Прокопчик любит говорить, что из всех врачей он больше других доверяет патологоанатомам. К месту и не к месту он повторяет: «Вскрытие покажет!» Сегодня, к сожалению, это оказалось к месту.

Вскрытие показало, что Борис Федорович Блумов, его жена и водитель-охранник были убиты на месте выпущенными в них из трех автоматов Калашникова семьюдесятью двумя пулями калибра 7,62 мм. Оно также показало, что неоднократно судимый вор-рецидивист, недавно освободившийся из мест заключения, — Рыбников Виктор Павлович по кличке Мойва — скончался в результате несовместимых с жизнью множественных травм внутренних органов, явившихся следствием падения с большой высоты. Все это скучным голосом сообщил мне по телефону Шурик Невмянов, большой муровский начальник. Закончив читать по бумажке, так сказать, констатирующую часть, он еще более скучным, даже, я бы сказал, унылым тоном перешел к резулятивной:

— Как ты просил, я сегодня утром сделал запрос по Мойве. И вот сейчас на другой трубочке ждут товарищи из отдела по заказным убийствам. Они тоже этим типом с сегодняшнего утра очень интересуются и вполне резонно любопытствуют, в какой связи им интересовался я.

— Бедный Шурик! — вздохнул я. — Мне глубоко понятны твои страдания! Ты терзаешься сейчас непереносимой мыслью, что должен выдать старого друга... Не терзайся, выдавай! Можешь сказать товарищам на трубочке, что вчера частный детектив Северин С. А., лицензия номер... Ты записываешь? Ага, хорошо, номер пока не обязательно... Так вот, этот самый Северин С. А. обратился к тебе как представителю органов правопорядка со следующим сообщением. Покойный ныне Блумов Б.Ф. пригласил его, Северина, к себе в офис (чему имеется тьма свидетелей), чтобы попросить в качестве частного детектива провести кое-какие исследования. Среди прочего он, Блумов, обмолвился, что опасается покушения на свою жизнь и что по некоторым полученным им из конфиденциальных источников сведениям угроза его жизни может исходить от некого уголовника по кличке Мойва. Не считая нужным скрывать информацию о возможном тяжком преступлении, означенный Северин С.А. поступил так, как его обязывал долг законопослушного гражданина: сообщил о нем представителю закона. Каковой представитель...

— Хорош трепаться! — прервал меня Шурик, и я услышал, что в его интонации явно прибавилось жизни. — Говори короче: я могу сослаться на тебя?

— Можешь, — подтвердил я.

Но осторожный Шурик не был бы осторожным Шуриком, если бы напоследок не сказал:

— Я надеюсь, ты готов к вопросам обо всем, что тебе известно насчет мотивов покушения, что тебе рассказал Блумов и главное, какие такие исследования он тебя просил провести...

— Готов! — бодро ответил я.

И только положив трубку, подумал уже без всякой бодрости, что к вопросам-то я действительно готов. Я не готов к ответам.

Первым делом я уничтожил пленку с записью беседы Блумова и Лешака: размотал, порезал на мелкие кусочки и спустил в унитаз. Если я решил держаться версии, только что изложенной Невмянову, не стоило хранить больше улику, прямо говорящую о совершении мною очередного уголовного преступления, квалифицируемого в законе как «недонесение о готовящемся преступлении». То, что я впоследствии помешал осуществлению этого преступления, возможно, смягчало мою вину, но могло породить новые вопросы. Например, как погиб Мойва: я не без оснований предполагал, что, если станет известно о моем присутствии на крыше, в ближайшее время у меня не будет других забот, кроме как доказывать, что я не верблюд. Слава Богу, жадный Забусов отказался взять у меня кассету, которую я сдуру чуть не отдал ему собственными руками. И теперь я, во всяком случае, не обязан обуздывать полет своей фантазии.

Покончив с этим делом, я вдруг почувствовал, что просто физически больше не в состоянии ни одной минуты не только разговаривать, думать, принимать решения, но даже просто сидеть на стуле. Прошедшие почти бессонные двое суток разом рухнули мне на плечи, завалили, как шахтера в забое. Едва ворочая языком, я объявил Прокопчику, что иду к себе спать и прошу меня не будить ни в каком случае, даже если придет срочное правительственное сообщение о награждении меня орденом «За заслуги перед Отечеством». Он ничего не ответил, но по его осуждающему взгляду я понял, как ему глубоко отвратительно поведение начальника, ни с того ни с сего решившего вздремнуть посреди рабочего дня.

Заснул я мгновенно, словно нырнул в глубокий омут. Но покой длился недолго. Постепенно меня вынесло к поверхности, к каким-то сперва смутным теням. Потом вдруг оказалось, что и глубины подо мной вовсе никакой нет, а есть противное теплое, соленое на вкус мелководье, в котором я ворочаюсь с боку на бок неловким тюленем, бью короткими плавниками, пытаясь добраться до большой воды, но ничего у меня не получается. И, если не считать охватившего меня от этой своей беспомощности тоскливого чувства, без всякого перехода я вдруг обнаружил себя в клетке. Первая мысль была о зоопарке, но тут же я с трепетным ужасом догадался, что дело гораздо хуже. Клетка стояла в зале суда. А вскоре я понял, что я — это не совсем я, а частично Виня Козелкин, и может, даже не частично, может Виня Козелкин — это и есть я. Мне было стыдно, очень стыдно, что я взял у людей столько денег и не могу их отдать. Я буквально сгорал от стыда и чуть не плакал. А председательствующий на суде Котик Шурпин смотрел на меня суровыми глазами и что-то говорил, выговаривал мне, что — я не мог понять, у меня уши заложило от чудовищного обрушившегося на меня позора. Отвернувшись, я кинул взгляд на публику, битком набившую крошечный зал заседаний, и со странным чувством понял, что все лица, уставленные на меня, знакомы — однако при этом я никого не знаю по имени. А вглядевшись получше, неожиданно с тоской догадался, что это не лица никакие — это рожи, придуманные Котиком: бывшие вурдалаки, водяные тетки, гарпии и домовые. Они пришли смотреть, как судят меня... то есть не меня, а Козелкина... или все-таки меня. Они волновались, вскакивали с мест, грозили мне кулаками, и сидящий за судейским столом Котик наконец был вынужден призвать их к порядку. Колокольчик в его руках звонил все громче и громче, пока я не проснулся и не взял телефонную трубку.

— Тут к тебе п-пришли, — услышал я мрачный голос Прокопчика.

— Какого черта! — прорычал я. — Просили же...

— Ну хорошо, — зловеще сказал он. — Если ты настаиваешь, я по-другому с-сформулирую: — 3-за тобой пришли.

Кое-как поднявшись, я доковылял до ванной, плеснул себе в лицо воды и только после этого немного пришел в себя. Во всяком случае настолько, чтобы покориться неизбежности.

В моем кабинете сидел Харин, небрежно развалясь в кресле для посетителей и тщательно полируя маленькой пилкой ноготь указательного пальца левой руки. Второй человек стоял у окна и глядел во двор, но по мятому мешковатому, словно не по росту, костюму я сразу узнал Мнишина. Сзади у него был такой вид, будто он наложил в штаны.

Поприветствовав гостей, я прошел за свой стол и уселся в кресло, всем видом стараясь выказать любезность и готовность соответствовать.

— Виделись уже сегодня, — без всякой жантильности в голосе пробормотал Харин, не прерывая своего занятия. Мнишин же оторвался от увлекательного созерцания панорамы нашего двора, повернулся ко мне и произнес ничего радостного не предвещающим тоном:

— Виделись-то мы виделись, да не навидались.

Я уже понял, что хорошего от этой парочки мне ждать не приходится, но по инерции продолжал улыбаться. А Мнишин, сосредоточив взгляд где-то в области моей макушки, нудно проскрипел:

— Гражданин Северин, сегодня утром, давая показания в качестве очевидца убийства, совершенного на ваших глазах, вы скрыли, что обладаете дополнительной информацией об обстоятельствах, сопутствующих данному делу. Почему?

— Потому что меня никто об этом не спрашивал, — ответил я, простодушно разводя руками.

Наступило молчание, и атмосфера в комнате начала сгущаться и леденеть стремительно, как январский сумрак. Наконец Харин произнес холодным, под стать ей, тоном:

— Вот что, Северин. Если ты хочешь валять с нами дурака, мы будем действовать соответствующим образом.

— Тоже начнете валять? — не удержался я.

Но они не желали принимать шуток.

— Нет, — пронудил Мнишин. — Задержим вас для начала суток на трое, проведем здесь обыск.

— Значит, все-таки начнете валять дурака, — констатировал я удрученно. — Что ж, воля ваша. Только имейте в виду, у меня всегда в кармане имеется ордер на обслуживание моим адвокатом. Без него я не скажу ни слова, да и с ним, вполне вероятно, тоже. А поскольку никаких оснований содержать меня под стражей у вас нет, придется меня в конце концов отпустить. Что касается обыска... Ничего вас интересующего вы здесь не найдете. Зато найдете материалы, содержащие конфиденциальные сведения, касающиеся моих клиентов. Они откажутся от сотрудничества со мной, я понесу материальный и моральный ущерб, после чего предъявлю вам иск. Об этом напишут в газетах, я получу бесплатную рекламу, а вы головную боль. Тоже бесплатную.

Мнишин и Харин переглянулись, и последний пробормотал, злобно скривив свою круглую бабью физиономию:

— Наблатыкался языком трепать...

Сделав вид, что не расслышал этой мелкой грубости, я продолжил:

— И кстати, кто сказал, что я что-то там скрыл? Вас ведь сюда не ветром занесло! Просто то, что у меня имелось, я еще вчера сообщил на Петровку, в вашу вышестоящую организацию, между прочим.

Они снова переглянулись, теперь уже, как мне показалось, не так уверенно, и Харин спросил:

— А почему ничего не сказал нам сегодня, уже после убийства Блумова?

Дурак, подумал я, сейчас напросишься. А вслух произнес:

— Потому что один раз я вам уже пытался объяснить, что убийство Евгении Шурпиной и ее мужа — это не случайность. Рассказал про наследство, которого они ожидали. Но вы меня тогда, помнится, выставили. Смерть Шурпиной свалили на маньяка. А по ее мужу и вовсе отказали в возбуждении. Вы даже не чухнулись, когда убили Малея, двоюродного брата Шурпиной. И я не знаю, в курсе ли вы вообще, что жена Блумова — его родная сестра и соответственно двоюродная — Шурпиной.

— Не успели еще... — утратив разом былую самоуверенность, пробубнил Харин.

Я развел руками, дескать, кто ж вам виноват, и успел перехватить уничтожающий взгляд, который Мнишин бросил искоса на своего подчиненного. Но голос его, когда он снова обратился ко мне, был все такой же невыразительный, словно зам по розыску зачитывал товарную накладную:

— Так зачем вас все-таки приглашал к себе Блумов? Что ему было известно о подготовке на него покушения? Откуда он знал, что исполнителем будет Мойва?

— Пригласил он меня потому, что знал о моих поисках в связи со смертью Шурпина, который, как вам известно, был моим клиентом. Он не сомневался, что все это заказные убийства, и боялся за свою жизнь.

— А что насчет Мойвы? — вцепившись в меня взглядом, Харин даже бросил полировать ногти и весь подался вперед.

Но на меня уже снизошло вдохновение, я врал напропалую, сходу импровизируя, мешая, как положено, полуправду с полуложью:

— Блумов ведь, знаете ли, сам сидел, тот еще бандит, у него полно знакомств среди уголовников. А Мойву он увидел случайно, тот позавчера терся возле его дома. Как его зовут, ему не было известно, только кличка. Это все, что он мне рассказал, потому что дальше я отказался слушать и сказал, что не могу взяться за это дело.

— Почему? — проскрипел Мнишин.

Я пожал плечами.

— По-моему, это ясно. Во-первых, я не люблю иметь дело с подобным контингентом — от таких клиентов всегда больше неприятностей. А во-вторых, для меня лично стало очевидно, что эта история мне не по зубам.

На этот раз Мнишин кивнул, кажется, удовлетворенно и спросил уже совсем миролюбиво:

— Вы говорили про наследство. Изложите подробнее.

Поняв, что атака, похоже, отбита с минимальными потерями в личном составе, я внутренне перевел дух. Покопавшись в ящике, извлек оттуда листок и бросил на стол, сказав небрежно:

— Вот тут у меня составлена небольшая схемка... Она мне теперь больше не нужна, может, вам пригодится.

Качнувшись вперед, Харин цапнул бумажку, как кошка кусочек колбасы. Сделав два быстрых шага, Мнишин остановился у него за спиной и тоже стал рассматривать результат художественного творчества Прокопчика. А когда я начал делать пояснения, диктуя адреса и фамилии мужей Саввовых внучек, Харин, отбросив остатки самомнения, выхватил ручку и блокнот.

В конце концов они ушли от меня чрезвычайно воодушевленные. Прокопчик пошел провожать их до дверей, а я остался наедине с собственной совестью, которая сердито нашептывала мне, что теперь за мной, кроме ряда предыдущих, числятся еще как минимум два уголовно наказуемых деяния: лжесвидетельство и заранее не обещанное укрывательство преступления. Я, как мог, отбивался, втолковывая ей, что если и погрешил тут маленько против истины, то это еще не называется лжесвидетельством, потому что сделано было не под присягой и даже не на допросе у следователя, а уж говорить об укрывательстве и вовсе не имеет смысла, ибо я действительно не знаю, кто стоит за всеми этими убийствами. Но совесть, зараза этакая, как упрямый кивала в нарсуде, записала-таки особое мнение.

Шутки шутками, но если я действительно решил довести до конца обещанное Котику расследование, надо было как можно скорее садиться и думать, что делать дальше: теперь, когда в дело активно включилась такая сила, как государственная машина в лице боевых офицеров Харина и Мнишина, не говоря об их коллегах из других ведомств и организаций типа прокуратуры, МУРа и РУОПа, свобода действий у меня становится куда более ограниченной. Или я что-то отрою в самое ближайшее время, или придется втыкать штык в землю.

Но сосредоточиться мне не дали. Раздался звонок в дверь, Прокопчик пошел было открывать, но я машинально щелкнул тумблером видеофона и еле успел ему крикнуть:

— Стой!

Вероятно, было в моем голосе что-то такое, от чего он буквально замер на полдороге, обернувшись ко мне с обеспокоенным выражением. И действительно причины для беспокойства имелись: с экрана на меня бесстрастно взирало широкое и плоское, как совковая лопата, лицо с выпученными лягушачьими глазами. К нам лично пожаловал бывший чемпион страны по боксу в полусреднем весе, а ныне лидер ванинской преступной группировки Серега Сатюков по кличке Динамит.

Наскоро объяснив Прокопчику ситуацию, я велел ему на всякий пожарный взять в оружейке пистолет и сидеть у себя в комнате на манер засадного полка, к которому я намерен был прибегнуть только в крайнем случае. Но судя по перекошенной физиономии моего помощника, он был уверен, что крайний случай уже наступил.

— Я из п-пистолета д-давно не с-стрелял, м-могу п-про-махнуться, — объяснил он. — У м-меня от нервов П-пар-кинсон н-начинается.

— Чего? — не понял я.

— Т-тремор рук.

— Тогда возьми гранату, чтоб не даться живым, — кинул я в раздражении на ходу к двери.

— А м-может, п-просто не надо открывать? — словно в последней истоме, пролепетал Прокопчик.

— Надо, — ответил я. — Интересно же, зачем он пришел.

— Н-ну что ж, т-тело хозяйское, — обреченно пробормотал он мне в спину.

При виде меня Динамит удовлетворенно улыбнулся, а когда я посторонился, пропуская его, уверенно шагнул в прихожую и несколько напыщенно произнес:

— Чтоб ты не дергался, скажу сразу: я — голубь мира. Дальше стоит представляться?

— Необязательно, — небрежно бросил я. — Я когда-то болел за «Динамо». Теперь, правда, перестал.

Динамит хмыкнул, давая понять, что оценил мой юмор. Мы прошли ко мне в кабинет, я указал ему на кресло, сам сел за стол и вопросительно воззрился на него. Он был довольно скромно одет — в черные джинсы и серую легкую курточку, в руках держал небольшой «дипломат». Бросив быстрый взгляд по сторонам, Сатюков щелкнул замками, откинул крышку и быстро прошелся пальцами по невидимым с моего места внутренностям чемоданчика. После чего заявил удовлетворенно:

— Подслушек не обнаружено. Но я на всякий случай включу глушилку, ладно?

Я благосклонно кивнул. А он захлопнул крышку, поставил прибор рядом с креслом и ровным маловыразительным голосом сказал:

— Тогда начнем. Сегодня ночью ты у меня из стойла увел кое-какое имущество. Оно мне очень дорого. Какие есть предложения?

Я, честно сказать, оторопел. Наверное, с полминуты мне понадобилось, чтобы найти хотя бы одно правдоподобное объяснение его осведомленности.

— Неужто эти два дуболома все-таки доложили? — спросил я с сомнением.

— Пока только мне, — хохотнул он, довольный произведенным эффектом, и совковая лопата засияла, словно надраенная наждаком. — Не хватало еще, чтобы я не контролировал ситуацию в своем собственном околотке.

Предположим, подумал я. Они ему меня описали, а поскольку последние пару дней мы с этой командой только и делаем, что соревнуемся по олимпийской методике — кто быстрее, выше, сильнее, вычислить меня не составило труда.

— Я думаю, нам надо договориться как деловым людям, — все еще улыбаясь, заметил он.

— Ну да, — согласился я. — Сегодня утром со мной уже вели переговоры. В очень деловой обстановке.

Динамит недовольно сморщился.

— Ребятки перестарались. Им было сказано улучить момент и доставить тебя ко мне. Но ты стал от них сматываться, и они, видать, озверели.

— Это точно, — кивнул я, вспоминая, как развивались события, и с сочувствием поинтересовался: — Как у них со здоровьем?

— В реанимации, — недовольно пробурчал Динамит.

— Но сейчас речь не о них.

— А о чем?

— Я же сказал, — прорычал он, начиная сердиться, но тут? же, впрочем, сумел взять себя в руки. — Мне нужно мое барахло. Тут есть три варианта...

— Ну-ка, ну-ка... — подбодрил я его с интересом.

— Первый: я тебя все равно не оставлю, это ясно? Даже на Луне не спрячешься. Второй... Судя по тому, что ты не сдал всю эту бодягу в ментовку, тебе она самому нравится. Хочешь, небось, торгануть, а? — при этих словах Динамит с коротким понимающим смешком даже подмигнул мне. — Или даже поработать с этим материалом... Сейчас многие полезли, уж больно сладко. Такая, знаешь ли, конкуренция...

Я молчал, стараясь не выдать лицом своего отношения к его прогнозам и ожидая продолжения.

— Так тебе все равно такой кусок одному не заглотнуть — морда треснет. Предлагаю по-хорошему: возьми себе часть, остальное отдай.

Динамит испытующе уставился мне в лицо таким честным открытым взглядом, что я не удержался:

— И как только я все отдам, мне тут же конец, разве нет?

— Да, — с неожиданной искренностью подтвердил голубь мира, посуровев лицом и откидываясь на спинку кресла. — Поэтому остается только один третий вариант. Иди работать ко мне в бригаду.

Предложение было настолько неожиданным, что я оторопел. Но главной моей задачей сейчас являлось тянуть время любыми способами, и я сказал первое, что пришло в голову:

— Видишь ли... Много лет назад я поклялся больше не убивать людей, если речь не идет о самообороне. С тех пор, правда, было одно исключение, но у него имелась серьезная причина.

— А-а... — протянул он. — То-то я удивлялся, что ты моих бойцов, которые контору охраняли, не замочил. И Муху там, на стройплощадке, почему-то не добил... Ну ничего, у меня и без мокрухи дел хватает. А я за тобой понаблюдал — ты парень что надо. И бабки будешь грести побольше, чем с твоих засратых клиентов. Решай.

— Я подумаю, — сказал я.

Динамит нахмурился.

— Чего тут думать-то? Другого выхода у тебя все равно нет. И у меня времени в обрез, мне работать надо, заказов тьма.

— Я подумаю, — твердо повторил я.

— Только не долго, — сурово произнес он, вставая. — Даю тебе сутки. И имей в виду — больше никаких глупостей, в контору ко мне без спросу соваться не советую, я теперь там наладил охрану. И вообще не вздумай шалить: ты влез в историю, за которую тебя и через сто лет найдут.

Он вышел, даже не кивнув на прощание, а я щелкнул тумблером видеофона, переключив его на уличную камеру, и мог наблюдать, как он усаживается в белоснежный «лексус» и отчаливает. Голубь мира улетел, оставив меня наедине с действительно тяжкими раздумьями.

Подобраться к этому арсеналу я теперь лишен возможности — поэтому взорвать его не могу.

Отдать преступникам в руки средства для убийства десятков и сотен людей — не хочу.

А стукнуть в милицию о местонахождении оружия и потом всю оставшуюся жизнь существовать под домокловым мечом бандитской мести — боюсь.

В общем, как говаривала в подобных случаях моя покойная бабушка, надо бы разменять сто рублей — так их нет!