Всю долгую дорогу от Москвы до Александрова мы с Севериным так и эдак прикидывали, как нам переиграть Луну. Разумеется, при условии, что мы его все-таки задержим. Но вот в том, что, когда это произойдет, нам придется именно сыграть с ним, мы не сомневались. Ставок в этой игре будет несколько, но одна из главных – время, вернее, темп. Ибо ситуация сложилась, прямо скажем, нестандартная: в процессе наших занятий выяснилось, что убийца, оказывается, не конечный объект розыска, а промежуточное звено, свидетель, от которого можно получить очень важные для нас сведения. Причем, по понятным причинам, получить их надо максимально быстро. Желательно – тут же, на месте.

А исходили мы вот из чего. Из того, что Троепольская, видимо, права: Шу-шу, конечно, не могла придумать эту аферу одна, не укладывается это в ее, так сказать, образ. Но нам теперь – к счастью или к сожалению – известно больше, чем Ольге, когда она субботним вечером торопясь дописывала последние страницы своего “дневника”. И ясно, что Шу-шу “работала в паре” не с похожим на хорька наркоманом, не с Кроликом, у которого тараканы в голове, а именно с кем-то третьим. Вот с этим “третьим” на свидание мы и ехали по запруженному автомобилями отдыхающих граждан Ярославскому шоссе. В том, что Луне известно, кто такой седой на белой “шестерке”, сомнений быть не могло. Целых два часа в машине мы вполне бесплодно муссировали вопрос: как заставить его нам об этом рассказать.

Оставалось прикидывать варианты. Что мы и делали, к концу пути основательно заморочив себе голову.

Строить планы было особенно трудно потому, что мы еще не знали, при каких обстоятельствах возьмем Луну. В какой, так сказать, кондиции. Окажет он сопротивление или все пройдет тихо-мирно? Обнаружатся при нем улики: пистолет, наркотики – или нет? Каждый вариант порождал новые варианты. Удастся ли с ходу развалить его на корыстное убийство и организацию кражи морфина? Маловероятно. Скорее всего Данилевский, как человек опытный, к тому же с профессионально крепкими нервами, начнет валять Ваньку. И тут снова не угадаешь, потому что валять Ваньку опять же можно по-разному.

Например, откровенное “я – не я, кобыла не моя” с целью выиграть время на раздумья – то самое время, которое хотим выиграть мы. И до покаянного разрывания на груди рубахи: убил, но без корысти, без предварительного умысла, на почве ревности. А в промежутке еще добрый пяток версий.

Перед самым Александровом мы устали гадать и закончили тем, с чего надо было бы начать: решили действовать по обстановке, помня при этом главное: Луна – игрок, причем не только по профессии, но и по натуре. А у каждого игрока есть по крайней мере одна сильная и одна слабая сторона. Первая – он реалист, умеет трезво оценивать козыри противника, подсчитывать шансы и психологически всегда готов к тому, что можно проиграть. Вторая – вопреки реальности, вопреки любой трезвой оценке игрок обязательно должен хотя бы в самой глубине души хранить надежду, что ему вдруг повезет. Он не может до последнего момента не лелеять мечту отыграться. Что бы ради этого ни пришлось поставить на кон. Вот с таким, если позволите, инструментарием, мы и готовились приступить к работе, стоя вокруг смятой постели и наблюдая, как позевывает, подергивает зябко плечами, почесывается со сна наш грозный противник. Часы пущены, кому-то из нас пора сделать ход.

Луна вдруг сладко потянулся и сделал попытку встать, но Северин остановил его, придержав за плечи.

– Вы чего, граждане начальники, совсем оборзели? – по-детски обиженно надув губы, глянул Данилевский на нас снизу вверх. – Что мне, так и сидеть тут перед вами голым? Дайте хоть одеться!

Лицо у него было словно выпиленное лобзиком – жесткое, с правильными чертами. Простодушная обида не шла ему, не вязалась она с холодными серыми глазами, глядящими исподлобья, с желваками, напрягшимися на острых скулах, с тревожной голубой жилкой, внезапно возникшей на левом виске под бледной кожей. Короткие черные волосы с ранней легкой проседью придавали ему совсем уж мужественный вид – хоть сейчас прямо на экран. Я поймал себя на неприязненной мысли, что женщины, наверное, оборачиваются, когда он идет по улице.

– Оденешься, – жестко отвечал ему Северин, поискал глазами по комнате, увидел на кресле рубашку с брюками, тщательно ощупал карманы, вытащил из брюк ремень и бросил одежду Данилевскому на колени.

Но Луна скептически осмотрел все это и отложил в сторону.

– Не пойдет. Вы ж меня, господа хорошие, отсюда, чай, не в театр повезете, а прямо на кичу. Так что надо мне прикинуться поосновательней.

Тут он снова как ни в чем не бывало попытался встать по направлению к шкафу, но опять Северин остановил его легким толчком в грудь. Совершенно неожиданно Луна от этого толчка не просто сел на место, а повалился навзничь.

– Ну, вы даете! – приговаривал он, лежа на спине и обалдело крутя головой. – Десятеро одетых на одного голого! Вы бы еще взвод автоматчиков привели. – Он сел, сердито глядя на нас. – За кого вы меня держите, а? За убийцу детей Ионесяна, что ли?

Вот в этот момент я и понял вдруг, что Луна уже, оказывается, начал свою партию. Что все эти сладкие потягивания, надутые губы, это деланное возмущение и недоумение не могут быть спроста. Не тот он парень, чтобы ломать комедию, тратить силы на пустом месте, без всякого расчета. Но в чем этот расчет?

Я глянул на Стаса – он выглядел озабоченно. Похоже, как и я, что-то почувствовал. Оглядевшись по сторонам, он взял от стола стул, перенес его в дальний пустой угол комнаты, потом подхватил Данилевского под руку выше локтя и пересадил туда.

“Грамотная работа”, – мысленно похвалил я Северина. Когда не знаешь, что делать, делай по правилам! В любом случае Луна должен быть сейчас изолирован от любой возможности оказать сопротивление, уничтожить улику, сделать попытку убежать.

Но, оказавшись в углу, Данилевский только уселся поудобней закинув руку за спинку стула, всем своим видом выказывая ироническое отношение к нашим предосторожностям.

– Цирк – да и только! – криво ухмыльнулся он, оглядывая столпившихся в дверях хмурых оперативников, задерживая взгляд на любопытствующих лицах понятых. – Вы скажите прямо, чего нужно, я сам отдам. “Джеф”, что ли? Так вон он, в шкафу, на полке за шапками. Берите, только не забудьте оформить: выдал добровольно!

Стас кивнул мне, я подошел к шкафу, открыл дверцу и запустил руку на верхнюю полку. Через секунду я извлек оттуда для всеобщего обозрения тугой кулек из белого непрозрачного целлофана, перетянутого скотчём. Взвесив его на руке, я прикинул: около килограмма.

– Девятьсот тридцать граммчиков – все тут, до единого! – весело заявил из своего угла Данилевский и махнул беспечно рукой: – Эх, жизнь! Опять мне не быть богатым! Только размечтался... Так вы мне дадите одеться или нет?

– Дадим, дадим, – успокоил я его, бережно передавая кулек Северину. В распахнутом шкафу висели на плечиках два костюма, модная матерчатая куртка с крыльями и джинсы. Я снял с вешалки один из костюмов. – Годится?

Он отрицательно мотнул головой:

– Нет. Лучше джинсы. И не те, что висят, а другие. Там, в шкафу, сумка внизу стоит, дай ее сюда, а то сам не разберешься.

Луна даже руку нетерпеливо протянул, но я, не обращая внимания на это предложение, вытащил на пол спортивную сумку, расстегнул на ней “молнию”. В ней действительно лежали на дне еще одни джинсы, а больше ничего. На. всякий случай я ощупал ее бока, но безрезультатно. И тут. Данилевского прорвало:

– Да вы что? – захлебываясь возмущением, заорал он.

– Правда, думаете, что это я Шурку пришлепнул? Очень надо мне было руки марать! Тем более, так и так половина тут моя была. – Он дернул головой в сторону стола, где лежал морфин. – Что я, фрайер жадный – за вторую половину подрасстрельную статью себе шить?!

Мы со Стасом смотрели друг на друга, я видел отчетливо, какие старания он прилагает, чтобы не измениться в лице, ибо сам сохранял спокойствие только усилием воли. Среди множества вариантов, прокрученных нами по дороге сюда, такого не было. Такого мы и представить себе не могли:

Луна сдает морфин, но уверяет, что Шу-шу не убивал!

– Ну-ка, ну-ка, – тихо и очень серьезно спросил его Северин, наклоняясь к нему. – И как же тогда “джеф” к тебе попал?

– Все равно не поверите, – обреченно ссутулился Данилевский, понуро отворачиваясь к окну. – Вам галочка нужна: убийцу поймали. А я не убивал, ясно? Пришел к ней на свиданку, как договорились, а она того... уже труп... И рядом это лежит...

Отвернувшись на секунду в мою сторону, Северин показал мне глазами: дескать, черт знает что! Я был с ним полностью согласен. Хорошо, если это всего лишь линия защиты, избранная Луной: предположим, ему удалось спрятать или уничтожить пистолет, из которого убита Шу-шу, и теперь он хочет использовать таким образом презумпцию невиновности. Я не убивал, а если можете доказать обратное – докажите! Ну, это еще было бы полбеды, тут бы мы еще поборолись, нам не привыкать. А если он не врет? То, что он рассказывает, выглядит настолько фантастическим, что вполне может оказаться правдой. Я представил себе лицо Комарова, когда мы ему об этом докладываем, и мне стало нехорошо.

– Так что можете тут искать до утра, – понуро продолжал Данилевский, – больше ничего у меня нет. – И закончил почти жалобно: – Дайте одеться, наконец. Холодно!

В конце концов он выбрал джинсы, рубашку с длинными рукавами, заставил меня два раза сходить в прихожую, менять ему ботинки на кроссовки, долго выбирал носки.

Куртку с крыльями Луна не надел, но держал теперь в руках. “В камерах-то не жарко”, – хмуро пояснил он. Северин сказал Балакину:

– Митя, проведи обыск вместе с ребятами до конца. И потщательней. – Он скосил глаза на Данилевского, тот криво пожал плечами и хмыкнул. – А мы в райотдел.

Я одобрительно кивнул. На таком уровне нам со Стасом не надо ничего объяснять друг другу. Здесь, в квартире, при таком количестве народа, обстановка для откровений не самая подходящая. А в райотделе Данилевский сейчас напишет нам собственноручно чистосердечные показания – пусть пока по своей версии. Он не скрывает, что имеет отношение к краже морфина? Очень хорошо! Через час мы будем знать имя того, у кого морфин украден.

– Пошли, – сказал Северин, а Данилевский ответил, поднимаясь со стула:

– Прощай, свободка, здравствуй, кича! Давно не виделись...

И мы двинулись к выходу из комнаты: я впереди. Луна за мной, замыкал Северин. Поэтому, наверное, большая часть того, что произошло в тесной полутемной прихожей, где толклись возле стеклянных дверей понятые и курили два опера из отделения, ускользнула от моего внимания. Я уже взялся за ручку входной двери, когда услышал за спиной деловитый возглас Луны: “А вот эта курточка потеплей будет!” И обернулся как раз в тот момент, когда Северин, оттолкнув плечом Данилевского прямо в мои объятия, выхватил что-то у него из рук. А уже через секунду из комнаты донесся его звенящий напряжением голос:

– Товарищи понятые, попрошу сюда! И задержанного приведите!

Когда мы вошли, Стас стоял в дальнем углу, там, где раньше сидел Луна, и держал в руках за плечи черную кожаную куртку, демонстрируя ее всем присутствующим.

– Попрошу занести в протокол, – говорил он зло и торжествующее. – Только что задержанный в вашем присутствии пытался завладеть этой курткой, висевшей на вешалке в прихожей. А теперь... – Северин, обернув руку платком, опустил ее в карман куртки, – а теперь мы с вами посмотрим, зачем ему это было нужно.

Не знаю, как понятые, а я лично уже знал, что сейчас увижу. На ладони у Северина лежал пистолет системы “Вальтер”. В полной тишине, наступившей вслед за этим зрелищем, раздались странные животные звуки. Данилевский рычал и скрипел зубами.

Вот, значит, в какую игру он играл с самого начала! Вот зачем требовал менять ему без конца одежду, зачем отдал нам быстренько морфин, зачем пытался убедить нас, что не убивал Шу-шу! И ведь как все точно психологически ему удалось рассчитать! Пусть даже мы не поверили, что он не убийца. Но зато практически свыклись с мыслью, что раз Данилевский выдвигает такую версию, стало быть, пистолет он или надежно спрятал, или уничтожил. И пусть бессознательно, но расслабились.

А он пистолет не уничтожил и не спрятал. И сразу с первых секунд понял: оружие все равно найдут при обыске, а тогда ему конец. Как он сам выразился, подрасстрельная статья. И Луна решил пойти ва-банк. Пистолет представлялся ему, вероятно, его последним шансом. И беспрестанной сменой одежды, смысла которой мы не понимали, он хотел добиться, чтобы в решающий момент все восприняли замену одной куртки на другую как очередной каприз. Он, может быть, и мечтал-то выиграть всего секунду-полторы. И если бы не реакция Северина...

Пока писался протокол изъятия, пока пораженные происходящим понятые скрепляли его подписями, Стас в возбуждении гоголем прохаживался по комнате. Данилевский все это время сидел на своем стуле, опустив голову и зажав между колен крепко сцепленные руки. Наконец Северин схватил еще один стул, подтащил его поближе, уселся рядом с Луной и, пытаясь заглянуть ему в лицо, сказал:

– А ведь я теперь могу тебе сказать, как было дело. Это чтоб тебе легче чистосердечное писать, хорошо? Вы с Салиной морфин пополам и не собирались делить. Ей его у себя держать нельзя было и продавать тоже некому; враз бы, кому надо, об этом пронюхал. Ты ее долю ей деньгами обещал отдать, вот что. Но денег ты ей давать не собирался, а скорей всего, у тебя их и не было. И ты сделал “куклу”. Ты же ведь и маму родную при случае надул бы, не то что бывшую девку! Но она за эти семь лет тоже маленько образовалась, да и тебя знала неплохо. Короче, “куклу” твою она раскусила. Так что убивал ты ее не за половину, Убивал ты ее за весь куш.

И, не дожидаясь ответа, Северин встал. – Пошли потихоньку. Только без глупостей. Не поднимая головы, послушный, как кукла, Данилевский поднялся и побрел за нами. Он казался чрезвычайно подавленным, и я даже испугался: не переусердствовал ли Стас? Как бы Луна не замкнулся в отчаянии именно сейчас, когда нам так необходимы его показания. Ах, если бы мы могли представить, что на самом деле творилось в этот момент в душе у этого человека! Боюсь, размышлений нам теперь хватит до конца нашей жизни...

На лестничную площадку мы вышли впятером: кроме нас двоих и Данилевского, еще два местных опера. Казалось, любые случайности исключены. Но я не раз замечал, что жизнь тычет нас носом в дерьмо чаще всего именно тогда, когда мы самодовольно думаем, что предусмотрели все, чтобы не измазаться.

Лифт мы не вызывали – он сам подъехал и остановился на нашем пятом этаже. Открылась тяжелая решетчатая дверь, затем деревянные створки, и мы увидели внутри женщину с коляской. Потом, во время многочисленных неприятных, тяжелых, муторных разборов с многословными докладами, с рисованием схем, стало ясно, как все произошло. Два местных оперуполномоченных на несколько мгновений оказались как бы отрезаны от нас открывшейся стальной дверью. Один из них стоял ближе, держа ее за край, другой вообще оказался где-то в глубине. Но словно мало этого: женщина, выходя из лифта и не очень ловко толкая перед собой коляску, практически заставила их инстинктивно вжаться – еще глубже, еще больше самих себя задвинуть дверью.

В это время мы со Стасом стояли позади Данилевского слева от лифта и никаких движений не предпринимали, если не считать того, что Северин, находившийся ближе, протянул руку и помог перекатить коляску передними колесами через порог. Оказавшись со своей коляской на площадке, женщина, уперев ее на задние колеса, принялась разворачиваться – впоследствии выяснилось, что ее квартира находилась как раз рядом с той, из которой мы вышли. Таким образом теперь уже мы трое мешали ей проехать, и поэтому нам пришлось отойти в сторону, выстроившись в ряд вдоль стены: первым, если смотреть от лифта, оказался Данилевский, вторым Северин, третьим я.

И вот наступил такой момент, когда она со своей коляской уже прошла мимо Данилевского, но еще не миновала нас со Стасом. Те два опера все стояли по ту сторону двери лифта, намереваясь пропустить нас первыми. А Луна, вдруг очнувшись от оцепенения, прыгнул вперед.

Наверное, если бы он просто полетел вниз по лестнице, мы с Севериным его бы догнали: на том, чтобы обогнуть женщину, мы потеряли бы максимум секунду. Но Данилевский оказался хитрее. Он не просто прыгнул вперед – он рванул на себя коляску с ребенком.

Ей-богу, мне и сейчас трудно восстановить в памяти все подробности. Почему-то женщина не закричала, только охнула и ухватилась за тот край коляски, который оказался к ней ближе. Вероятно, она действовала инстинктивно, но это и нужно было Луне. Стащив ее вслед за коляской ступеньки на две вниз по лестнице, он теперь, наоборот, толкал их обратно вверх. Женщина споткнулась, упала, но судорожно вцепившись, не отпускала коляску, а мы никак не могли перескочить через эту баррикаду, потому что не решались прыгать из-за ребенка.

Пока мы втягивали наверх этот клубок. Луна бросился в другую сторону. И помню, как я отчужденно подивился, неужели он впрямь рассчитывает убежать? Но Данилевский скатился всего на один пролет. С ходу взлетев на широкий подоконник, он грудью вышиб пропыленные стекла вместе с тонкой непрочной рамой. На мгновение замер, держась окровавленными руками за иззубренные края, и кинулся вниз. Подбежав секундой позже к окну, я разом охватил всю картину: от вечернего синеющего неба до замерших в изумлении пенсионеров и с визгом тормозящего в испуге велосипедиста. А прямо подо мной на асфальте, метрах в двух от детской песочницы, распростертое тело, из-под которого уже начала вытекать темная лужица.

Нам еще долго предстояло гадать, почему он так поступил. Предпочел мгновенную смерть томительному ожиданию приговора? Может быть, но вряд ли. Решил использовать крошечный, один из тысячи, из миллиона шанс? Допрыгнуть до песочницы, не разбиться, убежать... Возможно. Потом один психиатр предложил и такой вариант:

Данилевский под влиянием задержания и того, что сорвалась его первая попытка бежать, на которую он затратил столько душевных сил, впал в состояние аффекта, плохо соображал, что делает... Но, честно говоря, стоя тогда у разбитого окна, я думал не об этом. Я думал о том, что на наших глазах оборвалась последняя ниточка, которая могла привести к тем, кто увез Троепольскую.

Луна все-таки переиграл нас.