Озера Госайкунд по праву считаются одними из самых красивых в Непале, а горная дорога к ним — хоть и уступает по красоте и разнообразию аннапурнскому треку, но вполне годится для тех, у кого немного времени. Зато людей сюда направляется гораздо меньше, чем к заветной Аннапурне, и не наблюдается такой толкучки: в мае на треке вокруг Аннапурны яблоку негде упасть. Более того, прямо от окраины Катманду сюда можно дойти пешком.

Помимо всего прочего, озера Госайкунд и их окрестности считаются у индуистов сакральными, сюда приходят помолиться, помедитировать и прикоснуться к святым ступам. Ну а молодые столичные жители, катмандинцы, отправляются сюда, как и иностранные туристы, прогуляться и полюбоваться горами.

На второй день, когда мы разделились с попутчиком и я ушел чуть вперед, решив свернуть с основного маршрута, дорога увела меня под вечер далеко от английских надписей и понятной глупому туристу разметки, ближе к настоящим, некоммерческим домам, где на очень большом расстоянии друг от друга жили простые непальцы. Пытаясь сориентироваться по карте, я понимал, что засветло вернуться на основную тропу не получится, и решил отдаться воле случая, забирая все дальше и дальше в дикие места. Встретив крестьянина, пытавшегося специально для меня вспомнить какие-то английские слова из давно позабытой школьной программы, он как-то сумел объяснить, что живет далеко, но без разговоров проводил меня до ближайшего жилья. Самостоятельно в сумерках я даже не смог бы найти ни одной хижины.

Это когда ты находишься на возвышенности, то при хорошем зрении с высоты нескольких сотен метров вся долина, и даже отдельные домики, видны, как на ладони.

Находясь внизу, сложно заметить даже соседние строения, и ты чувствуешь себя на дне огромного колодца. Когда меня привели в небогатую хижину, обитатели которой, от мала до велика, занимались сельским хозяйством, ее жители с радостью приняли меня на ночлег, даже не пытаясь взять за это денег, как их соседи из соседней долины, лежавшей на туристической тропе.

Истинное гостеприимство любой нации проявляется вдали от туристических мест, а в Непале далеко ходить не нужно: вдали — это в соседней долине. Это же верно и для туристической Хургады и остального Египта, Антальи и прочей Турции. Примеров — хоть отбавляй.

Конечно, никто не гарантирует в таких местах комфорта уровня пяти звезд, но уставшему путнику, отшагавшему за день несколько десятков километров по горам, коим тогда являлся и я, этот фактор обычно абсолютно безразличен. Для меня даже выделили какую-то кровать.

Меня усадили за стол, верней, на пол, вокруг большого металлического блюда с рисом. Из других блюд нашего скромного ужина были только бобы и вода.

Электричества в доме тоже не было, источником света служили свечи.

В деревнях без электричества люди издревле живут по солнечным часам, вставая вместе со светилом и ложась спать, как стемнеет. Мне, уставшему, это было на руку.

Я раздарил детям имевшиеся специально для подобных случаев в моем рюкзаке подарки — значки и брелоки, после чего мгновенно отключился под редкие звуки ночных Гималаев и хорошо выспался в простой непальской хижине.

На следующее утро отец семейства отправил со мной своего сына, чтобы тот показал короткую дорогу через колючки обратно к основному треку. На прощанье я вручил хозяевам дома часть из имевшихся у меня запасов полуфабрикатов, макарон и консервов. Несмотря на то, что упаковки вздулись из-за высоты и падения давления, крестьяне были рады. Походы в Катманду — непозволительно долгая и далекая роскошь, и подобные блюда из упаковок на их столах появляются нечасто. Еще бы: до столицы нужно добираться целый световой день в быстром темпе, ногами, и альтернатив пока нет.

Времени на поход у нас было предостаточно, до самой верхней точки маршрута можно не спеша добраться за два-три дня, а спуститься, и того быстрее, за полтора. Даже с учетом моих отклонений, к середине третьего дня мы встретились в верхней точке маршрута, возле замерзших озер Госайкунд, на высоте четыре с половиной тысячи метров. Даже в мае, когда в Катманду стояла тридцатиградусная жара, а Индия напоминала преисподнюю, некоторые из этих озер были покрыты слоем льда. В арсенале у нас была целая неделя, так что я решил зависнуть на пару дней возле большого озера, сняв себе койку в одной из коммерческих хижин. Мой экономный попутчик, отказавшийся платить огромные, с его точки зрения, деньги, разбил себе палатку неподалеку.

Вместе со мной жили забавные латиноамериканцы — не то аргентинцы, не то мексиканцы, купившие себе по сходной цене огромный пакет марихуаны.

— Я не курю, — отказывался я и вспоминал своего друга Космоса, которому тут, на высоте четыре с лишним тысячи метров, в окружении мексиканцев и марихуаны, несомненно бы пришлось по душе.

— Сколько ты уже путешествуешь? — интересовались они у меня.

— С учетом Индии, пятый месяц.

— Ого, и когда домой?

— Совсем скоро, — честно говоря, домой уже немного хотелось. — На следующей неделе у меня самолет. А вы?

— Не знаем, мы приехали в Непал месяц назад и курим этот пакет. Пока не докурим, из страны мы никуда не уедем. Нам тут нравится, — смеялись они.

Работы у ребят было еще много, ведь пакет был израсходован лишь на четверть, а максимальный срок непальской туристической визы — три месяца.

Как известно, в индуистском мире — и Непал не исключение — среди святых и дервишей существует неисчислимое множество практик, ведущих к просветлению и расширению сознания. Практики эти, от потребления дурманящих наркотиков и медитаций, до отказа от тех или иных, а то и разом ото всех благ цивилизаций, должны вывести практикующего на более высокую ступень духовного развития и привести к нирване.

Кто-то из индуистских дервишей, в качестве практики, не стрижет ногти или ходит с вечно поднятой рукой, так, что рука за несколько лет иссыхает или сгнивает.

Некоторые бабЫ дают обет не садиться и жить всю жизнь стоя. Даже спят они стоя, как лошади, привязывая себя специальными веревками и растяжками к потолку.

Такие простые обеты, как обет безбрачия или неедения мяса, по сравнению с тем, что творят индуистские садху, кажутся детским лепетом.

Этих святых, находящихся на пути к просветлению, несложно встретить, если путешествовать по индуистскому миру достаточно долго.

Мои соседи-мексиканцы, никакой практикой не занимаясь и к просветлению не стремясь, курили просто так, ради острых ощущений, в то время как вокруг озер обитали и другие любители покурить, дервиши и бабы. Тем более, как я уже сказал, озера считаются святыми и притягивают к себе желающих просветлиться.

Тут, возле озера Госайкунд, я встретил одного такого святого, уже не первый год сидевшего в заточении в каменной, неотапливаемой избе с земляным полом.

Возле нечесаного, нестриженного бабы, обмазанного сажей, был разбросан священный пепел, а сам баба был завернут в шерстяной плед. Проводя основную часть своей практики в сидячем положении, он почти никуда не двигался и не выходил, почти не питаясь и изредка подходя к озеру набрать воды. Помимо этого, в его духовную практику входило ежечасное оглашение окрестностей кукующими звуками.

— Ку-ку! — доносилось из каменной хижины бабы каждый час, днем и ночью.

Поначалу я решил, что это мой попутчик, мерзнувший от холода в палатке, решил согреться подобным образом. Но наутро мне объяснили происхождение этих звуков.

На следующий день я, привлеченный кукующими вибрациями, решил навестить святого. Местные и знающие люди советовали приходить к нему с подарком, желательно с таким, который можно скурить. Ничего похожего у меня не имелось, но я прихватил пакет с печеньями для бабы.

— Хашшшишшшш? — зашипел баба, завидев меня.

— Нет, увы, это всего лишь печенье, баба! — разочаровал его я…

Баба расстроенно отвернулся.

Увы, баба не знал никакого, даже, кажется, своего родного непальского языка. На английском он мог сложить лишь несколько фраз.

Я не стал мешать духовной практике бабы, оставил ему печенья и удалился, подивившись, в каких условиях, а главное, в каком явно не-индийском холоде он живет. Что ж, эти годы в заточении на высокогорье должны были превратить бабу, посредством отказа от мирских благ и беспрерывного кукования, в настоящего гуру, и после этой сложной практики он должен был отправиться в какой-нибудь монастырь, чтобы провести там остаток своих дней.

В этот же день, к вечеру, нам довелось наблюдать другую картину. Мой замерзший в палатке попутчик перебрался в нашу хижину, и мы вместе стали свидетелями того, как внезапно, ни с того ни с сего, молодой работник нашего постоялого двора рухнул на пол. Его стала бить какая-то трясучка, он закатил глаза и не мог ничего произнести. Хорошо, что среди восходителей нашлись врачи и смогли оказать ему первую помощь, по крайней мере, вытащили язык из глотки, чтобы тот не задохнулся. Работник, упавший в обморок, по всей вероятности, поймал горную болезнь или стал жертвой эпилепсии — никто толком понять не смог. Надо же, от горной болезни не застрахован никто, даже тот, кто проводит на этих высотах долгие месяцы в году. Да и сам парень выглядел молодым — чуть старше меня — и крепким.

Размышляя о мимолетности человеческой жизни — ведь тот непалец мог запросто погибнуть, если бы никто не помог ему вовремя, мы спускались назад.

На пути вниз погода совсем поменялась и за утренним коротким солнцем, со стремительной скоростью набегали облака, пожирая все вокруг, и сразу становилось тесно, холодно, неуютно. Облака набегают снизу таким образом, что поначалу их можно наблюдать где-то внизу у себя под ногами, а через десять-пятнадцать минут они полностью тебя обволакивают, и мгновенно наступает холод.

Несмотря на малое количество солнечных лучей, мне удалось сжечь свое лицо так, что кожа стала слезать лохмотьями с моих щек, лба и носа.

Через неделю после старта, облезающий, но счастливый, я, надолго прощаясь с Гималайскими горами, вернулся в Катманду.