Постепенно удаляясь от границы на медленном-медленном автобусе, я замечал, как преображается Непал: становится выше, чище, безлюдней, свежей.
Совсем неподалеку от индийской границы находится Лумбини — место, известное, прежде всего, буддистам. Именно тут, по одной из версий, родился Гаутама Будда — основатель буддизма, религии, появившейся задолго до ислама и христианства. В списке всемирного наследия ЮНЕСКО, кстати, это местечко значится под номером 666 — уж не знаю, случайное ли это совпадение. Дьявольщины же в Лумбини мной замечено не было.
В переводе с санскрита «Лумбини» значит «любимый».
Центр достаточно большой территории этого поселения занимают храм Матери Будды и дерево Бодхи — то самое, под которым Гаутама в результате медитаций просветлел и стал собственно Буддой. Десятки и сотни тысяч паломников из разных стран — Монголии, Китая, Мьянмы и прочих — стремятся попасть в это знаковое место. Праздно слоняющиеся туристы (среди которых был и я) тоже имелись, но в не очень большом количестве. В отличие от Мекки, куда немусульманам вход строго заказан, в Лумбини паломники приезжают в составе делегаций и селятся там же, внутри, на территории поселения: места хватает всем. И даже при таком, казалось бы, свободном доступе, столпотворений, как в Мекке, тут не видно: по крайней мере, в марте месяце, когда меня сюда занесло. Интуристы же должны платить какую-то не очень большую сумму, но проникать сюда им никто не запрещает.
Все приезжающие в Лумбини делятся на три группы.
Первая, самая многочисленная — буддийские паломники из разных стран.
Срок их пребывания варьируется, но всегда составляет не менее нескольких недель: для них организовывают программы, совместные медитации и поклонения буддийским святыням.
Вторая — это самостоятельные туристы или туристы-экскурсионники, пребывающие сюда на автобусах или (редко) собственных машинах в составе однодневных поездок, без ночевок и вникания в сущность места.
Третья — к которой относился и я — длительно путешествующие бродяги, не обязательно буддисты, но обладающие достаточным количеством времени, чтобы — если не просветлиться — то хотя бы попытаться понять постоянно живущих тут монахов, смотрителей, учителей, учеников, просветляющихся и представителей прочих социальных слоев. Некоторые из этих путешественников зависали совсем надолго, медитируя и приобщаясь к буддийской культуре. Например, один мужик, которого я встретил, занимался следующей практикой. Один день нужно было ходить, ходить-ходить-ходить несколько часов, отмеряя шаги, по дорожке, внутри сада. Следующий день — сидеть неподвижно, в этом же саду. День следующий — опять ходить-ходить. И так, сменяя хождение и сидение, он должен был провести несколько недель или даже месяцев. После этого он должен был вроде как просветлиться.
У меня столько времени не было, поэтому я ограничил время своего нахождения в Лумбини тремя днями.
Лица из второй и третей групп должны были платить за вход, а третьи — еще и за проживание на территории (в монастырях или редких гостиницах) и — иногда — за практики (как договоришься).
На входе в городок, возле платильника, я сразу же познакомился с группой каких-то студентов из Катманду, с ними-то мы и направились вовнутрь.
Очевидно, по причине большой территории, хоть и огороженной, дырок внутрь парка было немерено, однако я все же решил поддержать рублем непальское местечко Лумбини, в надежде, что мои только что выменянные у индийских менял непальские рупии пойдут на благое дело.
— Из какой страны прибыл к нам? — задал вопрос мужичок-смотритель в забавной сиреневой непальской пилотке.
Вовсе прикинуться местным, хоть я уже и познакомился с непальцами, не получилось бы: высокий рост (по непальским меркам — 183 см — гигант!) и большой рюкзак выдавали меня.
На стене в будке висели расценки, на английском, с разными сносками, скидками и пояснениями.
Непальцам и паломникам вход был бесплатен или почти бесплатен.
Гражданам стран SSARC — индусам, афганцам, пакистанцам, шри-ланкийцам и некоторым другим — вход стоил чуть дороже, но предоставлялась большая, по сравнению с остальными, скидка.
В рамках дружбы.
«Что-то вроде местного СНГ», — решил про себя я.
Ну а совсем иностранцам — бледнолицым европейцам, русским, африканцам или американцам — вход был наиболее дорогим, порядка пяти долларов.
Быстро прокрутив в голове, что ни за шри-ланкийца, ни уж тем более за индуса я не сойду, то я назвался пакистанцем. И даже поприветствовал мужичка на урду.
— Намаскар, — ответил он на непальском, взял плату за вход и пропустил меня на территорию.
С тех пор для всех смотрителей музеев и прочих мест на территории Непала, где мне светила какая-то скидка, я был не просто иностранцем — а пакистанцем. Для правдоподобности — из Карачи. Непальцы по большей части верили и пропускали меня безо всяких документов, делая скидку почти что своему, пакистанцу, гражданину страны содружества.
Первым, кого я заметил после входа, был маленький непалец-лилипут, сидящий на стуле возле ворот, с просто-таки огромной головой, по сравнению с его телом. Если у обычного человека голова занимает примерно 1/8 часть тела, то у этого товарища голова была размером в четверть туловища, не меньше.
Лилипут стрелял у прохожих деньги, вроде как инвалид.
Он наблюдал за процессом моего проникновения на территорию и запомнил, что я пакистанец.
«Эй, пакистанец!» — махнул он рукой и поздоровался. Заново перевирать и открывать карты я не хотел, поэтому пришлось дальше играть в пакистанца. Поскольку поселился я на территории Лумбини на несколько дней, то каждый день, проходя мимо человека с большой головой, мне с небольшим стыдом приходилось вспоминать, что я пакистанец.
«Эй, пакистанец!» — не унимался он и кричал через всю улицу, радостно меня приветствуя, фальшивого пакистанца из Москвы.
Если окажетесь на территории Лумбини, то возле входа вы его обязательно заметите — маленький мужик с огромной лысой головой, как у героя комиксов, как у персонажа мультфильма «Следствие ведут Колобки».
Итак, про Лумбини.
Так называемая «Зона развития» имеет четкий план застройки, так как разрасталась, преимущественно, в двадцатом веке, после того, как непальские археологи, в конце века девятнадцатого, откопали тут первые предметы, связанные с жизнью и деяниями Гаутамы Будды.
Каждая буддийская держава считает за честь построить на территории этой зоны храм, монастырь или хотя бы ступу. Поэтому есть тут и шри-ланкийские монастыри, и монгольские, и индийские, и всякие другие. Паломники, по предварительной договоренности, селятся обычно в «своих» монастырях: монголы — в монгольских, китайцы — в китайских.
По состоянию на начало 2011 года никаких следов деятельности российских буддистов на территории Лумбини я не наблюдал.
Поэтому и определил себе отдельную комнату в каком-то из простецких кирпичных строений, безотносительно к стране происхождения. Стесняющиеся небуддисты предпочитают снимать обычные гостиницы за территорией «Зона развития». Мне же стесняться было нечего, в житии в буддистском монастыре ничего предосудительного я не видел, а тем более, поддержал монахов скромным рублем.
Проживал я с чрезвычайно маленького размера монахами в оранжевых одеяниях, приехавшими сюда из непальской глуши. Уровень комфорта меня особо не интересовал. Монахи — возрастом от 7 лет и старше — рассказывали мне о своих обычаях, распорядках и ограничениях. Например, они совсем не пользовались женщинами, а питание после полудня считалось нежелательным. Поэтому все калории для обеспечения своей не очень активной в физическом плане жизнедеятельности они получали из единственного приема пищи, сразу после утренних молитв. Как и те монахи, у которых я жил в Индии, они полностью сбривали с себя все волосы.
Иногда меня приглашали на богослужения.
Однако постоянно тусоваться в монастыре желанием я не горел, поэтому большую часть дня тратил на исследование окрестностей — на велосипеде или пешком.
Если про жизнь в индийских мегаполисах уместно употреблять глаголы «кипела», «бурлила», то в Лумбини она ползла настолько медленно, насколько это возможно. Паломники, медитирующие возле дерева Бодхи, увешанного тысячами праздничных буддийских флажков, монахи, зажигающие свечи возле священного места рождения Гаутамы — все это никуда не спешило, не торопилось и, казалось, не имело ни начала, ни конца.
Райские сады Лумбини, тишину в которых нарушали лишь птицы и редкие, доносившиеся из некоторых монастырей мантры «Омммммм», вгоняли в транс и нирвану посетителей. Статуэтки сытых, упитанных будд, во множестве своем разбросанных по огромной территории парка Лумбини — и вовсе казались вечными.
Почти во все монастыри, здания и строения на территории можно заходить и изучать внутренности. Буддийские строители разных национальностей, как могли, старались выразить свою любовь к божеству. Вокруг статуй и статуэток разбивались клумбы и садики, запускались фонтаны и развешивались флажки. А на входах рядом с надписью «Buddha Center» пренепременно значилось «International»: заходи любой!
В некоторых, особо гостеприимных местах могли посадить за стол вместе с монахами и накормить. Внутренности монастырей, храмов и ступ по своему убранству превосходят внешнюю красоту. Божества, статуэтки, цветы и священные барабаны с мантрами внутри и росписью снаружи просто сверкают чистотой и позолотой, и каждое буддийское сообщество этим убранством пытается выразить свою особую интерпретацию этой мировой религии. На входах в храмы положено снимать обувь, как и из уважения к святейшеству, так и для того, чтобы не нарушить чистоту и гармонию, созданную тут как будто в назидание гостям из соседней Индии.
Для меня, с содроганием вспоминавшего вчерашнюю Индию и, в частности, Варанаси, телепортация в Непал казалась почти нереальной.
Ни одна из стран, содержавших в Лумбини свой религиозный центр, не жалела ни сил, ни денег на выражение своей высшей признательности божеству.
Бизнес, в отличие, например, от Хеврона (Палестина), где находится Храм Гроба Господня, тут если и есть, то находится в зачаточном состоянии и без показухи: материальные пожертвования собираются, в основном, за обучение тем или иным наукам и практикам. Наваленных кучами икон, лампад и прочей околорелигиозной мишуры мной не наблюдалось.
За короткий трехдневный срок просветления я не достиг, и стал собирать рюкзак и выдвигаться в сторону Поккары. Распрощавшись с миниатюрными монахами, я вышел на трассу, чтобы автостопом добраться до ближайшего городка Сунаули, откуда должны были ходить автобусы по направлению к Поккаре.
До селения Сунаули меня подкинул автостопом монах, дальше нужно было думать самому. Впереди лежала сотня километров до местечка Тансен — настоящего, горного Непала. Лумбини, при всей своей красоте, лежал на абсолютной равнине, в то время как остальные девяносто процентов территории страны покрывали величественные Гималайские горы.
В Сунаули, как и во всем остальном индо-непальском мире, проходил праздник Холи. Во время праздника, случающегося ежегодно в течение нескольких дней подряд и ознаменовывающего перерождение, нужно было максимально испачкать красками себя и остальных его участников. Многомиллионный Непал и миллиардная Индия в эти дни сходила с ума, щедро одаривая безвредными красками все и всех вокруг: В автобусы и в магазины входили разукрашенные люди, разукрашенными деньгами разукрашенные покупатели приобретали товар у разукрашенных продавцов. И увозили это все на разукрашенных, конечно, машинах или повозках, запряженных разноцветными животными. Доставалось всем: и козам, и коровам, и собакам. Но особенно отрывались во время этого мероприятия, конечно, дети, к концу праздника которых могли и не узнать собственные матери, из-за разноцветных разводов на одеждах, лицах и волосах.
Удалось поучаствовать в празднике и мне.
Уворачиваясь от детей, пытавшихся облить меня краской, я не уследил за одинокой участницей праздника, ничем облить меня не пытавшейся, но успевшей положить глаз на мои китайские штаны.
Уже изрядно потрепавшиеся джинсы, все в заплатках, привлекли внимание одиноко стоявшей посреди улицы коровы, пережевывавшей асфальтную пыль вперемежку с целлофановыми пакетами: рацион непальских коров не сильно отличается от их индийских сестер, ведь и там и там животные святые, поэтому питаются святым полиэтиленом. Пока я несся мимо рогатой уничтожительницы мусора, она успела отгрызть одну из заплаток с моих штанов и даже слегка расцарапать ляжку своими зубами.
За месяцы, проведенные в Индии, я уже успел привыкнуть, что коровы — это больше мебель, чем какие-то существа. Мелькая перед их глазами, можно было абсолютно не замечать их присутствия, никакого вреда от коров не получая. Я с легкостью умел расходиться со священными животными в индийских переулках и между торговыми рядами на рынках, и так некрасиво потерпел поражение от коровы непальской, стоявшей посреди пустой площади. Ругаться было бессмысленно: корова прожевала и проглотила часть моей штанины и продолжила обедать мусором.
Опозоренный перед непальцами, я запрыгнул в автобус и покинул Сунаули.
В память об этой корове на моей ляжке остался едва заметный шрам.