Деревушка Каджурахо — по-своему уникальна и необычна. Хотя бы тем, что в деревне имеется собственный аэропорт. В аэропорт этот, не очень оживленный, прилетают рейсы из Дели, Мумбаи и нескольких других индийских городов.
Предназначены рейсы, в первую очередь, для туристов, не располагающих достаточным количеством времени или не желающих слоняться по индийским вокзалам и поездам; самолет — штука быстрая. Имеется в Каджурахо, хоть и в относительном отдалении от центра деревни, и железнодорожный вокзал, на который мы благополучно пришвартовались с моими новыми венгерскими знакомыми ранним январским утром 2011 года. Пересев на моторикшу, мы направились к центру деревни.
Тут я впервые в Индии увидел чистые улицы и относительную разреженность населения: никто не толкался, не спешил, не гудел. Утро только-только начинало вступать в свои права. Неторопливые деревенские индусы пробуждались. Индия начинала мне нравиться.
Венгры позавтракали остатками своих сублимированных и пакетированных продуктов, запивая все это дело микроскопическими дозами палинки. Я съел чего-то индийского и предложил им не терять времени и отправиться на изучение основной достопримечательности деревни — храмового комплекса Каджурахо.
Комплекс этот, являя собой логический центр деревушки, был отстроен в средние века и был одновременно посвящен джайнизму, шиваизму и вишнуизму . На сегодняшний день на облагороженной территории сохранилось порядка двадцати строений разной высоты, огороженных не очень высоким забором. Особенностью этого комплекса являются непристойные барельефы, выдолбленные в стенах храмов: внутри и снаружи. Тут вам и скульптуры совокупляющихся людей, и разнообразные каменные фаллосы, и комбинации из людей и животных, занимающиеся групповыми непристойностями, и даже какие-то мифические существа — трехголовые минотавры, слившиеся в любовной оргии сразу с несколькими жрецами. Издалека строения похожи на торты, подойдешь ближе — и вот торчит какой-нибудь длинный фаллос из коня, вонзающийся в рот завязанной узлом пышногрудой женщине, а внутри храма сидит каменное божество в недвусмысленной позе. А вот — другое божество с маленькой пиписькой, зато с четырьмя ногами — всякое случается в индийских религиях… Самое интересное, что все эти статуи и статуэтки для средневековых индийских идолопоклонников служили объектами моления. На сей же день религиозных функций этот комплекс не выполняет, и, так же, как Тадж-Махал, включен в список всемирного наследия ЮНЕСКО и служит, в первую очередь, для сбора денег с туристов, круглогодично приезжающих полюбоваться красотами Каджурахо.
Вход на территорию храмового комплекса стоил не слишком дорого, но, двигаясь вдоль забора, мы нашли не очень высокий участок, который манил нас своей доступностью.
— Лезем? — молниеносно предложил я.
Венгры не стали сопротивляться. Мой опыт перелезания через всякие заборы в разных точках планеты был немалый, и я решил воспользоваться своим умением — больше не из экономии, а из спортивного интереса.
Мои новые друзья, не привыкшие к подобным процедурам, да еще и нагруженные громоздкими фотоаппаратами со штативами и объективами, замедляли процесс и увеличивали наши шансы быть замеченными. Мы уже были по ту сторону ограды, как нас освистнул охранник.
«Влипли», — не без улыбки отметил про себя я. Был бы один — никто б и не заметил, но, увы, удача была не на нашей стороне. Кто-то из работников, скорей всего, настучал охране. Венгры приуныли. Нас повели в какой-то офис: специальное управление по борьбе с перелезателями через забор, расположенное на территории комплекса. Все чинно и цивильно, правда, слегка завалено хламом: коробками, проводами; деловые индусы сидят за компьютерами и заполняют данные о нарушителях.
Нас троих усадили на лавку: меня, венгра, венгерку.
— Лазаем, значит, через забор? — прищурился худой индус, по всей видимости, самый главный. — Не платим за билеты? Подрываем экономику нашего штата?
— Мы не хотели, мы не специально… — робко начали отмазываться мы.
— Вы — злостные нарушители, вас нужно в тюрьму! Сейчас мы занесем вас в специальный реестр, вызовем полицию. А при повторном нарушении, даже если вы решите перелезть через забор в другом штате, — вас депортируют, — запугивал нас надзиратель.
Остальные индусы улыбались. Улыбался и я. Просто не мог сдерживать улыбку, анализируя всю комичность ситуации.
Я сильно сомневался в том, что существует — в Индии, стране хоть и высокотехнологичной, но сильно раздолбайской — этот самый единый реестр нарушителей.
Нервничали лишь мои венгерские друзья, и мне стало их искренне жаль.
— Это моя глупая затея, эти ребята ни при чем, — героически решил я взять на себя всю вину.
— Нет, отвечать будете все вместе, по всей строгости закона! — главный начальник был непоколебим.
Девчонку начало трясти, она стала хлюпать и реветь, парень принялся ее утешать, мысленно жалея о том, что связался со мной.
— За что ж вы девушку так доводите, какая полиция, что вы несете, у вас заборы низкие, соблазнительные, вот я и полез, они за мной, отпустите их хотя бы.
— Нет, сейчас будем протокол составлять. Давайте копии ваших паспортов.
Я по-прежнему был спокоен, даже запряг индусов мне за водой сходить.
Начинаю утешать венгров, что ничего с нами не случится. Воды принесли на подносе: мы ж белые люди все-таки, хоть и нарушители общественного порядка.
Европейцы паспорта при себе имели, и их под конвоем повели делать копии.
Я же, хоть паспорт и лежал у меня в кармане, решил потянуть время.
— Идем в гостиницу, за паспортом, — предложил я.
Мне выделили конвой, и мы отправились. Нужно было дойти до другого конца деревушки. Встречаемые нами прохожие отказывались что-либо понимать: иностранца ведут под конвоем по главной улице деревни. Хорошо, наручники не надели, хотя я б не отказался: в наручники меня никогда не заковывали. Торговцы не пристают. Только один ребенок несмышленый подлетел ко мне:
— Мистер, куда тебя ведут?
— В тюрьму, — пошутил я. — Со мной хочешь?
Ребенок убежал.
На обратном пути из гостиницы напоил конвоира соком: жарко, он не спешит, я не спешу.
Вернулись мы в управление, а на иностранцев уже состряпали протокол. Они успели написать слезливые объяснительные на английском в духе «мы во всем раскаиваемся, больше так не будем».
Я отдал копию своего паспорта.
Самый старший и злой индус грозно вопрошает:
— А где копия ВИЗЫ?
— Нету, — говорю.
— Дуй делать.
Мы подошли к ларьку, где делают копии разных документов.
— Электричества нет, — быстро поняв, что я в беде, заявил хозяин ларька, хитрый и ушлый. — Но если вам срочно — есть выход… Я запущу бензиновый генератор и мы сделаем копию. Десять рупий будет стоить данная услуга.
Стандартная цена ксерокопии почти по всей стране — одна рупия.
Корыстные все-таки существа, эти индусы.
— А я никуда и не спешу, — присел я на пыльный бордюр возле ларька. — Подождем, как электричество появится.
Мой конвоир что-то разъяснил жулику-копировальщику на хинди.
— Ладно, давай рупию, — электричество сразу нашлось безо всякого бензина.
Вернувшись в управление, я опять обнаружил венгерскую девушку плачущей.
Дело было в том, что злой индус все не уступал — грозил полицией и депортацией, а венграм не хотелось быть депортированными.
Я решил писать объяснительную не на английском, а на русском: имею право.
«Не знаю, что это за люди, зачем меня, честного гражданина, сюда привели, пугают полицией, приписывают злодеяния и т. п.»
Отдал бумажку, которую быстро захлопнули в папке и решили меня сфотографировать. Венгры к тому моменту уже были отфотографированными.
— Ну уж нет, — говорю. — Фото — только с полицией.
— Что ж, — говорит самый злой. — Будем ждать полицию.
Девчонка опять в рев.
Наконец, я уговорил наших надзирателей отпустить венгров.
— Ладно, пусть идут. — Ему уже самому надоели всхлипывания каджурахской пленницы. — А вас, — ткнул он в меня пальцем, — я попрошу остаться.
Венгры ушли, а главиндус продолжил исподлобья сверлить меня взглядом, неспешно внося что-то в свою тетрадь, вытирая с уголков своих сухих морщинистых губ скопившуюся и загустевшую белую слюну, кряхтя и не проявляя никаких эмоций, и чем-то напоминал мне мою классную руководительницу Валентину Федоровну Карпову.
— Что ты на меня смотришь, как учительница на провинившегося школьника? — подмигиваю я ему.
Все хохочут, тут и злой индус не выдержал, заулыбался.
— А как, — спрашивает, — у вас в стране наказывают учителя за проступки?
— Никак не наказывают, у нас карательные меры не применяются, только поощрительные: конфеты, чай, печенье. Не кнутом, а пряником.
— Конфет у нас нет, — смилостивился индус. Но чай мне принесли.
— Ладно, — наконец сдался начальник. — У нас в школах карательные меры — это приседания. Присядешь десять раз, мы тебя отпустим.
Пришлось приседать, причем по-индийски: держа себя за уши, левой рукой за правое ухо, правой — за левое.
— Ты свободен, — насмеявшись всласть, отпустили меня борцы с нарушителями.
— А как же полиция? — не унимался я.
— Иди, иди… — замахали руками работники управления по борьбе с перелезателями через забор. Но под присмотром конвоира, все же, отправили меня к кассе, чтобы я заплатил за билет и вошел, как белый человек, через официальный вход.
Через десять минут я присоединился к венграм: напоенный чаем и с поднявшимся настроением.
— А как тебя так быстро отпустили? В полицию быстро съездил?
— Да не было никакой полиции! Басни это все!
Венгры успокоились. Но с тех пор старались держаться от меня подальше.
На следующий день я зашел к индусам в управление, подарил им свои фотографии из разных стран. Вы ж хотели фото? Вот вам. На этом инцидент исчерпался. А венгры уехали дальше колесить по Индии, доедая остатки своих сублимированных продуктов и допивая палинку. Они на меня вроде не злились. Я же решил остаться в Каджурахо подольше. Пока что мне тут нравилось.
Вечером после отъезда венгров я забрел в какую-то деревенскую забегаловку, которая в последующие дни стала моим любимым местом приема пищи в этой деревне. Разговорившись со мной и узнав, что я из Москвы, хозяин-повар-официант заведения сообщил мне:
— Тут у нас в деревне есть один индус, который говорит по-русски.
— Зови!
Через полчаса к нам в кабак пришел настоящий русскоговорящий индус: усатый, загорелый и проглатывающий шипящие звуки. Я стал угощать его всякими немясными блюдами — индус был настоящий, вегетарианский.
— Я не кусаю мясу, — на ломанном русском объяснял индус. — Не пью алкохол и безразлисен к деньгам, зенсинам и другим материалным весям.
Иногда, когда ему становилось трудно, мы переходили на английский. Не очень многие русские туристы пользовались его услугами здесь, в Каджурахо. Поэтому русский его постепенно забывался.
— Где ты выучил язык? — задавал я ему простые вопросы.
— В Дели, — пояснял он. — Российский культурный центр в свое время давал бесплатные уроки для всех желающих.
Но приехать в Дели и хорошо обосноваться в столице среднестатистическому индусу не так-то просто, гораздо сложнее, чем приехать простому сибирскому парню в Москву. Поэтому мой индусский друг, выучив русский и не найдя работы, вернулся к себе в деревню.
— А был ли ты в России? — спросил я его.
— Увы, нет. Но хочу.
Наш разговор продолжился в философском русле. Уже было темно, но мы допоздна сидели в кабаке, и хозяин нас не прогонял.
— Я доволен жизнью, занимаюсь йогой. У меня нет цели заработать кучу денег, каковую ставят перед собой жители многих «развитых» стран.
С ним было интересно общаться, по-простому, без водки и без общих знакомых. У нас был совершенно разный менталитет и разное воспитание. Но, на удивление, были общие темы.
Я пригласил индуса-вегетарианца в Россию. И начал расспрашивать его о так популярном в Индии занятии — йоге.
— Йога — путь к счастливой жизни, — рассуждал он.
— А давай ты меня тоже научишь? — попросил я.
— Вообще, из меня плохой учитель, но помочь я тебе смогу. У меня есть приятель, который преподает йогу.
И снабдил меня координатами настоящего йога со стажем.
Распрощавшись с русскоговорящим индусом в теплых чувствах, я отправился на ночевку в гостиницу.
Утром оказалось, что помимо эротического храмового комплекса, в котором мне пришлось просидеть в заточении, смотреть в деревне Каджурахо особо нечего.
Но в деревне было хорошо, и уезжать не хотелось. А помимо прочего я ждал ежегодного танцевального фестиваля, который должен был начаться на следующий день. Ожидались танцевальные группы из разных концов страны, в том числе и болливудские актрисы и певицы.
Поэтому в исследовательских целях, и чтобы не терять времени, я взял напрокат велосипед за полдоллара и весь день прокатался по окрестностям. За несколько часов я успел забраться в какую-то глушь, где индусы жили практически первобытным строем: дома без электричества, впряженные в плуг буйволы, женщины, собирающие какие-то растения в плетеные корзины, и обалдевшие от увиденного иностранца на велосипеде босые дети. Некий услужливый крестьянин отвел меня на пастбище крокодилов, и я издалека посмотрел на пару невзрачных серых особей, нежащихся на январском солнце. Я ему подарил купюру в десять рупий, чтобы хоть как-то поддержать его бюджет. Взамен я был накормлен очередной подозрительной кашей, которая еле влезла в мой организм из-за количества специй.
Обижать человека не хотелось, и я, насколько это было возможно, затолкал в себя угощенье. К счастью, на этот раз все обошлось.
Общего языка у меня с этим крестьянином не обнаружилось, и я, подуставший от жары, вернулся под вечер в Каджурахо.
Наконец настал день фестиваля. До вечера-открытия был целый световой день, и я отправился к йогу, чьи координаты мне любезно оставил русскоговорящий индус.
Йог был настоящим: тощим, длинным, костлявым и гибким. И по совместительству хорошим малым, говорящим по-английски. Мы с ним быстро нашли общий язык и приступили к обучению. Одет был йог в серый однотонный спортивный костюм и замотан — не то для солидности, не то для защиты от холода — в белоснежный шарф-полотенце.
Сначала была теория. Йог на английском с ошибками поучал меня, для чего нужна йога вообще. Я мало чего усвоил, да и не стремился. Потом йог показал различные позы, которые умел делать сам: изображал змею, зайца, кого-то еще, садился на шпагат, завязывался узлом и творил другие необычные вещи.
Затем началось самое главное. Йог стал проверять мою гибкость и прочность.
Пытаясь связать меня узлом, посадить на шпагат и соорудить из меня змею, йог добился немногого. Я скрипел и трещал по швам. Дальнейшие издевательства над моим телом заставили меня лить слезы. Но эксперимент есть эксперимент и я хотел его довести его если не до конца, то хотя бы получить базовое понимание йоги. Я продолжал скрипеть, подвывая от боли, а йог аккуратно, но безуспешно выламывал мои конечности. Я был прочен, но не приспособлен к индийским практикам.
Мы выпили чаю вместе с йогом и его домочадцами. У меня ныли все части тела.
— Слушай, йог, — заявил я ему. — У тебя во дворе стоит мотоцикл. Давай прекратим заниматься экзекуциями, а я лучше залью бак бензином, и мы покатаемся по окрестностям? И конечности мои будут целы, и тебе напрягаться меньше.
— Конечно, давай, — без колебаний согласился йог. Ему и самому надоело уже меня насиловать.
Мы наполнили топливный бак и отправились по окрестностям, йог в шарфе за рулем, я — сзади.
На этом мои эксперименты с йогой на всю оставшуюся индийскую жизнь закончились. На своем дальнейшем пути я встречал многих йогов индийских, йогов, приехавших из Европы или России в Индию специально, чтобы позаниматься любимым делом. Встречались мне и потомственные йоги, и йоги свежевыращенные, бедные и богатые, черные и белые. Индия — конечно же, страна йогов. Но сам я больше с этим занятием связываться не стал. Наверное, потому что был не готов. Йога с нахрапа не берется: нужны многолетние сначала духовные, потом физические практики.
Покинув нашу большую и чистую деревню Каджурахо, мы быстро домчались до другой, маленькой и грязной.
Езда на мотоцикле по индийской сельской местности — гораздо более спокойное занятие, чем дурные ралли по миллионным мегаполисам. Обгоняют сельские индусы друг друга как-то глупо и лениво, еле-еле выезжая на встречную линию, слегка посигналивая остальным участникам движения. Постоянно приходится обгонять то трактор, то повозку, периодически объезжать отдыхающих коров и ямы.
В деревне, в которую мы прибыли, местные жители играли в крикет. Все мероприятия в Индии — неважно, городские или сельские — отличаются своей массовостью. Если в России, где три человека — уже масса, коллектив, где нормальным считается «раздавить на троих», то в Индии все по-другому — из-за огромного числа жителей — любое мало-мальски заметное действо происходит с участием огромного количества людей — не меньше сотни. Разгрузка машины, выгон скота, игра в крикет, — везде количество участников и зрителей настолько велико, что часто они мешают друг другу. А уж фестивалями и карнавалами Индия не уступает никому — даже карнавальной Бразилии. Чего стоит один праздник Кумбха-Мела («праздник кувшина»), обряд массового паломничества индусов к святым местам, проходящий раз в 12 лет и собирающий до нескольких миллионов участников в одном месте. Из-за такого огромного количества одновременно тусующихся индусов случаются давки и — как следствие — десятки жертв. Жертвы никто не считает — и уголовные дела по таким фактам, скорей всего, не возбуждаются: бессмысленно.
А тут был простой крикет: деревянная палка, мяч и под сотню игроков и болельщиков.
Меня сразу пригласили поиграть — индусы хотели поразвлечься, понаблюдав за иностранцем, играющим в их лапту. Это, наверное, как поить итальянцев или французов водкой где-нибудь в сибирской бане — вполне себе развлечение для местных жителей.
В детстве я несколько лет потратил на занятия бейсболом — абсолютно не популярной в России игры. Однако, взяв в руки биту для крикета, я понял, что занятия не прошли даром. Эти две игры похожи друг на друга, а лупить по крикетному мячу даже легче, чем по бейсбольному: бита в крикете — плоская и большая, как в лапте, а мяч летит с меньшей скоростью.
Похоже, индусы могли играть бесконечно. Недаром крикет — одна из самых популярных в этом регионе игр. Пакистанцы, шри-ланкийцы и индийцы, и даже бангладешцы (чей уровень жизни близок к нулю) ежегодно соревнуются в азиатских международных соревнованиях.
Несмотря на то, что все конечности ныли после экспериментов с йогой, к счастью, я был не так бесполезен для команды. Под истошные крики деревенских спортсменов я носился туда-сюда, зарабатывая очки.
Деревенским ребятам было весело и интересно наблюдать за разворачивавшимися событиями.
Для меня же самым интересным развлечением оказалось фотографирование по окончании состязания.
Наш йог дирижировал неуправляемой толпой, расставляя меня и индусов в нужном ему порядке — как школьная фотография, только учеников побольше, человек под пятьдесят.
Индусов много везде — и на фотографиях тоже.
Десятки глаз были одновременно устремлены в камеру. Наверное, у нас в России так фотографируются только на дембельский альбом. Мы справились с задачей. И, заведя мотоцикл, поехали дальше: культурная и спортивная программы только начинались.
Следующим пунктом был небольшой храм на трассе. В индийских храмах принято угощать прихожан обломками сушеного кокоса. Досталось и мне.
Но в храмах, как и в других индийских местах — очень людно. Настоящие святые или близкие к тому персонажи — бабЫ и дервиши, ступившие на путь просветления — отправляются подальше от цивилизации — в лесную глушь или в пещеры. Практически отказываясь от пищи, живя на редкие или не очень (в зависимости от популярности этого дервиша) пожертвования, они посвящают свою жизнь неспешному разведению костров, чтению молитв и медитациям. Разумеется, не употребляют мясо и алкоголь, периодически принимают у себя паломников, последователей и помощников, по мере возможности просветляя и их. После подобного отшельничества они часто возвращаются ближе к цивилизации, поселяются в каком-нибудь храме и становятся его хранителем-настоятелем, заботясь о статуэтках, продолжая медитировать и разжигать костры в честь многочисленных божеств.
У продвинутых баб имеются помощники, которые приносят им воду и дрова для костра, сам бабА должен, в основном, молиться и заниматься делами преимущественно духовными, не физическими.
По сути, бабЫ и дервиши — существа безвредные.
Есть еще и странствующие дервиши, часто босые, а иногда и совсем голые, десятилетиями слоняющиеся по Индии и живущие на подачки.
Следующей точкой на нашем мотоциклетном маршруте был оседлый бабА — бородатый дед, живущий в пещере, разводящий костры, слушающий радиоприемник и из всей одежды имеющий только набедренную повязку. Стричь волосы бабЕ запрещала не то религия, не то лень, поэтому огромная копна волос была многократно обмотана вокруг его маленькой головы.
Я одарил бабу мелкой купюрой и принял в дар обломок кокоса. Также в знак уважения бабА нарисовал мне красным мелом на лбу точку — тику, тем самым оградив ото всех возможных злых духов, потенциально могущих встретиться мне на пути.
Мой друг-йог переводил все то, что вещал бабА (сам бабА по-английски не говорил и не понимал), а я лишь согласно кивал. В общем-то, говорил бабА вполне правильные, мудрые и предсказуемые вещи, как и все святые, желал мне удачи в дороге, наставлял на путь истинный.
Я покинул бабУ, оставшись довольным знакомством. Надеюсь, бабА тоже остался довольным мной.
Дело клонилось к вечеру, и нам нужно было возвращаться в Каджурахо, на фестиваль. Но йог планировал посетить еще одно замечательное место — действующий храмовый комплекс километрах в сорока от Каджурахо. Вход в комплекс изобиловал не очень настойчивыми нищими и бродягами, а внутри индусы совершали омовения в купелях, женщины в оранжевых одеяниях ползали по мокрому кафелю, а постоянные жители храмового комплекса — бичеватые бабЫ в цветных тряпках курили какую-то дрянь вокруг костра и входили в состояние, близкое к нирване.
Вход в храм — достаточно популярное у местных и приезжих индусов заведение — украшали многочисленные свастики и колокола. Всеми оттенками радуги бликовал фасад индуистского храма и больше был похож на декорации к детскому фильму-сказке, чем на серьезное духовное учреждение.
В отличие от сурово-серьезных мусульманских и христианских храмов, индуистские производят впечатление каких-то игрушечных городков: красочные стенки, непропорциональные статуэтки, разноцветные резные козырьки, украшенные цветочками и безобидными свастиками.
Осмотрев святое место, мы развернули свой мотоцикл в обратном направлении. Было уже темно. И не по-индийски зябко. Как-никак — январь, самое холодное время года в северном полушарии.
До фестиваля оставалось сорок километров.
Похолодало действительно заметно, а я был в одной футболке.
Йог же кутался в шарфы, кофты и куртки, но ему это не помогало: он мерз как собака.
Разгоняя ночных куриц и поросят, прыгая на кочках, мы летели по ночной Индии навстречу фестивалю: судя по часам, он уже начинался. Останавливаясь через каждые 5-10 километров возле костров, спонтанно возникавших вдоль обочины, мы с йогом грелись с остальными индусами возле этих дымящихся куч, но моему йогу ничего не помогало: его трясло и знобило. Шарф был бесполезен, костры спасали лишь на время.
В конце концов мой друг прибегнул к абсолютно не йоговскому методу: в какой-то забегаловке на трассе он купил стакан паленого джина, выпил его и… мгновенно опьянел. Тут у него пропало одно полезное свойство: он перестал говорить по-английски. Зато появилась куча свойств бесполезных: он начал путать направление, вилять рулем, слепнуть от света встречных машин, останавливаться еще чаще. В меня закрались сомнения, что мы вообще доберемся куда-либо. Пару раз йог предлагал рулить мне, потому что сам засыпал на ходу.
— БабА, садись за руль, — икал он, туже затягивая свой шарф и ежась от холода.
Увы, управлять мотоциклом я на тот момент не умел, а объяснить, как устроен его агрегат, йог, к сожалению, не был способен.
Я много раз ездил автостопом с пьяными уголовниками и пьяными дальнобойщиками, пьяными браконьерами и пьяными чиновниками. Все это, разумеется, происходило, по большей части, на территории бывшего СССР. Но вот чтобы с пьяным йогом, да еще и на мотоцикле — это впервые. Хлипкий оказался йог, но мы все-таки добрались до нашей деревни и — о чудо! — попали на фестиваль.
Вход на фестиваль охранялся индусами в форме, а проходил он прямо возле эротических храмов, куда мне уже доводилось пролезать незаконными методами.
Лезть через забор я не хотел, и уже собрался было покупать билет.
Но йог был хоть и пьяным, однако, узнаваемым и уважаемым в деревне человеком. Вход на фестиваль для него по умолчанию был бесплатным.
— Этот со мной, — повис, икая, на мне йог.
На фестиваль мы прошли без билетов.
Фестивальные танцы были преимущественно классическими: никакой порнографии и модернизма. Групповые пляски и одиночные пения болливудских исполнителей и зарубежных гастролеров на протяжении недели радовали глаз и ухо зрителей. Мои же глаза слипались и не радовались: был четвертый час ночи, а позади почти целые сутки то йоги, то скаканий по кочкам на мотоцикле.
После насыщенного дня я валился с ног, поэтому всю ночь фестивалить не мог и отправился спать.
Ввиду фестивального ажиотажа и наплыва гостей со всех концов страны, по предварительной договоренности, я был выселен хозяевами гостиницы из своей комнаты. Но в качестве компенсации за страдания мне выделили место в столовой, на большой и высокой кровати (или столе?), на которую нужно было взбираться по ступенькам.
Я водрузился на кровать-стол и уснул. Была поздняя-поздняя индийская ночь.
Позади оставались веселые дни. Наступал индийский февраль и я начинал понемногу обындусиваться.
Наутро я, тепло распрощавшись с йогом, отправился дальше на юг. Похмелья у йога не было: видимо, все дело в духовной практике.