Гнетущая тишина салона нарушалась лишь мерным посапыванием Мошкина. Вот уже на протяжении нескольких кварталов никто из присутствующих в автомобиле не нарушал этого устоявшегося молчания. Александр успел доходчиво объяснить депутату его ошибку. Возмущение Санчо, когда он узнал о том, что Лавр добровольно, без всякого принуждения, передал Кирсанова в руки Семирядина, не имело границ. Мужчины поссорились. Теперь каждый замкнулся в себе, оставшись наедине со своими мыслями. Да и о чем тут было разговаривать? Федор Павлович и сам уже корил себя за содеянное. Еще больше он досадовал на хитрого Андрея Матвеевича, визитку которого в настоящий момент и крутил в руках. Проворные, как у фокусника, пальцы теребили белый прямоугольничек. С другой стороны, Лавриков осознавал, что у него нет объективных причин для нападок на Семирядина. До тех пор пока мальчику не причинен вред, ситуацию можно было контролировать. Вопрос в том — как.

Время от времени Мошкин чуть поворачивал голову назад, как бы оценивая душевное состояние босса, а затем снова начинал смотреть в окно. Наконец помощник депутата не выдержал.

— Прости дураку, что нарушаю ход великих дум, но… — Санчо откашлялся в кулак. — Мог бы и посоветоваться, прежде чем мальчишку отдавать неизвестно кому.

Признавать допущенную ошибку вслух и тем самым ставить себя в глупое положение Лавриков не собирался. Одно дело — думать об этом и заниматься самоедством наедине с самим собой, и совсем другое — произносить себе приговор при свидетелях. Федор Павлович демонстративно отвернулся к окну и выпустил на улицу тонкую струйку дыма.

— Известно кому, — проворчал он в ответ. — Ваня его знает. И не против был.

— Ваню легко обдурить, — живо откликнулся Санчо, разворачиваясь к собеседнику уже всем корпусом и водружая двойной мясистый подбородок на спинку кресла.

— Но не меня, — не сдавался Лавр.

— Да ладно!.. — злобно хмыкнул Александр и для пущей убедительности махнул рукой. — Чем дальше, тем наивней.

— Кто?

— Кое-кто в пальто.

В иной ситуации Федор Павлович, безусловно, вспылил бы и отчитал соратника по полной программе за ничем не прикрытое хамство. Тем более кроме них двоих в салоне «Волги» находился еще и водитель. А тут такой подрыв авторитета. Но сегодня Лаврикову было почти безразлично, что подумают о нем окружающие, и в частности — Николай. Помимо беспокойства за судьбу Кирсанова-младшего, так опрометчиво отданного Лавром в руки постороннего и, возможно, потенциально опасного человека, в его душе бродили и другие непонятные чувства. Чувства, которые, как думал сам Федор Павлович, навсегда уснули в его душе. Безвозвратно. А вот выходит, что нет. И связано это было с Ольгой Кирсановой.

— Еще упреков не хватало в старческом маразме! — со вздохом вымолвил Лавриков.

— Упрекать будет Клава, — парировал Мошкин. — И действительно, не тебя.

Вот, оказывается, чего больше всего опасался Александр. Знал, шельмец, что влетит ему теперь от госпожи Розгиной по первое число. Влетит так, что мало не покажется. Вот и старался он сейчас покруче наехать на Лаврикова. Из кожи вон лез. Надеялся, что в кульминационный момент разборок с Клавдией Федор Павлович, тяготясь чувством вины, возьмет всю ответственность за случившееся на себя. А ведь так и будет справедливо по большому счету. В чем Мошкин-то виноват?

— Отстань, Санчо. И помолчи хоть иногда. — После очередной ленивой затяжки Лавр выбросил сигарету в окно, и та, стукнувшись о тротуар, высекла целый каскад искр. — Шоумен какой-то, честное слово. Мне с тобой препираться по любому поводу надоело до чертиков. Ни шагу без комментариев сделать не могу.

Бдительный во всех отношениях Мошкин, глаза которого до этого застилала пелена негодования, вдруг почувствовал, что шеф сегодня не такой, как обычно. И изменился он уже после посещения клиники. Неужели та, неприятная беседа с инспектором так подействовала на него? Вряд ли.

— А что случилось? — прямо спросил Александр.

— Ничего, — устало бросил народный избранник.

— Я же вижу! С тобой что-то случилось, а я не знаю характер случившегося.

— Много знаний — много печали, — философски заметил Лавриков и предпринял попытку улыбнуться. Не получилось.

— Но ведь случилось? — Санчо невозможно было унять, если он уже завелся.

— Скажи лучше, чем случайность отличается от закономерности? — вместо ответа, поинтересовался Федор Павлович.

— Прямо так сразу? — Собеседник растерялся от столь неожиданного поворота беседы.

— Прямо… Не знаешь? Тогда, говоря по-русски, заткнись до прибытия на рабочее место, — грубо посоветовал ему Лавриков.

— Хамить, депутат Лавриков, на трибуне будете, — обиженно пробурчал Александр едва ли не себе под нос. — А не ближайшему другу и соратнику. И на рабочем месте я с вами разговаривать не намерен! Я с вами вообще не разговариваю! Нигде! В знак протеста! И все тут!..

Он снова отвернулся к лобовому стеклу, и громкое шмыганье носом едва не оглушило сидящего рядом водителя. Зато подобное поведение Мошкина и его последняя тирада немного развеселили Лаврикова.

— Хорошо-то как… — протянул он. — Еще голодовку бы объявил, и — прелесть, а не помощник…

Санчо никак не отреагировал на эту колкость. «Волга» стремительно неслась по широкой улице в направлении здания Государственной думы.

Завершив все свои дела в отделе кадров клиники, которые в общем-то были не столько ее делами, сколько местной администрации, Елизавета Михайловна стремительно зашагала к лифту. Продержали ее бюрократические проволочки достаточно долго, и Голощапова не тешила себя надеждой, что Иван все еще дожидается ее в палате Кирсановой. Скорее всего, сидит где-нибудь на стульчике рядом с постом дежурной медсестры, которая так любезно обещала Елизавете Михайловне присмотреть за мальчиком в ее отсутствие.

Впервые за последнее время на душе у Лизы было спокойно. Конечно, страсти вокруг Ивана полностью не улеглись, и, возможно даже, все основные действия потенциального противника еще впереди, но теперь мальчик не был так одинок в этом мире, как несколько дней назад. В этом мире и у него теперь были сильные покровители из числа могущественных Клавдиевых друзей. Как хорошо все-таки сделала Лиза, что обратилась к ней за поддержкой. Старая школьная подруга не подкачала. Ваня в надежных руках, а она, Елизавета Михайловна Голощапова, может теперь все свое время посвятить уходу за Ольгой. Глядишь, и хозяйка выкарабкается.

Спустившись на лифте на нужный этаж, Голощапова заторопилась к столу медсестры. Оглядываясь по сторонам, она с беспокойством отметила для себя, что Кирсанова-младшего нигде не видно.

— А Ваня где? — еще издали спросила Лиза, невольно ускоряя шаг. — Неужели еще в палате?

Медсестра оторвала взгляд от разложенных на столе историй болезни и подняла голову на стремительно приближающуюся Елизавету Михайловну. Дружески улыбнулась ей в знак приветствия.

— Его мужчина забрал, Лизавета Михайловна, — безобидно сообщила девушка.

— Какой мужчина? — В груди Голощаповой шевельнулось волнение.

Медсестра тем временем, не заметив настороженности в голосе собеседницы, мечтательно закатила глаза, вызывая в памяти образ столь обаявшего ее Лаврикова.

— Такой, каким должен быть мужчина, — с чувством произнесла она. — Красавец с проседью. Лев перед выходом на пенсию, но еще очень даже…

Неизвестно, сколько бы еще продолжались описания человека, забравшего Кирсанова, и к чему бы в итоге они свелись, но успокоившаяся Елизавета Михайловна перебила ее с улыбкой:

— Тогда все нормально, я поняла, о ком вы говорите. Это даже хорошо, что малыш с ним. Мне-то не разорваться между палатой и домом…

— Вы хоть здесь особо не надрывайтесь, — тут же от души посоветовала медсестра.

Лиза сокрушенно покачала головой и беспомощно развела руки в стороны.

— Иначе не могу, детка, — прозвучало искреннее признание. — Я — собака по восточному гороскопу. Ночная собака.

— Это чего значит по-восточному?

— Сплошное беспокойство, — вздохнула Голощапова. — Ничего больше…

С этими словами она оставила пост дежурной медсестры и направилась к палате Кирсановой.

— Подождите, пожалуйста, — вежливо обратился Кирсанов к сидящему за рулем джипа Жене. — Я выберу цветы…

Внедорожник плавно притормозил перед закрытыми воротами кладбища. Кореец и охранник из «Империи» быстро переглянулись, и последний коротко кивнул. Это не ускользнуло от внимания сидящего на заднем сиденье Ивана. Пареньку совсем не понравились ни эти два типа, которых приставил к нему в качестве надзирателей дядя Андрей, ни странное поведение самого Семирядина. Уж больно он был слащавым, неестественным. Это насторожило мальчика.

Владислав первым покинул салон и спрыгнул на асфальтовую дорожку. Отворил дверцу перед Кирсановым. Иван вышел и сразу направился к нескольким теткам-цветочницам, торгующим вдоль дороги. Охранник двинулся в другую сторону — договориться о том, чтобы открыли ворота. Женя, не покидая салона, пристально наблюдал за мальчиком в зеркало заднего вида.

Когда со всеми нюансами было покончено и Кирсанов вернулся в автомобиль с букетом цветов, джип продолжил движение через открытые ворота по центральной аллее кладбища.

— Сюда, — коротко произнес Владислав, указывая рукой вправо.

Внедорожник остановился. Подъехать на автомобиле непосредственно к самой могиле они не могли, а потому дальше двинулись пешим ходом. Впереди шел Иван, за ним неотступно следовал охранник, и замыкал шествие Женя с привычным для него бесстрастным выражением лица. Процессия свернула в старую часть кладбища со скромными, а иногда и заброшенными могилами.

— Временную плиту положили, ограды еще нет… — информировал Кирсанова Владислав по ходу их совместного движения к месту захоронения бизнесмена.

С каждым шагом тропинка сужалась, Иван почувствовал усталость, но в этот самый момент его взгляд и зафиксировал в нескольких шагах слева еще свежую могилу. Он решительно приблизился. На холмике лежала мраморная плитка с короткой надписью «КИРСАНОВ ВЛАДИМИР ЛЕОНИДОВИЧ» и датами начала и конца жизни. Больше не было ничего. Даже ни единого цветка. Кирсанов-младший судорожно сглотнул. Предательский комок застрял в горле и упорно не желал проваливаться внутрь. Несколько минут компания из трех человек молча взирала на могилу. Вот только внутреннее отношение к погибшему отразилось на их лицах по-разному.

Иван повернул голову.

— Простите… — Интонации его голоса, когда он обратился к сопровождающим, были твердыми и в некоторой степени даже властными. Тем не менее мальчик пытался подбирать вежливые слова. — Могу я… Ну, как бы один?.. Вы можете подождать меня там, на аллее, ну, где асфальт?

Мужчины синхронно оглянулись назад, осмотрели безлюдный участок кладбища и послушно двинулись по дорожке назад.

Иван недолго следил за их уходом. Оставшись один, он присел на корточки возле могилы и бережно положил на мрамор приобретенный им букет из четырех цветков. Мальчишеская ладонь прижалась к земле и вдавила ее. В такой позе Кирсанов-младший просидел минуты три. Затем оторвал пальцы от поверхности и поднялся на ноги. Постоял еще немного, вспоминая отца. После этого энергично отряхнул ладони от налипших на них крупиц земли и коротко обернулся. Ни Жени, ни Владислава видно не было. Взгляд мальчика сделался решительным.

Где-то поблизости раздался мелодичный звук церковного колокола. С крон старых деревьев к небу взметнулись кричащие стаи ворон. От этих птичьих криков Иван вздрогнул и тут же быстро зашагал в сторону, противоположную направлению к центральной аллее.

С каждым шагом темп его движения только увеличивался, и, наконец, мальчик побежал, слегка пригибаясь к земле. Ему очень хотелось надеяться, что растительность скроет его, таким образом, от взглядов расположившихся где-то на асфальтированной аллее двух мужчин.

Вскоре Кирсанов достиг старой, неогороженной границы кладбища. Высокий откос круто спускался вниз к ручью, заросшему кустарником, за которым уже просматривались едва ли не налепленные друг на друга ветхие домишки с палисадниками. Создавалось впечатление, что там, за ручьем, находилась не столица России Москва, а какой-то Богом забытый кусочек провинции… Но Ивану сейчас было не до этих философских размышлений. Он прекрасно понимал, что лучшей возможности для побега, чем в эту минуту, ему просто не представится.

Ежесекундно рискуя упасть и свернуть себе шею, Кирсанов стремительно сбежал вниз по смертельно опасному откосу. Остановился только тогда, когда достиг заветного ручья. Перебазировался в густой кустарник, способный полностью скрыть человека от нежелательных взоров с той или с другой стороны, и, тяжело дыша, выудил из кармана легкой курточки мобильный телефон. Пальцы Ивана слегка подрагивали. От волнения или от пережитого только что потрясения, связанного с захоронением отца. А может, просто от усталости.

Вызываемый абонент ответил не сразу. Но наконец в трубке что-то щелкнуло и длинные гудки были прерваны.

— Теть Лиз… — Ему потребовалось недюжинное самообладание, чтобы заставить свой голос звучать спокойно и уверенно. Незачем волновать домработницу без видимых причин. — Я сейчас на кладбище… Да, у папы… Все нормально, меня охраняют. Ты когда домой? Нет, конечно. Зачем? Конечно, оставайся с мамой. Ты ей нужнее… Да найду я еду, — небрежно откликнулся он на новые наставления со стороны Лизы. — И деньги у меня русские есть, снял по карточке через банкомат… В общем, ты не волнуйся, пока.

Кирсанов отключил связь. Затем подумал какое-то непродолжительное время и вовсе заблокировал телефон. Жалобно пискнув, будто оказывая предсмертное сопротивление, дисплей трубки погас. Иван поднял голову и огляделся. На этот раз уже не так нервозно, как прежде. К пареньку вернулась его былая уверенность.

Вяленькое движение воды в ручейке возле самых ног заставило Ивана присесть. Внимательно всмотревшись в поверхность воды, он заметил, что та подернута пятном пленки какого-то нефтепродукта. Оно красочно переливалось под солнечными лучами сине-красными бликами. Кирсанов не удержался и дотронулся пальцем до этого радужного масляного блеска. Тут же в испуге отдернул руку, будто его ужалили. Сорвал стебли попавшейся под руку травы и энергично вытер ими испачканный чем-то бурым палец. На лице мальчика отразилась брезгливость.

— Нефть… — пробормотал он вполголоса, припоминая недавнюю лекцию Лаврикова в салоне служебного автомобиля. — Древняя смерть…

Мысли об этом настолько завладели мальчиком, что он потерял былую бдительность. Беспечно вышел из тени кустарника и уставился себе под ноги. Иван не заметил возникшую на вершине откоса широкоплечую фигуру охранника Владислава. А вот тот сразу узрел беглеца. Недолго думая подручный Семирядина выхватил из кармана телефон и кинулся названивать кому-то в спешном порядке. Скорее всего, самому Андрею Матвеевичу.

Мошкин оставался верным своему слову. Такое с ним случалось крайне редко, но сегодня он решил идти до конца. Подпирая мясистые щеки кулаками, он тупо и абсолютно бессмысленно таращился в стоящий на отдельном столике монитор компьютера. Как известно, человек может смотреть бесконечно долго на три вещи. На воду, на огонь и на то, как работают другие. Санчо созерцал одновременно первое и последнее. Лавриков работал. Перед депутатом уже высилась огромная стопка распечатанных листов. Она была настолько большой и, соответственно, шаткой, что чуть не упала на пол от одного неосторожного движения Лавра.

Федор Павлович успел подхватить листы на лету и вновь соорудил прежнюю стопку.

— Все сегодня из рук… — мрачно пробормотал Лавриков.

Он по-прежнему пребывал все в том же тягостном расположении духа, в который погрузился при посещении клиники. Работа не сумела отвлечь от бродивших в голове мыслей. К тому же Лавра начинало напрягать упорное молчание соратника. Без постоянного занудства Мошкина жизнь выглядела уже иначе. Скучновато и неестественно. Вот и сейчас Александр никак не отреагировал на высказывание народного избранника. Лишь едва заметно шевельнул правой бровью. И все.

Поразмыслив секунду-другую, Лавр пришел к выводу, что безопаснее будет разделить стопку распечаток на две равные.

— Уйма бумаги на каждого!.. — продолжал ворчать он, приступив к задуманному процессу. — Каждый божий день… Пятьсот голов народных представителей перемножить на это… Да на дней двести в году… Совсем скоро весь лес на законопроекты ухнем. И в Туркменистане бумагу закупать придется… — Он невесело усмехнулся в усы. — Хлопчатобумага от Туркменбаши… Смешно?

Лавриков покосился на своего помощника, ожидая реакции последнего. В конце концов, по его представлениям, этот бойкот не мог длиться вечность. Но Санчо продолжал демонстративно помалкивать. Казалось, ничто уже не поколеблет принятого им решения. И без того уже потерявший степенность и точность движений, Лавр порывисто поднялся из-за рабочего стола, оттолкнув при этом кресло, и шагнул по направлению к окну. Затем, остановившись и резко крутанувшись на каблуках, Федор Павлович проследил за взглядом Мошкина и только сейчас обратил внимание, какая заставка на мониторе так поглотила внимание соратника. Опять-таки первый из вышеперечисленных критериев, на которые можно смотреть вечно. Санчо любовался графическим отображением морского дна с вялым колыханием водорослей, рыбок и такими же вялыми пузырьками, которые ниточками тянулись к верхнему краю экрана.

— Вот это я понимаю! — саркастически молвил недавний криминальный авторитет, но по другим скрытым интонациям его голоса несложно было догадаться, что Лавр на грани. Того и гляди, взорвется. — Зрелище!

Никакой реакции со стороны Санчо не последовало и на этот раз.

— Слышь, ты, Жак Ив Кусто! — Переполнявшие Лаврикова эмоции выплеснулись-таки через край. — Кажется, кто-то обещал к Кекшиеву сходить. Напролом.

Это был упрек в профессиональной некомпетенции, и Мошкин не выдержал.

— Кажется, кто-то велел мне заткнуться, — напомнил Александр. — Я и заткнулся.

— Хорошо. — Федор Павлович вернулся в глубину кабинета и замер возле кресла, в котором расположился Санчо. Руки депутата привычно нырнули в карманы брюк. — Прости.

Извинений оппонент не принял. В привычной для него манере. Не удосужившись вступить с Лавром в полемику, Мошкин презрительно поджал губы, а затем для пущей убедительности свернул еще на правой руке кукиш и гордо выставил его в направлении шефа. Лавриков невольно отшатнулся.

— Так, да?.. — буркнул он. — А если я тебе признаюсь, что случилось — там, в больнице, сходишь?

Александр задумался, воздев очи к высокому потолку. Вроде как прикидывал, стоит ли идти из-за такой мелочи на сделку с собственной совестью. Лавриков на удивление покорно ожидал решения своего помощника. Наконец Санчо завершил недолгий мыслительный процесс и согласно кивнул. Дескать, выкладывай.

— А случилось, Санчо, то, — Федор Павлович продолжал взирать на него сверху вниз, — что со мной никогда не случалось. Ясно? — Он устало взмахнул рукой. — Ступай теперь к прокурорскому. Детали — потом.

— Нет, так не пойдет. — Мошкин отлепил затылок от подголовника кресла и подался корпусом вперед. — С тобой все случалось. А без деталей я сейчас снова приму обет молчания.

— Можешь и ужин принять… — машинально съязвил Лавриков.

Подсознательно он уже понимал, что отвертеться от упрямого соратника вряд ли удастся. Не тот человек Мошкин, который мог бы удовлетвориться брошенным полунамеком. Этому всю подноготную подавай. В деталях и желательно красочно.

Александр, сидевший до этого к собеседнику вполоборота, развернулся на крутящемся кресле и призывно уставился в глаза народному избраннику.

— Ну? — подбодрил он Лаврикова.

Федор Павлович недовольно поморщился и, как показалось Мошкину, несколько смущенно перебазировался к окну. Пальцы рук, выскользнувших из карманов, заняли себя тем, что стали нервно перебирать белоснежные горизонтальные планки жалюзи. На обозрение Санчо был предоставлен только затылок начинающего политического деятеля.

— Я влюбился, Санчо.

Слова душевного признания были произнесены шепотом, но Мошкин услышал их. Поросячьи глазки соратника удивленно поползли вверх и оказались едва ли не на покатом гладком лбу.

— Опанашеньки!

Лавр не обернулся.

— Теперь смешно, да? — иронично заметил он, но в тот момент Федор Павлович наверняка и сам не знал, по отношению к кому звучала эта ирония. Скорее всего, к самому себе.

При этом он избегал встречаться взглядом с Александром. Раздвинув жалюзи на уровне глаз при помощи большого и указательного пальцев, Лавр выглянул на улицу. Что он хотел там увидеть? Поддержку? Ответы на внутренние вопросы? Маловероятно. Взгляд депутата был пустым и отсутствующим. Он не видел того, что находилось по ту сторону окна.

— Нет, разве я смеюсь?.. — пожал плечами Санчо. — От такого финта никто не застрахован. Однажды это чувство подстерегло меня на парадной лестнице нашего старого, так и не достроенного дома, — мечтательно припомнил он тот яркий эпизод. — Ну и что? Бывает… Я — на лестнице. Ты — в больнице. Хорошо — не в психиатрической… — не удержался он от подкола. — Медсестричка попалась?

Федор Павлович ответил на его вопрос не сразу.

— Спящая королева…

Санчо завистливо присвистнул и, пользуясь тем, что Лавр его не видит, все же расплылся в улыбке.

— Сам корону снял, а на коронованных особ тянет?

— Это не особа! — резко оборвал его Лавриков и столь же стремительно развернулся.

— Виноват… — стушевался Александр. — А кто?

— Мать мальчика Вани…

Сначала Мошкину показалось, что он ослышался. Затем подсознание любезно подсказало, что это не так, и Санчо столкнулся с новой проблемой. Он не знал, как следует реагировать на столь ошеломляющую новость. Давно уже он не погружался в аналогичный ступор в беседе с Лавром. Поморгав минуту глазами, Мошкин тактично прочистил горло.

— Позволь… — мягко произнес он и тут же в очередной раз споткнулся. — Я не хочу обидеть… Но мама мальчика Вани, по-моему, в глухом ауте.

Лавр рассеянно присел на подоконник и скрестил руки на груди. Взгляд его скользнул чуть выше макушки Александра.

— Не имеет значения… Ты бы видел ее лицо, руки… Такая беспомощная, уязвимая и… красавица, Санчо. Аж холод в спине.

Говорить так о женщине мог только истинно влюбленный в нее человек. Но Санчо все же рискнул возразить — на всякий случай.

— Не, Лавруша, — покачал головой верный помощник. — Это сочувствием обычным может быть… Или еще какой-нибудь психологический заскок… В спине-то тоже мозги есть. А раз там у тебя холодит… — Мошкин оттолкнулся обеими руками от подлокотников кресла и принял вертикальное положение. Подходить к Лавру не торопился, продолжая вести беседу с ним спокойным, уравновешенным голосом. — Ну, какая, согласись, может быть любовь, когда ни словом, ни полсловом не обмолвились? Я ж помню: мне Клава как врезала хорошо поставленной глоткой: «Посторонись, зашибу!..» Ну и все. Абзац Санче в форме полноценной любви.

— Вот и мне абзац в форме, — вздохнул депутат.

— Тебе могло показаться…

— Показаться может то, что знаешь хоть немножко, — не согласился с его доводом Федор Павлович. — Или ожидаешь. Я думал — знаю все. Нет!.. — Лавр ударил ребром ладони по подоконнику. — Тут… будто оркестр целый из труб зазвучал. Я даже оглох тогда на минутку… — Он выдержал небольшую паузу и грустно добавил: — А ведь мог умереть, так и не услышав этой музыки…

— Духовой? — уточнил Александр, но его невинный вопрос почему-то разозлил Федора Павловича.

— Духовной, Санчо! Духовной! — свирепо огрызнулся Лавр, отлепился от подоконника и, небрежно отстранив соратника рукой, двинулся к оставленным без должного внимания компьютерным распечаткам.

— Погоди, погоди! — Осознав всю серьезность искренних душевных переживаний Лаврикова, Санчо проворно ухватил его за запястье. — Не разгоняй умозаключений! А то такого наплетешь… Отвлекись, Лавр!

— На что? — Федор Павлович повернул к нему голову.

Мошкин растерялся. Он был далеко не самым лучшим советчиком в амурных делах. Вопрос Лавра заставил его отвести взгляд и стремительно зашарить им по помещению. На глаза услужливо попался злосчастный монитор все с той же заставкой морского дна.

— На дело, — тут же осенило Александра.

Но для Лаврикова это решение было не новым.

— Пытался, — горько усмехнулся он. — Не получается.

— Тогда в потолок поплюй, — с ходу нашелся Санчо. — Я сейчас пойду и быстренько займусь коррупцией. А ты чайку выпей, подумай о своих депутатских обязанностях, запрос напиши на жалобу какого-нибудь избирателя.

Но воздействовать на Лавра столь бесхитростным способом оказалось не так-то просто. Будто что-то уже надломилось внутри бывшего законника. Он даже внешне теперь выглядел как-то иначе. Разбитый, потерянный, Федор Павлович неторопливо вернулся за свой рабочий стол, сел, а потом вдруг резко и с раздражением толкнул сооруженные им две стопки бумаг, и отпечатанные листы разлетелись в разные стороны.

— Не нужно все это, когда такое есть! — хмуро провозгласил народный избранник.

— Что есть, Лавруша?

— То! То! — Лавриков откинулся назад и теперь почти лежал в собственном кресле. — Сказал уже!

— Бес в ребро… — тихонько прокомментировал Мошкин.

Лавр не слышал его. Он уже полностью погрузился в сладостно-мучительный процесс самобичевания.

— На что же мы тратим жизнь, Господи?.. — риторически вопросил он, воздевая очи к потолку. — Я на что потратил?.. Добиваемся, устраняем, врем, предаем, раздуваем щеки… — Он с отвращением поморщился, снял с переносицы очки и бросил их перед собой на стол. — Деньги в чулках вонючих сколачиваем… А ведь не нужно все, Санчо! Фуфло все. Обманка.

— Лавр! — Мошкин приблизился к своему давнему другу вплотную и даже слегка склонился над седой головой Федора Павловича. — Заявляю официально. Теперь твоя очередь заткнуться. Кабинеты могут прослушиваться. — Он перешел на шепот.

— Ну и что?

— То, что товарищи услышат и сделают вывод, — увещевал его помощник. — Вновь избранный депутат относится к истерически-припадочному типу личности. А при истерике лучшее лекарство — арифметика. Ты посчитай, прикинь, сколько твоя… э-э… пассия будет вне себя. Сколько она потом в трауре будет.

— Подожду, — упрямо процедил Лавр сквозь зубы. В настоящий момент он не видел каких-либо существенных препятствий на пути к вожделенной цели.

Санчо укоризненно покачал головой:

— Не пацан, чтоб ждать… И к тому же, сняв траур, королева запросто может отвергнуть твои… эти… — Мошкин болезненно наморщил лоб, припоминая что-то. — Слово красивое есть… Метро… матримониальные, кажется, намерения, — выдал он наконец. — Такой вариант не исключен?

— Да дело ж не в ней!

Федор Павлович забросил ноги на стол и выудил из кармана новую пачку сигарет. Неспешно сорвал с нее целлофановую упаковку.

— А в ком?

— Во мне! — севшим от волнения голосом известил Лавриков.

Мошкин заблудился в этих странных и неадекватных, на его взгляд, рассуждениях депутата. С тяжелым вздохом он обошел кресло Федора Павловича по периметру и теперь оказался лицом к лицу с собеседником. Взгляд Лавра по-прежнему был блуждающим и не сосредоточенным на каком-то конкретном предмете.

— Это не истерика, — со знанием дела поставил диагноз Александр. — Это уже психоз откровенный. На грани мазохизма… И что мы теперь будем делать? Сидеть и слушать оркестр духовой музыки в твоей душе?

— Не знаю я, что делать… — растерянно молвил Лавр. — Беречь, наверное.

— Беречь?

— Да. Беречь ее. — Федор Павлович прикурил и тут же скрылся от проницательных глаз помощника за густыми клубами дыма. — Глупо звучит, а как иначе скажешь?

— Очень хорошо, — неожиданно согласился Мошкин, кивнув. — Но учти. Для того чтобы ее сберечь, придется преодолевать, кусаться, доставать деньги из вонючих чулок и так далее по уже оглашенному списку… Ты об этом пока поразмышляй, господин Лавриков. А я пока к господину Кекшиеву все-таки сбегаю и попытаюсь к потрохам его прицениться. Ибо для продолжения нашего внезапного романа нужно, чтобы головы были хотя бы к туловищу прикреплены. А то снесут — оглянуться не успеешь. А захочешь оглянуться — уже нечем.

Его потуги на юмор остались без соответствующей удовлетворительной оценки. Лавриков отмахнулся то ли от Санчо, то ли от окутавшего его табачного дыма и поднялся на ноги.

— Иди уже, — недовольно проворчал он. — Беги, скройся.

Санчо шагнул к двери.

— Надеюсь, я вернусь… — бросил он на прощание и с этими словами покинул кабинет шефа.

Лавр снова сел перед компьютером. Он никак не мог отыскать подходящего положения тела, способного привнести хоть какую-то гармонию в свете его душевных переживаний. Рассеянный взгляд наткнулся на монитор с картинкой морского дна, вялыми рыбками, водорослями и пузырьками воздуха.

— А чего?.. — свирепо вопросил кого-то Федор Павлович и по-волчьи оскалился. — Если потребуется — еще смогу укусить… — Он отложил сигарету в стоящую неподалеку пепельницу и издал негромкое рычание.

— Хозяин дома? — деликатно расшаркался Мошкин, переступая порог заветной приемной. — Здрасте.

Немолодая уже, но еще вполне эффектная секретарша старой формации изумленно подняла взгляд на бесцеремонного посетителя, оторвавшись от экрана монитора. Краем глаза Александр заметил, что ничем особенно важным женщина и не занята. Скучный рабочий день компенсировался некоей замысловатой карточной игрой, происхождения, равно как и правил которой Санчо не знал.

— Геннадий Церенович только что пошел домой, — гордо оповестила визитера секретарша Кекшиева с таким видом, будто этим поступком ее босс совершил великое благо во имя страны и нации.

Но Мошкина было не так-то просто выбить из седла аналогичными интонациями. Он уже всякого навидался в своей жизни.

— Он домой пешком ходит? — невинно поинтересовался Александр, задумчиво почесав свой мясистый двойной подбородок.

— По коридору — да, пешком. Потом — на лифте. Потом — на машине.

Санчо закатил глаза:

— Как любим мы все усложнять!.. — Он отступил назад и, не прощаясь с секретаршей, скрылся в дверном проеме.

Женщина вернулась к прерванной карточной партии.

Никто никогда не видел Санчо, бегающего трусцой. Такое даже сложно было представить. Особенно тем, кто достаточно хорошо знал Александра. Но тем не менее при определенных жизненных обстоятельствах подобное случалось. Сейчас надеющегося догнать отправившегося по домашним делам Геннадия Цереновича Мошкина не смогли бы остановить даже спортивные барьеры. Он с легкостью преодолел бы и их. Так велико было желание Санчо завершить свою непростую миссию и доложить Лавру о ее результатах, чтобы отвлечь босса от амурных мыслей, что он мчался по пустынному коридору подобно заправскому спринтеру. Легкоатлетические упражнения помощника депутата были вознаграждены. К тому же появившаяся впереди по ходу движения спина господина Кекшиева заставила Санчо прибавить скорости. Настигнув преследуемого, Мошкин не сумел с ходу остановиться, а лишь плавно перешел с бега на быстрый шаг. Попутно он подхватил Геннадия Цереновича под руку и с широчайшей улыбкой на устах заглянул в глаза высокопоставленному чиновнику.

— А?! — вздрогнул от неожиданности последний. — В чем дело?

Стремительный налет напугал Кекшиева. Он попытался выдернуть свою руку из тесного плена, но толстые пальцы Санчо лишь сильнее вцепились ему в локоть. Отпускать свою жертву Мошкин был не намерен.

— Все нормально, — громко провозгласил он, тяжело дыша. — Я по спине догадался.

— Пустите меня! — строго потребовал Кекшиев и вернул-таки свободу своей правой руке. — О чем вы догадались по спине?

— О том, что вы — это вы. — Санчо по-свойски подмигнул чиновнику левым глазом. Он вообще вел себя так, будто перед ним был не бывший прокурорский работник, а свой брат урка. — Здрасте. Смотрите, какой диванчик хороший справа по курсу. — Он мотнул головой в заданном направлении. — Мне даже кажется, он без «жучков». Давайте присядем, в ногах правды нет. Но, говорят, правды нет и выше…

Не прекращая ни на секунду бурного словесного потока, Мошкин вновь ухватил Кекшиева за многострадальную руку и почти насильно потянул собеседника к облюбованному дивану в холле. Кроме них, в коридоре никого не было, но, тем не менее, Геннадий Церенович беспомощно завертел головой то ли в поисках поддержки, то ли желая убедиться в том, что никто из знакомых не видит такого бестактного обращения с его персоной.

— Да отпустите же вы, наконец, мою руку! — прикрикнул чиновник на неизвестного ему толстого мужчину. — Кто вы такой?

Этот, казалось бы, вполне логичный вопрос удивил Мошкина. Он даже остановился на полпути к дивану и удивленно вскинул брови. Дескать, как странно, что еще не все в этом здании знакомы с ним.

— Санчо я. — Александр склонил голову в едва заметном поклоне. — Первый помощник недавно доизбранного депутата Лаврикова.

— А, тогда понятна манера поведения… — презрительно скривился Кекшиев.

— Ну их к шуту, манеры, — небрежно взмахнул рукой Санчо. — Лучше сразу договоримся — без манер, подходов и прочих танцев живота.

— О чем?

Настроение Геннадия Цереновича в корне изменилось. Шок от неожиданного нападения уже прошел, собеседник и тот, чьи интересы он представляет, были известны, а следовательно, Кекшиев имел полное право вернуться к привычному для него снисходительно-насмешливому тону. Никакой растерянности, никакого внутреннего дискомфорта. Напротив, высокопоставленный слуга народа был предельно уверен в себе и произносимых словах.

— Сядьте. — Санчо все-таки продефилировал к дивану, но сам опускаться на него не спешил, радушным жестом хозяина указав на место для отдыха чиновнику.

— У меня — две минуты. — Кекшиев нахмурился и демонстративно постучал согнутым пальцем по циферблату наручных часов. — Ждут в верхней палате.

— Хватит одной, — заверил собеседника Мошкин. — А там — хоть в палату лордов…

Завороженный таким решительным натиском, Кекшиев все же шагнул к дивану и сел. Положительно, помощник Лаврикова вел себя странно и нестандартно. Общаться подобным образом в этих стенах было не принято. Но Геннадий Церенович разумно пришел к выводу, что ничего страшного не случится, если он просто выслушает наглого типа. Так или иначе, в чиновнике проснулось чисто человеческое любопытство. В недоумении он приподнял подбородок и взглянул на продолжавшего находиться в вертикальном положении Александра.

— Ну? — поторопил его с разъяснениями Кекшиев.

Санчо наконец плюхнулся рядом. После этого он вновь шокировал чиновника — тем, что по-приятельски обнял его за плечи. Простодушно так, без экивоков. Склонившись к самому уху собеседника, Александр горячо и доверительно зашептал:

— Геннадий Церенович, в Екатеринбурге-ибн-Свердловске Хомута повязали. Такая вот незадача. — Он причмокнул языком, рассчитывая тем самым придать весомость собственным словам. — Хомут — гнида гнидой, конечно, но уважаемый человек, владелец заводов, газет, пароходов. Сколько бы вы хотели получить за его — Хомута в смысле — подписку о невыезде?

На устах Санчо играла обезоруживающая улыбка. Его вид свидетельствовал о том, что тема разговорчика в общем-то плевая и долго рассусоливать не имеет никакого смысла. Порешали вопросы и разошлись. У каждого ведь еще куча неотложных дел. А тут какой-то Хомут! Подумаешь!

Но Кекшиев с ним не согласился. Глаза чиновника вспыхнули от негодования, и он предпринял решительную попытку подняться на ноги.

— Да вы…

Санчо не дал ему ни закончить начатую фразу, ни подняться с дивана. Тяжелая рука Александра удержала Геннадия Цереновича в сидячем положении. Улыбка все так же освещала его круглое лицо.

— Сумма должна учитывать накладные расходы полностью, включая всю, так сказать, вертикаль, со всеми ниточками и веревочками, за которые надо подергать, чтобы больная бабушка открыла дверь Красной Шапочке, — продолжил он начатые увещевания.

Кекшиев озадаченно покачал головой.

— Вы — либо сумасшедший, либо провокатор, — без тени сомнения резюмировал он.

— Дежурные слова. — Санчо поморщился. — Но ведь лучше же сразу, по существу. Не впервой ведь, господин Кекшиев.

Геннадий Церенович слегка отклонился назад, сбросил со своего плеча руку Мошкина и, брезгливо одернув модный пиджак, стремительно встал. Вслед за ним поднялся с дивана и Санчо. Мужчины напряженно ощупывали взглядами лица друг друга.

— Если здесь появляются такие помощники… — сказал бывший сотрудник прокуратуры. — Куда мы идем?

Укол не достиг своей цели. Александр остался невозмутим так же, как прежде.

— Вы вроде бы домой собирались, — напомнил он Геннадию Цереновичу. — Дома посчитаете цифры спокойно, прикинете.

Кекшиев закипел.

— Я буду говорить лично с Лавриковым! — жестко произнес он, повышая голос на одну тональность. — Завтра же! Такое безобразие нельзя спускать!

— Да при чем здесь Лавриков? — продолжал придуриваться Мошкин, все больше и больше входя в роль. — Он — тьфу. Кто такой Лавриков, между нами говоря? Миф!.. К вам совсем большие люди через него обращаются. Я понимаю, делать это надо более тонко и дипломатично. Только зачем? — Приклеенная к пухлым губам Александра широкая улыбочка выглядела уже совсем дебильной. Но его это обстоятельство и не беспокоило. — Тем более — диван точно без «жучков». Договорились?

Геннадий Церенович побагровел. Он шумно выдохнул, пытаясь привести в норму участившееся сердцебиение.

— Посидите-ка на диване без «жучков», пока я не уеду. — Взгляд его холодных серых глаз, направленный на Санчо, казалось, обладал способностью высекать искры. — А пристанете еще — позову охрану.

— И что вы скажете охране?.. — беспечно пожал плечами Мошкин. — Я не буду приставать. Пока. Время для размышлений всем положено. Одним нулем ошибетесь — потом обидно станет. А мы хотим без обид, по-хорошему.

— Черт знает что! — Кекшиев развернулся и стремительно зашагал дальше по коридору.

Он ни разу не оглянулся на оставленного возле дивана собеседника. Подошел к лифту и нажал кнопку вызова. Санчо на всякий случай не убирал улыбку с лица до тех пор, пока кабина не прибыла и Геннадий Церенович не скрылся в ее недрах. Мышцы лица уже изрядно побаливали.

Чиновник уехал вниз, и Мошкин расслабился. Придури на его физиономии уже не было.

— Черт тебе кореш, с ним и проконсультируйся… — устало пробурчал он себе под нос и неторопливо двинулся по коридору в обратном направлении.