В 1928—1929 годах летом и зимой мне довелось работать в рыбохозяйственном отряде Башкирской экспедиции Академии наук СССР. Экспедиция изучала озера Аргаяшского кантона. Обследовались также и водоемы Ильменской группы.

Зимой мы передвигались в специальном вагончике с окнами и печкой. Все пробы воды и грунтов, а также ловлю планктона производили через особый люк в половицах вагончика. Тепло и удобно!

А летом, как кочующие цыгане, от озера до озера перевозили большую лодку, груженную личными вещами, продуктами, экспедиционным снаряжением и материалами. Наш «швертбот» с распашными веслами и мачтой для паруса свободно поднимал всю экспедицию из пяти человек.

Работа нас захватывала. Мы открывали тайны уральских озер, а в них нуждались рыбохозяйственные организации, чтобы правильно вести добычу и разведение рыбы.

Не всегда хорошо получалось у нас с выловом рыбы для исследования. Хотя у экспедиции имелись свои сети разной ячеи, уловы были случайны и часто мизерны. Не зная еще особенностей нового водоема, рыбьих троп, мы частенько ставили ловушки там, где не следует. А нам необходимо было заполучить рыбу с каждого водоема всех пород и возрастов. Поэтому стремились на каждом озере быстрее связаться со всеми промысловиками и любителями. Хороший, знающий рыболов был для нас желанным человеком. Мы искали такой «клад».

Обследовались озера Большое и Малое Миассово соединенные широким протоком. Оставив в палатке двух человек для обработки материалов, мы втроем: начальник экспедиции Подлесный, рыбовод Коля Haдеждинский и я — проводили очередной «разрез» озера. По прямой линии, через каждые пятьдесят гребков парных весел, производили промеры глубин, через сотню гребков устраивали «станцию». Лодка ставилась тогда на якорь, и с нее белым диском определялась прозрачность озера; батометром с разных глубин брались пробы воды для химического анализа; особой шелковой сеткой отлавливался планктон; дночерпателем вынимался определенный по площади квадратик грунта, который затем промывался через грохотки, чтобы получить качественное и количественное содержание организмов дна с данного участка. Проводились и другие наблюдения.

Уже вечерело. Мы торопились закончить разрез и подойти к намеченному каменистому мысу, за которым начиналась Няшевская курья. А из-за леса вы ползала темная туча. Послышались далекие раскаты грома. Набежавший ветер начал сбивать лодку в сторону от линии разреза.

— Бросаем работу, товарищи! Гроза идет, потом закончим. Давайте просчитаем оставшиеся до мыса гребки — и в курью на ночлег. Там должен быть кордон лесничества, — сказал Подлесный.

Мы отсчитали оставшиеся гребки и завернули в тихую курью. А сзади, по озерному раздолью, уже бежали белые гребни волн. В соснах, росших на самой вершине мыса, загудел ветер.

— Нажимай, Коля! — крикнул я товарищу, усевшись напротив и при каждом гребке помогая ему проталкивать в воде длинные весла.

Долговязый и жилистый Надеждинский греб размашисто сильно, умело. Нос «швертбота» легко резал воду. Мы быстро приближались к кордону. Но едва лодка врезалась в песок у пристани, начался дождь. Мы засуетились: что станет с багажом! У берега стояло какое-то строение, а жилой дом кордона виднелся дальше у леса.

— Выносите вещи пока сюда. Здесь баня! — закричал Надеждинский, уже сбегавший к строению. Он подхватил плащ-палатку и постель. Мы забрали остальное и побежали за ним.

Сложив багаж в предбаннике, вернулись к лодке, чтобы прибрать снаряжение и закрыть все брезентом.

В старой бане было чисто, прибрано. Сделана она была «по-белому» и при нужде вполне могла заменить летнее жилое помещение.

— Вот нам и дача! Я занимаю поло́к. Начальник всегда должен быть выше, — пошутил Подлесный.

— С удовольствием уступаю, — так же шутливо ответил Надеждинский, — на этом полке мне пришлось бы уподобиться складному метру.

Все рассмеялись. Подлесный достал свечу, зажег ее и сказал:

— Давайте, друзья, закусим! У нас в меню: хлеб, масло, вареная рыба. Как только стихнет дождь, сходим и представимся леснику. Без разрешения дачку-то заняли!

В это время дверь открылась и вошел человек в кожане. Он был пожилой, среднего роста, с шелковистой рыжей бородой. Между глубоко сидящих белесоватых глаз вытянулся длинный красный нос... Совсем как у крохаля — утки, питающейся рыбой.

— Кажись, квартиранты пожаловали! Откуда будете, кто такие? — спросил мужичок, подавая каждому из нас жесткую и мокрую руку.

— Вы что, хозяин, лесник? — спросил Подлесный.

— Он самый. Лесник Мухорин, — ответил дядька, присаживаясь на скамью. — А вы?

Подлесный объяснил, кто мы и зачем приехали. Затем добавил:

— Только что собирались к вам сходить и о ночлеге договориться, а вы сами пожаловали.

— Ночуйте. Здесь лучше. Дома-то у меня семья большая и... блохи спокою не дадут.

Разговорились. Оказалось, что сам Мухорин и его старшие ребята — замечательные рыболовы-удильщики. Могут раздобыть в озере любую рыбку. А нам это и надо!

— Еще в голодный год вся семья только рыбой жила... Да и родня из Верхних Карасей около меня кормилась. Страшно вспомнить. Съели этой рыбы столько, что у костра и сейчас еще кучи рыбьих костей лежат, как мослы у волчьего логова! Известно, русский человек завсегда другому кличку либо прозвище дает. Вот и меня в народе «крохалем» прозвали. Это утка такая, что одной рыбой питается! Знаете? Спроси сейчас в Верхних Карасях: где Мухорин живет? А тебе скажут: это который? Крохаль? На кордоне он проживает! Вот оно как. Но я не обижаюсь, — сказал лесник и добродушно рассмеялся.

Мы выслушали хозяина, взглянули на его белесоватые глаза с красным крохалиным носом и тоже дружно расхохотались. Уж очень метким было народное прозвище даже «по обличию».

— Значит, рыбку нам любую достанете? Вот и замечательно. Завтра же начинайте ловить. Мы хорошо заплатим, — сказал Подлесный.

— Доста-а-нем! А за плату спасибо. Семья у меня. Ну, отдыхайте! Устали, поди? Здесь, в бане-то, спокойнее, — сказал Мухорин, поднимаясь со скамейки.

— А почему, интересно, на кордоне и вдруг такая большая и богатая баня построена? — спросил я.

— Почему? У нас тут в кварталах большие «подсочки» были. Много рабочих сосновую живицу собирали, так вот для них лесохим и построил. Старая уж стала, ремонта требует, — ответил лесник и, попрощавшись, вышел из помещения.

— Ну, «крохаль»! Видимо, рыбка нам здесь клюнет! Завтра надо под парусом сгонять и привезти сюда остальных ребят. Здесь будет наша штаб-квартира, — оживленно заговорил Подлесный.

Кроме меня, Надеждинского и Подлесного в экспедиции участвовали Женя и Илья. За ними и решил послать Подлесный наш «швертбот» под парусом. Женя — смуглая веселая хохотушка. По специальности — гидрохимик. В экспедиции производила анализы проб воды, спиртовала рыб, помогала определению питания рыб. Илья — рабочий, рыбак. Небольшого роста, расторопный парень. В экспедиции ставил и сушил сети, кашеварил, доставал продукты питания, транспорт.

Все поели и стали укладываться на ночлег. Мы с Надеждинским расположились на полу, раскинув плащ-палатку. А Подлесный долго пыхтел, расстилая на полке походную постель с подушкой и простыней. Потом он почистил зубы, намазал лицо и руки душистым вазелином и еще чем-то. Для чего-то понюхал из флакончика с нашатырным спиртом. Да что греха таить: любил наш начальник «личную гигиену», ухаживал за лицом и телом так, что любая девушка позавидует! Это в сорок лет при внушительном животике. Наша простая и веселая лаборантка Женя частенько подшучивала над ним, обращаясь, например, с таким вопросом:

— А не одолжите ли мне, Антон Варфоломеевич, губной помады и пудры «Ландыш»? Такое несчастье, я свою косметику в Уфе забыла!

...Мы уже начали дремать, когда Подлесный, наконец, закончил свой туалет и, забравшись на постель, довольно завозился.

— Вот теперь и поспим, — донеслись его слова.

И вдруг... что-то треснуло, шумно грохнулось,

Плеснулось и рядом раздались испуганные, приглушенные выкрики:

— Ох! Бр-р-р... Что там?

Мы подскочили, сели и... обомлели! Наш начальник барахтался в глубокой яме под обвалившимся полоком. Но вот, дико вращая глазами, он поднялся и начал карабкаться к нам, весь измазанный вонючей грязью!

— Ближе к печке держитесь, к печке! Вы извозите жижей и нашу постель, — закричал опомнившийся Надеждинский, помогая Подлесному выбраться из ямы.

— Бегите скорее в озеро, обмывайтесь! — закричал и я.

Подлесный вылез и, ничего не говоря, выскочил; из бани. Мы взглянули друг на друга и, как по команде, залились дружным смехом.

— Вот тебе и душистый вазелинчик! — закатывался Надеждинский, покачиваясь и поджимая живот.

— Хорошо, что здесь нет Жени. Она бы заболела от смеха! — сказал я успокаиваясь. — Что теперь с его постелью будет!

— Пусть лежит в яме до утра...Ик! Он завтра совсем выбросит ее, разве отстираешь? Ик! — еле ответил товарищ. От гомерического смеха у него открылась икота.

Около часа Подлесный отмывался в озере. Продрогший и сконфуженный забежал в баню. Молча растерся мохнатым полотенцем и забрался спать к нам в середину. Этим и закончился наш первый вечер в, «штаб-квартире» на кордоне.

* * *

«Крохаль» и его ребята завалили нас рыбой. Глядя на их богатые разнопородные и разновозрастные уловы, мы невольно поражались. Вот это рыбаки! Как они прекрасно знали озеро, тропы, повадки пищу рыб!

Придут, поставят улов и с жадным любопытство наблюдают за тем, что мы с ним делаем. Как про изводим промеры рыб, определяем содержимое желудков или возраст и пол. Однажды Мухорин спросил:

— Как вы у рыб года-то считаете?

— А как вы в лесном хозяйстве определяете возраст дерева? — задал я встречный вопрос.

— У дерева? По кольцам на поперечном срезе. Но тут надо уметь. Кроме крупных годичных колец есть еще и мелкие, они не в счет.

— Ну вот. Мы тоже по кольцам считаем на чешуе или костях. И тоже надо уметь. Кроме годовых колец есть и другие, которые новичка могут попутать.

— К примеру, у ерша как? У окуня, чебака либо щуки?

— У ерша хорошо видны кольца на отшлифованном слуховом камешке-отолите; у окуня — на жаберной крышке; у чебака — на очищенной обезжиренной чешуе, а щука... тут лучше позвонки, — сказал я.

— Вот как? По-разному, значит. А можно в трубку посмотреть? — спросил Мухорин, показывая на сильную лупу.

— Можно, — согласился я и показал ему разные чешуйки, кости рыб.

— Интересно. В деревне Верхние Караси у меня сват живет. Еще до революции, когда молодой был, поехал он с товарищем острожить. И вот встретили они большую щуку. Как бревно стоит! Испужались, а потом сват как ударил этого черта острогой. Что тут поднялось, мать честная! Страсть! Рванула рыбина и понесла, а сват за острогу-то держится, не отпущает. Всю ночь возила их эта щука по озеру. А как солнышко взошло, упарилась вконец, остановилась. Тут ее топором и добили, привезли в деревню. Страшно смотреть! Вся, говорили, мошком заросла, зубы как у бороны. Уж сколько она весила — не знаю. Одни говорили, что три пуда, другие — пять. Из брюха-то, сказывали, трех гусей заглотанных вытащили! Вот оно как. Ладно, а куда с такой рыбиной летом в деревне деваться? Продать? А кто купит? Почти каждый про себя промышляет. Разрубил сват добычу на части, да и роздал друзьям-приятелям. Ешьте!

Та-ак. Через долгое время поехал я в деревню с женой и дочкой Аленкой. Зашли к свату. И вот Ален-ка увидела на стене какие-то косточки. Нанизаны они на шнурке, да на гвоздике, как бусы, и висят. Известное дело, Аленка моя — ребенок. Дай ей эти косточки и все. Даже в слезы пустилась.

— Что это у тебя? — спросил я свата.

— Позвонки от той большой щуки, — ответил он. Снял костяные бусы с гвоздика и отдал Аленке.

Так щучьи позвонки и попали ко мне. Наверное, и сейчас где-нибудь валяются. Вот бы у этой рыбины года подсчитать! Лет сто потянет, нет? — спросил Мухорин, закончив рассказ о чудовищной рыбе.

— Таких щук не встречали, — сказал Подлесный, — принесите позвонки, попробуем разобраться.

— Нет, это же очень интересно! Проверка народного сказа о чуде-юде, которое трех гусей заглотило. Несите скорее, товарищ Мухорин! — возбужденно вскрикнула Женя и даже захлопала в ладошки.

Через час лесник возвратился.

— Вот, нашел! — сказал он, передавая Подлесному связку внушительных костей.

Мы занялись находкой. Сильно пересохшие позвонки распаривали, обрабатывали спиртом. В конце концов добились того, что годовые кольца ясно обозначились. Произвели расчет темпа роста... Через день Подлесный объявил:

— Да, щука редкостная, музейная... Ей было от тридцати до тридцати пяти лет. В центре-то позвонков пробиты дырки, точнее не определить. Вес ее должен быть примерно до двадцати пяти килограммов!

— Только? — разочарованно произнесла Женя. — Значит, гусей она не заглотила?

— Нет, гуси ей не под силу. Сказ о щуке частично разбивается, — с улыбкой ответил Подлесный.

— Как жаль, — вздохнула Женя. — Возможно, ваш сват пошутил?

— Значит, приврал мой сват! Бывает это у него, бывает, — сказал Мухорин, почесывая в рыжей бородке.

— У страха глаза велики, — вставил Надеждинский.

— Нет, товарищи, щука все же была громадная. Длина ее была почти полтора метра. Бревешко, правда? И легкую лодку какое-то время вести за собой она могла. Так что сват не все приврал. Вот с гусями, конечно, скандал получается. Далеко этой щуке до крокодила, — сказал Подлесный.

Все рассмеялись.

— Вы нам пару позвонков подарите? — спросил Подлесный.

— Берите хоть все. Зачем они нам? Аленка-то сейчас в невесты выходит, костяшками не играет. Ну и сват — ловко сказку сочинил! — ответил Мухорин, покачав головой.

* * *

Как-то мы обрабатывали только что взятые пробы организмов дна прибрежной зоны. Среди нас не было только рыбовода Надеждинского, который пошел по берегу вокруг курьи, чтобы описать характер и состав прибрежной водной растительности. Рыбовод ушел с утра, и мы поджидали его к обеду.

Пинцетом я вылавливал из алюминиевой чашечки организмы, определял вид, просчитывал, записывал данные в блокнот. Кого тут только не было! Личинки хирономид, разные моллюски, черви олигохеты и нематоды, пиявки, личинки ручейников, шустрые рачки-бокоплавы, клопы...

Мухорин сидел рядом и пристально наблюдал за работой. Когда я взял пинцетом красную личинку хирономуса плюмозуса, длиной в два с лишним сантиметра, лесник сказал:

— Хорош мотылек! Первая насадка для рыбы. А вон и горбатый мормыш носится. Тоже зимой для рыбы приманочка верная.

— Бокоплава-то у вас мормышем зовут? — спросил я.

— Мормышем. А зачем вы их из разных мест в озере берете, считаете и записываете? — интересовался старый рыболов.

— Подсчитываем, сколько и какого корма во всем озере. Какую новую рыбу можно запустить в Миассово, чтобы она встретила здесь привычное питание. Много вопросов этим разрешаем, — ответил я.

— Вот как? В нашем озере корму много?

— Обследование еще не закончено и выводы не сделаны, но уже можно сказать, что Миассово получше среднего... — начал я отвечать. В это время, запыхавшись, прибежал сынишка Мухорина Вася и громко сказал отцу:

— Тятя! Там у ключа, где болото, дяденька шибко кричит...

— Какой дяденька?

— Вот ихний, который самый длинный, — ответил мальчик, показывая на нас.

— Ой, что-нибудь с Колей случилось! — вскрикнула Женя, поднимаясь с чурбака, который заменял табуретку. — Помочь надо!

— Бегом на берег! — крикнул и Подлесный, с тревогой выбегая из палатки.

Мухорин, Подлесный и я сели в лодку и понеслись к болоту, находившемуся в километре от кордона.

* * *

Надеждинский в болотных сапогах медленно пробирался по берегу курьи. Он часто останавливался, заходил в воду, осматривал и определял водную растительность. Наносил ее на план условными значками. Водяная гречиха, лягушатник, роголистник, уруть, рдесты, телорез, а дальше широколистые кубышки и кувшинки, потом камыш, рогоз и тростники. Богатые, полные красоты подводные и надводные луга!

Рыболов отметил, что в этом разнообразии растений характерно проявляется зональность их распространения. Только двухдольная и трехдольная ряски плавали как у берега, так и в тростниковом поясе.

Началось болото. Под ногами захлюпала жижа. В низине, среди черной топи, зазеленели отдельные островки, поросшие смешанным лесом. Путь преградила полоса воды, за которой ярко-зеленым ковром раскинулась ласкающая, тихая полянка с одинокими высокими березами...

— Вот и ручей, вытекающий из болота. Придется прыгать на поляну, — сказал Надеждинский сам себе.

Он осмотрелся и, разбежавшись, метнулся через водную преграду. Вслед за тем почувствовал, что ноги не встретили опоры и весь он уходит в какую-то бездонную, холодную пучину.

— Ух!

Энергично работая руками, раскидывая головки телореза и ряску, рыбовод вынырнул, пробился на верх болота. Но ноги, как тяжелые гири, тянули его вниз, на плечи давили поднятые из пучины сплетения водных растений. Сердце тревожно забилось, охватил страх. «Засосет, погибну...» подумал он. От этой мысли по телу прокатилась дрожь и предательская волна слабости. Но вот совсем близко увидел ствол березы и встрепенулся. «Только бы ухватиться!» — с надеждой прошептал рыбовод. Напрягая все силы, отчаянно барахтаясь в болотной жиже, он потянулся к дереву. Вот еще усилие — и его дрожащие руки уцепились за березу, подтянули все тело!

Тяжело отдуваясь и отплевываясь, Надеждинский передохнул и, вскарабкавшись на березу, уселся на толстый сук. Вид у него был ужасный... Весь в черной грязи. Как зелеными чешуйками, облеплен ряской. Без кепки и одного сапога, которые остались в пучине.

Успокоившись, он огляделся. Кругом топь. Но через листву, совсем близко, виднелись заросли тростника, а дальше озерная гладь. «Как теперь выбираться буду? А сколько сейчас времени?»— подумал он и достал карманные часы — подарок отца. Но знаменитые «Павел Буре» — стояли.

— Испортились, захлебнулись часы! Ну и оказия; Придется мне теперь здесь куковать, — подумал он и закричал:

— Э-э-эй! Помоги-и-те! Э-эй!... Люди-и-и!

* * *

Мы подъехали на крик, откликнулись:

— Держи-ись, Коля!

Но пробиться в топь на лодке было не просто. Днище цеплялось за подводную растительность, весла застревали...

У Мухорина оказался топор. Он срубил длинную молодую березку, сделал крючок. Цепляясь им то за одно дерево, то за другое, мы подтягивали лодку все дальше вперед.

Вот и Надеждинский!

Когда мы увидали товарища и поняли, что он вне опасности, словно тяжесть отлегла от сердца. Посыпались вопросы...

Рыбовод перебрался с дерева в лодку. Из ряски выудили его кепку. Но еще задержались немало, разыскивая сапог. Наконец Мухорину удалось нащупать его и вытащить березовым крючком.

Чистюля Подлесный поглядывал на грязного, взъерошенного Надеждинского и, поглаживая до блеска выбритые щеки, сдерживал саркастические улыбочки... Он, вероятно, вспомнил свой ночной полет в яму под банный полок, наш гомерический хохот и чувствовал теперь «удовлетворение». Но мы с Мухориным были серьезны и далеки от мысли посмеяться над товарищем, который пострадал на работе, находился на грани гибели.

Не засмеялся и Подлесный... И хорошо, что сдержался, хорошо.

* * *

Через пару дней мы закончили работу. Предстояло переехать в восточный, необследованный участок озера у деревни Верхние Караси. Мухорин на своей лошади еще раньше отвез туда ящики с пробами и часть другого багажа. Проводить нас собралась вся семья лесника. Мухорин погладил бородку и пошутил:

— Весь мой выводок... Крохаль и крохалята!

Да, выводок внушительный. Только здесь налицо семь ребятишек! А трое уже выросли, разлетелись из родного гнезда. В сторонке стояла худощавая, тихая жена Мухорина — Авдотья. Она поджала руки на большом животе и участливо смотрела на наши сборы...

— Отец, — обратилась Авдотья к мужу, — ты бы отдал им рыбу, что Васька утром поймал. Приедут в Караси, сварят, вот и ужин.

— И правда, — спохватился Мухорин, — Вася, слетай на погребок, принеси.

— Не беспокойтесь, товарищ Мухорин, вы и так завалили нас разной рыбой. У нас еще нигде так хорошо не получалось. Мы собрали здесь богатый материал о рыбах озера. Очень благодарны вам!

— Вот зимой к нам приезжайте. Ерши крупные клюют!

— Кто-нибудь из нас приедет и зимой. У вас глубинных участках озера грунт попахивает сероводородом... Надо будет и зимой проверить водичку взять пробы, — сказала Женя.

— Вот и приезжайте! — приветливо зашумели Myхорины.

Женя подошла к Авдотье, поцеловала в щеку, вручила ей пакет.

— Это вам за хлопоты и заботы от всей экспедиции!

— Зачем это? Что тут? — вся зардевшись, растерянно спросила Авдотья.

* * *

Лодка отошла от берега. Надеждинский распустил косой парус, «швертбот» развернулся и вспенил воду острым носом... Женя прощально замахала платочком, со вздохом сказала:

— Какие хорошие люди!

— Да, что-то ждет нас на других водоемах, на озере Аргази, — ответил Надеждинский.

На берегу ребятишки Мухорина окружили мать и рассматривали подарок Жени — материал на платье и рубашки.

Нос лодки резал воду. За нами с криками кружили чайки. Белоснежные птицы напоминали клочья пены, сорванные с волны, бежавшей за кормой.