Уже в полной темноте «Волга» подкатила к воротам дачи. Отпущенный вперед без преследования «фольксваген» Голощаповой стоял во дворе с погашенными фарами. Тети прибыли на место несколько минут назад. Николай остановил автомобиль и заглушил двигатель. Трое мужчин некоторое время сидели в молчании. Затем первым на свежий воздух выбрался Лавр и тут же пристроил во рту сигарету. Вылез и Санчо. Замер рядом с народным избранником, опасливо косясь на безобидного с виду «жука».

— Коля. — Федор Павлович обошел «Волгу» и склонился к раскрытому боковому окну со стороны водителя. — Ты бы сегодня ночевал здесь.

— Как скажете, — без возражений отреагировал Николай. — Родителям только звякну… А зачем?

Лавриков с улыбкой пожал плечами. Мысли его, все еще невольно занятые образом Ольги Кирсановой, находились где-то в другом месте. Вроде и тут был Лавр, в кругу близких друзей, а душою отсутствовал.

— Пока не знаю, — честно признался депутат. — Как пойму зачем — скажу.

С этими словами он, стиснув сигарету зубами и заложив руки за спину, направился прочь от машины. Но путь его лежал отнюдь не к воротам, а как раз наоборот, в противоположную сторону. Мошкин растерянно уставился в спину удаляющегося Лавра.

— Лавр! — окликнул он Федора Павловича. — Далеко?

Тот остановился на мгновение, повернул голову и все так же рефлекторно скользнул взглядом по фигуре соратника. В темноте Мошкин не мог видеть его лица. Только тлеющий кончик зажженной сигареты.

— Пройтись хочется, — признался Лавриков. — Одному побыть. А то сейчас опять какая-нибудь любовная перепалка начнется из-за выеденного яйца… Устал.

И он зашагал дальше, углубляясь во мрак улочки.

— Хитрый… — недовольно проворчал Александр вполголоса. — Меня сейчас растерзают, первый голод утолят, тут он и явится, ничем не рискуя. Весь в белом…

Но вариантов у Мошкина не было. Как ни крути, а кто-то должен был идти на заклание к амазонкам, затаившимся где-то в глубине дачи. Коварный жребий выпал именно Санчо. Ну что ж. Знать, судьба его такая. Тут ничего не поделаешь. Обменявшись короткими многозначительными взглядами с Николаем, Мошкин решительно направился в раскрытые ворота. В конце концов, два раза не убьют ведь. Потерпим.

А Лавр тем временем неторопливо брел в сторону хорошо известной ему полянки. Он уже успел предварительно облюбовать себе это местечко для задушевных встреч с самим собой. Идеальное место. Особенно ночью. Тишь такая здесь стоит, что даже биение собственного сердца раздается по всей округе. Такое вот впечатление складывалось.

Федор Павлович достиг пункта назначения минут за десять. А может, и меньше. На его любимой полянке сегодня днем уже кто-то побывал. Между двух капитальных стволов-бревен дотлевал угасший костерок, в воздухе пахло шашлыком. Пикник устраивали, не иначе.

Лавр опустился на одно из бревен и долго смотрел на угасающие бордовые переливы мелких, уже почти выгоревших угольков. Щемящее чувство тоски понемногу отступало. Лавриков теперь был твердо уверен в том, о чем сказал сегодня в рабочем кабинете Мошкину. Он готов ждать. Ждать, когда Ольга не только поправится, но и сможет быть с ним. И Федору Павловичу сейчас было не важно, сколько времени уйдет на это томительное ожидание. Пусть даже целая вечность. Ну и что, что он уже не пацан. Главное — у него теперь была цель, реальное стремление осуществить безумную на первый взгляд мечту. Под руку случайно подвернулась какая-то корявая палка. Лавр подхватил ее и, наклонившись вперед, поворошил корягой кострище. Его действия нарушили плавное и равномерное течение тлеющего процесса. Над золой взметнулся целый столбик искр. Вспыхнул даже один-единственный язычок пламени, но почти сразу погас.

Лавр насторожился. Чуткий слух бывшего вора уловил едва заметные приближающиеся шаги. Кто-то собирался нахально вторгнуться в его идиллию у костра. И неизвестный пытался сделать это беззвучно. Не рассчитал возможностей обитателя поляны. Федор Павлович распрямился, и его спина напряглась, вытянувшись в ровную струнку.

— Стойте там! — тихо скомандовал он, не поворачивая головы.

Появившийся из темноты Федечка с улыбкой остановился в двух метрах от костра позади отца.

— У всех третий глаз на лбу, а у тебя — на затылке, — усмехнулся он.

Лавриков расслабился и тоже улыбнулся. Правда, к сыну так и не повернулся. Продолжал таращиться на дымящиеся угольки.

— Он почти ослеп, — вынужден был признаться некогда легендарный криминальный авторитет.

Федечка потоптался еще немного на одном месте, затем приблизился к Лавру и тоже сел на бревно рядом с отцом.

— Чего делаешь? — беспечно поинтересовался он.

— Пытаюсь воскресить пламя.

Лавриков и сам удивился невольной двусмысленности произнесенных слов. Их можно было понимать как в прямом, связанном с костром, смысле, так и в переносном. Что как не давно угасшее в душе пламя, это его пылкое чувство к матери Ивана? И Лавр действительно пытался его воскресить. Пытался убедить себя в том, что он еще способен испытывать страсть, способен любить и быть любимым. Вот уж верно говорится: любви все возрасты покорны. «И никакой это не бес в ребро, как думает Санчо. Тоже мне психолог романтических отношений! Сам ведь не лучше».

— Для этого нужны свежие дровишки, — подхватил тем временем завязавшуюся беседу Федечка.

Он воспринял слова отца буквально, и Федор Павлович решил поскорее соскочить с опасной для себя темы, чтобы не ляпнуть еще чего-нибудь лишнего, но уже более существенного по значению. Открыться родному сыну Лавр был еще не готов. Или готов?

— Кто это здесь в понедельник мангалил? — совсем уже по-стариковски недовольно проворчал депутат. — И даже угли не залил.

— Не знаю, пап. — Юный отпрыск пожал худенькими плечами и неожиданно сменил интонации: — Я другими противопожарными мерами занимался.

Федор Павлович сумел уловить эту перемену. Он понял, что сын хочет потолковать с ним о чем-то серьезном, и чуть повернул голову, вопросительно взирая на молодого человека. Федечка тоже открыто уставился в глаза отцу. Тема, основанная на воскрешении потухшего костра и тесно связанная с неизвестными личностями безалаберных мангальщиков, сама собой сошла на нет.

— Лоханулся ты… — опечаленно произнес Федечка, сокрушенно качая головой. — Мальчишку в течение дня довели до крайней степени возбуждения, потом психотропом каким-то траванули, так что пена изо рта брызгала, и… — Юноша с содроганием припомнил минувшие события сегодняшнего вечера, в которых он принял самое активное участие. — Опоздал бы на минуту — быть Ивану в психушке. А уж там — сам понимаешь. Можно сделать все, что угодно…

Лавр намеренно подавил в себе взрыв эмоций, прекрасно понимая, что ими теперь делу все равно не поможешь. Так к чему же попусту бесноваться? Молча передернулся, не отвечая ничего на претензии сына, и плотно сжал губы.

— Пришлось сбегать через дачу к Эдуарду Петровичу, — продолжил свое мрачное повествование Федечка. — Он — доктор. Ваню промыл, ввел что-то успокоительное. Теперь спит мальчик нормально, дыхание ровное. Женщины вокруг раскудахтались было, но я их вниз шуганул…

Некоторое время после того, как сын умолк, завершив неприятную тираду, Лавр продолжал хранить гробовое молчание. Сидел без единого движения, глядя прямо перед собой. Затем склонился и поднял из травы отлетевший холодный уголек. Пальцы Федора Павловича сомкнулись и сжали уголек так, что тот уже через мгновение превратился в черную пыль. Лавр рассыпал ее себе под ноги. Поднял глаза вверх и уже оценил во всей красе величие звездного небосклона.

— Да, Федечка, — отозвался он наконец. Голос депутата звучал на удивление тихо и спокойно. — Лоханулся твой папаша… Иначе не скажешь. Следовательно, придется отыграть чуток назад — на горькие круги своя… — Интонации Лаврикова нисколько не изменились, а вот черты лица как-то заострились и окаменели. Даже при свете луны Федечка сумел различить эту метаморфозу. — Слишком нагло меня в паровые овощи списали… Слишком рано.

— Одно условие, — поспешил вставить и свое веское словечко Федечка. — Без крови.

Федор Павлович энергично отряхнул ладони от приставшей золы и усмехнулся в седые усы. С давно забытым чувством любви к нему вернулась и прежняя сила духа. Давно уже Лавриков не испытывал подобного энергетически наполненного состояния. Наверное, с момента сходки годичной давности, на которой он почти добровольно сложил с себя воровские регалии. Снисходительно оценив просящую мордашку сына, Федор Павлович покровительственно похлопал потомка по плечу.

— Ты своим чистоплюйством не дави и жить не учи, — сказал он с осознанием своей полной правоты. — Ученый.

Но и Федечка умел быть твердым в своих жизненных позициях. Достойный последователь собственного родителя.

— Без крови, отец, — жестко повторил он, делая ударение едва ли не на каждом слове. — Иначе меня не будет.

— И без ультиматумов!.. — Лавр поднялся на ноги и величественно заложил руки в карманы брюк. При этом полы его расстегнутого пиджака задрались кверху. — Лохотронщики эти, пауки ядовитые, иногда друг друга жалят, когда в банке тесно. Вот и пусть… — Улыбка на губах Федора Павловича была ядовитой. — Главное — создать им режим наибольшего благоприятствования к этому. Паучья кровь не на мне будет. И не кровь это. Суспензия холодная… Идем в дом. Записные книжки нужны старые.

Повернувшись спиной к месту недавнего пикника неизвестных мангальщиков, Лавр решительно направился прочь. Но, совершив не более трех шагов, резко остановился. Вместе с внутренней уверенностью в делах профессиональных к депутату вернулась и уверенность в душевных переживаниях. Решение открыться сыну пришло неожиданно. Почему-то Лавр почувствовал, что если не сделает этого сейчас, то, возможно, уже никогда не сделает.

— Погоди. — Он обнял стоящего рядом Федечку. — Еще одно… В тонкости эмоций сейчас вдаваться некогда. Но ты это должен знать… Я, Федечка, женщину одну… встретил, короче.

— Ничего себе! — Подобное открытие стало для юноши полной неожиданностью. Он покачал головой. — Сына обогнал…

Но Федор Павлович еще не все сказал. Ему казалось, что самое основное заключается в личности той самой женщины, на которую пал его выбор. Опасаясь утратить свою решительность, он оборвал сына нетерпеливым жестом и тут же продолжил:

— Это — мать Ивана. — Лавриков опустил глаза вниз, скрывая растерянный взгляд. Кто его знает, как Федечка отнесется к такому необъективному признанию. — Увидел и… — Лавр запнулся, и Федечка услужливо пришел ему на выручку:

— С первого взгляда влюбился?

— Ну… Как бы… Вроде того… — Народный избранник немного виновато улыбнулся.

Однако он напрасно ожидал порицания со стороны Федечки. Молодой человек вытянул руку и ухватился за пальцы Лаврикова. Ободряюще стиснул их. Подмигнул.

— Люби, отец. — Взгляд парня был чистым и искренним. — Я от брата Вани не откажусь.

— Нелепо все…

— Да отчего же? — Федечка от души рассмеялся. — Естественно.

— Так ведь она — заложница, — пояснил глубину собственных сомнений и переживаний Федор Павлович. — Так получается?

Юноша задумался. Ситуация действительно непростая. Если не сказать больше: неординарная. Поразмыслив секунду-другую и вникнув в суть мучившего отца вопроса, он согласно кивнул, наморщив при этом лоб:

— Сложная комбинация…

— Придется нам с тобой эти сложности распутать, — резюмировал Лавриков.

— Санчо и тетки — тоже сила.

— Конечно, — облегченно расхохотался Федор Павлович. — Особенно — тетки… Но… — Он пытался подобрать подходящие слова, но, кроме стандартных банальностей, на ум так ничего стоящего и не пришло. — Спасибо, что все вы есть.

Что мог ответить на это Федечка? Пожалуй что ничего. Комментарии были излишни, и молодой человек благоразумно промолчал. Только пристально посмотрел на отца и одобрительно улыбнулся. Дескать, куда же мы денемся. Конечно есть. И в беде друг друга не оставим. Но произнеси он такое вслух, его слова прозвучали бы еще большей банальностью. Лавриков уловил ход его мыслей. Еще раз благодарно потрепал отпрыска за плечо, обогнул и вроде как с излишней торопливостью двинулся огромными шагами в сторону темной рощи. Федечка удивленно уставился на его удаляющуюся спину.

— Пап! — окликнул он Лавра. — Тропинка левее!

— И так продерусь!..

Вот уж правду люди говорят, что любовь меняет человека. Делает его безрассудным и неуправляемым в поступках. Заставляет совершать черт знает какие дикости.

— Ветки же по лицу… — привел новый убедительный аргумент Федечка, нагоняя родителя, но не решаясь следовать за ним в самую гущу деревьев.

Федор Павлович не оглянулся. Он уже успел пропасть из вида, и тусклый лунный свет не падал на его фигуру. Листва скрыла Лавра с головой. До сына донесся только громкий и решительный голос:

— Есть за что… По морде веником… Бодрит.

Лавр ушел. Что касается Федечки, то он считал, что бодрости ему и так хватает с избытком, а потому подвергать себя сомнительным мазохистским удовольствиям лишний раз не обязательно. Он развернулся и, как все нормальные люди, направился к тропинке.

Федечка дождался отца у ворот дачи, и на крыльцо они вступили уже вместе. Домочадцы в лице Клавдии и Санчо, а также примкнувшая к ним Елизавета Михайловна уже поджидали Лаврикова и его потомка, сидя за обеденным столом. Перед каждым из участников вечерней трапезы стояла уже пустующая тарелка со следами чего-то жирного, а посередине белоснежной скатерти красовалось нечто вроде братского котла, функции которого исполняла голубенькая кастрюлька.

Заметив вошедших, все трое синхронно повернулись к двери, а Розгина ко всему прочему еще и порывисто поднялась на ноги. Весь ее грозный вид свидетельствовал о том, что она твердо намерена устроить Лавру нагоняй. Она даже открыла рот, собираясь выпалить обличительную тираду, но Федор Павлович ее опередил. Он смело шагнул вперед и замер в центре комнаты в позе доблестного полководца.

— Так! Никаких упреков, пожалуйста! — жестко возвестил он тоном, не терпящим каких-либо возражений. — Никаких комментариев. Объявляю военное положение! — Затем Лавр, уже заметно смягчившись, приблизился к сидящей за столом Голощаповой и галантно склонился перед ней: — Добрый вечер. Наслышан о вас. Наконец-то мы можем познакомиться в спокойной, доброжелательной обстановке. — Улыбка застыла на лице депутата. — Федор или Лавр — на ваше усмотрение.

Федор Павлович склонил голову и запечатлел поцелуй на тыльной стороне ладони пожилой экономки Кирсановых. Такое непривычное для нее отношение немного смутило женщину. Она невольно потупилась.

— Очень приятно. Елизавета Михайловна, — представилась она в ответ.

— Мне тоже очень приятно… — Лавр окинул внимательным взглядом всех присутствующих и нахмурился. — А где Коля?

— Принципиально кушает на кухне, — ответила Розгина.

Она уже, видя серьезный и решительный настрой Лаврикова, благополучно сменила гнев на милость и готова была содействовать «командиру» во всех его начинаниях. Что именно задумал Федор Павлович, она не имела ни малейшего представления, но на сто процентов знала, что теперь все его действия направлены во благо Ивана Кирсанова. Что бы там ни было, а Клава не первый день знала этого человека. В прошлом легендарного и беспринципного законника, а ныне начинающего политика.

— Пусть кушает, — сказал Лавр. — Так, Санчо, а ты с кушаньем завязывай, кончай с блинчиками.

Такой вывод относительно чревоугодия соратника Лавриков сделал благодаря замеченной ранее на столе открытой кастрюле, в сторону которой Мошкин то и дело бросал завистливые взгляды.

— Это не блинчики. — Александр невольно облизался и послал в сторону кастрюли еще один взгляд, но на этот раз явно прощальный. — Разжаренные полуфабрикатные беляши.

— Тем более полуфабрикаты вредно есть.

— Я у знакомой брала, в кулинарной фирме, с гарантией, — кинулась на защиту наспех приготовленного ужина Розгина.

Вопиющая несправедливость по отношению к кулинарии всегда вызывала в ней острое желание противоречить. Возможно, при иных обстоятельствах Лавриков и поддержал бы диспут на эту тему, но только не сегодня вечером. Сейчас он горел жаждой деятельности. Полезной и продуктивной.

— Клав, сказано: дискуссии отменяются, — без тени иронии заявил он, слегка отстраняя ее и направляясь в сторону лестницы. — Санчо, наверх. Всем остальным — вольно. Приятного аппетита.

Мошкин неохотно оторвал мягкое место от насиженного табурета, промокнул губы салфеткой и с чувством неудовлетворенного аппетита поплелся следом за Лавриковым. Федор Павлович уже стремительно поднимался вверх по лестнице. Никто не осмелился больше перечить ему, да и понимали все, что в данной ситуации это было бы просто неразумно. Стояли и молча наблюдали за величественным уходом «предводителя». Только Федечка счел необходимым увязаться за отцом. Но едва он ступил на самую нижнюю ступеньку лестницы, Лавр обернулся.

— Федь, посмотри мальчика, — распорядился он. — Я с тобой потом…

Понятно было, что таким нехитрым способом Федор Павлович давал сыну от ворот поворот, не желая допускать его до стратегического совещания в лице таких проверенных временем полководцев, как он сам и Александр Мошкин. Федечка подозрительно прищурился, но остановился.

— Боюсь, вы там без меня такого напридумываете… — высказал он свои опасения.

Лавр только усмехнулся в ответ.

— Не бойся, пугливый, — шутливо парировал он. — Ступай…

Санчо уже нагнал босса, но протиснуться мимо него в холл второго этажа не имел физической возможности. Лавр покосился на него и отошел в сторону, пропуская Александра вперед. Тот послушно устремился к спальне-кабинету Федора Павловича.

В силу того, что количество апартаментов на даче было не таким внушительным, как в прежнем особняке, где когда-то проживал Лавр, в некоторых вопросах приходилось существенно стеснять себя. В частности, спальня Федора Павловича выполняла функции и его рабочего кабинета. В одном углу слева от окна стоял диван, в другом — письменный стол со всеми необходимыми принадлежностями.

Здесь Лавриков и наметил свое мини-совещание по вопросам грядущего сражения со злыми силами. Развалившись на диване, Федор Павлович задумчиво крутил между пальцами визитную карточку господина Семирядина. Санчо занимал более скромное положение. Он с трудом разместил свое тучное тело на стуле, боком к письменному столу, и опирался локтем о столешницу. Напряженный и полный решительности взгляд устремлен на Лаврикова.

— Семирядин… — чуть ли не шепотом произнес Федор Павлович, помахав в воздухе злосчастной визиткой. — Андрей Матвеевич… — Он перевернул карточку. — А с другой стороны — Семирядин Андрей Матвеевич, только английскими буквами. Золотыми. Интересно, есть разница между этими сторонами?

Вопрос был риторическим и не требовал конкретного ответа. Задавая его, Лавр даже не смотрел на соратника, предпочитая созерцать обои на стенах за спиной Мошкина. В кабинете повисла непродолжительная пауза. Санчо тоже пытался рассуждать объективно, ибо понимал, что Лавр ожидает от него дельного предложения. Но кроме желания принять радикальные меры, как наиболее простые и действенные, в голову ничего не приходило.

— Давай его убьем, — уже без всяких экивоков простодушно предложил Александр.

Лавриков сфокусировал взор на его мясистом лице и усмехнулся:

— Прям сразу, да?

— А чего кота за хвост тянуть?

Мошкин по привычке шмыгнул носом и заерзал на стуле, отчего последний жалобно заскрипел под массой оседлавшего его. Некоторое время и Лавр, и Санчо молча смотрели друг на друга. Наконец народный избранник подался вперед и протянул руку с визиткой в направлении Александра.

— Хорошо, — сказал он. — Иди, убивай. Адрес здесь указан. На, держи.

Санчо враз стушевался. Босс был предельно серьезен. Об этом явственно свидетельствовали его колючий взгляд, брошенный на собеседника поверх очков, и уверенная поза.

— Не… — Мошкин нервно сглотнул набежавшую слюну. — Я сам малость поотвык…

Что и требовалось доказать. Федор Павлович знал, что этим все и закончится. В последнее время Санчо был героем на словах и выказывал слишком мало рвения в действиях. Состарился бывалый налетчик. А языком трепать каждый может. Лавриков небрежно бросил визитную карточку Семирядина рядом с собой на диван, а взамен выудил из кармана пачку сигарет. Неторопливо пристроил одну во рту, щелкнул зажигалкой и прикурил. Огляделся в поисках пепельницы, но та, как назло, куда-то запропастилась. Лавр поднялся и взял со стола один из чистых листов. Свернул аккуратный кулечек. Санчо хмуро наблюдал за его действиями и ожидал продолжения беседы.

— Ну и не изображай тогда из себя какого-нибудь Ессентуки!.. — проворчал Лавриков, возвращаясь на диван. — Без нас мочильщиков хватает, но толк от этого — нулевой. Одна геометрическая прогрессия.

— Чего-чего? — не понял Мошкин.

— Крови прогрессия, вот чего… — пояснил старый законник. — Подумай, кого из ребят привлечь. Команда должна быть. Много не надо. — Лавр замолчал, прикидывая что-то в уме. Вероятно, подсчитывал количество людей, которые могли понадобиться ему для предстоящей военной операции. — Четыре, максимум — пять не слишком бритых отроков, — заключил он в итоге.

— Без мокрого?

Новый наивный вопрос соратника вызвал у Федора Павловича приступ раздражения. Он шумно выпустил дым из легких и энергично разогнал образовавшиеся клубы рукой.

— Только что решили! — сказал он, значительно повышая голос.

Санчо и сам устыдился собственной невнимательности и недальновидности. Неужели и в самом деле стареет? Лавриков старался никогда не говорить о таких вещах в открытую, в основном использовал намеки и скрытые фразеологизмы. Предпочитал отталкиваться от слов собеседника, вроде как и не ему принадлежит идея необходимых кардинальных мер. Он только молча соглашался. Во многом такая тактика способствовала в свое время удачной карьере Федора Павловича на криминальной ниве.

— Найду, — коротко кивнул Санчо, подводя жирную черту под этой щекотливой темой.

— Дальше… — Лавриков справился с недовольством и снова вернулся к своему неторопливому ленивому повествованию. Пепел с зажатой между пальцами сигареты он осторожно стряхивал в самодельный бумажный кулек. — Я одного следователя отставного вызвоню сейчас. Пусть разберется в такой лихой гибели Кирсанова-старшего… И наконец, Ольгу надо каким-то макаром вывезти. — Черты лица заострились, как там на поляне, возле костра. Сейчас депутат говорил не только о деле, но и затрагивал струны собственной души. — Нельзя ее оставлять под опекой этих членистоногих…

— Лавр, ты соображаешь? — Последнее поручение Федора Павловича повергло Мошкина в священный ужас. — Как можно дергать аппаратную больную? У нее не лодыжка прострелена.

Лавриков поднялся с дивана, подошел к окну и распахнул створки. Поразмыслив секунду-другую и не отыскав альтернативного решения, он выбросил бумажный кулек с пеплом на улицу. Вслед за ним в полет отправилась и наполовину искуренная сигарета. Федор Павлович закрыл окно, но оставил отворенной форточку. Развернулся лицом к Санчо и приложился мягким местом к подоконнику.

— Есть реанимационные автомобили, — веско произнес он, опровергая последние доводы соратника.

Но отболтаться от назойливого Александра оказалось не так-то просто. Казалось, у того на все имелись контраргументы.

— А куда везти, чтоб персонал был, медикаменты, трубочки с компьютерами? Сейчас же не пукнешь без компьютера.

— За ночь придумаю, — уверенно заявил Лавриков.

Скрестив руки на груди, он уже, казалось, приступил к мыслительному процессу, связанному с тем, куда и каким образом ему следует доставить Ольгу Кирсанову. Одно Лавр знал точно. Оставлять любимую женщину в клинике опасно для ее же собственной жизни. Слишком все закрутилось, и неприятель вполне может перейти от скрытой войны к решительному наступлению. А Ольга в этом случае рискует стать разменной пешкой. Допустить подобного Федор Павлович просто не имел права.

— На подобные придумки денег надо — море, — осторожно напомнил ему Санчо, возвращая депутата из мира грез в суровую реальность. Мошкин отдавал себе отчет в том, что их нынешние финансовые возможности далеки от идеального представления и не пригодны для серьезных крупномасштабных начинаний.

— Тоже не твоя забота, — небрежно отмахнулся Лавриков. — Имеются деньги. И давай-ка мы в открытую посетим штаб-квартиру этой пресловутой «Империи», в которой без императора черт-те что происходит. — Федор Павлович с тяжелым вздохом отлепился от подоконника и пустился в бесконечное круговое турне по периметру комнаты. Желание мерить шагами пространство у Лавра возникало всегда, когда он составлял важные планы на ближайшее будущее. — Завтра, с утра. Они там собирались какие-то финансовые вопросы решать. Вот мы и поможем чуток.

Лавриков кровожадно осклабился, уже представляя себе во всей красе триумфальность неожиданного вторжения. Санчо тоже поднялся со стула и поспешил остудить воинственный пыл Лавра.

— На завтра я о встрече договорился, пока ты гулял, — проинформировал он Федора Павловича, созерцая его сутулую спину.

— С кем? — Лавр остановился.

— С самым верхом общества. Касатик тебя ждет на разговор. В десять. Ты сам просил устроить.

Федор Павлович сдернул с лица очки и растер пальцами переносицу. Начинала сказываться усталость сегодняшнего бесконечного дня. Мысли уже не были столь ясными и четкими, как пару часов назад. Даже Лавру, считавшему, что он вылит из бронзы, требовался нормальный человеческий отдых. И потом, кто знает? Может, поговорка «Утро вечера мудренее» и в самом деле имеет под собой вполне реальную подоплеку.

— С Касатиком встречусь, — произнес бывший криминальный авторитет. — Нельзя не встретиться… Мне сейчас совсем не до их проблем с Хомутами. Открутиться надо…

Совершенно неожиданно всплыл в сознании недавний разговор с Мошкиным в салоне служебной «Волги». Это вызвало улыбку на лице депутата и позволило немного расслабиться. Сбросить накопившееся внутреннее напряжение.

— Прав ты оказался, — сказал Федор Павлович, открыто взглянув в лицо собеседника. — Веселый денек предстоит.

— Тебе не страшно, Лавр? — В голосе Мошкина зазвучали зловещие интонации. Он осторожно шагнул по направлению к Лаврикову.

Но Лавр беспечно покачал головой.

— Опасности-то старинные, как мир, — презрительно поморщился он. — Проходили такие.

— Возвращаться не страшно? В ту же воду?

— Страшно, — все-таки честно ответил Федор Павлович после паузы. — Но… Как бы объяснить? Цели сейчас совсем другие. И видит Бог, во имя чего приходится возвращаться.

— Во имя чего? — не отставал Санчо.

Лавр молча обогнул Мошкина и вернулся на свое изначальное место. С размаху плюхнулся на диван и отбросил голову назад. Теперь его широко раскрытые глаза уставились в потолок. Объяснить ход собственных мыслей даже такому проверенному человеку, как Александр, оказалось и в самом деле не просто. Может, по причине того, что Лавриков и самому себе не мог сейчас растолковать что-то.

— Не ради же денег, Санчо, — наконец изрек он, закрывая глаза. — Скорее против денег… Уж очень они цинично хотят править… Мне такая узда противна.

— Ладно. — Мошкин не мог не заметить усталости босса. — Ля-ля заканчиваем. Я — с тобой… — с чувством заключил он и решительно направился к выходу.

Лавриков не стал его удерживать. Всему свое время. Договориться о деталях они успеют и завтра. Хлопнула дверь кабинета, а Федор Павлович так не открыл глаз. Он видел перед собой образ спящей королевы.

В комнате на первом этаже дачи, где недавно происходил ужин на скорую руку, осталась одна Клавдия. Она уже убрала со стола всю посуду и сейчас была занята тем, что аккуратно сметала со скатерти крошки. Розгина подняла голову, прерывая свои хлопоты по хозяйству, и заметила в тусклом свете спускающегося по лестнице бойфренда. За время отсутствия Александра Клава успела о многом поразмыслить. И в частности, о той перемене, что произошла сегодня в настрое Лаврикова. Розгину это даже не настораживало, а пугало.

Она бросила тряпку на стол и, уперев руки в бока, молча дождалась приближения своего суженого. Санчо сразу заметил неадекватный настрой женщины.

— Чего? — Он с опаской остановился на всякий случай на почтительном расстоянии от Клавы. Как известно, береженого Бог бережет.

— Иди-ка за мной… — Розгина неопределенно мотнула головой и направилась к выходу на крыльцо.

Мошкин покорно поплелся за ней. Видать, доля у него такая незавидная. Все время ориентироваться на чьи-то непонятные ему желания. Клавдия вышла во двор и энергично зашагала куда-то в темноту. Остановилась только возле чернеющего в синей мгле сарая и порывисто распахнула покосившуюся дверь. Зажгла внутри сарая сиротливую лампочку. На траву перед строением упал квадрат света, в котором и счел за благо остановиться следующий по пятам Клавы Санчо.

— Клав, да чего ты? — недоумевал Александр.

— Сейчас, погоди, мой хороший… — ласково пропела она и скрылась в недрах ветхого сарая.

Заходить следом за ней Мошкин не стал. Нерешительно переминался с ноги на ногу, оставаясь на свежем воздухе, и внимательно прислушивался к происходящему. В сарае раздался грохот неизвестного происхождения, затем тихие чертыханья Клавдии. На мгновение все смолкло, и до слуха Александра не доносилось ни единого звука. Он даже слегка обеспокоился таким нетипичным явлением. Но Розгина объявилась. Она показалась в световом пространстве, толкая впереди себя старое, местами уже поржавевшее инвалидное кресло. Со своей странной добычей женщина вышла на улицу и гордо выпятила грудь колесом.

— Вот я чего, — веско произнесла она, полагая, что сам вид коляски скажет Санчо больше ее слов.

Но этого не произошло.

— Не понял. — Мошкин все еще удивленно моргал глазами.

— Тупой, да?

— Вообще-то от природы я наделен малой толикой сообразительности, — несмело оправдался Санчо, виновато пожимая плечами. — А сейчас испытываю затруднения.

— Тогда популярно объясняю, — смилостивилась Клавдия. — Каталку с полутрупом больше катать не буду. Силы кончились.

Ее изречение произвело весьма необычный эффект. Такой, какого прежде ни разу не наблюдалось. Санчо с минуту, наверное, молча сопел, глядя на злополучное кресло с колесами, потом перевел хмурый взгляд на Клаву. Его вид и предельно серьезное выражение лица обескуражили Розгину. Можно даже сказать, насторожили.

— Понадобится — покатаешь, — провозгласил Мошкин. — А нет — это твое дело. Не навязываюсь.

После этого он стремительно развернулся и зашагал к дому. На возлюбленную, оставшуюся стоять возле сарая в полной растерянности, он ни разу не обернулся. Клавдия опешила. Она никак не ожидала такой непривычной в устах Санчо отповеди и потому не только смутилась таким оборотом событий, но и напугалась. Бросив инвалидное кресло прямо на улице и забыв запереть сарай, она быстренько нагнала Александра. Вцепилась в широкую мужскую руку чуть выше локтя.

— Нет, Санчик, конечно… — залепетала она. — Если очень уж надо…

— Что надо? — Мошкин повернул голову.

— Каталку покатать. У меня опыт в этом богатый.

— Вот и не каркай тогда. — Он уже вполне добродушно улыбнулся Розгиной. — Сглазишь.

— Тьфу-тьфу-тьфу… — Клавдия, согласно народной примете, быстро поплевала через левое плечо, и к ней вернулась прежняя манера поведения. Женщина сурово сдвинула брови к переносице. — Но в таком тоне, пожалуйста, со мной не разговаривай. Не прислуга.

— Я молчу, Клавонька, — покорно откликнулся Санчо, будто это и не он проявил такую твердость и решимость минуту назад. — Молчу…

Хорошего помаленьку. Все-таки он, как ни крути, очень тепло относился к Розгиной и во многом признавал ее неоспоримую правоту.

Санчо галантно подхватил даму под руку и повел в дом. Про незакрытый сарай никто из них уже не вспомнил. К тому же стоило влюбленной парочке ступить на покосившееся крылечко, как из недр комнаты донеслась трель мобильного телефона. Мошкин первым шагнул в помещение, и проницательный взгляд помощника депутата наткнулся на крохотный синий аппарат, сиротливо покоящийся на обеденном столе. Санчо приблизился еще на несколько шагов и в нерешительности обернулся на замершую у порога Клавдию.

— Это чей? — Он кивнул на мобильник.

— Ивана. Федечка выложил, Лизе отдал, — ответила Розгина. — А она наверх пошла и позабыла.

— Так ответь, — посоветовал Санчо. Сам он почему-то не решался поднять не принадлежащий ему аппарат. Скромничал. — Скажи, что отдыхает ребенок.

Клавдия приблизилась к столу и взяла телефон Кирсанова. Привычным движением надавила кнопку соединения. Трубка сразу же смолкла, и женщина приложила ее к уху.

— Да, говорите… Вы попали на дачу Лаврикова. А кто вам нужен?.. На часы, гражданин, посмотрите, — строго отчитала она невидимого собеседника. — В такое время дети спят. И Ваня тоже. И Федя. Утром, пожалуйста…

Она решительно отключила трубку и положила ее обратно на стол. Простодушная Розгина, не придала особого значения столь позднему звонку неизвестного. Зато подобное насторожило Мошкина. Он быстро подошел к Клавдии и теперь уже без тени смущения ухватился за мобильник Ивана. Лицо Александра было мрачным и сосредоточенным. Догадка Санчо не очень-то понравилась. Он всматривался в крошечный телефон с таким видом, будто этот неодушевленный предмет мог ответить на все интересующие его вопросы. Естественно, что подобного чуда не произошло.

— Определитель есть входящего? — хмуро поинтересовался Александр вслух, неизвестно к кому обращаясь.

Розгина решила, что бойфренд ведет диалог именно с ней. Кроме них двоих, на первом этаже вообще никого не было.

— Я откуда знаю? — Она пожала плечами.

Но Мошкин общался сам с собой. Он уже тыкал толстым пальцем в какие-то кнопки, изучая функциональные способности аппарата. В нужную кнопку он попадал не всегда с первого раза, и Клавдия слышала, как возлюбленный тихо матерился себе под нос. Весь процесс изучения занял у Санчо минуты три-четыре. Разочарованно вздохнув, он в итоге положил телефон на прежнее место.

— Определитель есть, — сказал Александр. — Но там — защита от определения.

— Это как? — Клавдия с интересом заглянула через его широкое плечо, но дисплей мобильника уже был погашен.

— Да так… — Санчо скрипнул зубами и повернулся лицом к женщине: — Кажется, мы глупость сморозили…

Некоторое время Розгина молча смотрела ему в глаза, но так ничего и не поняла до конца. Равнодушно пожала плечами.

— Твой Лавр в одном прав, — резюмировала она. — Все эти игрушки электронные до добра человечество не доведут.

Клавдия двинулась было в кухню, где в раковине еще дожидалась ее гора грязной посуды, но, осененная гениальной догадкой, остановилась на полпути. С очаровательной улыбкой на устах повернулась к Мошкину.

— Помой посуду… — последовало ласковое обращение.

Санчо тоже улыбнулся.

— Я установил, где находится мальчик и кто его похитил, — докладывал в трубку Семирядин. — Это те же люди, что и вчера были… Нет, там не получится так просто, как с нотариусом… — поморщился он, оценивая предложение собеседницы. — Поберегите себя, Ангелина. Хотя бы до завтра. Не скажу, нет. Надорветесь при таком темпе. И мою психику надорвете…

Она не дослушала его до конца. Без всяких слов прощания повесила трубку, и Андрею пришлось довольствоваться громкими короткими гудками. Он витиевато выругался и выключил свой собственный телефон. Откинулся на спинку кожаного кресла, попутно подхватив со столика бутылку сухого вина. В последнее время Семирядин вообще забыл, что такое стаканы. Предпочитал дегустировать спиртное прямо из горлышка. Однако в этот раз завершить процесс он не успел. Скрипнув, начала открываться одна из дверей гостиной, что заставило Андрея в первую секунду замереть, как парализованного. Но, невзирая на уже выпитое, он достаточно быстро справился с первоначальным шоковым состоянием. Семирядин резво сорвался с кресла, метнулся сначала в одну сторону, затем в другую, а в итоге, не сумев отыскать наиболее качественного укрытия, обрушился всей массой своего тела за диван. Вжал голову в плечи, прикрыл ее сверху руками, ожидая в любую секунду фатального смертоносного выстрела. Сухое вино, емкость с которым Андрей забыл отшвырнуть куда-нибудь в сторону, противной струйкой полилось за ворот белоснежной рубашки.

— Андрэ, ты где?.. — вместо выстрела прозвучал сухой старческий голос. — Это ты здесь болтал по телефону или мне приснилось?

— Мама… — Семирядин поднялся на ноги. — Фу… Чтоб ты провалилась, честное слово! Я думал, меня убивать пришли!

Невысокого роста седовласая женщина с маленькими, как у самого Андрея, карими глазами остановилась в нескольких шагах от сына.

— А есть за что? — спросила она.

Семирядин уже вернул опустевшую бутылку сухого вина обратно на стол и в настоящий момент с отвращением стаскивал с себя мокрую рубаху.

— Любого можно за что-то, — философски изрек он.

Но мама с ним не согласилась.

— Меня, например, совсем не за что… — едва ли не героически заявила она.

Дискутировать на данную тему именно сейчас, когда, как казалось Андрею, он чудом избежал смерти, вовсе не хотелось. Бросив рубашку на диван и представ перед матерью в обнаженном по пояс виде, Семирядин с откровенным недовольством поинтересовался:

— Как ты здесь оказалась?

— Очень просто. — Женщина прошла немного вперед и расположилась в том самом кресле, которое еще несколько минут назад занимал ее сын. — Приехала ближе к вечеру на электричке, отперла дверь своими ключами. Легла отдохнуть в спальне, видимо, задремала. Что ужасного в визите матери?

— Ничего, — буркнул Андрей. — Только звонить надо, предупреждать.

— Э, нет, — слишком гаденько, как показалось Семирядину, хмыкнула женщина, что вызвало в нем еще большее раздражение. — Не дождешься. Я люблю появляться внезапно и видеть, как скверно ты живешь.

— Я не маленький, чтобы контролировать мою жизнь, — огрызнулся Семирядин. — Моя жизнь тебя не касается.

— К несчастью, она не касается никого, кроме меня, — посетовала в ответ мама. — Ты никому не нужен, кроме матери. Дом мертв. В нем нет женской руки. Нет детских голосов.

— Мама, не начинай!..

— Это — горькое продолжение.

Андрей криво ухмыльнулся и закурил сигарету. Потухшую спичку бросил в пепельницу, а сам подошел поближе к матери и навис над хрупкой женщиной всей своей огромной массой.

— Ты сама выживала всех женщин, стоило им появиться, — ехидно напомнил он.

— Со шлюхами так и надо… — Она энергично встряхнула головой, уверенная на сто процентов в неоспоримой правоте своих слов. — Но ты продолжаешь привозить их сюда, в свою новую квартиру. В спальне под твоей кроватью я нашла коробку с плетью и прочими мерзкими штучками! — негодующе воскликнула женщина и даже содрогнулась при этом от отвращения. — Ты их порешь? Или они тебя?..

— Кто тебе разрешает лазить под мою кровать?!

Семирядин буквально побагровел от ярости и вплотную приблизил свое лицу к лицу матери. Та сначала отпрянула, а затем вынужденно поднялась на ноги. Даже в полный рост она была едва ли не вдвое меньше своего великовозрастного дитяти.

— Боль за единственного сына, — с достоинством аристократки заявила она.

— Вот уж где садомазохистка старая! — не удержался от новой грубости Андрей.

— Правильно! С дурной головы на здоровую! Оскорбляй! Обвиняй! Своей любовью я заслужила только это!..

Семирядин почувствовал, что пришло время немного сбавить обороты. Он не боялся свою мать, но чувствовал в ее присутствии себя крайне неловко. А уж если она переходила на крик… Она морально подавляла его. Вот, пожалуй, единственное разумное объяснение их странных взаимоотношений, которое приходило Андрею на ум. Да, подавляла. Семирядин нервно сглотнул, совершенно неожиданно для себя придя к подобному решению.

— Мама, ты запыхалась. — Он положил ей руку на плечо и вернул старческое сухощавое тело обратно в кресло. — Сядь. Нельзя же, в самом деле, видеться раз в месяц только для того, чтобы наговорить друг другу кучу гадостей. У тебя потребность такая периодически возникает, да? — усмехнулся он. — Циклы? Ну, оцени ты здраво собственное поведение!

Его отчаянная попытка наладить общение с матерью, пусть даже и всего на один день, не увенчалась желаемым успехом. Женщина не на шутку завелась, как это случалось достаточно часто, если не сказать регулярно, и остановить ее неиссякаемый источник упреков и нравоучений было просто невозможно.

— Я здраво оцениваю то, что вижу, — фыркнула она, и в этот момент Андрей почему-то почувствовал себя очень маленьким. Почти крошечным нашкодившим ребенком.

— Что именно? — растерянно спросил он, озираясь через плечо.

— Твое болезненное одиночество. Твою болезненную никчемность.

Эти горькие и, откровенно говоря, где-то недалекие от истины слова матери стали последней каплей, переполнившей чашу семирядинского терпения. Он взорвался.

— Я женюсь на Ольге! — выпалил Андрей, отступая назад и хватая обеими руками раскалывающуюся голову. — Она овдовела.

— На Ольге? — Мама недоверчиво подалась вперед. — Это которая за Вову Кирсанова вышла?

Одурманенный хмелем и вселившейся в него безотчетной агрессией, Семирядин запрокинул голову и демонически расхохотался. Глаза его сверкнули.

— Нет больше Вовы Кирсанова! — огорошил он свою матушку.

На мгновение женщина испуганно вжалась в кресло, не зная, как отнестись к столь странному поведению сына. Складывалось впечатление, что Андрюшенька тронулся умом. Но затем, заметив, что он вполне нормален, произнесла, осененная неожиданной догадкой:

— Ты его убил? Признайся…

— Мама, что ты несешь?! — резко перебил ее Семирядин.

Андрей Матвеевич почувствовал, что сболтнул лишнего, но слово, как известно, не воробей, вылетит — не воротишь. Он попытался свести все к непринужденному разговору, но, видимо, забыл, кто перед ним. Обмануть родную мать не так-то просто. Особенно такую, как у него.

— Ну-ка, ну-ка!.. — Она снова поднялась с кресла и шагнула к нему, пристально прищурив глаза. Андрей попытался уйти. Не тут-то было. — Не отворачивайся! Я по глазам вижу — ты убил Володю.

— Опомнись!

— Нет, ну я просто знаю, — сказала женщина таким тоном, будто то, о чем она говорила, было действительно неоспоримым фактом. — Ты убил Володю из-за Ольги, совершенно не обдумав последствия.

— Все! — Семирядин слегка оттолкнул ее, прошествовал к журнальному столику и ухватил за горлышко бутылку сухого вина. Только тогда вспомнил, что она давно уже опустела. — Никто никого не убивал и ничего не обдумывал!

— Ну и напрасно! — Мама не слышала его. Она продолжала излагать собственное суждение на данный счет. Голос женщины уже звучал вполне спокойно. Она обошла кресло и облокотилась на его спинку. — Я очень хорошо помню Ольгу. Ни к чему было совершать преступление. Детская глупость. — Мать покачала головой. — Прости, сынок, но она за тебя не пойдет.

Семирядин опешил. Он все еще сокрушался насчет темы поднятого разговора и корил самого себя за болтливость, но последние слова матери по-настоящему удивили его. Проснулось чисто человеческое любопытство. Мама заявляла о позиции Ольги Кирсановой так непринужденно и в то же время категорично, будто знала ее лучше самого Андрея. А такого просто не могло быть. Рука с пустой винной бутылкой безвольно повисла вдоль тела, сигарета по-прежнему дымилась в зубах.

— Почему? — задал резонный вопрос Семирядин.

— Ей нужен мужчина. — Мама печально улыбнулась. — Чувствуешь разницу? Мужчина!.. Не ты…

При этом она приблизилась к Андрею и нежно погладила его по руке. Он вздрогнул, как от прикосновения какой-нибудь ядовитой твари, отбросил ее руку и отошел в сторону.

— С какой целью ты постоянно терзаешь меня? — Семирядин вынул изо рта истлевшую почти до основания сигарету и швырнул ее в раскрытое окно.

— Чтобы, хоть раз возмутившись самим собой, ты захотел кардинально изменить свою жизнь… — просто ответила мать.

Андрей тяжело дышал. Он был на грани. И в то же время он был полностью растоптан. Морально раздавлен. Семирядин вдруг понял, что не в состоянии больше терпеть ничего подобного. Ни от кого. Итог последних событий был выше человеческих сил и возможностей. За те считаные мгновения, что продолжалась повисшая в разговоре пауза и они с мамой стояли друг против друга без движения, он все обдумал. Проанализировал ситуацию и пришел к единственно верному, на его взгляд, решению.

— Хочешь ликера? — предложил он пожилой женщине.

— Разве что рюмку, — живо отреагировала она и тут же поспешила поправиться: — Большую. Того красного ликера с привкусом розовых лепестков. У тебя еще есть такой?

— Не успела выяснить сама? — улыбнулся Семирядин. Он пристальным взором окинул зажатую в руках бутылку сухого, прикидывая что-то для себя лично.

— До бара я не добралась, — честно призналась матушка и тоже позволила себе улыбнуться. Она искренне полагала, что ничего серьезного между ней и сыном не произошло.

Андрей водрузил не удовлетворившую его стеклотару обратно на столик, развернулся и направился к бару.

— У меня есть такой, — сказал он. — С привкусом лепестков роз.

В руках его, как по мановению волшебной палочки, возникла желаемая бутылка. Тяжелая, с бордовой густой жидкостью.

— В твоем возрасте рискованно кататься на электричках. — Семирядин не спешил открывать новую добытую в баре емкость. Продолжал стоять с бутылкой в руках и с добродушной улыбкой рассматривал свою маму. — Надо заказывать такси или попросить подбросить кого-нибудь из соседей…

— Я ни с кем не общаюсь, — пожала плечами женщина. — Тем более — с соседями. Ты поселил меня в такой дом, где никто ни с кем не общается.

— Пойдем, мама. — Он подошел к ней и совсем по-сыновнему обнял за плечи.

— Куда?

— Я оборудовал специальную ликерную комнату, — доверительно поведал Семирядин, склоняясь к уху женщины и переходя в беседе на заговорщицкий шепот. — Оцени дизайн… Сюда.

Он сделал шаг вперед, распахнул дверь в ванную комнату, а затем отошел немного в сторону, пропуская вперед маму. Лучезарная улыбка все еще блуждала на его пухлых губах, а лицо законченного алкоголика светилось теплотой и нежностью.

— Но здесь была ванная комната, — выказала осведомленность мама.

— Теперь — ликерная…

— Таких не бывает.

— Ну, пусть будет кофейная… — не стал препираться Андрей. В эту минуту он, как никогда, был готов соглашаться с каждым ее словом. — Сейчас зажжем свечи и… примиримся раз и навсегда.

Мама согласно кивнула.

— Я так хочу видеть тебя сильным, сынок, — поведала она. — Так хочу, чтобы ты ничем не напоминал своего мерзавца-отца…

С этими словами женщина шагнула в темное помещение. Андрей пристроился у нее за спиной. Улыбка стерлась с лица Семирядина, когда он вскинул над головой тяжелую ликерную бутылку. Дверь предательски хлопнула. Мать резко обернулась.

— Андрюшенька?! — изумленно вскричала она.

Семирядин не дал ей сказать ничего больше. Рука с бутылкой обрушилась вниз, как смертоносная снежная лавина, глухой звук от удара известил убийцу о том, что орудие убийства благополучно встретилось с затылком жертвы. Женщина упала на пол. Любящий сын опустился перед ней на колени и в полной темноте нащупал сухую старческую руку. Пальцы соприкоснулись с запястьем. Проверив наличие пульса, Семирядин убедился в его полном отсутствии. Его мать скончалась быстро и без всяких мучений. Может быть, она даже не успела до конца осознать то, что с ней произошло. Во всяком случае, Андрей Матвеевич искренне надеялся на это. Он поднялся на ноги и тихонько всхлипнул. В глубине души он любил свою маму.

Покинув ванную комнату, Андрей снова прошел к бару, но на этот раз извлек не приторный ненавистный ликер, а стопроцентную сорокаградусную водку. Без пяти минут преуспевающий бизнесмен Андрей Семирядин, будущий владелец «Империи», собирался достойно помянуть родную матушку.

На горизонте только что забрезжил рассвет, и первые лучики солнца, невзирая на то что само светило еще не появилось в поле зрения, уже ласково забегали по кронам деревьев. Что принесет ему этот новый день, Лавр не знал. К сожалению, а может быть, и к счастью, Федор Павлович не обладал даром предвидения. Но настрой у него был очень решительный и боевой. Лавр даже позволил себе несколько гимнастических упражнений в качестве утренней зарядки, но надолго его не хватило.

Набросив на плечи шелковый халат, Федор Павлович взял в руки мобильный телефон и быстро пробежался пальцем по кнопкам. В ожидании соединения приблизился к окну и нервно забарабанил пальцами по подоконнику.

— Леонид Кириллович! — приветственно воскликнул Лавр, услышав, наконец, заспанный голос вызываемого абонента. — Я слышал, что почти самый главный наш здравоохранитель в четыре встает. Сейчас — пять. А ты две минуты трубку не брал… Ах, бегал, — засмеялся Федор Павлович. — Тогда простительно… Лавриков это, Лень. Я, конечно, теперь ни пугнуть тебя не могу, ни золотых гор наобещать. Решил вот просто обратиться, по-человечески. Есть одна великая просьба. — Он выдержал небольшую паузу. — Еще три минуты уделишь?.. Благодарю…

И Лавр неспешно приступил к изложению проблемы. У него уже не осталось времени на колебания. Впереди маячила перспектива решительных и ответственных действий. Федор Павлович морально был готов к грядущей войне.