрёного обеда и устроился удобнее, чтобы подкрепиться.

— Интересная, однако, у нас собралась компания, — внезапно услышал он рядом с собой голос человека, который обращался, по-видимому, к нему на французском языке, но с ярко выраженным акцентом.

Обернувшись на голос, Костюшко увидел стоящего перед ним того прусского офицера, который несколько минут назад разговаривал с капитаном.

— Разрешите представиться: барон Дитрих фон Оттендорф, — отрекомендовался незнакомец и приложил два пальца к виску.

— Бывший капитан армии Речи Посполитой Тадеуш Бонавентура Костюшко, — спокойно ответил Тадеуш, продолжая держать в руках деревянную тарелку с деревянной же ложкой.

— И какими судьбами вас, бывшего капитана, занесло на этот корабль? — заинтересованно продолжал фон Оттендорф.

Костюшко почему-то не хотелось разговаривать с этим пруссаком. Наверно, эта неприязнь была вызвана тем, что этот офицер был всё-таки ПРУССКИМ офицером, выходцем из той страны, которая недавно приняла активное участие в захвате его родины.

— Вы можете говорить со мной на своём родном языке. Я в совершенстве владею не только французским языком, но и ещё тремя, включая немецкий, — заметил равнодушно Костюшко. — А на корабле я по той же причине, что и вы: плыву воевать в рядах армии Вашингтона. Или ваше присутствие на этом судне предполагает другие цели?

Фон Оттендорф уловил неприязнь в голосе Тадеуша. Догадываясь о причинах такого отношения к себе, пруссак присел рядом, немного помолчал, всматриваясь куда-то вдаль за горизонт, и заговорил с Костюшко уже по-немецки:

— Вы правы, я тоже сделал свой выбор и сейчас не марширую по польской земле в рядах армии Фридриха Великого, хотя ранее и служил в ней (фон Оттендорф сделал паузу и внимательно посмотрел на собеседника), а плыву в неизвестное, чтобы помочь какому-то Вашингтону создать новую американскую армию, которая станет в будущем (я так думаю) одной из лучших армий мира.

— Вы республиканец? — более миролюбиво спросил Костюшко, уже с интересом включаясь в беседу.

— Скажем так: мне близки республиканские идеи, но я военный и политикой не интересуюсь, — честно признался барон. — И вы, наверно, спрашиваете, зачем же тогда я плыву в далёкую Америку, когда и в Европе есть места, где я мог бы применить свои силы? Я прав? — фон Оттендорф ждал ответа, и Костюшко подтвердил предположение офицера:

— Правы. Мне непонятно ваше присутствие здесь, если вам всё равно, за кого и ради чего воевать.

— Всё гораздо проще, чем вы думаете. В Европе таких офицеров, как я, полно. Нас как пушечное мясо бросают наши короли в бой ради своих имперских желаний завоевать и прославиться, победить и оставить после себя память в истории. — Фон Оттендорф на какое-то мгновение приостановил свои откровения, обдумывая, стоит ли продолжать разговор с каким-то литвином. Но немного помолчав и не услышав от Костюшко новых вопросов, продолжил:

— А нашему брату-офицеру остаётся только молиться перед очередным сражением, чтобы пуля-дура или осколок картечи не ранили тяжело в бою, а лучше бы убили сразу, чтобы не мучаться потом всю жизнь инвалидом.

— Вы думаете, что в Америке будет по-другому? — ещё с большей заинтересованностью спросил Костюшко. Ему уже начинал нравиться этот философский разговор.

— Не совсем, но по-другому, — сразу ответил фон Оттендорф.

— Почему же? — Костюшко потерял интерес к еде и отставил свою миску в сторону.

— Да потому что там, — фон Оттендорф показал рукой на далёкий горизонт, — нет Фридрихов Великих, а среди бывших фермеров и охотников почти нет профессиональных военных, которые бы смогли из этой стихийно сформированной армии создать достойного соперника англичанам.

— И вы думаете, что сможете там, — Костюшко кивнул головой в ту же сторону, куда только что указывал рукой прусский офицер, — стать вторым Фридрихом, но уже американским?

— А почему бы и нет? Кстати, у вас есть точно такая же возможность, — улыбнулся барон и встал, чтобы попрощаться. — Так что желаю удачи. И помните, бывших капитанов не бывает. Если же, конечно, вы — настоящий капитан.

Фон Оттендорф приложил два пальца к треуголке и удалился от Костюшко в сторону своей каюты, где и скрылся через несколько секунд. А Тадеуш ещё долго сидел на палубе, размышляя о том, о чём только что услышал от этого странного прусского барона.

Все тринадцать английских колоний, расположенных вдоль Атлантического побережья северной части американского континента, представляли собой территорию, где более девяти десятых населения являлись фермерами. Причём аграрные отношения в центральных колониях развивались более активно, так как фермерские хозяйства там были крупные, а объём производимой продукции превосходил местные потребности. Избыток же сельскохозяйственной продукции английские купцы скупали у колонистов за бесценок, а продукцию, производимую в Англии, продавали местному населению но высоким ценам.

Кроме этого, метрополия облагала сельскохозяйственную продукцию разорительными для американских фермеров пошлинами, что также являлось предметом их постоянного недовольства. Возмущённое такой несправедливостью местное население сначала просто роптало. Однако со временем то тут, то там в колониях начали вспыхивать стихийные выступления против существующей экономической политики английских чиновников, которые порой перерастали в крупные движения фермеров.

Так, в 1768—1771 годах образовалась фермерская организация «Регуляторов», которая требовала снижения ренты и участия фермеров в колониальном управлении. Но подобные требования жестоко были пресечены губернатором Северной Каролины Тройоном с помощью доблестных английских солдат. И в дальнейшем подобные волнения и выступления фермеров, хотя и продолжались, но носили местный, локальный характер.

Кроме засилия английских купцов и английских чиновников к колонистам, а именно к крупным землевладельцам, пришла ещё одна беда: во второй половине восемнадцатого столетия цены на табак, основную сельскохозяйственную культуру американских плантаторов, начали стремительно падать, и в связи с этим наступил тяжёлый кризис плантаторского хозяйства. В то же время на этом кризисе хорошо наживались британские купцы, клавшие все прибыли от реэкспорта табака к себе а карман.

Метрополия, пользуясь разобщённостью колоний и экономической зависимостью от Англии, всячески препятствовала образованию в них единого рынка. Такое положение очень устраивало английскую буржуазию, но крайне не устраивало молодую американскую. В сознании молодого поколения американцев уже были посеяны ростки теории естественного права Мильтона, Вольтера и Монтескьё. Преклонение перед английской короной, основанное на вере в божественное происхождение королевской власти, было вытеснено новым прогрессивным мышлением.

Противостояние колоний и метрополии нарастало. Борьба американских колонистов за независимость начиналась с небольших недоразумений и разногласий, периодически возникавших между ними и английской администрацией. Довольно часто подобные разногласия заканчивались вооружёнными стычками с английскими солдатами. Похожие сюжеты боёв местного значения происходили на территории всех тринадцати колоний, как будто были написаны одним и тем же сценаристом.

Наконец, мыльный пузырь такого противостояния местного населения англичанам лопнул во время знаменитого «Бостонского чаепития». Основой первого крупного выступления колонистов стал конфликт между английскими чиновниками и американскими контрабандистами. Первые с выгодой для английских торговцев регулировали налог на ввозимый в Америку чай Ост-Индской компанией, а вторые ни во что не ставили интересы англичан и продавали чай по своей, более низкой цене.

В один из летних дней в бостонский порт вошли три корабля Ост-Индской компании «Дартмут», «Элеанор» и «Бобр», на борту которых находился товар из далёкой Индии. Узнав об этом, лидер бостонских заговорщиков «Сынов свободы» Сэм Адамс на средства контрабандистов организовал многотысячную демонстрацию протеста. Одни участники демонстрации, возмущённые высокими налогами, выкрикивали обидные слова в сторону англичан, другие — требовали равных с ними прав но выборам своих представителей в парламент.

Хорошо организованное «народное возмущение» напугало английских купцов не на шутку. В этой огромной массе людей они увидели новую силу, которая до этого времени себя так активно не прокалила. Однако губернатор штата Массачусетс Хатчинсон оказался упрямым чиновником и верным исполнителем воли английского короля. Он решил не допускать никаких послаблений смутьянам и предпринять против них решительные меры. При этом губернатор не нашёл ничего лучшего, как отменить и штате свободу собраний, а бостонский порт и вовсе по его распоряжению был временно закрыт.

Колонисты, а больше всего контрабандисты чаем, получавшие солидный доход от перепродажи индийского продукта и содержавшие на свои деньги всё бостонское революционное подполье, были искренне возмущены таким «ущемлением их прав и свобод». В ночь на 17 декабря 1773 года толпа бостонцев, переодетых в индейские костюмы, потрясая томагавками, захватили всё вышеупомянутые три корабля и выбросили за борт прямо в океанские волны сорок пять тонн дешёвого чая. Вместе с ним в воде оказались и английские солдаты, которые были приставлены охранять этот драгоценный груз. А так как весь чай затонул не сразу, бостонцы ещё долго выходили в море на маленьких лодках, чтобы пополнить свои запасы индийским продуктом и подготовиться к долгому чаепитию во время длинных зимних вечеров.

В ответ на такую наглость колонистов и в цепях наведения должного порядка в метрополии британские власти перевели своих солдат в категорию «неприкасаемых», которые стали неподсудны местным судам. При этом английские гарнизоны, расположенные во всех английских колониях, получили полную свободу действий. А такой документ, как «Акт о постое», изданный английской администрацией метрополии, обязывал колонистов располагать в своих домах на постой и содержание английских бравых солдат без всякой денежной компенсации.

Подобную реакцию и «наглость», но уже представителей английской короны, колонисты стерпеть не смогли. Противостояние нарастало с ростом случаев их открытых выступлений, которые носили уже чётко организованный характер. Англичане, в свою очередь, всё меньше ощущали себя в качестве хозяев американских территорий. Наконец пришло время, когда колонисты окончательно решили забрать власть в свои руки и создали временные революционные правительства колоний — Провинциальные конгрессы. Когда же количество подобных временных правительств составило число, равное чёртовой дюжине, было принято верное решение, и они объединились в Континентальный конгресс. По сути дела, без согласия английской короны был создан новый государственный орган, в котором были представлены депутаты от всех тринадцати английских колоний. В итоге в метрополии установилось двоевластие, которое не могло в таком виде существовать длительное время. И это время «Ч» наступило в 1775 году.

Чтобы предупреждать агрессивные действия английской армии против повстанческих отрядов ополченцев, за короткий промежуток времени колонистами были созданы отряды быстрого реагирования «минитмены». Со временем они переросли в серьёзные боеспособные формирования, постоянно совершавшие нападения на регулярные английские войска. Британские солдаты были бессильны просив этих вооружённых отрядов, которые могли в кратчайшие сроки собраться в условленном месте, напасть на какой-нибудь английский отряд, обстрелять его, а затем «раствориться» среди местного населения в такое же короткое время. Ведению боевых действий в таких условиях ни английских солдат, ни их командиров никто не обучал, и они начали терпеть одно поражение за другим. Но это была ещё не война, а лишь её прелюдия.

 

II

нглийский король Георг III был возмущён открытым вооружённым противостоянием колонистов английским войскам. О Континентальном конгрессе он вообще высказался в весьма нелестных выражениях. Для наведения порядка и приведения колонистов в прежнее состояние подчинения законам Британии английский монарх послал в Америку подкрепление в виде дополнительного военного контингента. Это решение стало катализатором в развитии дальнейших событий, которые, в конце концов, привели Англию к потере колоний с огромной территорией.

В ответ на это решение английского короля 15 мая 1776 года Континентальный конгресс принимает резолюцию о преобразовании североамериканских колоний в независимые от метрополии штаты-республики. Республиканец Генри Ли уже 7 июня 1776 года на заседании Конгресса вносит «резолюцию независимости», на основе которой 4 июля этого же знаменательного года была составлена и принята Декларация независимости. А до этого исторического для всех Соединённых Штатов дня ещё 14 июня 1776 года II Континентальный конгресс принял постановление о создании регулярной армии и уже на следующий день избрал и утвердил её главнокомандующего.

Такое решение Конгресса оказалось как нельзя удачным: 44-летний богатый плантатор Джордж Вашингтон уже имел опыт участия в военных действиях1. Как политик он прекрасно понимал важность момента и своевременность постановки вопроса о государственности и независимости колоний. Как плантатор Вашингтон предвидел, какую выгоду из этого получат деловые люди из числа коренных (исключая, конечно, индейцев) жителей всех штатов. Уже в первый год активного противостояния Англии и колонистов будущий главнокомандующий понял бесплодность попыток примирения с метрополией. Демонстративно облачившись в военную форму, Вашингтон появлялся на собраниях Континентального конгресса и ожидал своего часа. И этот час наступил.

После окончания заседания многие выходившие из зала депутаты подходили к своему коллеге от штата Виргиния Джорджу Вашингтону с поздравлениями. Но некоторые из них, собравшись в небольшие группы, стояли в стороне и обсуждали способности и возможности только что избранного главнокомандующего. Кто-то открыто выражал ему свои наилучшие пожелания, а кто-то мысленно сочувствовал ему. Ведь Вашингтону предстояло создать первую в истории Соединённых Штатов армию, которая в ближайшее время должна выступить против английских регулярных вооружённых сил. А это не так просто сделать, когда до этого времени твоим главным занятием в жизни была организация труда чернокожих рабов на своих плантациях.

— Я вас поздравляю, Джордж, — крепко сжимая Вашингтону ладонь, долго тряс его руку Томас Джефферсон. — Теперь все штаты надеются, что мы оправдаете их доверие и в ближайшее время надерёте задницу английским генералам.

Вашингтон уже устал принимать поздравления и слегка морщился от высокопарных слов поздравляющих и от зубной боли, которая его мучила в последнее время. Он старался меньше улыбаться, чтобы его коллеги-депутаты не замечали пустоту на месте одного из его зубов в верхней челюсти.

«Скорее бы домой, — думал Вашингтон, — срочно надо уладить все домашние дела, дать указания управляющему, так как я, наверно, уже не скоро займусь ими. Да и зуб надо поставить».

Вашингтон от рождения имел не очень хорошие зубы (сказывалась наследственность), и уже после сорока лет ему пришлось лишиться нескольких таких нужных маленьких частей в верхней челюсти. Дубной врач, рекомендованный Джорджу Вашингтону его соседом-плантатором, вместо удалённых больных зубов установил ему новые. Они были вырваны из челюсти какой-то лошади, отшлифованы и закреплены на штифтах в челюсть Вашингтона. Операция по замене зубов была сложная, неприятная и болезненная. Сначала больные зубы нужно было удалить, потом была длительная процедура подгонки и закрепления новых зубов.

Вашингтон вздрогнул от воспоминаний тех ощущений и боли, которые ему пришлось пережить, но собрался с мыслями и вернулся обратно к событиям, участником которых он только что стал. После недолгих дебатов собрание депутатов II Континентального конгресса большинством голосов проголосовало и утвердило Джорджа Вашингтона главнокомандующим вооружённых сил новой армии, которую ему ещё предстояло создать. И это сейчас больше беспокоило Вашингтона, чем его больной зуб. Ведь в ближайшее время на его плечи ляжет вся ответственность за то, какой будет эта война: успешной для нового государства или позорной с полным поражением и возвращением к прежним временам. Вашингтон только сейчас полностью осознал те последствия, которые могут наступить лично для него в случае, если он не сумеет сделать то, к чему его только что обязал Конгресс. Тогда уже у Джорджа Вашингтона ничего не будет: ни плантации, ни богатства, ни самой жизни. Победить или погибнуть. Существовало только два варианта его будущего, и Вашингтон был нацелен исключительно на первый, не допуская даже в мыслях наступления второго.

Вновь избранный главнокомандующий обладал всеми талантами, необходимыми для должности такого высокого ранга: организаторскими способностями, выдержкой, дальновидностью, умением быстро ориентироваться в сложных ситуациях и принимать верные решения. Положительный результат этих решений со временем был очевиден всем: создав армию фактически на пустом месте, Вашингтон прошёл с ней долгий путь от осады Бостона в 1776 году до капитуляции английских войск у Йорктауна в 1781 году.

Правда, Континентальная армия пока не являлась армией в полном смысле этого слова. В начале своего создания она состояла из тех же многочисленных ополченцев и минитменов, вчерашних охотников и фермеров. Плохо вооружённая и необученная, сражаться с регулярными британскими войсками на равных эта армия ещё не могла.

Новоявленные солдаты, бывшие охотники, прекрасно стреляли из-за укрытия, но дать серьёзный бой по всем правилам воинского искусства они ещё были не способны. Кроме этого, дисциплина у такой армии «из народа» была не на высоком уровне. Устав от войны и трудностей, солдаты дезертировали и возвращались на свои фермы. Только со временем из многочисленного ополчения, прошедшего тяжёлые испытания и испившего горечь поражений, перенеся голод и лишения, сформировался костяк американской армии. Он постепенно пополнялся и получал опыт побед, обретая силу и авторитет настоящей боеспособной армии нового независимого государства. Уже через несколько лет, благодаря упорству и энтузиазму Вашингтона, а также благодаря усилиям иностранных военных инструкторов-специалистов типа прусского офицера фон Оттендорфа (иначе говоря, профессиональным наёмникам-волонтёрам), Континентальная армия Соединённых Штатов стала заслуженно носить это название.

Видимо, так было надо, чтобы новая жизнь Костюшко началась с приключения на море. Корабль с флагом далёкой Франции на мачте и с волонтёрами на борту дал течь. После продолжительной болтанки на море и шторма, который потрепал судно, вода медленно, но упорно поступала в шхуну. Капитан чертыхался, но сделать ничего не мог: его корабль тонул. Это случилось уже недалеко от берегов Америки у острова Мартиника, что оставляло надежду людям на спасение. Напрягая все силы, матросы и пассажиры черпали воду из трюмов и выливали её обратно в море. Ведь берег был уже совсем рядом, а значит — было рядом и спасение.

Когда же корабль всё-таки доплыл до спасительного острова, капитан глубоко вздохнул и перекрестился.

— Ну, слава Богу! Теперь все будут долго жить, — проговорил он, веря, как все моряки, в приметы.

После того, как вся команда корабля и волонтёры высадились в бухте острова, отдых был коротким. Капитан и матросы принялись чинить своё судно, а пассажиры занялись поиском корабля, который бы доставил их к месту назначения. И им опять повезло: такое судно нашлось так быстро, как будто оно только и ждало прибытия волонтёров. Уже через несколько дней этот корабль доставил их в бухту Джорджтауна, близ городка Чарлстон, и сразу же по трапу побежали соскучившиеся по земле матросы, а будущие солдаты армии Вашингтона стояли у борта корабля и с интересом осматривали пристань. По ней торопливо сновали люди разного сорта: торговцы, грузчики, какие-то бродяги, охотники с длинноствольными старыми кремниевыми ружьями и до пояса обнажённые африканцы-рабы, спешащие куда-то по поручению своих господ.

После разгрузки корабля и освоения нового для себя берега часть отряда французских волонтёров была устроена на временный отдых в каких-то бараках, а офицеры оставались на судне. Им ещё предстояло преодолеть более пятисот миль, чтобы добраться до Филадельфии. После короткого отдыха волонтёры благополучно преодолели это расстояние за 40 дней и вскоре влились в ряды армии Вашингтона.

По прибытии в Филадельфию солдаты-волонтёры и французские офицеры были встречены самим Джорджем Вашингтоном.

— Мы приветствуем в вашем лице благородную помощь Франции, — такими словами встретил их будущий первый президент Соединённых Штатов, пожимая руку каждому из офицеров. — Надеюсь, добрались благополучно? Не пришлось встречаться с пиратами в нейтральных водах Атлантики?

— Попробовали бы они только сунуться к нам! Мы бы им показали, чего стоим, — с наигранным геройством ответил совсем молодой французский офицер, не видевший в своей жизни ни одного пирата.

— А я и не сомневаюсь, — в тон ему сказал Вашингтон и пригласил командиров отряда добровольцев отобедать.

К остальным прибывшим волонтёрам и будущим солдатам Континентальной армии подошёл настоящий майор этой армии, который ещё два месяца назад давал указания управляющим на своих плантациях. Теперь же он распоряжался обустройством «новеньких», которые должны были через несколько дней встать в ряды бравых американских солдат.

Как профессиональный военный Костюшко сразу отметил, насколько солдаты армии Вашингтона отличаются от регулярной европейской армии. Многие офицеры, которые состояли на службе в Континентальной армии, не были профессиональными военными, а большинство солдат никогда не маршировали в строю. Но у этих солдат были другие преимущества, которые позволяли им в дальнейшем победить одну из лучших европейских армий, в рядах которой состояли кадровые офицеры и генералы, побывавшие не в одном сражении и снискавшие уважение среди своих противников.

— Ну, вот мы с тобой и равны, — сказал Костюшко Томашу после того, как они получили от сержанта ружья, порох и пули на складе с оружием. — Теперь в одном строю будем бороться за независимость новой для нас земли.

Томаш с какой-то грустью и недоумением смотрел то на ружьё, то на Костюшко. Он никогда не держал в руках оружие и теперь растерянно крутил головой по сторонам, соображая, куда бы его пристроить.

Костюшко, заметив растерянность Томаша, не выдержал и засмеялся.

— Ну как? Ты ещё не передумал стать солдатом? — спросил он полушутя, полусерьёзно.

— Нет, этот вопрос был решён мною окончательно на французском берегу. Ведь я ещё тогда мог остаться во Франции или вернуться домой, — с обидой ответил Томаш. — Куда вы, туда и я.

Костюшко умилила простота ответа этого деревенского парня. Он за время их совместных скитаний по-своему привязался к нему. Костюшко было бы жаль расстаться с Томашем, если бы тот пожелал сделать иной выбор. Ведь он оставался единственной ниточкой, связывающей Костюшко с родиной.

— Тогда слушай меня и запоминай: я сделаю из тебя хорошего солдата. Ты веришь мне? — спросил Костюшко, посмотрев Томашу внимательно в глаза.

И когда тот утвердительно кивнул в ответ, Костюшко обнял его за плечи и повёл в сторону построения волонтёров, которые под командой строгого сержанта уже готовились на свой первый смотр.

Пока офицеры и сержанты армии Вашингтона принимали французское пополнение, их командиры обедали в самой лучшей в Филадельфии таверне с главнокомандующим Континентальной армией.

— От имени Соединённых Штатов я благодарю дружественную нам Францию и весь французский народ, который сочувствует нашей борьбе и окалывает нам помощь! — произнёс первый тост Вашингтон, после того как все приглашённые и сопровождающие его офицеры заняли свои места за большим столом.

Барон фон Оттендорф не остался в долгу и, высоко подняв бокал с вином, на плохом английском провозгласил тост за будущую победу Континентальной армии над британцами. Когда же торжественная часть была закончена, обед постепенно перерос в военное совещание.

— Ситуация у нас сложилась довольно сложная, — начал разъяснять положение Континентальной армии Вашингтон своим союзникам. — Ещё недавно под Бостоном я принял под своё командование армию из ,14 000 человек без вооружения, без боеприпасов, состоящую в основной своей массе из ополченцев, не знающих до этого времени ни об армейских порядках, ни о воинской дисциплине.

— И как вы справляетесь с этой массой людей? — вмешался в разговор фон Оттендорф. Он внимательно прислушивался к откровенным признаниям Вашингтона, несмотря на свой неуёмный аппетит, так как до сих пор не переставал жевать.

Главнокомандующий внимательно посмотрел на прусского офицера и спокойно ответил:

— Как видите, справляюсь. Правда, даётся мне это с трудом, — честно признался он. — Мне удалось навести некоторый порядок и дисциплину в армии, но нам приходится ограничиваться пока только обороной.

Французские офицеры после таких откровенных признаний от самого Вашингтона заметно приуныли. Им почему-то сразу вспомнилась старая добрая Франция, тихие поместья родителей и спокойная служба во французских гарнизонах. Они-то мечтали, что их ожидают чуть ли не триумфальные шествия по городам английских колоний и торжественные парады после очередных побед. А оказалось, что им надо будет претерпевать определённые неудобства и, скорее всего, отступление. Насчёт последнего они не ошиблись, а по поводу первых предположений даже не догадывались, в каких условиях они окажутся уже в ближайшее время.

Только фон Оттендорф лихо подкрутил свои усы и, тщательно подбирая английские слова, нагло спросил Вашингтона:

— Разрешите уточнить ближайшие ваши планы ведения боевых действий?

Вашингтон не стал уклоняться от ответа и честно признался:

— По моим сведениям, англичане получили подкрепление, а это значит, что моя армия, вероятнее всего, вынуждена будет пока отступить. Возможно, придётся оставить Нью-Йорк.

Вашингтон осмотрел сидящих за столом офицеров, наблюдая их реакцию на его слова, и добавил, почему-то обратившись непосредственно к фон Оттендорфу:

— Этим я сохраню боеспособную часть армии от уничтожения, а на зимних квартирах пополню численность армии за счёт новых ополченцев и за счёт таких, как вы, волонтёров.

На этой не очень оптимистичной ноте закончился обед, и Вашингтон встал из-за стола. Он понимал состояние только что прибывших французских офицеров. Перед уходом ему хотелось что-то сказать им ободряющее, чтобы будущее не казалось им таким мрачным, но главнокомандующий не находил слов. Вашингтон кивнул на прощание всем присутствующим и отбыл по своим делам, а его офицеры занялись размещением своих союзников и решением их бытовых проблем.

 

III

сё время что Костюшко уже был в Америке, его не оставляла мысль, что он занимается не своим делом. Он находился среди солдат, ел с ними, из одного котла, спал в одной палатке и даже маршировал по Филадельфии в одном строю. Однако он же был офицером. И не просто офицером, а со знаниями военного инженера, каких в Континентальной армии, наверно, можно было сосчитать по пальцам одной руки!

Костюшко хорошо помнил совет Цельтнера, и однажды, набравшись наглости, заявился прямо к Бенджамину Франклину, найти которого в Филадельфии не составляло труда (в это сложное время этот джентльмен возглавлял Комитет безопасности Пенсильвании). Прикрыв за собой двери кабинета этого известного в Соединённых Штатах человека, Костюшко с порога сделал ему заявление на ломаном английском, что он французский волонтёр и желает воевать в Континентальной армии не просто солдатом, а офицером. Франклин оценил напористость молодого человека и даже уделил ему время, которого у него вечно не хватало.

Часто в жизни так бывает: встречаются два интересных человека, пусть даже разного возраста, и общение между ними, планируемое на несколько минут, затягивается на более длительное время.

Уже целый час Бенджамин Франклин расспрашивал обо всём Тадеуша Костюшко, и всё это время тот подробно рассказывал о своей жизни, учёбе, несостоявшейся карьере, о своих взглядах, идеалах, интересах и любви. Однако Костюшко ни словом не обмолвился, что идею этой встречи подсказал его друг Питер Цельтнер. Ни слова он не сказал и о мадам Анне-Катрин.

— А что это у вас такое? — неожиданно спросил Франклин волонтёра, заметив на его безымянном пальце правой руки перстень, подаренный братьями-масонами.

— Это мой талисман, — уклончиво ответил Костюшко.

«А ведь этот волонтёр совсем не прост», — подумал Франклин.

— Какое вы имели офицерское звание?

— У себя на родине я был капитаном, — начал свой доклад Костюшко. — Закончил Рыцарскую школу в Варшаве, учился в Париже в военной академии...

— И чему же вас там обучали? — продолжал опрос Франклин, уже понимая, что этот волонтёр больше никогда не будет простым солдатом.

— Во Франции изучал военную тактику и архитектуру, строительство земляных укреплений. Позже, уже в Голландии, — строительство каналов, шлюзов, мостов... — продолжал говорить Костюшко, но Франклин перебил его.

— Почему вы оказались в батальоне французских волонтёров? Разве в польской армии так много таких специалистов, как вы? — с удивлением задал он вопрос, на который Костюшко сложнее всего было ответить. Но отвечать надо было.

— Я должен был выкупить офицерский патент, а необходимой суммы у меня после возвращения на родину не было, — ответил полуправдой Костюшко. — Волей судьбы очутившись снова во Франции, я записался добровольцем в батальон и...

— Соединённые Штаты не забудут и достойно оценят ваш благородный поступок, — не дал договорить Франклин Костюшко.

Он вдруг встал со своего места и начал прохаживаться, как на прогулке, меряя пространство кабинета вдоль и поперёк.

Что-то было такое в этом джентльмене, что располагало Костюшко к откровенности. Бенджамин Франклин также немного рассказал о себе. Однако рассказ о тернистых путях его жизни сопровождался остроумными замечаниями, высказываниями и даже анекдотами.

— Поверьте мне, — говорил Костюшко этот большой человек, с приличным животом гурмана, любящего выпить и поесть, — трудностей у вас будет ещё предостаточно, но всё равно жизнь прекрасна. Не знаю, как ему это удалось, но Бог сотворил совершеннейшее существо на Земле, а человек этого не понимает и не ценит. Занимаясь всякими глупостями, он бессмысленно тратит самое драгоценное, что ему подарил Создатель, — это время.

— Время? — удивлённо уточнил Костюшко.

— Да, время. Оно у каждого своё, определённое, но уходит для всех одинаково и безвозвратно, — философствовал Франклин. Он так же, как и Костюшко, говорил по-французски, и они теперь хорошо понимали друг друга. — В отличие от других даже сейчас, когда я сижу в этой комнате и уже битый час слушаю вашу историю, я готовлю для Континентальной армии офицера. Надеюсь, мне не будет стыдно за вас перед Вашингтоном. Ведь вы собираетесь сражаться в рядах нашей армии до победного конца. Я прав?

Бенджамин Франклин внимательно посмотрел в глаза Костюшко, и тот выдержал этот прямой взгляд.

— Да, — уверенно ответил он, — собираюсь и хочу быть полезен ей своими знаниями и опытом.

— Мне осталось вас только благословить, — улыбнулся Франклин.

Он погладил свою лысеющую голову, никогда не знающую, что такое парик, и добавил:

— Я надеюсь, что своей службой в Континентальной армии вы докажете, на что способны. А Вашингтон, если вы попадёте в поле его зрения, не оставит вас без внимания, — Франклин посмотрел опять внимательно на Костюшко и, хитро улыбнувшись, сострил: — Если, конечно, вас не убьют в первом же бою или вы не станете дезертиром.

Похлопав по-отечески по плечу наглого волонтёра, Бенджамин Франклин вдруг стал серьёзным.

— Ну а пока вам надо пройти небольшой экзамен и подтвердить свои знания инженера, — заявил он. — Сами понимаете: слова — это просто слова.

— Я согласен.

— А у вас есть выбор? — опять сострил Франклин, и Костюшко, улыбнувшись в ответ этому обаятельному человеку, поднял руки вверх.

Франклин был в отличном настроении. Город готовился к обороне от атак британской армии, а специалистов, инженеров по строительству укреплений, среди защитников Филадельфии не было. А тут такая удача!

«Если этот поляк не авантюрист, а действительно тот, за кого он себя выдаёт, то нам здорово повезло, — подумал Франклин. — Само провидение привело этого волонтёра к нам. Его срочно необходимо направить к генералу Патнэму и дать возможность показать, на что он способен. Но сначала проверим его знания».

Костюшко без труда сдал «экзамен», и Франклин направил его со своей рекомендацией в военный департамент Конгресса. С его лёгкой руки, Костюшко уже через несколько дней делал то, чему его обучали в лучших военных учебных заведениях Европы. Его способности и знания пригодились во время защиты Филадельфии от атак английской армии, а позднее и в сражениях, которые принесли Костюшко славу и звание генерала американской армии.

В октябре 1776 года генерал Чарльз Ли посетил Филадельфию и осмотрел оборонительные сооружения, которые были возведены вокруг города. Выслушав доклад командующего обороной города, генерал Ли вскоре покинул город. А ещё через несколько дней председатель Конгресса Соединённых Штатов Джон Хэнкок сообщил Костюшко о присвоении ему звания полковника Континентальной армии с выплатой денежного вознаграждения в шестьдесят долларов в месяц.

 

IV

ашингтон внимательно рассматривал карту, на которой были помечены маленькими флажками территории, где располагались английские войска. Практически территорий, занятых за последние полгода британскими вооружёнными силами, становилось всё больше, и это угнетало Вашингтона. Он ничего не мог сделать, чтобы остановить разложение своей армии. Многим солдатам надоело воевать, их тянуло к жёнам и детям, к их родным полям и фермам. К тому же многие из них покидали Континентальную армию на вполне законных основаниях: у таких солдат заканчивался годовой контракт. Однако было много и простых дезертиров, что не придавало оптимизма главнокомандующему.

Вскоре после оставления Континентальной армией Нью-Йорка в середине сентября 1776 года у Брейвайл-Крик состоялась битва за Бруклин, в ходе которой с обеих сторон участвовало около 30 000 человек. Англичанам удалось окружить американцев, но не разгромить их. В то время, когда английское командование планировало осадить Вашингтона и принудить его сдаться, американские солдаты ночью переправились через реку на остров Статен и без дополнительных потерь ускользнули от противника, избежав позорного плена. Это было очередное поражение, но не разгром.

Вашингтон спас свою армию, которая, получив ещё один опыт войны, станет ядром той армии-победительницы, которую англичане так и не смогут одолеть. Бравый генерал Хоу в этом сражении упустил возможность разбить окончательно армию Вашингтона, прекратив её преследование после своей победы. Поступи он наоборот, то, возможно, эта война завершилась бы ещё в 1776 году в пользу Великобритании. Но назад время не повернёшь.

Вашингтон прекрасно понимал сложность сложившейся ситуации. А она в корне поменялась буквально за несколько месяцев не в пользу нового независимого государства.

«А как ещё недавно всё хорошо начиналось...» — вспоминал с сожалением и горечью Вашингтон. И действительно, уже в марте 1776 года британцы эвакуировались из Бостона, а к лету того же года во всех тринадцати колониях практически не осталось ни одного английского гарнизона. Все чиновники метрополии также покинули территории, подконтрольные Континентальной армии. А в ноябре армейские подразделения армии Вашингтона уже маршировали по Монреалю.

И если в начале 1776 года только четыре колонии приняли свои собственные конституции, провозгласив себя независимыми государствами (штатами), то уже 2 июля 1776 года Континентальный конгресс провозгласил независимость Соединённых Штатов, совершенно нового государства, объединённого союзом тринадцати бывших английских колоний. А Декларация независимости провозгласила миру о том, что «все люди созданы равными и наделены их Творцом определёнными неотчуждаемыми правами».

И вот наступил перелом.

Уже в начале сентября 1776 года английская армия под командованием генерала Хоу захватила Нью-Йорк, а в конце этого же месяца вошла в столицу североамериканских колоний Филадельфию. Потом было поражение у Джермтауна. Конечно, были и победы Континентальной армии при Трентоне и Пристоне, но они не могли коренным образом изменить ситуацию в пользу колонистов, хотя и поддержали их воинственный дух на некоторое время.

«Чёртовы гессенцы», — выругался Вашингтон. И у него была причина так ругаться. Половина армии Уильяма Хоу состояла из немецких наёмников. Ведь именно по просьбе английского короля несколько княжеств, расположенных на территории Германии, такие как Брауншвейг, Анхальт-Цербст, Аншпах, Гессен-Ганау и Гессен-Кассель «собрали» 29 160 человек и «продали» их в английскую армию, которую направили на войну с новым независимым государством в Америку. При этом князь Ганаусский лично выразил свою «верность» английской короне словами: «...в доказательство нашей постоянной преданности короля Великобритании и для содействия ему в присущей ему заботливости о спокойствии и благоденствии его великобританских владений». Ну что же, князей можно понять: Георгу III нужны были «дешёвые» солдаты, а немецким князьям очень нужны были деньги.

А гессенцев жаль: большинство из них никогда не вернулись на свою родину. Они пали под меткими выстрелами солдат Вашингтона, но это случилось уже позднее, а пока...

Вашингтон устало присел на деревянный стул. Он вспоминал первые месяцы войны, когда довольно легко и быстро тысячи людей «ступили на тропу войны» с англичанами для достижения такой благородной цели, как борьба за свободу и демократию. В то же время с чувством досады и горечи он осознал, что эти же люди с лёгкостью отказались от этой борьбы, когда добиться намеченной цели не получилось за короткое время. В его армии участились случаи дезертирства, падал боевой дух солдат, Континентальная армия уменьшалась с каждым днём.

Вашингтон вдруг вспомнил, что не посмотрел почту, которую ему доставили из Филадельфии. Вскрыв пакет от президента Конгресса Соединённых Штатов Джона Хэнкока, главнокомандующий внимательно его прочитал. Хэнкок сообщал, что 18 октября 1776 года Конгресс присвоил инженеру Тадеушу Костюшко звание полковника.

«Костюшко... Костюшко... — повторил про себя Вашингтон. Он уже не раз слышал об этом инженере-волонтёре, прибывшем из Франции. И вот опять это имя появилось у него в письме из Конгресса. — А ведь я до сих пор ещё не познакомился с этим человеком».

Вашингтон задумался. И было над чем. Командующий английскими войсками Уильям Хоу после захвата Нью-Йорка настойчиво пытался расправиться с остатками его разбитой армии, чтобы победоносно завершить кампанию до Рождества, а также доложить своему монарху о восстановлении порядка в американских колониях. Но сделать это ему никак не удавалось: всякий раз, когда английские солдаты пытались завершить разгром Континентальной армии, Вашингтон ускользал от них и, окончательно покинув Нью-Джерси, обосновался в Пенсильвании.

«Дисциплина — это душа армии. Она превращает немногочисленное войско в могучую силу, приносит успех слабым и уважение всем», — всегда утверждал Вашингтон, но в успех сейчас верилось с трудом. У него осталось всего около пяти тысяч солдат, но и это количество в начале следующего, 1777 года могло стать намного меньше. Призыв в Континентальную армию осуществлялся всего на один год, и после Рождества две трети солдат Вашингтона могли спокойно вернуться к своим семьям.

Джордж Вашингтон поморщился от зубной боли, которая уже мучила его не первый день. Из-за плохого питания, хронического недосыпания, физических и нервных перегрузок его здоровье в последнее время пошатнулось. Он часто простывал, а верхняя челюсть потеряла ещё два зуба, которые в срочном порядке пришлось удалить самым варварским способом. Вашингтон опять потрогал ладонью щёку, прополоскал рот травяным отваром и подошёл к карте, лежащей на столе. Он ткнул в неё указательным пальцем и прикрыл глаза, чтобы сосредоточиться.

«Нужно отступить и пока ограничиться обороной и внезапными нападениями на небольшие отряды британских войск, — решил он. — Ничего, ничего, джентльмены, — мысленно обращался Вашингтон в сторону англичан. — Война за независимость Соединённых Штатов только начинается».

Вашингтон ударил кулаком по карте в то место, где была обозначена территория, занятая армией противника, уселся за стол и вызвал секретаря писать ответ Хэнкоку.

 

V

 зимний морозный день по лесной дороге двигался небольшой отряд регулярной английской армии с обозом. Но они, бедняги, ещё не знали, что в засаде за деревьями и кустами за ними давно наблюдали хорошо замаскированные меткие стрелки армии Вашингтона: бывшие охотники, бывшие фермеры, а сегодня настоящие солдаты. Через пару минут раздался ружейный выстрел, и английский офицер, который двигался на лошади впереди колонны, с тяжёлым ранением в грудь обхватил шею испуганного стрельбой животного. За одиноким выстрелом началась частая пальба с обеих сторон. Но ответные выстрелы англичан летели в пустоту и никакого вреда нападающим не наносили. Зато сами бравые британцы и гессенцы один за другим падали со стонами на мёрзлую землю, поражённые их противниками. Оставшись без офицера, солдаты английской армии вели себя, как стадо овец, оставшееся без вожака. Они с безумными от ужаса и близости смерти глазами озирались вокруг, но никого не могли ясно разглядеть в этом аду. Самые трезвомыслящие из них быстро сообразили, что их король далеко, а смерть — она рядом, и подняли руки вверх, побросав свои ружья на замерзшую землю.

Выстрелы стали раздаваться всё реже и реже, и наконец всё стихло. К стоящим с поднятыми руками и поэтому пока ещё живым английским воякам стали подходить меткие стрелки, держа их на мушке. Через полчаса все пленные были связаны между собой попарно, а ещё через некоторое время они дружно шагали в сторону лагеря, где разместили и обустроили свои зимние квартиры победители этого короткого и небольшого сражения.

Навстречу движущейся колонне с пленными верхом на лошадях подъехали три офицера. Они придержали своих лошадей и с интересом рассматривали ещё недавно грозного противника. Пленённые солдаты тоже с интересом поглядывали на эту троицу. По тому, как вытягивались и приветствовали этих троих всадников солдаты-победители, можно было понять, что перед ними важные персоны. Один из них, совсем ещё молодой мужчина, показывая рукой на пленных, сказал, обращаясь к старшему по возрасту всаднику, который двигался на лошади немного впереди:

— Смотрите, сэр, сколько пленных. Теперь их можно будет обменять на наших солдат.

— Согласитесь, как интересно всё происходит в этой жизни, — философски заметил второй всадник с заметным акцентом, — где-то в Америке мы меняем французов на немцев и англичан, которые давно уже хотят вернуться домой от этой ужасной войны.

— Да, барон, вы правы: война — это не лучшее, что могли придумать люди, чтобы выяснять между собой отношения, — сделал своё замечание молчащий до сих пор третий всадник. После короткой паузы он устало добавил: — И не удивляйтесь моим словам. Я хоть и главнокомандующий, но войну ненавижу. Но что поделаешь, видит Бог, мы этого не хотели.

Колонна с пленными продолжала движение, а Вашингтон, глядя на неё, думал о том, где достать еды для этих бедолаг. Зима оказалась в этом году суровая, холодная, а продовольствия не хватало даже для остатка его армии. Отбивая обозы у англичан, Континентальная армия удовлетворяла лишь частично свои потребности как в продовольствии, так и в обеспечении боеприпасами.

Английские войска пытались добить остатки армии Вашингтона, но всякий раз он уходил от них, навязывая свою тактику рассыпного боя. К таким манёврам противника британская армия не могла никак приспособиться и ничего ей противопоставить. Её же обучали вести боевые действия в классическом линейном построении. Генерал Хоу ничего не мог предпринять против такого метода ведения войны, и поэтому партизанские вылазки колонистов стали кошмаром для тех английских солдат, которые посылались в очередной рейд и попадали там в засаду.

Конец 1777 года был похож на конец 1776 года и стал тяжелейшим для Континентальной армии. За этот год армия Хоу сумела занять Филадельфию, а армия Вашингтона отступила в Вэлли Фордж. Голод, холод и болезни сократили численность и без того небольшого количества солдат. Однако была и надежда на возрождение армии, которая пополнилась новыми волонтёрами из Франции под командованием маркиза Лафайета. С ними в Америку приплыл и прусский офицер барон фон Штюбен. Благодаря им многие патриоты, которые остались с Вашингтоном, превратились в настоящих бойцов, которых нельзя было испугать больше ничем и никем. Это были уже не «зелёные» ополченцы или «минитмены». В рядах армии Вашингтона служили закалённые в военных трудностях и невзгодах солдаты, преданные тому делу, ради которого они рисковали своими жизнями, оставив жён и детей на волю и милость Всевышнего.

В пригороде Лондона в замке лорда Джорджа Джермейна, который занимал при английском королевском дворе пост министра колоний, шли приготовления к большой охоте на лис. Надев свой лучший охотничий камзол, стоя перед большим зеркалом, лорд Джермейн находился в состоянии лёгкого волнения от предстоящего мероприятия, которое он устраивал ежегодно в окрестностях своего замка. На эту охоту сегодня были приглашены члены известнейших английских фамилий, сторонники его партии и просто соседи, проживающие в своих замках вблизи Лондона, с которыми лорд позволял себе общаться.

Охота была знаковой: наконец-то сторонники лорда Джермейна, который состоял в оппозиции с первым министром королевства лордом Фредериком Нортом, торжествовали. Угодная королю политика репрессий в отношении к американским колонистам, которую всячески поддерживал лорд Норт, не оправдала себя. Все тринадцать колоний восстали против британского владычества в Америке, и теперь две крупнейшие английские армии генерала Джона Бургойна и генерала сэра Уильяма Хоу должны будут объединить свои усилия, чтобы навести там порядок раз и навсегда.

Конечно, лорд Норт был всего лишь ширмой и послушным орудием в руках короля, а стратегию такой политики в колониях проводил в жизнь именно сам король Георг III.

И теперь он как настоящий король-воитель любыми способами желал только одного: разбить Континентальную армию Соединённых Штатов и заставить колонистов снова подчиниться власти и законам Великобритании.

Первые успехи армии генерала Уильяма Хоу заслуживали признания и радовали английского венценосца: в Бункер Хилле «красные мундиры» победили американцев, хотя и ценой очень больших потерь. Бравый генерал захватил Нью-Йорк и победил американцев в Вайт Плейнсе и Брендивайне. Казалось, ещё немного — и ловушка, составленная из двух английских армий, захлопнется. Осталось только сделать небольшой демарш, указанный и утверждённый английским парламентом в плане, который и должен был передать лорд Джермейн на корабль под командованием графа Хоу, старшего брата Уильяма Хоу. На днях это судно должно было отплыть в Северную Америку с грузом оружия и боеприпасов для английских солдат.

Когда лорд Джермейн, надевая на свои холёные руки перчатки, раздумывал о том, кого бы послать в качестве курьера для доставки карты с планом боевых действий на корабль, в комнату вошёл дворецкий с докладом. Лорд повернулся в его сторону, чтобы отдать последние распоряжения, но увидев взволнованное лицо своего верного слуги, с недоумением и недовольством спросил:

— Что случилось, Генри? Американцы высадились на берегах Британии? — лорд сам рассмеялся остроте свой шутки, но тут же его лицо приняло серьёзное выражение. — Итак, я жду ответа: что случилось?

— Сэр... — Генри в волнении мялся и не знал, как начать разговор. — Сэр, ваш жеребец захромал, и он не сможет участвовать в охоте...

— Что ты сказал? — лицо министра колоний перекосилось от гнева. — Мой лучший жеребец захромал?! И мне об этом сообщают только сейчас?

Лорд Джермейн выбежал из комнаты, оттолкнув в гневе дворецкого. Во дворе его уже с нетерпением ожидали величественные всадники и егеря с двумя десятками лучших охотничьих псов. Но сам хозяин замка поспешил в конюшню, где у стойла с жеребцом в волнении стояли слуги. Убедившись в правдивости слов дворецкого и пообещав разобраться после охоты, кто виноват в том, что произошло, лорд приказал оседлать для него другую лошадь. Уже через несколько минут он возглавил длинную кавалькаду всадников, которая двигалась в сторону леса, сопровождаемая громким лаем охотничьих собак. А план боевых действий английских армий против Континентальной армии Вашингтона так и остался лежать в дорогой шкатулке министра колоний.

 

VI

 весны 1777 года Костюшко служил под командованием генерала Филиппа Шуйлера в составе Северной армии, которая была сформирована для отражения вторжения британских войск со стороны Канады. Так как большая часть этой армии состояла из милиции Новой Англии и Нью-Йорка, то Костюшко пришлось потратить немало времени на обучение своего отряда и привить своим подчинённым понятие о воинской дисциплине. К тому же такому обучению способствовали постоянные боевые действия с английской армией. К сожалению, часто не в пользу американцев.

Контингент Северной армии был небольшим и постоянно отступал, уклоняясь от сражений с наступающей с территории Канады 10-тысячной английской армией под командованием генерала Джона Бургойна. Тем более что англичан поддерживал регулярный отряд из лоялистов и индейцев. За короткое время британцы захватили форт Тикандерога, а 10 июля 1777 года уже достигли Скенесборо и двинулись к фортам Эдварда и Анны.

Однако далее бодрое шествие армии Бургойна по американской земле резко замедлилось. Уклоняясь от прямых столкновений с главными силами британской армии, солдаты Северной армии строили завалы на и без того плохих дорогах, разрушали за собой мосты, устраивали засады и нападали на небольшие отряды противника. Кроме этого, английские солдаты и немецкие наёмники реально начали ощущать постоянное чувство голода. Безлюдные места и дикая местность, но которой двигалась армия Бургойна, не могла прокормить эту массу людей. Но Бургойн упрямо двигался за американцами, а те также упрямо отступали, чем приводили английского генерала и его офицеров в бешенство. Наконец британцы всё-таки достигли фортов Эдварда и Джорджа и решили передохнуть.

— Немедленно вместе с отрядом немцев отправляйтесь за провиантом в Беннингтон, — приказал Сургойн подполковнику Фредерику Бауму. — Постойте, — задержал подполковника генерал, когда тот собирался уходить. — Возьмите для поддержки с собой отряд местных лоялистов и индейцев. С ними, надеюсь, вам будет проще выполнить свою задачу, — посоветовал Бургойн, обрекая их на гибель.

— Ищите, ройте, стреляйте, делайте что хотите, но без провианта не возвращайтесь! — напутствовал подчинённого генерал.

— Есть, сэр! — с готовностью выполнять приказ командующего ответил Баум и... не вернулся в расположение армии из своего последнего похода. 16 августа 1777 года две тысячи милиционеров Новой Англии, ориентируясь на местности лучше своих противников, сумели их окружить и уничтожить. Аналогичная судьба постигла и второй отряд, посланный на помощь первому.

Неуловимые американцы в очередной раз отступили на юг к Саратоге, а командование Северной армией принял на себя Горацио Гейтс. Он отвёл её на высоты Бемис, которые контролировали дорогу Саратога — Олбани. Пружина противостояния двух армий сжималась. Противники предчувствовали, что развязка близка, и готовились к решающему сражению.

Тадеуш Костюшко в форме полковника Континентальной армии стоял на возвышенности и обозревал окрестности, оценивая стратегическое положение американской армии. Теперь он командовал строительством укреплений, а времени у него было чертовски мало для того, чтобы сделать всё, что требовалось для организации подобных работ. Пока британцы позволили себе расслабиться и отдохнуть, он торопился быстро и максимально больше построить оборонительных сооружений. Под командованием полковника Костюшко работали около тысячи человек, которые в срочном порядке производили земляные работы, строили блиндажи и копали рвы, ожидая, когда противник подойдёт к Саратоге. А этот момент должен был скоро наступить.

Костюшко опустил подзорную трубу и повернулся к стоящему рядом с ним сержанту.

— Значит так: меня не интересует, что у вас не хватает лопат, — тоном, не допускающим пререканий, отчитывал он сержанта. — Почему я об этом узнаю только сейчас?

Сержант виновато опустил голову. Он понимал, что допустил оплошность, и терпеливо выслушивал своего командира, к которому относился с большим уважением. Полковник никогда не повышал на солдат голос, но его тон не оставлял у них никаких сомнений, что командир прав, а они обязаны выполнить его приказ. Непривычные к интеллигентному обращению, солдаты и сержанты, которые попали в подчинение к Тадеушу Костюшко, вначале в разговоре между собой посмеивались над ним. Полковник никогда не чертыхался и не ругался бранными словами, чем грешили другие офицеры. Но вскоре все поняли, что за интеллигентностью и корректностью этого странного полковника скрывается железная воля и знание своего дела. А эти качества достойно ценили его подчинённые.

— Ступайте и решайте вопрос, — приказал Костюшко. — Для этого вы и сержант. Вам всё понятно?

— Так точно, сэр! — выкрикнул сержант и, отдав честь, побежал выполнять приказание.

А Костюшко, ещё раз осмотрев в подзорную трубу окрестности, голодный и злой, направился к своей палатке. В ней его уже ожидал Томаш, улыбаясь во весь рот. Рядом с ним стоял слуга Агриппа, умный и свободный негр, который был приставлен к Костюшко для оказания ему мелких бытовых услуг. Этот слуга был просто незаменим в таких делах, и в то же время он всё делал незаметно и быстро. Агриппа имел высокий рост и отличался большой силой, но по натуре был добрым малым. Он хорошо ладил с Томашем, и Костюшко вместе со своим ординарцем нежно называли его Гриппи. Слуга также сверкал своими ослепительно-белыми зубами и почему-то постоянно оглядывался.

— Чего улыбаетесь, как парижские торговки на базаре? — напуская на себя сердитый вид, спросил Костюшко. — Не видите, я голодный и потому сейчас не в духе, а вы тут растянули свои губы до ушей.

Костюшко расстегнул мундир, подошёл к столу, стоящему посреди палатки, и наклонился над картой местности и чертежами укреплений. Рассматривая только ему понятные обозначения, он вдруг услышал за своей спиной какое-то шуршание. Полковник незамедлительно оглянулся и посмотрел в сторону выхода. От увиденного у него перехватило дыхание: перед ним стояла миловидная девушка лет восемнадцати с тёмными волосами, лицом удивительно похожая на Людовику. Две полусферы, выделяющиеся под платьем, обозначали её красивую и упругую грудь. Брови, похожие на взмах крыла чайки, были приподняты в немом вопросе, голубые большие глаза смотрели ясно и открыто, алые губы ярко выделялись на её обветренном загорелом лице, а длинным ресницам могли бы позавидовать многие девушки.

Костюшко в замешательстве машинально стал застёгивать мундир. Он пытался сказать девушке какой-нибудь комплимент, но вместо этого обратился к Томашу:

— А... откуда это... всё? — и Костюшко рукой показал на корзинку с едой, которую в руках держала красавица.

— Добрый день, сэр! Меня зовут Мадлен. А это... — девушка поставила на грубо сколоченный стол свою корзинку, — это ваш обед. Надеюсь, он вам понравится.

Голос у Мадлен был мягкий, мелодичный, а её произношение на английском выдавало в ней скорее европейское происхождение, чем островное, британское. Одета она была в простое обычное платье с белым передником, а на голове надет был белый чепец, резко контрастирующий с её чёрными волосами.

Наступила неловкая пауза: Костюшко не знал, что ему делать с этой корзиной, полной какой-то вкуснятины, а девушка открыто, не стесняясь смотрела на него и ждала дальнейших указаний (всё-таки перед ней полковник Континентальной армии).

Заметив замешательство хозяина, инициативу в свои руки взял Томаш.

— Разрешите накрыть на стол, сэр? — многозначительно и с усмешкой спросил он командира.

— А? Да, накрывай, — не сводя взгляда с гостьи, ответил полковник. — Надеюсь, вы присоединитесь к нашему застолью? — наконец-то произнёс он, обращаясь к девушке.

— Нет, спасибо, — ничуть не смущаясь, без всякого жеманства ответила Мадлен. — Мне ещё другим офицерам нужно принести что-то подобное, — добавила она, показав рукой на продукты, которые доставал и выкладывал на стол Томаш.

Девушка ещё секунду постояла, как бы размышляя, остаться ей или нет, но потом всё-таки круто развернулась и быстро вышла.

— Где... где ты её нашёл? Откуда всё это? — опять обратился Костюшко то ли к Томашу, то ли к Гриппи. Он присел за стол и в недоумении рассматривал еду, которая уже была выложена на столе.

— Это Мадлен... — начал было объяснять Томаш.

— Я это уже понял, — перебил его Костюшко, — я тебя спрашиваю, откуда она взялась?

— Командующий распорядился всем работающим на строительстве укреплений обеспечить хорошее питание. Ну а Гриппи нашёл на кухне среди кухарок Мадлен, которая там готовит еду. Вот я и попросил её организовать нам сегодня скромный обед, — доложил все подробности ординарец.

— И это ты называешь скромным обедом? — Тадеуш показал рукой на лежащий на столе приличный кусок отварной говядины, а также на курицу, равную по размеру тому же куску говядины. Она также прошла испытание в кастрюле с кипящей водой и была готова к употреблению.

Томаш развёл руками, не понимая, как воспринимать вопрос полковника: как похвалу за его оперативные действия на армейской кухне или как укор в том, что это изобилие Томаш назвал скромным.

Костюшко махнул рукой и набросился на еду, схватив со стола большой кусок хлеба, лежащий рядом с мясом. Отломав от него половину, он кивнул Томашу и Гриппи:

— Чего стоите? Садитесь, ешьте.

Слуга и ординарец не заставили себя долго упрашивать: вытащив нож, Гриппи за пару секунд порезал всё мясо на куски, и через минуту все трое в полном молчании поглощали всё, что находилось перед ними на столе.

— И всё-таки, — оторвавшись от еды, начал опять пытать ординарца Костюшко, — откуда она взялась здесь, в армии, среди солдат, крови... Красивая девушка.

— Её отец воюет в Континентальной армии уже несколько месяцев. И, насколько я знаю, до войны он был охотником, — ответил Томаш.

Неожиданно в палатку вошёл посыльный от командующего армией. Взглянув на обеденный стол полковника, солдат сглотнул слюну, которая мгновенно заполнила весь его рот, и доложил, насколько мог, по форме:

— Сэр, генерал Гейтс просил вас явиться к нему. Срочно.

После добросовестного выполнения поручения солдат не ушёл, а продолжал стоять у входа, глазами пожирая оставшуюся на столе пищу.

— Всё, заканчиваем обед, — произнёс огорчённо Костюшко. — А ты чего смотришь? — заметив направление взгляда посыльного, добавил полковник. — Подходи к столу, угощайся.

Костюшко вытер руки, надел треуголку и в сопровождении Гриппи вышел из палатки, а голодный, но радостный от предвкушения вкусного и сытного обеда солдат набросился на еду к явному неудовольствию Томаша.

— Тебя как зовут? — от нечего делать спросил он посыльного, пока тот наполнял свой желудок.

— Джонни. А что?

— Да так, ничего, — как бы между прочим пояснил Томаш. — А кем ты был до службы в армии, Джонни?

— Фермером, — улыбаясь во весь рот, ответил солдат.

Томаш для придания важности своей персоне (как-никак, а он ординарец полковника) надулся, как индюк, и, покровительственно похлопав Джонни по плечу, спросил:

— И как тебе служится, солдат?

Джонни перестал жевать и на секунду задумался. Потом опять расплылся в бесхитростной улыбке деревенского парня и искренне заявил:

— Отлично. В армии можно валяться в постели до 5 утра. А дома на ферме я никогда не мог себе такого позволить.

Солдат закончил скорый обед и поднялся, чтобы уйти, но явно не торопился.

— Ну, что стоишь? Больше мне нечего тебе предложить, — с сарказмом заявил Томаш.

Джонни ещё немного помялся, не решаясь что-то спросить, но потом выдавил из себя:

— А это правда, что твой полковник учился в Париже?

— Правда, — ответил удивлённый Томаш. — А тебе зачем это надо знать?

— Да какой-то он простой. Вот обедать меня пригласил. Чудно.

Томаш не нашёлся, что ответить этому парню. А посыльный не стал ждать ответа, дожевал кусок мяса и, неловко поклонившись Томашу, вышел из палатки.

 

VII

Бургойн потом спешил с кнутом,

Роберт Бёрнс. Баллада об

Не ведая дороги,

Американской войне

Но храбрый Фрейзер пал при том,

В бою при Саратоге.

рмейская разведка генерала Гейтса старательно собирала сведения о противнике. Проблем со сбором информации не было, так как она постоянно поступала через своих людей на территории, занятой английскими войсками. По их данным, к Саратоге приближалась армия генерала Джона Бургойна, насчитывающая около 6000 солдат, измученных тяжёлым переходом.

Генерал Джон Бургойн был толковым офицером армии его величества и одновременно слыл остроумным драматургом. А будучи ещё и дамским угодником (о чём было известно всей английской армии), он получил прозвище Джентльмен Джонни. Несмотря на своё прозвище и весёлый нрав, Бургойн служил в королевской армии достойно и мужественно переносил все сложности военного похода в Америке. Он стремился настигнуть армию противника, дать генеральное сражение и победить. Однако чем больше проходило времени, тем больше Бургойна мучили сомнения в окончательном успехе его армии.

По генеральному плану, утверждённому в Лондоне, навстречу армии генерала Бургойна должна была двигаться вторая английская армия генерала Уильяма Хоу. К сожалению для обоих генералов, этот план не был до них доведён, так как достопочтенный лорд Джермейн торопился на охоту и забыл отдать приказ об отправке необходимых бумаг. Таким образом, генерал Хоу ничего не узнал о том, куда ему следует двигаться, и поэтому вместо севера он направился на юг, надеясь разбить там армию неуловимого Вашингтона.

В то же время, вступив в лесистую местность, армия Бургойна потеряла все свои основные преимущества, манёвренность и боеспособность, которые прекрасно проявляются в открытом сражении с противником. Зато американцы при этой ситуации чувствовали себя как нельзя лучше: из-за засад, сооружённых из поваленных деревьев, они нападали на отдельные отряды, лишали противника источников снабжения и солдат. В конце этого провального похода из 10 000 человек в армии Бургойна осталось около 6000 вымотанных пехотинцев.

Разведка у англичан тоже была хорошая, и именно на основании только что полученных от неё сведений Джентльмен Джонни стоял в раздумье над картой прилегающей местности.

«Чёртовы колонисты, опять они оказались шустрее», — размышлял генерал, потирая в волнении свой заросший щетиной подбородок.

Куда только делся его генеральский английский аристократический лоск! Генерал устал, и, что самое неприятное, в последнее время он совсем перестал шутить и улыбаться. Он утомился от длительных переходов по лесным дорогам, от этих вездесущих колонистов с их длинноствольными старинными, но меткими ружьями, от холодных осенних ночей и союзников — краснокожих индейцев, которые почему-то стали сильно раздражать Бургойна. Кроме всего прочего, колонисты в последнее время активизировали свои действия, и 18 сентября 1777 года очередной отряд англичан попал в засаду. Окончательно выйдя из себя, уже на следующий день Бургойн решил с ходу штурмовать высоты Бемис. Однако его опередил американский полковник Бенедикт Арнольд, который нагло атаковал британцев у Фримене Фам. И хотя американцы как всегда отступили, эта атака сорвала намеченный Бургойном штурм.

В конце концов у высот Бемис под Саратогой измученная такой войной шеститысячная британская армия встретилась с восьмитысячной армией генерала Горацио Гейтса, которая была в гораздо лучшем состоянии, чем солдаты Бургойна. К тому же эти колонисты в кротчайшие сроки умудрились возвести укрепления на пути следования его армии по всем правилам военного искусства! Было от чего потерять чувство юмора: сейчас Бургойну было не до шуток и смеха.

«И когда только они научились воевать, эти фермеры? — продолжал удивляться он. — С одной стороны, эти дикари уклоняются от прямых сражений по всем правилам военной тактики и стратегии, с другой — строят совершенные укрепления, которые с ходу взять моим измученным солдатам будет довольно сложно. Но мы их всё равно возьмём», — решил упрямец и наметил своим офицерам время и место главного удара. Британия не поняла бы поведение своего генерала, если бы он поступил иначе.

Генерал Гейтс тоже не дремал и собрал военный совет в большой генеральской палатке. Данные о том, что приближаются англичане, подтвердились, и теперь надо было срочно решать, как «встречать гостей» с далёкого островного государства.

Костюшко быстрым шагом направлялся к палатке командующего армией, которая располагалась в середине всего лагеря. Моросил мелкий и холодный октябрьский дождь, везде горели небольшие костры, возле которых грелись солдаты и просушивали промокшее бельё и портянки, варили себе нехитрый обед.

Среди них выделялись хмурые охотники со своими длинноствольными ружьями в широкополых кожаных шляпах и куртках на меху из каких-то пушных зверей. Они пришли в армию Вашингтона ещё год назад и остались в ней, несмотря на все трудности, которые переживала Континентальная армия всё это время. В боях с англичанами, в которых приходилось участвовать этим простым и не обученным военному делу людям, они проявили себя как меткие стрелки. Их выстрелы уносили сотни жизней английских солдат, не привыкших к партизанским войнам и стрельбе из засад. Такая тактика ведения войны позволила выжить армии Вашингтона в самые сложное для неё время, и теперь она уже представляла собой грозную силу, способную достойно противостоять одной из лучших армий Старого Света.

Встречались в лагере и индейские вигвамы, в которых ютились те представители коренного населения Америки, которые приняли сторону восставших колонистов, но их было не так много. В то же время индейцы были незаменимы как проводники и разведчики. Кроме этого, во время войны они были идеальными почтальонами: всю необходимую оперативную информацию они носили в своей памяти и передавали её устно на языке местных аборигенов, которого не знал ни один враг-бледнолицый на всём американском континенте.

От реки неприятно тянуло сыростью. Сгущались сумерки. Из тумана, осевшего на лагерь армии генерала Горацио Гейтса, уже проступали очертания его большой палатки.

«А ведь генерал не просто так срочно вызывает меня. Наверно, есть какие-то новости об английской армии. Может, уже в ближайшее время придётся повоевать. Укрепления практически возведены, и армия готова встретить королевские регулярные войска. Только какую тактику выберет командующий?» — размышлял на ходу Костюшко.

Наконец он подошёл к своей цели и приостановился у входа в палатку. Часовой узнал Костюшко и приветливо кивнул, как бы приглашая зайти внутрь. Костюшко кивнул в ответ, снял с головы треуголку и вошёл, слегка пригнувшись, в палатку.

В ней уже находились почти все командиры полков и ополченцев, одетых в кожаные, по погоде, плащи с пистолями за поясом. Не было только полковника Бенедикта Арнольда, но и он не заставил себя ждать. Уже через минуту постовой впустил полковника, который, немного прихрамывая (последствия ранения в ногу), подошёл к столу, на котором лежала карта местности.

Ещё раз осмотрев присутствующих и убедившись, что все в сборе, Горацио Гейтс открыл совещание.

— Смотрите все сюда, — начал говорить генерал, указывая на карту, — здесь противник, а здесь мы. Бургойну ничего не остаётся, как в лоб идти на нас либо отступить. А отступать британские генералы не умеют. Значит... — Гейтс повернулся к офицерам, ожидая от них подсказки его дальнейшей мысли.

— Значит, мы их научим, — с бравадой вставил своё слово Бенедикт Арнольд. — Предлагаю атаковать «красные мундиры» до подхода к нашим позициям.

Костюшко криво усмехнулся, и эту скептическую улыбку заметил Бенедикт Арнольд. Он считал Костюшко чужим, пришлым со стороны человеком, которого непонятно за какие заслуги из простого солдата повысили в звании до полковника. Образование и интеллект в расчёт не брались. И поэтому скептическая улыбка Костюшко на его, Бенедикта Арнольда, предложение вывела полковника из себя. Ведь Арнольд — герой этой войны, доблесть и храбрость которого уже вошли в историю Соединённых Штатов. Его обожает вся армия. Да что он, этот Костюшко, себе позволяет?

— Я так понимаю, что «доблестному» полковнику Костюшко не нравится моё предложение атаковать противника? — с сарказмом спросил Бенедикт Арнольд, вызывающе и насмешливо разглядывая своего «конкурента».

— Атаковать пусть даже превосходящими силами регулярные британские войска я бы не рекомендовал, — спокойно начал высказывать своё мнение Костюшко по этому поводу. — Незаметно подойти на близкое расстояние к англичанам мы не сможем, а значит, не будет фактора неожиданности. Британцы быстро перестроятся и встретят наших солдат дружным огнём своих ружей и орудий. Погибнет много солдат.

Арнольда раздражало это наглое спокойствие недавнего волонтёра. Он не мог терпеть, когда ему перечат, да ещё какие-то выскочки, которые даже не участвовали ни в одном серьёзном сражении.

— Войны без потерь не бывает, — громко и вызывающе заявил он. — Стремительное наступление и храбрость наших солдат — вот путь к победе.

Закончив с таким пафосом свою короткую речь, Бенедикт Арнольд с гордо поднятой головой осмотрел присутствующих. Ему никто не аплодировал. Такое отношение лично к нему и к его горячей речи обидело бравого полковника. Генерал Гейтс тоже молчал и продолжал смотреть на карту, думая о чём-то своём. И ему не понравилось, когда полковник Костюшко не так давно настойчиво убеждал его выбрать высоты Бемис как наилучшую позицию для отражения атаки англичан. При этом разговоре присутствовали другие офицеры, и такая критика ранила самолюбие Гейтса, так как он был иного мнения. Хотя время показало, что Костюшко был прав, и первая попытка Бургойна захватить высоты Бемис провалилась. Не последнюю роль в этом сыграл и перекрёстный огонь орудий, которые устанавливал тот же Костюшко. Наконец Гейтс оторвал взгляд от стола и твёрдо сказал:

— Будем ждать, когда англичане опять начнут атаковать. Им некуда деться, а нас они ещё серьёзно не воспринимают. Вот здесь, — Гейтс ткнул указательным пальцем в точку на карте, — они упрутся в наши укрепления, и тогда у нас появится возможность для манёвра. А вам, полковник, — генерал перевёл взгляд на Арнольда, — тогда хватит времени, чтобы проявить свою доблесть и храбрость. В нужное время вы со своим отрядом и пехотой полковника Моргана контратакуете противника с правого фланга.

По наступившему молчанию стало ясно, что совещание закончено, но все ждали команды, и она через минуту прозвучала от командующего армией:

— Всем вернуться в свои подразделения и ждать моих распоряжений, — подвёл итог совещания генерал Гейтс, и все командиры как-то сразу дружно засуетились и направились к выходу. Костюшко отстал, чтобы всех пропустить, и вышел от командующего последним. По пути к своей палатке он заметил полковника Бенедикта Арнольда, который с какой-то целью остановился в ожидании, пока Костюшко поравняется с ним. Некоторое время они шли рядом молча, но первым начал разговор всё-таки Арнольд:

— Так вы сторонник оборонительного боя, полковник?

— Я сторонник здравого смысла и сражения с наименьшими потерями, — Костюшко был неприятен этот разговор, но он, однако, решил поставить на место этого бывшего торговца. — А атаковать маленькой флотилией английские корабли, как это сделали вы у форта Тикандерога, заранее обрекая их на погибель, — это образец бессмысленного мужества.

Арнольда так передёрнуло от такого оскорбления, что он не нашёлся сразу, чем ответить на слона обвинения в его бездарности как командира.

— Наши тонущие корабли и тогда не спустили американский флаг, — вызывающе заявил он и остановился.

Костюшко вплотную подошёл к Бенедикту Арнольду, стал напротив и негромко, но жёстко спросил:

— А солдаты? Кто теперь утешит их матерей и вдов?

— Выслуживаетесь? Мечтаете о генеральских погонах? — с иронией ответил тот вопросом на вопрос.

Костюшко повернулся и опять пошёл к своей палатке, но, удаляясь от Арнольда, обронил:

— Лучше остаться на всю жизнь полковником, чем получить генеральские погоны через бессмысленную жертву тысяч людей.

— У вас в Европе все такие миролюбивые? — почти выкрикнул вслед Костюшко задиристый Арнольд, но Костюшко не обернулся и не ответил. — Вот и возвращались бы в свою Польшу и там проповедовали бескровную войну, — не успокаивался хромой полковник, предполагая, что Костюшко на эти оскорбления также не ответит...

Костюшко с неприятным осадком в душе от недавнего разговора подошёл к своей палатке, где его уже с нетерпением ожидал Томаш. Однако увидев своего командира с мрачным лицом, он спросил его по-польски совсем не то, что хотел:

— Почему такой хмурый, пан Тадеуш?

— Да вот одному полковнику очень хочется стать генералом, — ответил Костюшко и посмотрел в сторону уходящего Арнольда.

— Я слышал, у него неприятности: его обвиняют в казнокрадстве, — продолжил тему разговора сообразительный ординарец.

— И откуда ты всё знаешь? — с искренним удивлением спросил его Костюшко.

В ответ на вопрос командира Томаш только развёл руками: мол, слышал, говорили.

— Дело этого полковника, скорее всего, будет рассматриваться в Конгрессе, — как бы продолжая мысль вслух или разговаривая сам с собой, произнёс Костюшко. — Поэтому генеральские эполеты и слава героя ему нужны позарез и любой ценой, — закончил он разговор и пошёл готовиться ко сну.

Ранним осенним утром 7 октября 1777 года, когда уже не спится, а солнце ещё только начинает всходить над землёй, в лагере английской армии наметилось оживление. Солдаты чётко и заученно выстраивались в линию по всему фронту согласно нормам и традициям, сложившимся на полях европейских войн XVIII века. Артиллеристы, быстро взбодрившись от прохлады утра после короткого и тревожного сна, разворачивали орудия в сторону противника — армии колонистов.

Со стороны же армии Гейтса не было видно похожей суеты. Скорее, наоборот, противник английской армии спокойно ожидал, когда британские солдаты двинутся ровным строем прямо под их ружейный огонь. В дальнейшем так оно и вышло: дважды Джентльмен Джонни бросал свои войска в атаку, и дважды, неся большие потери от метких выстрелов солдат Континентальной армии, британцы откатывались от укреплений, возведённых и кратчайшие сроки под руководством полковника Тадеуша Бонавентура Костюшко.

Жеребец под Арнольдом нервно перебирал ногами. Видимо, нетерпение самого полковника, стремящегося в бой, передавалось и его лошади.

— Смотри, — сказал сержант Том Вейн, кивая на полковника, своему соседу, стоящему вместе с ним в строю, готовясь ринуться в атаку на «красные мундиры», — сейчас наш бравый Арнольд вытащит из ножен саблю и поведёт нас в бой.

Несколько ядер со стороны английской армии с характерным свистом, предупреждающим о своём появлении, пролетели над головами солдат американской армии и шлёпнулись, не разорвавшись, в грязь где-то позади строя. Бенедикт Арнольд, заметив, что противник второй раз начинает медленно отступать под ружейным и артиллерийским огнём колонистов, решил использовать момент и наконец-то схватить удачу и славу за хвост. Обнажив саблю и дёрнув за поводья лошадь, направляя её на врага, с криком: «За мной! В атаку!» лихо поскакал впереди своего полка.

Солдаты не заставили себя долго ждать и ринулись за своим доблестным командиром. Но его картинное стремление в гущу боя было внезапно прервано свистом очередного ядра, выпущенного из английской пушки. Ядро разорвалось рядом с лошадью полковника, а осколок от него впился всаднику в ту же ногу, на которую он уже хромал из-за первого ранения. Со стоном от боли и досады за такое невезение Арнольд свалился с лошади на руки своих солдат. Перевязав окровавленную ногу своего командира, четверо из них понесли раненого в тыл своей армии, получив хороший шанс не попасть под пули англичан и остаться в живых в этом сражении. А дальнейшую победоносную атаку на ряды английских солдат повёл полковник Морган.

А англичане продолжали отступать... Генерал Бургойн, рассматривая в подзорную трубу свою отступающую армию, срочно дал указание окопаться на ближайших высотках к северу от Саратоги. Ситуация в корне изменилась: регулярная британская армия отступала, а армия Гейтса теперь её преследовала и окружала. Решение Бургойн принял сразу. Но для создания видимости его коллегиальности он собрал на совещание штабных офицеров.

— Ну что скажете, господа? У нас сложилась довольно пикантная ситуация, — начал свою речь генерал. — С одной стороны, мы — армия его величества, призванная навести порядок в американских колониях и усмирить бунтовщиков. С другой — вместо простых бунтовщиков нас встретила боеспособная армия, в количественном составе значительно превышающая нашу. Кстати, эти... — Бургойн не находил слов, чтобы выразить своё хорошо разыгранное возмущение, — эти фермеры соорудили на нашем пути укрепления по всем правилам военного искусства.

Молчание всех офицеров было ответом на его длинный доклад о текущем моменте, который был явно не в пользу британцев. С тревогой поглядывая в сторону более удачливого противника, никто не решился подать хоть какой-либо совет своему генералу. По сути дела, все были в шоке, не понимая происходящего. Только что их доблестная армия потерпела поражение от каких-то колонистов, которые ещё год назад вспахивали свои поля или отстреливали в лесах дичь. И они же, вступив в открытое сражение, заставили британских солдат окопаться на этих холмах у реки, чтобы сохранить себе жизнь!

Генерал Бургойн прекрасно понимал, что они в ловушке, из которой было только два выхода. Можно с достоинством встретить врага и попытаться пробиться через их строй. При этом шансов погибнуть или попасть в плен было больше, чем разбить противника. Или... с таким же достоинством капитулировать, предложив противнику свои условия капитуляции.

Командующий английской армией задумался о судьбе своих солдат, да и своё будущее ему было не безразлично. «Ив первом и во втором случае на родине меня не будут приветствовать как героя, — размышлял он. Очередное ядро, выпущенное со стороны армии Гейтса, со свистом пролетело над головами его офицеров и разорвалось в нескольких метрах от места совещания. — Но во втором не будут проклинать за бессмысленную смерть своих близких...»

Генерал Джон Бургойн выбрал второй путь, и 14 октября 1777 года в лагерь Континентальной армии с белым флагом направился штабной офицер с двумя солдатами и барабанщиком. Офицер имел конкретные предложения и чёткие инструкции от своего командующего по почётной капитуляции английской армии.

Выслушав условия капитуляции от английской стороны, генерал Гейтс недолго раздумывал, чтобы принять решение. У него ещё не было мании величия, которая иногда проявляется в таких случаях у генералов, одерживающих подобные победы над своими противниками. Поэтому генерал Гейтс согласился на «конвенцию», предложенную Бургойном, и уже 17 октября 1777 года важно восседал на барабане в окружении своих офицеров в назначенном месте для сдачи оружия англичанами. Все с волнением ожидали, когда грозная армия Великобритании начнёт эту непривычную для неё процедуру. При этом солдаты американской армии в большей своей части не стали свидетелями позора английской армии (по условиям «конвенции»). Английские солдаты дружно складывали свои ружья в порядке, оговорённом ранее враждующими сторонами, и при условии, что простые солдаты противника в это время будут находиться вне зоны видимости.

Под барабанный бой генерал Бургойн величественно подошёл к генералу Гейтсу.

— Я хочу выразить вам свою признательность, генерал, — сказал командующий английской армией, после того как отдал честь, приветствуя противника. И эти слова прозвучали просто и искренне.

— За что же, сэр? — не понял Гейтс.

— Вы согласились с условиями нашей «конвенции» и этим сохранили жизнь своим и нашим солдатам... А нашим офицерам честь, — пояснил Бургойн и встал рядом с генералом Гейтсом, наблюдая, как его солдаты становятся в строй, но уже без оружия.

Полковник Костюшко, который также находился в это время в окружении генерала Гейтса, с сочувствием смотрел на измученных английских солдат. Среди них было немало тяжелораненых, которых несли на носилках их товарищи по оружию, укрыв белыми простынями с бурыми пятнами крови. Они тихо стонали при малейшей тряске и тупо смотрели расширившимися от боли зрачками в серое небо. И тогда Костюшко впервые задумался о том, правильный ли он выбрал жизненный путь в этом мире. Ведь его жизнь боевого офицера будет постоянно сопровождаться подобными картинами смерти и страданий людей.

Позднее Джон Бургойн и его офицеры, не пожелавшие влиться в ряды Континентальной армии, по решению Вашингтона были отпущены домой. На родине их встретили с едкими насмешками и упрёками, которые они мужественно переносили или погибали в поединках, вызывая своих обидчиков на дуэль. Но были и сочувствующие, понимающие суть этой войны и условия, при которых английским солдатам приходилось сражаться вдалеке от родных берегов старой доброй Британии.

День 17 октября 1777 года стал знаменательным для новой армии нового государства, название которого после сражения под Саратогой узнали далеко за пределами Соединённых Штатов. С этого момента уменьшилась череда тяжёлых поражений Континентальной армии и настало время других её побед. А завершение этой войны ознаменуется признанием самой сильной на тот момент морской державой независимости её американских колоний.

Победа Континентальной армии в сражении при Саратоге подняла дух американской армии, солдаты которой до этого находились в состоянии обороны или отступления перед более опытным и более профессиональным противником. Имя же полковника Тадеуша Бонавентура Костюшко впервые становится известным не только в армии генерала Гейтса, но и во всех штатах.

В Версальском дворце французский король с хорошим настроением проводил совещание с министром иностранных дел. Ещё бы, сражение под Саратогой, в котором участвовали и французские волонтёры, показало, что не зря Франция помогала этим колонистам. Теперь после такого поражения англичан можно более открыто выступить на стороне Соединённых Штатов и оказать Континентальной армии дополнительную помощь деньгами, оружием и людьми. Король предполагал, что все затраты его казны вскоре стократ окупятся за счёт территорий новых колоний, которые пока ещё являлись частью владений Великобритании.

— Так каковы потери англичан в сражении под этой, как её, Саратогой? — спросил Людовик XVI своего всезнающего министра.

Министр замялся на какое-то мгновение и бодро ответил:

— Точно не могу сказать, сир, но известно, что только в плен сдались около 6000 английских солдат.

Французский венценосец с удовлетворением потирал руки. Он встал из-за стола и подошёл к окну. Задумчиво посмотрев на раскинувшийся пейзаж одного из лучших дворцовых садов Европы, Людовик XVI радостно заметил:

— Какой позор для английской армии! Я думаю, что англичанам теперь надо серьёзно задуматься о размерах своих колоний. — Потом, повернувшись к ожидающему министру, продолжил: — Теперь, уже официально признав Соединённые Штаты как новое самостоятельное государство, мы получим хорошего союзника в защите наших интересов в Новом Свете.

Король Франции даже не предполагал в тот момент, что некоторые из тех, кому он собирался так активно помогать, через двенадцать лет станут в ряды его врагов, сокрушивших его династию...

— И подготовьте проект договора с Соединёнными Штатами. Я ознакомлюсь и подпишу его в ближайшее время.

— Слушаюсь, сир.

— И ещё... — король на секунду задумался. — На помощь Континентальной армии надо послать экспедиционный корпус генерала де Рошамбо для закрепления успеха. Одних волонтёров маркиза де Лафайета теперь будет маловато. Но каков Вашингтон!..

Людовик XVI по-детски засмеялся, довольный развивающимися событиями на далёком американском континенте. Туда в феврале 1778 года через дипломатическую почту был отправлен новый договор о дружбе и оборонительном союзе, подписанный Францией и Соединёнными Штатами в лице дипломатического представителя этой страны Бенджамина Франклина.

Но не только Франция в эти годы приняла сторону молодого независимого государства. Ещё не высохли чернила на перьях дипломатов России, Дании и Швеции, подписавших совместный договор, провозглашавший принципы вооружённого нейтралитета, когда в российской столице также с удовлетворением восприняли последние новости о первой серьёзной победе армии североамериканских колоний. Суть этих принципов сводилась в противодействие морской блокаде Англией международных торговых отношений. Монополия Великобритании на перекрёстках морских путей никого уже не устраивала. Другие монархи также хотели использовать их в своих интересах, ограничивая возможности самой мощной морской державы.

Англия переживала не самый лучший период своей истории, грозивший перейти в глубокий политический кризис внутри страны.

 

VIII

а круглым столом в здании Конгресса с красными от напряжённого разговора лицами сидели несколько конгрессменов. Перед ними стоял, широко расставив ноги, как на палубе корабля, Джордж Вашингтон и докладывал членам специальной комиссии Конгресса о ходе военных действий:

— ...Исходя из полученного опыта военных действий, в частности при Саратоге, необходимо продолжать развитие строительства оборонительных сооружений на наиболее важных стратегических участках.

Вашингтон развернул на столе большую карту и указал пальцем на одно из отмеченных им обозначений:

— Хочу обратить внимание уважаемых конгрессменов на крепость Вест-Пойнт, которая может стать стратегически важной цитаделью при обороне в случае наступления противника, сдерживая и оттягивая на себя значительные его силы.

— А кого вы можете предложить в качестве главного инженера такого строительства? — задал ему вопрос один из членов комиссии.

— Полковник Тадеуш Костюшко прекрасно справился с этой работой при Саратоге. Иного мнения по этой кандидатуре, я думаю, ни у кого не будет.

— А кого предлагаете назначить комендантом крепости Вест-Пойнт? — спросил главнокомандующего председатель комиссии.

Вашингтон замялся с ответом. Заминка была вызвана вопросом, по которому единого мнения у присутствующих наверняка не было.

— При Саратоге отличился ещё один полковник — Бенедикт Арнольд, который во время сражения был тяжело ранен... — Вашингтон сделал паузу, осматривая лица конгрессменов, ожидая от них возражений по второй кандидатуре. — Я предлагаю наконец-то присвоить ему звание генерала и назначить командиром этой цитадели.

Вашингтон не ошибся в своих предположениях: конгрессмены зашевелились и начали шумно обсуждать предложенную им кандидатуру.

— Я хотел бы всем присутствующим напомнить, что специальная комиссия при Конгрессе расследует факты хищения государственных денег полковником Арнольдом Бенедиктом, — громко напомнил конгрессменам председатель.

— У вас уже готово обвинительное заключение? — парировал Вашингтон замечание председателя.

— Насколько я знаю, до обвинения ещё не дошло, — более миролюбиво ответил тот.

— Бенедикт Арнольд на свои средства построил маленькую флотилию для нашей армии, дважды был ранен в сражениях. Наконец, атака его солдат внесла коренной перелом в сражении под Саратогой, — с жаром доказывал право на жизнь своего предложения главнокомандующий.

— Но Бенедикт Арнольд при всех его заслугах часто путает свои деньги с казёнными, — не сдавался председатель.

При этом споре другие конгрессмены притихли ( и внимательно следили за дискуссией коллег.

— Арнольд имеет всеамериканскую славу отважного командира. Если мы и сейчас не присвоим ему генеральский чин, в армии нас не поймут, — выдвинул Вашингтон главную причину на присвоение генеральского звания Арнольду Бенедикту, и председатель «сдался».

— Ну что ж, сэр, Конгресс примет во внимание ваши рекомендации, — пообещал он, но от себя в конце добавил: — А время покажет правильность вашего предложения.

Председатель даже не предполагал, как он был прав в своём отрицательном мнении о новом генерале американской армии и насколько ошибался Вашингтон!

В этот летний день Костюшко чувствовал себя прекрасно, а настроение было отличным: Конгресс утвердил его кандидатуру в качестве главного инженера крепости-цитадели Вест-Пойнт. К её строительству полковник Костюшко приступил недавно и теперь ожидал прибытия коменданта цитадели. В мыслях он уже готовил ему доклад о проделанной за это короткое время работе. Правда, Костюшко не было ещё известно, кого назначат на эту должность, но ему это было уже не столь важно. Ведь он занимался любимой работой, в которой прекрасно разбирался, за что его и ценил Вашингтон.

Наблюдая за ходом проводимых работ с чертежами будущих укреплений в руках, Костюшко обратил внимание на двух всадников, приближающихся к воротам крепости.

«И кого это несёт?» — только и успел он подумать, как его хорошее настроение резко пошло на убыль: с большой досадой в одном из всадников он узнал «старого знакомого» Бенедикта Арнольда. Ещё с большим для себя удивлением Костюшко обратил внимание на его генеральский мундир. Но и этот удар был не самым неприятным для него в этот солнечный день.

Генерал Бенедикт Арнольд со своим адъютантом подъехал к Костюшко, но не спешился, а, саркастически улыбаясь, победно смотрел на Костюшко сверху вниз.

— Здравствуйте, полковник. Как проходят строительные работы? — спросил важный всадник главного инженера цитадели.

— А почему вас это так интересует? — с вызовом спросил Костюшко.

Не слезая с лошади, продолжая гарцевать перед полковником Костюшко, генерал Бенедикт Арнольд громко прокричал, чтобы услышали все проходившие в этот момент рядом офицеры и солдаты:

— Информирую вас, что с сегодняшнего дня я назначен комендантом Филадельфии и буду лично контролировать ход строительства крепости. Поэтому через час прошу вас с докладом ко мне. Где расположен штаб гарнизона?

Костюшко молча показал рукой на стоящее недалеко новое здание с флагштоком.

Бенедикт Арнольд резко дёрнул поводья и направил лошадь в сторону расположения штаба. Когда всадники скрылись за облаком пыли, Костюшко бросил на землю чертежи и ругнулся на родном языке. Однако ни солдаты, ни офицеры, которые слышали это ругательство, ничего понять не смогли, а только с удивлением посмотрели на своего командира.

В Филадельфии стояла чудная летняя погода, когда вечером не хочется идти домой, а появляется желание в одиночестве посидеть на скамейке в саду. Как хорошо послушать пение птиц и насладиться приятными чувствами маленьких радостей этой жизни, оставаясь, пусть и на короткое время, наедине со своими мыслями и природой.

Генерал Бенедикт Арнольд с трудом поднялся без трости со скамейки и потихоньку поковылял в дом, где его ждала на ужин молодая супруга Пэгги. Красивый дом генерала вызывал зависть многих соседей и одновременно давал повод поговорить на тему состоятельности его хозяина. При этом с иронией и осуждением они вспоминали скверный характер его молодой красавицы жены, которую пожилой генерал с трудом «отвоевал» у её отца, успешного торговца-квакера Шиппена из Филадельфии.

Когда отец Пэгги «сдался» на милость победителя и дал согласие на этот неравный брак (девушке было лишь 18 лет, а зятю — 39), Арнольд на радостях купил самый дорогой дом и обставил его с роскошью дворцов турецких султанов. В каждой комнате этого дома висели дорогие картины, дорогая и красивая мебель украшала интерьер большой гостиной, а завершал это великолепие изящный огромный камин, отделанный причудливыми изразцами. Правда, в этом доме хозяин бывал не так часто, как ему бы хотелось. Большую часть времени генерал Бенедикт Арнольд проживал в Вест-Пойнте, а в Филадельфию к дорогой супруге он наведывался раз в неделю, а иногда и реже. Однако Пэгги это не расстраивало, а скорее радовало: отсутствие мужа не мешало ей наслаждаться жизнью, при этом не приходилось выслушивать упрёки ревнивого мужа.

Слуга подал генералу его трость с белым набалдашником из слоновой кости, и Бенедикт Арнольд как можно бодрее вошёл в гостиную, где уже ужинала в одиночестве его жена.

— Какой чудесный вечер, дорогая, — начал с порога генерал, — ты не находишь?

Пэгги с невозмутимым лицом красивой аристократки повернулась на голос мужа и вдруг выругалась, как уличная торговка:

— Чёрт возьми! Я сегодня встретила на улице соседку, жену одного из штабных офицеров (не помню даже, как её зовут), так она со мной не соизволила поздороваться.

Бенедикт Арнольд, привыкнув к вспыльчивому характеру своей супруги, постарался успокоить её уязвлённое самолюбие:

— Не принимай это так близко к сердцу, дорогая, — Арнольд наклонился к жене, чтобы поцеловать её белоснежную и изящную шею, но Пэгги уклонилась от его ласки. — Просто они все завидуют тебе.

Генерал присел на стул, а негр-слуга незаметным движением принял от него трость и тут же подал ужин. Устроившись поудобнее, Арнольд с отменным аппетитом начал проглатывать пищу, а Пэгги угрюмо сидела за столом и уже ничего не ела. Наконец она первая не выдержала и предупреждающе прошипела:

— Я не хочу жить среди таких невежд и завистников. Они все дикари. Не то что англичане. Вот это цивилизованная нация.

Её супруг, продолжая жевать, насмешливо заметил:

— Ты сейчас хвалишь моих врагов.

— Да какие они тебе враги? — Пэгги вдруг встала со своего места, сама подошла к мужу и уже совсем другим тоном заметила: — Знал бы ты, как за мной ухаживал адъютант командующего английскими войсками майор Джон Андре, пока они находились в Филадельфии.

Генерала неприятно задели ностальгические воспоминания супруги. Ревность к жене, которая в два раза моложе его, рвалась наружу. Ему хотелось вскочить со стула, закричать на жену и даже, может быть, ударить её... Но Бенедикт Арнольд пересилил свои чувства оскорблённого мужа, хотя это ему далось с большим трудом. Он перестал жевать и отложил вилку. Пытаясь перевести этот неприятный разговор в шутливую форму, Арнольд криво усмехнулся и спросил:

— Может, он тебе до сих пор шлёт любовные письма?

Пэгги присела возле мужа, посмотрела на стоящих рядом в рабском ожидании слуг, наклонилась ближе к нему и тихо произнесла:

— Шлёт... Но только не мне, а тебе.

Наигранная улыбка мгновенно сошла с лица генерала. Он с искренним изумлением посмотрел на жену и смог задать только один вопрос:

— Объясни мне, пожалуйста, что ты сейчас сказала?

При этом хозяин дома махнул слугам, чтобы все вышли из гостиной. Когда супруги остались вдвоём, Пэгги в волнении встала из-за стола, подошла к камину и вернулась к мужу, держа в руке небольшой конверт, который она ткнула ему прямо в лицо.

— Вот это тебе, — тихо сказала она, внимательно наблюдая за его реакцией.

— Что это? — еле выдавил из себя Бенедикт Арнольд. — Откуда это?

— Оттуда, — Пэгги кивнула в сторону, где располагалась в этот момент английская армия. Пэгги сделала паузу и осмотрела гостиную, как будто её могли услышать посторонние. — Это письмо от командующего английской армией генерала Клинтона. Он предлагает тебе перейти к нему на службу, — закончила она свои пояснения и вручила конверт с письмом мужу.

Дрожащей от сильного волнения рукой генерал вскрыл конверт, вытащил письмо и начал его читать. Сначала строчки перед его глазами бегали и тряслись, но через несколько мгновений генерал пришёл в себя от неожиданных новостей, дрожь в руке прошла, и написанное чётким почерком, наконец, стало приобретать смысл.

— Дорогой, тебя в армии не ценят, — подливала масла в огонь Пэгги. — После твоего ранения тебя должны были назначить не командующим крепостью, а возглавлять армию.

— Но как оно попало к тебе? — допытывался Бенедикт Арнольд у жены, продолжая вертеть в руках письмо, осмысливая своим воспалённым мозгом его содержание.

— Через майора Джона Андре, — коротко ответила Пэгги, не вдаваясь в подробности организации самой встречи с посыльным и её предыстории.

Наконец Бенедикт Арнольд понял окончательно весь смысл послания и последствия, которые ожидают его, если он примет предложение английского командования. С одной стороны, большего, чем он достиг в армии Вашингтона, ему ждать уже нечего. Дважды раненный в одну и ту же ногу, он не мог активно выступать как командир большого армейского соединения. Максимально, что ему доверили, — это командование гарнизоном крепости Вест-Пойнт. А тут ещё проверка специальной комиссии Конгресса. Его передёрнуло от нервной дрожи, пробежавшей по телу, только лишь от одного воспоминания об этом. Он предполагал, что его может ожидать, если результаты проверки комиссии будут против него. Тогда его уже вряд ли спасёт генеральское звание, и героическое прошлое никто не зачтёт, если комиссия представит доказательства, выраженные в кругленькой денежной сумме. Лишение генеральской пенсии, арест счетов и имущества, позор и бедность... Таким Пэгги он не нужен, а значит, ещё и одинокая старость.

Арнольд сделал ещё слабую попытку возразить жене:

— Но ведь я генерал американской армии...

Но у Пэгги был заготовлен ответ на любые его сомнения:

— Дорогой, казначейство Соединённых Штатов уже потребовало, чтобы ты выплатил 2000 долларов правительству. По результатам расследования тебя признали виновным в растрате. Выбирай.

И здесь генерала прорвало:

— Негодяи! Я столько сделал для этого правительства, а они требуют с меня какие-то 2000 долларов! — театрально возмутился он, брызгая слюной.

Немного успокоившись и уже быстро взвесив все «за» и «против», он твёрдым голосом произнёс:

— Да, ты права. Надо направить англичанам письмо о моём согласии принять их предложение.

Пэгги сама не ожидала такой быстрой победы: она-то предполагала, что ей придётся «брать штурмом» своего дорогого муженька. При этом эта юная авантюристка заготовила различные веские, как ей казалось, аргументы, включая слёзы, гнев, обмороки и самое главное оружие (в крайнем случае) — свои ласки в супружеской постели. Но все её опасения оказались напрасными, и бравый генерал сдался при первой же атаке.

Пэгги подсела к мужу, прислонила свою очаровательную головку к его плечу и нежно проворковала:

— Ты напиши ответ, а я всё устрою.

Бенедикт Арнольд с умилением посмотрел на жену и подумал, что не зря всё-таки он так долго добивался у её отца согласия на этот брак. Пришло время, и эта очаровательная особа теперь подсказала ему путь, который выведет его из крайне неприятной ситуации, в которую он попал одаривая Пэгги дорогими подношениями. При этом генерал расходовал бесконтрольно деньги не только из своего кармана, но и из бюджета американской армии, за которые ему сейчас придётся отвечать.

И не всё ли равно, где он будет получать генеральскую пенсию: здесь, в Соединённых Штатах, что в сложившихся обстоятельствах было под большим сомнением, или в старой доброй Англии.

 

IX

омандующий английской армией Клинтон действительно сумел через бывшего адъютанта связаться с женой доблестного американского генерала. Став начальником разведки, майор Джон Андре наладил с ней переписку, напоминая Пэгги о своих чувствах и их романтических встречах, когда английская армия хозяйничала в Филадельфии. Тогда-то ему и стало известно, что над генералом Бенедиктом сгустились тучи. Пэгги пожаловалась майору, что её прославленного мужа могут привлечь к ответственности за растрату государственных денег, которые тот с завидным постоянством использовал на личные нужды. При этом Андре прекрасно понимал, что большая часть этих сумм шла на удовлетворение повышенных требований и пожеланий его молодой, но амбициозной жены.

Однажды майор Джон Андре, томясь от безделья, с ностальгией вспоминал очаровательную Пэгги и приятное времяпровождение в её обществе. Неожиданно в его голову пришла мысль, от которой он забыл даже эту юную особу.

«А не переманить ли известного всей Континентальной армии генерала на свою сторону, пообещав ему генеральский чин, но уже в английской армии?» — подумал начальник английской разведки. Причём сначала эта мысль показалась самому Джону сумасшедшей. Однако он внимательно изучил историю жизни «бравого генерала» и все события, связанные с его активной службой в Континентальной армии со всеми поражениями и победами.

«А почему нет?» — задал майор себе ещё один вопрос и решил для начала наладить связь хотя бы с Пэгги. Но окончательное решение о начале операции он принял всё-таки после получения сведений о работе специальной комиссии Конгресса, расследующей обстоятельства растраты государственных денег объектом пристального изучения майора.

Форт, в котором располагалась вся английская армия, был построен недалеко от Нью-Йорка и был огорожен высоким частоколом, снаружи которого были установлены палатки для солдат английской армии. Кое-где среди солдатских палаток виднелись вигвамы индейцев, которые воевали на стороне англичан, надеясь во время военных действий разжиться новыми скальпами бледнолицых. Офицеры же и командующий жили в самом Нью-Йорке в лучших домах города, в одном из которых и размещался штаб английской армии.

В штабе командующего генерала Клинтона в этот день было необычно тихо. Только один майор Джон Андре сидел в небольшой комнате и нервно постукивал по голенищу сапога индейской плетью из конского волоса. Он с нетерпением ожидал генерала Клинтона, чтобы показать ему письмо Арнольда Бенедикта, которое было им получено от Пэгги. Сегодня ночью Джон Андре в очередной раз перебрался на другой берег реки на индейском каноэ и встретился с ней на окраине Филадельфии в заранее условленном месте.

Когда же он узнал, сначала от Пэгги, а затем из содержания письма, что генерал американской армии Бенедикт Арнольд принял предложение английского командования, то чуть не расцеловал Пэгги. В том случае, если получится всё так, как запланировал майор, и Бенедикт Арнольд перейдёт на сторону англичан, то он, Джон Андре, подготовивший и осуществивший эту операцию, станет легендой английской армейской разведки. Он мысленно даже нарисовал себе картину, как английские офицеры изучают историю этой операции в подробностях в военных английских школах.

Наконец показался генерал Клинтон. Он приближался к штабу в сопровождении молодого адъютанта, который занял место Джона Андре сразу после его назначения на новую должность. Отправив куда-то своего адъютанта, генерал Клинтон вошёл в дом и тут же заметил сияющее лицо Андре.

— Не может быть?! — воскликнул генерал Клинтон. — Он принял наше предложение?

Джон Андре утвердительно кивнул головой и передал письмо в руки своего командующего. Бегло прочитав бумагу, генерал Клинтон вдруг наморщил лоб и задумался. Джон Андре, заметив реакцию генерала, взволнованно спросил:

— Что-то не так, сэр?

— Да нет, всё просто замечательно. Даже слишком... — ответил тихо, как бы про себя, генерал.

— Даже слишком, — повторил он последнюю фразу и спросил Андре: — А нет ли здесь какой-нибудь ловушки?

Майор опешил: он никак не ожидал такого вопроса от генерала на свою новость. Он не знал, что ответить, но генерал Клинтон и не ждал от него ответа, а присел на стул, устало вытянул ноги и вдруг засмеялся.

— А ведь мы легко можем проверить искренность нашего нового друга, — предложил он.

— Осмелюсь спросить, сэр, каким образом? — поинтересовался заинтригованный майор.

— А предложите-ка ему встретиться лично и попросите при встрече передать нам схему укреплений цитадели Вест-Пойнт, — изложил свой план генерал Клинтон.

— Замечательная идея, — с искренней радостью заметил Джон Андре и уже представил себе историческую встречу в тылу врага, о которой он будет рассказывать своим внукам, будучи на заслуженном отдыхе.

— И пообещайте ему на словах, — добавил, усмехаясь, генерал Клинтон, — что если генерал выполнит нашу просьбу, то размер его будущей пенсии в Великобритании может быть рассмотрен в сторону значительного увеличения.

— О да! У него две страсти: деньги и жажда славы.

— Насчёт славы я не гарантирую, а вот деньги... Действуйте, майор. И ещё, — генерал с участием посмотрел на молодого человека, — будьте осторожны и не попадитесь в руки солдатам Вашингтона. Рекомендую провести вашу встречу где-нибудь на окраине города, где меньше риска нарваться на вражеский патруль.

Майор Джон Андре внял совету своего командира и через несколько дней в полнолуние встретился с Бенедиктом Арнольдом в небольшом посёлке Вест Хаверсроу, расположенном недалеко от Вест-Пойнта. Майор переоделся в гражданскую одежду и был похож на обыкновенного торговца, каких можно было встретить повсеместно. Однако военный остался военным: офицерские сапоги, до блеска начищенные его денщиком, предательски выдавали в нём далеко не гражданского человека. В последний момент перед тем, как отправиться на эту встречу, Андре решил не переобуваться в какие-то башмаки. А зря.

Луна предательски освещала место их встречи, что Арнольду очень не нравилось. Он хотел побыстрее расстаться с бывшим ухажёром своей жены и торопливо всунул ему в руки копию плана укреплений цитадели.

— Вот здесь то, что вы просили, — пробормотал Арнольд. — Теперь очередь за вами: определите мне мою новую должность в английской армии и назначьте время, когда я должен покинуть Вашингтона.

Джон Андре ликовал: план его удался, он получит повышение за эту операцию, которая войдёт в историю английской разведки и о которой, наверняка, напишут во всех английских газетах. Однако получив важные бумаги, он не торопился уходить. Андре развернул лист, и убедившись, что ему передали то, о чём он просил, благодарно кивнул и бодрым голосом заявил:

— Благодарю вас, генерал. Английское командование в лице генерала Клинтона достойно оценит нашу помощь.

— Надеюсь, — с сарказмом проговорил Арнольд. — А то ведь я знаю вашу английскую скупость и расчётливость.

Андре не обиделся на генерала. Ему даже было интересно беседовать с ним. В майоре вдруг проснулся психолог и ему захотелось поболтать с предателем-генералом, узнать, что побудило его перейти на сторону противника.

— Разрешите мне задать вам один вопрос, генерал?

— Ну что ещё вам от меня нужно? — нервно спросил Арнольд, ожидая момента, когда можно будет скрыться в ночи от лунного света и этого «любезного» майора.

— Скажите, ваше решение окончательное? Ведь вы же всё-таки генерал армии Вашингтона!

Эта фамильярность не понравилась Арнольду. Он не собирался раскрывать душу этому молокососу и объясняться с ним. Но вопрос серьёзно задел его за живое и заставил ещё раз обдумать то, что он в данный момент сделал. Арнольд задумался, посмотрел на луну и, неожиданно для Андре, ответил спокойно и цинично:

— Я перешёл этот Рубикон. Я не только генерал, я ещё и торговец. А это, — Арнольд показал на бумаги, которые держал в руке Андре, — просто очередная сделка.

Теперь задумался Андре, но не нашёлся, что ответить генералу. Свернув в трубку бумаги с важнейшей для английской армии информацией, он спрятал их в высокое голенище своего сапога. Арнольд усмехнулся и протянул Андре ещё один лист бумаги.

— Что это? — спросил с недоумением майор.

— Ваш пропуск на тот случай, если вас всё-таки остановит военный патруль, — пояснил генерал. — Теперь вы не английский офицер, а обыкновенный торговец Джон Андерсон. Запомните хорошо, на всякий случай, это имя.

Арнольд опять посмотрел на офицерские сапоги Андре с высокими голенищами и добавил:

— Хотя, беря во внимание ваши сапоги, я бы засомневался, что вы торговец.

Но Андре уже «понесло» от полноты острых ощущений, которые он получал во время своего визита в самое сердце вражеской армии.

— Не волнуйтесь, генерал. Всё будет в порядке, — с наигранной бравадой заверил он. — С пропуском от самого знаменитого и доблестного генерала американской армии меня никто не посмеет задержать.

Арнольду эта фраза польстила, и он немного приосанился.

— Ну, тогда с Богом! И... будьте всё-таки осторожнее, — пожелал он самоуверенному майору, давая тем самым понять, что ему пора возвращаться.

Изобразив на своём лице уверенность и серьёзность, Андре попытался успокоить этого хромого генерала.

— Не волнуйтесь. Я доставлю бумаги генералу Клинтону в целости и сохранности, — пообещал майор, одёргивая такой неудобный сюртук. — Прощайте. До встречи в Нью-Йорке...

Вернувшись домой после встречи с Андре, Бенедикт Арнольд, прихрамывая, подошёл к жене и хотел поцеловать её в щёку, но Пэгги уклонилась от поцелуя.

— Ну что? Всё в порядке? — спросила она мужа, взволнованно смотря ему в глаза.

Арнольд, задумавшись о чём-то своём, не сразу понял суть вопроса и рассеянно ответил:

— Что? Ах да... Всё отдал и отправил. Главное теперь, чтобы твой прежний воздыхатель добрался в расположение своей армии.

Пэгги не обиделась на Арнольда, но решила ответить колкостью на его замечание:

— Да, майор ухаживал за мной. Но моему отцу он не нравился. Кстати, так же, как и ты. Однако ты был настойчивее.

— Я обещал твоему отцу, что ты будешь счастлива со мной и что после свадьбы я куплю самый элегантный дом в Пенсильвании. И он дал согласие на наш брак.

Арнольд улыбнулся их общим воспоминаниям и ещё раз попытался поцеловать жену. На этот раз Пэгги не отвернулась, давая понять, что сегодня ночью он может рассчитывать на большее...

По тёмной улочке Тарритауна осторожно двигался всадник. Как назло, ярко светила луна, являя всему миру свою полноту, что очень беспокоило одинокого путешественника. По этой причине он старался направить лошадь ближе к деревьям, которые хоть немного прикрывали его от такого предательского лунного освещения. Наконец-то Джон Андре, кем и был этот загадочный и таинственный странник, завернул за последний дом и радостно расслабился от державшего его в напряжении чувства опасности. Однако насладиться чувством свободы и безопасной прогулки по окрестностям городка майору не пришлось. Внезапно он выехал прямо на армейский патруль, который проходил своим обычным маршрутом в эту лунную ночь. Неожиданная встреча привела в замешательство обе стороны, но Джон Андре, вспомнив, что он «торговец Джон Андерсон», приветливо улыбнулся и бодро первым произнёс:

— Привет, парни! И не лень вам ходить в такую ночь с ружьями наперевес! — поприветствовал английский майор своих врагов. — Может, лучше было бы сейчас проводить время в постели со своими крошками?

«Парни» были простые, но службу свою знали и поэтому не вняли предложениям странного всадника, а один из них спросил незнакомца:

— А ты кто такой, что даёшь нам советы, когда и с кем нам проводить время?

Говоривший был сержантом и, по-видимому, являлся старшим патруля, поэтому все переговоры сразу взял на себя. Он подошёл поближе к всаднику, внимательно осмотрел его с ног до головы и повторил вопрос:

— Какого чёрта ночью один здесь бродишь, когда добропорядочные люди давно спят? Слазь с лошади. Быстро.

Солдаты наставили на задержанного ружья, и Джон Андре быстро соскочил на землю. Он суетливо начал искать пропуск, который ему выдал совсем ещё недавно Бенедикт Арнольд, но чёртова бумага никак не находилась. Андре почувствовал, как на лбу выступили капли холодного пота, и на какое-то мгновение запаниковал. Однако через секунду, нащупав спасительный пропуск, он снова заулыбался, вытащил его и протянул старшему. Сержант принял протянутую бумагу и осторожно начал её разворачивать. Поворачивая лист к лунному свету, он попросил второго солдата:

— Слушай, я ничего не вижу. Посмотри, вдруг, ты сможешь прочитать, что здесь написано?

Второй солдат, приняв бумагу от своего старшего, сначала внимательно и, как показалось Андре, очень долго её рассматривал, пытаясь вникнуть в суть текста. Наконец и он оторвался от изучения листка и произнёс:

— Я тоже не могу разобраться. Попробуй прочитать ты, — обратился он к третьему солдату, совсем молодому юноше-новобранцу.

— А я вообще-то неграмотный, — робко ответил третий, и Джон Андре с ужасом сообразил, что его просто так, судя по всему, уже не отпустят. Он сделал ещё одну попытку договориться с этими тупыми фермерами в военной форме.

— Дайте мне, я вам всё прочитаю, — начал было он говорить и протянул нетерпеливо руку за бумагой, — ведь под светом луны всё видно.

Но старший патруля резко перебил его:

— Не беспокойтесь так, сэр. Мы и сами прочтём, но только не здесь. Пошли к капитану, там и разберёмся.

Джон Андре понял, что спорить с ними бесполезно, и покорно поплёлся между солдатами за сержантом, ведя за собой лошадь. В душе он ещё надеялся на благополучный исход событий, однако его надеждам не суждено было сбыться. Лишь только сержант доставил к сонному начальнику караула задержанного, тот оценивающим взглядом осмотрел его и обратился к сержанту:

— Ну и кого это вы мне привели?

Вместо ответа сержант протянул капитану бумагу.

— Так как вас зовут? — обратился капитан уже непосредственно к Джону Андре после прочтения пропуска.

— Джон Андерсон, торговец, — как можно спокойнее пытался ответить задержанный, но его голос от волнения сорвался и предательски дрогнул. — Я дал им прочитать пропуск, — Андре кивнул в сторону патрульных, — но они меня решили привести сюда.

— И правильно сделали, — рявкнул капитан. — До того, как взять в руки ружья, они всю жизнь с утра до вечера кормили бычков или овец на своих фермах. Поэтому их подопечные с таким же успехом смогли бы прочитать твой пропуск, как и их хозяева.

Капитан ещё раз внимательно прочитал содержание бумаги. Застёгивая мундир на многочисленные петли и надевая на лохматую голову треуголку, он продолжал отчитывать «торговца»:

— Вот поэтому ты здесь и торчишь. Нечего шляться но ночам по городу в военное время, когда порядочные граждане отдыхают.

— Так у меня пропуск... — начал было оправдываться Джон Андре, но капитан, казалось, его не слушал и продолжал допрос, одновременно обходя и осматривая задержанного со спины.

— А сапоги-то у тебя офицерские, — тихо произнёс капитан, и ноги у Андре вдруг стали ватные, а язык превратился в деревянное полено и не мог ничего внятно произнести в ответ.

— Да ты садись, садись, не стесняйся, — вдруг ласковым голосом с сочувствием произнёс хитрый капитан, заметив, как вдруг замер и напрягся «торговец».

Андре послушно присел на стоящую рядом скамью.

— А ну-ка сними сапожок. Я хочу посмотреть, какие носки связала тебе жёнушка, — также ласково попросил капитан, и Андре обречённо начал стаскивать с себя сапоги.

В голове у майора за несколько секунд пролетела вся его жизнь: счастливое детство в благополучной аристократической английской семье, красивые женщины, которых он любил, успешная военная карьера... И вдруг всё рухнуло в один миг из-за каких-то безграмотных патрулей... Джону Андре стало жалко себя: было обидно и досадно до слёз, что для него теперь всё кончено.

И он был совершенно прав в своих предположениях. Как только из голенища одного из сапог выпала схема укреплений цитадели Вест-Пойнт, капитану сразу всё стало ясно. Какая удача! Его парни доставили ему важную птицу, английского шпиона, который немедленно был препровождён в штаб армии для дальнейшего расследования данного инцидента.

Бенедикт Арнольд ночью спал плохо. После того, как Джон Андре скрылся в ночи, в душе генерала поселилась тревога. Он постоянно задавал себе вопрос, правильно ли поступил, принимая решение о переходе на сторону англичан. Но душа торговца, чувствующего выгодную для него сделку, взяла верх над здравым смыслом, честью и порядочностью. Арнольд, засыпая, всё-таки успокоил себя мыслью о том, что всё будет в порядке, а в жизни надо выбирать наиболее выгодные варианты, тем более, когда эта жизнь перевалила на вторую половину.

Было раннее утро, когда его разбудил звук колокольчика, который висел на входной двери дома и сообщал, что кто-то требует появления хозяина. Предчувствуя недоброе, Арнольд спустился к выходу в ночном халате и открыл двери. На пороге стоял посыльный из штаба армии. Увидев генерала с ночным колпаком на голове и в домашних тапках, солдат еле сдержал усмешку. Он отдал честь и передал, что командующий армией срочно вызывает генерала к себе на совещание.

У Бенедикта Арнольда от дурных предчувствий засосало под ложечкой.

— А что случилось? Командующий всех поднимает на ноги в такую рань? — спросил генерал посыльного.

— Точно не знаю, сэр, но слышал, что ночной патруль задержал в городе какого-то английского шпиона, — с готовностью ответил посыльный. — Разрешите идти, сэр?

— Да-да, ступай, — рассеянно ответил Бенедикт Арнольд, уже предполагая, кто был пойман и причину такого срочного вызова.

Как только посыльный отошёл от входной двери дома, Арнольд бросился в свою спальню и в панике начал складывать вещи в большой дорожный баул, бросая в него всё подряд: нижнее бельё, тяжёлый пистоль и какие-то ненужные личные вещи. Его трясло от волнения, и Арнольд раз десять обозвал себя полным болваном и идиотом за то, что послушал жену и связался с англичанами.

Услышав шум за стенкой, в спальню мужа заглянула полусонная Пэгги и большими от удивления глазами смотрела на непонятные действия супруга. В то же время сам Арнольд не обращал на свою любимую жёнушку никакого внимания. Наконец она не выдержала и обиженным тоном спросила:

— Может, ты объяснишь, что здесь происходит?

Арнольд на секунду остановил взгляд на Пэгги, мотом отставил баул в сторону и подошёл к жене. Он взял её за плечи, посмотрел внимательно ей в глаза и со злостью ответил вопросом на вопрос:

— Ты хочешь знать, что происходит? — Арнольд выждал мгновение, а потом произнёс такие слова, что Пэгги ничего подобного в жизни не слышала даже от простых грузчиков, которые работали на пристани, загружая товаром очередное судно её отца.

— Пэгги, ты дура! — Арнольд резко оттолкнул от себя жену и продолжил собирать вещи. Одновременно он пояснял недоумевающей и огорошенной таким неожиданным оскорблением супруге суть такого вывода. — А я ещё больший дурак, что послушал тебя. Твой английский ухажёр вообще идиот: умудрился попасть в плен даже с моим пропуском, — продолжал изрыгать из себя проклятия генерал, торопясь как можно быстрее покинуть расположение армии.

Наконец, когда дорожный баул был заполнен, Бенедикт Арнольд, переодевшись в старый гражданский костюм, опять подошёл к жене. Ему нечего было добавить ей к сказанному, хотя и очень хотелось. Арнольд взял трость, забросил ма плечи баул и направился к выходу. Обернувшись перед уходом на стоящую в каком-то оцепенении жену, он попытался как-то сгладить своё хамское поведение и, может быть, хоть немного успокоить её:

— Мне необходимо срочно бежать... Но ты не бойся, тебя никто не тронет. Ты можешь всё валить на меня. Джентльмены с женщинами не воюют.

На этой фразе Бенедикт Арнольд закрыл за собой навсегда двери этого дома. Осмотрев внимательно безлюдную улицу, генерал в помятых штанах и такой же куртке, быстро ковыляя, направился в конюшню. Оседлав лошадь, он быстро вскочил на неё и галопом поскакал в сторону реки. Там на берегу у небольшого причала стояла его прогулочная лодка, на которой он благополучно покинул ставшую опасной для него территорию.

Весть о предательстве известного генерала быстро разнеслась по всей армии, но Бенедикт Арнольд успел скрыться от возмездия. Переплыв на другую сторону реки и перебравшись в расположение английской армии, он оказался вне досягаемости для своих бывших соратников. Когда же Джорджу Вашингтону доложили, что тот, кого он рекомендовал как пример мужества и доблести, предал его, главнокомандующий побледнел и закрыл лицо ладонями. Обернувшись к своему секретарю Александру Гамильтону, Вашингтон с горечью смог произнести только одну фразу:

— Арнольд предал нас. Кому тогда мы можем верить?

Гамильтон, также обескураженный этой новостью, ничего не смог ответить своему главнокомандующему. Маркиз де Лафайет, присутствующий в это время в кабинете у Вашингтона, с сожалением пожал плечами и тоже никак не прокомментировал этот странный и необъяснимый с точки здравого смысла поступок.

Военный трибунал приговорил майора Джона Андре как английского шпиона к смертной казни, и в начале декабря 1780 года он был повешен. Надо отдать должное этому английскому офицеру: смирившись с судьбой, которая сыграла с ним злую шутку, он вёл себя достойно перед лицом приближающейся смерти. Своей выдержкой майор английской армии не только вызвал слёзы у дам, присутствующих при казни, но и заслужил уважение у тех, кто приводил в исполнение приговор.

Англичане не остались в долгу у своих противников и в ответ повесили в Нью-Йорке патриота-американца Натана Хейла. Бедняге просто не повезло, так как он оказался в заложниках всех вышеперечисленных событий, связанных с поимкой Джона Андре тремя неграмотными патрулями. Что поделаешь, значит, такая у него была судьба... В этом мире всё взаимосвязано.

Сам же главный виновник, Бенедикт Арнольд, получил за измену около пятидесяти пяти тысяч долларов и ещё почти полтора года сражался против тех, кто когда-то считал его своим кумиром. Когда же война закончилась, английское правительство назначило ему пожизненную пенсию в 500 фунтов стерлингов в год. Именно в такую сумму оно оценило предательство и утрату чести боевого генерала.

Перебравшись в Англию в 1782 году, Арнольд понял, что 500 фунтов в год для него будет недостаточно, и снова занялся предпринимательством, успешно проводя торговые операции в Вест-Индии. Однако из-за халатного отношения к расходованию нажитых средств он продолжал оставаться в долгах, от которых удалось избавиться только его вдове после смерти Бенедикта Арнольда в 1801 году.

Впоследствии время подтвердило слова Арнольда, брошенные им жене в день побега. Вашингтон оказался джентльменом и разрешил Пэгги с маленьким сыном уехать в Англию к мужу, где семья благополучно воссоединилась. Английское правительство не осталось равнодушным и к Пэгги: за участие в измене мужа ей и её сыну была также назначена пенсия в сумме, равной пенсии мужа...

Вскоре после предательства Бенедикта Арнольда в крепость Вест-Пойнт прибыл для проверки хода строительства укреплений Вашингтон с членами специальной комиссии. На протяжении всего дня пребывания главнокомандующего в крепости его сопровождал Костюшко и давал пояснения на все вопросы, которые Вашингтон задавал при осмотре сооружений.

— Ну, полковник, — заметил, кивая головой, главнокомандующий, — мы довольны состоянием оборонительных сооружений, которые вы успели возвести за такое короткое время. Сопровождающие Вашингтона члены комиссии также были удовлетворены результатами осмотра и теми комментариями, которые они услышали от главного инженера армии. В подтверждение оценки, данной Вашингтоном, они согласно закивали.

Джордж Вашингтон опять обратился к Костюшко и добавил:

— Вы проделали огромную работу за короткий срок. Может, у вас есть ещё какие-нибудь предложения или пожелания?

Указав всем присутствующим рукой в сторону реки на продолжающиеся вокруг строительные работы, Костюшко сделал ещё одно добавление:

— Кроме цитадели, четырёх фортов и семи редутов, река Гудзон перекрыта на всю ширину специально сконструированной для этой цели железной цепью. Эта цепь не даст кораблям противника подойти к цитадели на близкое расстояние и вести по ней с бортов прямой огонь из пушек.

Вашингтон молчал, что-то обдумывая, потом улыбнулся и заметил:

— Да я считаю, что англичане не решатся штурмовать цитадель.

Вашингтон действительно был доволен. Он благодарил провидение, что Костюшко оказался в нужное время и в нужном месте. Его знания военного инженера, его умение находить лучшие решения в создавшейся ситуации и налаживать отношения с людьми — все эти качества поднимали Костюшко в глазах Вашингтона. Он понимал, что этот человек может быть его соратником не только но время войны. А ведь эта война рано или поздно закончится.

«Такие люди, как этот Костюшко, мне будут нужны. Надо его поддержать и предложить Конгрессу присвоить ему звание генерала, — подумал Вашингтон. — Это звание он заслужил. Этот не предаст». Вашингтон нахмурился: он вспомнил, какую «оплеуху» он получил от Бенедикта Арнольда. Когда на последнем заседании специальной комиссии Конгресса обсуждался вопрос об измене известнейшего в американской армии генерала, Вашингтон кожей ощущал на себе взгляды депутатов. Кто-то молча осуждал его за прежнюю инициативу, а кто-то сочувствовал главнокомандующему. Ведь он был простым смертным и мог, как и все, ошибаться.

— Теперь ваша помощь нужна в Южной Каролине, — продолжил говорить главнокомандующий. — Основные силы англичан сегодня скапливаются именно там, под Чарлстоном. Командующим Южной армией Конгресс решил назначить генерала Гейтса.

Костюшко с удовольствием услышал эту новость. За время службы под командой генерала Гейтса он сдружился с ним. Их объединяло не только сражение под Саратогой. В то время, когда Костюшко ещё плохо говорил по-английски, Гейтс много общался с ним на французском языке, который хорошо знал. Именно тогда они стали не просто сослуживцами, а друзьями. И как бы в подтверждение этого факта Вашингтон добавил:

— Кстати, решение о вашем переводе мы приняли по его, генерала Гейтса, просьбе. Вы готовы поменять место службы?

Костюшко понял, что он сдал очередной экзамен на пригодность и принял указание Вашингтона как должное. Вытянувшись перед главнокомандующим и отдав ему честь, Костюшко бодро сказал:

— Так точно, сэр!

— Да ладно, полковник, не напрягайтесь, — Вашингтон улыбнулся и при всех по-дружески одной рукой обнял Костюшко. — Лучше ведите нас к столу: за время вашей экскурсии мы зверски проголодались.

И вся процессия двинулась в сторону палатки, где уже столы были накрыты чистыми скатертями и сервированы. Костюшко же осталось только дать знак, и сержант побежал предупредить поваров, чтобы они разогревали давно остывший обед...

Уже через несколько дней Джордж Вашингтон широкими шагами рассекал свой кабинет, двигаясь туда-сюда и обдумывая содержание очередного письма к Конгрессу. За столом сидел его секретарь, привычно наблюдая за своим начальником, которого боготворил. Он привык к тому, что Вашингтон так двигался по кабинету, принимая какое-то важное решение, и застыл в ожидании, чтобы записать очередную фразу.

— Так на чём мы остановились? — Вашингтон, наконец, перестал ходить по кабинету и подошёл к столу секретаря. Гамильтон приблизил к себе лист бумаги, на котором уже был записан черновик письма:

— «Хочу также добавить к вышесказанному, что...»

— Да, спасибо, — поблагодарил Вашингтон. — Итак, продолжим. Хочу также добавить к вышесказанному, что Костюшко является человеком науки и высших достоинств. Согласно с аттестацией, которая у меня есть о нём, он заслуживает, чтобы его иметь на примете в дальнейшем...

Вашингтон опять замолчал, о чём-то задумавшись. Потом подошёл к окну и, наблюдая за непрекращающимся движением жизни снаружи, как бы про себя, тихо произнёс:

— Как вовремя он у нас появился. Неисповедимы пути господни. — Не поворачиваясь к секретарю и продолжая смотреть в окно, Вашингтон приказал: — Сегодня же отправьте это письмо председателю Конгресса вместе со всей почтой.

— Слушаюсь, сэр, — ответил Гамильтон, и Вашингтон, удовлетворённый его ответом, кивнул. Отлично зная исполнительские качества своего секретаря, он не сомневался, что тот сделает всё как надо.

 

X

дaв дела в Вест-Пойнте майору Виллифранцу, Костюшко с Гриппи и Томашем направился в Филадельфию, где ему необходимо было сделать отчёт о проделанной работе в Вест-Пойнте и получить назначение к новому месту службы, в Южную армию Соединённых Штатов.

Южной армии противостояла английская армия под командованием генерала Корнуоллиса. Причём это противостояние было в пользу американцев. В связи с неудачами Гейтса Конгресс принял решение о его отстранении от командования Южной армией, и в декабре 1780 года его сменил генерал Натаниель Грин. Перед тем как Грин направился к своему новому месту службы, Вашингтон встретился с ним, чтобы сказать своё напутственное слово.

— Мне бы очень хотелось, чтобы вы прислушивались к советам главного военного инженера армии полковника Костюшко, — давал последние инструкции главнокомандующий генералу.

— Я много слышал хорошего об этом французе, — кивнул в ответ Грин.

— Он не француз, он бывший польский офицер. Однако это не имеет значения. Главное, что он отличный специалист. Благодаря его знаниям и настойчивости мы имеет такой надёжный форпост, как Вест-Пойнт.

Грин прекрасно понимал, что Вашингтон не зря предлагал ему внимательно присмотреться к полковнику. Когда же их встреча состоялась, то генерал с приязнью подал тому руку.

— Рад, очень рад, полковник, что вы находитесь в рядах моих офицеров, — радушно поприветствовал генерал Грин полковника Костюшко.

Они дружески пожали друг другу руки, после чего генерал пригласил его вместе пообедать.

— Надеюсь, что с вами мы сможем хорошо потрепать англичан, — выразил надежду на взаимопонимание Грин. — И не хуже, чем под Саратогой.

— Нельзя недооценивать противника. Он тоже нас бил, и не раз, — напомнил Костюшко генералу с намёком, что нельзя расслабляться даже на фоне явных успехов.

Грин поморщился: что было, то было. Сразу вспомнилось последнее крупнейшее поражение ополченцев под Кэмденом. Тогда генерал Гейтс совершил ужасную ошибку и позволил новому командующему английской армией генералу Корнуоллису втянуть себя в сражение на открытой местности. В результате армия Гейтса была разбита и рассеяна, а сам он едва спасся бегством.

— Мы дерёмся, нас бьют, мы поднимаемся и дерёмся снова, — обосновал перед Костюшко свою стратегию генерал Грин.

И такой ответ генерала сразу пришёлся по душе полковнику. Обсуждая за обедом последние новости, которые приходили из Конгресса и с полей военных действий, генерал Грин внимательно рассматривал собеседника. Перед ним сидел уже не молодой человек приятной наружности, подтянутый и загорелый, с обветренным лицом, на котором умудрялся проступать румянец. Грин заметил про себя, что Костюшко гладко выбрит, а тёмные, немного вьющиеся волосы с проблесками первой седины аккуратно причёсаны. Полковник не носил парик и не отращивал бороду, бакенбарды и усы, держался прямо, в разговоре не торопился с ответом на вопрос. А когда говорил, то тщательно взвешивал каждое сказанное слово.

«Да, непрост этот полковник», — подумал Грин, но чувства настороженности к Костюшко у него не было. Этот поляк по ходу разговора чем-то сумел расположить к себе командующего армией, а чем, он и сам не понял. Генерал Грин щепетильно относился к каждому новому офицеру, прибывающему под его командование, прекрасно понимая, что именно командный состав делает армию по-настоящему боеспособной. Грин лично проводил собеседование с «новичками» и делал для себя соответствующие выводы в отношении каждого из них. Имя же полковника Костюшко стало известным всем штатам после победы американской армии под Саратогой и упоминалось в разговорах с таким же уважением, как и имя Бенедикта Арнольда, имевшего в то время репутацию бесстрашного командира. Но Арнольд оказался двуликим Янусом, предал своих товарищей по оружию, опозорил Вашингтона и всю армию.

В конце «собеседования» командующий ещё раз выразил своё удовлетворение, что Костюшко служит в составе его армии. Он был доволен, что именно его Вашингтон назначил на должность главного инженера. Теперь у Грина появилось больше уверенности в том, что в случае наступления английской армии солдаты, которыми он теперь командовал, сумеют достойно встретить противника и дать ему хорошего пинка под зад.

— Я хочу поменять место расположения лагеря, — выразил своё первое пожелание Грин, — и поэтому поручаю вам подготовить предложения, — подвёл черту в разговоре генерал, и полковник, отдав честь своему новому командиру, удалился.

А на следующий день Костюшко вместе с солдатами уже направился на индейских каноэ обследовать русло реки вниз по течению, чтобы найти новое место для расположения лагеря Южной армии.

Последний год службы для Костюшко был напряжённым. Окончание строительства оборонительных сооружений цитадели Вест-Пойнт, предательство Бенедикта Арнольда, последний разговор с Вашингтоном, переезд в южный штат — всё это была обыкновенная рутина службы в армии. Однако полковник Костюшко чувствовал в последнее время какое-то неудовлетворение этой службой. Да, он не скакал впереди солдат на лихом коне, размахивая саблей, не одерживал громких побед, штурмуя вражеские бастионы во главе атакующих, не получал тяжёлых ранений и не приобрёл славы лихого и бесстрашного командира.

Но в то же время Костюшко выполнял порой незаметную для простых солдат и непонятную некоторым офицерам, бывшим плантаторам или торговцам, службу военного инженера. Он просто давал указания своим подчинённым, где копать, сколько копать, что и где устанавливать, и жёстко контролировал исполнение своих приказов. Иногда душу Костюшко начинал точить червь неудовлетворённой гордыни. Ведь он понимал, что делает нужное для американской армии дело, а ему до сих пор не присвоили звание генерала! Этому проходимцу и иуде Арнольду присвоили, а его отодвинули в сторону?!. Но Костюшко научился гасить в себе в самом зародыше подобные «душевные терзания», вспоминая, кем он прибыл на американский берег несколько лет назад и для каких целей.

 

XI

рошло около трёх лет, как Костюшко с Томашем и Гриппи освоились на новом месте под командованием генерала Грина, и служба шла своим чередом, к которой давно уже привык полковник. Ранний подъём и поздний отбой прерывались периодическими военными стычками с английскими войсками и сменой дислокации армии. Однако в последнее время британские войска не проводили активных наступательных операций, а Южная армия Соединённых Штатов также не торопила события. Костюшко большую часть времени занимался строительством оборонительных сооружений и в боевых действиях участия не принимал.

Костюшко подъехал на лошади совсем близко к реке, соскочил на землю и привязал коня к дереву. Осмотревшись по сторонам, он заметил невдалеке Томаша с Гриппи, которые сидели на берегу ниже по течению реки с удочкой и пытались поймать какую-нибудь рыбу на ужин. Он не стал их окликать, а отошёл в сторону густого кустарника. Там полковник быстро разулся, сбросил свой мундир, нижнее бельё и бросился в речку, «одетый» в те одежды, которые носил прародитель всего человечества Адам в раю.

Костюшко наслаждался прохладой, которую ему щедро дарила река в этот жаркий день. Чем глубже он нырял, тем контрастней становилась вода, приятно омывая его голое, полное жизненной энергии стройное тело. Запрокинув лицо к небу, Костюшко перевернулся на спину и позволил реке медленно относить себя вниз по течению. Наблюдая за облаками и вслушиваясь в обступившую его тишину, он ни о чём не думал, а только пытался ощутить себя соединённым воедино с этой рекой, стать её маленькой частичкой в огромной массе воды, которую она тысячелетиями несла в сторону океана.

Наконец Костюшко приподнял голову и заметил напротив себя Томаша и Гриппи. Они с удивлением вглядывались в плывущего по реке голого мужчину, пытаясь разобрать, кто это может быть. Но когда оба узнали своего командира, который «покорял» местные водные просторы, сразу успокоились и даже помахали ему рукой. Поплевав на самодельный крючок, «рыбаки» продолжили своё дело, применяя все хитрости и навыки по ловле рыбы, доставшиеся им в наследство от предков.

Костюшко, широко загребая воду своими сильными руками, поплыл к берегу, где стояла его лошадь. Однако когда он доплыл до нужного места, то обнаружил, что недалеко от его жеребца на берегу реки стояла и полоскала бельё девушка, которая, не стесняясь, рассматривала его обнажённое тело. Стараясь не привлекать к себе большего внимания неожиданной гостьи, Костюшко тихо подплыл к берегу. Неловко маскируясь растущими у реки кустами, он осторожно выбрался к тому месту, где оставил всю свою одежду. Тадеуш не стал надевать мундир, ограничив свой туалет нижним бельём, штанами, рубашкой и сапогами. В таком виде он появился перед девушкой, намереваясь завязать с ней разговор и тем самым узнать, кто она и откуда появилась в расположении армии. Каково же было его удивление, когда она обернулась! Костюшко узнал в ней Мадлен, ту красавицу, которая кормила его вкусным обедом перед сражением у Саратоги и была так похожа на Людовику!

— Вот это встреча! — только и смог воскликнуть он, подойдя к ней на расстояние нескольких шагов.

Девушка поправила волосы, закрывавшие её милое лицо, и уставилась на Тадеуша, соображая, что ей ответить на его восклицание. Наконец, когда оба осознали, что пауза затянулась, Мадлен решилась заговорить первой.

— А вы хорошо плаваете, сэр! — похвалила она Костюшко и опять замолчала, а Тадеуш вдруг почувствовал, что его уши начали светиться и гореть.

Девушка продолжала молчать, полоща бельё, и Костюшко понял, что теперь от него ждут хоть каких-нибудь слов в её адрес. Однако вместо этого он повернулся в сторону Томаша и громко крикнул:

— Томаш! Ко мне, бегом!

Пока Томаш, оставив Гриппи с удочками и выловленной рыбой, двигался на зов своего командира, полковник пытался собраться с мыслями, которые разбегались в голове, как тараканы по комнате. Наконец ему с трудом удалось это сделать, и осипшим голосом он произнёс:

— Какими судьбами, мэм, вы оказались здесь? Насколько я помню, наша первая и последняя встреча состоялась довольно далеко от этих мест?

Девушка неторопливо собрала бельё и подошла к Тадеушу. Она ему лучезарно улыбнулась, отчего у полковника с сердцем стало твориться что-то невообразимое.

«Как же она похожа на Людовику!» — ещё раз отметил он про себя, разглядывая её уже в упор. Но его мужской взгляд, казалось, совсем не смущал эту представительницу прекрасной половины человечества.

— Ничего удивительного в этом нет, — начала объяснять своё присутствие на этом берегу Мадлен. — Нас здесь около тридцати женщин. Или вы думаете, что каша для ваших солдат варится сама в котлах, а мужское бельё стирают те, кто его носит?

Наконец, перепрыгивая через прибрежные кочки, к ним подбежал Томаш. Он радостно и добродушно заулыбался, увидав знакомое лицо, и воскликнул:

— О, Мадлен! Вот какие чудеса случаются на этом свете!

Теперь уже три человека, удивлённые этой неожиданной, но приятной встречей, стояли напротив друг друга, и каждый ждал, кто продолжит разговор первым. Костюшко всё-таки взял инициативу в свои руки и предложил:

— Мадлен, вы прекрасно угостили нас когда-то вкуснейшим обедом. За нами долг: я приглашаю вас сегодня к нам на ужин, — Костюшко перевёл взгляд на ординарца, — который Томаш собирается состряпать из своего улова.

Мадлен опять улыбнулась. Она как будто специально медлила с ответом, заставляя волноваться полураздетого полковника.

«А вдруг она откажется? — с тревогой думал он. — И опять мы может разойтись в этом бурном жизненном море и теперь уже никогда не встретиться... А если это судьба?..»

Мадлен сразу ничего не ответила на приглашение и сделала попытку пройти между мужчинами. Потом, обернувшись к ним и озорно сверкнув своими карими глазами, она сказала звонким голосом:

— Ну, если только в качестве возврата долга, то вечером ждите, приду.

И Мадлен ушла, покачивая бёдрами и придерживая на голове корзинку с бельём. А полковник Костюшко ещё долго смотрел ей вслед, пока она не скрылась за ближайшими деревьями.

— Ну, так я пошёл, — промолвил Томаш, наблюдая за своим командиром. Он видел, что с Костюшко что-то происходит, и простой своей натурой понимал, с чем, а вернее, с кем было связано его душевное волнение. Горячая кровь бурлила в теле полковника и красными пятнами проявилась в этот момент на его лице.

Мадлен сдержала своё слово и на закате дня постучала в двери дома, где проживал Костюшко с Томашем и Гриппи.

— Заходите, открыто, — громко пригласил войти девушку хозяин.

Осторожно закрыв за собой двери, Мадлен вошла внутрь и остановилась на пороге, привыкая к полумраку комнаты и к обстановке, которая её окружала.

Комната, как и весь дом, была скромно обставлена, но в ней было всё самое необходимое, что требовалось жильцу для отдыха и быта, которому Костюшко уделял совсем мало времени. Две кровати, платяной шкаф, три стула и стол, стоящий посреди комнаты, — вот и вся спартанская обстановка, которой довольствовался полковник. А большего ему и не требовалось, так как с утра до вечера он был в разъездах, посещая различные участки строительства. Контролируя ход работ, раздавая указания, Костюшко часто обедал при солдатской кухне либо, если выпадало время и случай, с офицерами какого-нибудь полка.

— А где же Томаш? — спросила Мадлен, увидев накрытый для ужина стол и не обнаружив того, кто это сделал.

— У моего ординарца вдруг появились неотложные дела, и он просил начинать ужин без него, — ответил Костюшко, прекрасно понимая, что Мадлен что-то подобное и ожидала. — Прошу, присаживайтесь, — предложил хозяин гостье и пододвинул к ней стул.

Мадлен медленно присела за стол. На нём уже стояла бутылка с вином и две кружки, а на большой медной тарелке лежала запечённая рыба непонятно какого вида. Хлеб грубого помола и какие-то овощи лежали здесь же, но на другой, деревянной тарелке.

— Так как я отпустил Томаша и слугу на все четыре стороны, разрешите я заменю их и весь вечер буду вам прислуживать, — попробовал пошутить Костюшко, присаживаясь напротив девушки и разливая вино в кружки.

Мадлен молча взяла кружку и внимательно посмотрела на полковника, склонив свою прелестную голову набок. От этого взгляда у него по телу побежали мурашки. А Мадлен, догадываясь своей женской интуицией, что сидящий напротив неё мужчина чувствует себя неловко, улыбнулась. Она понимала, что Костюшко не знает, как себя с ней вести, и решила помочь ему в таком щепетильном деле, как ухаживание за дамой.

— А давайте выпьем за нас, — предложила она тост. — За то, что провидению было так угодно свести нас снова вместе на берегу реки.

Хозяин и гостья подняли кружки и выпили. Костюшко неловко положил кусок рыбы в тарелку девушке, но сам к еде не притронулся, а продолжал смотреть на Мадлен. Он лихорадочно обдумывал своё дальнейшее поведение в сложившейся ситуации. С одной стороны, он офицер, шляхтич, джентльмен, с другой — он просто мужчина, человек, а всё человеческое ему не чуждо. Костюшко боялся показаться девушке грубым и при этом хотел обладать ею. Однако природная культура и отсутствие большого опыта в подобных свиданиях приводили его в замешательство перед этой красавицей.

— А почему вы не зажгли свечи? Ведь скоро совсем стемнеет, — тихо спросила Мадлен, как бы побуждая этого нерешительного мужчину к каким-то действиям.

Костюшко вскочил со стула и бросился к камину, который ещё хранил в себе остатки горящих углей. Он подпалил фитиль одной свечи и от неё дал жизнь всем трём светильникам, развешанным на стене дома.

Сумерки сразу отступили, и в комнате стало по-домашнему уютно. Тадеуш подошёл сзади к сидящей за столом Мадлен и обнял её за плечи. Она не отстранилась от него и не вскочила, а положила свою голову на его горячую ладонь, и он понял, что Мадлен ждала от него подобного поступка и теперь хочет продолжения.

Они лежали на кровати, отдыхая от той бури человеческих страстей, которые присущи представителям обоих полов, когда они питают друг к другу лучшие из тех чувств, которые даровал людям Господь. Голова Мадлен лежала на груди у Тадеуша, а он нежно гладил её волосы.

«Ну вот и всё. Это судьба, — думал Костюшко. — Теперь осталось только сделать ей предложение выйти за меня замуж и купить дом в каком-нибудь городке. А если Мадлен захочет, то я после войны подам в отставку, и мы уедем в какой-нибудь штат, построим там ферму. На земле не пропадём, земля прокормит и нас, и наших ребятишек...» — мечтал Костюшко, и от таких мыслей на душе у него стало спокойно и радостно.

— Знаешь, мне с тобой так хорошо и по-домашнему уютно. Даже запах твоих волос мне напоминает запах волос моей матери, — тихо прошептал он и посмотрел на Мадлен, слышит ли она его?

Она внимательно слушала, повернувшись к нему лицом. А он продолжал изливать этой девушке свою душу, несмотря на то, что видит её третий раз в жизни:

— Так хорошо мне было только с моей матерью в детстве в одной далёкой стране в моём родном доме сто лет назад. Мне сейчас кажется, что всё, что было тогда, это было не со мной, а с кем-то другим, но очень близким мне человеком... И даже совсем в другом мире... А где твой дом?

Тадеуш не мог видеть в сумраке ночи, как изменилось лицо Мадлен. Оно стало в этот момент неподвижным, как маска, а глаза уставились в одну точку на стене. Только голос девушки, когда она начала свою исповедь, настолько изменился, что Костюшко внутренне напрягся от неожиданности.

Но он продолжал слушать Мадлен, не перебивая и не прерывая её повествования.

— Моего дома давно нет, — начала она говорить жёстко и отрывисто. — Англичане пришли на нашу ферму и потребовали, чтобы мать накормила целую роту солдат. Они съели все припасы в доме. Но этого им показалось мало... А отца дома не было. Его часто не было дома, так как он уходил на охоту на 2—3 дня. Он был хороший охотник, известный на всю округу.

Мадлен замолчала. Тяжёлые воспоминания о событиях, которые перевернули её жизнь, видимо, до сих пор угнетали её. А Костюшко молчал, ожидая продолжения, и она решила ему рассказать всё.

— Английский сержант затащил меня в конюшню и пытался изнасиловать, но мать решила заступиться за меня и схватилась за вилы... Но сержант опередил её, заколов штыком ружья на моих глазах.

Костюшко понял, как тяжелы для Мадлен эти воспоминания, и прикрыл её губы ладонью. Но нельзя останавливаться на половине пути.

— А когда отец пришёл с охоты, то застал пепелище вместо фермы и меня у могилы матери, — уже тихим голосом, почти шёпотом досказывала она. — Тогда отец опять ушёл на охоту, оставив меня на соседней ферме, но с тех пор он охотился только на «красные мундиры»... Так что нет у меня дома, — закончила Мадлен повествование своей жизни.

— А отец? — не мог не спросить Костюшко.

— И отца нет. Он погиб в том бою под Саратогой.

Костюшко наклонился к Мадлен и поцеловал её с той нежностью, на которую в этот момент он был способен. Мадлен в ответ обхватила его шею и с жаром притянула к себе.

Ранним утром Костюшко открыл глаза, но Мадлен в доме уже не было. Зато на крыльце стоял верный Томаш, ожидая, когда проснётся хозяин, чтобы передать ему пакет, доставленный только что посыльным от генерала Грина.

Костюшко вышел на крыльцо и с удовольствием вдохнул в себя свежеть летнего утра.

«До чего прекрасна жизнь! — подумал он, вспоминая прошедшую ночь. — Надо срочно найти Мадлен и сделать то, что решил. Пора стать семейным человеком, ведь мне уже 37 лет».

— Ну что тут у тебя? Откуда? — спросил Тадеуш, указывая на пакет в руке Томаша.

Ординарец молча протянул послание. Разорвав пакет и прочитав содержание, Костюшко на минуту расстроился: это был приказ генерала Грина прибыть в штаб армии. Им предстояла совместная поездка в Филадельфию по приглашению самого Вашингтона. А ведь Тадеуш хотел обсудить все вопросы своей будущей семейной жизни с Мадлен... Придётся эту часть его биографии перенести на более поздний срок.

— Приготовь лошадей и собери всё необходимое. Поедим и отправимся, — приказал он Томашу, ничего ему не объясняя. Но тот давно уже привык к подобным приказаниям и всегда был готов тронуться в дорогу.

 

XII

огда ещё можно надолго оставаться наедине с собой и поразмышлять о смысле жизни; о счастье, о Боге и о многом другом, что может прийти на ум, как не во время долгой поездки. Только изредка твоё внимание отвлекут неизвестные путники на безлюдной дороге, спешащие по своим мирским делам, и опять наступает полное погружение в свои мысли.

Трясясь на лошади в сторону Филадельфии, Костюшко вспоминал прошедшие годы своей жизни в Америке и, особенно, последние события, непосредственным участником которых он стал...

...После позорного поражения англичан под Саратогой боевые действия противостоящих армий, Британии и Соединённых Штатов, в 1778—1780-е годы проходили с переменным успехом. Генерал Клинтон не смог выдержать натиска североамериканской армии, и в 1778 году оставил Филадельфию, сохранив при этом боеспособную армию, и сосредоточился на защите Нью-Йорка. В конце того же 1778 года англичане нанесли серьёзные удары в южном направлении по штатам Джорджия и Южная Каролина, захватили их, а позднее к своим победам приобщили и оккупацию Северной Каролины.

Южная армия генерала Грина не осталась «в долгу». Однако «вернуть долг» Грин смог только в 1781 году. Он заманил британские войска под командой генерала Корнуоллиса в Виргинию, где оставил их без снабжения, и британскому генералу ничего не оставалось делать, как только со своей армией в 9000 солдат закрепиться на оборонительных рубежах у Йорктауна.

Операцию по разгрому остатков английской армии готовили уже две объединённые армии Америки и Франции под командованием двух маркизов: Лафайета и Рошамбо. Кроме сухопутных войск, им помогала с моря французская эскадра адмирала де Грасса в составе 28 кораблей.

Когда английская разведка доложила своему главнокомандующему о таком неравном противостоянии, генерал Корнуоллис принял разумное решение, повторив поступок генерала Джона Бургойна под Саратогой. Таким образом, в ноябре 1781 года по его приказу британский экспедиционный корпус капитулировал, сохранив жизни многим солдатам: как своим, так и противника.

После такой убедительной победы Континентальной армии англичане больше не предпринимали активных военных действий, а Вашингтон также принял выжидательную стратегию. Противники встречались иногда в каких-нибудь небольших стычках, которые сражениями трудно было даже назвать. Подобные бои местного значения чаще всего заканчивались вничью, после чего обе армии обменивались пленными и возвращались на исходные позиции.

После такого затянувшегося противостояния английское правительство поняло, что не оправдало доверие своего короля. Премьер-министр Фредерик Норт получил вотум недоверия и 20 марта 1782 года ушёл в отставку. Не прошло и месяца после его досрочного ухода из большой политики, а уже в апреле палата общин проголосовала за прекращение военных действий в далёких от Англии североамериканских колониях.

Американская дипломатическая миссия в составе Бенджамина Франклина, Джона Адамса и Джона Джея не заставила себя долго ждать и 30 ноября 1782 года предложила свой проект предварительного мирного договора...

Приближаясь с генералом Грином к Филадельфии, Костюшко понимал, что вызов главнокомандующего в столицу восставших колонистов был вызван необходимостью, которую диктовали определённые условия или события. О причинах этой поездки Костюшко догадывался и предполагал, что его жизнь в ближайшее время может круто измениться. И не только его.

Совещание у Вашингтона не заняло много времени. На нём присутствовали в основном командный состав двух армий, приближённые и доверенные лица Вашингтона, в числе которых было несколько конгрессменов. После обмена приветствиями Вашингтон пригласил всех в небольшой зал Конгресса, где были уже приготовлены для всех гостей стулья и небольшая трибуна для Вашингтона. После того как каждый занял своё место, Вашингтон вышел к трибуне и произнёс короткую речь. Суть его выступления заключалась в том, что в ближайшее время Великобритания может подписать основной мирный договор. Вашингтон дал понять, что если ото всё-таки произойдёт, то он, выполнив свои обязательства главнокомандующего, возможно, подаст в отставку.

Сам Вашингтон понимал серьёзность своего заявления. Он просил не принимать свой уход с этой должности как что-то исключительное или как какой-то политический демарш. Те же, кто хорошо знал Вашингтона, понимали, что он просто устал от войны и собирается вернуться к мирной жизни, к своей семье, к своим плантациям. В заключение речи, которая являлась репетицией к выступлению в Конгрессе, Вашингтон напомнил всем присутствующим о патриотизме. При этом главнокомандующий просил быть всегда готовыми выступить на защиту своего Отечества, если опять возникнет в этом необходимость.

Костюшко слушал Вашингтона, но постоянно ловил себя на том, что мысленно он находится не в здании Конгресса, а в своём маленьком доме. Там ещё недавно он держал в объятиях прекрасную девушку, чувствовал запах её волос, ощущал биение её сердца в унисон со своим.

Костюшко провёл ладонью по лицу и вернулся от воспоминаний к окружающей действительности. Он понимал, что Соединённые Штаты, возможно, стоят на пороге новых событий, развитие которых сейчас сложно предугадать в случае ухода в отставку главнокомандующего. Всё-таки, обладая огромным авторитетом в Конгрессе и в армии, Вашингтон мог бы занять видное политическое положение в стране. Он просто мог использовать этот политический момент и стать если не новым монархом, то правителем, диктующим всем только свою волю. Но хорошо зная этого человека, Костюшко понимал, что Вашингтон так не поступит. Он навсегда останется в памяти граждан и истории своей страны как Джордж Вашингтон, человек-легенда, главнокомандующий первой армией первого демократического государства на американском континенте. И уже только за эти качества Костюшко уважал его и был готов пойти за ним туда, куда он укажет, и выполнить любое его поручение даже ценой своей жизни.

Вашингтон уже закончил своё выступление, и кто-то задал ему вопрос о будущем преемнике главнокомандующего и чем последний собирается заниматься. Вашингтон корректно уклонился от вопроса о новом главнокомандующем, объяснив, что решение о своей отставке окончательно не принял. При этом добавил, что если и оставит армию, то не собирается возглавлять какое-нибудь движение или партию, а просто хочет вести довоенный образ жизни.

— Ну а в конце своего выступления, джентльмены, — вдруг объявил Вашингтон собравшимся, — я хотел бы пригласить всех отужинать ко мне домой сегодня вечером.

Последняя фраза главнокомандующего вызвала шумное одобрение присутствующих в зале, и все потянулись к дверям, на ходу обсуждая выступление Вашингтона.

Вечером того же дня Костюшко с генералом Грином подъехали к дому главнокомандующего, который находился на одной из центральных улиц Филадельфии. За длинным столом, на котором стояли напитки и закуски, расположились человек тридцать. Среди них половина была военными, а другая половина какие-то неизвестные ранее Костюшко люди. Грин с Костюшко уселись рядом с Джоном Лоуренсом, который, как гора, возвышался над столом. Плантации его отца Генри Лоуренса, президента Континентального конгресса, располагались в Южной Каролине, и поэтому Джон Лоуренс считал себя человеком, приближённым к Вашингтону. На эти плантации ежедневно выходили на тяжёлую работу чернокожие рабы, и данный факт всегда смущал Костюшко, когда он начинал задумываться об этом. Но выполняя свои служебные обязанности в разных точках Соединённых Штатов, воюя с англичанами, Костюшко полностью посвящал себя службе. Пока он глубоко не вникал и суть социального неравенства граждан в стране, которой служил столько лет, имеющей демократическую конституцию.

Вот и сегодня, усевшись за стол, Костюшко просто решил поужинать и пообщаться со своим новым другом или с кем-нибудь из присутствующих знакомых военных. Пока Грин о чём-то оживлённо беседовал с Лоуренсом, к Костюшко немедленно подошёл верный слуга хозяина дома негр Том лет 25, которого он запомнил ещё по службе в форте Вилли Фодж. Это было, наверно, самое тяжёлое время для армии Вашингтона. В числе его двух тысяч преданных солдат, оставшихся под его командованием в сложнейших военных условиях, был и Том, которого Вашингтон взял с собой на войну, покидая поместье. Следуя за хозяином, он прошёл всю войну, оберегая его от бытовых проблем военных походов, мёрз в зимнюю стужу, голодал, когда в армии были перебои с продовольствием.

— Здравствуй, Том! — улыбаясь, первым поздоровался Костюшко, и Том, узнав говорившего, радостно закивал ему в ответ, улыбаясь во весь рот.

— Здравствуйте, сэр! — ответил слуга и с готовностью услужить гостям застыл в ожидании их пожеланий.

— Том, — попросил его Костюшко, — а не принёс бы ты нам что-нибудь выпить и поесть, а то в горле пересохло, да и желудок требует для себя работы.

Том согласно кивнул и ушёл на кухню, а через несколько минут на столе дорогих гостей уже стояли тарелки с кусками жареной индейки и хорошее вино с виноградников южных штатов. Джентльмены не заставили себя долго упрашивать и, как положено здоровым и голодным мужчинам, набросились на еду.

Покончив с индейкой и с выпивкой, поговорив с большим соседом по столу о возможном подписании договора о мире с англичанами и участии Франции в данном процессе, Костюшко заметил, что в их сторону направляется Вашингтон. Он подошёл к их столу и, поприветствовав каждого, предложил Костюшко прогуляться недалеко от дома и пообщаться без свидетелей.

— Как вы думаете, — спросил Вашингтон, когда они вышли за ворота и пошли вдоль тенистой аллеи, — зачем я собрал вас у себя дома?

— Наверно, чтобы попрощаться с нами, — дога дался полковник. — Когда заканчивается война, я думаю, пора подумать и о мирной жизни, — уклончиво ответил он, предполагая, что Вашингтон сейчас сообщит ему что-то важное.

— Мы сегодня переживаем не лучшее время, — начал откровенничать Вашингтон, — и вы об этом знаете.

— Простите, сэр. А можно конкретнее? — попросил Костюшко. — Вы можете мне полностью доверять.

Вашингтон внимательно посмотрел на стоящего перед ним с гордо поднятой головой Костюшко. Полковник смотрел ему прямо в глаза и ждал отпета. Вашингтон не выдержал его прямого взгляда и отвёл глаза, продолжая смотреть куда-то за спину Костюшко. Разговор явно не клеился, и оба чувствовали какую-то неловкость. Наконец Вашингтон собрался с мыслями и начал говорить собеседнику про то, что Костюшко уже либо знал, либо о чём давно догадывался.

— Понимаете, я за эти годы просто по-человечески устал.

Вашингтону всё больше нравился стоящий перед ним полковник. Он следил за его службой и видел в нём не просто военного в чине полковника. Таких в его армии было достаточно. Перед ним стоял человек высоких достоинств, наделённый от природы талантами, которыми он щедро делился на своей новой родине. Став известным в американской армии после сражения под Саратогой, Костюшко продолжал оставаться скромным полковником, который не привык бахвалиться заслугами перед отечеством и продолжал службу, вкладывая и неё всю душу. Всё это было известно Вашингтону, и он решил приблизить его к себе, позволяя разговаривать с ним не как главнокомандующий, а как простой смертный человек.

Их прогулка вылилась в длительную беседу. Вашингтон придерживался одних с Костюшко взглядов по многим проблемам, ставшим предметом их обсуждения. Он отмечал про себя, что мнение полковника часто совпадало с его мнением, а иногда простой разговор перерастал в небольшую дискуссию. У них было много общего, но в то же время Костюшко чувствовал, что в разговоре с ним Вашингтон не впускал его в свой внутренний мир и не допускал со своей стороны полной откровенности.

За это короткое время их общения Вашингтон настолько сумел расположить Костюшко к себе, что, уставший от одиночества, тот раскрылся перед этим человеком и откровенно рассказал ему о своей жизни. Его собеседник слушал «исповедь» полковника, привычно кивая головой. При этом сам высказывался конкретно и сжато, иногда задавал вопросы, однако сам говорил немного. Может быть, из-за этого Костюшко чувствовал какую-то недоговорённость со стороны Вашингтона и принимал эту закрытость как недоверие к нему.

Прогуливаясь по тенистой аллее, Костюшко решил поговорить с Вашингтоном о будущем американской армии, о своих предложениях по её преобразованию, а также о личной жизни, которую он собирался изменить в ближайшее время.

— Если вы оставите пост главнокомандующего, то кто займёт ваше место? Этот вопрос волнует сейчас многих военных, — высказался Костюшко по поводу того, что услышал от главнокомандующего на совещании. — А кто сегодня сможет достойно заменить вас на этом посту?

— Там будет видно, — уклончиво ответил Вашингтон. — Генералов у нас много, но армии всё-таки нужны профессионалы. Ну а вы? Что вы думаете по этому поводу?

Костюшко остановился, глубоко вдохнул в себя свежий прохладный воздух и внезапно улыбнулся.

— А знаете, армия для меня в ближайшее время отойдёт на второе место в моей жизни, — заявил неожиданно он, и Вашингтон с удивлением посмотрел на полковника.

— Интересно. А что же будет на первом?

— Не что, а кто, — пояснил Костюшко, продолжая улыбаться, с удовольствием разглядывая вытянувшееся лицо Вашингтона. — Я, наверно, подам в отставку, женюсь и уеду в какой-нибудь отдалённый штат.

— Ну конечно! — воскликнул Вашингтон. — Как я сразу не понял: только женщина могла так круто развернуть вашу жизнь. И кто же эта счастливая особа?

— Её зовут Мадлен. Она девушка из простой семьи. Очень красивая, и я её, кажется, люблю, — искренне признался Костюшко.

Он смотрел на Вашингтона широко открытыми глазами, в которых можно было увидеть, как там пляшут канкан чертенята. Ему вдруг захотелось обнять этого человека, хорошенько помять его и даже оторвать его тело от земли. Но Костюшко сдержал свои юношеские эмоции влюблённого зрелого мужчины, так как понимал, что такое его поведение может выглядеть неестественно.

— Да. Я вас понимаю.

Вашингтон как-то сразу замялся и некоторое время молчал, собираясь с мыслями. Теперь вся подготовленная им речь не имела никакого смысла. Чтобы понять это, достаточно было видеть и слышать Костюшко. Выражение его лица в этот момент было такое, каким бывает у молодых юнцов, сорвавших неожиданно у молодой и красивой девушки свой первый в жизни поцелуй: влюблённым и, соответственно, глупым.

После признания Костюшко они продолжили свой путь по аллее в молчании. Каждый думал о своём, но всякая прогулка рано или поздно заканчивается. Обогнув дом, они вернулись к входным воротам и вновь оказались в окружении гостей.

Когда поздно вечером все гости начали расходиться, при расставании Вашингтон ещё раз уточнил у Костюшко:

— Вы окончательно решили оставить службу в армии?

— Да, окончательно, — решительно ответил тот. — Наверно, я тоже, как и вы, устал от войны. Мне уже тридцать семь лет, а у меня ни жены, ни детей. Пора, чувствую, пора.

Вашингтон участливо и с каким-то сожалением посмотрел на полковника.

— А ведь вы могли бы сделать блестящую карьеру... — с надеждой ещё попытался что-то доказать Вашингтон, но передумал и подал руку для прощания.

— Значит, не судьба, — продолжил за него Костюшко, крепко пожимая протянутую руку.

После рукопожатия Вашингтон снял с пальца перстень общества Цинциннати и вручил его Костюшко.

— Это вам, — произнёс он. — Пусть этот перстень станет началом признания ваших заслуг перед Соединёнными Штатами. — Я надеюсь, что вы примете моё предложение стать одним из нас.

После расставания у каждого осталось чувство недоговорённости, какой-то неудовлетворённости от этой встречи. Вашингтон хотел открыто поговорить с Костюшко о своих дальнейших планах после отставки. При этом планировал предложить Костюшко свою поддержку и поддержку своих сторонников, если бы кандидатура Костюшко рассматривалась на место депутата Конгресса. А, может быть, и на должность командующего одной из армий Соединённых Штатов. Однако услышав, что Костюшко решил подать в отставку, Вашингтон увидел его лицо и сразу понял, что разговаривать о дальнейшей карьере с ним сейчас просто бесполезно.

Ночью на постоялом дворе Костюшко плохо спалось. Он долго не мог уснуть, то вспоминая проведённый вечер в доме Вашингтона, то рисуя в своём воображении будущую семейную жизнь с Мадлен. А когда его веки глубокой ночью плотными завесами всё-таки опустились на глаза, среди мелькающих картинок сна он увидел брата Иосифа, почему-то очень сердитого и грозившего ему указательным пальцем. Затем брата заменил Бенедикт Арнольд в форме простого солдата, стоящего по стойке «смирно» перед входом в дом Вашингтона. А перед самым пробуждением вдруг явилась Мадлен, на которой было надето красивое бальное платье белого цвета. Она грустно улыбалась и постепенно удалялась от него. Костюшко протягивал к ней руки, желая обнять, но она почему-то всё время ускользала от него. Когда же Тадеуш сумел схватить её в объятия, то увидел перед собой не Мадлен, а лицо Людовики.

Проснувшись от ударов стучащего в волнении сердца, Костюшко некоторое время сидел на кровати, вспоминая каждое мгновение своего сна. Сердце понемногу наладило привычное ритмичное движение, и Костюшко, умывшись по старой привычке холодной водой, окончательно пришёл в себя. Разбудив Томаша и быстро позавтракав яичницей, услужливо приготовленной хозяйкой постоялого двора, он со своим ординарцем уже через час скакал за пределами Филадельфии к месту расположения своего гарнизона.

Дорога домой всегда кажется короче, чем дорога из дома. Костюшко, счастливый и радостный от предстоящей встречи с Мадлен, возвращался в гарнизон, с нетерпением ожидая, когда вновь заключит её хрупкое тело в свои объятия.

Мадлен тоже с волнением ожидала его приезда. В душе она надеялась, что та единственная ночь, проведённая с Костюшко, была не просто кратковременной вспышкой чувств, а получит своё продолжение. Ведь в душе каждой женщины, находящейся в обществе, где преобладают в основном мужские особи, теплится надежда, что среди всех этих мужиков найдётся для неё один-единственный и на всю жизнь.

Костюшко не тянул время с объяснениями и по возвращении сразу предложил Мадлен переехать к нему «на постоянное место жительства». Мадлен, ещё не веря своему счастью, не раздумывала и в тот же день перевезла вещи в его дом. Но недолго молодые люди радовались своим чувствам и отдавались друг другу в неге и ласках. Томаш, исполняя роль почтальона и разлучника, ранним утром опять тихо постучал в двери дома своего командира и передал ему очередной пакет, но уже не от генерала Грина, а лично от Вашингтона. Вскрыв с утренним раздражением пакет, Костюшко поменял гнев на милость. Вашингтон приглашал его срочно в Филадельфию на процедуру присвоения ему генеральского звания, а такая новость не могла быть неприятной. Только Мадлен выглядела огорчённой: ведь их медовый месяц был прерван почти в самом начале и неизвестно ещё, на какое время.

— Ну что ты, что ты, — успокаивал Костюшко погрустневшую девушку, заметив в её глазах слёзы. — Я скоро вернусь. Сама понимаешь, генеральские звания мне не часто присваивают.

Девушка улыбнулась сквозь слёзы. Тадеуш не понимал, что чем больших высот он достигает в армии, тем дальше она, простая девушка, отдаляется от него. Мадлен было грустно от нехорошего предчувствия, но она взяла себя в руки, чтобы не огорчать будущего генерала. Она быстро собрала еду в дорогу для него и Томаша (к его большому удовольствию) и через час уже стояла на перекрёстке, наблюдая, как они удаляются, на горизонте превращаясь в две маленькие точки.

В отсутствие Костюшко Мадлен продолжала заниматься своей повседневной работой: она, как и все женщины, которые «кормились» при армии, готовила еду для солдат и офицеров, убирала, стирала бельё, выполняла всю ту чёрную работу, которую не могли и не должны были делать тысячи солдат. Зато эти же солдаты должны были в любую минуту быть готовы идти в бой на смерть, если им прикажут их командиры.

Осторожно, чтобы не свалиться с небольшого мостика в реку, Мадлен склонилась к воде и начала полоскать бельё, когда её окликнул знакомый голос:

— Здравствуй, Мадлен! Что-то ты в последнее время избегаешь встреч со мной?

Мадлен обернулась и с большой неохотой поздоровалась с сержантом Вэйном. Когда под Саратогой погиб её отец, она чувствовала, что осталась совсем одна на этом свете, без защиты и опоры, и в это время к ней «подкатил» этот сержант. Они встречались недолго, пару месяцев. Ещё тогда Мадлен поняла, что ни о каких серьёзных отношениях Вэйн даже и не помышлял. Ему надо было только одно — её тело, а на всё остальное ему было наплевать. Мадлен порвала с ним, но не потеряла надежду найти того единственного, с кем она бы могла создать семью и обосноваться в каком-нибудь штате на небольшом клочке земли. Но все её дальнейшие знакомства с мужчинами заканчивались так же, как и с Вэйном. Она уже почти потеряла надежду на личное счастье, когда вдруг произошла эта неожиданная встреча с Тадеушем у реки.

Вэйн подошёл поближе и присел на корчагу. Он внимательно наблюдал, как Мадлен полощет бельё, и, наконец, сказал:

— Говорят, что ты скоро покинешь форт? Это правда?

— А тебе какое дело? — Мадлен не переставала делать свою работу. Ей не нравился этот разговор, и она старалась быстрее закончить стирку.

— Да так, никакого... Только с кем ты собираешься уехать? Неужели с самим полковником? Ну конечно, сержантами ты уже брезгуешь.

Мадлен сложила бельё в корзинку и повернулась к Вэйну. Она посмотрела на него тем своим прямым и жёстким взглядом, который не каждый мог выдержать. Вэйн отвёл взгляд, но никуда не ушёл, а остался на месте.

— Что ты хочешь, Вэйн? Между нами давно всё кончено и возврата к прошлому не будет. Уйди с дороги, не мешай мне жить.

— Ты же знаешь, что мне от тебя нужно, — Вэйн поднял глаза и в упор посмотрел на Мадлен. — Тогда полковник никогда не узнает, какая ты шлюшка, и вы уедете вдвоём, куда захотите.

— Ну и сволочь же ты, — Мадлен хотела ударить этого мерзавца, но сдержалась.

«А ведь он, скотина, прав. Ведь все мы, кто при армии, вроде шлюшек, ищем себе мужиков среди солдат, надеемся, глупые, на что-то», — подумала Мадлен. Она отвернулась от Вэйна, поставила корзину с бельём на плечо и пошла в сторону форта.

Вэйн проводил её взглядом мартовского кота, но не пошёл вслед за ней, а двинулся в другую сторону, где его ожидала очередная подружка.

На следующий день Мадлен, собрав все свои скромные женские пожитки в одну дорожную сумку, навсегда закрыла двери дома, в котором так недолго чувствовала себя счастливой. Она пошла на север в сторону большого города, и больше её в расположении армии никто никогда не видел.

 

XIII

онгресс Соединённых Штатов, приняв во внимание личные рекомендации Вашингтона и участие Тадеуша Бонавентура Костюшко в борьбе за независимость американских колоний, наконец-то присвоил ему генеральское звание. Это был один из знаменательнейших дней в жизни бывшего франко-польского волонтёра, а ныне бригадного генерала Континентальной армии. В тот день 13 октября 1783 года он стоял перед общим собранием депутатов Конгресса Соединённых Штатов, а главнокомандующий Джордж Вашингтон прикрепил к его груди самый значительный орден страны, ставшей независимой. Орден Цинциннати имели лишь несколько граждан Соединённых Штатов, и вручался он только за самые высокие заслуги. Учитывая малочисленность носителей ордена, но великую его значимость, было учреждено Общество ордена Цинциннати. Вашингтон же стал его председателем и одним из первых достойных, кому этот орден был вручён.

Джордж Вашингтон сделал еле уловимое движение рукой, и адъютант внёс в овальный зал коробку с пистолетами и шпагу и передал ему свою драгоценную ношу. Главнокомандующий вытащил из ножен шпагу и указал Костюшко на надпись, выгравированную на клинке. Находясь в сильном волнении, Костюшко напряг зрение и смог прочитать: «Америка и Вашингтон своему другу Тадеушу Костюшко».

— Будем справедливы, — закончил свою короткую поздравительную речь Вашингтон, — способности генерала Костюшко в военном искусстве принесли нам победу в Войне за независимость, поскольку это свершилось благодаря победе при Саратоге.

Новоявленный генерал был тронут до глубины души и чуть не заплакал. Все присутствующие в овальном зале депутаты встали и захлопали в ладоши. Костюшко горящими глазами оглядел зал: не гордыня — гордость светилась в его глазах. Ведь он стал участником исторических событий, в результате которых Соединённые Штаты добились независимости, была создана армия, достойная того, чтобы о ней заговорили с уважением во всех цивилизованных странах. И сегодня Конгресс за его заслуги присвоил ему звание генерала этой армии.

А главное, как ему казалось в этот момент, так это то, что именно в этой стране Анджей Тадеуш Бонавентура Костюшко почувствовал себя действительно нужным. Именно эта страна стала для него второй родиной, где он надеялся создать своё будущее, обрести семью. Здесь он собирался жить в обществе свободных людей, где уважают те права человека, которые были провозглашены в Декларации.

«Да, это моя судьба, это моя родина, здесь моё будущее», — так думал в этот момент генерал Костюшко и даже не предполагал, что может теперь быть по-другому.

Главнокомандующий армией Соединённых Штатов Джордж Вашингтон вышел после заседания депутатов Конгресса вместе с генералом Тадеушем Костюшко, обнимая его за плечи как своего близкого товарища. Они прошли по коридору, о чём-то оживлённо беседуя между собой, не обращая внимания на других депутатов, и никто из них не мог предполагать, насколько круто изменятся их судьбы в ближайшее десятилетие. Совершив в своей жизни немало достойных памяти человечества поступков, они уже вошли навсегда в историю страны, которая помнит и чтит своих героев.

Когда Костюшко не нашёл Мадлен в своём доме, он начал её поиски, ещё не догадываясь, что уже больше никогда не увидит эту девушку. Генерал приказал Томашу и Гриппи разыскать Мадлен или того, кто знает, где она. Однако никто не мог толком прояснить её местонахождение или причину её исчезновения. Костюшко вёл себя, как сумасшедший, расспрашивая всех офицеров о какой-то девушке, которых в гарнизоне был не один десяток, и никто из них не мог себе представить настоящую причину этих расспросов. Они даже не предполагали, что генерал мог так серьёзно увлечься какой-то прачкой, и с сочувствием и с жалостью смотрели на его растерянное лицо. Таким своего командира они никогда не видели даже в самые сложные времена прошедшей войны.

Река медленно, неторопливо несла воды куда-то далеко за горизонт. Берега реки, поросшие старым лесом, словно плотной стеной отгораживали русло от внешнего мира, и поэтому казалось, что вокруг больше никого и ничего не существует, кроме тебя и этой воды. Только ты и река... Кое-где на её поверхности вдруг раздавался всплеск, нарушая приятную тишину, а потом снова всё стихало на какое-то время, пока очередная хищная рыба в азарте погони за мелкой рыбёшкой не выскакивала из воды.

Костюшко долго не мог успокоиться, просидев на берегу реки несколько часов после того, как понял, что Мадлен покинула расположение армии навсегда. Он сидел на берегу в одной рубашке, без генеральского кителя, ломая хрупкие ветки прибрежного куста и в полном молчании бросая их в воду. Всё это время за ним внимательно наблюдал только Томаш, читая про себя все молитвы, которые он выучил за всю свою жизнь. Он просил Господа и Матку Воску о здравии командира, о спасении его души и тела и ещё о чём-то, что могло бы успокоить Костюшко и вернуть ему разум.

Наконец, наверно, молитвы были услышаны: Костюшко поднялся на ноги, набросил на плечи китель и повернулся в сторону Томаша. Увидев, что генерал зовёт его к себе, тот быстро подбежал к нему, с волнением ожидая приказаний.

— Приготовь на завтра лошадей, — неожиданно тихо и спокойно приказал Костюшко ординарцу, и Томаш услышал в его голосе какие-то чужие нотки, которые до этого ему не были знакомы. С одной стороны, это был голос очень уставшего человека, с другой — жёсткость и металл, присущий людям, привыкшим только командовать и повелевать и не допускающим того, чтобы их приказания кем-то оспаривались. — Рано утром едем на охоту, — коротко пояснил Костюшко и пошёл в сторону своего дома, а Томаш радостно перекрестился и побежал готовиться к завтрашнему дню.

 

XIV

акт признания Великобританией независимости Соединённых Штатов был подтверждён сторонами 3 сентября 1793 года подписанием второго основного мирного договора. В торжественной обстановке к большому удовлетворению американцев и неудовольствию англичан в Париже в Версальском дворце недавние противники подвели исторические итоги этой долгой войны.

Около года до этого события между армиями Соединённых Штатов и Великобритании не велись активные боевые действия. Обе стороны находились в состоянии ожидания, как поведёт себя новый английский кабинет министров, какое решение примет король и парламент.

Правда, между двумя датами подписания предварительного и основного мирного договора всё-таки произошло одно «военное недоразумение»: 20 июня 1783 года у Куддалора произошло морское сражение между британским и французским флотом. Командующие флотами просто не имели понятия и не были извещены о подписании первого договора 1782 года, прекратившего военные действия с момента его подписания. И это было действительно последнее сражение в Войне за независимость Соединённых Штатов.

Бенджамин Франклин вышел из овального зала Версальского дворца, заложил за спину руки и двинулся в задумчивости по длинному коридору. Он только что поставил подпись под договором о мире и с грустью понял, что его богемная, интересная жизнь в Париже в качестве посла от Соединённых Штатов подходит к концу.

За время пребывания во Франции с 1776 года им была проделана огромная дипломатическая работа, результатом которой стало подписание настоящего договора. Со своей миссией Бенджамин Франклин действительно справился достойно: за годы войны в Соединённые Штаты из Франции прибывали корабли с провизией и оружием, с французскими волонтёрами-добровольцами и пушками. К тому же страна-союзница предоставила колонистам долгосрочные кредиты. И вот наконец-то война с Великобританией окончилась признанием независимости Соединённых Штатов, а с чем остался Бен?

Жена Дебора умерла, не дождавшись повесу-мужа, который стал любимцем и баловнем французских женщин. Сын Уильям был освобождён из тюрьмы за свои выступления против правительства Соединённых Штатов и не простил дуализма своего отца, дочь Сара вышла замуж и стала уважаемой матроной, рожая своему мужу детей.

Правда, у любителя женского общества всё-таки была безответная любовь к 53-летней вдове поэта и философа Клода Адриана Гельвеция. Стареющий Бен довольно часто посещал её дом, наслаждаясь обществом, которое там собиралось. При этом он не раз намекал этой обаятельной и умной женщине, что не прочь навсегда остаться в её шикарном особняке на улице Сен-Анн. Однако в ответ на его намёки Анна-Катрин отвечала, что она хранит верность покойному мужу и не собирается что-то менять в своей жизни.

«Чёрт бы побрал этого философа, — про себя ругался Бенджамин. — Неужели я не достоин заменить его». Он не мог допустить и мысли, что Анна-Катрин отказывает ему из-за большой разницы в возрасте, но это было действительно так, и никакая верность покойному мужу тут была ни при чём. Всё-таки за плечами у Бенджамина Франклина были уже 77 лет.

«Сегодня же пойду и сделаю ей официальное предложение», — решил американский дипломат и твёрдыми широкими шагами направился к выходу: в этом дворце ему делать больше уже нечего.

После подписания Версальского мира представители трёх государств готовились выйти из зала, где только что засвидетельствовали своими подписями результаты восьмилетней войны. В этот момент к главе английской делегации, министру иностранных дел Чарльзу Джеймсу Фоксу, подошёл его коллега, государственный секретарь по иностранным делам Франции граф де Верженн.

— Вы их только что отпустили, а между тем, вполне возможно, что эти тринадцать штатов в будущем создадут всемирную империю, — сказал с ухмылкой французский граф английскому министру, желая хоть как-то «уколоть» невозмутимого англичанина (де Верженн даже не предполагал, насколько он был близок к тому, чтобы стать в этот момент пророком). Однако лицо главы английской делегации осталось непроницаемым. Оно никак не проявило недовольства от такой наглости француза и от полученного оскорбления. Мудрый английский министр посмотрел на графа своим невозмутимым взглядом и точно парировал удар:

— Да, возможно. Но в этой империи все будут говорить по-английски.

Свидетелем данного разговора невольно стал юноша 15 лет. Благодаря своему совершенному знанию французского языка он оказывал на этих переговорах услуги переводчика, куда его определил отец — Джон Адамс. Молодой человек вёл свой дневник, и содержание этой беседы в тот же вечер нашло своё отражение как ещё один важный эпизод в его жизни. А подобных мировых исторических эпизодов, свидетелем либо непосредственным участником которых в будущем станет этот юноша, хватило бы на несколько человеческих жизней. Ведь имя молодого переводчика было Адамс Джон Куинси, впоследствии шестой президент США.

После окончания военных действий между недавними противниками для независимого государства наступило непривычное состояние мира. Когда конгрессмены и генералы американской армии стали «осматриваться» вокруг, то обнаружили, что находятся в новых для себя условиях. Их взору стали открываться и проявляться внутренние проблемы, которые замалчивались в конфедерации штатов ввиду сложностей военного времени. Тогда все работали на войну и для победы, на которую всё и списывали. Находясь в едином патриотическом порыве борьбы за независимость, участники этого процесса либо не могли предвидеть грядущих проблем, либо просто не хотели акцентировать на этом своё и чужое внимание.

В мирные дни прежде всего стал вопрос о деньгах, которых катастрофически не хватало для содержания армии. Сепаратизм отдельных штатов также мешал выработать правительству единую послевоенную политику внутри государства. А тут ещё в дополнение ко всему участились факты волнений среди колонистов. Они были недовольны положениями Ордонанса о северо-западе, регулирующими продажу и заявление новых территорий к западу от ограничительной линии, установленной ранее Великобританией. Но после подписания Парижского договора 1783 года Британия отказалась от этих земель и передала их в ведение правительству Соединённых Штатов. С этого момента колонистам запрещалось просто занимать и осваивать эти земли, вытесняя с них коренное индейское население, и теперь они могли их только выкупить.

Несколько штатов также не отказались бы прирезать часть северо-западных земель к своим границам. Но больше всего претендовал на эти территории штат Виргиния. Мотивировка претензий была проста: в результате военных действий виргинская милиция в 1779 году сумела разбить английские войска и взять в плен самого губернатора Генри Гамильтона.

Индейцы не участвовали в подписании мирных договоров, напрямую касающихся раздела их исконных земель. Их никто и не собирался приглашать на эту процедуру. Некоторые племена индейцев продолжали вести военные действия против самих колонистов, чем также создавали определённые трудности для нового правительства Соединённых Штатов.

Напряжённость чувствовалась и в армии. Оставшись без идеи борьбы за независимость и без участия в активных военных действиях, некоторые генералы стали задумываться о своём будущем. Правда, уже не в качестве военных, а в качестве лидеров партий и движений, которые могли бы их привести к власти. Особенно часто среди офицеров обсуждалась личность Вашингтона как самого авторитетного человека в Соединённых Штатах. А ведь он, если бы пожелал, смог бы повести за собой и армию, и всех тех, кто захотел бы видеть его во главе нового государства. Вопрос был только в том, кем он мог бы стать в таком случае: демократически избранным главой конфедеративной республики, военным диктатором или новым монархом?

 

XV

 который раз Костюшко с Томашем проделывали один и тот же путь от своего форта до Филадельфии. Всю дорогу они ехали молча, общаясь друг с другом только по необходимости, но Томаш уже привык к такому поведению генерала. С тех пор, когда Мадлен вдруг покинула форт и ушла в неизвестном направлении, Костюшко всё время посвящал себя службе, отправляясь рано утром из дому и возвращаясь поздно вечером. По вечерам, часами просиживая в своей комнате, он молча смотрел, как тает горящая свеча, или читал какую-нибудь книгу, которую доставал для него и подсовывал Томаш. И это при том, что книги в гарнизоне были редкостью и хранились в основном только у офицеров.

Наконец, на закате дня Костюшко с Томашем прибыли в город и остановились в новой небольшой, но аккуратной гостинице. Покрытый дорожной пылью, Костюшко не хотел ехать сразу в дом к Вашингтону, хотя ранее главнокомандующий предлагал ему и его ординарцу ночлег. Костюшко прибыл в Филадельфию к другу, чтобы встретиться с ним и принять окончательное решение, над которым он размышлял в последнее время.

Война между колониями и метрополией закончилась, Мадлен исчезла из его жизни, судя по всему, навсегда, а Костюшко всё чаще задавал себе вопрос: «А что же дальше?». Карьера политика его не интересовала, а в армии он стал тем, кем хотел когда-то стать. Правда, он продолжал заниматься своим делом, курируя строительство цитаделей и других оборонительных укреплений на новых границах Соединённых Штатов, но такая служба ему не приносила радости и удовлетворения, как это было раньше.

У него было генеральское жалованье и участок земли в штате Огайо, который ему выделил в собственность Конгресс за его заслуги, но жизнь фермера и землевладельца его уже не прельщала. «Что делать и как жить дальше?» — задавал себе вопрос Костюшко всё чаще и чаще и не находил на него ответа.

После переживаний, связанных с исчезновением Мадлен, он стал замкнутым и неразговорчивым. Если до этого случая Костюшко его подчинённые считали строгим, но справедливым командиром, то теперь его строгость в выполнении его приказаний проявлялась настолько, что между собой офицеры и солдаты иногда поругивали генерала. Однако чувство уважения к его качествам командира и специалиста своего дела оставалось.

Томаш с Гриппи старались не тревожить Костюшко по пустякам и пытались в чём-нибудь угодить ему, поднять настроение, но чаще всего их попытки им не замечались либо он на них никак не реагировал. В буднях повседневной службы с раннего утра до позднего вечера Костюшко старался отвлечься от воспоминаний о Мадлен, о Людовике, о смерти, которую он видел постоянно во время этой долгой войны. А в короткие часы забытья в его снах всё чаще стали появляться картины детства, стала сниться мать, и Костюшко воспринял свои сновидения как знак свыше.

Однажды во время очередной инспекции, которую генерал Костюшко проводил в одном из гарнизонов в Северной Каролине, он встретил молодого волонтёра-поляка, который год назад приплыл в Америку в поисках лучшей жизни. Однако не найдя себе пристанища на огромных территориях Нового Света, он решил записаться добровольцем в армию и успел уже поучаствовать в войне с индейцами. Случайно узнав в молодом белобрысом солдате своего земляка, Костюшко, к удивлению многих офицеров, целый час беседовал с ним, выспрашивая о далёкой родине. Вскоре Костюшко закончил проверку и оставил этот гарнизон, но разговор с солдатом он ещё часто вспоминал, как будто встретился с родным человеком, которого не видел долгие годы.

Может, именно с этого момента у Костюшко закралась мысль о возвращении домой, на родину. Однако он прекрасно понимал, что там его не будут встречать как генерала, а, вероятнее всего, ему придётся добиваться места в армии Речи Посполитой, как это было до его побега. Но он же всё-таки генерал, хотя и американской армии! И у него на родине, наверно, ещё остались друзья.

Однажды вечером Томаш вошёл в комнату, которая служила Костюшко и его ординарцу одновременно и спальней, и столовой. Картина, которая предстала перед ним, не была привычной для их походной жизни, что вызвало у него удивление и в то же время ожидание каких-то перемен. Костюшко стоял на коленях и горячо молился на икону Божьей Матери, которую они привезли из Польши в год побега и которая постоянно висела в углу комнаты. При этом генерал даже не повернулся в сторону своего ординарца, хотя прекрасно слышал, как тот вошёл в комнату. Никогда ранее Томаш не замечал за Костюшко такого активного проявления веры: обычно обращение к иконе ограничивалось крестным знамением при уходе из комнаты или по приходу домой. Но чтобы так, стоя на коленях!..

Томаш замер, боясь нарушить своим появлением священное действие молитвы. Через минуту Костюшко поднялся с колен, сел за стол и с аппетитом принялся поглощать еду, которую ещё до прихода Томаша выставил на стол Гриппи. По приглашению командира Томаш последовал его примеру. Закончив ужин, Костюшко впервые за последние полгода улыбнулся, подмигнул и по-дружески обратился к Томашу:

— Слушай, а ты не скучаешь по Сехновичам, по дому?

Томаш опешил от этого вопроса и вопросительно уставился на Костюшко.

— Ты что, не понял, о чём я тебя спросил? — продолжал пытать Томаша генерал.

Наконец тот обрёл дар речи, дожевал кусок хлеба и ответил:

— Не то что скучаю, но здесь другая жизнь и люди другие... Бывает вспоминаю.

Костюшко встал из-за стола и прилёг на кровать, не разувая сапог, запрокинув руки за голову. Томаш выжидательно молчал, нутром чувствуя, что сейчас хозяин принимает какое-то важное для обоих решение. И он не ошибся.

— Я подаю в отставку и возвращаюсь в Польшу, — Костюшко замолчал, наблюдая за реакцией Томаша на его слова. — Поедешь со мной или останешься в Америке навсегда? Повторяю, у тебя есть право выбора.

— Да куда я без вас, пане? — как-то с облегчением и радостно заговорил быстро Томаш. — Куда вы, туда и я... А когда едем?

— Скоро, очень скоро. Я только навещу одного своего друга — ив путь.

Давно не испытывал Томаш такого волнительного ожидания, как в последние дни их службы в гарнизоне. Он понимал, что решение о возвращении на родину возникло у генерала Костюшко не просто так и что после возвращения в Польшу их ждёт совершенно новая жизнь. Но какая, где? Об этом Томаш мог только догадываться.

Думал ли Тадеуш Костюшко над тем, что его ожидает на родине: почёт и уважение как известного американского генерала или преследование за неудавшееся похищении Людовики? Варианты развития событий были различны, но Костюшко принял решение, а приняв решение, он никогда его не менял.

Вернувшись домой после очередной инспекции, Костюшко подготовил письмо Вашингтону, предупредив его, что собирается в ближайшее время приехать в Филадельфию для важного разговора с ним. Вашингтон, получив это письмо, с нетерпением ожидал Костюшко, предполагая, что тот всё-таки прислушался к его совету сделать карьеру не только в армии. А то, что Костюшко не подал в отставку за прошедшие полгода после их последней встречи, только подтверждало предположение Вашингтона к его большому удовлетворению. Ему нравился генерал Костюшко за его знания, профессионализм и за ответственное отношение к своей службе. Костюшко заслуженно стал генералом американской армии, доказав преданность делу, которому он посвятил восемь лет жизни. Он не запятнал свой авторитет какими-то личными требованиями, пустой болтовнёй среди офицеров или, что хуже всего, участием в каких-либо офицерских союзах или заговорах. Костюшко просто честно нёс службу, а качество этой службы и его заслуги были достойно оценены как лично Вашингтоном, так и Конгрессом, который утвердил и присвоил ему звание генерала.

Вот и на этой предстоящей встрече Костюшко надеялся встретить понимание и получить от Вашингтона ту помощь, которую мог оказать этот влиятельный и известный в Соединённых Штатах человек.

 

XVI

а следующий день Костюшко с Томашем, оседлав лошадей, двинулись к центру города, где располагался Конгресс. Именно там Костюшко надеялся найти Вашингтона и не ошибся в своих предположениях. Проезжая по улицам столицы, он внимательно присматривался к жизни города. С приятным удивлением Костюшко замечал, как Филадельфия буквально на глазах меняла свой облик. Повсеместно велось строительство домов, каких-то строений, складов, магазинов и таверн. По довольно широким улицам ездили кареты и скакали всадники, у причала реки шла разгрузка баржи со строительным лесом, город бурлил новой послевоенной жизнью.

«Да, вот это жизнь... Не то что в нашем гарнизоне», — размышлял Тадеуш, представляя, каким станет город лет через десять.

Костюшко прекрасно понимал, что Вашингтон, скорее всего, сильно занят и наверняка не сможет уделить ему много своего времени. Работы у такого государственного деятеля точно было предостаточно, как и проблем, которые постоянно возникали в это время в государстве.

После того как английская палата общин в марте 1782 года одобрила внесённое парламентской оппозицией постановление, призывающее правительство прекратить активные военные действия в Новом Свете, начался период переговоров противоборствующих сторон, который закончился подписанием Парижского мирного договора, по которому Британия отказалась от всех своих североамериканских колоний и признала их независимость. И вот теперь Соединённым Штатам предстояло вести уже новую политику самостоятельного независимого государства в новых, мирных условиях.

При этом возникла проблема с армией, к которой Конгресс после победы над англичанами утратил интерес. Солдаты-победители оказались не у дел и стали открыто проявлять своё недовольство, грозившее перерасти в мятеж. Тогда личность Вашингтона со всеми его заслугами перед Отечеством опять стала предметом обсуждения некоторых американских политиков. Кое-кто представлял его как явного лидера, который мог бы, если бы захотел, возглавить этот мятеж и даже стать основателем новой династии монархов. Но надо отдать должное Вашингтону: ему не нужна была такая власть, и он отвергал любые предложения о мятеже и вооружённом захвате власти, что привело бы молодое государство к расколу, гражданской войне и новому кровопролитию.

Вашингтон, заранее подготовив общественное мнение Соединённых Штатов к своему уходу с должности главнокомандующего, выполнил обещание и подал в ноябре 1783 года в отставку. Во время своего последнего выступления в Конгрессе Вашингтон заявил, что он снимает с себя обязанности и полномочия командования Континентальной армией, а также всю ответственность за её дальнейшее существование. Некоторые конгрессмены после подобного заявления с облегчением вздохнули. Ещё огромен был авторитет этого человека, и пока он командовал всеми вооружёнными силами Соединённых Штатов, сохранялась опасность того, что Вашингтон соблазнится перспективой возглавить мятеж, свергнуть демократическое правительство и единолично стать во главе государства.

Другие конгрессмены, наоборот, были озабочены возможным развитием событий другого плана, которые также были связаны с авторитетом Вашингтона. Пока он возглавлял армию, никто не посмел бы предпринимать какие-нибудь действия, чтобы дестабилизировать обстановку в стране и поднять армию на мятеж против правительства. А теперь с его уходом на политической арене могла возникнуть новая фигура в лице какого-нибудь генерала, вдруг возомнившего себя будущим основателем новой династии монархов либо пожелавшего возродить диктатуру. В случае возникновении подобной ситуации Англия вряд ли откажет себе в удовольствии поддержать деятельность такого генерала. Ведь взамен она смогла бы возвратить себе хотя бы часть утерянных ею территорий на американском континенте в результате последней войны.

После добровольной отставки Вашингтон сложил свои полномочия главнокомандующего и вскоре собирался отправиться к себе домой в штат Виргиния, чтобы вернуться к мирной жизни в Маунт-Верноне. Там его уже давно с нетерпением ожидали его жена Марта и дети, а также большое хозяйство в виде огромного дома, плантаций, конюшен и армии, но уже не солдат, а работников. Ведь Вашингтон в душе оставался всё-таки не военным, а плантатором и торговцем. Мирная жизнь на своей земле его устраивала больше, чем командование всеми вооружёнными силами Соединённых Штатов.

Часть генералов и офицеров американской армии, бывших фермеров, торговцев, охотников и плантаторов, подобных Вашингтону, также вслед за своим командующим оставили или собирались оставить службу и вернуться к привычной гражданской жизни. Используя новые возможности, которые открылись перед деловыми людьми Соединённых Штатов после обретения страной независимости, они по праву могли теперь заниматься своими делами, которые оставили несколько лет назад. Ведь они с оружием в руках отстояли свои права быть хозяевами на земле, на которой жили. И в это мирное время бывшие солдаты, сержанты и офицеры активно осваивали необъятные просторы штатов, постепенно вытесняя коренное население в безлюдные прерии.

 

XVII

ашингтон радостно раскрыл свои объятия, выйдя навстречу входящему в его кабинет Костюшко. Он искренне был всегда рад видеть его в Филадельфии и общаться с ним.

— Рад, очень рад, что заехали ко мне! — радушно приветствовал Вашингтон генерала. — Надолго ли к нам, будет время погостить в городе подольше?

Костюшко пожал протянутую руку Вашингтона и сел в стоящее перед столом удобное кресло. Всю дорогу в Филадельфию Костюшко продумывал, как начать разговор и как объяснить причину принятого им решения покинуть Америку. Поэтому, усевшись и положив треуголку себе на колени, Костюшко начал разговор сразу и без предисловий:

— Я пришёл проститься с вами. В ближайшее время я покидаю Соединённые Штаты.

Вашингтон, хорошо зная характер сидящего перед ним человека, готов был выслушать от него любые новости, но к этой он был явно не готов. Он ещё надеялся, что Костюшко даже после женитьбы и мирной жизни простого рантье вернётся рано или поздно к политической жизни Соединённых Штатов. Не таков этот человек, чтобы спокойно сидеть на какой-нибудь ферме с женой и детьми, занимаясь только сельским хозяйством. А свои люди, особенно с таким авторитетом и известностью, как у этого генерала, могли бы пригодиться Вашингтону. Пусть не прямо сейчас, а в недалёком будущем.

И вдруг он слышит от Костюшко такое заявление! Вашингтон сразу не нашёлся, что ему ответить, Некоторое время он молчал и внимательно смотрел на генерала. Костюшко также молчал и ждал, как отреагирует Вашингтон на его сообщение.

— И куда вы собираетесь направиться? — строгим тоном командующего наконец-то спросил хозяин кабинета.

— Сначала во Францию, а потом, наверно, вернусь на родину, — уточнил Костюшко.

— Какого чёрта, генерал?! — не выдержал всегда спокойный и уравновешенный Вашингтон. — Вы что, получили приглашение от какого-нибудь европейского монарха возглавить его непобедимую армию? Или пришло письмо из Польши, что без вас там просто не могут обойтись? — на повышенных тонах бросал он слова в лицо Костюшко, брызгая слюной.

Таким несдержанным и сердитым Костюшко ещё никогда не видел главнокомандующего. Конечно, он предполагал, что Вашингтону не безразлична его судьба, но только сейчас понял, насколько он беспокоится о его будущем.

— Нет, никто меня не ждёт и никаких приглашений я не получал.

— А как же ваша женитьба, семья, дети, спокойная жизнь землевладельца? — продолжал пытать Вашингтон, уже догадываясь, что ничего из того, что планировал Костюшко во время их последней встречи, у него не получилось.

И тот, играя желваками, подтвердил его догадку.

— С женой и семьёй я пока тоже повременю, — грустно подвёл он итоги своей неудавшейся семейной жизни, и ему вдруг очень захотелось выпить.

Вашингтон понял, что со своими вопросами он, кажется, переборщил. Словно прочитав мысли Костюшко, он подошёл к стоящему в углу небольшому шкафу и достал откуда-то из его внутренностей бутылку вина и два серебряных кубка. Поставив всё это «богатство» на стол, Вашингтон сказал:

— Ну тогда предлагаю отметить ваше убытие и начало новой жизни в Европе. Кстати, а когда вы собираетесь покинуть нас?

— В течение месяца сдам дела и первым кораблём отправлюсь во Францию, — пояснял Костюшко, медленно потягивая вино, наслаждаясь хорошим напитком.

— Жаль, честное слово, жаль. Я-то думал, что Соединённые Штаты стали для вас второй родиной, — откровенничал Вашингтон, слегка захмелев от выпитого на голодный желудок вина.

— И вы не ошиблись. Но судьба у меня здесь не сложилась, а во сне я вижу мать с отцом, родные места детства, — также откровенно отвечал Костюшко. — А здесь я чувствую себя уже ненужным, чужим, что ли.

— Зря вы так... А может, есть ещё что-то, из-за чего ваше возвращение на родину так необходимо? — Вашингтон сделал ещё одну попытку узнать истинную причину такой резкой перемены в жизни Костюшко и, возможно, удержать его от необдуманных решений.

Костюшко поставил на стол пустой кубок, и Вашингтон вновь его наполнил, не забыв сделать то же для себя.

— Знаете, у меня появилась сумасшедшая мысль, которая в последнее время не даёт мне покоя и заставляет меня подолгу ворочаться по ночам.

— Интересно, что это за мысль?

— А что если у меня на родине наш сейм примет свою конституцию, похожую на Конституцию Соединённых Штатов.

— А как же ваш король? И, наконец, как на это посмотрят европейские страны, в том числе Россия? — перечислял Вашингтон причины, по которым идея Костюшко не смогла бы претвориться в жизнь. — Это война, генерал... Такая же или похожая на нашу войну с Англией. Только где эта Англия? А ваша Европа — вот она, родная, вся помещается на небольшой территории моего глобуса.

Вашингтон подтянул к себе стоящий на краю стола глобус и ткнул в него указательным пальцем. Костюшко задумчиво сидел, уставившись в одну точку, и в какой-то момент Вашингтон подумал, что он сейчас вот-вот уговорит этого сумасшедшего генерала одуматься и остаться.

— Поздно. Рубикон перейдён: я своих решений не меняю, — твёрдо произнёс Костюшко и встал, чтобы проститься. — Спасибо вам за всё.

— За что? — удивлённо спросил Вашингтон, явно не желая так быстро прерывать такой душевный разговор.

— За то, что вы есть, и за возможность общаться с вами всё это время. За вашу дружбу и помощь.

Вашингтон был искренне тронут. От нахлынувших чувств и выпитого вина, усиливающего сентиментальность любого человека, у него на глаза навернулись слёзы.

— Бог мой! О чём вы говорите?! Вы столько сделали для этой страны, и если бы вы не уезжали от нас в полную неизвестность, то, может быть, могли сделать и совершить для неё ещё много нужного и достойного.

Костюшко также был тронут этими словами, и у него промелькнула шальная мысль всё вернуть на привычные места и остаться. Но эта мысль была только мгновение, и Костюшко, ничего не добавив к сказанному, протянул на прощание руку.

— Чем я могу быть вам ещё полезен? — спросил, прощаясь, Вашингтон. Ему хотелось в этот момент сделать для Костюшко хоть что-нибудь нужное для него, но он не знал, что ему ещё предложить, кроме хорошего вина.

— Прощайте, — тихо произнёс генерал вместо ответа. — Бог даст, может, ещё свидимся на этом свете.

По-мужски пожав друг другу руки, они расстались. Костюшко вышел из кабинета, а Вашингтон грустно посмотрел на недопитую бутылку вина, потом налил себе остатки в кубок и залпом выпил.

 

XVIII

огда Костюшко покидал Чарлстон, его провожали два генерала американской армии, с которыми он долгие годы делил горечь поражений и радость побед. Генерал Гейтс с грустными глазами смотрел на Костюшко, гадая, увидит ли он его ещё в этой жизни. А генерал Грин долго не выпускал из грубой ладони бывшего кузнеца ладонь своего недавнего подчинённого, как будто чувствовал, что видит его в последний раз. Он привязался к Костюшко за годы совместной службы и сильно переживал, что тот, вероятнее всего, навсегда покидает Америку. Своей сильной рукой, привыкшей держать кузнечный молот, он похлопал Костюшко по плечу, как бы подбадривая. Ведь его другу предстояла долгая дорога домой через океан и несколько европейских стран.

— Ну, с Богом! — пожелал в дорогу Гейтс.

— Пиши, — попросил Грин, думая поддерживать связь с Костюшко даже через океан. Они в душе надеялись, что прощаются друг с другом не навсегда.

Костюшко направлялся в Филадельфию, а оттуда, завершив все свои дела, он собирался из порта Нью-Йорка отплыть во Францию.

За бортом тихо и привычно плескались волны Атлантического океана, а солнце приятно щекотало тёплыми лучами лицо. Костюшко, прикрыв глаза, сидел на корме корабля, плывущего во Францию, а через его веки безуспешно пробовали пробиться солнечные лучики, оставляя в глубине его глаз разноцветные круги.

Костюшко было хорошо и спокойно. Он находился в том приятном состоянии ожидания, когда до цели его прибытия было ещё далеко, а непривычное для него ничегонеделание ему ещё не надоело и даже приносило какое-то удовольствие.

Томаш в первые дни плавания не знал, чем заняться. Он брался помогать матросам выполнять хоть какую-нибудь работу, не требующую особых навыков моряка. За эти качества вся команда корабля приняла его в свою компанию и приглашала на вечерние развлечения в виде танцев на палубе под дудки и барабаны или игр в кости. А по вечерам, когда на судне всё затихало, Томаш с грустью вспоминал Гриппи.

Он почему-то скучал без чернокожего друга. Костюшко, так же, как и Томашу, предоставил ему право выбора: остаться в Америке или уехать в Европу. Гриппи выбрал первый вариант. После отплытия судна, на котором Костюшко с Томашем возвращались на родину, слуга ещё долго стоял на берегу, пока корабль не скрылся за горизонтом. Потом большой и добрый чернокожий человек медленно побрёл к своему новому дому, который перед расставанием купил ему его прежний хозяин.

Костюшко открыл глаза, и сразу солнечные лучи ослепили его, радуясь, что наконец-то до брались до его зрачков. Когда глаза привыкли к яркому полуденному солнцу, Костюшко раскрыл книгу Томаса Мора «Утопия» и продолжил чтение, прерванное им на несколько минут для отдыха его уставшим глазам. Эта была одна из многих книг, которые Костюшко загрузил с собой на корабль. Изучая работы различных известных философов, начиная с древних времён, он заметил закономерность повторяющихся исторических событий, отличающихся друг от друга лишь своими сценариями, действующими лицами и временем происходящего. При этом Костюшко сделал для себя выводы, что если взять на вооружение основные принципы развития исторических процессов, то в будущем можно избежать многих ошибок, которые также повторяются известными личностями, оставившими свой след в мировой истории.

Костюшко ещё раз убедился в правильности своих выводов, изучив работу Никколо Макиавелли «Государь», в которой автор подробно расписывал некоторые принципы государственного устройства и правления, методы захвата власти и способы её удержания за собой, лишая конкурентов возможности занять своё место. Эти общие принципы могли быть применимы для любого времени в различных странах, если там созданы исторически соответствующие предпосылки и условия.

«Только республиканская форма правления, только демократическое устройство государства смогут свести на нет попытки установления в стране диктатуры одного человека и деспотизм. В то же время можно допустить создание сильного государства (республиканского, но с существенным ограничением монархической власти), опирающегося на поддержку народа», — размышлял Костюшко, прочитав очередную главу произведения известного итальянца. Обдумывая прочитанное, он с чем-то соглашался, а что-то не принимал для себя даже для обсуждения (например, замечания Макиавелли о необходимости «беспощадных решений» для достижения поставленных правителем целей).

Здесь, на этом корабле, оставаясь один на один со своими мыслями, когда его никто не тревожил, Костюшко впервые за восемь лет позволил себе расслабиться и «переключить» свои мозги с войны на мысли более мирные. Обустройство государства, где не существует диктатуры, где народ принимает участие в жизни своей страны через своих выборных представителей, уже не представлялось Костюшко таким утопичным, как это могло бы казаться во времена Томаса Мора. Внутри этого государства само общество должно «созреть», чтобы принять новые для себя условия жизни без монархов. А если с ними, то эти венценосные особы должны быть под контролем народа через тех же своих представителей. Соответственно, необходимо изменить законы и научить народ их правильно понимать и исполнять.

Много всяких мыслей роилось в голове американского генерала Костюшко, который в душе давно был республиканцем и воспринимал монархию как что-то устаревшее и отживающее свой век. Прожив в Америке восемь лет, он увидел своими глазами, что государство может быть создано и функционировать без монархических династий. А за основу закона своей страны необходимо взять лучшее из законодательства различных государств. Костюшко мысленно уже представлял, как можно применить американский опыт в Речи Посполитой. Однако вспомнив польские сеймы и сеймики, вспомнив слова Вашингтона во время их последней встречи, Костюшко невольно нахмурился. Да, Вашингтон был прав: Соединённые Штаты и Англия — это не Речь Посполитая и не Россия с Пруссией и Австрией. Соединённые Штаты — это особый случай в истории, но ведь он может повториться в каком-нибудь другом месте, если там будут созданы похожие условия.

Размышления Костюшко были прерваны торжествующими криками матросов, вытаскивающих на палубу большую акулу, которую им удалось выловить на приманку. Огромная туша самого опасного морского хищника ещё дёргалась в предсмертных конвульсиях после полученного ею удара топором по голове. Не дожидаясь, пока акула полностью перестанет агонизировать, один из матросов тем же топором раскроил ей брюхо, очищая его от внутренностей.

Костюшко неприятно было это зрелище. Насмотревшись крови и смертей на войне, он с неприязненностью относился к любым картинам жестокости, даже если это касалось не людей, а любого живого существа. Даже будучи человеком, прошедшим суровые испытания военного времени, в душе Костюшко оставался сентиментальным и мирным человеком, которому было чуждо всякое насилие. Но сентиментальность и миролюбие отходили в сторону, если вопрос касался защиты чести и достоинства человека, свободы и независимости народа. Все эти качества странным образом уживались в Костюшко и поэтому периодически вызывали удивление и в то же время уважение даже у его противников.

Каждый вечер на закате дня, когда солнце скрывалось за горизонтом, стоящий за штурвалом матрос мог видеть перед собой странного генерала. Он подолгу стоял, широко расставив ноги, на палубе и сосредоточенно смотрел в сторону заходящего солнца. Костюшко нравилось наблюдать картину вечерней зари и розовеющего небосклона, плавного перехода дня в ночь. Тогда в его душе просыпался художник, который зародился в нём при посещении уроков в академии искусств ещё во время учёбы в Париже. Как это было давно... В такие минуты ему хотелось взять мольберт и запечатлеть всю прелесть природного явления, остановив это чудное мгновение на холсте.

В один из таких вечеров к Костюшко осторожно подошёл Томаш и тихо встал рядом. Наконец Костюшко оторвался от созерцания заката и обратил на него внимание. Не оборачиваясь, продолжая смотреть куда-то вдаль, он спросил:

— Что-то случилось?

— Мне матросы сказали, что скоро прибудем в Лориан. Прикажете собирать вещи?

Костюшко задумался. Вот и всё, заканчивается плавание, и их ждёт новая жизнь в новых условиях, новые события и новые люди. Кто они, какие они? Кто их встретит? А ведь кто-то и не примет... Да, судьба... Она опять делает крутой поворот, а что ждёт их за этим поворотом?

— Завтра с утра начинай собираться. Делать тебе всё равно больше нечего.

Ещё долго они стояли рядом в молчании на палубе, любуясь светом заходящего солнца, выделяясь своими фигурами на фоне вечернего горизонта. Каждый думал о своём, надеясь на лучшее, вспоминая прошлое, мечтая о будущем, даже не догадываясь, какие сложные жизненные пути их ещё ждут впереди.