Комаров приехал к двенадцати часам. До этого времени мы постарались сделать все возможное, чтобы хоть как-то реабилитировать себя в его глазах, да и в своих собственных. Стас поехал к дому Маслакова – на рекогносцировку. А я по всем сусекам стал наскребать информацию об интересующих нас лицах. Учитывая выходной день, да и общий зарез со временем, получилось не Бог весть что – так, общие сведения. Но и они давали некоторое представление о том, с кем нам придется иметь дело.

Маслаков Борис Александрович, 1926 года рождения, четырежды судимый. Практически профессиональный преступник. Но в картотеке имелись только номера статей да даты отсидок. Поэтому, поразмыслив, я вытащил записную книжку и нашел в ней телефон Конина, Если кто-то и мог мне помочь, так только он – Савелий Петрович Конин, некогда начальник отдела в МУРе, легендарный учитель еще Комарова, а ныне подполковник милиции в отставке, персональный пенсионер республиканского значения. Он теперь бывал у нас в управлении только по праздникам, выступал перед молодежью, рассказывал всякие байки про прежние лихие времена – когда бандиты разъезжали на “виллисах” и грабили продуктовые склады. Рассказывал он замечательно, с массой красочных подробностей, из-за которых мы, молодые циничные скептики, относились к его историям недоверчиво: уж очень это было похоже на то, как любят описывать нашу работу в газетах на День милиции.

Но по крайней мере одно его качество мне импонировало: он без запинки сыпал именами и кличками не только всех преступников, с которыми когда-либо имел дело, но и фамилиями сотрудников МУРа за последние лет сорок. А главное. Конин умел каждому из них как бы походя, в двух-трех словах, дать хлесткую, убедительную характеристику… “Что старик может, – сказал про него однажды Комаров, – так это схватывать суть Человеческую. Всегда искал главное, моторчик, который всем движет. Учитесь”.

Прежде чем ответить, Конин прокашлялся, будто собирался прочесть мне целую лекцию, потом еще пошебуршал возле трубки – я почему-то представил, что он тщательно протирает очки и укрепляет их на своем сухоньком в синих прожилках носу.

– Маслаков? – наконец переспросил Савелий Петрович. – А он еще жив?

Я заверил его, что жив и, судя по всему, активно функционирует.

– Впрочем, что это я? – сам себя укорил Конин. – Ведь Боря должен быть помладше меня лет на восемь, а я-то еще жив. Значит, Масло, говоришь. – Он ведь, кажется, двадцать седьмого?

– Двадцать шестого, – поправил я.

– Да-да, – подхватил Савелий Петрович, – я помню, что он в войну беспризорничал. Так что тебе про него рассказать?

Он задумался. В трубке было слышно, как он покряхтывает, наверное, поудобней усаживаясь в кресле.

– Если память мне не изменяет, первый раз он сел как раз во время войны – за кражи из магазинов...

Я сверился со своими записями: память не изменяла Савелию Петровичу.

– Но тут главное не в том, когда и за что, – продолжал он. Голос его, до этого дрябловатый, стариковский, креп, наполняясь воздухом воспоминаний. – Тут главное – как. В те времена над дверями некоторых магазинов были такие полукруглые окошки, разбитые перекладинами на секторы. Зачем – черт их знает! Архитектурные излишества – они и сейчас еще в старых домах встречаются. Так вот, пространство между перекладинками было такое узкое, что в голову никому не могло прийти, что там кто-то пролезет – их и не, безопасили, сигнализации никакой на них не было. Никому не могло прийти, а Маслакову пришло! Нашел он мальчишку, беспризорника-недомерка, маленького, но ловкого. И грабанули они таким образом по Москве добрый десяток магазинов, пока не поймали их. Да и поймали-то на рынке, когда Масло пришел туда краденые продукты на одежду менять!

Конин замолчал, потом строго спросил меня:

– Для чего я тебе все это рассказываю? – И сам же ответил: – Для того, чтоб ты понял: с младых ногтей, с первого своего дела Масло никогда не ходил проторенными путями, всегда искал что-нибудь новенькое, свежее. Он мне как-то сам честно объяснил, почему. Потому что в новом деле нет конкуренции со стороны своих, а мы, то есть органы, тоже не успели еще разобраться, что к чему, и перекрыть кислород... Суди сам. В пятидесятые он еще занимался кражами – теперь уже из квартир. Ты, конечно, помнить не можешь, а тогда началось по всей стране жилищное строительство, особо много появилось этих пятиэтажек, хрущеб, как их называли. Люди из коммуналок в центре переселялись в отдельные квартиры на окраине, никто никого не знает, раньше жили все вместе, теперь каждый за себя... А Масло сколотил команду из шпаны, приходили в пятиэтажки днем, когда все на работе, поднимаются на этаж, звонят сразу в четыре двери – если нигде не открывают, вышибали ногой замки – замочки хлипенькие были... Пока народ разобрался, пока дежурства стали устраивать, двери укреплять – они погуляли.

Савелий Петрович перевел дух, тяжело прокашлялся.

– В шестидесятые он переквалифицировался после отсидки. Потянуло денежками с Кавказа – там левые “цеха” стали образовываться. Масло первым скумекал – организовал доставку товара в Москву, в Ленинград, нашел оптовых покупателей. Греб денежки ни на чем: на транспортировке. А уж в семидесятые, после третьего срока, он совсем прибыльным делом занялся: нашел гравера-самоучку, виртуоза, между прочим, золотые руки – и стали они бланки дипломов изготовлять. В то время все в командиры производства кинулись – в командирах-то жилось получше, поближе к кормушкам. Да вот беда – к самым лучшим кормушкам без диплома не пущали. А тут как раз Масло и выскочил: вот тебе бланк, вот тебе печать. Вписывай фамилию и будешь хошь инженером, хошь юристом, хошь врачом. Эхе-хе, – досадливо закряхтел Конин. – Наделал он бед, сволочь, небось до сих пор бродят по. свету его “выпускнички”. А по закону больше пяти лет ему не полагалось.

– Савелий Петрович, – осмелился я перебить, – а почему ж он все-таки каждый раз попадался?

– Хороший вопрос, – похвалил иронически Конин. – А мы что ж, по-твоему, без дела сидели? Ты вот сам знаешь хоть одного делового, который в таком возрасте ни разу бы не сидел?

Я был вынужден признать, что нет, не знаю.

– То-то, – довольно хмыкнул он. – Но в случае с Маслаковым еще один аспект имеется... – Конин замолчал, задумавшись. Я терпеливо ждал. – Понимаешь ли, я считаю, биография каждого человека в его характере. А характер у Масла... Не сахар! – Савелий Петрович жиденько посмеялся собственному нехитрому каламбуру. – Вот как бы тебе это получше объяснить? – Не терпел он никогда рядом с собой умных людей! Всегда он искал только исполнителей, которым что скажешь, то они и делают, а своих мозгов маловато. И ведь каждый раз, почитай, горел он на своих дураках-подельщиках, а ничему это его не научило! Смотри: шпана, с которой он домушничал, влезла раз в квартиру, а там люди. Им бы бежать, дурням, а они все равно лезут. Во-первых, уже не кража получается, а грабеж, во-вторых, тем же вечером накрыли их на вокзале по приметам. А с левым кавказским товаром как вышло? Совсем глупо! Два дурака, которых он нанял возить, напились в ресторане, стали деньгами швыряться. Ну взяли их на заметку... И даже гравер-золотые руки его подвел. Мало ему дипломов показалось – изготовил клише облигации трехпроцентного займа. Отпечатал на пробу одну штуку – и тут же попался.

Конин помолчал немного и спросил:

– Уж не знаю, помог я тебе или нет?

– Помогли, Савелий Петрович! – с воодушевлением ответил я.

– Не знаю, в чем он сейчас провинился, – продолжал

Конин со вздохом, – но могу более или менее предположить. Что сейчас “в моде”? За что деньги платят? Видео? Наркотики? Порнография?

Будь я министром внутренних дел, думал я, прощаясь со стариком, я бы опытных ветеранов оставлял при уголовном розыске хотя бы консультантами. Ведь вот какая несправедливость: Конин в отставке, а Масло – нет! И нам приходится открывать Америку...

Потом я занялся добыванием сведений о Геннадии Фатееве. Их оказалось немного. Он действительно бывший футболист, играл когда-то в высшей лиге. Дальше обычная история – стал выходить в тираж, попивать, пару раз задерживался за хулиганку, но дело заминали, учитывая спортивные заслуги. А однажды кто-то из деловых центровых предложил ему за тысячу рублей получить крупную сумму с должника-неплательщика. В результате вышла некрасивая история, квалифицируемая в законе как грабеж, к тому же с телесными повреждениями. Отсидев свое, Фатеев, видно, и прибился теперь к Маслакову. Насколько я мог установить из разных источников – от милицейских до спортивных, голова у парня действительно больше была приспособлена для того, чтобы лупить по мячу, чем для чего другого. Что полностью совпадало со словами Крола и историческими ретроспекциями Конина.

Едва я в последний раз опустил раскаленную трубку на рычаги, как появился Северин. Я был все еще разгорячен своей полуторачасовой телефонной говорильней, поэтому, не сразу заметив скучное выражение на лице Стаса, бодро поинтересовался:

– Ну, какие новости?

– Новости такие, – ответил он устало, мне не в такт, – что твоего Маслакова нет.

– Как нет? – подскочил я.

– Сядь, не дергайся, – успокоил меня Северин. – Нет в Москве. И неизвестно, когда будет.

У меня, наверное, сделался очень унылый вид, потому что Стас откровенно надо мной расхохотался.

– Маслакова нет, но есть кое-кто другой. Я там поработал немного... – Северин пошевелил в воздухе пальцами, – с окружающей средой. И вот что выяснил. В квартире живут: некий вьюнош, рост метр девяносто, в плечах косая сажень...

– Это Фатеев, – пробормотал я.

– Вероятно, – согласился Северин. – И чудная собачка с теленка ростом. Я в этом не очень разбираюсь, но, кажется, ротвейлер. Три раза в день они выходят погулять перед подъездом, а потом возвращаются в квартиру. Видать, стерегут дом, пока нет хозяина.

– Слушай! – воскликнул я. – А он не на даче?

– Нет. Во всяком случае, маловероятно. Маслаковская “шестерка” стоит во дворе под окнами. А пару дней назад видели, как Маслаков с вьюношем сели под вечер в эту “шестерку”, Причем хозяин был с дорожной сумкой. А через пару часов на машине вернулся один Фатеев.

– Это когда ж ты все успел так быстро разузнать? – спросил я с профессиональной завистью.

– Есть там один элемент окружающей среды, – довольно туманно поделился Стас. – На первом этаже проживает.

– Ну и какие будут предложения? – задал я сакраментальный вопрос.

У нас оставалось каких-нибудь четверть часа до приезда Комарова, чтобы родить план действий. И мы его родили. Планчик вышел довольно нахальный, даже авантюрного склада, но – редкий случай – без особых между нами споров и разногласий. Мы даже не стали сочинять на всякий случай альтернативных вариантов, а так тепленьким и понесли его прямо в кабинет к заместителю начальника МУРа.

Комаров молча прочитал наш рапорт о вчерашних событиях и молча отложил его в сторону. Лицо его не предвещало нам ничего хорошего, но мы догадались, что буря, если и не отменяется, во всяком случае, откладывается. Что мы свое получим сполна, сомнений быть не могло, но сейчас нам давалась возможность, во-первых, более или менее спокойно продолжать работу, а во-вторых, шанс на частичную хотя бы реабилитацию. Конечно, умом мы понимали, что хороший, думающий о деле начальник только так и должен поступать, но в тот момент испытывали к Комарову вполне щенячью благодарность и, радостно виляя хвостами, принялись с воодушевлением излагать ему, как мы собираемся за эту свою реабилитацию бороться. Иными словами, как думаем добраться до дачи, предположительно расположенной в районе Малаховки, на которой, возможно, оборудовал лабораторию по производству морфина Кобра – Гароев и где, может быть, спрятана увезенная в качестве Шу-шу Ольга Троепольская.

Против худших ожиданий, Комаров наш план не забодал, а, внеся несколько очень дельных поправок, одобрил и даже сказал, что лично примет участие на конечной стадии. Только спросил, когда мы уже стояли в дверях, – не спросил даже, а как бы уточнил со значением:

– Что может быть, если мы его упустим, вы себе хорошо представляете?

Мы представляли хорошо. Хотя даже думать на эту тему нам не хотелось. Как не хочет думать скалолаз о том, что будет, если страховка вдруг подведет. Потому что, если про это думать, лучше совсем не лезть в гору. Правда, было у нас со скалолазом и отличие: он-то действительно может передумать, а нам, как ни крути, выходило, что отказаться от риска – значит пойти на риск еще больший. С тех пор как Троепольская пропала, заканчиваются четвертые сутки...

Обыск шел второй час, не принося сногсшибательных результатов. Впрочем, сногсшибательных мы и не ждали. Для начала нам вполне хватило развороченной дверцы старинного бюро из красного дерева: вырванный с мясом замочек свидетельствовал, что мы на верном пути. Рядом, стоя на коленях, возился эксперт НТО в поисках следов наркотика. Но в этом, по выражению Северина, музее-квартире Маслакова, набитом антикварной мебелью, бронзой, картинами, иконами, а также в большом ассортименте продукцией японских фирм, представленных здесь разнообразной видео– и прочей техникой, включая холодильник, пылесос, стиральную машину и телефонный аппарат, нас интересовало одно вполне инородное тело, к которому мы, однако, свой интерес тщательно маскировали. Тело это, когда-то, наверное, мускулистое, спортивное, а теперь скорее грузноватое, но все еще мощное, грозное, принадлежало бывшему футболисту Геннадию Фатееву и возлежало в кресле у журнального стола. Радом с ним сидел, неприязненно наблюдая за происходящим, шоколадный красавец ротвейлер. На всякий случай его привязали за поводок к батарее отопления, но каждый раз, когда мимо проходил кто-то из наших сотрудников, шерсть на загривке вставала у него дыбом, и Фатееву приходилось успокаивать зверюгу, лицемерно приговаривая:

– Тихо, Дигар, свои...

Тоненько заверещал висящий на стенке телефон, и я бросился к нему. Голос у Северина был бодрый:

– В принципе все готово. Так что кончай бодягу, двигайте сюда.

Положив трубку, я подошел к Фатееву. Стараясь не проявить своей озабоченности соседством грозного Дигара, но и не делая все-таки излишне резких движений, опустился в кресло напротив. Сказал добродушно, как только мог, глядя в его насупленную физиономию:

– Давайте, Геннадий Владимирович, еще разик. Значит, где находится в настоящее время хозяин квартиры Маслаков, вы не знаете?

Фатеев тоже, как хозяйская собачка, – посмотрел неприязненно и отрицательно мотнул своей крутолобой башкой.

– А вы, стало быть... – продолжал я дружелюбно.

– Борис Александрович попросил вот пожить, собака тут, ну и так далее... – Бывший футболист смотрел не на меня, а куда-то вбок.

– И что он сказал, долго вам тут, с собакой?..

Фатеев теперь смотрел вверх, на потолок, словно надеялся, что там загорятся сейчас огненными буквами ответы на мой вопросы. Видимо, письмена не зажглись, и он туповато пожал плечами:

– Сказал, звонить будет.

– Хорошо, – подытожил я, поднимаясь. – Поскольку вы жилец, так сказать случайный, вам тут делать особо нечего, товарищи и без нас справятся. А пока вас не затруднит подъехать вместе со мной до отделения милиции и там в письменном виде дать эти же объяснения?

По лицу Фатеева, как в открытой книге, можно было прочитать, что его ох как затруднит еще давать какие-либо объяснения, да к тому же в письменном виде! Но не заводиться же с ментами на пустом месте? И он покорно поднялся вслед за мной.

– Знакомьтесь, – сказал я, приглашая Фатеева, в кабинет, который местные ребята освободили нам для такого случая, – это товарищ Северин из МУРа, он занимается вашим делом.

Стас сидел за столом с гордым видом и солидно кивал головой.

– Почему сразу моим? – неприятно поразился Фатеев.

– Ну не вашим, не вашим, – успокоил я его. – Делом Маслакова. Товарищу Северину и напишите объяснение.

Сейчас дадим вам бумагу и ручку.

Я подошел к Северину, заглянул ему через плечо.

– Дописал рапорт?

– Пишу, – ответил он, кивнув на листок бумаги перед собой.

– А то уже звонили, – сообщил я многозначительно. – Дописывай и сразу отправляй вместе с объяснением. – Тут я легонько показал Головой на Фатеева.

И в этот момент в коридоре послышались крики, какие-то глухие удары, потом удары звонкие. Испугавшись, как бы ребята не переборщили с шумовыми эффектами, я подскочил к двери и выглянул наружу.

– Что там? – недовольно поинтересовался Северин, поднимаясь из-за стола.

– Пьяного привезли, – откомментировал я, вглядываясь. – Буянит. Не могут справиться. После чего шагнул в коридор, успев заметить, что Стас тоже, досадливо крякнув, решительно направился на подмогу, не забыв, правда, перевернуть листок с рапортом.

Выйдя, мы плотно прикрыли за собой дверь.

А теперь пусть простят меня мои воспитатели и учителя, все взрослые дяди и тети за то, что я делал! Да, я подглядывал в замочную скважину. Я смотрел в замочную скважину и видел, как Фатеев на полусогнутых поднялся со своего места. Я не мог видеть лица, он стоял ко мне вполоборота, почти спиной, но поза, поза говорила о многом! Бывший футболист наклонился вперед, к северинскому столу, вытянув шею, будто собирался врезать головой по летящему мячу, а мяч все не летел.

Мы оба по разные стороны двери стояли в дурацких, очень неудобных лозах, и не знаю, кто из нас нервничал больше. Там, на этом листке, аккуратным почерком Северина было написано следующее:

“Заместителю начальника УУР Комарову К. Л. Рапорт.

Сообщаю, что по имеющимся данным Маслаков Б. А. (кличка Масло) при посредстве Гароева А.Н. (кличка Кобра) организовал на даче в окрестностях Москвы производство сухого морфина кустарным способом. Местонахождение дачи пока точно не определено, однако...”

Это “однако” было верхом нашей психологической мысли. Весь наш план состоял в том, что Фатеев должен ознакомиться с этим бессмертным сочинением. Его широкая, как шкаф, спина расплывалась перед моим не ко времени заслезившимся глазом. Вдруг затекла и нестерпимо заныла шея, стало чесаться под лопаткой.

Мне показалось – еще мгновение, и я не выдержу, разогнусь. Но первым не выдержал Фатеев. Он зыркнул через плечо, качнулся вперед и перевернул листок.