Настал день похорон. К двенадцати надо было ехать в морг, на панихиду, потом в крематорий, а затем, конечно, в ресторан, который для этого случая сняла и оплатила наша контора. Текущие дела, разумеется, откладывались и переносились, в том числе и рейд на фураевскую дачу. Но когда закончились все эти скорбные траурные процедуры, с поминок я сбежал.

Мне и так-то было тягостно сидеть там. С трагической маской на лице Нелли организовывала выступления товарищей. С курьерской скоростью надирался пушкарь Пыпин. Присутствующие пили, ели, с каждой минутой все больше теплея и оттаивая. Я знал по опыту, что будет дальше: захмелеют, и застольные разговоры начнут все дальше и дальше отходить от повода, по которому здесь собрались. Иногда, спохватываясь, станут не чокаясь поднимать стаканы: вечная память! И снова — каждый о своем, утешаясь: мы-то покудова живы. Примерно через час я поднялся со своего места, пробрался к Лильке, которая сидела молча, не проронив ни слова, ни слезинки — белое пятно лица над черным шифоновым платьем. Обнял ее за плечи, поцеловал, она прижалась ко мне, как маленькая девочка, обвила за шею руками и первый раз за весь день тихонечко всхлипнула.

— Извини, родная, мне надо идти, — шепнул я ей на ухо. Она покорно кивнула. Лилька знала, кем мы с ее мужем были друг для друга. И понимала: если я сказал, что надо, значит, так оно и есть. Я был уверен, что Артем тоже не осудил бы меня.

Дача, оставшаяся Александру Фураеву от дедушки, находилась в Покровке, по дороге на Петербург, и двадцать километров через город до Окружной я преодолевал дольше, чем оставшиеся сорок по шоссе. Солнце уже садилось, когда я увидел указатель поворота на Покровку, но потом началась какая-то чертовщина. Надо думать, архитектор был сильно подшофе, когда планировал поселок, а строили его веселые люди глухой и темной ночью. Эта, с позволения сказать, административная единица располагалась по обе стороны железной дороги, то, как квашня, выпирая из балки на поле, то уползая в низину. С трудом найдя съезд с проселка, я минут пятнадцать петлял в облаке пыли, пытаясь постичь местное представление о градостроительстве. Улицы здесь начинались по одну сторону рельсов, а продолжались по другую, так что из конца в конец по ним можно было пройти, но нельзя проехать. Ближайший переезд был в пяти верстах, встречные попадались почему-то сплошь бестолковые дачники, которые совершенно не знали туземной географии, но уверенно посылали меня в разных направлениях. Поэтому, когда я, скрипя песком на зубах, все-таки нашел нужную улицу и выяснил, что дома по ней идут только четные и с одной стороны, удивления не было. Оказалось, что другая сторона находится через заросший кустарником овраг. Как туда проехать на колесах, было абсолютно непонятно, я махнул рукой, закрыл машину и полез по обрыву сквозь бурелом.

Калитка дома № 19 оказалась заперта. Да и калиткой ее можно было назвать разве что с поправкой на сельскую местность. Это была солидная, оснащенная финским замком дверь рядом с железными воротами в мощном, высотой метра два с половиной, остроконечном деревянном заборе, имеющем довольно свежий вид. Безнадежно подергав ручку, я побрел вдоль ограды сперва в одну сторону, потом в другую и вскоре убедился, что иного пути, кроме как карабкаться наверх, у меня нет.

Происхождение нового забора на старой даче было мне понятно: Инесса говорила, что в прошлом году здесь затеяли строительство второго дома, а в наше время рачительный хозяин сперва надежно огородит место от воров и только потом завезет на площадку первый кирпич. То, что я не вор и лезу на дачу, можно сказать, в силу служебной необходимости, утешало лишь морально. Забор оставался забором. Наконец с помощью растущих рядом сосен мне кое-как удалось взобраться на гребень, но по ту сторону деревьев не оказалось, и пришлось прыгать. Упал я камнем, кажется, в малинник, отделавшись, в общем, легко — несколькими царапинами на лице и руках. Дорожка виднелась метрах в десяти от места моего приземления, я выбрался на нее и двинулся в глубь участка. Он показался мне огромным. Я прошел шагов сорок, прежде чем впереди появился дом.

Шедевром архитектуры он, конечно, не был. Бревенчатая развалюха еще небось довоенной постройки, серая от снегов и дождей. Короче, не для нефтяных королей. Я обошел ее слева, и передо мной открылась стройплощадка. Не храм Христа Спасителя, но тоже вполне впечатляюще. Посреди обширного, расчищенного от деревьев и кустарника пространства зиял котлован. По одну его сторону стоял экскаватор, по другую — автокран. Отметив, что стройка ведется с размахом, я возблагодарил небеса, что обстоятельства позволили мне заявиться сюда только вечером. Боюсь, днем здесь могло оказаться слишком многолюдно для моих планов.

На дне котлована уже лежали, ощетинившись стальными арматурными прутьями, бетонные плиты, кое-где возвышались перегородки будущих подвальных помещений. Осторожно, чтоб ненароком не сверзиться, я заглянул вниз на четырехметровую глубину. Интересно, что тут будет у богатых людей? Сауна, бильярдная, бар с напитками... Пока я разевал рот на чужие богатства, край ямы угрожающе начал осыпаться под моими подошвами, я еле успел отскочить. Это, кстати, напомнило мне, что я приехал сюда совсем за другим, а между прочим, уже темнеет, так что пора заняться делом.

Сарай я нашел в дальнем конце участка. Его ворота были заперты на большой амбарный замок. Побродив вокруг, я обнаружил одно-единственное пыльное оконце, тоже на запоре. Но колебался я недолго: семь бед — один ответ. Пошарив в траве, отыскал подходящую замшелую каменюку и решительно треснул по стеклу. Оно вылетело с легким звоном, заодно распахнулась настежь подгнившая рама, и я приступил к своему первому опыту проникновения в помещение со взломом.

Опыт дался легко, если не считать того, что, протискиваясь внутрь, я разорвал рукав куртки о какой-то ржавый гвоздь. Спрыгнув на земляной пол, я огляделся, увидел «волгу» и только тут понял, какой я болван. Сумеречного света сквозь разбитое окошко явно не хватало, чтобы тщательно рассмотреть поверхность автомобиля. А прихватить с собой какой-нибудь осветительный прибор мне в голову не пришло. Ну что ж, для начала попробуем на ощупь.

Мне нужен был правый бок машины. Все время спотыкаясь о невидимые под ногами железяки, я кое-как перебрался в другой угол сарая и присел на корточки. Здесь темень стояла совсем уж непроглядная. Наконец мне удалось нащупать правую фару. Никаких вмятин вокруг нее не обнаружилось, но теперь я получил отправную точку в своих поисках и медленно, не отрывая ладоней, двинулся вдоль переднего крыла...

Пришел слепой в еврейскую семью. Ему дали мацу, он пощупал ее и говорит: «Какой кретин написал всю эту херню?» Ха-ха. Мои пальцы замирали каждый раз, натыкаясь на малейшую неровность, но мало ли их могло быть на поверхности сильно подержанной «волги»! Я миновал переднюю дверь, потом заднюю и когда в полном отчаянии добрался до заднего крыла, стало ясно, что Роза Кулешова из меня не вышла. То ли я ничего не могу определить, то ли вся моя теория идет прахом к чертовой матери. По моим представлениям, если это была та машина, которая бок о бок проехалась по моей «копеечке», на ней должна была остаться довольно заметная вмятина. И тут я сообразил, что где-то в карманах у меня должны быть спички. Нашел и, уже ни на что почти не надеясь, чиркнул сразу двумя или тремя, поднес их поближе к автомобилю и чуть не заорал от неожиданности. Вдоль всего борта — от переднего крыла до заднего — тянулась широкая, ладони в две, неровная белая полоса. Она явно шла на месте длинной царапины, уже выправленной, зашпатлеванной и затертой. Осталось только покрасить — и не останется никаких видимых следов. Как, однако, вовремя я сюда поспел!

Спички догорели, опалив мне кончики пальцев. Я хотел было зажечь новые, чтобы спокойно рассмотреть все еще раз, но сделать этого не успел. За стеной сарая послышались тяжелые шаги, кто-то по-хозяйски громыхнул замком, и сразу же в нем заерзал ключ. Никаких соображений, догадок и предположений у меня в это мгновение не было. Была только острая жалость к себе: как же, однако, не вовремя меня сюда занесло!

Ворота неторопливо разъехались, но, к моему счастью, в сарае сильно светлее не стало: на дворе уже почти стемнело. Для меня это было надеждой попытаться выскочить незамеченным. Высунув нос поверх крыла «волги», я увидел в сереющем проеме ворот силуэт мужчины, который со страху показался мне огромным. Он вошел в сарай с противоположной стороны машины, и я, как был, на корточках, начал потихоньку продвигаться к выходу. Шаг, шажок, шажочек... Когда до выхода оставалось совсем немного, громко, как кнут, щелкнул выключатель, и сарай залило ярким электрическим светом. Все дальнейшее уложилось в какие-нибудь три четверти секунды. Я вскочил на ноги, чтобы рвануть вон, человек на шум повернулся ко мне, и мы узнали друг друга. Это был Петрик.

Я уже улепетывал что было мочи, а в глазах все стояла его вурдалачья морда. Впрочем, через пару мгновений я понял, что эта рожа не только стоит в глазах, но еще и вместе со своим обладателем несется вслед за мной. Надо отдать ему должное, Петрик среагировал мгновенно. Мы ломились сквозь кустарник, как два обезумевших зверя. Вернее, обезумевшим зверем был я. Он был охотником.

Собственно, никаких шансов у меня не было. Во-первых, я совершенно не представлял, куда бежать: вокруг были сплошные кусты, деревья и густеющая с каждой минутой тьма, а по всему периметру — непреодолимый забор. Во-вторых, Петрик явно оказался здоровее и подготовленнее меня: его дыхание за моими плечами становилось все ближе и ближе. Вдруг заросли кончились, я вырвался на поляну, и это, по-видимому, стало для меня роковым. На открытом пространстве Петрик настиг меня в несколько прыжков, сделал подсечку, и я кубарем полетел на траву. Почти не дав мне приземлиться, он с ходу нанес по моему туловищу, как по футбольному мячу, страшный удар ногой, от которого я, несколько раз перевернувшись, упал на четвереньки. От следующего удара мне каким-то чудом удалось увернуться и даже схватить его за ногу, но он тут же ребром ладони врезал по моему затылку, и я растянулся пластом.

Наверное, ему показалось, что я вырублен, и он тоже взял тайм-аут, чтобы отдышаться. В голове у меня все плыло, дрожало и рябило, как в плохо настроенном телевизоре, но сознания я окончательно не потерял. Соображения хватало ровно настолько, чтобы понять: как только Петрик отдышится, он меня добьет. Собрав все силы, я оттолкнулся от земли и вскочил на ноги. Впрочем, возможно, «вскочил» — это только мне казалось. С интересом глядя, как я барахтаюсь, Петрик даже не двинулся с места. Просто дождался, пока мое тела примет более или менее вертикальное положение, и нанес мне удар в голову, от которого я полетел куда-то во тьму. Не знаю, сколько прошло времени, прежде чем я пришел в себя. Полагаю, примерно столько, сколько понадобилось Петрику, чтобы сходить за фонарем. Сам Петрик стоял на краю котлована, заглядывая вниз, а луч фонарика неторопливо двигался по дну, приближаясь ко мне. Как я попал на дно котлована, я не знал, но догадывался, что мой последний полет во тьму был не только фигуральным, но и натуральным. Свет неумолимо приближался, и мне пришлось кряхтя подниматься. Страшно ныло плечо и саднили колени, но, как ни странно, руки и ноги все еще слушались. Когда световой круг уперся прямо в меня, я уже стоял на земле, точнее, на бетонной плите.

— Вылезай! — взвизгнуло железом по железу где-то над моей головой. В ответ я рубанул левой ладонью по правому предплечью, ясно демонстрируя свое отношение к этому предложению. Тогда фонарь злобно дернулся и принялся осторожно спускаться вниз.

Видно, это оказалось не таким уж простым занятием. Склон был крут, это только мне ничего не стоило слететь по нему в бессознательном состоянии. Петрик же пребывал в полном сознании, и ему было боязно двигаться в темноте по осыпающемуся грунту. Но я не стал ждать, пока он успешно справится с этими трудностями. Перебежал на другую сторону котлована и принялся что есть силы карабкаться наверх.

Ему это не понравилось: можно было предположить, что я буду вылезать с той же скоростью, с какой он — слезать. Свет фонаря заметался, Петрик развернулся на сто восемьдесят градусов, выскочил на поверхность и побежал вокруг котлована, чтобы встретить меня на выходе. Но фонарь, который был его преимуществом, одновременно выдавал маневры своего владельца. Я мгновенно оставил свои попытки выбраться здесь и вернулся к противоположному склону. Увидев это, Петрик побежал туда же. Стало ясно, что наступила патовая ситуация. К сожалению, продолжалась она недолго.

Свет фонаря ушел куда-то за край котлована, оставив меня в темноте и одиночестве с тревогой размышлять, что намерен предпринять противник. Голова у меня болела и кружилась, но воображение еще работало. Я предположил, что сейчас скорее всего начнется известная с древних времен игра под названием «побивание камнями», и начал шарить вокруг себя в поисках укрытия: я помнил, что при свете дня видел на дне ямы какие-то стенки и переборки. Но даже в страшном сне я не мог бы себе представить гнусного коварства и изуверской изобретательности этого упыря.

Наверху вдруг страшно взревело, залязгало, и, прежде чем я успел понять, что происходит, к краю котлована подкатил экскаватор. С чудовищным визгом лебедок в небо над моей головой взлетел хищный клюв ковша — и рухнул вниз. Не знаю как, но я сумел отскочить. Однако дальше началось такое, что я, наверное, буду до конца жизни вспоминать, просыпаясь ночами в холодном поту. Снова взревели двигатели, и ковш мотнулся вправо. Я упал на холодные плиты — и как раз вовремя. Потому что он, как маятник, качнулся в другую сторону и пролетел прямо над моей головой.

Я не могу сказать, как долго это продолжалось. Может, несколько минут, может, гораздо больше. Не могу даже толком описать, что происходило. Помню только, что я закрывал голову руками, стараясь то вжаться в склон, то заползти под плиту, пытаясь забиться хоть куда-нибудь. А кругом грохотало, визжало и выло. Летели во все стороны осколки бетона и кирпича, которые лупили меня, вонзались в меня, валили меня с ног. И над всем этим носился разъяренный оскаливший зубья ковш весом в полторы тонны.

Потом вдруг все замерло. Остановилось. Затихло. В наступившей тишине я совершенно отчетливо слышал, как хлопнула дверца кабины экскаватора, как спрыгнул на землю Петрик. Я слышал его шаги, которые замерли на краю котлована. Я понимал, чем он занят: шарит фонарем по дну ямы, чтобы убедиться, что дело сделано. Я вчуже наблюдал, как луч света остановился наконец на моем полузаваленном землей и битым кирпичом теле. Чувства жили, но сам я был настолько оглушен, что казался себе парализованным. Удовлетворенно кивнув, фонарь второй раз за этот нескончаемый вечер стал спускаться ко мне, но теперь я больше не ощущал в себе сил вставать, бежать, карабкаться...

Тогда я сделал все, на что силы оставались: приподнялся и сел. Однако этого было мало, катастрофически мало. Рука моя опиралась на груду кирпичных осколков, и, слепо пошарив рядом с собой, я выбрал один из них. Он показался мне страшно тяжелым, почти неподъемным. Но я все-таки постарался приладить его поудобней в ладони.

Последний шанс.

Свет фонаря уже добрался до середины склона и замер, отыскивая дорогу поудобней. Сволочь. Скотина. Сволочь! Мне кажется, я заорал что-то хриплое, дикое. И последним отчаянным усилием обреченного на смерть что есть мочи метнул кирпичину прямо в горящий гибельным для меня огнем зрак...

Вероятно, это оказалось непосильным перенапряжением. Перед глазами все поплыло, даже ненавистный фонарь вдруг завертелся каруселью и полетел куда-то в сторону кувырком, после чего я не то что потерял сознание, а просто, удовлетворенный собственным достижением, смежил устало веки, чтобы чуть-чуть передохнуть.

Но тут же вздрогнул в испуге и раскрыл их снова, обнаружив, однако, что за краткие мгновения моего отдыха кое-что изменилось. Прежде всего заметно посветлело небо. Слегка похолодало. Я отсидел ногу. А главное, нигде не было видно Петрика с его чертовым фонарем.

С трудом поднявшись, я кое-как отряхнул с себя комья земли и кирпичную пыль, после чего, слегка пошатываясь, отправился на экскурсию по дну котлована, но уже через несколько шагов остановился, пораженный неожиданным зрелищем. Передо мной лежал Петрик. Не вызывало сомнений, что он мертв. Видимо, сорвавшись со склона, он спиной налетел на стальные арматурные прутья, и они проткнули его насквозь.

Картинка была не из приятных, при виде нее тошнота подступила к горлу. Но я пересилил себя и опустился на колени рядом с трупом. Смерть не смогла еще больше обезобразить его лицо — видать, дальше было некуда. Но на лбу я приметил свежую ссадину. Господи, уж не след ли это моего кирпича? Еще секунда, и я бы не выдержал, рванул отсюда. Но спохватился и взял себя в руки: мне нужно было закончить дело, ради которого меня сюда принесло.

Петрик лежал навзничь. Превозмогая дрожь, я обшарил его карманы и во внешнем клапане куртки нашел то, что искал: бумажник с документами. Ибо мне для моих дальнейших планов нужен был не просто некий Петрик, а, как значилось в водительском удостоверении, Леонид Васильевич Петрянов. Мог мне пригодиться и оказавшийся там же техпаспорт «волги» вместе с доверенностью на управление, выданной Петрянову ее владелицей Фураевой Дианой Константиновной. Но самая многообещающая находка ждала меня в одном из внутренних отделений этого довольно плотно набитого кожаного портмоне. Заглянув туда, я увидел толстенную пачку характерных листков из отрывного блокнота пластмассовой красавицы Барби, розовеющих в свете наступающего утра. Судя по их количеству, Петрик хранил едва ли не все указания своей хозяйки. Но ни сил, ни желания изучать этот архив прямо сейчас у меня не было. Я сунул бумажник себе в карман и начал кое-как выбираться из ямы, стараясь не оглядываться назад.

Раньше провалы в памяти случались у меня разве что в связи с крепким подпитием. Да и то в далекие студенческие времена, когда здоровье еще позволяло не считать рюмки в веселой компании. Теперь же выяснилось, что мое здоровье позволяет совершать даже не все дачные прогулки. Я абсолютно не помню, как выбрался с фураевского участка, как нашел свою машину и доехал до города. Выпало. Потерялось где-то по дороге между Покровкой и родимым домом. Первое из новейших воспоминаний относится к тому времени, когда я сижу в своей «копеечке», припаркованной по уже ставшей рефлексом привычке в одном из окрестных дворов. Наверное, я не просто сидел, а кемарил, причем довольно крепко, потому что далеко не сразу проснулся от сильного стука в ветровое стекло, сопровождаемого громким голосом, который спрашивал с тревогой:

— Эй, ты там коньки не отбросил?

Я с неимоверным трудом разлепил ресницы и увидел перед собой девочку-сексапилочку Тину. Причем узнал я ее не сразу, потому что как раз сейчас в ней ничего сексапильного не наблюдалось: застиранные джинсики, потертая хэбэшная курточка, ни следа косметики, усталое лицо с кругами под глазами.

— Эй, — повторила она, — ты живой? Или мертвый?

Я живой, хотелось ответить мне, живой, хотя маленько, конечно, мертвый. Но язык плохо слушался, и все, что мне удалось сделать, это ухватиться за ручку и открыть дверь машины. При этом не исключено, что я бы выпал, если бы Тина в последний момент не подхватила меня.

— Ну и рожа, — констатировала она, изучив мое лицо с близкого расстояния. — Ты ею что, гвозди заколачивал?

Через некоторое время нам все же удалось совместными усилиями взгромоздить меня наверх, к ней в квартиру. Почему именно туда, не знаю: инициатива была не в моих руках. В прихожей она прислонила меня к стенке, критически осмотрела теперь уже с головы до ног и высказала предположение:

— Упал в бетономешалку?

Я кивнул. Это было довольно близко к истине. Тогда она скомандовала:

— Двигай в ванную.

Там Тина включила воду, после чего довольно ловко стащила с меня куртку и рубашку. Усадив на край ванны, сдернула с меня башмаки, стянула носки и принялась за ремень на брюках.

— Не надо, я сам, — неуверенным голосом попросил я, руками делая слабые попытки защитить свое целомудрие, но она с ходу отмела их, сурово заявив:

— Медработников можно не стесняться.

— Ты врач? — приятно удивился я.

— Нет, хирургическая сестра.

Брюки, а потом и трусы полетели на пол. Тина помогла мне забраться в ванну и сказала:

— Отмокай пока.

С благодарностью погрузившись в теплую воду, я действительно принялся отмокать — душой и телом. Стало легко и приятно, в том числе от уверенности в том, что тобой занимается специалист своего дела.

— И где же ты работаешь? — расслабленно прикрывая глаза, уточнил я.

— В ветлечебнице, — ответила она, прежде чем захлопнуть ко мне дверь.

Где-то я слышал, что десять минут поспать в воде это то же, что шесть часов в постели. Наверное, я дремал минут пятнадцать, потому что, когда очнулся, чувствовал себя гораздо бодрее. Пробудило меня возвращение Тины, но, взглянув йа нее, я испытал уже нечто большее, чем просто бодрость. На ней не было ничего, кроме трусиков и клетчатого фартука для мытья посуды. Не говоря ни слова, она намылила мочалку и принялась тереть мне спину и плечи мягкими круговыми движениями, стараясь не слишком давить на мои многочисленные синяки и ссадины. Ее маленькие острые груди с рыжими сосками выскакивали то там, то тут из-под фартука, словно играли со мной в пятнашки, и я не удержался, как бы невзначай обхватил рукой нечто, явно расположенное ниже талии. За что тут же схлопотал мыльной мочалкой в ухо и гневную отповедь:

— Я после суток, еле на ногах стою, а он тут еще руки распускает!

— Созрел, — честно повинился я. — Дошел до кондиции.

Закончив мыть, меня завернули в большую махровую простыню и препроводили в кухню, где велели лечь на топчан и не орать, пока будут «процедурить». Но когда Тина принялась одну за другой прижигать мои болячки, я, конечно, все равно заорал:

— Полегче, я ведь не кошка и не собачка!

В ответ она сообщила, что собачек даже жальче. Не возымела действия и моя угроза ее покусать: обещано было в этом случае замотать мне пасть полотенцем. Наконец курс лечения был окончен, больному объявили, что ему прописан полный покой.

— А лечебная гимнастика? Под контролем опытного медработника? — сделал я последнюю слабую попытку. Я по тому, как она фыркнула, понял, что угадал.

Тина скинула фартук и нырнула ко мне под простыню. Она оказалась не столь опытной, как, может быть, хотела выглядеть, но старалась быть ласковой и нежной — именно то, что было надо израненному воину. Так что в конце концов все, слава Богу, обошлось без новых травм, и мы заснули в обнимку, как говорится, усталые, но довольные.