Лавр полюбил это местечко. С недавних пор, а точнее говоря, с того самого момента, как он и его домочадцы переехали с прежнего места жительства на эту дачу, Федор Павлович часто приходил в сад и садился за врытый в землю стол, наслаждаясь здесь предвечерней тишиной и одиночеством. В саду вечером было хорошо. Свежо, прохладно и, главное, умиротворяюще. Идеальное место для того, чтобы побыть наедине с самим собой.

Лавриков закурил очередную сигарету, напрочь забыв о данном себе недавно обещании сократить количество употребляемого за день никотина. Выпустил дым через ноздри и запрокинул голову. Небо еще не было по-ночному черным, но и голубым его назвать нельзя было никак. Скорее оно было темно-синим, что уже сейчас позволяло различать высыпавшие на куполе многочисленные звезды.

Идиллия единения с природой и всем окружающим миром была нарушена уже минут через шесть грубым вторжением Александра Мошкина. Лавр услышал его мягкую поступь намного раньше, чем сам Санчо появился в поле зрения босса. Это заставило новоиспеченного депутата Государственной думы загасить наполовину искуренную сигарету о краешек стола и небрежно бросить бычок себе под ноги. Федор Павлович повернул голову на звук шагов.

Александр вынырнул из листвы, как черт из табакерки. В руках у него был круглый широкий поднос, на котором мирно покоилась горящая керосиновая лампа, а рядом с ней ароматно дымилась чашечка кофе. С такой нехитрой ношей Мошкин и приблизился к садовому столику.

— Извольте, сударь…

Он аккуратно поставил поднос прямо перед Лавром, а сам опустился на противоположную от стола скамеечку. Устало крякнул при этом, а затем подпер голову руками, уткнувшись пальцами в двойной мясистый подбородок. Молча уставился в лицо Федору Павловичу. Тот же осторожно, двумя руками подхватил с подноса чашку и плотно стиснул ее, будто стараясь согреть окоченевшие пальцы. Однако это было лишь видимое впечатление. Продрогшим Лавриков себя не чувствовал.

— Неужели этот изматывающий день кончается?.. — вполголоса произнес он, задумчиво изучая содержимое предоставленной ему фарфоровой емкости. Отпивать кофе Лавр не торопился.

Санчо уже раскрыл было рот, намереваясь что-то ответить на поставленный риторический вопрос, с которым, по большому счету, Федор Павлович обращался скорее к самому себе, нежели к собеседнику, но так и не успел вымолвить ни единого слова. До слуха мужчин со стороны подъездной дорожки донесся приближающийся шум автомобильного двигателя. Мошкин расплылся в счастливой улыбке и пружинисто поднялся на ноги. Общество Лаврикова в одно мгновение стало для него скучным и неинтересным.

— Клава, наверное, — с неподдельным и искренним обожанием в голосе предположил он.

Санчо развернулся с намерением вновь скрыться в листве, но реплика, вроде как неохотно оброненная Лавриковым, заставила его на секунду притормозить.

— Клава не ездит сразу на двух машинах, — вполне резонно заметил Федор Павлович.

Мошкин навострил уши. Природное чутье битого жизнью бывшего криминального авторитета и на этот раз не подвело его. Александру ничего не оставалось делать, как согласиться. Судя по шуму моторов, автомобилей действительно было два. Теперь и он явственно различил этот нюанс в предвечерней тишине микрорайона. Санчо покосился на Лаврикова, но тот более не выказал никакой реакции. Даже поза депутата не изменилась. Констатировал очевидный факт, и не более того.

— Сбегаю гляну… — В голосе Мошкина невольно просквозило волнение.

Лавр кивнул, а затем, когда верный соратник скрылся в густой зеленой листве и засеменил в сторону ворот, спокойно склонился над фарфоровой чашечкой и сделал маленький осторожный глоточек. Приятное тепло ароматного напитка разлилось по горлу, а потом двинулось ниже. В область желудка. Федор Павлович блаженно смежил веки. Однако справедливости ради стоит заметить, что спокойствие Лавра было исключительно внешним. Внутренне он весь подобрался и превратился в слух. Ночной шум двух прибывших автомобилей, по мнению Федора Павловича, не предвещал обитателям дачи ничего хорошего. Кто бы это мог быть? Лавр сделал еще один глоток кофе. До его ушей не долетало больше ни единого звука. Двигатели авто смолкли, да и Санчо что-то не спешил возвращаться с известиями. Может, пора вставать и двигаться ему на выручку?

Наверняка Лавриков так и сделал бы, но уже меньше чем через минуту после того, как его посетила такая мысль, ожидание депутата было вознаграждено. Послышались поспешные шаги и характерное шмыганье носом. Из разведки возвращался старый толстый боец. Но вот с какими известиями?

Мошкин выплыл из стремительно обволакивающей окрестности темноты и замер в круге света, источаемого керосиновой лампой. Лицо взволнованное, глазки бегают, губы плотно поджаты. Нехороший знак. Кому, как не Лаврикову, было знать об этом?

— День еще не кончился, Лавр, — сказал Александр, встретившись глазами с Федором Павловичем.

Выходит, сбылись самые нежелательные прогнозы. Интуиция, как обычно, не подвела старого лагерного волка. Совершив еще три неспешных глотка и отставив в сторону ополовиненную чашку с кофе, Лавриков поднялся на ноги. Чертовски не хотелось ему сейчас расставаться и с любимым местечком в саду, и с тонизирующим бодрящим напитком, и даже с этим тусклым рассеянным светом керосиновой лампы, но, похоже, судьба не оставляла Лавру не малейшего выбора.

— Я понял. — Он одернул по привычке полы пиджака, поправил тугой узел галстука под воротником белоснежной рубашки и шагнул по направлению к замершему в растерянности соратнику. — Но выстрелов вроде не было.

— Касатик приехал. — Санчо закусил губу. Того и гляди, расплачется заботливый опекун. — Сам.

— Да? — Федор Павлович изогнул бровь дугой и позволил себе скромную улыбку. — Это льстит. Он никуда не выезжал лет десять… — Лавриков задумался на несколько секунд, а рука непроизвольно потянулась в карман за сигаретами. Но депутат остановил этот собственный порыв слабохарактерного человека. Попытался скрыть неловкость за кривой ухмылочкой. — А раз приехал, значит, это уже не Касатик. Это Косатка. Незаметная разница, но существенная… Пригласил в дом?

Санчо отрицательно помотал головой.

— Он просит, чтоб ты сам вышел, — проинформировал он Лаврикова.

В это мгновение неприятный холодок пробежал по спине Федора Павловича. Аккурат вдоль позвоночника. Опять же нехороший знак. В душу Лавра закралось недоброе предчувствие. Зачем мог пожаловать к нему с визитом Касатик? Вопрос с Хомутом и личностью Геннадия Кекшиева они вроде благополучно разрешили еще в прошлый раз. Именитый вор в законе дал слово, и, насколько знал Лавр по опыту прошлых лет и своих прежних контактов с легендарным криминальным авторитетом, Касатик никогда не разыгрывал комбинацию в обратном направлении. Даже в том случае, если признавал допущенную ранее ошибку. Уж шибко пекся господин Касаткин о своем безупречном реноме. Значит, тут что-то другое. Новая цель визита. Какая? У Лаврикова имелось предположение, но, честно говоря, он даже самому себе боялся признаться в страшной догадке. Оставалось надеяться, что на этот раз он ошибся в предположениях.

— Уважим гостя, раз просит… — только и сказал Федор Павлович, обращаясь к Мошкину.

После этого он уже решительно зашагал по направлению к центральным воротам дачи, где, как оказалось, его дожидались два автомобиля. Личное транспортное средство Касатика в лице темно-синего «мерседеса» последней модели и массивный внедорожник, около которого в нетерпении топтались трое ребят из службы безопасности действующего законника. Всех троих Лавр, впрочем, как и Санчо, неотступно следовавший за своим боссом, прекрасно знал и в лицо, и по кличкам. Однако подходить к «быкам» с приветствиями Федор Павлович не стал, а прямиком направился к «мерседесу». При его приближении задняя дверца иномарки любезно распахнулась, и Лавр юркнул в салон. Кроме самого Касатика, здесь больше никого не было. Даже водитель на привычном месте отсутствовал. Федор Павлович захлопнул за собой дверцу.

Что касается Александра Мошкина, тот не стал выказывать излишний гонор или амбиции. С дружеской улыбкой на устах он присоединился к бравой троице Касатика, покуривающей возле раскрытых дверей джипа, и с ходу затеял непринужденную беседу. Ребята охотно откликнулись на предлагаемую беседу. Разговаривали негромко, но доброжелательно. Хотя Санчо и знал, что этим парням ничего не стоит разрядить в его пивное брюшко целую обойму патронов, последуй такой приказ от оставшегося сидеть в своем «мерседесе» босса.

Касатик не стал ходить вокруг да около, а сразу взял быка за рога. Время свое наверняка дорого ценил. Но уже первых его слов было достаточно для того, чтобы подтвердить ту самую догадку Лаврикова, которая возникла у него еще там, в тени раскидистой яблони. Касаткин приехал вести речь именно об «Империи» и о тех событиях, что происходили на ее фоне.

— Не в моих правилах так… — Видно, и самому вору в законе нелегко давалась эта беседа. — Даже против правил… Но с другой стороны, я не требую снова, чтоб ты к Кекшиеву лез. Просто отдай чужим людям чужие бумажки, и мальчонка пусть подпишет что-то… Даже в твоем присутствии, мальчонку отдавать не надо… — Касатик не выдержал и отвел взгляд. Хмуро уставился в противоположное боковое окно. — Будь добр, Федя, уважь. Куча проблем решается одномоментно. И деньги общаковские целы. И Хомут выходит… И тебе уважение и почет с низкими поклонами. — Он замолчал, ожидая реакции собеседника. Но Лавр будто отключился, целиком погрузившись внутрь себя. Это начинало нервировать Касатика. — Не надо молчать, Лавруша, — продолжил он. Разговор на то и разговор, что двое мнениями обмениваются, а не один трындит, как монолог в театре.

— Какие же тут мнения, Касатик? — печально усмехнулся Федор Павлович.

— Верно, — не стал спорить тот, прекрасно понимая, что имеет в виду его собеседник. — Тут двух мнений быть не может. И вариант всего один. Надо сделать что просят. А уж потом мы к этой компании приглядимся. И плотно приглядимся. Еще пожалеют, что ко мне сунулись.

Лавр выудил из кармана сигарету, но прикуривать ее не стал. Просто механически перекатывал ее между пальцами и тупо созерцал пространство прямо перед собой. Взгляд депутата Государственной думы был при этом совершенно пустым и отрешенным. Касатику очень хотелось предугадать ход мыслей бывшего коллеги, но он не мог этого сделать. Лавр прекрасно умел скрывать бушевавшие в нем чувства и эмоции. Всегда старательно прятал их вот под такой маской внешней отрешенности. Ситуация была патовой. Если не сказать больше. Несколько крошек табака из разминаемой пальцами сигареты просыпались на пол салона и туфли Лаврикова. Касатик не заметил этого.

— К тебе ведь от зампреда комитета Государственной думы не постеснялись сунуться! — саркастически заметил Лавриков, отчаянно хватаясь за последнюю спасительную соломинку.

Но этим, как оказалось, тертого калача, каким без сомнения и являлся многоуважаемый господин Касаткин, не прошибешь. Он беззлобно улыбнулся, достал из кармана упаковку жевательной резинки и отправил в рот одну из небольших мятных подушечек. Ритмично заработал челюстями, и Федор Павлович невольно отметил для себя идеальное состояние зубов криминального авторитета.

— Эка невидаль!.. — небрежно взмахнул рукой Касатик. — Как говаривал один наш коллега: «Чем выше я поднимался, тем больше находил грязи».

— Кто же у вас такой наблюдательный? — не смог удержаться от иронии Лавр.

— Не у нас, а — вообще, — безмятежно парировал собеседник. — Дон Корлеоне, Лавр.

— Дон… — Федор Павлович поскреб пальцами подбородок. — Вспомнил… — Но тут же, вскинув голову, он открыто уставился в стальные глаза Касатика. — А если я откажусь?

Вор в законе нахмурился. На мгновение даже замерли его двигающиеся челюсти, перемалывающие жевательную резинку. Касатик откинулся всем корпусом на спинку сиденья и сцепил пальцы рук у себя на животе. Сейчас он совсем не походил на забавного старичка в спортивном трико и стоптанных тапочках. Для выхода нынешний криминальный авторитет облачился в светло-зеленый двубортный костюм, идеально подогнанный по его справной фигуре, и в серый галстук с зелеными ромбиками. Очень представительно получилось. И главное, стильно.

— А ты даже отказаться не успеешь, — сказал Касаткин вполголоса. — И все, что надо, без тебя произойдет. Вопрос уж очень острый. Как заточка. Не надо даже думать об отказе. То есть подумать ты, конечно, можешь. И я тебе времени дам до послезавтра, чтобы ты созрел, совесть свою убаюкал, если надо… — Авторитет снова заработал ровными белыми зубами. — Но решение будет таким: в четверг к двенадцати закрыть вопрос.

Это уже был приговор. Причем окончательный.

— Говорил, мы параллельно живем. — Сигарета Лавра, так и не побывав у него во рту, вернулась обратно в боковой карман.

— Хорошо, что ты запоминаешь мои слова, — не остался в долгу Касаткин. — Но… В школе геометрия — евклидова, прямая. А в жизни получается — по Лобачевскому. Извилистая геометрия… Я ведь соображаю… — Вор в законе понизил голос до шепота. — Понимаю тебя, хоть и не в курсе тонкостей. Чувствую, что-то ты предать должен или нарушить обещание. Однажды по правилам ускользнул от подлости, но теперь… Дважды не бывает. Перетерпи. Один раз Бог простит. — С этими словами он дружески и энергично хлопнул Лаврикова по колену. Вроде как подбодрил. — И ты прости уж за поздний визит и… ультиматум. Поеду. Рано привык ложиться, а нам еще пилить и пилить по этим сумасшедшим дорогам… Четверг. До двенадцати. Не оплошай.

— Уж постараюсь, — ответил Федор Павлович после секундной паузы.

Говорить больше было не о чем. И так все сказали друг другу. Лавр выбрался из салона «мерседеса» и, не простившись с высокопоставленным в криминальном мире гостем, ссутулившись, направился к даче. Разухабистые разговоры в стане телохранителей тут же прекратились. Мошкин, распростившись с троицей Касаткина, заспешил вслед за Лавриковым. Что касается оставшихся братков, то те, так и не получив от босса никаких соответствующих инструкций, лишь равнодушно проводили Александра взглядами. После чего двое из них заняли места в джипе, а третий, долговязый детина с широким, на пол-лица носом вернулся к «мерседесу» Касатика и занял свое законное место за рулем дорогостоящего и престижного авто.

Все дверцы обеих машин захлопнулись, а затем взревели и моторы. Иномарки тронулись с места. Развернувшись, они укатили прочь от лавриковской дачи. Сначала «мерседес», а вслед за ним на почтительном расстоянии и внедорожник. Шум и суета мгновенно сменились наступившей тишиной.

Лавр поднялся на крыльцо и скрылся в недрах своей обители. Он даже ни разу не оглянулся. Ни на отчаливших гостей, ни на сопровождавшего его до порога Санчо. Мошкин, впрочем, все прекрасно понимал. Видать, разговор с Касатиком не принес Лавру никаких положительных эмоций. Расспрашивать сейчас Федора Павловича о чем-то было бессмысленно. Да он и сам в скором времени поведает преданному соратнику суть беседы.

Елизавета Михайловна и Иван, находящийся в отведенной женщине комнате, также прекрасно слышали шум автомобилей, подъехавших к территории дачи. Все это время старая экономка и мальчик сидели тихо и не покидали пределов помещения. Не торопились они выйти за дверь и после того, как таинственные машины незваных визитеров укатили в неизвестном направлении. Кирсанов приблизился к окну и старательно пытался разглядеть хоть что-нибудь в сгустившейся уличной темноте. Более или менее ему удавалось сделать это. Голощапова осталась возле порога, но свет по-прежнему не включала.

— Испугался? — шепотом спросила Елизавета Михайловна.

— Нет, — честно ответил Кирсанов, но почему-то непроизвольно поежился. — Там не было… плохой машины.

Лиза не успела уточнить, что именно имеет в виду мальчик. Входная дверь, ведущая с улицы в общую комнату на первом этаже, резко распахнулась, затем в холле вспыхнул свет, и в тишине дачи раздался громкий окрик Лаврикова:

— Федечка!

Голощапова, оставив Ивана в комнате, успела выскочить навстречу хозяину апартаментов в тот момент, когда он уже собирался было развернуться и вновь выйти на улицу в сопровождении неизменного Александра Мошкина. Лавр только мазнул по ней взглядом, вскинув голову, еще раз окликнул сына, обитавшего где-то в недрах второго этажа, и шагнул в направлении крыльца. Щурясь от яркого света, Елизавета Михайловна по лицу Федора Павловича пыталась определить его настроение.

— Так мне готовить квартиру? — несмело произнесла она, так и не сумев ничего прочесть в глазах бывшего криминального авторитета.

Лавриков замер на месте, уткнувшись взглядом куда-то за спину Мошкина, оккупировавшего дверной проем. Как назло, Голощапова застала его своим вопросом в самый неподходящий момент. Тогда, когда он был готов к нему меньше всего на свете. Федору Павловичу потребовалось не более пяти секунд, дабы вернуть себе самообладание, после чего он опять повернулся к женщине. Заставил себя улыбнуться.

— Конечно, — просто ответил он. — Все без изменений. Это… — Лавр ослабил узел галстука, а затем и вовсе сдернул его с воротника, — совсем по другому поводу гости…

Больше он не добавил ничего. Санчо предусмотрительно посторонился, и Федор Павлович шагнул на свежий воздух. Даже дверь за собой оставил распахнутой. Елизавете Михайловне ничего не оставалось делать, как вернуться обратно в свою комнату. Иван уже сидел на кровати, погруженный в какие-то собственные мысли. Голощапова подхватила с тумбочки ридикюль, подошла к мальчику и нежно поцеловала его в щеку.

— До завтра, Ваня, — мягко произнесла она.

— До завтра, Лиза… — машинально откликнулся Кирсанов, и женщина почувствовала в его голосе ничем не прикрытую апатию.

Но говорить она ничего не стала. В конце концов, сейчас ей не было необходимости беспокоиться о судьбе Ивана. Мальчик, по мнению Голощаповой, находился в надежных руках. Она снова вышла из комнаты.

В этот самый момент и Федечка, перепрыгивая сразу через две ступени, спустился по лестнице со второго этажа, пересек гостиную и следом за Лизой выскочил во двор. Он знал, где можно найти отца. На его заветном местечке в саду. Елизавета Михайловна благоразумно прикрыла за собой входную дверь.

Только Кирсанов продолжал сидеть неподвижно в маленькой комнатке Лизы, освещенный светом из общей гостиной, падавшим на его лицо. Дача погрузилась в полную тишину. Слух Ивана улавливал только едва заметное шебуршение где-то в дальнем углу комнаты. За стенкой скреблась мышка. То ли ела что-то, то ли пыталась соорудить для себя очередную норку. Других звуков не было. Кирсанов уперся руками в край кровати, а голову обреченно уронил на грудь. На глаза мальчика навернулись непрошеные предательские слезы, но он усилием воли сумел взять себя в руки. Порывисто поднялся на ноги. Тишина начинала давить на его детское сознание.

— …И получается: с одной стороны — эти захватчики «Империи». С ними бы я сыграл партию без труда. Но с другой стороны — ультиматум Косатки. А он слов на ветер не бросает. Вот с ним играть никому не советую… — Лавр сокрушенно покачал головой и, сцепив пальцы в замок, водрузил их на столешницу прямо перед собой. Обвел долгим взглядом небольшую по количеству компанию своих преданных единомышленников. — И как выскользнуть?

Втроем они расположились в саду, под самой заветной яблоней, где Федор Павлович находил для себя умиротворение. Тусклый свет, источаемый керосиновой лампой, выхватывал из темноты напряженные лица трех представителей сильного пола человечества. Как и предполагал Санчо, лезть к Лаврикову с расспросами не стоило, тот и сам выложил всю подноготную своей недавно состоявшейся встречи с Касатиком. И подноготная эта была отнюдь не утешительной. Положение осложнялось фактически до безобразия. Понимал это и сидящий по правую руку от Мошкина Федечка. Он так же, как и Александр, молча, не перебивая, выслушал длинный монолог отца, и лишь когда Лавриков произнес свой последний отчаянный вопрос, парнишка позволил себе недовольно прищелкнуть языком.

— Н-да-с… — протянул он. — Полная жопень получается…

— Выбирай, пожалуйста, выражения! — недовольно осадил отпрыска Федор Павлович.

— Пожалуйста… — Сын стянул с переносицы очки и интенсивно потер подуставшие за день глаза. — «Не люди, а подобие зверей, гасящие пожар смертельной розни струями красной жидкости из жил!..» — процитировал он вполголоса и тут же поспешил добавить во избежание какого-либо непонимания со стороны собеседников: — Выражаюсь не я. Шекспир. Устраивает?

Ему никто не ответил. На некоторое время за столом повисло тягостное молчание, в течение которого Лавриков, утомленный своей предыдущей длинной тирадой, выудил-таки сигарету и с чувством закурил ее. И так уже предостаточно за последний час испытал силу собственной воли. Пора и расслабиться. Чиркнула спичка, оранжевый огонек весело лизнул кончик сигареты, и Федор Павлович блаженно втянул дым в легкие. Санчо бессмысленно следил за его нехитрыми манипуляциями, но по глазам Александра было видно, что думает в этот момент он о чем-то другом. Мысли его не касались слабой или сильной воли лавровского характера.

— Кстати, о Шекспире… — протянул Мошкин, взгромождая на столешницу свои массивные локти и подпирая ладонями подбородок. — По ходу дела я у ребят Косаткиных узнал: они пришлого потом от дома до дома довели. Адресочек имеется.

— Что это дает? — безучастно вопросил Лавриков.

Он заранее знал о том, какое предложение сейчас последует от верного соратника. В подобных ситуациях Санчо всегда славился тем, что любил предлагать радикальные решения. Как говорится, особо не мудрствуя и не пытаясь без необходимости усложнять и без того непростые события. Однако такая альтернатива не всегда устраивала Федора Павловича.

Санчо не подкачал и в этот раз. Разогнав рукой едкий дым от лавровской сигареты, он состроил самое свирепое выражение лица, на какое только был способен, и глухо произнес:

— Загасить… Пугнуть этими струями жидкости…

Увлеченная дискуссией троица не обратила внимания на то, как в темноте сада к месту их штаба бесшумно приблизился Кирсанов. Даже Лавриков со своим природным чутьем и обостренным слухом сумел каким-то образом упустить из виду этот аспект. А Иван тем временем, двигаясь сначала на свет керосиновой лампы, остановился под яблоней, не дойдя до заветного стола нескольких шагов. Он замер в тени, оставаясь незамеченным для Лавра и остальной компании, в то время как сам имел уникальную возможность видеть заговорщиков и слышать каждое произносимое ими слово.

Предложение Мошкина повисло в воздухе, так и не найдя отклика в душах и сердцах соратников. Лавриков лишь беспечно отмахнулся и уставился на кончик тлеющей сигареты, зажатой в правой руке между средним и указательным пальцами. Федечка же, помолчав секунды три, соизволил-таки отреагировать на последнюю фразу Александра. Правда, совсем не так, как хотелось последнему.

— Ничего это, Санчо, не даст! — решительно заявил парнишка. Он уже вернул очки на прежнее место, и теперь свет керосиновой лампы отражался от круглых стекол, создавая эффект сатанинского блеска в глазах юного заговорщика. — Хуже будет! Меня, или тетку, или тебя — любого — подстерегут и…

Последний аргумент показался Мошкину очень убедительным. Одно дело — ставить на кон свою собственную жизнь, и совсем другое — безопасность и благополучие близких людей. Санчо очень рельефно представил себе в этот момент, как кто-то может причинить вред его любимой женщине, и огромное страстное сердце Александра болезненно сжалось при этом. Грустными глазами он посмотрел сначала на Федечку, а затем и на Лаврикова. Голос Мошкина невольно дрогнул при следующем волнительном вопросе.

— Клаву подстерегут?

— А это трудно? — саркастически заметил Федечка.

Санчо тяжело вздохнул. Юноша был прав на сто процентов. Подстеречь Клавдию возле магазина сумел бы не то что профессиональный киллер, но и обычный представитель уличной шпаны. Никаких видимых трудностей здесь не наблюдалось и в помине. Мошкин сконфуженно опустил глаза. Возможно, сейчас он, как никогда раньше, явственно осознал истинное положение вещей.

— Обросли мы близкими. — В голосе Александра появилась не присущая ему прежде обреченность. — И стали, оказывается, беззащитными…

Вот, значит, почему воровской закон не терпит исключений из правил. Санчо знал это и раньше, а теперь, что называется, убедился в данном факте на собственной шкуре. Обзаволиться семьей — означало становиться предельно уязвимым. Давать противнику дополнительные рычаги воздействия на тебя. Законы возникают не на пустом месте. Все правильно, все так и должно быть. От досады Александру только оставалось скрипнуть зубами. Что он и сделал, кстати.

— А если иначе? — оторвал Санчо от невеселых размышлений на тему несовершенности жизни задумчивый голос Лаврикова.

Мошкин поднял глаза.

— Что иначе-то? — не сразу врубился он.

— Есть багаж, положенный каждому, — пустился в свойственные ему философские рассуждения Федор Павлович. — Багаж ответственности за других… Может, мы не просто так влипли в эту историю? Может, она послана как проверка?.. Вот есть женщина — люби и спаси. Вот есть ребенок — люби и помоги… — Лавр не смотрел при этом ни на кого конкретно. Рассуждал вроде как исключительно для себя лично. — Главное испытание, после которого — или вверх, или вниз.

— Хватит, пап! — оборвал его словоизлияния Федечка. — Кончай со своей мистикой. Есть заурядная нравственная дилемма — порядочно поступить или не слишком. Такие каждый человек каждый день решает, даже не замечая того.

— Плохо, что не замечая, — парировал Федор Павлович. — Так незаметно все вместе и соскальзываем…

— Ну умник на умнике! — язвительно произнес Санчо, вклиниваясь в дискуссию кровных родственников. — А чего делать конкретно? Смыться? Исчезнуть?

Новое предложение, прозвучавшее из уст соратника, пришлось Лаврикову по душе еще меньше, чем предыдущее. Представив себе картину, как он, бывший вор в законе, спешно собирает свои вещички и дает деру, Федор Павлович пренебрежительно поморщился.

— Я из спринтерского возраста вышел, — ответил Лавр. — И Ольга с мальчиком не очень-то разбегутся… Наконец, это стыдно! От кого скрываться? Людям от… как их?.. От подобия зверей, от нелюдей? Не, я не побегу. Пусть режут, стреляют — не побегу, и все.

Санчо понятливо покачал головой.

— Значит, если исключить термин «жопень», — резюмировал он, — остается безвылазный тупик.

За столом снова воцарилось молчание, и теперь уже стоящий поодаль Кирсанов счел для себя необходимым обнаружить собственное присутствие. Он и так уже слышал достаточно и чувствовал себя из-за этого крайне неловко. Тактично кашлянув, мальчик вышел из-за листвы и оказался в поле зрения заговорщиков.

— Простите… — Он совершил пару осторожных шагов по направлению к столу. — Я слышал… Нечаянно… — Три мужских головы повернулись в его сторону. — И мне кажется, ваши трудности появились из-за меня и мамы. А это нечестно.

— Что нечестно, Иван? — открыто поинтересовался Лавриков.

— Нечестно заставлять других мучиться из-за себя. — Иван выдержал его взгляд. — Я — Кирсанов…

— А я — Санчо, — с усмешкой подхватил диалог Мошкин, надеясь столь незамысловатым образом разрядить ситуацию.

Однако никто не принял его энтузиазма.

— Да помолчи! — одернул Александра сидящий рядом Федечка и даже слегка толкнул соседа острым локтем в объемное пузо.

— Ты еще позатыкай!.. — обиженно огрызнулся Санчо.

— У меня есть свой дом, — продолжил тем временем Кирсанов, повышая голос и, казалось, не обратив внимания на возникшую перепалку. — Есть мама. Есть Лиза. Вы вернете мне мои документы. И я уйду. И решу все самостоятельно. Как только я уйду, от вас никто ничего не сможет потребовать.

— Ага, как в песне, — не унимался Мошкин. — «Мы странно встретились и странно расстаемся…»

На этот раз никто не отреагировал на очередное саркастическое высказывание помощника депутата. Кроме самого Ивана. Он перевел хмурый взгляд на упитанного мужчину, и в голосе мальчугана появились решительные взрослые нотки.

— Дядя Санчо, у нас — мужской разговор, — с достоинством заявил он.

Санчо невольно осекся, возможно впервые не зная, как следует реагировать на услышанное. А Кирсанов уже пустился в дальнейшие рассуждения:

— Ничего другого вы уже не придумаете. Наверное, это не слишком здорово для меня и моей мамы, но не выйдет по-другому, — печально улыбнулся он. — И я сам придумаю, как драться дальше. Те люди, которые сидели там, за длинным столом, — они, по-моему, не очень храбрые. Просто их много. Но можно драться с каждым по отдельности. И только я имею законное право на такую драку. И просто так я им ничего не отдам, честное слово. — Мальчик замолчал, однако, заметив, что никто не собирается вступать с ним в полемику, уточнил после паузы: — Ладно?

Собравшиеся взирали на него с неподдельным изумлением. Первым из затянувшегося оцепенения вышел Федечка. Он поднялся на ноги, подошел к Кирсанову и дружески обнял его за плечи. На губах юноши блуждала улыбка.

— А правда, если подключить классных юристов…

Но отец прервал его на полуслове.

— Хватит на сегодня… — сказал он, также поднимаясь на ноги и подхватывая со стола керосиновую лампу. — Приняв такое решение, Иван, ты действительно показал себя мужчиной. Но «ладно» или «неладно» — это мы окончательно решим утром, — подвел Федор Павлович под дискуссией жирную черту и на всякий случай добавил: — Мы обязательно решим…

Со стороны дороги до их слуха вновь донесся шум приближающегося автомобиля. На этот раз, совершенно определенно, одного-единственного.

— Это уже точно Клава… — расплылся в улыбке Мошкин. — И что перед ней всякие Касатики?..

Он последним поднялся из-за стола, но, в отличие от остальных, все еще продолжавших топтаться в тени яблони, устремился к центральным воротам навстречу предмету своего обожания.

— Так пойдем, а? — Едва Санчо скрылся, Федечка потрепал по плечу Кирсанова, хотя вопрос его больше был обращен к отцу. — Поздно.

— Погоди чуть-чуть, — улыбнулся Федор Павлович. Он уже успел остыть в своих эмоциях. В настоящий момент ситуация с Кирсановыми не казалась Лавру такой уж патовой. Выход, как известно, всегда существует, главное — знать, где искать его. — Сейчас интермедия Санчо с теткой закончится, тогда можно… И еще, Федь… — Народный избранник на мгновение замялся.

— Что еще? — приободрил отца Федечка.

В одной руке Лавра по-прежнему была зажата керосиновая лампа, в другой — тлеющая сигарета. Бывший авторитет несколько раз энергично затянулся густым дымом и отбросил окурок в сторону. По большому счету, он до сих пор так и не определился для себя с дальнейшими действиями. Но одно Федор Павлович знал точно. Отступать или сдаваться он не намерен. И дело тут было не только в чувстве долга, хотя этот факт имел и не последнее значение. Лавриков чувствовал ответственность за судьбу Ольги Кирсановой. Ответственность, основанную еще и на самом глубоком чувстве в мире. На любви. Если уж предавать любовь, то, значит, в жизни вообще нет ничего святого. Но как осуществлять борьбу? С какой стороны подступиться? Вот где дилемма. Лавр сейчас находился как будто в тумане, когда не знаешь, в какую сторону выгоднее идти, дабы в итоге из этого тумана выйти.

— Собери-ка ты всю информацию по этой глобальной жратвяной компании, — проинструктировал депутат своего гениального в области компьютерных технологий отпрыска. — Ее связи здесь с отдельными законодателями. Всю картинку, короче, включая вереницу удивительных смертей. Чтоб одни убойные факты. — Лавриков коварно осклабился. — И прикинь, куда эту живопись перегнать…

Федечка без особого труда уловил ход мыслей отца. И мысленно даже одобрил такое решение. Неизвестно, к чему такой ход может привести, но это все же лучше, чем тупое бездействие.

— Как хорошо, что ты живая, Клавонька! — Санчо буквально светился от счастья, выскакивая за ворота и устремляясь к служебной машине, из которой в этот момент степенно выбралась Розгина.

— Кто тебе сказал, что я живая? — пробурчала в ответ женщина, но так и не сумела скрыть, насколько ей было приятно такое внимание со стороны бойфренда. — Я едва на ногах стою.

Мошкин решил закрепить произведенное на Клаву благоприятное впечатление. Подскочив к ней вплотную, он заключил ее статное тело в пленительные объятия и страстно поцеловал в губы.

— Готов отнести тебя в дом на руках, — известил он ее о своих джентльменских намерениях.

— После всех травм тебе только грыжи не хватало… — шутливо отказалась от данного предложения Розгина и осторожно, ненавязчиво высвободилась из загребущих рук Александра. Правда, предварительно она все же удосужилась скромно ответить на его поцелуй. — Лучше забери из багажника еду, шофера отпустить надо.

Мошкин так и сделал. Обогнув автомобиль, он распахнул вместительный багажник служебного авто и выудил на свет божий две увесистые коробки с провизией. Ноша оказалась не такой уж легкой, как изначально рассчитывал Санчо, но он постарался не подать виду. Так или иначе, обе коробки в совокупности, по большому счету, весили меньше, чем Клавдия, то есть ему еще повезло. Розгина же тем временем склонилась к раскрытому окошку машины со стороны водителя.

— Все, Петь, спасибо, — обратилась она с улыбкой к усатому мужчине лет сорока с хвостиком. — Езжай. Извини, что так задержала…

Водитель не заставил себя долго упрашивать. Мотор заурчал, и вишневая «пятерка» тронулась с места. Клавдия развернулась и достаточно быстро нагнала шагающего по двору Санчо. Александр сопел от усердия, и обильный пот уже заструился по его мясистым щекам. Клавдия, шествуя рядом, несколько секунд с улыбкой наблюдала за титаническими усилиями своего кавалера, но в итоге все же смилостивилась над ним.

— Давай одну, а то надорвешься, — предложила она.

Санчо не был бы самим собой, если бы согласился на такое положение вещей. Женщина не должна помогать мужчине в таскании тяжелых предметов. Скорее наоборот. Александр не собирался ронять собственное достоинство.

— Да отстань… — недовольно поморщился он и сдул с губы липкие капельки пота. — А зачем так много?

— На пять-то дополнительных ртов? — Розгина шагнула на крыльцо и предусмотрительно распахнула входную дверь, освобождая проход Мошкину.

Александр сконфуженно остановился на нижней ступеньке, напрочь забыв о тяжелых коробках с провизией. Маленькие глазки беспокойно забегали из стороны в сторону. За всеми перипетиями сегодняшнего вечера он как-то забыл о данном аспекте дела. Теперь жди очередной словесной бури из уст дамы сердца. На всю ночь претензий хватит, до рассвета.

— Да тут… — пробормотал Санчо. — Так получилось… Нет уже ртов.

— Как нет? — ахнула Клавдия.

— Ну, уехали рты. — Мошкин потупил взгляд, уставившись куда-то себе под ноги. — В город.

— Зачем?

— На задание.

Клавдия уперла руки в крутые бока. Теперь уже и ее не волновал вопрос о том, что коробки по-прежнему находились в руках Александра и грозили обернуться непоправимым радикулитом или еще чем-то в этом роде. Сейчас женщину куда больше беспокоили другие вопросы. Больше всего на свете Розгина не любила, когда ее выставляли круглой дурой.

— Что ж ты меня не предупредил, а? — набросилась она на Александра. — Я, как дура последняя, после работы, да чтоб самое свежее, от надежных поставщиков!.. Два часа с лишним моталась, как идиотка!

Санчо чувствовал свою вину. Так же как и обоснованность претензий со стороны возлюбленной. Ему давно уже следовало позвонить Клавдии и предупредить об изменениях в плане. Сам виноват, вот теперь и отдувайся по полной программе. А так хорошо все начиналось! Встретил ее у машины, коробочки помог донести. Влюбленные взгляды, поцелуи. И такой облом в итоге. Мошкин приподнял правую ногу, водрузил ее на ступеньку повыше, а сверху на колено примостил обе коробки. Облегченно перевел дух.

— Клавонька, ну зачем ты эти коробки так близко к сердцу принимаешь? — заискивающе произнес он так, будто вел беседу с душевнобольным человеком. — Съедим мы их за милую душу. Куда они денутся?

— Это скоропортящиеся продукты! — продолжала напирать Розгина. В конце концов, дело было в принципе.

— Заморозим, — не сдавал своих позиций и Александр. — Станут долгопортящимися!.. Ну, замотался я! — честно признался он, наткнувшись на хмурый взгляд обожаемой тетушки. — Забыл позвонить. То одни бандиты приезжали, то другие!.. Криминальный хоровод какой-то!

Тут на выручку Санчо своевременно подоспел Лавриков. Депутат Государственной думы от независимой фракции вынырнул из темноты и остановился практически перед самым крыльцом. Керосиновая лампа в руках Федора Павловича уже не горела, так что единственным источником света являлась лампочка над дверью.

— Можете вы хоть сегодня без сцен у фонтана, а? — недовольно высказался депутат, разглядывая Клавдию и ее дружка.

— И правда, Клав, — еще больше стушевался Мошкин. — У нас неприятности хуже некуда.

— Ничего! — небрежно ответствовала дама и, демонстративно развернувшись на сто восемьдесят градусов, удалилась в недра помещения. — У вас каждый день хуже некуда. Существуем, однако ж…

— Дай-то бог… — буркнул Александр и с тяжелым вздохом вновь подхватил коробки с колена. — Где мальчишки, Лавр? Крикни. Тут что-то очень скоропортящееся и наверняка вкусное…

Он тоже двинулся в дом, покрякивая на ходу. Прерогативу поисков Ивана и Федечки Мошкин оставил за Лавриковым. В конце концов, ему и так сейчас нелегко. Клавдия уже скрылась где-то в области кухни, куда и потопал Александр, пересекая просторный холл первого этажа. В желудке Санчо уже приятно урчало, и он во всеоружии был готов к принятию припозднившейся вечерней трапезы. Мошкин облизал губы.

— Клавонька! — ласково окликнул он женщину, переступая порог кухни. — Клавусик!