— Вы опоздали, — сварливо заметил при моем появлении Пирумов.

— Извините, — пробормотал я. — Движение, знаете ли... просто убийственное...

— Извинить не могу, — отрезал, однако, вредный старикан. — Я к вашему приходу специально всех клиентов разогнал. Давайте садитесь и быстренько рассказывайте, что там у вас опять стряслось. Вы все время сообщаете мне какие-нибудь неприятные известия. А знаете, как в древности поступали с горевестниками? Знаете или нет?

Под его непрерывную трескотню я уселся, куда показали, и оглядел адвокатский апартамент. Помещение, прямо скажем, размерами не впечатляло. Маленький, не сказать крошечный кабинетик, где кроме хозяина и одного посетителя усадить кого-либо больше было не на чем, да и негде. В крайнем случае оставалось место для еще одного стоячего посетителя. Обшарпанный канцелярский стол, узкое окно без занавески, зато с решеткой, создавали бы совсем унылую картину, если бы не стены. Стены здесь жили отдельной жизнью. Их украшали десятки, а может, сотни фотографий в жестяных рамках или просто без окантовки, пришпиленные в таком количестве, что за ними почти не просматривались линялые обои. На некоторых из них я узнавал какие-то лица — то ли киноактеров, то ли телезвезд, в общем, что-то популярное. Часть фотографий была с дарственными надписями.

— Изучаете? — перехватив мой взгляд, тут же поинтересовался стряпчий и одобрил: — Изучайте, изучайте! Тут вся моя жизнь: я ведь еще самого знаменитого Хенкина консультировал, участвовал в деле Стрельцова! А Рокотов с Файбишенко? А Ионесян? А Лазишвили? Артисты, футболисты, валютчики, убийцы, цеховики! Всюду я был — или со стороны защиты, или от потерпевших. Вы, небось, молодой человек, и не помните подобных имен, а?

Я помнил, но не стал возражать, главным образом потому, что пришел сюда не воспоминаниям предаваться, а по гораздо более серьезному поводу. К тому же времени до встречи с Забусовым оставалось в обрез. Но дед, видать, хорошо разговорился еще с предыдущими посетителями и никак не мог остановиться.

— А вот этих людей знаете? — он ткнул подагрическим пальцем, покрытым, словно муравьями, мелкими рыжими крапушками, в пожухлое фото, на котором пара молодых людей с тонкими цыплячьими шеями, торчащими из мушкетерских камзолов, расшаркивалась перед объективом, метя пол длинными перьями на шляпах. И сам же ответил: — Не знаете! А между прочим, это ваш покорный слуга и Глебушка... Глеб Саввич. Сорок восьмой год. — Адвокат вдруг нахмурился и призадумался: — Или сорок девятый... Да, точно, сорок девятый! Глеб тогда как раз начал коллекционировать и меня, подлец, в это дело втянул. Только куда мне было до него! — Пирумов не то горестно, не то с восхищением покачал головой. — Ах, как Глебушка умел находить, как умел отыскивать... Но по-настоящему мы тогда страстно увлекались театром, играли в самодеятельности. Мечтали непременно стать артистами МХАТа. «Весь мир театр, мы — актеры» — так, кажется? Не знаю, как насчет всего мира, а суд, вообще уголовный или гражданский процесс — то еще представление! Так что в некотором роде можно считать, что я не порвал, не предал, так сказать, идеалов юности. Глеб вот пошел по другой линии, а мне удалось отчасти сохранить...

Я уже собрался было как-нибудь повежливее прервать его, чтобы вернуть на землю, но тут он совершенно неожиданно и без всякого перехода сделал это сам, сообщив жестко:

— В камушках да в железках, балда, разбирался, а в людях так и не научился. Заварил кашу, и кому теперь расхлебывать? Нам? Рассказывайте.

Я вкратце изложил. Суть моего рассказа Пирумову, который я, разумеется, постарался очистить от всех следов моих, скажем так, спорных с правовой точки зрения действий, заключалась в следующем. Кто-то вполне целенаправленно уничтожает предполагаемых наследников Арефьева. Об убийстве Женьки и Котика мы уже говорили при нашей первой встрече, с тех пор погибли Малей, его сестра Марго, ее муж Бобс. Я честно поведал, что сперва у меня были серьезные основания во всем подозревать Блумова, явного мафиози, успевшего даже в лагере побывать. Но его собственная смерть сегодня утром, если и не обелила автоторговца, то, во всяком случае, внесла серьезные коррективы, состоящие в том, что среди оставшихся в живых наследников по-прежнему есть убийца. А остались, так сказать, три единицы: Верка, семья банкира и семья шоумена. Не вызывает сомнений, что у последних первую скрипку играют мужья. А поскольку Верку я заведомо откинул как слишком слабую для физического исполнения убийств и слишком бедную для их заказа, к тому же лишенную соответствующих связей, остаются двое: Забусов и Эльпин.

Пирумов слушал меня, откинувшись в кресле, полуприкрыв глаза, которые, казалось, затянуло пленкой, от чего его сходство с большой доброй дворнягой стало еще больше. Только коротенький нос с торчащими ноздрями нервно подрагивал, выдавая внимание к моему рассказу.

— Забусов и Эльпин... — протянул он, когда я закончил. Пленка в глазах растаяла, как будто не было ее: взгляд сделался острым, профессионально-оценивающим. — Верочку я, конечно, помню с детства, прелестная была девчушка, но как юрист-практик... Мне не очень по душе, когда выводы делаются вот так категорично, на основании личных субъективных оценок. «Бедная», «слабая физически»... Помнится, в шестьдесят четвертом я защищал одного инвалида первой группы... — Он сам себя прервал, слабо махнув в воздухе рукой: — Хотя, впрочем, скорее всего, вы правы. И что же требуется от меня?

Я тяжко вздохнул.

— Мне и самому трудно в этом разобраться, но попробую. Блумов в разговоре со мной явно намекал, что убийцей может быть банкир Забусов. Но покушение заказал почему-то на Эльпина. В свою очередь, Забусов катил бочку на шоумена. Однако в результате сегодня утром убили Блумова. Похоже, все они очень много хитрят и врут, а мне надо попытаться выяснить, какие у них отношения на самом деле. Так что вопросы такие. Кто из них кого ненавидит по-настоящему? И кто действительно способен, по-вашему, на убийство?

— Все, — веско ответил Пирумов.

— Что «все»? — слегка оторопел я.

— Все они друг друга ненавидят. И все способны на что угодно.

Адвокат теперь глядел на меня ироническим, едва ли не веселым взглядом, и мне показалось, что он надо мной просто насмехается. Вероятно, это отразилось на моем лице, потому что Пирумов тут же добавил, уже серьезно:

— Я не шучу.

— Тогда объясните подробнее, — потребовал я.

Теперь уже ему пришла пора тяжко вздыхать. Помолчав, словно собираясь с мыслями, он стал объяснять.

Это была запутанная, наверченная, перекрученная, вся в грязи и вековой пыли, как закатившийся много лет назад под шкаф клубок ниток, история. Оказывается, после многосемейного Саввы осталась купленная еще в тридцатых годах дача на Николиной горе по Рублево-Успенскому шоссе с довольно большим, в гектар, участком. Сперва наследники по простоте тогдашних отношений к собственности жили на ней все вместе летними месяцами, не особо вдаваясь в юридические тонкости. Дача считалась по привычке «родительской», а значит, общей. В процессе, как водится, выявились среди них большие любители садово-огородного времяпрепровождения и меньшие. А позже, когда все Саввичи, за исключением Глеба, ушли в мир иной, это даже как-то закрепилось на бумаге. Женька, например, с Котиком, Верка и сам старый антиквар легко отказались от своих прав на клочки, как многим тогда казалось, бессмысленной земли. И участок фактически достался на правах общей собственности трем семьям: Блумовым, Эльпиным и Забусовым.

Однако и здесь конфликтов до поры не возникало. Старую довоенную развалюху снесли, построили три добротных дома, где кому больше приглянулось. И все бы ничего, да настали иные времена. Поползла цена на землю, а в подобном престижном месте не просто поползла — взмыла ввысь, чуть ли не до десяти тысяч долларов за сотку. Вот тут-то и началось. Насколько я понял, первым возмутителем спокойствия оказался только что вернувшийся тогда из заключения, а ныне уже покойный Бобс. Это с его подачи лупоглазая Марго вдруг объявила, что им с братом Нюмой, от имени которого она взяла привычку уверенно говорить, принадлежит половина земли. А соответственно Наталье и Настасье, женам Забусова и Эльпина, другая половина. Но дома стояли так, что поровну поделить уже ничего было невозможно. Что тут началось, Пирумов подробно рассказывать не стал. Упомянул только, что как адвокат с самого начала отказался во всем этом участвовать и даже вникать. Но отголоски боев до него, давнего друга всей семьи, разумеется, доносились. Суды, пересуды, обращения в прокуратуру, бесконечные обмеры участков и прочие юридические методы легко сменялись схватками врукопашную. С полей сражений, фигурально выражаясь, доносились отзвуки взаимных оскорблений, натурального рукоприкладства и мордобоя, пахло смрадным духом анонимок, доносов, клеветы, лжесвидетельств и уж совсем не фигуральным дымом пожарищ: в одну прекрасную осень все три дома один за другим сгорели дотла, и теперь бывшее Саввово поместье уже довольно давно стояло пустым и заброшенным.

— Вот так, — развел руками, подводя итог, Лев Сергеевич. — Ненависти у них друг к другу всегда было хоть отбавляй. А что касается убийства... Это вам самому решать. Я старый человек, многого в нынешней жизни уже не понимаю... Хотя стараюсь. Нас все больше учили про социальные корни преступности, ну еще про Ломброзо — это считалось буржуазным учением. А тут однажды один клиент, крупный финансист и промышленник, интеллигентнейший человек, знаток искусств, в прошлом, между прочим, доцент кафедры классической филологии, сказал такую вещь... Я, говорит, в жизни никого по лицу не ударил, но если кто-то кинет меня на миллион долларов, обязан буду его убить — или придется уходить из бизнеса. Иначе, говорит, об меня ноги начнут вытирать. — Адвокат помолчал и добавил задумчиво: — Впрочем, что-то ведь должно управлять нашим сошедшим с ума миром. А если верить Фрейду, страх — это те же деньги. Только в сфере эмоций.

Из юридической консультации я вышел не более воодушевленный, чем входил туда. Рассказы Пирумова ничуть не помогли мне определиться, куда в первую очередь направить усилия. Ко всему прочему и самого старика не удалось убедить, что ему угрожает какая-то опасность.

— Всегда кто-нибудь недоволен, — хохотнул он пренебрежительно, и его дворняжьи брыльки растянулись в добродушную гримасу. — Защищаешь обвиняемого — жертва, представляешь потерпевшего — преступник. Мне в жизни столько раз грозили, что я давно устал пугаться...

Так что теперь оставалось действовать методом тыка. И первый тык предстояло сделать на Воробьевых горах, куда я, несмотря на дикие пробки, умудрился добраться с опозданием всего на пять минут.

Почему-то, по наивности, вероятно, я предполагал, что мы с банкиром будем чинно беседовать, прогуливаясь среди праздных туристов вдоль балюстрады смотровой площадки над Лужниками, любуясь видами лежащей под ногами Москвы. Но из «мерседеса» никто не появился, и вместо Забусова я увидел лишь бодигарда в солнцезащитных очках, который вылез из джипа охраны, подошел ко мне, наклонился и вполголоса проговорил:

— Езжайте за нами, мы постараемся небыстро.

Ехали, действительно, небыстро, но затейливо. Крутились по аллеям вокруг университета, доехали до Мичуринского проспекта и вернулись обратно, потом докатили аж до Калужской заставы, где снова развернулись, короче, явно проверяли, не притащил ли я за собой кого-нибудь еще. А убедившись в этом, неожиданно углубились в малоприметный проулок, ведущий как бы вниз с горы к реке, пронеслись по заросшим зеленью пустынным асфальтовым дорожкам и неожиданно выскочили на набережную под метромостом. Я думал, что неплохо знаю Москву, но здесь, честно говоря, оказался впервые. Похоже, не для меня одного это местечко оставалось terra incognita — кроме нас, кругом не видно было ни души.

Забусов не торопясь вылез из машины и остался стоять, продолжая какой-то начатый еще в машине разговор по сотовому телефону, всем своим видом давая понять, что не собирается делать навстречу мне ни шагу — я хранил надежду, что только в переносном смысле: мне бы сейчас не помешало сотрудничество хоть с самим дьяволом. Но мои иллюзии развеялись довольно скоро.

— Ну, что вы там нашли? — поинтересовался он с брюзгливым видом, захлопывая крышечку аппарата. — Выкладывайте скорее, я тороплюсь на заседание в правительстве.

Несмотря на довольно теплую погоду, на нем был безукоризненный серый шерстяной костюм, а темно-малиновый шелковый галстук с элегантным узором, наверняка от какого-нибудь Кардена или Ив Сен-Лорана, под белоснежным воротничком плотно затягивал дрябловатую шею. На фоне всех этих вполне определенных цветов проигрывала только физиономия банкира, блеклая и смазанная, как упавшая в лужу акварель.

— Мне что, можно говорить при всех? — спросил я, глазами показывая на обступивших нас телохранителей.

Быстро моргнув несколько раз лишенными ресниц веками, он кинул быстрый взгляд вокруг и согласился:

— Хорошо, отойдем.

Пройдя шагов десять по ползущей в гору аллейке, мы остановились, и я сказал:

— Покушение на кладбище организовал Блумов. Один из его служащих по имени Геннадий, фамилия пока не установлена, кличка — Лешак, подыскал исполнителя. Это уголовник по кличке Мойва, недавно освободился после отсидки за разбой.

— Звучит красиво, — хмыкнул Забусов.

Я понял намек, молча вынул из кармана кассету и протянул ему. Но он не торопился протянуть руку.

— Что это?

— Здесь запись разговора Блумова с Лешаком.

— Где?

— В рабочем кабинете Блумова.

Забусов расхохотался.

— А вы еще хотели у меня в банке встречаться! Чего-то в этом роде я от вас и ожидал... Нет уж, я давно приучен: такого рода встречи — только на природе, надеюсь, у всех на виду в карман вы мне микрофон не засунете. Так о чем они там у вас беседовали?

— Обсуждали, как исправить прокол на кладбище.

— И как же?

— Сегодня утром Мойва должен был занять позицию на чердаке «жилтовского». Оттуда простреливаются все подъезды вашего дома.

— Занял? — коротко спросил банкир. Его плешивая застиранная физиономия, кажется, в первый раз с начала разговора отобразила интерес.

— Занял. Но выстрелить ему помешали.

— Кто помешал? — теперь Забусов пристально смотрел на меня, насупив свои лысые брови.

— Помешали, — пожал я плечами, ясно давая понять, что больше никаких комментариев по этому вопросу от меня ждать не следует. — В результате он поскользнулся и... упал. Труп сейчас в судебном морге, я думаю, уже к вечеру его идентифицируют по пальцам.

— Все? — безразличным голосом поинтересовался банкир. Чересчур безразличным.

— Все, — кивнул я. — Вы заказывали именно эту работу: найти убийцу и заказчика. Она выполнена, я заработал пятьдесят тысяч. Прикажете получить?

Лицо Забусова словно поплыло куда-то в сторону, дробясь и качаясь, как лунное отражение на морской ряби, выражение его стало зыбким и почти неуловимым.

— Я что-то не вижу конкретных доказательств выполненной работы, — пробормотал он. — Вы мне предъявляете пленку, но пленку при современной технике нет проблем подделать, она даже вещественным доказательством не считается. И в дополнение к ней два трупа, которые уже никому ничего подтвердить не могут. А на покойников валить — старый проверенный способ, они все стерпят...

Я не отрываясь смотрел ему прямо в лицо, пытаясь взглядом поймать и хоть на мгновение зафиксировать его ускользающее, как обмылок под мокрыми пальцами, выражение. И, наверное, в какой-то мере мне это удалось, потому что банкир сперва запнулся, а потом даже слегка сдал назад, скороговоркой выпалив себе под нос:

— Вы, конечно, что-то, видимо, сделали, аванс, так и быть, я требовать не буду...

— Короче, платить вы отказываетесь? — задал я вопрос прямо в лоб.

— Нет, — ухмыльнулся он. — Просто не считаю нужным бросать деньги на ветер. Мой принцип: бережливого Бог бережет, а если кто не согласен...

— Гнус, — прервал я его бормотанье ровным ясным голосом.

— Что?! — переспросил он оторопело.

— Гнус, — повторил я с самому себе трудно объяснимым наслаждением. — Был когда-то на бегах букмекер по кличке Гнус, тотошники прозвали его так за совсем уж неприличную жадность и подлость. Вы, случайно, не были знакомы?

И, не дожидаясь ответа, я повернулся к нему спиной, не торопясь дошел до своей машины, сел за руль и уехал. А он все стоял, как вкопанный, глядя мне вслед. И морда у него, когда я кинул в его сторону прощальный взгляд, была точно размазанная по тарелке вчерашняя манная каша. Вся в комках, белая с серым налетом.