Верка, конечно, слышала взрывы, крики, вой сирен, да и дым пожарища долетал до окон моей квартиры, но все это, похоже, не произвело на нее никакого впечатления. Она все так же лежала на кровати, уставившись в потолок, и даже мое сообщение, что она теперь, по всем признакам, осталась едва ли не единственной (если не считать малолетнего эльпинского сынка-наркомана) наследницей миллионного состояния, не взволновало ее. Это была натуральная депрессия.

Впрочем, у меня наблюдалось похожее состояние. Выпив целый стакан коньяка, мне все-таки удалось в конце концов заснуть рядом с Веркой. Но утром я проснулся все в том же хмуром настроении да еще с больной головой. Ее же, напротив, нашел уже на ногах, раскрасневшуюся и возбужденную.

— Я только что звонила в больницу. Дядя Глеб ночью умер, — выпалила она.

— Очень вовремя, — пробормотал я, пытаясь разлепить глаза. — Не мог чуть-чуть поторопиться.

— Ты не понимаешь! — нервно кривясь, напомнила Верка. — Ровно в двенадцать мы должны быть у дверей его квартиры с ключами!

— Кто это «мы»? — не понял я.

— Наследники, — слегка растерялась она. — Но ты... ты ведь меня не бросишь?..

Разумеется, я не бросил. Утро ушло на то, чтобы съездить в банк и достать из депозитария принадлежащую ей железяку с дыркой. Без четверти двенадцать я уже ждал Верку возле подъезда — он был мне знаком, я бывал здесь у Пирумова. Только адвокат, помнится, жил на третьем, что было бы сейчас гораздо легче, а нам за пять минут до полудня пришлось пешком подниматься по лестнице на девятый этаж развороченного, обгоревшего, залитого водой и противопожарной пеной Стеклянного дома. Признаюсь, даже у меня слегка учащеннее билось сердце: хоть я и варился в этой каше почти с самого начала, никто не мог быть до конца уверенным, кого старикан отобрал в свои наследники. Но то, что мы там обнаружили, превзошло все ожидания.

Первым, кого я увидел возле двери коллекционера, был старший оперуполномоченный нашего отдела милиции Харин. Вторая личность оказалась еще неожиданнее — вечно пьяненький газосварщик из домоуправления Федор со своим инструментом в руках. И только потом в сторонке нашлись скромно стоящие у стеночки пасынок покойного Сюняев и недотянувшая до статуса законной вдовы мадам Катафалк.

При нашем появлении Харин, хмуря лоснящееся, как сырный круг на солнце, лицо, сообщил:

— Вот такое вот решение. Учитывая серьезность, а также законные требования граждан...

Он через плечо показал подбородком на жмущихся в сторонке претендентов. И те, получив поддержку, слегка приосанились, Сюняев осклабился, обнаружив в распахе своей демисезонной рожи редкие кариозные зубы с серым налетом, и выпалил, задыхаясь от злорадства:

— Заявленьица-то уже где надо! И в суде, и у нотариуса! А между прочим, Пирумов считает...

Но что именно считает Пирумов, нам узнать не удалось, потому что Люся-Катафалк с такой силой двинула пасынка локтем в бок, что у него клацнула челюсть.

— Не вздумайте сюда сунуться! Хода больше нет! Квартира опечатана представителями власти! — подбоченясь заявила она, кривя свою и без того кривую по жизни физиономию. — Если что — ответите по всей строгости!

И только тут, взглянув на дверь, я понял, что она имеет в виду. Прямо поверх полированных голландских косяков грубый Федор приварил штук пять стальных полос, полностью закрыв проход. Виднелась только медная табличка с красиво выгравированными двумя девятками номера квартиры, но все замки оказались теперь недоступны. К полосам прилепилась бумажка с печатью, свидетельствующая о том, что все сделано в присутствии и с согласия соответствующих должностных лиц.

— Пошли отсюда, — сказал я растерянной Верке. — Раньше, чем через полгода, здесь делать нечего.

— Вам тут и через полгода не светит, — брызжа искрами, как газовая горелка, прошипела нам в спину мадам Катафалк.

У меня в конторе опять, похоже, утратившая всякий интерес к жизни Верка уселась в кресло для посетителей и с безучастным видом выслушала от меня юридическую справку. Даже если через полгода квартиру Арефьева откроют и найдут там написанное от руки завещание, его вряд ли признают законным. А других оснований претендовать на наследство у нее как племянницы просто нет.

— Выходит, все они поубивали друг друга зазря? — с бледным лицом спросила она.

— Выходит, так, — пожал я плечами.

Я тоже думал об этом всю дорогу к себе. И еще о том, что Лев Сергеевич, похоже, сориентировался раньше всех: уже консультирует наиболее вероятных претендентов на наследство.

В кабинет заглянул с недовольным видом Прокопчик и спросил:

— Где т-тебя носит? Тут з-звонил п-папаша этой Алисы, спрашивал, как там с его з-заказиком. А еще д-два раза п-приходил этот... М-марлен Д-дитрихович, говорит, у его б-бабушек вылетели к ч-чертовой матери все с-стекла, они б-без денег, нужно с-срочно найти к-какого-то К-козелкина из с-сотой квартиры.

Начинались обычные трудовые будни. Надо было включаться в повседневную работу, но я чувствовал, как что-то мешает мне сосредоточиться. Какая-то неприятная ноющая пакость, вроде свежей занозы, которая дает о себе знать в самый неподходящий момент. Я занимался текущими делами, разбирал и перекладывал бумажки, отвечал на звонки, безуспешно пытался растормошить Верку, а она, эта пакость, вдруг напоминала о себе тонким свербящим уколом. Что-то было не так, но что — я не знал. До той самой минуты, пока не решил, что с канцелярией в офисе можно покончить и пора действительно уважить старика Гарахова с его бабульками. Надо собрать себя в кулак и отправиться на поиски Вини из сотой квартиры. Вот тут оно и выскочило.

Из сотой. Виня Козелкин жил в сотой квартире. А Арефьев в девяносто девятой. Я подскочил со стула, и, наверное, у меня было такое лицо, что Верка подскочила тоже.

— А ну, пойдем со мной, — сказал я.

Дверь сотой квартиры располагалась прямо рядом с арефьевской. Неизвестные доброжелатели Козелкина в сердцах исполосовали ему всю виниловую обивку, а кто-то даже масляной краской аккуратно вывел короткое емкое слово из трех букв: видать, кредиторы оттягивались, как умели. Но меня сейчас интересовали только замки.

Их было два — один простой английский, другой посложнее, но тоже не бином Ньютона. Я справился с ними минут за пять, и мы с так ничего и не понимающей Веркой вошли внутрь.

В полутемной прихожей под ногами шуршал обычный для покинутой жильцами квартиры мусор: обрывки упаковочной бумаги, пустые склянки из-под лекарств. Но было и еще кое-что не совсем обычное — подошвы поскрипывали на тонком покрывающем пол слое то ли песка, то ли штукатурки.

В комнатах почти не осталось вещей, Виня бросил, видимо, только старую громоздкую мебель, которая не влезала в его однушку. В первой комнате стоял истертый до дыр диван с провалившимся, как у старой клячи, хребтом, во второй почти обезноживший к старости письменный стол, в третьей, самой дальней, прислонился к выцветшим обоям громадный обшарпанный резной буфет, похожий на взятый штурмом рыцарский замок. Он-то и заинтересовал меня больше всего. Вдвоем с Веркой мы навалились на него сбоку, и он, скрипя и тяжко вздыхая, отъехал в сторону. А за ним я увидел именно то, чего ожидал и боялся: в стене зиял пролом высотой в человеческий рост.

Ставни в арефьевской квартире были закрыты, но после обеда аварийщики уже дали свет, и, пробежавшись по комнатам, я зажег электричество во всех комнатах. Всюду была одна и та же картина: стеллажи, стеллажи, стеллажи, застекленные витрины. Пустые, как глаза покойника. И никаких сокровищ.

Всю обратную дорогу Верка смеялась. Нет, это не было похоже на истерику: она просто хихикала, немножко нервно, но в целом в пределах нормы. Однако мне было не до смеха, я подозревал, что есть еще один кандидат на тот свет, и это свое подозрение хотел проверить немедленно.

До Масловки мы добрались минут за семь, немного дольше искали затерянный меж дворами Шитов переулок и наконец вошли в дом номер пять, поднялись на четвертый этаж этой панельной усталой от жизни хрущевки и остановились перед квартирой шестнадцать. Сердце у меня оборвалось: дверь была приоткрыта, сквознячок с легким скрипом шевелил ее туда-сюда на несмазанных петлях. Мы вошли внутрь, и Верка сдавленно ахнула: посреди комнаты, странно скорчившись, поджав коленки к животу, лежал человек. Это был Виня.

Я подошел поближе и перевернул его на спину. Никаких видимых повреждений на теле не было. Зато имелись кое-какие признаки тяжелых поражений внутренних органов — прежде всего, печени и мозга. Присев на корточки, я нагнулся и втянул носом воздух. Козелкин был жив. Но при этом мертвецки пьян.

Пока я тащил его в ванную, устраивал ему контрастный душ, бил по щекам и тер мочалкой уши, Верка сбегала в ближайшую аптеку и купила нашатырного спирта. Это было верное средство: я накапал его в стакан, добавил воды и влил Козелкину в глотку. Его немедленно вывернуло, но он впервые открыл глаза с осмысленным выражением. Я повторил процедуру, и Виня сел на полу, с недоумением оглядываясь по сторонам.

— Кто у тебя купил квартиру? — спросил я, стараясь как можно четче артикулировать.

— Чео-ек, — предельно коротко и ясно ответил Козелкин, после чего смачно икнул, распространив по комнате немыслимую смесь запаха портвейна с нашатырем.

Я решил конкретизировать вопрос:

— Какой человек? Тот, которому ты был должен деньги?

В ответ Виня отрицательно помотал мокрой взлохмаченной башкой.

— Но покупатель пришел от него? — продолжал допытываться я.

На этот раз подбородок Козелкина согласно упал ему на грудь.

— А кто он? Тот, которому ты задолжал? Ты его знаешь?

Неожиданно Виня заплакал, горько, как обиженный ребенок.

— Такой соли-ный чео-ек, — всхлипывая сообщил он. — Фирмач. Биз-нес-ен.

Я сунул руку в карман и вытащил заранее приготовленное фото Динамита, которое когда-то снял со стены в особняке «Скорпиона».

— Он?

Слезы мешали Козелкину смотреть, он беспрерывно смахивал их, но новые набегали и набегали, к тому же я готов был допустить, что у него и без этого троится в глазах. Но в конце концов он справился со всеми препятствиями, вгляделся в карточку и понуро кивнул:

— Он, сволочь...

Не меньше часа у нас ушло на то, чтобы привести Виню хотя бы в относительно транспортабельное состояние, и вызнать у него, есть ли какое-нибудь место, где бы он мог на время спрятаться. Потом мы везли его куда-то в Бутово, к троюродному брату, недавно получившему там квартиру — разумеется, без телефона, плутали по этой чертовой новостройке, руководствуясь бессвязными указаниями все еще не протрезвевшего Козелкина, и наконец нашли нужный дом уже в полной темноте.

Но прежде чем окончательно сгрузить этого обременительного пассажира на руки несколько оторопевшим от такого неожиданного подарка родственникам, я, больше на всякий случай, просто по старой следовательской привычке стараться заполнить в кроссворде как можно больше клеточек, спросил:

— Ну а с Динамитом тебя кто познакомил?

— Тоже оч-чнь со-идный чео-ек, — сообщил, повиснув у меня руках, Виня. — Оч-чнь со-идный. Прумов Льв Сер-гч.