Предисловие

Контуры великой трагедии

Правление Николая II было последним из плеяды династии Романовых, правивших в России более 300 лет. Историки и ученые не перестают исследовать причины гибели этой династии в стране, где иностранцев всегда удивляло терпение и выдержка народа русского от притеснений власти предержащей. Несмотря ни на какой гнет, русский человек оставался верен данной ему от бога власти и безропотно сносил все ее прегрешения. Трехвековое величие династии Романовых опиралось на могучий фундамент русского народа и его лучших представителей в лице русской знати, осуществлявших руководство всеми структурами царской власти в России. При Петре Великом в число этих управленцев русской империей было привлечено немалое число немцев, которых царь ценил больше как работников, знавших хорошо свое ремесло, неизвестное раньше в России. Число этих немцев при Петре II, являвшимся фанатичным поклонником прусского короля Фридриха Великого, неизмеримо возросло, и они постепенно прибирали бразды правления в России в свои руки. При Екатерине Великой их влияние на внутреннюю и внешнюю политику было ослаблено князем Г. Потемкиным, вернувшим к управлению империей русскую знать, лучшим представителем которой был он сам. Но при последующих правлениях, особенно при Александре II, их роль в структурах царской власти снова стала определяющей, и они сумели в короткий исторический период всю политическую и экономическую жизнь России поставить в зависимость от политики и экономики Пруссии, а затем и Германской империи. Александра II больше заботила судьба немцев, чем судьба своего народа, и русские люди справедливо отмечали, что в их императоре «совершенно отсутствовала национальная и народная струна», Россия, при этом императоре, обретала черты большой колониальной провинции Германской империи, из которой ее начал выводить император Александр III, больше всех из русских царей ценивший силу и независимость. Он сумел за годы своего правления перенацелить политику России на равноправный союз с Францией, а премьер Столыпин, вслед за ним, связал прочными узами и экономику обеих стран. Прусско-немецкое сообщество в России выжидало подходящего момента, чтобы восстановить свое влияние в России, и когда на престол вступил Николай II, то для них сложились благоприятные исторические условия для этого. Еще будучи наследником престола, Николай избрал себе в кумиры двоюродного брата, принца Германской империи Вильгельма, взошедшего на германский престол под именем Вильгельма II в 1888 году, и обладавшего необыкновенным честолюбием и самоуверенностью, качеств, которых так не доставало самому Николаю.

Это поклонение старшему брату оставалось неизменным в поведении и чувствах Николая даже после восхождении его на русский престол в 1894 году, и Вильгельм II сполна использовал эту доверчивость в своих корыстных целях. По совету германского императора, после Ходынской катастрофы царь Николай II назначил министром императорского двора барона В. Б. Фредерикса, имевшего прочные связи в Пруссии, и это назначение определило и направление новой политики России, в которой приоритет отдавался расширению связей с Германией в ущерб франко-российскому сотрудничеству и постепенному его свертыванию. Вслед за бароном Фредериксом к управлению Россией пришли Плеве, Ламздорф, Бенкендорф, Гессен и тысячи других прусско-балтийских дворянских семей, причислявших себя к старинному тевтонскому ордену, чьи помыслы были направлены на расширение границ Пруссии за счет западных земель России.

Окружив Николая II своими сторонниками, Вильгельм II подтолкнул его заняться проблемами Китая и Кореи, и Россия без всякого на то повода вмешалась в подавление Ихэтуаньского восстания китайского народа, послав туда войска во главе с генералом Линевичем. Вильгельм II сумел внушить русскому императору, что борьба с «желтой опасностью», исходящей из Японии и Китая, принесет славу России и спасет Европу и ее «христианскую культуру от вторжения монголов и буддизма». Перенацелив политику царского двора и военную силу на Дальний Восток, кайзеровская Германия, готовившаяся к большой войне по переделу границ и рынков на европейском континенте, устраняла с европейской политической сцены Россию, оставляя ей роль беспомощного посредника в международных делах. Устремившись осваивать Маньчжурию, царская власть обрекла на полный застой свои среднеазиатские губернии и губернии Дальнего Востока, откуда можно было быстрее и эффективнее получить экономическую выгоду и дать развитие своим отсталым регионам. Овладение Кореей не могло дать России никаких выгод. Корея имела 12 млн. населения, и весь ее товарооборот составлял 5,2 млн. рублей. Там не было никаких путей сообщения, кроме дорог для вьючного транспорта. Так возник конфликт между Россией и Японией, который в конце привел к русско-японской войне, в которой русская армия не одержала ни одной победы.

Командовать русскими войсками в войне с Японией были назначены бароны генералы Ф. Г. Мейендорф, Н. В. Каульбарс, А. А. Бильдерлинг, Г. К. Штакельберг, О. К. Гриппенберг П. К. Реннекампф и др. – выходцы из Курляндии и Лифляндии, не желавшие победы русского оружия в войне. Проиграв все сражения с японской армией они, по возвращению в Санкт-Петербург, царем Николаем II были повышены в звании и должностях, и все они были награждены золотым оружием, украшенным бриллиантами и надписью «За храбрость». Ушли от наказания даже те, кто открыто изменил русскому оружию – генералы Стессель Фок, Рейс и другие. Эти же генералы руководили подготовкой русской армии к Первой мировой войне, и они ничего не сделали для повышения готовности армии к войне.

Поражение в русско-японской войне и, как следствие, разразившаяся вслед этому позору первая русская революция до основания потрясла все основы царского режима, и только появление П. Столыпина во главе правительства способствовало успокоению умов и примирению всех классов в России. Но его показательное убийство на глазах русской знати в Киеве было предупреждением всем, кто противился засилью немцев в органах царской власти в России, и оно стало началом безраздельного господства немецкого элемента во властных структурах страны. Со смертью П. Столыпина Россия неумолимо приближалась к втягиванию ее в войну в качестве раздора между странами Антанты и кайзеровской Германией, проводившей усиленную милитаризацию страны и открыто готовившейся к переделу границ в Европе. Отношение Германии к России накануне Первой мировой войны было открыто враждебным, но царским правительством велась вероломная политика, не желавшая замечать реалий и продолжавшая убеждать население в дружелюбных чувствах русского народа к немцам. В обществе запрещалось обсуждать немецкую проблему в любой плоскости, если в ней была хоть какая-нибудь критика немцев. Абсурдность цензуры была доведена до такой степени, что в самой армии, в ее высших и средних учебных заведениях и в войсках запрещалось изучать военную организацию и возможности германской армии, о ней было принято говорить только в восторженных тонах. Если бы какой-либо офицер рискнул накануне войны объяснить своим подчиненным, что наш главный враг – немец, и что он собирается напасть на нас и нужно быть готовым отразить его вторжение, то этот командир был бы немедленно выгнан со службы или предан суду. Немец внутренний и внешний был в России всесилен, и «он занимал высшие государственные посты, был persona gratissima при дворе». Стоило школьному учителю проповедовать своим питомцам любовь к славянам и ненависть к немцам – он был бы сочтен опасным панславистом, революционером, террористом и сослан в Туруханский край или Нарымский край. В такой обстановке участвовать русской армии в войне с кайзеровской Германией было просто невозможно, и нам приходится только удивляться терпению русского народа, вынесшего на своих плечах все ужасы первой мировой воны.

Кайзеровской Германии и ее воинственным кругам нужен был повод для развязывания войны и этот повод дал царь Николай II, объявивший 31 августа 1914 года мобилизацию, необходимость которой не вызывалась сложившимися обстоятельствами – угрозы нападения на Россию на тот исторический момент не существовало. Найдя объявленную мобилизацию в русской армии вполне достаточным поводом для начала боевых действий, Германия 1 августа объявила России войну, а ее армия по заранее разработанному плану напала на Францию. Правящие круги кайзеровской Германии не смутило даже то обстоятельство, что повод для войны ими был найден на востоке, а войну они развязали на западе.

Непоправимый вред армии России нанес генерал В. А. Сухомлинов, возглавлявший военное министерство с 1909 по 1916 годы. Этот фанатичный поклонник германского влияния был в числе тех, кто подталкивал Николая II к развязыванию войны с Германией и Австро-Венгрией, кто размахивал военной палицей на виду у людей и втайне подрывал могущество русской армии, нанося ей одно за другим разящие поражения. Это он уговорил царя разрушить крепости Привисленского края, являвшиеся опорой обороны царства Польского и перенести центр военных усилий против Австро-Венгрии, в то время как главным врагом считалась кайзеровская Германия; это Сухомлинов перенес рубеж стратегического развертывания русской армии вглубь страны, и это при Сухомлинове был практически прекращен выпуск всех вооружений, и армия вступала в войну с немцами и австро-венграми без современных вооружений и боеприпасов.

План подготовки России к войне с Германией и Австро-Венгрией был известен германскому командованию, и в нем военным министром России генералом В.А Сухомлиновым изначально было заложено поражение русских армий при их наступлении в Восточную Пруссию. Начальник Генерального штаба Франции генерал Ж. Жоффр, ознакомившись с этим планом, настойчиво просил министра отказаться от такого решения: «Это самое невыгодное для нас направление. Это ловушка!» – убеждал он. Но все было напрасно. Потеряв в этом наступлении две своих самых лучших армии, Россия, даже одержав победу в Галицийском сражении, терпела одно поражение за другим, как в силу измены и предательства в генеральских рядах, так и в нежелании царского правительства переводить экономику страны на военные рельсы. Это, пожалуй, был первый пример в истории военного искусства, когда армия, вовлеченная в войну своим правительством, отказалось ее поддерживать и снабжать вооружением и продовольствием.

Еще больший вред вооруженным силам России нанес коммерсант А. Э. Сердюков, возглавлявший военное министерство в течение пяти лет (2007–2012 гг.) Вместе с начальником Генерального штаба генералом армии Н.Е Макаровым он подверг разгрому все структуры вооруженных сил бывшего Советского Союза, проверенных испытаниями войны и послевоенными годами, и камня на камне не оставил ничего от того, что составляло их силу и было предметом гордости всех россиян. Разгрому подверглись Генеральный штаб и управления всех видов Вооруженных сил страны, сохранившие за собой лишь названия, но утратившие свое влияние на развитие вверенных им войск. В сухопутных войсках были ликвидированы дивизии и полки, а вместо них было сформировано несколько десятков бригад, каждая из которых по своей боевой мощи уступает мотострелковому полку Советской Армии. Военно-воздушные силы и войска противовоздушной обороны были разогнаны и сведены в базы, никак не подходящие к нашему территориальному устройству. Все делалось так, как будто к нам спустились пришельцы, и они заново создавали в России новую армию: без боевых знамен, без традиций, без крепкого тыла и технической службы, без мобилизационной составляющей, без военной науки и образования. Все высшие и средние военно-учебные заведения страны были сведены в десять системных вузов, оторванных друг от друга на тысячи километров, а чтобы они «окрепли», министр в течение двух лет эти системные вузы никем не пополнял, и если бы он не был снят, образованный офицерский корпус в России через несколько лет мог бы и выродиться. Созданный Сердюковым под своим учредительством печально известный «оборонсервис» возглавлялся отрядом воровитых амазонок, баснословно нажившихся на хищениях и мошенничествах. Что более всего поразительно во всей этой неприглядной истории, так это то, что, в действиях военного министра Сердюкова и начальника генерального штаба Макарова по «реформированию армии» президент Медведев Д. А. нашел проявление мужества и присвоил им обоим высокое звание Героя России.

«Реформа в армии» была проверена в августе 2008 года, когда в Южную Осетию вторглась бригада Грузии, и Сердюков, не знавший, что в этих случаях делать, скрывался, а в генеральном штабе в первые часы вторжения не нашлось специалистов, способных руководить начавшимися военными действиями на юге России. Конечно, сравнивать боевую мощь грузинской бригады с армией России, принудившей, как выразился Д. А. Медведев, Грузию к миру, нам негоже, но не высветил ли этот случай неспособность России вести большую войну и ее отсталость в радиоэлектронике и в системе управления войсками?

Назначение видного государственного деятеля, генерала армии С. К. Шойгу на должность военного министра вселяет надежду, что вредительские ошибки коммерсанта Сердюкова будут устранены, но на их полное устранение нужны годы и годы и большая поддержка нового правительства.

Вторым злом, сломавшим хребет царской власти в России, была страшная коррупция и воровство, разросшиеся в царствование Николая II до таких масштабов, что не только простой народ, но и буржуазия не могли дальше существовать и тем более развиваться, не покончив с этим злом. Царская власть смирилась с этим явлением и только П. Столыпин, хорошо знавший истоки коррупции и мошенничества в стране, уговорил царя создать в правительственном сенате Верховный уголовный суд для рассмотрения преступлений, совершенных государственными чиновниками. Последовавшие затем десятки судов над бывшими министрами, товарищами министра и губернаторами, осужденными за взятки и казнокрадство, с конфискацией неправедно нажитого имущества, мгновенно изменили отношение государственных вельмож к своей работе и народ не мог не почувствовать это, ответим единством своих помыслов с властями. Но с гибелью Столыпина коррупция, словно вознаграждая себя за остановку, расцвела еще большим цветом. Она даже шагнула на еще одну ступень. Стало продаваться все: должности министров и руководителей департаментов, судейские мантии и прокурорские погоны, генеральские чины и всякие другие государственные должности – их можно было купить за деньги. Во власть устремились те, кого и близко нельзя было подпускать к ней. Во многих министерствах, и прежде всего в МВД и министерстве юстиции образовывались группы чиновников, сколоченные в банды, которые вызволяли попавших на казнокрадстве госчиновников и бизнесменов из объятий Фемиды и за вознаграждение освобождали их от наказания. Прочное здание царской власти, веками укрепляемое самодержавием, от такого беззакония стало крениться набок, и никто не желал принять участия в укреплении его фундамента.

В постсоветской «демократической» России во время правления Б. Н. Ельцина коррупция и взяточничество в высших эшелонах власти снова возродилось и, словно соревнуясь в ее масштабах с худшими представителями буржуазии и мещан царского режима, наши «новые русские», позабыв ближнюю историю, идут тем же гибельным путем, каким вошло в историю чиновничество Николая II. Страну губит как коррупция, так и великое мошенничество, расплодившееся во всех органах власти. Появился целый класс посредников – паразитов в сырьевом секторе, в промышленности и сельском хозяйстве, тесно связанных со всеми структурами государственной власти, которые, ничего не производя, живут на перепродаже всего, что произведено тяжелым трудом всех россиян, обесценивая труд рабочего, крестьянина и интеллигента. И эти паразиты-посредники, баснословно наживаясь на перепродаже человеческого труда, пошли во власть, приобретая ее за деньги. Как и во время правления Николая II, она снова стала продаваться.

Совсем ведь недавно жило общество, зародившееся при Сталине, в котором государственные мужи заботились не о личном богатстве, а о богатстве всего народа, с приумножением которого Советская Россия занимала второе место в мире по уровню промышленного производства, по количеству капиталов на душу человека и первое место в мире по развитию культуры и образования. Лучшие страницы истории России и величия ее государственных деятелей в советский период будут в веках изучаться и переосмысливаться для повторения и подражания. Сейчас Россия вошла в число развивающихся стран и по многим показателям плетется в хвосте мирового развития, но наши государственные мужи, опустившие ее в разряд слабых стран, по-прежнему причисляют себя к руководителям великой державы и не хотят считаться с реальностью.

Для завоевания государства с помощью войны нужна большая армия и длительная вооруженная борьба, которая не всегда заканчивается победой развязавшего ее, но то же государство можно завоевать без войны, если в состав его верховной власти проникнет иноземный и чуждый национальным интересам элемент, который, воспользовавшись слабостью центральной власти, может успешно проводить политику в интересах другой, более сильной страны.

Русскую армию в Первой мировой войне погубил именно этот чуждый элемент, прижившийся и обогатившийся на русской земле и в час грозных испытаний изменивший национальным интересам России.

Русские и немцы веками живут в близком соседстве в Европе и, как два великих озера, питают друг друга как вешними, так и подземными водами, из которых они черпают живительную силу и обогащают себя культурными ценностями, взращенных на традициях двух великих народов. Всякое бывало в их далекой и ближней истории. Нередко сильные западные ветры поднимали в немецком озере такие волны, что они перекатывались через польский перешеек, пытаясь поглотить западные русские земли и удержаться в них на долгие времена. Тогда на востоке поднималась такая буря, от которой можно было спастись только в тихой немецкой заводи, куда и откатывалась пришлая вода. Исторические предпосылки к совместному существованию и национальные устремления навеки связали немецкую и русскую нацию, и если один народ сам или с помощью других государств поспособствует гибели другого народа, то недолог будет и его век.

 

Глава I

Последние три года, предшествующие Первой мировой войне, были временем постоянного нарастания международной напряженности.

Внешнеполитические отношения ведущих стран Европы в канун войны были так напряжены, что, в каком бы месте земного шара ни произошло нарушение равновесия сил, оно почти автоматически влекло за собой такую цепь ответных мер, проведение которых иногда совершенно неожиданно сказывалось в другом конце мира. Весной 1911 года мир потряс так называемый Агадирский кризис, поставивший Германию «на волосок от войны с Францией». А началось все с того, что в ответ на оккупацию Францией столицы Марокко, города Феца, Германия неожиданно ввела в марокканский порт Агадир свои военные корабли и потребовала от Франции уступить, в виде компенсации за захват Марокко, свою колонию – так называемое Французское Конго. В эти события вмешалась Англия, опасавшаяся, что Париж пойдет на эту уступку и Германия сможет укрепиться в тех районах, где всегда были сильны позиции англичан. Положение осложнялось тем, что Италия, поддерживаемая Францией, объявила войну Турции, чтобы завладеть североафриканскими провинциями Османской империи – Триполитанией и Киренаики. Россия не имела никаких интересов в Африке и всячески уклонялась от какой-либо поддержки враждующих сторон на африканском континенте, но война итальянцев с турками, длившаяся около года, больно ударила по экономике России, так как проливы Босфор и Дарданеллы были закрыты для прохода всех судов. Либеральная буржуазия и промышленные круги требовали от царского правительства вмешаться в итало-турецкий конфликт и, пользуясь слабостью Турции, решить вековую проблему проливов в пользу России, отчего зависело устойчивое функционирование всей ее экономики.

В течение 30 лет царское правительство разрабатывало и готовилось к проведению такой небольшой войны: развивало черноморский флот и держало на юге два корпуса для проведения крупной десантно-морской операции. Военный министр В. А. Сухомлинов был активным сторонником такой военной акции и правительству Столыпина, а затем и Коковцова, с трудом удавалось удерживать военных от опасных инициатив в деле разрешения международных споров вокруг Турции военным путем.

Ухудшающиеся отношения с Австро – Венгрией подталкивали правительство России к активизации своей дипломатической активности на Балканах и к образованию там Балканского союза, способного противостоять как Австро-Венгрии, так и Турции. В его создании были заинтересованы и страны Антанты, не желавшие укрепления там германского влияния.

Но государства, вошедшие в Балканский союз, имели свои интересы и они были так противоречивы и разнородны, что развитие событий в этом регионе не только не приблизило Россию к заветной цели по овладению проливами, но, наоборот, отдалило эту перспективу навсегда.

Едва дипломаты успели заключить мир после итало-турецкой войны, как в октябре 1912 года участники Балканского союза Черногория, Сербия, Болгария и Греция напали на Турцию. Началась первая балканская война. Проливы для России вновь оказались закрытыми. Болгарские войска стремительно продвигались к Константинополю, и царское правительство могло согласовать свою политику по овладению проливами с болгарами и сербами, но в тот решающий момент министр иностранных дел C. Д. Сазонов был отстранен от участия в балканских делах, и все руководство политическими событиями взяло на себя прусское окружение царя. Из вечного друга балканских народов Россия в одно мгновение стала его врагом; царский двор готов был даже оказать военную помощь туркам против балканских славян. Чтобы не допустить болгарские войска овладеть проливами, русский посол в Турции получил право в случае необходимости вызвать из Севастополя весь черноморский флот для совместных действий с турками. Австро-Венгерское правительство находилось на грани вмешательства в военные события на Балканах.

Под давлением великих держав в Лондоне 30 мая 1913 года был подписан мирный договор между участниками Балканского союза и Турцией. По этому договору только Стамбул и прилегающая зона проливов по линии Энос-Мидия оставались за Турцией. Вся остальная территория Европейской Турции, за исключением Албании, выделявшейся в самостоятельное государство, отходила к участникам Балканского союза. Больше всех отхватила чужих земель Болгария. Владея почти всей Фракией и Македонией до линии Кочана-Иштиб, она присоединила к своей территории громадную площадь земли, длиной около 400 верст и шириной около 100 верст, с хорошими гаванями на побережье Эгейского моря.

Вторая Балканская война возникла из-за противоречий, зародившихся после окончания первой войны. Стремление поживиться чужими землями было общей чертой всех участников конфликта, но особенно воинственно настроенными были болгары во главе с царем Фердинандом Кобургским, родственником германского кайзера Вильгельма II. Берлин и Вена подтолкнули его к выступлению против своих соседей, и в ночь на 30 июня 1913 года болгарские войска внезапно атаковали сербские и греческие позиции. Но в сражении на реке Брегалнице основные силы болгар были разгромлены сербской армией, которую поддержало ополчение с Черногории.

Развязав войну из-за незначительного куска спорной области, Болгария вышла из 2-й Балканской войны в таком виде, что от прежних успехов не осталось и следа. Она потеряла почти всю Фракию и Македонию, сохранив из прежних завоеваний только пустынные Неврокопские горы. Болгария принуждена была уступить Румынии и плодоносную Добруджу, уложив на полях сражений цвет своего народонаселения. Важным последствием этой войны явилось сближение Болгарии с австро-германским блоком, а Румыния стала отходить от Тройственного союза и сближаться с Антантой.

Приготовления к большой войне в европейских государствах стали заметнее, а в европейской политике особенно нарастал накал противоречий между Великобританией и Германией. Великобритания по всему миру чувствовала мощь немецкого капитала и могучую поступь немецкой промышленности, вторгавшейся в районы исконных английских интересов и влияния.

В Латинской Америке, Африке и Азии германский капитал теснил позиции англичан и французов, завоевывая для себя все новые рынки сбыта за счет качества и удешевления своей промышленной продукции. Гордые и независимые англичане требовали от своего правительства проявления силы и демонстрации могущества там, где ущемлялись их вековые интересы и привилегии. Развернутая в Германии национальная кампания по строительству большого военно-морского флота стала вызовом для англичан в той области, где они веками видели себя первыми. Лондон сразу ответил увеличением строительства боевых кораблей для своего флота, но деловые круги Великобритании не простили Берлину саму идею соперничества в морских вооружениях с ними, от состояния которых зависела судьба и процветание английского королевства. Вызов был сделан, и Великобритания приняла его, начав деловито и спокойно готовиться к войне, сохраняя в глубокой тайне все приготовления к ней.

В свою очередь Германия из двух балканских войн увидела в лице Турции очень важного для себя союзника в борьбе против России и Великобритании, способного защитить интересы Центральных держав на Ближнем Востоке и на Балканах, и закрыть проливы для русских, что подрывало развитие экономики в России.

Германия оказала Турции крупную финансовую помощь и стала перевооружать ее армию современным вооружением. В Константинополь прибыла немецкая военная миссия во главе с генералом Лиманом фон Сандерсом, которого турецкое правительство назначило командиром первого турецкого корпуса, дислоцированного в столице и вокруг проливов. Турецкая армия и до этого обучалась германскими инструкторами на протяжении ряда десятилетий, но теперь турецкое правительство, стремясь закрепить ориентацию на Берлин, пошло значительно дальше: в районе проливов хозяином становился германский генерал. Это обстоятельство было сразу замечено русской общественностью. Помимо своего решительного протеста, министр иностранных дел Сазонов обратился за помощью к Англии и Франции, однако Англия сочла неудобным ставить вопрос об удалении германского генерала из Константинополя, так как там находился ее собственный адмирал, командовавший турецким флотом, и она не желала поступиться своими позициями ради России. Франция же, по словам одного из ее дипломатов, решила воспользоваться этим случаем, чтобы окончательно «сломать мост» между Петербургом и Берлином.

Только угрозы России прибегнуть к ответным мерам, вплоть до расторжения Потсдамского соглашения, изъятия русских ценностей из германских банков и даже денонсация русско-германского торгового договора, заставило Берлин сделать шаг навстречу русским требованиям. К середине декабря было достигнуто соглашение, имевшее целью придать дипломатическому поражению России видимость компромисса, который заключался в том, что германский генерал оставался в Турции в роли главного инспектора турецкой армии и формально отходил от командования войсками, отвечавшими за охрану проливов. Однако существо политики Германии в отношениях с Турцией не менялось. Накануне Первой мировой войны германские военные советники в Турции готовили ее армию и флот к войне с Россией.

Конфликт, который был порожден в Берлине, резко ухудшил отношения России с Германией. Но вину за него кайзер возложил на русских. «Русско-прусские отношения умерли раз и навсегда. Мы стали врагами!», – подвел итог этому конфликту немецкий кайзер Вильгельм II.

В то время как Россия показывала всем свою экономическую и военную слабость, Германия на словах и на деле демонстрировала свою силу. Кайзер Германии Вильгельм II был на вершине могущества германской империи, и его честолюбивые планы не знали границ. Его вера в «избранный народ», управлять которым ему довелось, была порождением личного величия и чрезмерного честолюбия, за которое дорого заплатил немецкий народ. С молодых лет, еще будучи принцем, Вильгельм охотнее всего увлекался военной историей и подвигами Фридриха Великого и своего деда Вильгельма I, одержавшего победы над Австрией и Францией, когда будущему императору было шесть и одиннадцать лет. Как и все пруссаки, Вильгельм гордился прусской армией, и его единственным желанием было стать прусским офицером. История военного искусства было любимым чтением кронпринца, и он успешно выдержал выпускной экзамен в академии генерального штаба, защитив при этом диссертацию, которая была посвящена воображаемой войне Германии с Россией и заканчивалась она разгромом России, потерявшей после этого Царство Польское, Прибалтийский край и выплатившей 5 миллиардов контрибуции.

Характер у Вильгельма был властный, повелевающий, упорный и решительный. К нему довольно близко подходил девиз французского короля-абсолютиста: «Государство – это я». Характер суровый, злопамятный, сокрушительный для недругов, и высокомерный, проявлявшийся даже в отношениях с самыми близкими людьми. Он легко добивался послушания своим планам и целям и быстро обращал на свою сторону даже противников своего курса. Вильгельм II искренне и глубоко верил в божественность своего призвания, и в то же время обладал всеми привычками германского буржуа, от кого он перенял скромность и простоту домашних нравов, чуждую русскому барству и расточительству в аристократических кругах России. Человек нервный и крайне самолюбивый, жадный до впечатлений, до их игры и постоянной перемены, любитель природы, воздуха, моря, путешествий и спорта. Нервность была у него очень сильной – император часто не владел ею, и она нередко брала верх над его уравновешенностью и самообладанием.

Будучи кронпринцем, Вильгельм высоко чтил канцлера Бисмарка, беря у него уроки государственной мудрости и дипломатической прозорливости, но, став императором, он не потерпел никакого вмешательства в проводимую им внутреннюю и внешнюю политику и грубо удалил Бисмарка от дел.

Бисмарк был последний государственный деятель в Германии, кто мог удержать императора Вильгельма II от авантюризма в политике с великими державами Европы и тем более «войны против всех», какой в действительности оказалась Первая мировая война для немцев. После такого отношения к великому канцлеру сильные умы в Германии замолчали и их сменили карьеристы, единственной заслугой которых была способность бесстыдно льстить кайзеру, за что они быстро возвышались к престолу и в личные друзья Вильгельма II.

Воинственные заявления кайзера цитировались германскими публицистами, руководителями промышленности и торговли, писателями и преподавателями высших школ и офицерами армии и флота и становились программой их деятельности.

Военные расходы Германии по смете на 1913 год достигли 1850 млн. марок и составляли свыше 50 % ее имперского бюджета. С таким военным напряжением бюджета государство долго жить не могло и все промышленные, финансовые и политические силы Германии подталкивали Вильгельма II к войне. И кайзер отвечал им теми же настроениями. Празднуя столетие освободительной войны 1813 года и выступая в Кенигсберге, Вильгельм II заговорил о всегдашней готовности пруссаков «лечь костьми за благо и величие отечества» и закончил свое выступление фразой уже употребляемой Бисмарком, что «немцы никого на свете не боятся, кроме Бога». Ему вторил германский канцлер Бетман-Гольвег, пожелавший всем пруссакам, чтобы «всякий, кто способен носить оружие, был солдатом».

Сухопутная армия Германии уже к 1914 году осуществила программу своего усиления, а 31 марта закончила мобилизационную подготовку. Рост военных расходов и увеличение численности сухопутной армии и флота не мог продолжаться бесконечно и в деловых кругах Германии понимали, что если своевременно не использовать эти преимущества, то громадные капиталы, вложенные в развитие вооружений, перестанут приносить доходы, и Германия может столкнуться с кризисом, с каким ее национальная экономика не справится. В правительстве и в прусских руководящих кругах постепенно сложилось и утвердилось мнение, что нужно воспользоваться достигнутыми преимуществами в экономике и военной мощи для завоевания господства на всем европейском континенте.

Овладеть всей Европой Германии мешала Великобритания, но в Берлине существовала крупная группа влиятельных лиц полагавших и уверявших себя и кайзера, что прочные национальные и династические узы, связывающие немцев и британцев, удержат Англию, в случае конфликта немцев с Францией и Россией, в рамках нейтралитета. Отсутствие сильных политических деятелей вокруг Вильгельма II только усиливало это ошибочное мнение, и среди его окружения не нашлось человека, кто по силе своего духа и ума мог сравниться с Бисмарком и предостеречь германского императора от роковых решений.

Политическая и идеологическая подготовка к войне, целью которой ставилось завоевание Европы и мира, велась в Германии и Австро-Венгрии настойчиво и непрерывно, и в ней участвовали лучшие умы германской нации. Германские ученые и публицисты, члены образованного в апреле 1891 году Пангерманского союза, изо дня в день твердили немецкому обывателю в газетах, журналах, брошюрах и в научных трудах, что германский народ имеет биологическое, историческое и нравственное право на владение Европой, Азией и Африкой и что для этого он имеет материальные средства для реализации своего прирожденного права «народа господ» на мировую гегемонию. Фактически термин «всенемец» (или «пангерманец») Alldentscher был заимствован у поэта Арндта, певца национального возрождения того времени. Но если у поэта он означал единение во имя национальной солидарности всех немцев, тогда разъединенных по отдельным германским государствам, для совместной борьбы с французскими угнетателями, то в устах пангерманцев он означал объединение всех немцев Европы и мира во имя превосходства германского народа для завоевания колоний и «жизненного пространства» в самой Европе. Надуманное превосходство германского народа доказывалось необычайными его успехами во всех областях человеческой деятельности и успехи эти объяснялись наличием в крови всех немцев «особых мистических расовых качеств, которые и надлежало держать в особой чистоте».

Избрав центром своей пропаганды среди австрийцев столицу Баварии Мюнхен, недалеко от австрийской границы, пангерманцы основали там издательство под многоговорящим названием «Один» (от северогерманского языческого бога Одина, соответствовавшего южно-германскому Волену), и оттуда забрасывали Австрию своей литературой, распространяя ее на Чехию, Богемию, Румынию, Болгарию и другие страны Европы. К концу XIX века пангерманские союзы были созданы во всей Восточной Европе и Турции, а в России, помимо этих союзов, образованных во всех западных ее губерниях, в столице империи, в царском дворе была создана немецкая партия, ставившая вначале своей целью подчинение политики России интересам германской империи, а после русско-японской войны – отторжения от России Польши, Финляндии и всех ее западных земель. В 1895 году вышла книжка одного автора под названием «Пангерманец. Великогермания и Срединная Европа в 1950 году» – нечто вроде гороскопа Германии через примерно полстолетия. Само слово «Великогермания» в заголовке указывало на содержание книжки. Да, Германия присоединила Австрию, но не только ее одну: она примет в свои объятия всех зарубежных немцев, где бы они ни жили, – в Венгрии, или Трансильвании, в Северной Америке, на Волге, в Прибалтике: все они должны вернуться на «историческую родину».

Через школу, печать, церковь, различные формы искусства, многочисленные патриотические общества и кружки немецкому народу прививались шовинистические чувства. Большую роль при этом играли различные организации и союзы, стрелковые и спортивные клубы. Специально подобранными фактами населению внушали, что всем германцам грозит опасность со стороны соседей. Одновременно свое государство изображалось миролюбивым, слабым и беззащитным. Так, германская буржуазия доказывала своему народу, что всем вместе им нужно завоевать «место под солнцем». Один из идеологов прусского милитаризма, граф Альфред фон Шлиффен, бывший начальник германского генерального штаба, изображал Германию слабой и беззащитной, окруженной вооруженными до зубов соседями, готовыми напасть на Германию. Он писал: «В центре ее (Европы – авт.) стоят незащищенные Германия и Австрия, а вокруг них расположены за рвами и валами остальные державы… существует настойчивое стремление соединить все эти державы для совместного нападения на срединные государства».

Милитаристская пропаганда в Германии проводилась главным образом через Пангерманский союз, в котором в полувоенных организациях число членов достигло 2644 тыс. человек. Среди самых активных членов союза числилось более 20 тыс. крупных промышленников и земельных магнатов, банкиров, торговцев и буржуазных интеллигентов.

Пангерманский союз через своих представителей создавал массовые шовинистические и военные организации и умело руководил ими по всему миру. Особенно большое внимание уделялось военной подготовке молодежи через организации союза «Юнг Дейчланд», который уже в 1912 году объединял в своих рядах до 300 тыс. членов. На цели милитаризации молодежи правительство отпускало крупные суммы; только в 1911 году прусский ландтаг выделил союзу один миллион марок. Все эти организации, входящие в Пангерманский союз, оказывали большое влияние на воспитание у населения милитаристского и шовинистического духа. Через печать они широко пропагандировали воинственные настроения среди населения, восхваляли войну, распространяли огромное количество милитаристской литературы и издавали до 35 наиболее распространенных газет и журналов.

В 1911 году на книжном рынке появилась книга высокопоставленного автора, скрывшегося под псевдонимом Отто Рихард Танненберг, под названием «Великая Германия – труд XX века». Вся книга была проникнута ненавистью к России, к русскому народу и славянству в целом, которому автор объявлял беспощадную войну. «Мир, – писал Танненберг, – дурное слово, мир между немцем и славянином подобен бумажному договору между огнем и водой». «Великая Германия», по замыслу Танненберга, должна была включать всю Европу и целый ряд немецких империй в Азии, Африке, Океании, на Дальнем Востоке и в Южной Америке. Начать следовало с Европы. Россия изгонялась с берегов Балтийского и Черного морей, и власть русских царей ограничивалась владениями за Волгой. Прибалтика, Польша, Литва, Белоруссия, Украина и Кавказ включались в пределы «Великой Германии». Немецкая Австрия, Чехия, Словения, Далмация и Хорватия включались непосредственно в Пруссию. Остаток Габсбургской монархии вместе с Румынией и всем Балканским полуостровом должны были составить одно государство, находящееся в подчинении Германии. Западные «немецкие» государства – Швейцария, Люксембург, Бельгия, Голландия и Дания со всеми своими колониями также присоединялись к «Великой Германии» под разными видами зависимости. В этом новом германском образовании немцам предоставлялись все политические права и все гражданские свободы, всем другим народам предоставлялись ограниченные права, которые могли быть расширены, если бы они верно служили германским идеям. Слабая и завоеванная Россия «давала немцам землю, а Франция – деньги», резюмировал Отто Танненберг результаты победы над Россией и Францией. Англии была уготована роль самостоятельного государства при условии ее нейтралитета и что она признает установленный немцами «новый порядок» в Европе.

В 1912 году вышла из печати еще одна книга известного пангерманского писателя Пауля Рорбаха – «Немецкая идея в мире». Этот автор предлагал «пропитать весь мир» немецкой национальной идеей и немецким духом, которые облегчат физическое завоевание мира. Под тонкой личиной покровителя немецкой культуры скрывался откровенный пропагандист новых территориальных приобретений для немцев. Он утверждал, что Германии жизненно необходимы новые земли, так как ее экономика развивается на очень узком базисе современной европейской Германии, в то время как английская и американская развиваются на внеевропейских континентах. Рорбах привел и теоретическое «обоснование» права Германии на территориальную и духовную экспансию. «Мое поле – весь мир», – гласила надпись на доме ганзейского купца. Весь мир является ныне, писал Рорбах, исторической ареной немецкого народа. Но если ганзейский купец был озабочен подчинением себе мировой торговли, то современные немцы должны вместе с немецкими товарами распространять немецкую национальную идею, которой тесно в любых границах: «ей нужен весь мир».

В это же время вышла еще одна книга, которой было суждено завершить «эпоху» в истории развития и формирования пангерманской завоевательной идеологии и в истории подготовки Первой мировой войны. Автором ее был генерал Бернгарди и называлась она «Германия и ближайшая война».

Бернгарди отстаивал правомерность войны и ее необходимость как постоянного явления человеческого общества, так как иначе, цинично писал он, низшие расы размножались бы подобно тварям и «задавили бы своей массой и капиталом развитие более сильных и здоровых элементов», в результате чего наступил бы общий упадок. «Война и только она одна улучшает человечество с биологической точки зрения, без нее оно бы приняло болезненное развитие, исчезла бы всякая возможность улучшения народов, а вместе с тем и культуры».

В Англии внимательно изучали не только официальную политику германских правящих кругов, где существует сдержанность и тайна замыслов и планов, но и ту, где от этой сдержанности не могут отказаться из-за необходимости готовить общественность и народ к войне. Консервативные английские журналы и газеты по поводу книг Танненберга, Рорбаха и Бернгарди в начале 1913 года писали, что они должны заставить замолчать тех английских политиков, кто противится усилению морской мощи Британии и кто для своего «спасения» избрал путь соглашения с Германией. «Мы были бы сумасшедшими, если бы не приняли к сердцу это предупреждение», – подытожил общее настроение правящих кругов Великобритании правительственный журнал «Fortnightlhy Review».

Для развязывания войны нужно было найти повод и кайзеровские поджигатели войны обратили свой взор для ее инициирования на Балканы, где все еще тлел не притухший пожар двух балканских войн, и на Сербию где острее всего чувствовалась неприязнь австро-венгерского правительства к сербам и куда были направлены исторические интересы и симпатии русского народа. Эта страна оказалась идеальным местом для международной провокации, мимо которой могли спокойно пройти правительства Франции и Великобритании, но не России, где верное политике Берлина прусское окружение русского царя могло извлечь из этой провокации необходимый материал для разжигания военного пожара в Европе. Убийство сербскими националистами наследника австро-венгерского престола эрцгерцога Франца Фердинанда в Сараеве 28 июля явилось для германских милитаристов поводом для развязывания войны в Европе. Берлин не смущала абсурдность и нелепость идеи взорвать непрочный мир на Востоке, в то время как они сами стремились развязать войну на Западе. Такая нелепость могла произрасти в умах воинственных кругов Германии из твердой уверенности, что высшее политическое и военное руководство России проделает за них всю работу по развязыванию войны между Центральными державами и Антантой, и оно же способно будет удержать русскую армию от активных боевых действий до тех пор, пока германские войска будут расправляться с французской армией. Вся история русско-японской войны, когда царским генералам во главе с Куропаткиным удалось держать русскую армию в бездействии, а потом и привести ее к поражению, придавала им уверенность повторить такое же развитие событий, но теперь на европейском театре войны. Эта вера, эта убежденность кайзера Вильгельма II и его окружения опиралась на могущество немецкой партии в России, распространившей свое влияние на все стороны жизни российской империи, в которой они занимали главенствующее положение. Германский император Вильгельм II считал Николая II неспособным для управления своей великой империи, и он спешил воспользоваться при своей жизни предоставлявшейся возможностью укрепить позиции Германии в Польше и Прибалтике, вплоть до отторжения их от России. И, действительно, в России был царь, но он не был хозяином в своем царстве. Беда в семье, когда в ней нет хозяина. Но государство и общество помогают таким семьям, чтобы они выжили. Но никто не помогает и никогда не будет помогать государству, когда во главе его оказывается слабый или неспособный руководитель. Тогда высшие представители этого государства и народ должны будут перенести внутренние потрясения и внешние удары, пока они не освободятся хоть каким угодно способом от недостойного вождя, после которого в стране обязательно подвергаются ревизии все государственные институты и создаются новые, чтобы на последующем историческом этапе не могли повториться ошибки прошлого.

Пока политики Германии и Австро-Венгрии искали повод для начала войны, их генералы стали убеждать императоров Вильгельма II и Франца Иосифа, что промедление с открытием военных действий равносильно поражению, которое можно избежать только победоносной войной. Кайзеру Вильгельму II Генеральный штаб подготовил справку, что 1914 и 1915 года являются самыми благоприятными для призыва и развертывания большой армии для войны. Это преимущество будет утрачено к 1920 году по естественным демографическим причинам.

Стратегическая идея германского плана войны состояла в том, чтобы, воспользовавшись длительными сроками развертывания русской армии быстро разгромить французскую армию за 6–8 недель и заставить капитулировать Францию, после чего немцы намеревались повернуть свои силы на восток для разгрома России.

Победу должен был принести план, разработанный А. Шлиффеном, начальником Генерального штаба Германии в 1891–1905 гг., в основе которого лежали следующие стратегические принципы: победы в войне следует искать во Франции, бросив на запад почти все силы, а на русском фронте была положена идея обороны незначительными силами. Нарушая бельгийский нейтралитет, германская армия должна была главными силами обойти французский левый фланг с севера и, отбросив французскую армию к швейцарской границе, нанести ей сокрушительное поражение; при этом не учитывалось, что в войне на стороне Франции и России может выступить Великобритания. В первом из этих планов, составленном в 1900 году, Шлиффен предусматривал сосредоточение шести германских армий на линии Сен – Вит (к северу от Люксембурга) – Трир – Сарребург – Страсбург и одной армии для обеспечения правого фланга от возможных действий бельгийской армии с севера. Оставление Шлиффеном Пруссии без защиты войск от возможного вторжения русских вызвало недовольство прусских юнкеров, и 1 января 1906 года он получил извещение об отставке. Его преемник на посту начальника Генерального штаба генерал Мольтке оказался более покладистым и для защиты Восточной Пруссии он выделил целую армию, но Шлиффен даже перед смертью повторил свой завет Мольтке: «сосредоточить против Франции все силы, не оставляя против России полевых и резервных войск».

Для переброски крупных масс пехоты и артиллерии из одного района в другой германский генеральный штаб в интересах войны и развития инфраструктуры своей промышленности дал высокий импульс развитию железнодорожной сети в стране, устроив через Германию с востока на запад 11 линий двухколейных железных дорог и 4 линии одноколейных железных дорог и по 3 продольных линий вдоль французской и русской границ. На самой границе они устроили многочисленные станции для высадки войск; на русской границе таких станций было 65, а на французской – до 50.

Франции не боялись. Легкая победа над ней в 1870–1871 году создала в прусских и германских правящих кругах устойчивое мнение, переданное молодому поколению, что французская армия не может представлять собой достойную силу, с которой необходимо считаться германской империи. Совершенно было забыто и не бралось в расчет великое прошлое французской нации и слава ее воинских знамен, поверженных во время франко-прусской войны не из-за недостатка доблести и мужества ее граждан, а из-за трагических ошибок правящего класса, часть которых предала свою страну, а другая часть, среди которых находился и император Наполеон III, утратила веру в силу своего народа и Франции. Неприязнь к французам у пруссаков осталась со времен Бисмарка, который завещал: «с Францией мы никогда не будем жить в мире, а с Россией у нас никогда не будет необходимости воевать, если только либеральные глупости или династические промахи не извратят положение».Французы жили под постоянной угрозой новой войны, и это угнетало движущие силы нации, особенно ее молодое поколение, и в передовых кругах французского общества зарождались лидеры, готовые взяться за возрождение национального духа и могущества своего отечества и снять с Франции вечно висящую угрозу войны. Нация, не отвечающая на вызовы времени, обречена на увядание и медленную смерть.

Такие политические деятели, как Пуанкаре и Клемансо, Бриан и Жорес появились на политической сцене Франции как выразители настроения буржуазии и народных масс Франции, жаждавших возрождения былой славы Франции и реванша за поражения от пруссаков. Раймон Пуанкаре был одним из самых ярких представителей умеренных республиканцев, прошедшим многостороннюю практику участия в государственных делах, которая дала ему право стать в 1913 году президентом Франции. Он родился в Лотарингии, в той ее части, что осталась за Францией, в зажиточной интеллигентной семье, в которой чтились предания старины и великих дел империи и республики и где никогда не угасала вера в величие Франции. Французы избрали его президентом, так как он соответствовал взглядам громадного большинства населения о безупречном государственном деятеле, а его программа развития Франции отвечала их настроению и взглядам на будущее развитие страны. В короткое время он поднял авторитет власти на местах и правительственный, очистив пошатнувшиеся либеральные и демократические ценности от демагогии и пустозвонства. В своем первом послании правительству и сенату Пуанкаре уделил много внимания национальному единству и армии: «Мир не декретируется волей одной державы, и изречение, унаследованное нами от древности, никогда еще не было вернее, чем в настоящее время. Народ может быть действительно миролюбивым только при условии всегдашней готовности к войне. Уменьшенная Франция, доступная по своей вине унижениям и придиркам, не была бы уже Франциею. Допустить ослабление нашей страны среди наций, неустанно развивающих свои военные силы, значило бы совершить преступление против цивилизации».

Заботясь о сохранении мира, французское правительство постоянно укрепляло границу с Германией, превращая города на востоке в крепости. Генерал Сере де Ривьер построил вдоль всей германской границы длинную полосу сильных укреплений между крепостями Верден-Туль и Эпиналь-Бельфор, оставив неукрепленным только небольшой 50-километровый промежуток между Тулем и Эпиналем, проходивший через труднопроходимые пограничные горы Вогезы.

Эти построенные французами линии обороны заставили германское командование искать пути их обхода, и в германском генеральном штабе был составлен план вторжения немецких войск во Францию через Бельгию и Люксембург. На этом пути нет естественных препятствий; есть только три отдельных укрепленных пункта – города Льеж, Намюр и Мобеж, против которых немцы хотели выставить заслон или взять их штурмом.

В правительственных кругах Франции и в ее глубинных народных толщах никогда не верили в долгий мир с Германией, и, начиная с 1905 года, общая численность ее вооруженных сил постоянно увеличивалась. Так, если в 1910 году они насчитывали в общем свыше 630 тыс. человек, то к 1913 году их численность достигла 985 тыс. человек. К началу Первой мировой войны французская армия была достаточно полноценной как по численности, так и по своей боеспособности. На август 1914 года в ее составе имелось: армейских корпусов – 21, пехотных и резервных дивизий – 83, кавалерийских дивизий – 10. Численность активной французской армии после мобилизации (на 15 августа 1914 года) выражалась в 3,9 млн. человек.

Готовясь к войне, французская армия воспитывалась в духе наступательных действий. Достижение стратегических целей считалось возможным только путем уничтожения противника в наступлении. Официальные руководства по вождению крупных войсковых соединений утверждали, что «военные операции имеют целью уничтожение организованных сил противника»; «только наступление ведет к положительным результатам, беря в свои руки инициативу, создает обстановку, вместо того, чтобы ей подчиняться»; «оборона ведет к верному поражению, ее нужно совершенно отбросить».

Важнейшей чертой доктрины, на которой воспитывалась французская армия того периода, являлось стремление разгадать план противника, с наибольшей точностью определить его силы, и лишь только по выяснению обстановки принимать решение для общего наступления.

Высший военный совет Франции состоял из командиров корпусов и дивизий, кто с началом войны должны были стать командующими армиями, при которых состояли сотрудники, кто должен был возглавить штабы. Руководил этим высшим военным советом начальник Генерального штаба Франции Ж. Жоффр, и он постоянно отрабатывал различные тактические и оперативные задачи, которые могли возникнуть при вторжении германских войск во Францию, с отработкой маневра войск своим ходом и с применением железнодорожных перевозок. Вот эта предусмотрительность французского генерального штаба и стала той вершиной, с которой французские генералы осматривали поля будущих сражений, где они должны были сражаться и принимать решения, от которых зависела судьба страны и каждого француза. В царской России Совет Обороны был местом успокоения для престарелых и не годных для службы генералов, которые ни во что не вникали, и с их мнением тоже никто не считался.

В основу стратегического планирования Франции был положен план за номером 17, который предусматривал переход в наступление силами правого крыла армий в Лотарингии и силами левого крыла против Меца, где, по мнению Генерального Штаба, должны быть сосредоточены основные силы Германии.

Однако беспокойство за судьбу Бельгии и неуверенность высшего военного руководства Франции в успехе наступления повергло все довоенные планы на бездействие. Только 2 августа был рассмотрен и утвержден вариант к основному плану, который содержал уточнение: в случае наступления германских войск через Бельгию развивать боевые действия на левом крыле французский армий до р. Маас от Намюра до Живе. Но французское правительство, признавая основательность этих соображений, все-таки думало, что Германия не нарушит нейтралитета Бельгии, который она же сама и гарантировала в 1839 году. Наконец, в Париже считали, что если бы даже германская армия и решилась нарушить гарантированный ею нейтралитет Бельгии, то все же главный удар она должна была, по мнению французского главного штаба, направить через франко-германскую границу, так как с ее стороны было большим риском вести большие силы через страну с враждебным населением. Слабость этих соображений была осознана правительством Франции только за несколько месяцев до начала войны, за которым последовало усиление старых крепостей Лиля и Мобежа на бельгийской границе, но завершить эту работу не удалось, так как началась война, и немцы ринулись на Францию именно через бельгийскую границу, пользуясь хорошо развитой железнодорожной сетью, построенной ими в этом направлении. Были и другие соображения, вплоть до ввода в угрожаемый период французских войск в Бельгию, но взять на себя инициативу войны французы не хотели, к тому же примешивалось и чувство осторожности, вызванное неуверенностью военных в подсчете германской военной мощи. Французы оценивали ее силу на западе в 68 пехотных дивизий, а в действительности она достигала 83,5 дивизий. Участие английской армии в войне держалось в большом секрете, хотя оно и было детально отработано, и они должны были действовать на левом фланге французских армий.

Убийство эрцгерцога Франца Фердинанда в Сараево во Франции было осуждено, но французское правительство за этим событием сумело сразу рассмотреть зловещую его сторону, и, словно предугадывая цепь последующих событий, в Париже стали готовиться к худшему. Президент Франции Пуанкаре вместе с высшими правительственными лицами 20 июля на крейсере прибыл в Кронштадт, где его встречал Николай II в окружении большой свиты, среди которой выделялись генералы прусского происхождения, за вежливостью и улыбками которых скрывалась их ненависть к демократической Франции. Высокого гостя из Франции царь повез в Петергоф, где у входа в Большой дворец их встречали министр императорского двора генерал-адъютант граф В. Б. Фредерикс, обер-гофмаршал двора граф П. К. Бенкендорф, обер-церемониймейстер барон П. П. Корф и личный адъютант германского кайзера генерал-лейтенант Хелиус. От такого избытка прусских выходцев и прусского духа при дворе русского царя представителям французской делегации показалось, что они приехали не в Россию, а в Пруссию – так разительно все отличалось от русских обычаев и русских традиций. Два последующих дня пребывания французского президента в России прошли в Красном Селе, где французам были показаны многочисленные и красочные построения русских войск, собранных для демонстрации силы, которой в действительности нельзя было обнаружить. В честь президента Франции Пуанкаре в Большом Петергофском дворце состоялся парадный обед, где в присутствии дипломатического корпуса Николай II выступил с пространной и воинственностью речью. В адрес Германии, ничем еще не угрожавшей России, царь сделал несколько воинственных высказываний, и всем показалось, что вопрос войны с немцами уже «созрел».

Положение Франции перед угрозой войны оставалось трудным. В России царь Николай II и его окружение заверяло Пуанкаре в верности франко-русскому союзу, в то время как в Петербурге нарастали стачки и забастовки рабочих Путиловского завода и заводов за Московской заставой, спровоцированные офицерами царской охранки, открывшими огонь по рабочим без всяких на то причин, а железнодорожники угрожали остановкой всего железнодорожного транспорта. Работники германского посольства во все дни пребывания французской делегации в Санкт-Петербурге разъезжали по улицам города и открыто призывали рабочих и население столицы к неповиновению властям. Зная истоки этих провокационных выступлений, и кто их инициировал, среди членов французской делегации не было уверенности, что русское правительство, возглавляемое немощным Горемыкиным, способно выполнить свои союзнические обязательства. Но как только в Петербурге 23 июля было получены сообщения из Австрии об ультиматуме Сербии, а германские послы в Англии, Франции и России в тот же день заявили правительствам этих держав, что Германия находит требования Австрии правильными и «отмечает с особой определенностью», что весь этот вопрос подлежит решению исключительно между Австрией и Сербией, без всякого вмешательства со стороны других держав, то в столицах стран Антанты стало ясно, что в Германии и Австро-Венгрии уже принято решение начать войну. Пуанкаре сокращает свой визит в России, но по пути на родину он делает еще один важный политический шаг – посещает Швецию и добивается от шведского правительства заверений в сохранении нейтралитета в назревавшем конфликте на европейском континенте.

Расстановка сил на европейском континенте в конце июля обозначилась, непонятной оставалась позиция Англии даже в тот момент, когда решался вопрос о войне и мире. 1 августа Франция, получив из Германии провокационный запрос – останется ли она нейтральною в случае войны Германии с Россией, сообщила об этом английскому правительству, заявив при этом, что остаться нейтральною она не может и просит, чтобы Англия открыто объявила себя на стороне Франции. Английское правительство немедленно ответило на этот запрос прямым отказом, что оно «не может в настоящее время принять на себя никакого обязательства». Ответ англичан поверг французов в шок, из которого они быстро вышли, осознав, что война для них неизбежна. Французы считали для себя неприемлемым требование германского правительства, чтобы Франция в виде залога за свой нейтралитет «передала Германии крепости Верден и Туль», с потерей которых утрачивалась всякая способность французской армии и страны к сопротивлению.

Английское правительство уже давно решило участвовать в войне на стороне Франции и России, и вело активную подготовку к ней, но ее министр иностранных дел Грей еще раз принимает на себя роль «миротворца» и считает необходимым созвать конференцию послов четырех держав (Англии, Франции, России и Германии) и предложение об этом было передано 26 июля в Париж, Берлин и Петербург. Целью конференции намечалось предотвращение дальнейшего осложнения кризиса между Австрией и Сербией, но эти государства Лондоном на переговоры послов не приглашались. Соотношение сил на конференции складывалось явно не в пользу Германии, и ее отказ от переговоров уже в силу одного этого обстоятельства был по существу предрешен сразу.

С 20 июля в Англии начал осуществляться грандиозный королевский смотр британскому флоту, для которого была проведена пробная мобилизация морских сил Англии. После этого небывалого в летописях истории смотра английского флота I, II, и III флоты со вспомогательными силами в конце месяца ушли в море для маневров. Англия готовила свою главную силу – флот – к войне, но в Германии не придали этому событию должного внимания. Одновременно в глубинных районах страны английское правительство готовило экспедиционный корпус для его отправки во Францию. Это было тайной за семью печатями, которую знали всего лишь несколько человек в Лондоне и Париже. Английская армия, предназначенная для операций на западноевропейском театре, имела в своем составе 150 тыс. человек. К 21 августа экспедиционный корпус в составе 4-х пехотных и одной кавалерийской дивизий на транспортных судах прибыли во Францию через Гавр, Руан и Булонь, откуда они сразу были выдвинуты в район Любеж-Ландреси, где вскоре приняли участие в знаменитом Марнском сражении, в котором была похоронена стратегия Германии быстрого разгрома Франции и ее союзника – Англии.

Но Лондон вновь пытается создать иллюзию своего нейтралитета, чтобы поскорее подтолкнуть Берлин к началу боевых действий против Франции и России. И это удалось им осуществить. Кайзер Германии Вильгельм II и его правительство во главе с канцлером Бетман-Гольвегом были убеждены, что в назревавшем конфликте Германии с Францией и Россией Англия сохранит свой нейтралитет в начальный период войны, который немцы считали достаточным для того, чтобы они смогли разгромить французскую армию, и тогда можно было вести переговоры с англичанами в принципиально новой политической обстановке, в которой Берлин мог диктовать свои условия мира.

Принц Пруссии Генрих, родной брат Вильгельма II, в последние дни июля был в Лондоне, где он встречался с королем Великобритании Георгом V, чтобы узнать позицию англичан на случай войны Германии с Францией и Россией. 29 июля в Берлине было получено от него сообщение, в котором он уверил германское правительство в английском нейтралитете. Это был неправильный вывод, пристегнутый к военной обстановке, царящей в Пруссии, и принц подстраивал мнение английского короля к этим обстоятельствам, изменить которые он уже не мог. На самом деле король Георг V устранился от такого обещания, сказав своему двоюродному брату принцу Генриху буквально следующее: «Мы попробуем сделать все, что можем, чтобы не быть вовлеченными в это и останемся нейтральными».

Посол Германии в Англии Лихновский не верил успокоительному сообщению принца Генриха, потому что, в отличие от других стран, в английской столице принято считаться прежде всего с политикой правительства, а не короля, мнение которого имеет важное значение, но не решающее. Английское правительство до конца сохраняло тайну своего участия в войне на стороне Антанты, потому что они знали о планах Германии напасть на Францию через Бельгию, и в Лондоне было решено открыть свои карты только при нарушении нейтралитета этой страны.

1 августа Грей заявил Лихновскому, что Англия ни в коем случае не потерпит нарушения бельгийского нейтралитета, и предупредил германское правительство об ответственности такого шага. Лихновский тогда спросил: может ли рассчитывать Германия на нейтралитет Англии в случае соблюдения бельгийского нейтралитета? Грей наотрез отказался дать такую гарантию. Тогда Лихновский попросил Грея уточнить условия, на которых можно добиться от Англии нейтралитета. Подойдя ближе к послу, Грей ответил ему жесткой и давно усвоенной фразой: «Англия желает сохранить руки свободными».

В назревавшем военном конфликте в Европе главным союзником кайзеровской Германии выступала Австро-Венгерская империя, а судьба ее всецело зависела от личности императора Франца Иосифа, царствование которого продолжалось более 60 лет. Ввиду старости и отхода его от дел в австрийской политике все больше выступал на первый план наследник престола эрцгерцог Франц Фердинанд д’Эсте, ярый клерикал и противник окружения престарелого монарха. Между императором и наследником всем был виден скрытый и глубокий антагонизм. Недобрые чувства к нему возрастали из-за зависти сановников императора Франца Иосифа к его великому государственному уму, быстро и легко разбиравшемуся в вопросах внутренней и внешней политики империи и умевшему всегда находить главное звено в их разрешении.

Франц Фердинанд был отвержен императором, но, обладая сильной волей и тщеславием, он искал и утверждал себя в австрийской политике, которая резко отличалась от взглядов императора и правительства. Ловкие придворные, прибегая к помощи врачей, не раз зачисляли его в покойники, но наследник был полон жизненных сил и энергии. Следовало ожидать, что с его воцарением политика Австро-Венгрии могла войти в противоречие с германской политикой, и Тройственный союз мог бы развалиться. Для этого в глубинах политической жизни венского двора имелись сильные потоки поддержки.

В самой Австрии феодально-клерикальные круги были недовольны усиливающимся влиянием венгров в политике государства и их тесным смыканием с интересами прусских правящих кругов. Старая венская знать, чье прошлое было тесно связано с Францией, и кто веками определял политику немцев от Одера до Рейна, не могли переносить высокомерного и поучающего тона кайзера Вильгельма II, а его опора на прусских юнкеров в политике и экономике империи пугала их своей воинственностью и непредсказуемостью. В этих кругах еще не зажили раны от поражения, нанесенного Пруссией Австрии в 1866 году, за которым последовала утрата ее гегемонии в Германии и влияния на политические события в Европе. Франц Фердинанд, уже в силу своего клерикализма, был близок к этим кругам, и питал откровенную вражду к венграм, ставшим союзниками Пруссии в австро-прусской войне и защищавших германские интересы в послевоенный период.

Эрцгерцог поддерживал стремление старой и заслуженной венской знати обрести свое былое величие. Его фамильные корни уходили вглубь этой величавой истории, на которой покоилось могущество Габсбургов. Это политическое настроение было настолько мощным и сильным, что Франц Фердинанд связывал с ним свое будущее. Это был поворотный момент в истории Европы, способный изменить все направление ее жизни в ближайшем будущем, в то время как механизм войны был закручен до отказа, и спокойно раскрутить его назад мог только переворот в политике австрийского государства.

Нет сомнения, что больше всех не хотели видеть Франца Фердинанда императором в Будапеште, где правящий класс с восшествием его на престол ожидал крах. Венгрия, благодаря поддержке Берлина, имела решающее влияние в системе дуализма, и феодально-клерикальная партия, на которую опирался наследник престола, выдвигала план преобразования монархии Габсбургов на основе федерализма, или триализма (создание третьего славянского политического центра, наряду с австрийским и венгерским), которое постепенно должно было превратиться в Федерацию. Эрцгерцог был убежденным сторонником ослабления власти венгров в правительстве, но он понимал, что его давление на венгерскую аристократию является одновременным давлением на прусское юнкерство, которое не хотело делать никаких уступок и никому не прощало попыток поколебать их могущество в германской и австро-венгерской империях. Наследник престола явно симпатизировал южным славянам, и он хотел их ввести в состав третьей силы в парламент и правительство, чтобы ослабить влияние венгров в имперской власти и стоявшей за их спиной Германии. За славянской поддержкой могла последовать перенацеленность политики Австро-Венгрии на союз с Россией и Францией, имевшими давние и глубокие корни. Эрцгерцога нельзя было склонить к войне с Россией, он был ее непримиримым противником. Германскому военному атташе Франц Фердинанд сказал, что «война с Россией была бы полной нелепостью, потому что для нее нет никакого основания, и она ничего не может дать».

В своем замке в Конопиште эрцгерцог организовал собственную военную канцелярию, и одновременно скомплектовал «теневой кабинет», который активно влиял на проведение внешней политики Австро-Венгрии. Гибель Франца Фердинанда была задумана в кругах поджигателей войны, а кощунственно она была осуществлена сербами, на которых хотел опереться наследник престола в борьбе за самостоятельность и независимость Австро-Венгрии. Убийство Столыпина в России и Франца Фердинанда в Австро-Венгрии было исполнено по одному сценарию и в интересах поборников войны для приобретения новых рынков и новых территорий. Сербия никак не была заинтересована в убийстве наследника, проявлявшего к сербам самые дружеские чувства. Страна была изнурена двумя Балканскими войнами. Военное столкновение со значительно более сильной австро-венгерской армией даже самому отчаянному сербу представлялось безумием, к тому же с не примиренными болгарами и с ненадежными румынами в тылу было вообще невозможно помышлять о какой-либо войне. Вскоре после свидания с Вильгельмом II эрцгерцог выехал в Боснию, в небольшой городок Сараево, чтобы участвовать там на маневрах австро-венгерской армии, которые были назначены на 28 июня 1914 года. Вена была предупреждена о возможном покушении на Франца Фердинанда членами тайного общества «Черная рука» во главе с руководителем сербских спецслужб полковником Драгутином Дмитриевичем, но власть проявила поразительную беспечность.

Начальник управления Боснией и Герцеговиной граф Билински, который должен был обеспечить охрану августейшего визитера, даже не был предупрежден о его визите. Австрийский генерал-губернатор Патиорек не принял никаких мер по охране наследника, но его прямые упущения, повлекшие за собой гибель наследника, были «милостиво» прощены императором Австро-Венгрии Францем Иосифом. Франц Фердинанд и его супруга София фон Гогенберг были убиты в Сараево группой убийц, расставленных по пути следования автомобиля наследника престола, за которыми стояли влиятельные силы, изготовившиеся к войне и искавшие повод ее развязать. Против эрцгерцога было подготовлено сразу несколько покушений во многих частях города Сараево, где должен был побывать Франц Фердинанд, что свидетельствовало о крупной и влиятельной силе, задействованной для совершения данного преступления. Есть данные, свидетельствующие о том, что российская военная разведка и дипломатическая служба, в которой много работало агентов прусской разведки, были не просто осведомлены о готовящемся покушении на Франца Фердинанда, «но и своими действиями подталкивали к его совершению». Основанием для такого вывода являются показания руководителя сербских спецслужб полковника Драгутина Дмитриевича в суде, что «двое русских знали о подготовлявшемся заговоре».

Убийство эрцгерцога и его супруги и отстранение таким образом ненавистного наследника от престола в высших кругах Германии расценили «как милостивое проявление божественного промысла», а в Будапеште эта трагическая весть вызвала взрыв ликования. Вена и Берлин в своих первых сообщениях о трагедии недвусмысленно намекали о причастности к этому убийству сербских властей, но правительственный чиновник Австро-Венгрии Визинер, прибывший через 24 часа в Белград, доносил: «Нет доказательств участия в преступлении сербского правительства… напротив, есть основание полагать, что оно стоит совершенно в стороне от этого покушения…» Такого же мнения придерживался и германский посол в Вене Чирский, который советовал ответственному чиновнику министерства иностранных дел Берхтольду не принимать никаких поспешных шагов в отношении Сербии. Прочтя это донесение, кайзер Вильгельм II начертал на полях зловещую резолюцию: «Кто уполномочил его на это? Идиот! Это не его дело… Пусть Чирский соблаговолит прекратить эту бессмыслицу. Мы должны смести сербов с пути и сделать это немедленно».

Германское правительство после убийства Франца Фердинанда подталкивало правительство Австро-Венгрии составить такой ультиматум Сербии, который она не согласится принять. Текст ноты составлялся в Вене и Берлине одновременно, и при тайной встрече министра иностранных дел Австро-Венгрии с германским канцлером Бетманом-Гольвегом в Баварии была согласована ее убийственная формулировка, причем Германия предлагала несколько дополнительных крайне суровых условий, которые должны были быть включены в ультиматум. Текст ультиматума Сербии был утвержден на заседании Совета Министров Австро-Венгрии 19 июля 1914 года. Однако вручить его в Белграде было решено 23 июля, после отъезда из Петербурга президента Франции Пуанкаре, с тем, чтобы не дать возможности французам и русским руководящим деятелям сразу же договориться о совместных действиях.

Предъявленный Сербии ультиматум был похож на смертный приговор. Его нельзя было удовлетворить по всем пунктам, если Сербия хотела оставаться независимой и самостоятельной страной. Но этого статуса она лишалась, если бы признала право Вены на назначение и смещение чиновников в своей стране любого ранга, контроля за школьными программами и других ущемлений, которые даже в колониальном праве оставались под юрисдикцией национального правительства. Ну а тот, ради «чистой памяти» которого Берлин и Вена готовили развязать мировую войну, уже в день своей гибели был предан забвению царствующими особами Германии и Австро-Венгрии. Глубокая ненависть, которую питал император Франц Иосиф к своему племяннику и наследнику, проявилась при его печальном конце самым бесчеловечным образом. Чтобы унизить память наследника и его морганатической супруги, их погребение, по императорскому приказу, совершалось ночью, при проливном дожде, только при слугах двора и напоминало драматические сцены шекспировских трагедий.

Сербия подчинилась большинству австрийских требований и обязалась их исполнять; она усомнилась только в осуществимости и целесообразности одного пункта – об участии австро-венгерских должностных лиц в судебно-полицейских следственных действиях на сербской территории. Несмотря на это, император Франц-Иосиф в манифесте 28 июля к своим народам заявил: «Сербия отвергла умеренные и справедливые требования моего правительства и отказалась исполнить те обязанности, соблюдение которых составляет в жизни народов и государств естественную и необходимую основу мира». Это было совершенно ложное утверждение. Ответ сербов был скрыт от общественности, правду не знал и сам император. «Поэтому я должен прибегнуть к силе оружия, чтобы создать необходимые гарантии для обеспечения спокойствия моих владений внутри и прочного мира извне». Манифест заканчивался лицемерной заботой о мире, который уже был взорван артиллерийской бомбардировкой по столице Сербии Белграду. «Я все взвесил и обдумал, – заявил престарелый император Франц-Иосиф. – Со спокойной совестью вступаю я на путь, указываемый мне моим долгом».28 июля австро-венгерское правительство объявило по телеграфу Сербии войну и заранее подведенная к сербской столице австро-венгерская артиллерия начала обстрел Белграда.

Когда готовился ультиматум Сербии и ускоренным ходом шла подготовка к войне, в Берлине и Вене посчитали, что нет необходимости информировать итальянское правительство о своих приготовлениях к войне и Рим хотели поставить перед фактом – началом войны. Из-за этого пренебрежения союзническими обязательствами уязвленные итальянцы, знавшие по дипломатическим каналам о характере политических требований Австро-Венгрии к Сербии и понимавшие, что им предстоит участие в войне, серьезно задумались о своей роли и месте в назревавшем конфликте. Италия стала членом Тройственного союза в 1882 году под сильным давлением Бисмарка, распоряжавшегося тогда судьбами многих европейских стран и стремившегося изолировать Францию от ее соседей. Однако вековые исторические и культурные связи итальянцев и французов оказались сильнее этого союза, не одобренного народом, и в 1902 году между итальянским и французским правительством было заключено секретное соглашение, по которому Италия обязывалась, в случае войны между Францией с одной стороны, и Германией с Австрией с другой – остаться нейтральной.

В этот момент правительства Англии и Франции сумели убедить короля Италии Виктора Эммануила III в том, что позиция нейтралитета в данное время для Италии – лучшее средство сохранить свое лицо и оставить открытой дорогу для новых возможных политических решений. Пока итальянское правительство размышляло над этим предложением, французский флот, усиленный английской эскадрой, занял все важнейшие морские коммуникации в Средиземном море, дав понять Риму, что в случае выступления на стороне Тройственного союза Италию ждет морская блокада. 31 июля римское правительство сообщило германскому послу, что «война, начатая Австро-Венгрией… носит агрессивный характер, который не соответствует оборонительному характеру Тройственного союза, Италия не может участвовать в этой войне». Утром 1 августа этот ответ был сообщен французскому послу в Риме Барреру и немедленно был передан в Париж. Это позволило французскому правительству незамедлительно начать переброску во Францию 30 тыс. тысяч солдат из Северной Африки.

Колебалась Турция, не зная, к какому блоку ей пристать. Только после того, как в Берлине осознали глубину утраты Италии как союзника, германская дипломатия стала с лихорадочной быстротой добиваться ее присоединения к австро-германскому блоку, и 2 августа с ней был заключен тайный германо-турецкий договор, «обязывающий Турцию выступить на стороне Германии против России». Этот германо-турецкий договор так и остался строго секретным. Официально Турция объявила себя нейтральной. Под предлогом охраны нейтралитета началась всеобщая мобилизация.

Не сразу решилась на открытое присоединение к Тройственному союзу Болгария; у нее еще были свежи уроки второй Балканской войны, после которой София утратила не только все земли, завоеванные в первой Балканской войне, но и часть своих собственных территорий. Правда, в правящих кругах Болгарии не переставали строить планы «Великой Болгарии», усиленно поддерживаемые германским кайзером Вильгельмом II, а родственные связи болгарского царя Фердинанда с династией Гогенцоллернов обеспечили германскому капиталу преобладающее влияние в болгарской экономике.

4 августа германские войска начали свое вторжение в Бельгию и Британия передала Германии ультиматум с требованием уважать бельгийский нейтралитет, а по истечении времени для ответа Англия оказалась в войне с немцами. В день объявления Англией войны Германии Грей торжественно заявил русскому послу в Лондоне: «В Англии мы верим в святость трактатов: если мы позволим нарушать хоть один, там, где может действовать наше оружие, все здание рухнет. Сегодня речь идет о Бельгии или Нидерландах, а за ними последуют другие – это возвращение к варварству».

Вступление Великобритании в войну коренным образом изменило характер войны; из локальной она сразу стала мировой, потому что вместе с Англией войну Германии объявили ее доминионы – Австралия, Канада, Новая Зеландия и Южно-Африканский Союз. В 1914 году на стороне Антанты вступят в войну Япония и Египет, а на стороне Германии – Турция. Всего же в первую мировую войну будет втянуто 33 государства со всех континентов.

 

Глава II

Выстрелы в Сараево, оборвавшие жизни наследника престола австро-венгерской империи и его супруги, не вызвали в России широкого отклика; в ней самой было столько политических убийств, что в народе разучились верить в способность власти их предотвращать. К тому же отношения России с Австрией после аннексирования ею Боснии и Герцеговины оставались холодными, и их никто не пытался улучшить.

Опытные политики в России сразу после убийства эрцгерцога в Сараево не могли не заметить тревожного симптома в русской печати, которая с нарастающей быстротой стала менять вектор с осуждения сербских террористических групп, выполнявших чужую волю и повинных в убийстве Франца Фердинанда, на осуждение немцев вообще без всякого на то повода. Враждебный тон к немцам задали царские чиновники, который был тут же подхвачен столичной и губернской прессой. Чувствовалось, что общественное мнение настраивается с умыслом против немцев теми органами печати, которые поддерживались самой властью и частными лицами, тесно связанными с прусскими правящими кругами. Известно, что еще Бисмарк, придававший огромное значение общественному мнению, старался придать ему прусское направление путем подкупа существующих влиятельных газет как в своей стране, так и в тех странах, на кого было направлено политическое воздействие берлинских властей. Бисмарк даже создал для этого особый многомиллионный капитал, который он «назвал презрительно рептилиенфонд, то есть, кастою пресмыкающихся». Из этого рептилиенфонда получали щедрые подачки не только влиятельные немецкие газеты, но и иностранные, которые обязаны были за это создавать общественное мнение в своей стране, какое было выгодно для немцев и нужно немецкому правительству.

Словно выполняя волю покойного канцлера, все ведущие газеты царской России стали настраивать русский народ против немцев, а сам Николай II проявлял удивительную работоспособность; в дни июльского кризиса он ежедневно бывал в военных гарнизонах и частях и призывал армию быть готовой к войне, раздавал офицерам и солдатам награды и погоны с досрочным присвоением им воинских званий. Всегда спокойный и сдержанный, даже меланхоличный, Николай II все время находился в каком-то искусственном напряжении и возбуждении, проявляя неестественную для него воинственность и агрессивность, как будто он спешил начать трагический спектакль под названием «Война», сценарий которого для него был написан в Берлине, а исполнителями и актерами должны были стать сам император и его близкое окружение. Дело дошло до того, что из Лондона просили царя и его правительство, чтобы военные приготовления России носили «как можно менее открытый и вызывающий характер».

Во всех поездках по военным гарнизонам царя сопровождали министр двора граф Фредерикс, военный министр Сухомлинов и приставленный к Николаю II «в качестве офицера его Свиты генерал-лейтенант фон Хелиус, одновременно состоящий в Свите императора Германского, короля Прусского» и дерзко бросающий вызов австрийцам.

Участились совещания с министрами и высшими сановниками двора, названные экстренными, на которых царь ужесточал свою позицию в отношении Австро-Венгрии. Все делалось в какой-то спешке и оторопи, словно боялись опоздать ввязаться в войну, о подготовке к которой в обществе шли самые разные толки. В это же время в столице империи разрастались забастовки и стачки рабочих, в которых приняло участие более 100 тысяч человек, парализовав работу крупнейших заводов и фабрик Петербурга и Москвы. 26 июля, как средство борьбы с волнениями рабочих коллективов, состоялся Высочайший указ с объявлением градоначальств Санкт-Петербургского и Московского, а также губерний Санкт-Петербургской и Московской взамен усиленной в положение чрезвычайной охраны. С вводом такого положения запрещались всякие сходки и собрания, не разрешалось вести разговоры о действиях властей и призывать к стачкам и забастовкам, накладывалась цензура на всякие сообщения в печати о положении в армии и на флоте; всякая свободная мысль подавлялась угрозой тюрьмы до трех месяцев или штрафом в 3000 рублей.

Еще не было ультиматума Сербии, а в царском окружении и лично императором давались такие оценки событий на Балканах, как будто вопрос войны с Австро-Венгрией и Германией в России был делом уже давно решенным. Выступая в роли поджигателя войны, Россия подталкивала прусские правящие круги к ужесточению позиции в отношении Сербии и толкала страны, входящие в блок Центральных держав, к столкновению с государствами Антанты.

В России было очень мало людей, поддерживающих царскую власть в разжигании антиавстрийской кампании; этим умышленно и сознательно занимался царский двор, националистическая и либеральная буржуазия и дворянско-помещичья верхушка, старавшаяся отличиться в прислужничестве высшим сановникам царя. Народные массы, представлявшие основу русской силы, не помышляли ни о какой войне; на их памяти была еще жива трагедия поражения армии и флота в русско-японской войне, в которой мужество и геройство солдат и матросов погубила не сила врага, а измена генеральской верхушки, променявшей свою честь и достоинство на бесславие и позор. Царская власть с тех пор ничем не изменилась, а во главе армии стояли те же генералы, что и на русско-японской войне, и они ничего не сделали для повышения ее мощи и готовности к войне.

Словно по команде, разжиганию ненависти к России и русским людям стала вторить и германская пресса, подбрасывая свою порцию дров в зажегшийся небольшой костер на Балканах. В разгар этого политического и идеологического противостояния Вильгельм II отправился в норвежские фиорды, а Николай II вместе с семьей – в финские шхеры, отдав своим близким сановникам и правительствам право довершить работу по вовлечению своих империй в войну. Три человека в это время решали судьбу войны: канцлер Германии Бетман-Гольвег, министр иностранных дел и императорского дома Австро-Венгрии Берхтольд и министр императорского двора и уделов России Фредерикс, три посредственных личности, очень похожих по складу ума и способностям на своих монархов Вильгельма II, Франца Иосифа и Николая II, не обладавших решительностью в принятии решений и послушных одной воле – прусским высокопоставленным кругам, признававшим необходимым приступить в тот исторический период времени к переделу мира с помощью войны.

В ведущих государствах Европы давно опасались большой войны, не утаивая от общественности своих стран, что ее может развязать только Германия, тратившая на милитаризацию экономики и повышению боеспособности арии и флота половину своего национального бюджета. Опыт русско-японской войны убедил европейские государства, что война перестала быть делом одной армии, и он был всесторонне изучен в европейских столицах и США, где правительства приступили к коренной перестройке военного образования и системы подготовки войск. Материальные средства и капиталы, затрачиваемые на изготовление новых видов вооружений для армии, стали занимать заметное место в бюджете государств, и нужно было рачительно и экономно их расходовать, чтобы выдержать испытания войной. Правительства сделали вывод, что современная война затрагивает все стороны жизни государства, и оно обязано в новую эпоху подготовке обороны страны уделять такое же внимание, какое оно уделяет экономике, промышленности, образованию и другим важным сферам жизни страны.

Великобритания стала совершенствовать флот, пополняя его вместо броненосцев дредноутами – линейными кораблями с повышенной мощью огня и живучестью, способными вести борьбу с надводными кораблями противника и зарождающимся подводным флотом. Германский генеральный штаб из русско-японской войны вынес убеждение о необходимости развивать тяжелую артиллерию, а количество снарядов к ней определялось не нормативами на день боя, как это делалось в русской армии, а приближалось к неограниченным запасам. Пулеметами, ставшими в русско-японскую войну грозой для наступающей пехоты, вооружались все воинские команды, начиная от взвода, и немецкая армия из года в год увеличивала свою огневую мощь. Капитан Гофман, талантливый германский разведчик и военный мыслитель, побывавший на русско-японской войне, обобщил весь боевой опыт армий России и Японии и предсказал массирование сил и средств на направлении главного удара, где пехота и артиллерия, действуя как единое целое, должны были приносить победу над обороняющимся противником.

В России тоже происходили изменения в армии, но они носили косметический характер и не затрагивали главного – роста ее боеспособности и могущества. Военная мысль в предгрозовые годы Первой мировой войны была скована царской цензурой и она не находила опоры в национальной гордости, какую явили стране и миру великие деяния Петра I, Суворова и Кутузова и их последователей. Вместо этого из царского двора шли советы обратиться к трудам Клаузевица, Мольтке, Бернгарди и прочих немцев, утверждая, что не может существовать русского национального военного искусства, подобно тому, как не может быть «русской арифметики», «русской механики», и что есть только одна современная международная тактика и стратегия, разработанная Мольтке и его продолжателями и «обязательная для всех, в том числе и для нас». Повсеместно шло неуважение к русской военной истории и ее прославленным полководцам. Деятели русской национальной школы военного искусства не могли продвигать свои взгляды без упорной борьбы, полемики, дискуссий с многочисленными чуждыми направлениями военной мысли. Заметно было, что русская придворная знать с удивительным равнодушием наблюдала за тем, как топчутся национальные русские военные традиции, на фундаменте которых держалось самодержавие и ковалась ратная сила народа. Многие из них сблизились с немцами и утратили осторожность в общении с ними и принципиальность в отстаивании вековых интересов русской империи. Пруссачество имело много сторонников в русском буржуазном правомонархическом лагере. Немецкая партия, подчинив себе царя, стала эффективно влиять на состав правительства, на проводимую им политику в области экономики, и она упорно боролась за влияние в армии, в военной науке, распространяя выдуманный чванливыми прусскими юнкерами тезис о неспособности русского народа к самостоятельному творческому развитию.

Министр императорского двора барон В. Б. Фредерикс, один из главных лиц, основавших при царском дворе немецкую партию войны, лично занимался подбором людей на высокие посты в правительстве и всей империи. Именно он проводил выдвижение киевского генерал-губернатора генерала Сухомлинова сначала на должность начальника Генерального штаба в 1908 году, а в 1909 году – на должность военного министра России… Вокруг Сухомлинова была сразу создана германо-австрийская агентура, образованная еще в Киеве, в которую входили его порученец жандармский полковник Мясоедов (разоблаченный в 1915 году), Альтшиллер, Полли-Полачек, Думбадзе и видные работники военного ведомства: Иванов, Ерандаков и другие. При этом военном министре русская армия постепенно утрачивала свои боевые возможности, а ее подготовка к возможной войне, которая врывается в жизнь государств так же внезапно, как и всякое большое стихийное бедствие, совершенно не велась, но вредительство осуществлялось с планомерной настойчивостью.

За несколько лет до начало войны Сухомлинов передал германскому генеральному штабу планы мобилизации русской армии и ее стратегического развертывания на случай войны, в добавление к которым военным министром систематически подрывалась ее боевая мощь. В 1909 году он сумел убедить императора, что строительство и укрепление крепостей в западных губерниях империи является анахронизмом современной архитектуры и от них надо отказываться, как от древней нелепости. Это была ложь. Во Франции, в Германии и в других странах усиленно велись работы по укреплению приграничных городов и поселков и совершенствованию театра военных действий, а в России, с разрешения царя, их стали разрушать. Оборона на западной границе опиралась на Новогеоргиевск (при слиянии Вислы и Буга с Наревом), Варшаву, Ивангород, Брест-Литовск – крепости, построенные давно, и на сооруженные в новейшее время: Зегрж, Осовец, Ковно и укрепления Дубна в Волынской губернии. Этот передовой укрепленный район имел первостепенное значение как для наступательных, так и оборонительных операций русской армии. Не овладев этими крепостями, нельзя было продвигаться вглубь России. Сухомлинов упразднил крепости в Усть-Двинске, Либаве, Варшаве, Зегржа, Ивангороде и связанных с крепостями укрепления по рекам Нареву – Пултуске, Рожан, Остроленки и Ломжи в западных губерниях, крепостей Очакова, Керчи на юге и Михайловской на Кавказе. Такую коренную ломку системы обороны страны Сухомлинов провел быстро и тайно, без обсуждения этой проблемы в правительстве и военных кругах. Попытка председателя Совета Министров Столыпина и командующего войсками Варшавского военного округа генерала Скалона помешать разрушению крепостей не удалась. Решение об упразднении крепостей называли «ужасной мерой» и даже «преступным деянием Сухомлинова». После такого вредительства военного министра, проведенного по рекомендации генерального штаба Германии, у немцев появилась заманчивая идея – в случае войны отрезать русскую армию в Царстве Польском и поставить ее между двух огней: с юга – со стороны австро-венгерских войск, и с севера – со стороны Восточной Пруссии.

Вместе с упразднением крепостей на западе Сухомлинов ликвидировал крепостную пехоту и тяжелую артиллерию, которой так не хватало в русской армии. Другой крупной вредительской операцией военного министра стало коренное изменение стратегического плана развертывания русской армии на случай войны с Германией и Австро-Венгрией. Все предыдущие планы, составленные Милютиным и Драгомировым, требовали большего развития крепостей Варшавско-Новогеоргиевского района и обязательного удержания Передового или Привисленского края по обеим берегам Вислы, который служил как для обороны Польского края, так и плацдармом для наступления вглубь Германии. Новый план Сухомлинова относил рубеж стратегического развертывания русской армии вглубь страны, на линию Немана – Западного Буга – Вильно – Ковно – Белостока – Бреста, что делало польский край беззащитным при вторжения со стороны Пруссии и Австро-Венгрии.

На трех предвоенных совещаниях начальников союзных генеральных штабов в 1911–1913 годах русские и французские представители каждый раз подтверждали, что «поражение германских войск остается, каковы бы ни были обстоятельства, первой и основной целью союзных войск». Французы просили у русских представителей согласия на увеличение группировки русских сил в Варшавском военном округе с тем, чтобы они «уже в мирное время представляли для Германии прямую угрозу». Для этого французское правительство выделило России крупный беспроцентный кредит для расширения железнодорожной сети в Польше, чтобы русские армии могли на 7-й день войны сосредоточиться в районе Познани и Варшавы и угрожать вторжением в Германию. Но Сухомлинов сумел убедить Николая II, что Россия может начать военные действия только после полного отмобилизования, сроки которого увеличивались до 30 дней. За три месяца до начала войны Сухомлинов ослабляет группировку русских войск в царстве Польском, уменьшая ее на 4 армейских корпуса, вызывая восторженный отклик германского императора Вильгельма II, который откликнулся на это похвалой Николаю II: «… сообщение о твоем решении удалить с нашей границы 4 армейских корпуса доставило мне большое удовлетворение».

Перед принятием этого пагубного для России решения военный министр неоднократно бывал в Берлине и имел встречи с кайзером Германии. Одновременно началась реорганизация русской армии, направленная на перенесение основных усилий по обороне государства с ее западных границ вглубь империи. К шести военным округам добавлялся седьмой с центром в городе Казани, расположенный на полпути между Москвой и Уралом. Таким образом, в момент, когда политический горизонт Европы стал заволакиваться грозовыми тучами, центр оборонительных усилий страны перемещался к Уралу, удаляясь от западных границ на недопустимо далекое расстояние. Сухомлиновский план стратегического развертывания, одобренный царем, требовал не эшелонирования войск на основных направлениях в глубину с наличием удобно расположенных резервов для маневрирования, а, напротив, фронтального развертывания всех армий на линии Вильна – Белосток – Брест – Ровно – Каменец-Подольск, разделенной почти на два равных участка благодаря огромному лесисто-болотистому району Полесья. И вместо крепостей передового театра военное министерство спланировало построить крепости в районах Ковно, Гродно, Осовец, Брест, но их строительство так и не было начато. В правящих кругах Франции к этому шагу русского командования отнеслись с видимым неодобрением. Тогда господствовало мнение, что общеевропейская война между двумя группами союзников будет длиться несколько недель; в Париже высказывалось сожаление, что Россия, сместившая центр своего стратегического развертывания вглубь страны, может не успеть с военной помощью Франции и не сможет помешать Германии сосредоточить все свои силы для уничтожения французской армии.

Россия готовилась к войне по плану, составленному в 1912 году, и он радикально отличался от всех предыдущих стратегических планов, которые считали главным противником Германию. Новый план «А» предусматривал нанесение главного удара по Австро-Венгрии, против которой предназначалось 48,5 дивизий, против Германии – 30, то есть 27 % от общей численности русских сил, действовавших на западном театре военных действий. План составлялся под руководством военного министра Сухомлинова, но его авторство было приписано начальнику штабу Киевского военного округа генералу Михаилу Алексееву, последовательно проводившему идею направления главных сил русской армии на австрийский фронт. В докладной записке, поданной в генеральный штаб в феврале 1912 года, оказавшей решающее влияние при выработке «Высочайших указаний» 1912 года, Алексеев писал: «Австрия, бесспорно, представляется нашим основным врагом; по количеству выставляемых сил она же будет опаснейшим противником. Успехи, одержанные против Австрии, обещают нам наиболее ценные результаты; сюда, казалось бы, и следует решительно, без колебаний, направить наши войска». Взгляд совершенно неверный и ошибочный, который, скорее всего, был подсказан Алексееву, чтобы направить главные силы русской армии против слабого противника, а не против Германии, которая изначально представляла сильное государство, на разгром которого и нужно было направить главные усилия страны. Нет сомнения, что в Берлине детально знали весь этот план, что и побудило германское командование так пренебрегать русской силой, как будто ее и вовсе не существовало.

В военном министерстве России под руководством Сухомлинова и начальников генерального штаба генералов Жилинского и Янушкевича долгие годы велось вредительство, целью которого было снижение боеспособности армии даже в тех видах оружия, в которых Россия из века в век добивалась самых передовых позиций. Это прежде всего касалось артиллерии, образцы которой не совершенствовались, а тяжелая артиллерия вообще не развивалась. Под надуманным предлогом сохранения военной тайны от народа скрывались вопиющие факты снижения боевой мощи армии: разрушении крепостей и оборонительных линий на западе страны, отсутствие современного вооружения и отсталые формы обучения войск, в которых на корню губилась инициатива и творчество командиров всех звеньев. Офицерский состав царской армии по сравнению с другими категориями граждан России по своему социальному статусу в обществе был принижен, и от него нельзя было ожидать больших дел и жертвенности, без чего невозможна победа над врагом.

Какой была армия по своей готовности к войне и какие у нее запасы для войны – было тайной за семью печатями. Все трагически вскрылось в первый месяц войны, когда каждый второй солдат не имел винтовки, а артиллерия – снарядов для боя. Государственная Дума много раз пыталась вмешаться в дела армии, чтобы начать в ней реформы, но против этого восставал не только военный министр, но и все великие князья. Выступая докладчиком по смете военного министерства, глава «октябристов» Александр Гучков 27 мая 1908 года подверг резкой критике военное управление и Совет Государственной Обороны, образованный 5-го мая 1905 года. «Составленный, – говорил Гучков, – из целой коллегии и лиц, коллегии многочисленной, под председательством великого князя Николая Николаевича, этот совет является тормозом в деле реформы и всякого улучшения нашей государственной обороны». Взяв высокую пафосную ноту, Гучков продолжал: «Для того, чтобы закончить перед вами картину той дезорганизации, граничащей с анархией, которая водворилась во главе управления военного ведомства, я должен еще сказать, что должность генерал-инспектора всей артиллерии занимает великий князь Сергей Михайлович, должность генерал-инспектора инженерной части – великий князь Петр Николаевич, и что главным начальником военно-учебных заведений состоит великий князь Константин Константинович», и что «постановка их во главе ответственных важных отраслей военного дела является делом совершенно ненормальным…» Лидер «октябристов» завершил свою речь еще более эмоционально, сказав в заключение, что «если мы считаем себя в праве и даже обязанными обратиться к народу, к стране и требовать от них тяжелых жертв на дело этой обороны, то мы вправе обратиться и к тем немногим безответственным лицам, от которых мы должны потребовать только всего – отказа от некоторых земных благ и некоторых радостей тщеславия, которые связаны с теми постами, которые они занимают».

Действительно, особая роль в управлении Россией принадлежала великим князьям. Пользуясь правом родства с императорской семьей и неприкосновенностью, они вторгались в различные отрасли управления империей, так как занимали высшие посты в Государственном Совете, армии и флоте и могли влиять на решение отдельных министров и правительства в целом. Вмешательство их в государственные дела не принесло пользы России, да и не могло дать, так как представители романовской семьи руководствовались личными и семейными интересами, а не национальными. Вырождение в семьях великих князей государственной озабоченности за судьбу России стало возможным из-за безволия и безразличия главного Романова – императора Николая II, и, конечно, влияния на них немецких корней, связавших их судьбы с Германией больше, чем с судьбой России. У многих великих князей из дома Романовых любовь к родине двоилась между любовью к России и к Германии. Нельзя молиться двум богам, и нельзя служить двум отечествам.

В России великие князья вели роскошный образ жизни, и на их «личное содержание» ежегодно из казны отпускалось 250–300 тыс. рублей и, кроме того, все они имели наследство в землях, дворцах и замках в России и Германии.

Великий князь Константин Константинович был главным начальником военно-учебных заведений и их генералом-инспектором, но подготовка офицеров при нем опиралась на старые тактические догмы и была оторвана от практики. С началом Первой мировой войны, по его распоряжению, все военно-учебные заведения были закрыты, и бесценный опыт боевых действий не мог быть осмыслен и обобщен, не мог распространяться в войсках, как это делалось во всех европейских странах, участвующих в войне.

Великий князь Сергей Михайлович был генерал-инспектором артиллерии и начальником Главного артиллерийского управления, и от работы его ведомства зависело развитие этого важнейшего рода войск в России. А оно не только не развивалось, а, наоборот, утрачивало свои боевые качества. Князь был поклонником иностранных систем вооружений и это он убеждал императора покупать негодную австрийскую пушку «Депор», от применения которой отказались даже австрийские военные. Великий князь утвердил в дивизиях и корпусах легкие орудия, сильные своим шрапнельным огнем, но неспособные разрушать даже простые полевые сооружения; это великий князь сделал русскую артиллерию по мощности в несколько раз слабее, чем германская; это великий князь не дал стране развития тяжелой артиллерии и это он виновен в том, что всю войну артиллерия остро нуждалась в боеприпасах. И это в его ведомстве хищения государственных средств на закупку иностранного вооружения грозили разорить казну, в то время как отечественные заводы оставались без заказов.

Долгие годы в Англии жил великий князь Михаил Михайлович, возглавлявший в Лондоне русский правительственный комитет, отвечавший в годы Великой войны за поставки в Россию военного снаряжения. Работал он крайне плохо и кроме больших денежных убытков ничего не принес стране, да и сам он в письмах к императору чаще просил денег, чем сообщал о делах. Военный министр Великобритании фельдмаршал Гораций Китченер добивался от русского правительства получить «ведомости наших нужд специально по артиллерийской части» и готов был предоставить себя в «полное распоряжение нашего артиллерийского управления и просил необходимых сведений, но никакого ответа не получил». Этому противился великий князь Сергей Михайлович. Встретив отпор в лице одного великого князя, Китченер стал воздействовать по этому делу на почетного председателя Англо-русского комитета, великого князя Михаила Михайловича, но он снова должен был заметить нежелание великого князя Сергей Михайловича иметь деловые связи с союзниками; в то же время великий князь настойчиво контактировал с канадской фирмой «Виккерс», которая по всем контрактам бессовестно обманывала».

Великий князь Александр Михайлович, женатый на сестре императора Николая II великой княжне Ксении, возглавлял (на правах министра) специально созданное для него Главное управление торгового мореплавания и портов и отвечал за военно-морской флот. Он сумел отговорить императора Николая II от строительства железной дороги к Мурманску и строительству там морского порта, чтобы высвободить Россию из удушья зависимости от проливов Босфор и Дарданеллы, оказывавшихся часто закрытыми для русской торговли с Западом. В угоду интересов Пруссии и прибалтийских баронов большие капиталовложения были вложены в строительство порта Либава на Балтийском море, а строительство и развитие северных портов, жизненно необходимых для России, остались забытыми. Перед войной он отвечал за становление и развитие русской авиации, которую он не знал, и она не развивалась. Отправляя авиационные эскадрильи на фронт, он заставил все экипажи самолетов оставить разведывательную фотоаппаратуру в казармах на попечение воинских местных начальников и летчики, прибыв на фронт, не могли вести разведку противника и местности. Став генерал-инспектором авиации, во время войны он всячески препятствовал совершенствованию ее организации и лишал летчиков самостоятельности и риска борьбы, в которой куется мастерство и опыт. После 22 месяцев войны он не давал согласия устанавливать опознавательные знаки на русских самолетах из-за «опасения, что немцы сейчас же стали бы применять точно такие же знаки …»

Великий князь Павел Александрович, возглавивший гвардию в 1916 году, совершенно не знал военного дела, и под его командованием гвардия разложилась и отказалась повиноваться царю.

Великий князь Николай Николаевич долгое время возглавлял императорскую гвардию, которая по подготовке к войне и качеству вооружения отставала от обычных воинских частей и не явилась примером для воюющей армии. Но, в отличие от других великих князей, он был патриотом России и служил ей честно и самоотверженно. Он возглавлял Совет Обороны и в секретной записке императору, составленной им в декабре 1907 года, он писал: «Наша живая сила – армия, флот и весь организм обороны государства находится в грозном, по своему несовершенству, состоянии, и безопасность государства далеко не обеспечена». В правящих кругах России в тот период не было единства в вопросе о первоочередности восстановления армии или флота и распределении между ними средств. В то время как великий князь Николай Николаевич не без основания считал, что и в будущем конфликте решающая роль будет принадлежать армии и высказывался за скорейшее ее усиление, Николай II, напротив был гораздо более чуток к нуждам флота и стремился в первую очередь вести строительство новых военных кораблей. Это пристрастие царя сказалось на распределении военных ассигнований в ущерб армии.

Русская армия мирного времени состояла из 37 пехотных корпусов общей численностью в 1 284 тысячи человек, то есть, приблизительно столько, сколько имели вместе Германия и Австро-Венгрия (1 246 тысяч человек). На случай войны дополнительно формировалось 35 резервных пехотных корпусов. Корпуса были громоздкими и малоподвижными. Русская пехотная дивизия имела 16 батальонов, а немецкая – 12. В составе родов войск кавалерия занимала слишком большое место. Технические и инженерные войска были малоразвиты. По числу самолетов русская армия занимала второе место в мире, но отечественная авиация не опиралась на собственное самолетостроение, и ее жизнь зависела от закупок самолетов и поставок запасных частей из-за границы.

Полное сосредоточение всех русских армий достигалось к 40-му дню мобилизации, что вызывало беспокойство Франции, ожидавшей нападения германской армии и сомневавшейся в оказании своевременной помощи со стороны русских.

Угроза надвигающейся войны и техническая слабость русской армии побудила депутатов Государственной Думы и общественность требовать от правительства радикальных реформ в армии по ее перевооружению и переходу на передовые формы обучения войск. В октябре 1913 года была разработана так называемая «большая программа по усилению армии», которая должна была проводиться в жизнь с 1914 года и закончиться в 1917 году, и на ее осуществление требовалось 500 млн. рублей. Кредиты на ее осуществление были утверждены Думой, но военный министр Сухомлинов всячески препятствовал реформам в армии и только под сильнейшим давлением общественности, обеспокоенной надвигающейся войной, царь за несколько дней до начала войны утвердил программу реформ в армии.

Весной 1914 года лидеры всех фракций Государственной Думы подвергли резкой критике гибельную внутреннюю и внешнюю политику председателя правительства Ивана Горемыкина и настаивали на отставке трех министров: Николая Маклакова, министра внутренних дел, Ивана Щегловитова, министра юстиции и Владимира Сухомлинова, военного министра. Среди депутатов бытовало твердое мнение, что эти три министра, вместе с премьером Горемыкиным, вели объединенную политику разрушения экономического и оборонного потенциала страны в угоду германскому милитаризму.

Вместе с министром внутренних дел Маклаковым, Сухомлинов так ужесточил цензуру, что в России нельзя было обсуждать проблемы армии, и она оставалась закрытым государственным институтом, куда не мог ворваться ветер новшеств и перемен. Угроза войны приближалась, но в обществе и даже в армии нельзя было назвать вероятного врага по имени, его нельзя было упоминать даже в разговорах, так велик был страх у всех людей перед властью. Отношение Германии к России накануне первой мировой войны было открыто враждебным, но в Петербурге велась вероломная политика, не желавшая замечать реалий и продолжавшая убеждать население в дружелюбных чувствах русского народа к немцам. В обществе запрещалось обсуждать немецкую проблему в любой плоскости, если в ней был хоть какой-нибудь намек критики немцев.

Абсурдность цензуры была доведена до такой степени, что в самой армии, в ее высших и средних военных учебных заведениях, и в войсках офицерам запрещалось изучать военную организацию и возможности германской армии, о ней было принято говорить только в восторженных тонах. Если бы какой-либо офицер рискнул объяснить своим подчиненным, что наш главный враг – немец, и что он собирается напасть на нас и нужно быть готовым отразить его, то этот командир был бы немедленно выгнан со службы или предан суду. Немец внешний и внутренний был у нас всесилен, «он занимал высшие государственные посты, был persona gratissima при дворе». Стоило школьному учителю проповедовать своим питомцам любовь к славянам и ненависть к немцам – он был бы сочтен опасным панславистом, революционером, террористом и сослан в Туруханский или Нарымский край.

Пруссаки и немцы или их сторонники были всюду и они железной хваткой держали тело и душу русского человека. Им помогал царь, его двор, правительство, министры, губернаторы. Малейшее недовольство подавлялось. Когда началась война, царская цензура стала еще более злодейской, так как она пресекала всякую мысль о справедливой войне с немцами и запрещала писать о войне с ними. Средства массовой информации сообщали о боевых действиях на западном фронте, где воевали французы и англичане с немцами, о боях и сражениях с турками, и, наконец, можно было поведать читателям и об австро-венгерской армии, но нельзя было освещать боевые действия германской армии с русской армией. Даже военные газеты и журналы пестрели бесцветными сообщениями о второстепенных событиях на войне, с театров военных действий на Балканах, Ближнем Востоке и проходили мимо главных событий – схватки русской армии с армией Германии. Русские войска были хорошо обучены, дисциплинированны и послушно пошли на войну, но подъема духа не было никакого – проклинали австрийцев и грозились их разгромить, но немцев боялись упоминать – они были рядом и возглавляли армии, корпуса и дивизии.

Редакторы газет и журналов осмелившиеся нарушить этот запрет, немедленно подвергались преследованию, а печатные издания закрывались. Среди запрещенных изданий с началом войны оказался и литературный журнал «Русское богатство», который редактировал известный русский писатель Владимир Короленко.

Несмотря на тревогу, проявляемую Государственной Думой, общественностью и русским народом за судьбу армии и ее неготовность защищать страну, военный министр Сухомлинов поражал передовые круги русского общества своей легкомысленностью и воинственными выступлениями в печати, которые многие в то время рассматривали как призыв к войне. В феврале 1914 года в ряде столичных газет перепечатывалась его статья под хлестким названием «Мы готовы», в которой военный министр, вопреки очевидным фактам, изображал русскую армию как воинственную и агрессивную организацию, вооруженную самым современным оружием и готовую проводить наступательные операции против западных соседних стран. Настойчиво проводимая им мысль, «что русская армия, бывшая всегда победоносной и воевавшая обыкновенно на чужой территории, совершенно забудет понятие оборона», заставляла правительства западных стран увеличивать расходы на вооружение, в то время как сама Россия с помощью вредителей и агентов Германии разоружалась. В действительности в тот момент в России «не было не только винтовок и пулеметов в достаточном количестве, в стране не было и запасов обмундирования даже на малую часть тех миллионов солдат, которых пришлось бы мобилизовать в случае войны».

Еще древние греки заметили, что открытые действия важнее скрытых намерений; если первые становятся достоянием истории, то вторые чаще всего западают на задворки истории. Главным действующим игроком в этой сложной и опасной игре был, конечно, кайзер Германии Вильгельм II, имевший опыт вовлечения России в русско-японскую войну и продолжавший влиять на политические процессы в русской империи благодаря могущественному составу приверженцев германской политики в высших эшелонах царской власти.

Накануне войны Сухомлинов распорядился превратить в лом около 2 млн. однозарядных скорострельных берданок, которые военный министр посчитал устаревшим оружием, хотя они хорошо зарекомендовали себя в русско-японскую войну, и которые могли еще послужить безоружной русской армии. Война стояла уже у порога, но военного министра больше беспокоит монгольская армия и он поставляет ей несколько сот тысяч винтовок, которых так не хватает для вооружения своей армии. Сухомлинов убедил царя, что запасы винтовок к 1914 году будут доведены до 4 млн. штук и этого будет достаточно для войны, между тем как сама война в первый же год потребовала 8 млн. винтовок, а дальнейшая мобилизация при значительных потерях – до 17,7 млн. штук. Казенные ружейные заводы в 1911–1913 годах, при общей максимальной производительности всех заводов в 625 тысяч винтовок, из-за вредительства военного министра давали 10–15 % их производительности. Еще хуже обстояло дело с производством патронов для винтовок и пулеметов. Даже исходя из крайне заниженных норм, потребность в патронах, по опыту русско-японской войны, исчислялась в 3,5 млрд. штук, тогда как запасы патронов к началу войны составляли 1,6 млрд. штук.

Сухомлинова в светском обществе не принимали из-за его связей с уголовниками и грязными людьми, осуждаемыми в обществе за пороки, дружившими с законами и нарушавшими открыто нормы морали и нравственности. Родная сестра императрицы Елизавета Федоровна писала из Марфо-Мариинской обители Александре Федоровне: «В лице Сухомлинова папа приобретает страшного врага. Он страшен потому, что всегда носит маску послушного раба… Он очень зол и хитер. По своей жестокости он не пощадит никого. А, кроме того, у него под рукой «великолепный демон», который проскользнет и пролезет повсюду». Жена Сухомлинова вела такой же разгульный и неприличный образ жизни, как и ее муж, и она преследовалась русской разведкой за сомнительные связи с людьми, враждебно настроенными к России.

Вдумчивый читатель может усомниться в таком вредительстве, проводимом против своей армии высшими чиновниками России; ведь было много генералов в вооруженных силах и политиков в государстве, которые должны были восстать против такого положения в русской армии и потребовать от царя и правительства остановить преступный курс разоружения собственной армии, от состояния которой зависела прочность империи, их жизнь и жизни их потомков в ней. Но генералы по натуре своей бывают трусливы и готовы оплачивать свое положение во власти и обществе даже ценой завтрашних утрат и потерь, с эгоистической невежественной мыслью, что расплачиваться за их грехи будут другие, хотя история, и дальняя и близкая, учит, что за все крамолы и снижение уровня боеготовности армии именно генералы и их близкие несут первыми ответственность и первыми приносят жертвы. Видные политики страны и представители влиятельных партий предупреждали царский Двор, правительство и общественность об опасном сползании России в разряд слабых государств, участь которой могла быть подвергнута испытаниями других великих держав, и, прежде всего, Германией, не скрывающей своего стремления к господству на континенте и в мире. В Государственной Думе и земских союзах, образовавшихся перед самой войной, звучал мощный голос русской знати в лице ее высшего сословия, предупреждавшего царя Николая II о недопустимости сохранения в высших эшелонах власти прусско-немецкого юнкерского сословия, укрепившегося на бедах русского народа и открыто проводивших внутри страны враждебный курс ко всем классам русского общества и к русской армии. Все они требовали перемен, но Николай II уже давно был втянут своим окружением в круг их интересов и проблем, и он еще в русско-японскую войну послушно следовал их советам и предписаниям. Вырвать царя из этого круга было невозможно – пруссаки были сплочены единой идеей и целью – выполнить замыслы воинственных кругов Пруссии об отторжении от России ее прибалтийских и западных земель и превратить русскую империю в колониальный придаток германской империи.

Недальновидностью династии Романовых и высших кругов России, ставшей трагедией русского народа, явилось то обстоятельство, что все крупнейшие предприятия военной промышленности (судостроение, артиллерийское, снарядное, взрывчатых веществ и другие) принадлежали крупному иностранному капиталу и в производственном и техническом отношении их работа зависела от поставок оборудования и механизмов из Германии или, за небольшим исключением, из Англии и Франции. Перед самой войной знаменитый путиловский завод, специализирующийся на производстве артиллерийских систем, чуть не стал собственностью немецкого магната Круппа, и только решительное вмешательство французского правительства и парижских банков спасло его для отечественного производства. Но все равно этот завод, возглавляемый крупным банкиром и промышленником Алексеем Путиловым, так и не стал работать на нужды войны, хотя по своей мощности он в несколько раз превышал мощность всех французских заводов, выпускавших тяжелую артиллерию и боеприпасы к ней.

Самостоятельные немецкие или совместные англо-немецкие или франко-немецкие предприятия были в Великобритании и Франции, но с началом войны они все были национализированы и стали работать на нужды этих стран. В России царская власть до войны и после ее начала бездействовала и благодаря близорукости царя и его нерешительности затронуть экономические и финансовые интересы великих князей и интересы прусских и прибалтийских баронов, в стране даже после начала войны продолжали функционировать германские банки и германские предприятия. С началом войны, без всяких помех со стороны правительства, немецкие банкиры и промышленники перевели свои капиталы в Германию, а предприятия, выпускающие военную продукцию для русской армии, резко снизили производительность или вообще были свернуты.

Второй крупной политической недальновидностью высших кругов, скорее сознательно исполненной врагами России, было отсутствие мобилизационных связей гражданской промышленности с нуждами военного ведомства в годы войны. Ведущая мирная гражданская промышленность не была приспособлена к переводу на выпуск военной продукции и снаряжения в условиях военного времени, как это было сделано во всех ведущих европейских странах, особенно в Германии. Немцы мобилизовали на нужды войны всю крупную и даже мелкую частную промышленность, взяв в мирное время на строгий учет все станки, имевшиеся в частных руках немцев. Их оказалось более миллиона, и взятые военным ведомством на учет, эти мастерские обязаны были изготовлять различные предметы военного обихода в количестве и в сроки, определяемые военным командованием.

В начале 1914 года был вынужден уйти в отставку председатель совета министров В. Н. Коковцов, соратник Столыпина и убежденный противник войны с Германией. Он совершенно справедливо полагал, что война с немцами неизбежно приведет Россию к революции. За многие годы нахождения на посту министра финансов и председателя правительства, он узнал бесчисленное множество форм зависимости экономики и капиталов России от германской экономики, и считал невозможным обострять отношения с Германией, пока страна не выйдет из-под ее экономической зависимости.

Насколько Россия отставала в промышленно-экономическом отношении от Германии и передовых стран Европы, можно судить по следующим показателям. В 1913 году общий объем промышленной продукции в России был в 6 раз меньше, чем в Германии, в 2,5 раза, чем во Франции, в 4,6 раза – чем в Англии, и в 14,3 раза меньше, чем в США. По некоторым, притом ведущим отраслям, это отставание было особенно велико. Например, добыча каменного угля в России в 1913 году была 30 млн. тонн, а в Германии – 190,1 млн. тонн, в Великобритании – 292 млн. тонн, в США – 517, 1 млн. тонн. Железной руды в России добывалось 9,5 млн. тонн, во Франции – 43 млн. тонн, в США – 63 млн. тонн; чугуна в России выплавлялось 4,6 млн. тонн, в Германии – 16,8 млн. тонн, в США – 31,5 млн. тонн, меди в России – 31,2 тыс. тонн, в США – 557, 2 тыс. тонн. Еще более это отставание промышленной продукции проявлялась в размерах на душу населения. Электроэнергии в 1913 году на душу населения в России приходилось 14 квт. против 175, 6 квт. в США, 206 квт. в Англии и 250 квт. в Германии; добыча угля давала в России на душу населения 209 кг, тогда как в США – 5358 кг, в Англии – 6396 кг, в Германии – 2872 кг. Потребление хлопка в России на душу населения было 3,1 кг, в США – 14 кг, в Англии – 19 кг. Но наиболее угрожающим фактором, подрывающим способность государства к самостоятельности, была зависимость России от иностранного капитала и промышленных технологий, которые недопустимо медленно осваивались и плохо внедрялись в различных отраслях народного хозяйства империи. Особенно тревожной была зависимость России от германской экономики. В России германскими были ¾ текстильной и металлургической промышленности, все химические заводы, 85 % электрических предприятий и 70 % газовых заводов. С началом войны, когда нужда в военном снаряжении становилась все настоятельнее, заводы и фабрики, находившиеся под руководством немцев или их германских агентов, упорно уменьшали выпуск своей продукции, а в конце 1916 года вообще прекратили свою работу. Председатель правительства Коковцов не мог не видеть и не понимать, что полная зависимость и подчиненность Николая II своему окружению ведет страну к гибели, и он не хотел быть ее участником.

Коковцов предостерегал правительство от опасности следовать курсу войны, а Николаю II он подал правительственную записку, в которой высказал твердое убеждение, что «если она начнется, то она будет неудачной и приведет к гибели династию». Германия готовилась к войне, и кайзеровское правительство устраняло с политической сцены России всех приверженцев мира, всех влиятельных деятелей, кто мог повлиять на царя и удержать его от принятия опасных решений. Проводилось это через Государственный Совет, в котором в царствование Николая II все время существовала сильная прогерманская фракция, и ее лидеры во главе с П. Дурново, И. Щегловитовым и Н. Маклаковым, стоявшие на острие прусско-немецких интересов, в конце 1913 года выступили с острой критикой председателя правительства Коковцова, обвиняя его в недостатке воли при отстаивании интересов монархии, в заигрывании с Государственной Думой и неприязни к Распутину. Но была еще одна причина, скрытая от простого наблюдателя. Коковцов все время добивался от членов своего правительства пересмотра неравноправного русско-германского торгового договора, и в начале января 1914 года правительство повысило пошлины на отдельные продовольственные и промышленные товары, ввозимые из Германии, что вызвало резкое обострение русско-германских экономических отношений. Понимая, что все эти выступления не могли состояться без одобрения императора, и чувствуя общую неприязнь царского двора к своей деятельности, Коковцов, боясь повторить судьбу Столыпина, сам попросился в отставку, и она была незамедлительно удовлетворена Николаем II. Перед отставкой он получил титул графа за заслуги перед той кучкой царедворцев, кто определял вместо правительства внутреннюю и внешнюю политику России.

Тонко и хорошо проведенная царским двором акция по отстранению В. Н. Коковцова от власти осталась для широких кругов общественности неизвестной, но назначение семидесятипятилетнего И. Л. Горемыкина на должность председателя правительства многих в стране повергло в уныние. Никто не связывал с ним надежд на уменьшение угрозы войны, приближение которой все ощутимее и острее чувствовалось во всех странах Европы, а в России в особенности, зная, что царь безволен и послушен своему окружению. В столичных кругах поговаривали, что назначение Горемыкина состоялось по просьбе «старца» Распутина и князя Мещерского, которых, в действительности, использовали как занавес на сцене, за которым не были видны истинные хозяева опасных правительственных преобразований в России. Его в буквальном смысле слова подняли с постели и на старого, больного человека возложили ответственность за внутреннюю и внешнюю политику российской империи. Долгой жизнью царедворца Горемыкин выработал в себе «олимпийское спокойствие: его ничем нельзя было удивить, а тем более взволновать, так как он исповедовал принцип, что в истории все повторяется и что сие одного человека недостаточно, чтобы остановить или задержать ее течение». Царя он считал божьим посланником и никогда ни в чем ему не перечил.

Горемыкин был женат на дочери тайного советника и сенатора Капгера, предки которого был выходцами из курляндских дворянских семей, приблизившихся к трону в царствование Александра I и укреплявших из поколения в поколение вокруг престола свои прочные связи с династическими семьями Романовых в России и Гогенцоллернов в Пруссии. Разменявший свои убеждения и долг перед народом и страной на пристрастие к обогащению, Горемыкин оказался востребованным именно в то время, когда в прусских военных кругах созрело твердое решение начать войну, к которой они готовились несколько десятилетий. Царское окружение, состоящее из приверженцев этой политики, хорошо знало, что при Горемыкине их любые меры, направленные к осложнению международной обстановки, чреватые взрывом, могут быть поддержаны правительством, которое он стал возглавлять. Теряющий уже сообразительность и не способный к возражению придворной прусской камарилье Горемыкин в конце января сказал Коковцову, пришедшему его поздравить с назначением: «Совершенно недоумеваю, зачем я понадобился; ведь я напоминаю старую енотовую шубу, давно уложенную в сундук и засыпанную нафталином». Так в предгрозовую пору, когда приближение войны ощущалось во всех европейских правительственных кабинетах, и когда Берлине и Вене выбирался лишь удобный предлог для ее развязывания, в России вместе с безвольным Николаем II на троне оказался не менее безвольный председатель правительства, да еще один из активных сторонников прусских интересов в русской политике. Он был подготовлен к исполнению роли могильщика России и сам он вскоре станет ее жертвой.

С появлением во главе правительства Горемыкина, в нем не стало слышно голосов министров, озабоченных судьбой России, и там превалировало мнение одного человека-министра императорского двора и уделов, графа В. Фредерикса, который, узнав об убийстве австрийского эрцгерцога Франца Фердинанда, все время настраивал Николая II на ужесточение позиции России против Австро-Венгрии. Министр иностранных дел России Сазонов попробовал отстраниться от воинственных высказываний царя в сторону Вены и 24 июля на заседании правительства он сумел склонить министров принять сдерживающую резолюцию в отношении Австро-Венгрии, но царь, узнав утром 25 июля об этом решении, признал «необходимым поддержать Сербию, хотя бы для этого пришлось объявить мобилизацию и начать военные действия, но не ранее перехода австрийскими войсками сербской границы».

Военный министр Сухомлинов, имея прямой доступ к царю, добился от него разрешения провести мобилизацию во всей империи и призвать в армию до 3,5 млн. человек. Но указа на мобилизацию не было и военное министерство ввело в действие «Положение о подготовительном к войне периоде», что означало проведение довольно обширных мероприятий по подготовке к самой мобилизации. Вызывало удивление, что все эти меры военного министерства тут же публиковались в печати, вызывая тревогу и беспокойство общественных кругов как внутри страны, так и за рубежом.

29 июля русское правительство объявило мобилизацию в приграничных четырех округах с Австрией и немедленно сообщило об этом всем державам Европы. Однако еще до получения этого известия, германское правительство обратилось к правительству Великобритании с официальным заявлением, в котором оно уведомляло Лондон, что если только Англия не примет участия в будущей войне, то «Германия, во-первых, обязывается после победы над Францией и Россией не отнимать у Франции ни одного клочка земли в Европе и, во-вторых, обязуется, в случае занятия ею Бельгии, восстановить после войны полную независимость Бельгии, если она не выступит против Германии; о том, как намерены были поступить немцы с Россией, в телеграмме ничего не говорилось». Англия отвергла германские предложения, опубликовав их в печати, и это открыло глаза всем державам на истинные намерения Германии.

В эти решающие дни для судеб России и всей Европы император Николай II вопросы войны и мира решал не с правительством страны, которое осторожными и предусмотрительными мерами пыталось приостановить сползание страны к войне, а со своим прусским окружением, во главе которого стоял граф Фредерикс, и военным министром Сухомлиновым, являвшимся их орудием войны и ее поджигателем. Политическая активность и публичность в эти предвоенные дни военного министра генерала Сухомлинова и начальника Генерального штаба генерала Янушкевича были поразительны: они не успевали давать бесчисленные интервью и репортажи в газеты и журналы, высказывая оценки и суждения, граничащие с вызовом мировому общественному мнению в отношении войны и мира, открыто выдавая себя за поборников войны.

Николай продолжал переписку с германским императором Вильгельмом II, даже когда австрийцы напали на Сербию. От его воинственности не осталось и следа. Видимо, вся работа по вовлечению России в войну до определенного времени казалась царю политической игрой, которую он намеревался так же легко остановить, как легко он и подталкивал страну к ней. Действительность оказалась другой, и в европейских странах ощутимо заработал молох войны, который уже невозможно было остановить. Царь за два дня до объявления Германией войны России был в ужасе и скрывался от министров в покоях дворцов Царского Села, не отвечая ни на какие мольбы министров с просьбой о встрече. В поисках примирения с германским императором, он принял решение об отмене общей мобилизации, на проведении которой настаивали видные политики империи, но в военном министерстве ему ответили, что по техническим причинам сделать это уже невозможно. Телеграмма кайзера за 30 июля, когда он узнал о мобилизации в России, ввела Николая в тягостные раздумья. В ней Вильгельм написал: «…Вся тяжесть решения ложится теперь исключительно на тебя, и ты несешь ответственность за мир или войну».

Николай 31 июля ответил ему: «Мы далеки от того, чтобы желать войны. Пока будут длиться переговоры с Австрией по сербскому вопросу, мои войска не предпримут никаких вызывающих действий. Я торжественно даю тебе в этом слово!»

Кайзер Германии Вильгельм II по максимуму использовал мобилизацию, объявленную царской Россией в четырех приграничных округах, в то время как его войска, отмобилизованные для войны, уже стояли у границ Люксембурга, Франции и Бельгии и ждали только сигнала, чтобы начать вторжение в эти страны. Конфликт был найден на востоке, война развязывалась на западе.

Но повод к войне Россией был дан, и готовая колесница войны покатилась по странам Европы, а потом и мира.

 

Глава III

Война давно витала в воздухе, но даже когда она началась, люди не сразу почувствовали ее угрозу; нужно было время, чтобы неотвратимая колесница войны прокатилась по их судьбам, изменив их взгляды на жизнь и характеры, бросив молодые жизни в самое пекло боев и сражений, а стариков, женщин и детей – в лишения и невзгоды. Молодые жизни всегда оказываются самыми востребованными в годы войны, и пришедшая война должна была взять самую крупную жатву в истории войн – десятки миллионов убитых и искалеченных жизней и не меньшее число разоренных и покинутых семейных очагов, в которых до войны кипела и шумела человеческая жизнь со всеми ее радостями и печалями. Война сместила понятия добра и справедливости в область зла и ненависти, и она заставила европейские народы разделиться на два враждебных лагеря, чтобы с доведенным до совершенства наукой оружием неистово убивать и калечить друг друга. Поделенный на государства европейский континент с началом войны устремился навстречу новому переделу границ, очертить которые никто в точности не представлял, потому что все это находилось в области надежд и честолюбивых замыслов людей, развязавших ее и примкнувших к ней на той или другой стороне.

Предъявляя ультиматум Франции с требованием, чтобы она сохраняла нейтралитет в русско-германской войне, Вильгельм II в качестве залога за его исполнение потребовал от правительства Франции передать Германии крепость Верден и Туль. Это было похуже венской ноты Австрии Сербии и издевательством над чувствами французов. Франция, прочтя этот вызов, почла его за оскорбление, и каждый ее гражданин в мгновение ока стал воином.

Для разгрома французской армии в районе Меца и севернее до Крефельда, на фронте в 250 км было развернуто пять германских армий (с 1-й по 5-ю) в которых насчитывалось 17 полевых и 9 резервных корпусов, 11 кавалерийских дивизий и 17 ландверных бригад, что составляло 75 процентов всех сил Германии, направленных против Франции. В Эльзасе и Лотарингии от Меца до швейцарской границы, на фронте около 200 км были развернуты 6-я и 7-я армии в составе шести полевых и двух резервных корпусов, или 25 процентов всех сил. На них возлагалась задача не допустить вторжения французской армии в эти районы и активными действами связать как можно больше сил противника и тем самым облегчить действия германских войск на главном направлении.

Война началась с вероломного вторжения Германии на территорию суверенного государства – Великого герцогства Люксембург, нейтралитет которого был гарантирован международными актами. Это было отвлекающим маневром начального периода войны германской армии, чтобы заставить французов основные силы своей армии сосредоточить на удержании восточных районов Франции, в то время как немцы готовились нанести ей сильный удар с севера, через нейтральную Бельгию.

Несколько суток французское командование разгадывало замысел наступления германской армии и лихорадочно искало ответа на зловещий вопрос – где главный удар немцев и как ответить на него. Когда ответ сразу не найден, движение войсковых масс, поднятых войной, похож на блуждание сбившегося с пути одинокого путника, с тревогой и беспокойством ищущего верную дорогу к своему дому. Французская армия совершала много ненужных и порой бессмысленных перегруппировок вдоль восточной границы, пока Генеральный штаб мучительно искал разгадки направления главного удара Германии.

Обе стороны построили свой план на одной и той же неизвестной данной – силе сопротивления бельгийской армии, опиравшейся на свои пограничные крепости. Немцы недооценивали силы бельгийцев, французы – переоценивали их возможности.

Французские войска были объединены в 5 армий и развертывались вдоль границы Франции с Германией, Люксембургом и Бельгией на фронте 345 км. Разведывательные сводки французского штаба еще 8 августа определяли расположение главных германских сил в районе Меца и в Люксембурге. На основании этих данных и с учетом сопротивления бельгийской крепости Льеж, ни один форт которой еще не был потерян, Главнокомандующий французскими войсками генерал Ж. Жоффр, отдал директивы о переходе в наступление в провинции Эльзас и Лотарингия, отторгнутых Германией от Франции во время франко-прусской войны 1870–1871 годов. Овладение этими провинциями произвело бы большой моральный эффект и подняло бы дух французских войск перед началом решительных сражений. Следует считаться с всеобщим мнением той поры, что война в Европе будет скоротечна и победа придет к тому, кто одержит победу в первых крупных сражениях. Только 13 августа было окончательно установлено, что главные силы германцев располагаются не в районе Меца, как предполагали ранее, а к северу от Диденгофена (Тионвиля). Раскрыв замысел немцев, Жоффр стал перебрасывать пятую армию к Филиппвилю, а здесь, на юге Франции, продолжалось наступление французских войск в направлении Саарбург, для чего была создана новая Эльзасская армия. Исход начального периода войны становился все тревожнее для французского командования и, несмотря на определение главной угрозы германцев с севера, Жоффр продолжал вести наступление на юге теперь уже с одной целью – приковать в Верхнем Эльзасе как можно большее количество германских войск и не позволить перебрасывать их на усиление северного германского крыла.

Сопротивление бельгийской армии вызвало в германском военном руководстве одновременно удивление и тревогу. Гарнизон крепости Льеж продержался десять суток, сдерживая главные силы германской армии в их продвижении вглубь Бельгии. Отступая, бельгийцы разрушали важнейшие коммуникации на железных и шоссейных дорогах, мешая немцам использовать их для переброски своих войск, что увеличивало время для организации сопротивления французским и английским войскам.

Основные события войны переместились к франко-бельгийской границе, куда подошли главные силы германской армии и французские армии левого крыла. К 20 августа силы противников были полностью развернуты для решения главных задач войны. В пяти германских армиях наступали 17 армейских корпусов и 7 кавалерийских дивизий; вслед за ними, на удалении в 1–2 перехода двигались еще 5 резервных корпусов, которые в течение 2–3 дней могли быть введены в сражение. В главной группировке англо-французских войск от Вердена до Монса имелось 22,5 корпуса и 7, 5 кавалерийских дивизий. Силы противников были примерно равны, а на первые два-три дня сражения англичане и французы имели даже превосходство в несколько корпусов, поскольку 5 германских резервных корпусов находились на удалении в 1–2 переходах от главных сил.

С обеих сторон была задумана стратегическая наступательная операция, целью которой являлся разгром главных сил противника. 21 августа началось большое сражение в Бельгии, у Шалеруа с 3-й французской армией и переход в наступление 4-х немецких армий через люксембургско-французскую и германо-французскую границы. Поражение французов у Шалеруа, а англичан у Монса заставило генерала Жоффра принять смелое и единственно правильное решение: отозвать из Эльзаса и Лотарингии 6 французских корпусов и направить их для усиления левого фланга, оставив правый фланг своих армий на сильнейшей позиции у крепостей Верден – Туль – Эпиналь – Бельфор. Левофланговым трем французским армиям с английской армией, общей численностью до 700 тысяч человек, Жоффр приказывает планомерно отступать с фронта Лиль – Верден на линию Мелен – Верден, не обращая внимания на то, что в руки немцев отдаются богатейшие французские провинции.

Полководческий гений Жоффра в эти решающие дни проявился с поразительной силой, не сломленный критикой правительства и видных общественных деятелей, что под его руководством войска оставляют богатейшие провинции Франции и терпят неудачу в первых сражениях. В любом государстве мало бывает людей, способных выдержать напряжение войны в дни первых неудач и поражений, когда катастрофа многим кажется уже неизбежной. Только титаны человеческого духа способны нести на своих плечах ответственность за судьбу государства в войне и такими были президент Франции Пуанкаре и Главнокомандующий французскими войсками Ж. Жоффр. Он словно был скроен для этой войны всей предыдущей историей Франции, чтобы вписать в нее новые страницы славы, на которых потом будет высечено и его имя. Его отличала способность предвидеть события и умение выстраивать навстречу новым угрозам эшелонированное построение войск, способное противостоять на всем протяжении фронта борьбы с немцами. Жоффр разгадал замысел германского командования, в основу которого был положен план охвата всех французских войск западнее Парижа, и искусно уводя свои главные силы от столицы страны на юг, он заставил и немцев идти вслед за ним к Марне, где их ожидало генеральное сражение, ставшее переломным в войне на Западном фронте.

Отступление французских армий создало непосредственную угрозу Парижу, и правительство Франции должно было выехать вглубь страны. Но оно продолжало напряженно работать: из последних резервов в течение одной недели были сформированы две новых армии: 6-я – в Париже и 7–я – в Труа, а англичане пополнили свою армию, усилив ее двумя новыми дивизиями.

Тот, кто быстрее учится в начальный период войны и делает правильные выводы из допущенных ошибок – к тому и приходит победа. Из Пограничного сражения французское командование сделало для себя поучительные стратегические и тактические выводы. Тактика – венец оперативного искусства и стратегии, и в ней лучшим мастером проявил себя Главнокомандующий французскими армиями генерал Жоффр. Он первым предписал войскам вести бой разомкнутой стрелковой цепью и каждую атаку подготавливать огнем артиллерии. Перед решающей битвой на Марне он отдает распоряжение, чтобы артиллерия всегда готовила сильный огонь, хотя бы для этого пришлось израсходовать весь запас снарядов, заготовленный на всю войну, так как в случае проигрыша этого сражения Франция все равно не устояла бы в борьбе. Очень ценными и своевременными оказались требования Жоффра о закреплении захваченных населенных пунктов и применении авиации для разведки и корректировки огня артиллерии. Его указания по совершенствованию работы командиров и штабов сводилось к простому и ясному требованию, чтобы «руководство боем не ускользало из рук высшего командного состава ни на один момент».

Жоффр придавал первостепенное значение подбору и квалификации военных кадров, и в первый же месяц войны были отрешены от должностей два командующих армиями из пяти, семь командиров корпусов, двадцать четыре начальника дивизий, то есть 30 % высшего командного состава. Во главе воюющей армии становились смелые, волевые и бесстрашные генералы и офицеры, в ком не надломилась вера в торжество французского оружия над врагом и кто готов был погибнуть за Францию, но выстоять и победить.

В то время как французское командование сделало для себя из Пограничного сражения поучительные стратегические и тактические выводы, немецкое командование переоценило свои первые успехи и вскоре за это жестоко поплатилось. В ставке кайзера считали, что французская армия уже разгромлена и осталось лишь окружить ее остатки и довершить ее разгром, как это случилось под Седаном и Мецом в 1871 году. Этому самообману способствовали победные реляции командующих армиями.

Но 21 августа в германской Ставке было получено первое тревожное сообщение с Восточного фронта о вторжении русских войск в Восточную Пруссию и решении командующего 8-й армией генерала Притвица отступить со своими войсками к Висле. Император Вильгельм II посчитал это сообщение паническим и он тут же принял решение о замене Притвица на генерала П. Гинденбурга, находящегося в отставке, и все время просившего кайзера вернуть его в армию. Гинденбург принадлежал к прусскому офицерскому корпусу, гордившихся победами над Австрией и Францией, и сам он был участником этих войн. В помощь Мольтке назначил к нему начальником штаба армии генерала Э. Людендорфа, успевшего отличиться при захвате бельгийской крепости Льеж. Но главное, чем был ценен Гинденбург, так это своими крепкими связями с прусскими влиятельными чиновниками, входившими в близкий круг императора Николая II. Обергофмаршал царского двора граф Бенкендорф был его родственником, и хорошо знал генералов Мейендорфа, Гессена, Риттиха, Ренненкампфа, Дрентельна, Адлерберга, состоявших в свите царя и служивших на высоких должностях в русской армии. До войны этими крепкими связями они все гордились как в Пруссии, так и в России, и сейчас для них наставал час проверки на прочность и верность прусским интересам.

Поздно вечером 24 августа Верховное германское командование получило с Восточного фронта второе тревожное донесение, на которое нельзя было не реагировать: вся восточная половина Пруссии была занята русскими войсками, началось повальное бегство пруссаков в Германию. Вся верхушка германской империи во главе с кайзером Вильгельмом II и канцлером Бетманом-Гольвегом были выходцами из Пруссии, и угроза потерять Восточную Пруссию грозила катастрофой облику воинствующей прусской нации.

С западного фронта в этот же день шли обнадеживающие донесения командующих 4,5 и 6 германских армий, которые говорили о полной победе, многих тысячах пленных, большом количестве захваченных орудий и полном отходе французов. Они вызвали у Верховного Командования оптимизм и надежду на скорую победу. Эти доклады подтолкнули генерала Мольтке отослать на восток два армейских корпуса с правого фланга; один из центра и кавалерийскую дивизию с левого фланга. Гинденбург в это же время требовал оставить в его распоряжении все резервы, размещенные в центре Германии – 18 корпусов (около 700 тыс. человек) для отражения вторжения русских. Все они готовились к отправке на западный фронт и по распоряжению кайзера Вильгельма II были задержаны.

Между тем, донесения командиров германских корпусов Западного фронта к концу августа стали значительно скромнее, а количество захваченных орудий и пленных оказалось не таким большим, как об этом сообщалось вначале. Становилось все более очевидным, что окончательная победа над французской армией не достигнута. Если некоторые французские корпуса, даже по французским данным, были разбиты, то на ряде участков появились новые, со значительным наступательным духом. После того, как 27 августа поступило донесение о победе на востоке, генерал Мольтке сильно колебался – еще можно было задержать отправку двух корпусов. Но он не решился на это, так как считал, что для преследования на западе они все равно опоздали бы и, кроме того, он боялся путаницы от отмены приказов. Позднее «генерал Мольтке признавал снятие с запада двух корпусов ошибкой».

В ходе преследования, германские армии правого крыла изменили направление своего наступления с юго-западного на южное, следуя за французскими корпусами, отступавшими на юг восточнее Парижа. Это было крупной стратегической ошибкой германского командования. Сама по себе незавоеванная столица Франции представляла угрозу правому флангу немецких армий, а сосредотачиваемые французские силы северо-восточнее Парижа делали эту угрозу вдвойне опасной.

К вечеру 4 сентября 1-я и 2-я германские армии вышли южнее Марны до Монмирай, а на следующий день они готовились наконец-то осуществить свой заветный план общего окружения всех французских армий. Действующие на другом фланге германские армии должны были овладеть Верденом и восточными провинциями Франции и довершить разгром английской и французских армий в районах Меца и Страсбурга. До столицы Франции оставались считанные десятки километров и в Берлин сообщали, что «уланы уже видят башни Парижа». В это время пять французских и одна английская армия занимали извилистую линию фронта: Верден, Ревиньи, Витри-ле-Франсуа, севернее Фер-Шампенуаз, Сезан, Куртакон, Париж. Главнокомандующий генерал Жоффр готовил войска к наступлению. Главный удар наносили армии левого крыла: 5-я, английская, и 6-я. Они должны были действовать против правофланговой армии немцев – 1-й, на которой лежала главная задача по охвату французских сил, действовавших восточнее Парижа. Французские армии центра – 4-я и 9-я – должны были сковывать противника, а 3-я армия имела задачу наступать на запад и атаковать германские силы на их левом фланге.

Наступление было назначено на 6 сентября, и чтобы приободрить французские войска и поднять их моральный дух, главнокомандующий войсками генерал Жоффр издал приказ-обращение, который был зачитан войскам перед наступлением: «В момент, когда завязывается сражение, от которого зависит спасение страны, необходимо напомнить всем, что нельзя больше оглядываться назад; все усилия должны быть направлены на то, чтобы атаковать и отбросить неприятеля; часть, которая не может больше двигаться вперед, должна будет, чего бы это не стоило, сохранить захваченное пространство и скорее дать убить себя на месте, чем отступить. При настоящих обстоятельствах не может быть терпима никакая слабость». Французские войска, удрученные продолжительным отступлением и оставлением своей территории противнику, узнав о наступлении, воспрянули духом и были полны решимости одержать победу.

Восьмидневная битва на Марне началась одновременным наступлением французов и немцев друг против друга, превратившимся в крупнейшее встречное сражение Первой мировой войны, в котором наибольшее значение приобретает умелая инициатива младших командиров на каждом участке боя. Французские и английские офицеры оказались на высоте: вместе с риском и готовностью умереть, они, в отличие от немцев, избегали шаблонов и стереотипов в исполнении приказов, действовали творчески и умело, удивляя себя и своих солдат мужеством и находчивостью в бою, что предопределило их победу на каждом клочке земли развернутого большого сражения на Марне. Основные сражения разыгрались на ряде отдельных направлений: на р. Урк, Монмирай, Фер-Шампенуаз, Витри-ле-Франсуа и в Аргоннах (южнее Вердена). Основная угроза германским правофланговым армиям исходила со стороны Парижа, откуда французы наносили свой главный удар. Несмотря на упорное сопротивление и контратаки немцев, французские войска в районе, западнее р. Урк, продвигались вперед и создавали угрозу правому флангу германских армий и их тылам.

В войне, в ходе самого кровопролитного сражения, непрерывно идет борьба умов и интеллектов командующих и военачальников, возглавляющих войска, и несущих на своих плечах всю тяжесть ответственности за принимаемые решения, плата за которые ведется человеческими жизнями. Тот, кто умеет воспользоваться мгновениями проявленной слабости противника или его неверного решения, тот и выходит победителем на поле сражения. 6 сентября французские летчики донесли об отходе из Фер-Шампенуаза нескольких десятков поездов с войсками на восток. Это был один из полевых корпусов, отправленных из Франции на восточный фронт для помощи австро-венгерской армии, терпящей поражение в Галицийском сражении. Жоффр мгновенно использовал ослабление сил противника и приказал 6-й французской армии перейти с рассветом 7 сентября в самое решительное наступление на немецкие позиции. Яростное наступление французов опять вылилось в жестокое встречное сражение у горы Сезан, и в этом бою французская артиллерия подавила немецкую артиллерию, причем, некоторые орудия выпустили в течение дня по несколько тысяч снарядов. Убийственный огонь артиллерии 9-й французской армии остановил наступление немецкого гвардейского корпуса. Немцы были разбиты на голову и отброшены далеко назад от Фер-Шампенуаза, а в образовавшийся промежуток генерал Жоффр вводил свои последние резервы, и уже с открытых флангов и тыла громил соседние армии немцев. По счастливой случайности в этот же день комендант Парижа генерал Галиени, собрав несколько тысяч частных автомобилей, посадил на них 30 000 человек парижского гарнизона с 30 орудиями, и доставил их к месту боя у р. Урка в 60 километрах от Парижа. Так бывает только в войну, когда разумная патриотическая инициатива многих тысяч людей поддерживается верховной властью и этому всегда сопутствует удачливое провидение, и счастливое стечение обстоятельств. Этот отряд, свалившийся на немцев как бы с неба, ударил в тыл правофланговым корпусам 1-й армии немцев и навел там страшную панику. К вечеру 8 сентября положение немцев совершенно изменилось. На фронте, протяженностью в 100 километров, они были разбиты и отброшены назад. В следующие два дня французы и англичане настойчиво атаковали немцев, не давая им времени для закрепления на новых рубежах.

В битве на Марне произошел крах планов Германии разгромить французскую армию, используя неожиданность удара немецких войск через Бельгию и перед немецким командованием замаячил призрак затяжной войны, исход которой теперь никто не решался предсказать. Уже перед Марнским сражением стратегический план германского командования висел на волоске. 9 сентября руководитель германской Ставки фельдмаршал Мольтке констатировал в своем дневнике: «Плохи дела… Такое обнадеживающее начало войны обернулось своей противоположностью. Мы вынуждены задыхаться в борьбе против Востока и Запада».

Франция и ее армия не только выстояли в первом крупном сражении на Марне, но и победили в нем вместе с англичанами, показав немцам, что настоящая война только начинается и они готовы заплатить большую цену за победу, в которую верил каждый француз и англичанин. Германия, развязавшая войну, встала перед трагической дилеммой – вести ее сразу на двух фронтах: западном, где прочность французских и английских армий была уже опробована и не внушала немцам оптимизма, и восточном, где немцев ждал неразгаданный русский колосс под названием Россия.

Там тоже шла война, но ход ее был совсем иным, чем на западном фронте.

1 августа в Зимнем дворце состоялось красочное мероприятие с показом Николая II народу, во время которого отцом Василием был зачитан Манифест царя о войне. К тронному месту в Николаевском зале царя сопровождали министр двора граф Фредерикс, Обергофмаршал двора граф Бенкендорф, обер-церемониймейстер двора граф Штакельберг и другие видные прусские чиновники, по чьей воле Россия вступала на путь войны, противной ее духу и желаниям. После объявления манифеста Николай II затаился в дворцах Царского Села и многие дни и недели его не слышали и не видели. Ничего не сообщали о войне и центральные газеты; она была далеко и от народа ее утаивали. Манифестации отдельных групп населения в поддержку войны могли вылиться в монолитное единство власти и народа для поддержки воюющей армии, но их повсюду не разрешали проводить. Правда, небольшие манифестации в поддержку войны прошли в Одессе, Киеве и Тифлисе под руководством губернаторов, но они были не многочисленны и не отражали настроения народа. Правительство Горемыкина не поддерживало эти манифестации и официально обращалось к населению с призывом соблюдать «спокойствие и сдержанность и избегать проявлений возбужденного народного чувства, которые могут только осложнить создавшееся положение».

5 августа Санкт-Петербургский губернатор шталмейстер граф Адлерберг запретил проводить их в столице империи под предлогом, что «все лица, объятые горячим желанием служить Родине, должны искать применение своих сил в плодотворном труде, как на пользу войскам, так и семьям воинов, призванных под знамена от своего домашнего очага, манифестации же, свидетельствующие о том, что их участникам нечего делать, более допущены не будут». Правительство ужесточало полицейский режим в стране, и по предложению Горемыкина царь своим указом ввел 6 августа во всей империи положение чрезвычайной охраны. По этому указу, на основании статьи 26 положения о чрезвычайной охране, из общей подсудности изымались и передавались на рассмотрение военных судов все дела о вооруженном сопротивлении властям или нападениях на военнослужащих, полицию и на всех вообще должностных лиц. Запрещались сходки, собрания и всякие сборища с целями, противными государственному порядку или общественному спокойствию. Страна была погружена в пучину молчания и бездействия общественных организаций, в то время как само правительство устранялось от руководства войной. Правда, оно действовало, и действовало в ущерб своей экономике и своим интересам.

31 июля, когда война еще не была объявлена, правительство закрыло Петроградскую фондовую биржу, а вслед за ней прекратили свою деятельность биржи Московская, Рижская, Одесская и Варшавская. Закрыло тайным постановлением, и оно не имело «прецедента в ее истории». Опасаясь бури, правительство отключило барометр, который мог давать объективную информацию о размахе и силе падения ценных бумаг. А знать это было крайне важно, потому что страна вступала в войну с «огромным государственным долгом – свыше 9 млрд рублей, из которых половину составлял долг внешний».

5 сентября Совет Министров запретил продажу спирта, вина и водочных изделий до окончания военного времени, изъяв из бюджета страны существенную статью дохода. Объявление войны вызвало панику в царском Дворе и она перекинулась в торгово-промышленные круги России. Первые два-три месяца войны прошли под знаком этого тяжелого кризиса, последствия которого так и не были преодолены. В промышленности царила неопределенность и депрессия. Из-за немедленной мобилизации на войну 5-ти миллионной армии остро встал вопрос о недостатке рабочих рук. Ряд предприятий сокращали производство, другие вообще закрывались.

С началом войны прусское окружение царя почувствовало себя как в осажденной крепости и им нужно было искать видимость примирения и согласия с теми слоями русского общества, которое окружало их в столице империи. В это же время, Великобритания и Франция вели бескомпромиссную борьбу с немцами внутри своих стран, как ответную меру на действия германских властей к английским и французским подданным, так и для укрепления в народе веры в победу. Всех немцев: взрослых мужчин и женщин, детей и подростков, английские власти согнали в концентрационные лагеря и держали их там всю войну под охраной. Всех должностных лиц, имеющих родственные корни в Германии, они отстранили от власти и установили за ними неусыпный контроль со стороны своих контрразведывательных органов. Среди отстраненных был и начальник Морского Генерального штаба Великобритании, маркиз, адмирал Маунтбеттен, только за то, что его жена являлась родственницей Гессен-Дармштадского герцогского дома, откуда родом была и русская императрица Александра Федоровна. Война, как считают англичане, не время для проверки на надежность людей; лучше в этом деле перегнуть палку, чем оставить во власти хоть одного врага. Сам король Великобритании Георг V– представитель Саксен-Кобург-Готской династии, в июле 1917 года отречется от германских корней и причислит себя к древней Виндзорской династии. Этот разрыв английских аристократических кругов с германскими имел жестокое продолжение. Весной 1918 года, когда всем воюющим странам Антанты стал ясен сговор лидеров социал-демократической партии России во главе с Лениным, с правительством кайзера Вильгельма II, результатом которого стало свержение Временного правительства и заключение Брестского мира с Германией, вслед за которым большевики приступили к уничтожению русской и немецкой знати, проживавшей в России. В Англии, Франции и Соединенных Штатах Америки поднялась волна возмущения против коронованных особ Германии, которые для своего выживания в войне пошли на недопустимый союз с большевиками России. От имени этих влиятельных кругов президент США Вильсон заявил, что «мы не будем вести переговоры с теми, кто развязал войну», и это было началом конца многовековых династий Гогенцоллернов в Германии и Габсбургов в Австро-Венгрии.

Ничего подобного в России не наблюдалось. Началась война, но в Петербурге существовали и продолжали действовать десятки немецких школ и гимназий, где юноши и девушки обучались по учебникам из Берлина, а преподаватели были подданными Германии. Эта терпимость Николая II к немцам в России всем казалась верхом безрассудства и безволия. Ведь в это же время в самой Германии многие десятки тысяч русских людей, оказавшихся там перед войной на лечении или на отдыхе, были арестованы и содержались в жутких условиях. В одном Берлине накануне войны их собралось около 80 тыс. человек. Берлинские власти заставили всех их отдать ценности и деньги на пользу Германии и ее военного фонда. Когда все было изъято, ото всех потребовали связаться с Россией и через испанское посольство востребовать от родственников для своего освобождения еще крупные суммы денег и золота. Не менее трудные условия были и для тех пятидесяти тысяч сезонных русских рабочих, которые работали в Германии на предприятиях и у частных владельцев – их стали содержать как рабов. Мать царя, вдовствующая императрица Мария Федоровна, находившаяся с визитом у своих родственников в Дании, в канун войны не сумела проехать через Германию на родину. В Берлине ее поезд был остановлен и забросан воинственными молодыми немцами камнями и тухлыми яйцами, после чего она была вынуждена вернуться в Копенгаген. Только бегством избежал Витте своего ареста, находясь перед войной на лечении в Германии. Николай II не мог не знать об этих насилиях, проявленных немцами к его соотечественниками и, наконец, к его матери, и министр иностранных дел Сазонов предлагал царю вырвать прусские корни из русской почвы, если Россия хочет одержать победу в войне. Царь понимающе посмотрел в глаза министра, и на лице его обозначилась грустная улыбка, за которой скрывалось не только безволие, но и глубокий душевный страх от одной только мысли пойти по пути, предлагаемым министром. Он был пленником своего двора и вырваться из него у Николая II не было духовных и физических сил.

Николай II, в отличие от других руководителей стран Антанты, не по своей воле поддерживал немцев, и они чувствовали себя в столице империи под защитой его имени. Никто из них не боялся правительства, пока во главе его стоял премьер Горемыкин, навсегда связавший с ними свою судьбу. Тревогу царских чиновников вызывали инициативы Москвы и других городов России, требовавших высылки всех немцев в глубинные районы Сибири и крайнего Севера, подержанные депутатами Государственной Думы и многими общественными организациями страны. Москва, при губернаторе Ф. Юсупове, даже приступила к таким акциям, которые были остановлены решительным вмешательством правительства и лично императора. Однако в Ставке великий князь Николай Николаевич в разгар сражений летом 1915 года отдал распоряжение, чтобы «все офицеры с немецкими фамилиями, служащие в штабе, были отосланы в армию», и это стало одной из причин его отстранения от должности Верховного главнокомандующего.

Но если верховная власть, торжественно объявив войну, устранилась от участия в ней, то все ее правительственные и местные органы власти, не связанные с немецкой партией царского двора, энергично включились в организационные мероприятия по приведению страны в военный лагерь. Верхи не работали, но в низах шла непрерывная и напряженная работа по обеспечению армии людскими и материальными ресурсами. Россия имела богатые традиции собирания народом военных сил, и в отсутствие царских и правительственных распоряжений губернаторы и земства решительно взялись за мобилизацию народного хозяйства на нужды войны. Пополнение войск людскими ресурсами шло безостановочно, с опережающими сроками, но комплектование центральных учреждений и органов тыла, за развертывание которых отвечало военное министерство, велось недопустимо медленно, и они оказались неготовыми к войне.

Реорганизация органов тыла в армии, сделанная военным министром за две недели до войны, сломала устоявшийся порядок, а новый, в условиях начавшейся войны, не приживался, и «в тылах царил полнейший беспорядок».Отобрав у армий и корпусов функции снабжения войск продовольствием и снаряжением, и переложив это важнейшее дело на вновь создаваемые фронтовые управления, Сухомлинов породил проблему, которая до конца войны так и не была решена.

Начальник Генерального штаба генерал Янушкевич в первый же день войны отбыл в Ставку к великому князю Николаю Николаевичу, оставив штаб в период мобилизации и подготовке войск к боевым действиям без руководства. Военный министр Сухомлинов в это же время, без всякой на то надобности, разъезжал по центральным губерниям страны, и тоже устранился от руководства вооруженными силами в самый ответственный для них момент.

Но, несмотря на все трудности, Ставка справлялась со своими задачами и Верховный главнокомандующий великий князь Николай Николаевич уже 10 августа отдал распоряжение главнокомандующим Северо-Западного и Юго-Западного фронтам приступить к выполнению «союзнических обязательств и поддержать французов ввиду готовящегося против них главного удара немцев». Великий князь был душой и мотором развертывания и сосредоточения армий, которым предстояло действовать против Германии и Австро-Венгрии. Он торопил и заряжал всех энергией, чтобы быстрее подготовить войска и лишить немцев и австрийцев их преимущества в сроках сосредоточения войск на важнейших операционных направлениях, и выполнить обязательства по французско-русской конвенции – направить войска против Германии после 15-го дня мобилизации. К этому понуждали его и настойчивые требования французского командования поскорее перейти в наступление, чтобы отвлечь на себя крупные силы немцев с французского фронта, в то время как русское командование было заинтересовано направить главные силы против Австро-Венгрии. Пытаясь решить эти две важнейшие стратегические задачи, не накопив еще опыта по управлению войсками, Ставка спланировала наступление сразу на обоих направлениях: против Германии – в Восточной Пруссии и против Австро-Венгрии – в Галиции.

Германский генеральный штаб, задолго до войны, через своих подручных в окружении царя и в военном министерстве России узнал все оперативные и мобилизационные планы русской армии. Активно действовала и германская разведка в России. За год до начала войны немецкий разведчик Вальтер Николаи сумел через пособничество Распутина и действовавших в его окружении немецких агентов, добыть российские мобилизационные планы. Германскому и австрийскому командованию был известен и стратегический план развертывания русской армии на случай войны и их лучшие агенты, работавшие в министерстве царского двора, даже участвовали в его разработке. Дальнейшие события, последовавшие уже в первый месяц войны, показали, что немцы и австрийцы досконально знали все эти планы и сумели противопоставить им свою стратегию и тактику.

Составленный довоенный план вторжения русских войск в Восточную Пруссию на случай войны с Германией был составлен в 1909 году, и он ни в чем не подвергся изменению, хотя начальник Генерального штаба Франции генерал Ж. Жоффр за год до начала войны, ознакомившись с ним, убеждал начальника Генерального штаба России генерала Жилинского в опасности этого вторжения. «Это самое невыгодное для нас направление, – доказывал он. Guest un guet – apens (это ловушка)», – несколько раз повторял он. Жоффру, как и многим русским генералам, давно была известна, уже ставшая академической, теория профессора Золотарева об оборонительном значении линии рек Буг, Нарев и обо всем Привисленском крае, дававшая сразу стратегическую выгоду глубокого обхода левого фланга австрийских войск, что одновременно несло угрозу жизненному центру Германии – Силезскому промышленному району. «Чем глубже произойдет наступление русских войск в пределы Германии, тем решительнее оно отразится на общем положении дел, – говорил Жоффр на союзных совещаниях 1912 и 1913 г.г. При этом высказывалось желание о наступлении из русской полосы на Алленштейн, а еще лучше – по левому берегу Вислы на Берлин».

Взамен вторжения в Восточную Пруссию, Жоффр предлагал осуществить вторжение в Силезию, или Померанию. Доводы французского генерала подтверждались и расчетами, доказывавшими, что сосредоточение русских армий западнее Варшавы ускорит готовность русских армий к войне на несколько дней, так как в том районе была сильно развита сеть железных и шоссейных дорог, и еще лучше она была развита в направлении Познань и Берлин, куда и должны были наступать русские армии. В передовых военных кругах прекрасно сознавали отрицательные стороны наступления в Восточную Пруссию. В документе, составленном перед войной «Записке о силах и вероятных планах наших западных противников» отмечалось, что Восточная Пруссия по своим географическим свойствам не способствует действиям больших сила и, вместе с тем, не заключает в себе важных предметов для таких сил». Отмечалось также, что Восточная Пруссия является прекрасно оборудованным плацдармом, удобным для развертывания немецких войск и приспособленным для удержания его сравнительно небольшими силами. Положение представлялось тем более сложным, что русская армия должна была перейти в наступление до полной концентрации сил. Франции можно было оказать быструю помощь путем перенесения районов развертывания русских армий на запад, в частности, в район Варшавы.

Но, несмотря на эти предупреждения, военный министр Сухомлинов и генерал Жилинский, ставший к тому времени командующим Варшавским военным округом, за три месяца до начала войны, без участия великого князя Николая Николаевича, провели крупную штабную игру в Киеве, на которой в деталях еще раз была отработана операция вторжения русских войск в Восточную Пруссию. Несмотря на то, что обстановка требовала сосредоточить основные силы и средства против Австро-Венгрии, военные верхи царской России акцентировали внимание всех участников на проигрыше операций, главным образом, по вторжению русских войск в Восточную Пруссию, проявляя полное пренебрежение к расчетам о неготовности тылов. При проигрыше командование Северо-Западного фронта, проводившее наступление, не раз оказывалось перед катастрофой, но руководители командно-штабной игры, генералы Сухомлинов, Янушкевич и Данилов «спасали фронт» благоприятными вводными (скачки в оперативном времени, помощь английского десанта во Франции, переброска германских корпусов на запад, бегство германских дивизий под натиском русских войск и т. д.) Игравший за командующего Северо-западным фронтом генерал Жилинский был ослеплен «успехом» своих смелых действий. Здесь были все главные участники будущей трагедии 1-й и 2-й русских армий при их наступлении в Восточную Пруссию, кто должен был вести их к катастрофе: Сухомлинов, Жилинский, Янушкевич, Данилов, Ренненкампф. Не было великого князя Николая Николаевича, которого под надуманным предлогом не допустили к этому учению, как не был к нему допущен и командующий 2-й армией генерал Самсонов. Разбор игры не проводился, цензура запретила что-либо сообщать об этом учении. Сухомлинов и Данилов письменно доложили царю: «Игра дала весьма богатый материал по проверке правильности намеченного развертывания и плана ближайших действий в случае войны на западной границе». Наступление в Восточную Пруссию через Мазурское поозерье, где не было не только дорог, но даже хороших лесничих троп, с самого начала было задумано как способ нанести поражение и избавиться в первый месяц войны от двух русских армий на Западе, комплектование которых велось лучшими кадрами офицеров и солдат России. К тому же, по распоряжению военного министра Сухомлинова, в течение трех предвоенных лет вся местность в районах, прилегающих к границам Восточной Пруссии, и по которым должны были сейчас двигаться русские войска, приводилась в безжизненное состояние: там не только были разрушены все дороги и мосты, но даже устроены препятствия и заграждения для войск, продвигавшихся с востока. Русские войска, изготовившиеся к наступлению в Восточную Пруссию, совершенно ничего не знали о силах противника, оборонявших этот край, не имели представления о характере укреплений, подготовленных немцами, и не имели секретных кодов для работы полевых радиостанций.

Военное министерство утаивало от войск состав сил и оборонительные возможности германской армии в Восточной Пруссии, хотя такими данными оно располагало. В начале августа 1914 года в Петербург из Германии вернулся военный атташе русского посольства полковник Базаров, который с удивлением обнаружил, что все «его доклады, посылавшие на имя военного министра в период 1911-1914 годов и содержавшие важнейшие разведывательные данные о военном потенциале и намерениях немцев, Сухомлиновым вообще не читались.»

Верховный главнокомандующий, великий князь Николай Николаевич, возглавивший Ставку, торопил войска с началом наступления. Помимо военных и союзнических соображений, Ставка сознавала и моральную обязанность помочь французам, «принимая во внимание, что война Германией была объявлена сначала нам и что Франция как союзница наша считала своим долгом немедленно же поддержать нас и выступить против Германии…»

13 августа главнокомандующий Северо-западным фронтом генерал Жилинский в своей директиве поставил армиям следующие задачи:-1-й армии 17 августа вторгнуться в Восточную Пруссию и, охватывая левый фланг противника в обход Мазурских озер с севера, наступать на фронт Инстербург, Ангербург; 2-й армии перейти границу Восточной Пруссии 19 августа, обходя главными силами Мазурские озера с запада на фронт Растенбург, Зеебург; в дальнейшем армиям предписывалось охватывать фланги противника, с тем, чтобы отрезать его от Кенигсберга и Вислы.

В случае активных действий со стороны Германии, 1-я армия должна была притянуть на себя возможно больше сил противника, а 2-я армия – разбить германские корпуса, развернувшиеся между р. Вислой и Мазурскими озерами. Командующий 2-й армией генерал Самсонов прибыл в штаб армии из Ташкента 5 августа и деятельно готовил свои войска к предстоящей операции. Изучив директиву главнокомандующего на наступление, он посмотрел несколько шире на возможное развитие операции, и своим приказом направил главные силы почти на 50 км. западнее, чтобы надежнее перекрыть пути отступления немецких войск, и одновременно, он приближал свою армию к железной дороге Новогеоргиевск – Млава, откуда он надеялся получать пополнение необходимыми запасами продовольствия и снаряжения.

В 1-й армии до 20 августа командующего генерала фон Ренненкампфа вообще не было; он продолжал выполнять обязанности командующего Виленским военным округом и больше изучал обстановку в царских сферах, чем в войсках вверенной ему армии. Директиву и приказ по армии подписал его начальник штаба, который сузил задачу и уводил главные силы своей армии севернее, тем самым сразу увеличивая разрыв с 2-й армией, на сближение с которой он должен был стремиться.

Против 1-й и 2-й русских армий, нацеленных для вторжения в Восточную Пруссию, действовала 8 германская армия генерала Притвица, поэшелонно развернувшаяся по всему фронту от Кенигсберга до нижнего течения Вислы. Ее усиленный 20 корпус прикрывал южную границу Восточной Пруссии, против собиравшейся на реке Нарев 2-й армии генерала Самсонова. Директива Мольтке от 6 августа ставила 8-й армии три основных задачи: выиграть время для переброски войск с Французского театра, поддержать австрийское наступление и удерживать в своих руках р. Висла, как базу.

Соотношение сил в пехоте и коннице было в пользу русских, в тяжелой артиллерии – на стороне германской армии. В составе Северо– Западного фронта было 17,5 пехотных и 8,5 кавалерийских дивизий, 1104 орудия, 54 самолета. 8-я немецкая армия насчитывала 15 пехотных и 1 кавалерийскую дивизии, 1044 орудия, 56 самолетов, 2 дирижабля. Немцы располагали 156 тяжелыми орудиями, тогда как русские имели их всего 24, и все они были оставлены.

Огромное преимущество германской армии заключалась в хорошей подготовке театра действий, а развитая сеть железных и шоссейных дорог позволяла немецкой армии производить быструю перегруппировку войск и достигать в нужные моменты превосходства в силах и средствах над русскими.

Управление войсками, готовящихся к вторжению в Восточную Пруссию, давалось с трудом, так как во всех штабах, от фронта до дивизии, отсутствовали современные для того времени радиосредства, а имеющиеся радиостанции не имели шифров для передачи секретных сообщений, так как по распоряжению военного министра Сухомлинова накануне войны из войск были изъяты старые шифры, а новые так и не поступили. Чтобы хоть как-то наладить управление войсками, многие командиры и штабы в 1-й и 2-й армиях все распоряжения передавали открытым текстом, уповая на бога и на то, что противник не успеет перехватить их незасекреченные радиограммы. Однако прилежные и хорошо обученные радиоспециалисты 8-й армии Притвица прослушивали все радиопереговоры русских офицеров и именно эти перехваты позволили немецкому командованию знать не только все передвижения русской армии, но и содержание их боевых задач. Командующий 1 армией генерал-адъютант Ренненкампф, не утруждая себя заботами о скрытности управления, в первом приказе по армии предложил связь с ним и между дивизиями вести с помощью государственного телеграфа, которым в России управляли немцы.

В первые дни боев, несмотря на то, что операция в целом была подготовлена плохо, русские войска показали превосходные боевые качества. Пехота действовала смело и решительно. Артиллерия поражала искусством стрельбы. 17 августа правофланговые части 1-й русской армии вступили в бой с немцами у городка Сталюпенен. В ночь на 18 августа германские войска отошли к Гумбинену, отдав сразу в руки русским полосу своей территории глубиной свыше 30 километров. 19 августа командующий 1-й армии, узнав об этих первых победах, дает в свой штаб телеграмму из Вильно, где он находился, в которой приказывает командирам корпусов «не вступать в упорный бой с неприятелем и оставаться на занимаемых местах и 20 августа». Войска, выполняя этот приказ, остановились на дневку-отдых, но именно утром 20 августа они были подвергнуты нападению 1-го и 17-го корпусов германской армии. До полудня, из-за внезапности нападения, успех был на стороне немцев, но русские дивизии выстояли и огнем артиллерии с закрытых позиций нанесли такое поражение наступающим германским дивизиям, что к исходу дня тех охватила паника и они отхлынули за р. Роминту, а затем и на р. Ангерапп. 17-й корпус генерала Макензена был разбит и командир корпуса не знал, где искать остатки своих разбежавшихся полков. В одной пехоте потери корпуса достигли 8000 человек – треть всех наличных сил, причем 200 офицеров было убито и ранено. Русские взяли в плен около 1000 человек и захватили 12 орудий. В этот же день в Гольдапском районе еще одна дивизия 1-й армии завязала жестокий бой с двумя дивизиями 1-го германского корпуса и сумела отстоять занятые ею рубежи, где закончился бой, прерванный наступлением темноты. Ночь застала все дивизии русской армии на своих рубежах. Дурно управляемые со стороны армейского и корпусного командования, они показали свои исключительные боевые качества, с которыми немцам, при равном соотношении сил в пехоте, и даже при решительном их превосходстве в артиллерии, бороться было не под силу.

Потерпев поражение под Гумбиненом, немцы сразу сбили с себя спесь самоуверенности и преувеличенной оценки достоинств своих войск, и, в ночь на 21 августа в штабе 8-й армии решалась судьба дальнейшего хода боевых действий. У них было только два решения: атаковать вновь русские войска и попытать военного счастья и исправить ошибки, допущенные ими 20 августа, или отойти к Висле. Всякие сомнения были развеяны полученным донесением, что корпуса армии генерала Самсонова перешли южную границу Восточной Пруссии и вышли на линию Юха, Харжеле, Млава. Над 8-й армией немцев нависла реальная угроза удара по тылам и путям ее отхода к Висле. Все эти грозные события заставили командующего 8-й армией генерала Притвица в ночь на 21 августа отдать распоряжение об отходе его армии к Висле, и одновременно он сообщал о своем решении в штаб Верховного командования в Кобленц. Там это сообщение вызвало полнейший переполох. Вильгельм II закатил военным истерику и требовал от них принятия самых решительных мер. Отход 8-й армии к Висле и возможная потеря Восточной Пруссии заглушила все победные аккорды с западного фронта. Судьба начавшейся войны могла в короткое время решиться на восточном фронте, и это было смертельным ударом для Германии. Все политические и военные силы Берлина в тот момент были повернуты на Восток – к Петербургу и Кенигсбергу, так как только там их можно было разрешить. Кайзером и Верховным командованием было решено сменить Притвица на Гинденбурга, больше политика, нежели военного, хорошо знавшего тайны Берлинского и Петербургского дворов, а в помощь ему был дан генерал Людендорф, отличившийся при осаде Льежа. В возрасте 67 лет Гинденбург оказался востребованным для спасения положения в Восточной Пруссии, а его прозорливость и осторожность в военных делах хорошо сочеталась с решимостью и бескомпромиссностью его начальника штаба генерала Людендорфа, для которого война стала взлетом в высшие эшелоны власти империи. Военная сила была найдена на Западном фронте, откуда в спешном порядке, в канун решающего сражения на Марне, снимались два корпуса, и кавалерийская дивизия для усиления 8-й армии. Еще один корпус был выведен из сражения и подготовлен к отправке. Все это ослабило немецкую группировку на Западе и явилось одной из причин поражения германской армии в сражении на р. Марне в начале сентября 1914 года. План немецкого командования разбить союзников поодиночке был сорван.

Политическая сила была найдена в столице русской империи, в окружении высоких сановников императора Николая II, тесно связавших свою жизнь и судьбу с Пруссией и Прибалтийским краем. Министра императорского двора графа Фредерикса и обергофмаршала двора графа Бенкендорфа Берлин заставил действовать жестко и решительно, и через верных им генералов потребовал остановить русское наступление в Восточной Пруссии. Командующий 1-й армией генерал-адъютант фон Ренненкампф принадлежал к числу верных единомышленников прусского юнкерства. Он имел высшее воинское звание и числился в свите императора. Его лично хорошо знал Николай II и императрица Александра Федоровна, которая была восприемницей дочери Ренненкампфа при ее крещении. Также хорошо знал генерала и кайзер Германии Вильгельм II, и у Ренненкампфа были глубокие связи с прусским юнкерством, имевшим политическую и экономическую опору в Курляндии, где он долгое время был губернатором в одной из ее губерний. Русско– японская война, в которой он участвовал, сделала его активным сторонником возвышения Пруссии и он вошел в число верных ее подданных. Прусская агентура выталкивает его 20 августа в район Гумбинена, куда он прибыл с назначенной ему любовницей – француженкой Марией Сорель – агентом прусской разведки, знавшей последние способы передачи секретной военной информации в Берлин. Поведение генерала было вызывающим, неимеющим места в походной жизни русской армии, но подчиненные Ренненкампфа были смущены его наглостью и попиранием нравственности, и потому молчали, а русская контрразведка бездействовала.

При виде погрома, устроенного русскими 17-му немецкому корпусу, Ренненкампф «не мог унять слез и долго оставался в прострации». Командиры корпусов планировали с утра 21 августа начать преследование отступавших немецких войск, но фон Ренненкампф запрещает им это делать и объявляет войскам новые дни для отдыха. Бездействовала и кавалерия, превосходившая более, чем в пять раз, силы врага. После войны немецкий генерал фон Франсуа писал в своих воспоминания, что «после боя у Гумбинена русская конница имела открытый путь. Сражения в Восточной Пруссии имели бы иные последствия, и армия генерала Самсонова была бы избавлена от катастрофы у Танненберга, если бы конница Ренненкампфа преследовала отступающие войска.»

Все это делалось под благовидным предлогом пополнения запасов и фуража. С этого дня 1-я армия лишь обозначает наступление, но в действительности его не ведет, давая возможность командованию 8 армии организовать контрнаступление против 2-й армии генерала Самсонова. Звание генерал-адъютанта давало право Ренненкампфу напрямую обращаться к царю с докладами и предложениями, минуя прямых начальников, в том числе и Верховного Главнокомандующего, великого князя Николая Николаевича. Воспользовавшись этим правом, Ренненкампф предложил Николаю II острие главного удара своей армии направить на Кенигсберг – столицу Восточной Пруссии, что сразу меняло цели всей Восточно-Прусской операции. Крепость, без поддержки войск, со временем могла пасть и сама. Внимание царя было обращено на эту проблему, которую он не понимал, но которую настойчиво внушали ему прусские советники, прося от него поддержки предложений командующего 1-й армии. Одновременно, генерал Ренненкампф начинает своими бесчисленными донесениями и телеграммами пугать Ставку опасностью для его войск, исходящей из столицы Восточной Пруссии Кенигсберга, и для устранения этой угрозы просит разрешения обложить ее, подкрепив ее резервами. Бессмысленность этих доводов, поддержанных министром императорского двора генерал-адъютантом графом Фредериксом, нашли понимание и в Ставке; у генерала Самсонова забирают один из лучших корпусов и переподчиняют его Ренненкампфу, после чего 1-я армия начинает медленно отдаляться от Наревской армии, обрекая ее на одиночную борьбу с врагом.

Танненберг готовился тщательно и победа 8-й армии не украшает немцев, так как она была достигнута ценой предательства и измены генерал-адъютантов царя своей присяге и долгу, сознательно принесших в жертву 2-ю армию Самсонова, чтобы спасти Германию от поражения ее войск на Восточном фронте.

В то время как командующий 1-й армии Ренненкампф уводил свою армию от столкновения с противником, 2-я армия Самсонова искала врага и стремительно продвигалась в пределы Восточной Пруссии. У генералов и офицеров, двигавшихся через Мазурские озера, сразу сложилось мнение, что их армию умышленно затягивают вглубь озер. Связь между колоннами, в которых двигались штабы дивизий и корпусов, отсутствовала: не было шифров, а воспользоваться почтовым телеграфом было нельзя – там открыто работала немецкая агентура. Важные распоряжения передавались открытым текстом, и немцы быстро изловчились их перехватывать, и они были в курсе всех боевых задач, которые должны были выполнять войска 2-й армии.

Торопил войска и командующий Северо-западным фронтом Жилинский, сообщая Самсонову непроверенные сводки, «что германские войска после тяжелых боев, окончившихся победой Ренненкампфа, поспешно отступают, взрывая за собой мосты», и требовал «пресечь отход немцев к Висле». Ложные донесения Ренненкампфа о своем продвижении вперед и преследовании немцев, которые главнокомандующий Жилинский не проверял, побудило Самсонова сместить направление армии в сторону Вислы с одной целью – надежнее закрыть пути отступления немцев в низовья этой реки. Он не знал, что командование 8-й армии во главе с генералом Гинденбургом готовит ему разгром, очень похожий на разгром Ганнибалом римских легионов во главе с консулом Фламинием у Тразименского озера в 217 г. до н. э. Вся 8-я армия, за исключением двух бригад, оставленных на всякий случай против армии Ренненкампфа, была переброшена для разгрома 2-й армии Самсонова. План предстоящей операции был «очень рискованным», похож на большую авантюру и на него можно было решиться только при абсолютной уверенности, что армия Ренненкампфа не сдвинется с места.

Людендорф вспоминал позднее: «Таким образом, с 27 августа, между озером Мауер и рекой Прегель, против 24-х очень сильных пехотных и кавалерийских дивизий Ренненкампфа, стояли только две кавалерийские бригады. Озерные позиции были открыты с запада и могли быть обойдены. Кенигсберг мог быть без труда обложен». Русские войска в этот период по своей численности более чем в 20 раз превосходили немецкие войска, но 1 —я армия «даже не сделала попытки облегчить стесненное положение Самсонова». Ренненкампф предательски бездействовал, помогая Гинденбургу и Людендорфу разгромить 2-ю армию Самсонова и спасти оплот милитаризма Германии – Восточную Пруссию.

Немцы, на направлении движения 2-й армии, сосредоточили всю свою артиллерию и готовили сильный удар по обоим ее флангам. Уже к исходу 26 августа, как только дивизии 2-й армии вышли из лесисто-болотистой местности, они были атакованы превосходящими силами немцев, а под Усдау 27 августа русские войска были взяты под перекрестный огонь привисленских крепостных батарей со стороны Гильгенбурга и Берлинга, и артиллерии 1-го германского корпуса. Ни о какой помощи со стороны 1-й армии не могло быть и речи, помыслы ее командующего были всецело заняты овладением Кенигсберга, о котором много говорили в окружении царя, в Ставке и во фронте, но ничего конкретного для этого так и не было сделано. Управление 2-й армией было потеряно. Типичное донесение 24 августа: «связи вдоль фронта нет никакой, телефоны между корпусами и конницей не работают. Все ходят совершенно неориентированные». Но главная беда для армии виделась в расстройстве тыла. Отсутствовали обозы и транспорт, не было хлебопекарен. Уже 23 августа один корпус не получил за весь день ни куска хлеба. А в дальнейшем, во многих дивизиях, переутомленные солдаты оставались по два-три дня без еды. Не было патронов и артиллерии, которую войска, из-за отсутствия снарядов, оставляли позади себя.

С утра 29 августа три армейских немецких корпуса 8– й армии охватили с трех сторон главные силы 2-й армии и вскоре замкнули кольцо окружения. Спасая положение, Самсонов поспешил на помощь окруженным войскам, сражавшимся без артиллерии и без запасов патронов, и сам оказался в окружении. Несмотря на проявленную доблесть и мужество многих русских полков на поле боя, давших образцы выполнения своего воинского долга и самопожертвования, из-за неумелого руководства старших начальников, загнавших войска в тупик, они несли большие потери. Генерал Самсонов был честным человеком перед собой и подчиненными и, не перенеся позора поражения и грозящего ему плена, застрелился при попытке выйти из окружения. Принявший на себя командование армией генерал Клюев проявил малодушие и отдал приказ о сдаче в плен. Решительные и волевые командиры полков и дивизий отвергли это решение и с боями вывели свои части из окружения. В плен попали командиры XV и XIII корпусов и еще несколько генералов. Из 80 тысяч человек, входивших в эти корпуса и 2-ю пехотную дивизию, которым пришлось пробиваться с боем, вышли 20 тысяч человек. Было убито 6 тысяч человек, 20 тысяч раненых осталось на поле боя. В плен попало около 30 тысяч человек. Армия Самсонова была принесена в жертву, чтобы спасти положение на Западном фронте. Немецкие корпуса, снятые из ударной группировки, шедшей на Париж, не поспели к Танненбергу. Но их не было и в сражении на Марне. Л. Джордж, подводя итоги первого года войны Антантой, спустя много лет справедливо заметил: «…Если бы не было жертв со стороны России в 1914 году, то немецкие войска не только захватили бы Париж, но их гарнизоны по сие время находились бы в Бельгии и Франции».

Расправившись с армией Самсонова, германское командование направило главные силы против 1-й русской армии, командующий которой, генерал Ренненкампф, преступно бездействовал и ждал только повода, чтобы покинуть Восточную Пруссию. Армия отступала без борьбы, и «искусно задуманное отступление приняло вскоре характер бегства». Таким образом, 1-я армия, «не понеся, в сущности, поражения, но совершенно расстроенная, с большими потерями, спаслась за Неман». В этот период штаб генерала Ренненкампфа не могли разыскать ни подчиненные, ни вышестоящие штабы.

В донесениях к императору великий князь Николай Николаевич вину за провал Восточно-Прусской операции взял на себя, прося царя сменить командующего Северо-Западным фронтом генерала Жилинского, так как он «потерял голову и вообще не способен руководить операциями». Жилинского спас двор, и военный министр Сухомлинов назначил этого генерала представителем русского командования в Союзном совете в Париже, откуда он передавал замыслы Антанты в штаб Ставки и одновременно прусскому окружению царя. Французская контрразведка генералу не доверяла, и в штабе союзников к Жилинскому относились настороженно, без всякого доверия, а осенью 1916 года он, по требованию французского командования, был отозван в Россию. Генерал адъютант Ренненкампф за участие в Восточно-Прусской операции был награжден министром двора Фредериксом орденом, к которому представил его главнокомандующий фронтом генерал Жилинский, чтивший в нем соратника по измене русскому оружию.

После поражения армии Самсонова в русском обществе вновь заговорили об измене генералов немецкого происхождения русскому оружию и требовали привлечения Ренненкампфа к ответственности. Газеты и журналы, схваченные царской цензурой и германскими капиталами за горло, говорили об этом эзоповским языком, недоступном для понимания широкой публики. До Царя, отгороженного от общества узким семейным кругом, эти слухи не доходили и все сводки с фронта ему строго фильтровались обергофмаршалом двора графом Бенкендорфом, с приема которого начинался рабочий день императора.

В газетах и журналах того времени ничего не сообщалось о войне в Восточной Пруссии и о действиях там русских армий. Это была запрещенная тема, и тех, кто нарушал этот запрет, ждала тюрьма, Впервые в русской истории от народа срывали не только правду о войне, но даже о ее существовании, хотя ее официально для всей России объявил сам царь Николай II. Но шли дни, прошел август, когда решались важнейшие события на фронтах – царь словно в воду канул – его не было слышно и не было видно. Дворец в Царском Селе для него был тюрьмой, где с ним его окружение обращалось так, как это было им выгодно и необходимо. Вся трагедия Восточно-Прусской операции от царя была совершенно утаена, и он никогда ею и не интересовался. В этой дикой и совершенно бессмысленной и несуразной обстановке, царящей с началом войны в царском дворе и правительстве, никому не было дела до воюющей армии, у которой уже в конце августа закончились снаряды и не было патронов. Война могла закончиться поражением русской армии уже в сентябре месяце, если бы на помощь воющей армии не пришло земство и весь народ русский, отдавший армии сыновей, а теперь отдававший своим защитникам последнюю рубашку и последний кусок хлеба, потому что правительство во главе с Горемыкиным отказалось помогать своей армии, преступно полагая, что Ставка эту важнейшую проблему должна решать сама.

Вытеснив к 14 сентября 1-ю армию из пределов Восточной Пруссии германское командование начало спешную переброску крупных сил в район Ченстохова и Кракова, так как русские войска, находившиеся в районе Варшавы угрожали Верхней Силезии, важному военно-промышленному региону Германии. Это был ответ на приготовления русского командования перейти в наступление к верхнему Одеру, откуда можно было осуществить глубокое вторжение в Германию и разорвать ее связи с Восточной Пруссией, оплотом милитаризма немецкой нации. Эта операция русских войск, как и все последующие, были известны германскому командовании еще на стадии их разработок, что свидетельствовало о тотальном проникновении прусской разведки во все структуры не только гражданской, но и военной власти в России.

 

Глава IV

Одновременно с боями в Восточной Пруссии, закончившихся для русских войск поражением, 18 августа началась Галицийская битва между русскими и австро-венгерскими войсками, развернувшаяся между Днестром и Вислой, в которой с обеих сторон участвовало около 2 млн. человек и до 5 тыс. орудий. Задачей Юго-Западного фронта, которым командовал генерал-адъютант Иванов, было окружение и уничтожение основных австро-венгерских сил путем концентрического наступления 4-й и 5-й армий с севера, со стороны Польши, а 3-й и 8-й армий с востока. План был смелым и дерзким, однако в своих расчетах штаб фронта исходил из ошибочного предположения относительно рубежа развертывания войск противника. Этот план был составлен еще до войны и австрийцы, зная его содержание, перед началом боевых действий отодвинули рубеж развертывания своих войск на 100 км. вглубь своей страны, к западу и юго-западу. Таким образом, спланированная заранее наступательная операция русских войск не могла привести к окружению главной группировки неприятельских армий, которые оказывались за флангами намеченных ударов.

Зная в деталях проведение операции русскими войсками, австро-венгерское командование поставило перед собой решительные цели: ударом своих 1-й и 4-й армий между Вислой и Бугом в северном направлении нанести поражение русским армиям у Люблина и Холма, и выйти на тылы Юго-западного фронта, где и завершить разгром его войск. Этот главный удар должен был обеспечиваться с запада наступлением вдоль левого берега Вислы группой немецких войск Куммера и корпуса Войрша. Предполагалось, что одновременно с ударом 1-й и 4-й австрийских армий на север, германские войска разовьют наступление на Седлец, о чем еще до войны была договоренность с Мольтке. Но немцы, завязнув на Марне и в Восточно-Прусской операции, не выполнили своих обещаний, лишив австро-венгерцев поддержки в тот момент, когда они особенно в ней нуждались.

23 августа обе стороны, своими главными силами сошлись на фронте протяженностью в 320 км, на котором развернулись встречные сражения; 1-я и 4-я австро-венгерские армии генералов Данкля и Ауффенберга, используя свое превосходство в силах, сумели нанести поражение 4-й армии генерала Зальца, действовавшего крайне пассивно, и 5-й армии генерала Плеве, под Красником и Томашовым, заставив их отступить на рубеж Люблин, Холм, Владимир-Волынский. Развить свой успех австро-венгерским войскам не удалось из-за усиливающегося сопротивления русских войск и возникшей угрозы их правому флангу, который начинался рушиться под ударом 3-й и 8-й армий генералов Рузского и Брусилова. Эти армии начали наступление раньше наступления главных сил и, проявив искусство управления войсками, их командующие во встречных боях 26–28 августа наголову разбили 3-ю австро-венгерскую армию генерала Брудермана на р. Золотая Липа. Попытки австро-венгерского командования спасти положение на своем правом фланге вводом в сражение 2-й армии генерала Бем-Эрмолли не удались. В сражении на р. Гнилая Липа 3-я русская армия прорвала фронт противника у Перемышля, а 8-я армия отразила все контрудары 2-й австро-венгерской армии. Австро-венгерские войска, не выдержав натиска русских войск, начали отход на Городокскую позицию, и под угрозой оказалась вся Восточная Галиция.

Помимо больших потерь в людях и военных материалов и оставления территории, победоносное движение 3-й и 8-й армий было направлено в тыл оперативной базы 1-й и 4-й австрийских армии, действия которых должны были решить исход целой кампании. Австро-венгерское командование, имея успех на главном направлении, долго не обращало внимания на эту угрозу, полагая, что, окружив и уничтожив главную группировку русских войск, они заставят армии Брусилова и Рузского отступить.

Командование Юго-западного фронта и Ставка спешно направляли резервы на подкрепление своих 4-й и 5-й армий, а 3 сентября правее 4-й армии была ведена в сражение 9-я армия генерала Лечицкого. Силы русского правого крыла достигли 26,5 пехотных и 9,5 кавалерийских дивизий против 18,5 пехотных и 3 кавалерийских дивизий у противника. С подходом подкреплений уже 2 сентября все три русские армии перешли в наступление и по всему фронту начали теснить противника. Сменивший бездарного генерала барона Зальца новый командующий 4-й армией, тоже немец, генерал Эверт прорвал австро-венгерский фронт у Тарнавки, а 5-я русская армия, наступая на Раву-Русскую, стала угрожать выходом в тыл 4-й австро-венгерской армии. В период успешных боевых действий русских войск стал увеличиваться разрыв между восточным флангом 5-й армии и северным флангом 3-й армии. Несмотря на строгий приказ главнокомандующего фронтом генерала Иванова генералу Рузскому сократить этот разрыв, командующий армией увеличивал его, направив свой правофланговый корпус в юго-западном направлении на Каменку-Струмилову, а не на северо-запад, в район Раввы-Русской, как того требовал главком. Самовольство Рузского сошло ему с рук, а овладение его армией оставленного противником города Львова, было освещено в столичной печати как великая победа русского оружия, что в действительности было совсем не так. Занятие Львова не отвечало оперативной цели наступающих русских армий. Гораздо важнее было прийти на помощь попавшей в тяжелое положение 5-й армии, и, выручив ее, нанести поражение австро-венгерским войскам севернее Львова. Оставив город, австрийская армия ушла от смертельной опасности, и сохранила свои силы для последующей борьбы в Галиции.

После занятия города Рузский двинулся главными силами в район Раввы-Русской, где его войска попали в тяжелое положение, из которого их выручили соседние армии. Сломив сопротивление австро-венгерских войск, армии Юго-Западного фронта стали угрожать выходом в тыл противника. Теперь уже над австро-венгерскими армиями замаячил призрак Седана, и в ночь на 12 сентября все их армии начали отход за р. Сан. Эта река находится примерно в 100 километрах на запад от Львова. Она протекает от Карпат к северу до самой Вислы. Таким образом, она могла служить прекрасным естественным барьером для войск. Оба фланга австро-венгерских войск, стоявших за Саном, были прикрыты на юге Карпатами, на севере – широкой и глубоководной Вислой. Позиция на Сане была сильной не только по естественным условиям. В центре ее находились две большие крепости с сильными фортами – Ярослав и Перемышль.

Деморализованная и потерявшая боеспособность армия Австро-Венгров не смогла оказать сопротивления на реке Сан и 17 сентября она начала отходить дальше, к следующей естественной преграде – реке Дунаец. Теперь уже был близок Краков, стоявший как раз на стыке трех границ – Польши, Германии и Австро-Венгрии.

В ходе преследования, продолжавшемся до 21 октября, русские войска заняли Галицию и часть австрийской Польши и угрожали вторжением в Венгрию и Силезию. Войска генералов Рузского и Брусилова осадили крепость Перемышль, чтобы спустя несколько месяцев взять этот сильнейший укрепленный пункт с его шестьюдесятью фортами, тысячью орудий и стотысячным гарнизоном.

Австро-венгерская армия за время этих боев потеряла 40 % своего состава – 400 тысяч человек, из них более 100 тыс. пленными и 400 орудий. Русские потеряли 230 тыс. человек.

Темпы наступление русских войск постепенно снижались, так как подвоз резервов осуществлялся крайне медленно, и убыль в людском составе почти не пополнялась. Снабжение продовольствием и боевыми припасами было поставлено из рук вон плохо. Войска терпели недостаток даже в хлебе. Эвакуация огромного числа раненых и больных не была налажена, С поразительным безразличием царская власть отнеслась к проблемам обеспечения войск, которые были вскрыты еще в русско-японскую войну. Ничего не изменилось. В последние дни боев начал ощущаться также недостаток в боевых припасах – первый грозный призрак будущего катастрофического кризиса снабжения царской армии, который привел к роковому исходу всю кампанию на русском фронте в 1915 году.

Поражение войск Австро-Венгрии в Галицийской битве означал полный провал планов германо-австрийского командования. Он свел на нет успехи немцев в Восточной Пруссии, и отвлек силы Австро-Венгрии от Сербии. Главный союзник Германии надолго утратил боеспособность, и Германия была вынуждена направить крупные силы для его поддержки. Одновременно Берлин усилил нажим на Болгарию и Турцию для привлечения их на свою сторону, и по всему было видно, что Германия недооценила способности России к сопротивлению и стягивала на Восточный фронт крупные военные силы для реванша.

Император Германии Вильгельм II, беззаветно веривший в могущество германской армии и в ее способность быстро разгромить французскую армию, при первых неудачах в войне утратил присущий ему оптимизм и стал с недоверием относиться к своему близкому окружению, считая их виновными в вовлечение его в столкновение со всей Европой. Врагов у него появлялось больше, чем союзников. Одна Великобритания, на нейтралитет которой в войне рассчитывало германское правительство, стоила могущества половины государств Европы, а ее флот был самым большим флотом в мире. Блокада, введенная англичанами с началом войны, нанесла ощутимый удар торговле Германии и Австро-Венгрии, особенно немецкой, а снабжение промышленности сырьем и топливом резко ухудшилось, что сразу отразилось на экономике этих стран. Народ Германии это сразу почувствовал: в начале февраля 1915 года была введена хлебная норма – 225 грамм на человека, которая все время уменьшалась. Ограничения были введены и на другие продукты питания и даже одежду.

Италия, Румыния и Греция отказались выступить на стороне Германии и объявили о своем нейтралитете. «Союзники отпадают, как гнилые яблоки!», – писал Вильгельм, не желая признавать, что изоляция, в которой оказалась Германия, была следствием его неуравновешенного характера и неумелой личной политики.

Россия все больше занимала умы немцев. Генерал Фалькенгайн вспоминал, что после крупной неудачи на англо-французском фронте в германском генеральном штабе обсуждался вопрос: «Не нужно ли было войну на два фронта начать как раз наоборот – обороной на западе и наступлением на востоке!»

В войну на стороне Германии в конце сентября присоединилась Турция. Ее экономическая и политическая зависимость от германских капиталов носила всеобщий характер, к тому же, захватившие в стране власть младотурки не скрывали своей прогерманской ориентации. В ночь на 29 октября турецкие миноносцы и германские крейсеры «Гебен» и «Бреслау» под командованием немецкого адмирала Сушона бомбардировали порты Одессу и Севастополь, где базировался весь состав Черноморского флота, и который оказался не готовым к морскому сражению.

Император Николай II воспринял это событие как личное оскорбление и, не посоветовавшись с союзниками, поспешил объявить 3 ноября войну Турции. Положение русской армии стало еще более тяжелым. Появился новый Кавказский фронт, куда нужно было отрывать военные силы и вооружение, которого и так не хватало для воюющей армии. Проливы Босфор и Дарданеллы оказались для России вновь закрытыми, и она больше всех пострадала от этого. В силу географических условий русский флот, находившийся в Балтийском и Черном морях, тоже оказался изолированным, и не имел возможности соединиться с британским или французским флотами. Трудности доступа в Балтийское и Черное море были таковы, что союзники не могли посылать туда русским ни подкрепления, ни снабжения для войск. Германо-турецкая блокада России, которую союзникам так и не удалось окончательно прорвать, была одной из причин крушения русской империи.

Попав в тяжелое положение, многие члены правительства вспоминали мудрое решение Александра III построить крупную торговую и военную базу в Мурманске, которое не удалось осуществить из-за вмешательства великого князя Александра Михайловича и перенацеливания усилий государства для строительства базы на Балтике.

Теперь Россия не только не могла получать через Черное море помощь от союзников, она не могла торговать своим хлебом и нефтью. Сообщение с внешним миром Россия могла осуществлять только по Транссибирской магистрали, а железная дорога к Мурманску еще не была проложена. Торговые, экономические и военные связи России с Францией и Англией резко сократились, в то время как обстановка на фронтах войны требовала от них всестороннего взаимодействия.

После Марнского сражения на западном фронте всю осень и до конца 1914 года не утихали бои и сражения союзных англо-французских армий с германскими с целью взаимного обхода флангов севернее р. Уазы. Помимо этой угрозы существовало естественное стремление английских войск не утратить связь с морскими портами, куда постоянно поступали подкрепления и вооружение. В свою очередь и немецкие войска хотели завладеть северным побережьем и портами Бельгии и Франции, чтобы использовать их как базы для расширения подводной войны. В течение целого месяца союзники и немцы вели самые напряженные бои и сражения, пытаясь опередить друг друга в обходном маневре. Линия позиционного фронта все удлинялась на северо-запад, к берегам Ла-Манша. Все эти действия впоследствии вошли в историю как «бег к морю», хотя достижение морского побережья не являлось оперативной целью противников.

Первым сильной немецкой осаде подвергся город и морской порт Антверпен, который имел большое значение для союзников, помогавшим им удерживать господство на побережье Бельгии. Этот порт представлял из себя сильную крепость, с гарнизоном в 135 тыс. человек, и при поддержке англичан с моря, город мог выдержать долгую борьбу. Но борьбы не получилось – дрогнуло правительство. Не исчерпав всех ресурсов для борьбы, правительство Бельгии уехало в Гавр, а вслед за ними, крепость оставил и гарнизон. Наконец, в середине октября, линия фронта подошла к заливным лугам Фландрии – богатейшей провинции Бельгии в прибрежной полосе Северного моря. Здесь, во Фландрии, германское командование предприняло последнюю крупную решительную попытку овладеть побережьем. Сформированная, новая 4-я германская армия, состояла из отборной прусской молодежи, и на нее возлагали большие надежды. Она в спешном порядке была направлена в Западную Бельгию, а чтобы придать войскам еще больший наступательный дух – в Гент прибыл кайзер Вильгельм II. Он обратился к войскам 4-й армии с особым воззванием. В нем германский император выражал уверенность, что его солдаты помогут ему достичь поставленной стратегической цели и добьются победы над врагами германской империи. Главным врагом были англичане, разгромив которых немцы рассчитывали завладеть всем побережьем, чтобы потом с новыми силами наброситься на французскую армию.

Силы сторон во Фландрии непрерывно увеличивались. Их столкновение привело к огромному сражению, которое длилось почти целый месяц. 20 октября немцы бросили свои дивизии в решительное сражение, в котором прусские молодые солдаты показали невиданную храбрость и мужество, но из-за отсутствия боевого опыта большинство из них погибло, так и не вкусив радости победы. Но они заставили союзников бросать в бой свои последние резервы и большой кровью заплатить за каждый удержанный клочок земли. 25 октября, в день самой решительной схватки, бельгийское командование открыло шлюзы у Ньюпора. На германцев надвинулся новый враг – вода. К 31 октября наводнение распространилось на протяжении 12 километров. Перед наступающими германскими войсками разлилась крупная водная преграда шириной в 5 километров и в один метр глубиной, что заставило немцев отступить. После этого узел борьбы передвигается несколько южнее к Ипру и постепенно затихает в своем накале. Сражения во Фландрии знаменовали собой окончание маневренного периода войны на западе, и от швейцарской границы до пролива Па-де-Кале установился сплошной позиционный фронт.

Судьба Европы всегда решалась в Бельгии, и на этот раз ее земли стали местом ожесточенной схватки, результатом которой стало окончательное крушение германских планов на западе. На всем западном фронте немцы теперь вынуждены были перейти к обороне, а «маневрировать они могли только на восточном фронте». Оборона стала сильнее наступления. Потеряв за три месяца войны большую часть своих кадровых армий, Франция и Германия призвала на фронт миллионы простых граждан, которые, не имея профессиональной военной подготовки, внесли в армию настроение народной массы, всегда отличавшейся практичностью и осторожностью. С таким составом нельзя было помышлять о широких маневренных действиях, и нужно было время, чтобы сделать из них настоящих бойцов.

Но главная причина перехода к позиционной войне коренилась в неспособности генералов противоборствующих сторон найти новые способы прорыва подготовленной обороны. Миллионные массы, неожиданно, перешли к кордонной системе борьбы, давно осужденной военным искусством и представляющей извращение природы войны. По поводу кордона Наполеон писал еще в 1809 г. Массене в Италию: «Я узнал, что вы перешли к кордону; как после 15 лет войны, можно повторять подобные глупости. Не станете ли вы, пожалуй, заодно уже устраивать и таможенные линии».

В затишье на западном фронте нуждались как немцы, так и французы с англичанами. Армии воюющих государств израсходовали имевшиеся запасы и испытывали недостаток в вооружении и боеприпасах. Это произошло потому, что генеральные штабы воюющих государств, подготавливая войну, рассчитывали завершить ее быстрыми победами с имевшимся мобилизационным запасом, пополнение которого они намеревались восполнить текущим производством на военных заводах. Ни одно государство не собиралось проводить мобилизацию экономики, но под давлением военной необходимости правительства Франции, а потом и Великобритании было вынуждено сделать это, и этому примеру вскоре последовали все европейские страны, участвовавшие в войне, за исключением России. Здесь царский двор совершенно устранился от нужд воюющей армии, переложив эту ответственность на Ставку, у которой не было необходимых властных полномочий на мобилизацию народного хозяйства страны. Правительство тоже отстранилось от разрешения нужд армии, и премьер Горемыкин в самом начале войны без тени смущения заявил председателю Государственной Думы Родзянко: «Правительство будет заниматься только внутренними вопросами. Проблемы войны меня не касаются». Сильная и влиятельная немецкая партия в столице русской империи рассчитывала в два-три месяца сломить материальные возможности русской армии к сопротивлению, после чего она сама должна была побудить правительство и царя к заключению сепаратного мира с немцами. Одновременно германское командование готовило сильный удар по русским войскам, сосредоточенным для защиты царства Польского.

После поражения русских войск в Восточной Пруссии 8-я армия под командованием генерала Гинденбурга обрела славу в глазах немецкого обывателя, а сам генерал вошел в доверительные отношения с кайзером Вильгельмом II. Германское Верховное командование было радо переложить войну на Востоке на плечи Гинденбурга, отдав ему в подчинение и все союзнические планы с австро-венгерским командованием.

Для защиты Восточной Пруссии, Гинденбург оставил там костяк 8-й армии под командованием генерала Шуберта, а большую часть сил отправил в состав вновь образуемой под его командованием 9-й армии, которая развертывалась на рубеже Бейтен-Ченстохов. Директива верховного командования предписывала: «9-я армия должна самостоятельно, но действуя в контакте с австрийцами, атаковать во фланг и тыл ближайшие русские войска, преследующие австрийцев». Главный удар наносила 9-я армия немцев на Варшаву, и второй сильный удар наносили союзные австро-венгерские армии в направлении Ивангород и Сандомир, с задачей охвата и разгрома северного фланга Юго-Западного фронта. Общий состав немецко– австрийских сил превышал 290 тыс. человек пехоты, 20 тыс. кавалерии и 1600 орудий.

Русское командование своевременно разгадало намерение Гинденбурга и Ставка, оставив против Австро-Венгров две армии, начала усиливать войска в районе Варшавы и Ивангорода, направляя туда ускоренными темпами 4-ю, 5-ю и 9-ю армии Юго-Западного фронта.

Быстрая и хорошо организованная перегруппировка почти одновременно трех армий на новое операционное направление, несомненно, представляла на тот период времени замечательный образец руководства огромными массами войск. В течение двух недель три русские армии были переброшены из Галиции в левобережную Польшу. 5-й армии, например, пришлось пройти за это время более 300 километров. Если в начале операции значительное превосходство в силах было на стороне немцев, то после перегруппировки русские имели в полтора раза больше пехоты и артиллерии, а конницы даже в два раза больше, чем у противника. Верховный главнокомандующий великий князь Николай Николаевич был душой и организатором этой великолепно выполненной перегруппировки войск, и он же лично готовил войска к сражению. Великий князь был исключительно добросовестным и старательным генералом, любившим Россию и ненавидевшим немцев. Пожалуй, это был один из немногих, кто не поддался влиянию царского Двора, и сохранял как свою самобытность, так и не порушенную веру в силу русского народа.

Всего в это сражение было вовлечено около 470 тыс. человек пехоты, 50 тыс. кавалерии и 2400 орудий, преимущественно легких. Но так как войска прибывали в разные сроки, а противник упредил в переходе в наступление, то прибывающие войска вводились поспешно, для залатывания брешей и отражения ударов с флангов, так что численное превосходство русских войск в силах было сведено на нет.

В штабе Гинденбурга было известно время перехода каждого наступления русских войск, и немцы поспешили упредить их. Наступление 9-й германской армии к Висле началось 28 сентября. На левом берегу этой реки находились слабые русские силы, прикрывавшие переброску русских армий, и под давлением превосходящих сил они вынуждены были отойти на правый берег Вислы. В это же время начали наступление и австрийские армии и к 9 октября они достигли реки Сан. На этом их успехи были отбиты и они были задержаны у этой реки. На подходах к Висле иссякла и сила немцев, так как правый берег реки на участке Ивангород, Сандомир прочно удерживали 9-я и 4-я русские армии.

Слабым местом в обороне русской армии была Варшава, защита которой была возложена на 5-ю русскую армию, основные силы которой еще были на марше. Этим и решил воспользоваться Гинденбург, направивший для захвата Варшавы особую группу из трех германских корпусов во главе с генералом Макензеном, уже испытавшим силу русского оружия под Гумбиненом в Восточной Пруссии. Макензен начал наступление 9 октября и через три дня, ценой огромных жертв, ему удалось приблизиться к линии упраздненных фортов, куда спешно подходили дивизии 5-й русской армии. Сюда же, к наступающим немецким войскам на Варшаву, прибыл кайзер Вильгельм II, обратившийся к войскам с напыщенным воззванием: «Солдаты! Помните, что вы избранный народ. Дух Божий сошел на меня, так как я – император германцев. Я являюсь орудием Всевышнего. Я – его меч и его Воля!» «Уничтожение и смерть всем, кто не верит в мою божественную миссию!». «Да погибнут все враги германского врага!» «Бог требует их уничтожения, Бог, вещающий через меня, приказывает вам исполнить Его святую волю».

Силы немцев вскоре иссякали, и они не могли выполнить поставленную задачу. 20 октября германские войска были вынуждены отвести свои главные силы от Варшавы и перейти к обороне, в то время как русские войска готовились обрушить на них сильный удар подошедших к месту сражения всех армий Юго-Западного фронта. В результате общего наступления русских по всей линии средней Вислы германцы были отброшены далеко на запад от этой реки. В конце октября группа Макензена отступила от Варшавы почти на 100 километров. Так же успешно продвигались русские войска и в Галиции.

В любом сражении, каким бы напряженным и длительным оно не было, всегда незримо присутствует политика, ради которой и ведется сама война. Как бы военачальники не ценили свои победы или достижения в войне, и каких бы целей в ней они не добивались, их признание и оценка лежит в области высшего политического руководства, откуда на генералов ниспадают ордена, почести и признание в общественных кругах. Политика вмешалась и в это сражение, которое немцы и австрийцы проиграли в чистую, а на некоторых направлениях они панически отступали. Гинденбург даже прибег к тотальному разрушению всей инфраструктуры края: взрывал мосты, железнодорожные линии и станционные сооружения, шоссейные дороги, крупные городские и сельские постройки. В конце октября Людендорф так оценивал обстановку: «27 был отдан приказ об отступлении, которое, можно сказать уже висело в воздухе. Положение было исключительно критическое… Теперь, казалось, должно произойти то, чему помешало в конце сентября наше развертывание в Верхней Силезии и последовавшее за ним наступление: вторжение превосходящих сил русских в Познань, Силезию и Моравию».

Вмешательство это носило своеобразный характер и исходило оно от главнокомандующего Юго – Западным фронтом генерал-адъютанта Иванова, согласованное им с императором. В самый разгар напряженных боев с немцами, Иванов стал настаивать на переносе главного удара своих войск не против немецкой армии, а против Австро-Венгров, которое было поддержано в военном министерстве и царском дворе. Великий князь Николай Николаевич не смог отстоять своего решения, и был вынужден ослабить наступление на немцев и сместить его на юг, против австро-венгерской армии. По пятам германцев шли только небольшие авангарды и конница. Благодаря этому, Гинденбургу удалось ускользнуть от окружения и разгрома.

Варшавско-Ивангородская операция русских войск была одной из крупнейших операций первой мировой войны на русско-германском фронте, после которой у германского командования не спадала тревога и озабоченность за судьбу военной кампании на Востоке, откуда Россия все время угрожала вторжением в жизненно важные районы Германии. Сказались роковые личные просчеты императора Вильгельма II, и навязанные им генералами Генштаба мнения, что в будущей войне Россия будет неспособна вести войну с Германией. Кайзер наивно полагался на безволие и неспособность Николая II вести войну, как это случилось в войне с Японией, и на силу прусского окружения царя, чье влияние на него было безоговорочным и крепким. Глубинные потоки русской силы, способные снести на своем пути все преграды и препоны, не были учтены. Способности русских людей к сохранению этой силы и сбережению государства имели многовековую традицию, не подвластную другим народам и даже капризам и ошибкам собственных царей. Русская армия, несмотря на измену своему флагу коронованных особ и генералов, сообщавших немецкому командованию все планы предстоящих боев и сражений и на нехватку вооружений и боеприпасов, продолжала сражаться с врагами на равных, покрывая последствия измены и предательства отдельных генералов геройством, мужеством и кровью солдат и офицеров.

Воодушевленные поддержкой невидимого противника Гинденбург и Людендорф приступили к выработке нового плана наступления на русские войска, осуществление которого они попытались выполнить в Лодзинской операции.

Эта операция, по замыслу немецкого командования, должна была отбросить русскую армию за Вислу и Неман, а нанесенные ей при этом потери, по мысли германского командования, должны были надолго подорвать возможности русского командования к наступлению. Такая уверенность появилась в германском генеральном штабе и у Гинденбурга после сражений за Варшаву, когда потерпевшие там поражение немецкие войска были спасены царским двором, остановившим наступление русских войск в самый критический момент и направившим их главную силу против Австро-Венгрии.

В Главной квартире немецкого командования полагали, «что после того, как оказалось очевидной невозможность добиться на Западе желаемого успеха, для Лодзинской операции надо было пустить все силы, взяв их также с Запада». Была еще одна сторона войны, которая все время притягивала немецких генералов к активизации вооруженной борьбы на Востоке – знание всех планов русского командования и открывающаяся отсюда легкость нанесения им поражения. Начальник Полевого Генерального штаба генерал Фалькенгайн подчеркивал, что немцам были открыты все замыслы и решения русского командования, а «перехваченные радиотелеграммы давали возможность с начала войны на Востоке до половины 1915 года точно следить за движением неприятеля с недели на неделю и, даже, зачастую изо дня в день, и принимать соответствующие противомеры. Это, главным образом, и придавало войне здесь совсем иной характер и делало ее для нас совершенно другой, гораздо более простой, чем на Западе».

Гинденбургу было предложено провести операцию, которая мыслилась как глубокий удар во фланг и тыл русским армиям с последующим их вытеснением из Польши. Ядро немецких сил составляла 9-я армия Макензена, которая скрытно перебрасывалась в район Торна. Туда же направлялись идущие с Западного фронта подкрепления и несколько дивизий из состава 8-й армии. В короткие сроки в районе Торна были сосредоточены почти 280 тысяч пехоты и кавалерии и 1440 орудий.

Полон наступательных замыслов был и Верховный главнокомандующий великий князь Николай Николаевич. После Варшавско-Ивангородской операции он настойчиво требовал от войск продолжения наступления в Верхнюю Силезию и занятия Западной Галиции и Кракова, что вело к полному разобщению германо-австрийского фронта и разорению областей, чрезвычайно важных для Германии в производстве вооружений. К участию в операции Ставка привлекла четыре армии: 2-ю и 5-ю армии Северо-Западного фронта, 4-ю и 9-ю Юго-Западного фронта. С севера операция поддерживалась наступлением 10-й и 1-й армии в пределы Восточной Пруссии, а с юга – наступлением 3-й и 8-й армий к Карпатам. 11-я армия имела задачу продолжать осаду Перемышля. В составе двух фронтов насчитывалось 367 тысяч пехоты и кавалерии и 1305 орудий. Такое соотношение сил и средств внушало русскому командованию надежду на успех.

Крупную перегруппировку немецких войск с юга на север Ставка обнаружила лишь в конце октября, и Верховный главнокомандующий предложил командованию Северо-Западного фронта отбросить немцев за линию Мазурских озер и закрепиться на Нижней Висле. Однако, вопреки советам и предупреждениям Ставки, генерал Рузский упрямо отстаивал свою точку зрения, что главные силы немцев находятся в районе Ченстохова и выстраивал навстречу этой угрозе дислокацию своей наступающей группировки войск. План этот в корне расходился с реальной обстановкой, так как главные силы немцев находились в районе Торна, севернее Ченстохова более чем на 300 километров. Одиннадцать русских корпусов должны были наступать растянутым фронтом к границам Силезии и Познани, в то время как над их правым флангом с севера нависала сильная ударная группировка немцев. Жилинский в начале войны, а Рузский через два месяца, со всем своим штабом не обнаруживает крупной перегруппировки 9-й армии немцев и отказывается внимать предупреждениям великого князя об опасности.

Зная замыслы русского командования и время перехода в наступление, намеченное Рузским на 13 ноября, германское командование решило перехватить стратегическую и инициативу и 11 ноября 9-я армия, сосредоточенная в районе Торна, нанесла два встречных удара с целью окружить в районе Лодзи 2-ю и 5-ю армии. Особенно опасным было продвижение немцев на флангах и в первую очередь группы генерала Шеффера, которой удалось обойти Лодзь с востока и продвинуться южнее этого города. Создалась реальная угроза окружения и последующего уничтожения основных сил Северо-Западного фронта. Немцы напрягали все усилия для двойного охвата русских войск, оборонявших Лодзь. В этих условиях русское командование сумело противопоставить маневру врага действенные меры. Пока 2-я армия стойко оборонялась, 5-я армия встала мощным заслоном на пути движения групп генералов Шеффера и Фроммеля. Как всегда, 1-я армия Ренненкампфа бездействовала, ее командующий беспечно наблюдал за разгоравшимся сражением, в котором 2-я армия испытывала не меньшие трудности, чем армия Самсонова в Восточно-Прусской операции. По личному настоянию Верховного главнокомандующего 1-я армия выделила в помощь 2-й армии сильный отряд – Ловичскую группу, но и ее генерал Ренненкампф попытался отправить в неверном направлении, и только самостоятельное вмешательство в события командира сводного отряда обеспечило своевременное прибытие этих сил в назначенное место. Главнокомандующий Северо-Западным фронтом, обязанный руководить операцией по деблокированию попавших в окружение армий, переложил эту задачу на генерала Ренненкампфа, а сам генерал Рузский и его штаб переместился из Варшавы в Седлец, за 250 км от линии фронта.

Брошенные на произвол судьбы русские корпуса и дивизии с отчаянным мужеством и геройством сумели вырваться из окружения и сами окружили передовые ударные силы 9-й армии, наступавшие на Лодзь. Образовался «слоеный пирог» жестокой схватки и борьбы, где с управлением и боем лучше справлялись командиры русской армии, и только мастерство генерала Шеффера в управлении войсками спасло его группу войск от пленения. Командиры корпусов и дивизий не только остановили наступление немцев, но во многих местах сами перешли в контрнаступление, в котором они были остановлены сильным артиллерийским огнем. Лодзинский плацдарм был удержан русскими войсками, но он был оставлен по приказу генерала Рузского, который вовсе не вызывался боевой обстановкой.

И в этом сражении было заметно самовольство главнокомандующих фронтами действовать по собственному почину, и этим особенно отличался генерал Рузский. Ставка была бессильна в выполнении издаваемых ею же директив, и она не отслеживала события настолько, чтобы влиять на них.

Вечером 29 ноября Верховный главнокомандующий великий князь Николай Николаевич провел совещание в Седлец, на котором главнокомандующие фронтами генералы Рузский и Иванов, ссылаясь на большие потери и плохое снабжение войск вооружением и продуктами питания, просили отвести войска на линию Илов, Петроков. Великий князь согласился с этим предложением командующих, считая, что такая мера сократит протяженность фронтов и улучшит их стратегическое положение. На этом совещании Николай Николаевич снял генерала Ренненкампфа с должности командующего 1-й армией, а вскоре такая же участь постигла и командующего 2-й армией генерала Шейдемана. Избавляясь от пораженцев, и поклонников прусского величия, великий князь наживал себе новых врагов в окружении царя, которые ждали только удобного повода, чтобы избавиться от него.

События первого года войны вскрыли удивительную последовательность Ставки наносить по врагу разновременные удары, не согласованные единой стратегической целью. Два больших фронта: Северо-западный и Юго-западный все время действовали не в интересах одной стратегической операции, целью которой мог стать разгром немцев или австро-венгерцев, каждого по отдельности, а увлекались второстепенными оперативными задачами и решениями. Если первые операции начального периода войны можно было списать на недочеты довоенного планирования, то все последующие операции разрабатывались непосредственно в штабах фронтов и Ставки, и их можно было увязать в единстве оперативных задач и стратегических целей. Начальник штаба Ставки генерал Янушкевич, хотя и был обличен в военный мундир, военного дела не знал, а в стратегических вопросах был совершенно несведущим человеком. Он был приставлен царем к великому князю в качестве царского соглядатая, но, обладая искусством лести и угодливости, генерал сумел войти в доверие и к главнокомандующему и оставаться при нем в качестве советника придворно-дипломатической службы, когда Николай Николаевич отбыл на Кавказский фронт. При такой отстраненности Янушкевича от штабной работы, всеми делами в Ставке и планированием операций занимался генерал Ю. Н. Данилов, один из способнейших военных деятелей царствования Николая II, талант и помыслы которого были направлены на служение Пруссии и Германии, а не России. Где и когда у него была сломлена любовь к своему отечеству и куплена к другому – осталось в неизвестности, но известны дела его, направленные на подрыв могущества русской армии, совершенные им вместе с военным министром Сухомлиновым накануне войны и в ходе ее. Данилов был инициатором и исполнителем разрушения крепостей в западных губерниях России. В то время как в восточных районах Франции и Восточной Пруссии каждый город и поселок превращались в крепости, царские военачальники разрушали их на своей западной территории. Война носила бы совсем иной характер, если бы в дополнение к старым крепостям были построены новые, и которые органично вписывались бы в систему оборонительных рубежей по рекам Висла, Нарев, и Неману.

Генерал Данилов, вместе с генералом Жилинским, были главными разработчиками плана войны с Австро-Венгрией и Германией, и в канун войны оба генерала прусским окружением царя были направлены на высокие посты в армии, чтоб от буквы к букве исполнить составленные ими планы поражения русской армии в начавшейся войне. Во все спланированные Ставкой операции Данилов изначально закладывал не единство, а раздвоение ударов двух фронтов по разным направлениям, что отвечало интересам Германии и Австро-Венгрии. Уже осенью 1914 года, как это неоднократно предлагал главнокомандующий Юго-западным фронтом Иванов и его начальник штаба Алексеев, можно было объединить усилия двух фронтов и совместно нанести решающее поражение австро-венгерской армии, которая уже испытывала тревогу за судьбу войны. Данилов настойчиво и планомерно сманивал Верховного к наступлению вглубь Германии, что вело русскую армию к удлинению ее операционных путей, при все увеличивающейся угрозе удара с юга со стороны австро-венгерской армии. Планы Данилова и планы главнокомандующего Северо-западным фронтом Рузского были всегда увязаны по целям и времени, и великий князь под давлением необходимости и обстоятельств соглашался с ними. Рузский и Данилов были в особом доверии Двора, и император Николай II не уставал осыпать их наградами и почестями. В свой час и в свое время эти два генерала выполнят и другую задачу прусского юнкерства – отрешат Николая II от престола, и они сделают это, подписав и себе приговор на отрешение от власти.

Враг внешний был известен, видим, его изучали и знали слабые и сильные стороны. К борьбе с ним люди готовились и готовы были жертвовать собой, чтобы защитить родную землю и свой кров. Врага внешнего армия отражала, и его дальнейшее продвижение вглубь России могло поднять весь народ на священную борьбу с ним. Враг внутренний был невидим, неизвестен и он был опасен тем, что простые граждане не знали способов борьбы с ним. Внутри пособники внешнего врага действовали безнаказанно, так как их основные фигуранты находились вблизи царя – в его окружении и правительстве, и разоблачить их или ограничить их деятельность можно было только с разрешения царя.

О засилье немцев во власти в России впервые заговорили в царствование Анны Иоанновны, и это суждение не утрачивало своей остроты при императорах Александре I и Николае I, и только при императоре Александре III опора в империи держалась на русской знати. Все переменилось, когда на престол взошел Николай II. И царь и царица стали окружать себя пруссаками и немцами, и они в короткое время завладели всей политической, экономической и культурной жизнью страны. Для завоевания государства с помощью войны нужна большая армия и длительная вооруженная борьба, которая не всегда заканчивается победой, но то же государство можно завоевать без войны, если в состав его верховной власти проникнет иноземный и чуждый национальным интересам элемент, который, воспользовавшись слабостью центральной власти, может успешно проводить политику в интересах другой, более сильной страны. О немецком засилье, тяжело отражавшемся на моральном состоянии русского народа, много писали и говорили в России. Еще Иван Грозный оставил предупреждение, что на земле русской все плохое «происходило из-за германцев». Талантливый философ Н. Бердяев писал о немцах в России: «Давно уже германизм проникал в недра России, незаметно германизировал русскую государственность и русскую культуру, управлял телом и душой России.

…Весь петербургский период русской истории стоял под знаком внутреннего и внешнего влияния немцев. Русский народ почти уже готов был примириться с тем, что управлять им и цивилизовывать его могут только немцы. И нужна была совершенно исключительная мировая катастрофа, нужно было сумасшествие германизма от гордости и самомнения, чтобы Россия осознала себя, и стряхнула с себя пассивность, разбудила в себе мужественные силы и почувствовала себя призванной к великим делам мира». Он говорил, что «война должна освободить нас, русских, от рабского и подчиненного отношения к Германии…»

Прославленный русский генерал М. Скобелев сказал в Париже сербским студентам тяжелые слова: «…Мы не хозяева в собственном доме. Да, чужеземец у нас везде. Рука его проглядывает во всем. Мы игрушки его политики, жертвы его интриг, рабы его силы… Его бесчисленные и роковые влияния до такой степени господствуют над нами, парализуют нас, что если, как я надеюсь, нам удастся когда-нибудь от них избавиться, то не иначе, как с мечом в руках… И если вы пожелаете узнать от меня, кто этот чужеземец, этот пролаз, этот интриган, этот столь опасный враг русских и славян, то я вам его назову – это немец…»

Высокое положение прусско-немецкой знати при русском царе вскружило им голову и внесло в их характер и нравы элемент зазнайства и заносчивости, переросший в чванство и пренебрежение ко всему русскому, выражавшийся в непримиримости к русской культуре и традициям русского народа, к насаждению везде и всюду немецкой культуры и нравов, которая не могла быть ему привита без насилия и издевательств над русской душой. Война обострила у них эти чувства, и многие пруссаки и немцы избрали для себя путь поддержки своей исторической родины и среди них прусская агентура быстро находила для себя сторонников для организации враждебных действий против русского правительства.

Организацией шпионажа в России занимались многие ведомства Германии, но важнейшую роль среди них занимали личный штаб кайзера Вильгельма II, в котором работало более пятидесяти самых опытных разведчиков и разведчиц, штаб при военном министерстве численностью около 6 тыс. человек, государственная тайная полиция со штабом 500 чиновников и руководивших более чем 8 тыс. агентов и, наконец, просто тайная полиция, число которой было огромно.

В то время немецкая разведка чувствовала себя в России уверенно и не боялась преследований русской контрразведки, во главе которой стояли ее же агенты. Были и тщательно закамуфлированные агенты Nachrichtendienst, свившие себе гнездо вблизи царя и в правительстве, но было и много таких, кто открыто выражал поддержку антирусским настроениям в обществе. Первые находились под опекой министра императорского Двора и Уделов графа Фредерикса, пользующегося непререкаемым доверием у императрицы, и, следовательно, у императора. Дружеские отношения связывали Фредерикса с полковником Лаунштейном, военным атташе германского посольства в Петербурге и влиятельными чиновниками прусского королевства и берлинского Двора кайзера Вильгельма II. Вторую категорию людей поддерживало правительство Горемыкина и Штюрмера, находя в них опору для проведения антирусских решений.

Германская особенность состояла в том, «что немцы не ограничивались только наемными агентами, которые возводятся иногда до «королевского достоинства, но они шпионят в высшем свете лицами, занимающими высокое положение в обществе; они шпионят среди целого класса населения, подготавливают к себе расположение отдельных слоев общества, если там им почва для этого благоприятствует; возбуждают у будущего противника элементы населения, склонные к брожению; подкупают для этого агентов и провокаторов; широко подкупают печать свою и чужую, провидя далеко вперед. Они заранее привлекают к себе целые страны или искусно отвлекают их от союзов против себя». Шпионство германских колонистов, рассеянных по всей России: арендаторов, купцов, приказчиков, поселившихся вблизи военных объектов и крепостей, было давно известно, но с ним не велось борьбы.

Особенно много немецких и прусских агентов осело в столице русской империи и Царском Селе, и прибалтийских землях. Их сильные резидентуры функционировали в Варшаве, Хельсинки, Таллине, Риге, Динабурге, Выборге и других городах империи. На прусскую разведку работало много курляндских помещиков, к которым принадлежал и сам граф Фредерикс. Его многочисленные протеже, внедренные в структуры царской власти в период, предшествующий Великой войне, и в ходе нее, играли важную и решающую роль в определении внутренней и внешней политики царской России. Предназначенный, по мысли императора Александра III, для конюшенных дел, он, с позволения и попустительства Николая II и его жены императрицы Александры Федоровны, стал вершить дела государственные и привел их, с помощью немецких агентов и их русских пособников, в такое расстройство, что Россия в Великой войне должна была умываться собственной кровью. Успеху Фредерикса содействовало и назначение комендантом царского Двора генерала Воейкова, женатого на дочери графа Евгении, даме из свиты императрицы и ее личной приятельнице.

Ценные услуги немецкой разведке оказывал еврей Игнаций Манус, маклер петербуржской биржи и друг Распутина, в окружении которого всегда находились пара немецких агентов. Манус, как и банкир Рубинштейн, находился в сердечных и дружеских отношениях с Барком, министром финансов в правительстве Горемыкина, и все вместе они препятствовали мобилизации и финансированию русской промышленности на нужды войны. Пособником Мануса был и Александр Вышнеградский, влиятельное лицо в петербургском свете и директор столичного международного банка. Эти люди информировали Nachrichtendienst о таких важных вопросах, как, например, программе модернизации русской армии, рассчитанной на 1914 – 1917 годы.

После начала Великой войны и провала германо-австрийских планов в скорой победе над Антантой, в Петербурге сформировался широкий и влиятельный круг сторонников сепаратного мира с Германией и Австро-Венгрией, смело и открыто демонстрировавших свои взгляды в столичных салонах. К этому кругу принадлежали влиятельные сановники двора, министры правительства, члены Государственного Совета и Государственной Думы – такие как Горемыкин, Штюрмер, Голицын, Маклаков, П. Дурново, Дрентельн, Танеев, Щегловитов и многие другие. Измена и предательство гуляли по коридорам царской власти, и никогда врагам России не было так легко и вольготно творить свое черное дело, как в эту войну. Столица империи в годы войны ни в чем не изменила своего лица: буйствовали шуты и клоуны, клеймя со сцен и кафедр все русское, кипела жизнь на биржах и в салонах богатых и именитых петербуржцев, где о войне говорили с пренебрежением и даже со злостью. В Петрограде без устали шли балетные и цирковые представления, скачки на ипподромах, кордебалеты. Разжиревшая петербургская знать платила огромные деньги за место в театре. Сборы представителей кордебалета давали невиданные барыши. Репортеры объявляли, что «танцовщицы получали ценных подношений на десятки тысяч рублей. А в кружки для беженцев и на подарки в окопы для солдат не опускали даже копейки». На Восток от Днепра и Москвы война почти не ощущалась. Газеты и журналы, скованные жесткой цензурой о войне не сообщали, «критика Германии была запрещена».

Такого еще в России не было. В Лондоне и Париже весь правящий класс сплотился вокруг короля и центральной власти и целей войны, в России же она развратилась и, как порочная женщина, искала для себя способы подороже себя продать. Никто не стеснялся открыто выражать свои симпатии Пруссии и Германии, и к этому враждебному хору людей от власти примыкало и много обывателей. Продавалось все: честь, совесть, власть, секреты – и люди, занимавшиеся этим ПРЕСТУПНЫМ промыслом, не преследовались, а поощрялись. Благородные цели войны были подавлены низменными инстинктами столичной знати выжить в этой войне и сохранить свои богатства и привилегии независимо от того, кто победит – Германия или Россия. Большинство этих лиц склонялось к поражению России, так как основные их землевладения и поместья находились в Прибалтийском крае, Финляндии, Польше и западных губерниях, где и до войны было сильно прусско-немецкое влияние, а с началом войны там произошло открытое неповиновение царскому режиму, которое также открыто было поддержано заявлениями кайзера Вильгельма II о принадлежности этих земель германской империи.

В высших аристократических кругах столицы империи широко существовало мнение, что без немецкой культуры и помощи Германии в развитии русской экономики сами русские не справятся с масштабностью дел в своей стране. В разгаре войны князь С. Мансырев писал, что основная задача России в войне – покончить с милитаризмом в Германии и этим ограничиться по отношению к ней. «Опасно было бы подорвать ее могущество в корне; пока она цела – целы и наши государственные устои; в ней поддержка нашего внутреннего порядка; без ее твердой государственности мы, слабые духом, неустойчивые в убеждениях, подпадем под влияние других народов, еще более опасное для нашей мощи и величия; мы воюем с прусским милитаризмом, а не с германским народом; он выше нас по культуре и на долгое время будет и должен быть нашим руководителем». Это было мнение не постороннего обывателя, а князя, работавшего в министерстве императорского двора влиятельным сановником, хорошо знавшего царя и отражавшего взгляды его близкого окружения. Сам министр императорского двора граф Фредерикс был твердо убежден, что Россия должна поддерживать хорошие отношения с Германией. Пруссия, по его мнению, «была последним оплотом монархической идеи – мы нуждались в Пруссии не меньше, чем она в нас». «Ни Франция, ни Англия, – говорил он, – на помощь нашей монархии не придут. Они будут только рады, если Россия станет республикой».

Неистовость празднеств, блеск и роскошь салонов в условиях войны разительно отличал светское общество Петербурга от вкусов и привычек русской знати недалекого прошлого и от ужасов и страданий войны. В древней Греции и древнем Риме не позволяли такого кощунства даже в дни, когда их легионы вели войну вдали от Афин и Рима, а здесь война бушевала в собственной стране, в нескольких сотнях километров от столицы, и самодержец спокойно взирал на адовы прегрешения своих царедворцев. Посетителем многих салонов был Распутин, но особенно частым гостем он был в салоне баронессы Розен, поражавшей столичный бомонд блеском роскоши и свободой нравов в нем. На содержание такого салона нужны были большие деньги, и только позднее выяснилось, что денежные субсидии баронессе являлись постоянной позицией в бюджете Nachrichtendienst. С не меньшим бесстыдством и безразличием к общественному мнению страны блистали салоны Богдановича, Римского-Корсакова, графини Клейнмихель и Нарышкиной (урожденной графини Толь). В самом начале войны царедворец Штюрмер создал в своем дворце политический салон, который посещали члены Государственного Совета и сенаторы, министры правительства и высшие сановники империи, где вершилась большая политика и определялись судьбы людей, причастных к верхним эшелонам власти. Здесь часто проходили политические собрания, на которые приглашались губернаторы, предводители дворянства, военные чины и церковные иерархи. Постановления этих собраний через особо доверенных лиц передавались председателю правительства Горемыкину и министру Двора графу Фредериксу, который доводил их до сведения императора. Основной лейтмотив всех постановлений выражался в озабоченности прогерманской знати продолжением войны с Германией, и давались советы и рекомендации как избежать ее гибельных последствий для России. Влияние этого салона на политическую жизнь России было настолько сильным, что в начале января 1916 года Штюрмер возглавил правительство, и только боязнь народного взрыва помешала ему заключить сепаратный мир с Германией. «Все, кто сколько-нибудь понимал положение царской власти в самый разгар войны, увидели в этом начало конца».

Русская армия, вовлеченная императором Николаем II в войну, оказалась без поддержки царской власти и оставленной наедине с собой решать сложные вопросы обеспечения себя вооружением и снабжением продуктами питания. Ненормальные отношения между Ставкой и правительством открылись в начале войны, и они усугублялись по ее ходу. Когда вырабатывалось положение о Верховном Главнокомандующем, то подразумевалось, что во главе армии станет царь. Но Николай не был готов к исполнению этих обязанностей, и его сумели отговорить от такого шага. При назначении Верховным Главнокомандующим великого князя Николая Николаевича сразу возникло противоречие с правительством и другими ведомствами, не пожелавшими исполнять решения и указания Ставки, а царь занял нейтральную позицию и, как всегда, ни во что не вмешивался. Это породило ненормальные отношения между Ставкой и верховными органами власти, ухудшающиеся изо дня на день. Была война, а в стране образовалось две власти: военная и гражданская, не пожелавшие подчиняться одна другой.

Первые месяцы войны исчерпали возможности воюющей армии вести наступление. Катастрофически не хватало винтовок. Чтобы спасти положение, разоружали дивизии в тылу, оставляя на роту, а то и на батальон по одной винтовке. Не было снарядов к артиллерии, и, чтобы сбить волну критики в свой адрес и уменьшить расход боеприпасов, военный министр Сухомлинов вместе с великим князем Сергеем Михайловичем провели реорганизацию артиллерии, уменьшив количество орудий в батареях с 8 до 6. После такого «новшества» число орудий в русских дивизиях стало вдвое меньше, чем в дивизиях германской армии (36 и 72). Не хватало сапог и обмундирования и, самое главное, не хватало внимания власти к своей армии. Не было единства власти с народом и с армией, и впервые в истории России шло отторжение целей войны, провозглашенных императором в Манифесте о начале войны, и политики, проводимой правительством и правящим классом империи. Интеллигенция была придавлена военной цензурой, а вместе с ней и искусство, черпавшее в ней истоки творчества, испытывало не меньший гнет и притеснение.

Казенные заводы, выпускавшие вооружение для армии, работали по нормам мирного времени, так как военный министр Сухомлинов и министр финансов Барк не выделяли средств для увеличения выпуска военного снаряжения. Правительство Горемыкина не имело никакого заранее разработанного плана мобилизации промышленности, да и не сознавало необходимости в нем, полагая, что война будет скоротечной и ее можно вести за счет накопленных в мирное время мобилизационных ресурсов. Эта близорукость не была следствием недостатка ума у государственных деятелей той эпохи, она была результатом хорошо поставленной пропаганды и работы врага внешнего и больше внутреннего, принимавшего все дозволенные меры, чтобы правительство России устранилось от подготовки к войне.

Начавшаяся война вскрыла все язвы царской власти в России и еще больше обострила отношения власти с народом и общественными силами страны. Не скоро, но медленно и поступательно в сознание передового правящего класса России приходило понимание гибельности правления Николая II для судеб России, и в нем постепенно стали накапливаться силы сначала для противодействия этому пагубному курсу, а потом и для свержения самодержавия, запятнавшего себя бездействием в войне. Правление Николая II в России вызывало большую тревогу и в правительственных кабинетах Франции и Англии. Там не исключали возможности того, что окружение царя способно повернуть Николая на путь сепаратного мира с немцами, и чтобы исключить такое развитие событий, державы Антанты 4 сентября в Лондоне подписали декларацию о том, что Англия, Франция и Россия взаимно обязуются не заключать сепаратного мира в течение настоящей войны. Когда же наступит время для переговоров, «ни один из союзников не будет ставить мирных условий без предварительного соглашения с каждым из других союзников».

Год 1914 заканчивался, и германские руководители еще питали иллюзии добиться победы над Антантой. Общественное мнение разделяло эти взгляды, опираясь на тот бесспорный факт, что пока военные действия ведутся большей частью на чужой территории и германские войска фактически содержались за счет ограбления Бельгии, северной Франции и значительной части Царства Польского, что вносило элемент успокоения в разных слоях населения Германии. Побудив Турцию объявить «священную войну» против иноверцев, германские правящие круги думали поднять весь мусульманский мир против Англии, Франции и России, но в действительности возбудили народные турецкие массы против европейцев вообще, и это было зловещим событием, направленным и против самих немцев, ведь они были частью христианского мира.

Чтобы оправдать войну в глазах немецкого обывателя, в конце года видные представители Германии, среди которых находились Эрнст Геккель, Вундт, Оствальд, Рентген, Эрлих, Виндельбанд, Карл Лампрехт, Пауль Лабанд, Лист, Густав Шмоллер, художники Каульбах, Франц Штук, Макс Рейнгардт, беллетристы Гауптман, Зудерман, Лудвиг Фильда напечатали воззвание «к цивилизованным нациям» и попытались оправдать агрессию Германии и придать ей гуманное лицо. Знаменитый философ Вундт, профессор философии в Лейпциге, выпустил брошюру, в которой доказывал необходимость раз и навсегда покончить с Англией и завладеть ее колониями, отнять у России Польшу и отдать ее австрийцам, и присоединить к Германии остзейские земли.

В первый год войны Россия выстояла, а ее армия провела ряд крупных сражений на Восточном фронте, изменивших характер самой войны и заставивших немцев и австрийцев отказаться от расчетов одержать молниеносную победу над Антантой и готовиться к затяжной войне, где у них оставались очень призрачные надежды на победу. Германия вынуждена была от наступления перейти к обороне. Этот важнейший результат кампании 1914 года таил в себе залог будущего поражения Германии. Значительную роль в срыве германского плана войны сыграла русская армия. О значении русского фронта в этот период войны красноречиво говорят следующие цифры: если в августе на Восточном фронте находилось всего 17 германских дивизий и 35 австрийских, то к концу года их стало уже 36 германских и 41 австрийская, что значительно помогло войскам Франции и Англии успешно отражать удары германской армии и готовиться к переходу в наступление. Русские войска стояли на пороге Венгрии, угрожая ей вторжением, приблизились к границам Германии западнее Вислы и также угрожали вторжением в ее важные в экономическом отношении области – Силезию и Познань. Эта опасность послужила главным основанием для переноса всех усилий германских вооруженных сил на восток в 1915 году. Но главный вывод таился в другом. Германия переоценила мощь своих вооруженных сил, ее высший правящий класс во главе с кайзером Германии Вильгельмом II в погоне за мировым господством столкнулся с противодействием всех государств и народов их политике порабощения не только в Европе, но и во всем мире, и весь немецкий народ в недалеком будущем ожидала тяжелая расплата за зло, содеянное ее вождями во главе с кайзером Германии.

 

Глава V

Провал германских и австро-венгерских планов на скорое окончание войны заставил все воюющие страны изыскивать людские ресурсы и средства для продолжения борьбы. Вся экономика и промышленность Франции и Англии переводилась на рельсы военного времени: на всех предприятиях вводился жесткий военный режим, а жизнь этих стран протекала в условиях осадного положения. Колонии и доминионы Британской империи с их огромными людскими и сырьевыми ресурсами и продовольствием стали работать на войну, усиливая и без того сильную экономику Англии.

Германская экономика была милитаризирована до войны, но горизонты для ее расширения приобретали мрачные оттенки, так как английское правительство усиливало морскую блокаду германского побережья и всех европейских государств, способных оказать помощь Германии сырьевыми ресурсами. Рано или поздно эта удушающая петля сырьевого и экономического голода должна была сказать свое веское слово. Словно предчувствуя эту опасность, о которой, не уставая, предупреждал Гинденбург и Людендорф, кайзер Вильгельм II и верховное командование немцев перенесло основную тяжесть войны на 1915 год на Восточный фронт с потаенной надеждой вместе с австро-венгерской армией, нанести решающее поражение русской армии и заставить Россию выйти из войны. На острие следующего удара оказывалась Сербия, с разгромом которой силы Центральных держав соединялись с силами Турецкой империи, руководство которой нуждалось в приливе новых технологий и политического вдохновения, во время которого турки могут совершать чудеса. После этих побед Берлин рассчитывал привлечь на свою сторону Болгарию, Румынию, а возможно и Грецию, если для этого сложится благоприятная обстановка. Оттуда, с Балкан и Малой Азии, можно было угрожать Месопотамии и Северной Африке военными силами турков и новых союзников, и заставить англичан сместить большую часть своих морских и сухопутных сил с запада на защиту этих важных стратегических районов на Ближнем Востоке и Азии. Расчеты немцев были дальновидными, но при этом не была учтена способность англичан раньше других разгадывать надвигающиеся опасности, что выработано у них вековой мудростью их предков, сумевших раньше других разобраться во всемирном устройстве нашей планеты и по достоинству оценить богатства и стратегическую значимость всех ее районов. Немцы вскоре почувствуют упреждающие удары англичан в Месопотамии, в Египте и на Балканах, которые сорвут их планы на разрастание крупных очагов войны в этих районах, а у турок они украдут вдохновение и заставят турецкий триумвират власти посматривать в завтрашний день и считаться с его реалиями, политику которого в будущем они не могли проводить без участия Лондона и Парижа.

Стабилизация фронта на западе устраивала противников. Войска зарывались в землю. Оборона приобретала позиционный характер и, судя по всему, затягивалась на долгие месяцы, а может быть, и годы. Правительства Франции и Великобритании раньше всех оценили благоприятные последствия такого положения для народов своих стран и для накопления новых средств вооруженной борьбы. Прошедшие месяцы войны показали, что производство боевых запасов нужно было поставить на несколько порядков выше, чем это мыслилось до войны. Опыт подсказывал, что развитию тяжелой артиллерии надо было придать ускорение и перехватить немецкое превосходство в этой области на свою сторону. Очень трудно было с людскими ресурсами во Франции. Приходилось призывать в армию боеспособных людей до последнего человека, а для работы в оборонном комплексе привлечь даже физически немощных мужчин и женщин. Лицо воюющей Франции определяли такие люди, как сенатор Поль Думер, потерявший в первые же недели войны на фронте пять своих сыновей и генерал де Куриер де Кастельно, потерявший троих. Французское единство породило во всем обществе готовность к самопожертвованию от подростка до старика, и не было на земле такой силы, которая могла бы заставить француза отказаться от борьбы с врагом; его можно было убить, уничтожить, но нельзя было сломить. Если бы даже немецкие армии взяли Париж, французы смогли отступить за Сену, а потом и за Луару и дальше, на юг. Преследовать французов до Пиренеев у немцев все равно не хватило бы сил.

Возникали серьезные проблемы с формированием новых армий и у англичан. Вслед за привлечением к участию в войне населения доминионов и колоний, правительство Великобритании ввело обязательную военную службу для всех граждан. В это время значительно усилилась концентрация производства и централизация капитала, и в Великобритании впервые создалась военная экономика, нацеленная на нужды воюющей армии и флота.

В не менее сложном положении находились страны Центральных держав. Италия воздержалась от участия в войне на стороне Тройственного союза, и до лета 1915 года итальянское правительство откровенно торговалось с государствами обеих коалиций о компенсациях за свое участие в войне. Пример Японии, поживившейся на неспособности Германии дать отпор врагам вдали от метрополии, завораживал итальянцев. 23 августа 1914 года Япония объявила войну Германии, вслед за которой японцы высадили десант на Шаньдунском полуострове. После захвата 7 ноября 1914 года крепости Циндао, японские войска вышли далеко за пределы арендованной Германией территории и оккупировали почти всю провинцию Шаньдун. В октябре 1914 японский флот занял также принадлежащие Германии Маршалловы, Марианские и Каролинские острова.

Антанта обещала Италии Трентино и Триест за счет Австро-Венгрии и Валлону за счет Албании, а Германия предлагала территории в Северной Африке, Ниццу, Савойю и Корсику, которые еще нужно было завоевать. Расчетливые итальянцы приняли условия Антанты, и весной 1915 Италия объявила войну Австро-Венгрии, заставив Германию повернуться лицом к проблемам своего австро-венгерского союзника, где уже начинало проявляться недовольство войной.

Сохранив на западе инициативу маневренных действий, Германия к февралю 1915 года окончательно избрала Восточный фронт главным объектом для армий Центральных держав, направив против русской армии до 85 германо-австрийских дивизий. Германское командование, хорошо осведомленное о планах Ставки и фронтов на зимне-весеннюю кампанию, спланировало упредить наступление русской армии ударом из Восточной Пруссии на Осовец, Брест-Литовск и австро-венгерских войск – с юго-запада, из района Карпат, – на Перемышль, Львов, по сходящимся направлениям, разгромить основные силы Северо-Западного и Юго-Западного фронтов, после чего, как считали в Берлине и Вене, русское правительство запросит мира. Эти все предположения германского и австрийского командования исходили из достоверных сообщений о плохом снабжении русской армии вооружением и боеприпасами, в результате чего боевая способность русских дивизий и корпусов была в несколько раз ниже немецких.

Оставленная без внимания правительства русская армия, остро нуждалась в самом необходимом: винтовках и патронах, орудиях и снарядах, в обмундировании и сапогах, и в продуктах питания. Все занимались поисками вооружения, боеприпасов и снаряжения. Казалось, что вернулись времена Дмитрия Донского, когда русские полки содержались поместными боярами и воеводами. Царь Николай II и его правительство только на словах провозгласило лозунг единения с народом, на деле оно никем не велось и не организовывалось. Оставленная без поддержки, русская армия обратилась к земству, которое имело некоторый опыт помощи раненым еще в русско-японскую войну, когда была образована общеземская организация, которая устраивала лазареты, питательные пункты и содержала санитарные поезда. Первые попытки образования Всероссийского земского союза были сделаны еще до официального объявления войны. 17 июля 1914 года на совещании Московской губернской земской управы было признано необходимым создание общеземской санитарной организации в связи с возможностью войны, а через две недели был созван Всероссийский земский съезд, на котором было принято решение об образовании Всероссийского земского союза. Возглавил Союз земств князь Г. Е. Львов, среди его активных членов и уполномоченных находились именитые фамилии графов Уваровых, Мусиных-Пушкиных, князей Гагариных, Волконских, Трубецких, крупный московский промышленник Н. Гучков. Через несколько дней образовался и союз городов.

С началом войны союзы земства и городов стали устраивать госпитали, лазареты и питательные пункты по пути следования раненых в санитарных поездах, содержащихся за счет пожертвований. С осени 1914 г. года союзы стали обслуживать непосредственно фронтовые тылы, потому что официальное санитарное дело армии находилось в ведении родственника царя, принца Ольденбургского, и оно работала исключительно плохо.

Развернутая госпитальная сеть Земского Союза к 1 декабря 1914 года имела в своем составе 155 тыс. коек и примерно такое же количество числилось и в союзе городов, а всего более 300 тыс. коек. Для доставки раненых с фронта Земский Союз вместе с союзами городов оборудовали и содержали 63 санитарных поезда, которые на 1 января 1916 года перевезли около 900000 раненых. Кроме этого, союзы земств и городов стали создавать во фронтах полевые госпитали, амбулатории, больницы, банно-прачечные отряды, склады и солдатские лавки. К 1 января 1916 года один только Земский Союз создал на фронтах 2500 таких учреждений, в которых работало 15 тыс. человек обслуживающего персонала.На одном только Западном фронте Земский Союз имел 235 лечебных учреждений, с 14550 койками. В течение 1915–1916 годов через эту добровольную госпитальную сеть прошло 231 тыс. больных и раненых.

С весны 1915 года, по согласованию с великим князем Николаем Николаевичем, Союзы значительно расширили свою работу по снабжению армии всем необходимым, организовав для этой цели мелкую промышленность и кустарные мастерские, а потом вовлекли в этот процесс и ряд крупных заводов.

В Ставке сознавали бедственное положение армии, но продолжали верить в лучшие времена и готовили войска к активным боевым действиям. После долгого обсуждения и согласования с царским двором и командующими фронтами вариантов операций на весну 1915 года, Ставка спланировала провести одновременно две фронтовые наступательные операции: Северо-Западным – на Берлин через Восточную Пруссию, и Юго-Восточным – в Венгрию, через Карпаты. Это была заранее обреченная на неудачу затея, потому что состав фронтов был ослабленным, а в войсках остро ощущался недостаток в артиллерии и боеприпасах. К тому же, Карпаты в это время года представляли, сами по себе, серьезное препятствие для войск.

Согласованная Ставкой с командованием Северо– Западного фронта цель операции была так выхолощена главнокомандующим генералом Рузским и низведена до такой никчемности, что эту операцию не стоило и проводить. Смысл всей операции заключался в стремлении обнаружить районы, «в которых противник будет ослаблен, и там, впоследствии, развить свой удар». Главную роль в операции предстояло сыграть 10-й армии генерала Сиверса, командование которой за долгие месяцы сидения в обороне учило войска вести против немцев инженерные подземные работы с возрождением военного искусства времен Ивана Грозного, какое было применено при осаде Казани. Здесь, в условиях лесисто-болотистой местности, да еще в период дождей, это нельзя было осуществить и к тому же, это было пустой тратой сил, нацеленной против одиночного окопа противника. А вот разведкой противника командование армии не занималось и «просмотрело» сосредоточение и развертывание на своем крайнем правом фланге новой 10-й немецкой армии генерала Эйхгорна, сформированной из корпусов, переброшенных с западного фронта, – и она развернулась от Тильзита (на Немане) до Инстербурга. Эта армия должна была охватить армию Сиверса с севера, а 8-я немецкая армия генерала Отто фон Белова – с юга. Подготовка немецкого наступления, в котором было задействовано 15 пехотных и 3 кавалерийских дивизии, не была обнаружена, и наступление для русской армии оказалось неожиданным. На плохую разведку противника, как способ выгородить себя от ответственности за поражение своих войск в ту войну, все время ссылались генералы прусско-немецкого происхождения, такие как Ренненкампф, Плеве, Сиверс, Шейдеман, Эверт и им вторили продажные русские генералы Жилинский, Рузский, и другие. Ссылки на промахи разведки и недостатки о сведениях сил противостоящего противника, вести которую обязан каждый командир и командующий в пределах своей зоны ответственности, и отвечать за ее плохое ведение, стали оправданием для генерала Куропаткина в русско-японскую войну, и сейчас это средство продолжали успешно использовать его последователи из школы измены русскому оружию, созданные в коридорах царского Двора.

Как всегда, наступление немцев стало для командования 10-й армии неожиданным, штаб ее располагался в глубоком тылу, в 250 км от линии фронта, но, несмотря на это, русские корпуса и дивизии решительно отражали наступление германцев, не давая им возможности развить успех. Но и им пришлось отступать перед огневой мощью немецкой артиллерии, превосходившей их по тяжелой артиллерии в 100 раз, а по количеству снарядов к ней – в тысячу и более раз, и которой они могли противопоставить только огонь своих винтовок и силу духа бойцов, не боявшихся огня и смерти. Это жуткое неравенство боевых сил в артиллерии, за которую в русской армии в течение многих лет отвечал великий князь Сергей Михайлович Романов, не могло стать следствием недобросовестного отношения князя к своим обязанностям, оно было результатом политики прусского окружения царя, которую великий князь слепо выполнял даже в годы войны. Никогда в прошлом и никогда в будущем не была так слаба русская армия артиллерией, как в эту войну. Устаревшие австрийские пушки «Депор», закупку которых проталкивал этот великий князь, были малоэффективны, из времен эпохи наполеоновских войн, но даже к ним не было снарядов. Свои знаменитые пушки не выпускались, а производство тяжелых гаубиц вообще не было налажено.

Изо дня в день положение 10-й армии становилось критическим, но армию спасло геройство солдат 20-го корпуса генерала Булгакова, который из-за поспешного отступления корпуса генерала Епанчина на Ковно, вынужден был одновременно отбивать фронтальные удары 8-й армии и удары охватывающей фланг 10-й германской армии. 15 февраля корпус вышел в Августовские леса. В тот же день 27-я пехотная дивизия русских разгромила 42-ю немецкую пехотную дивизию и захватила более 1 тыс. человек пленными и 13 орудий. Организованно отступая, дивизии корпуса спасали армию от окружения и наносили непоправимый урон врагу. Корпус в составе четырех дивизий, которые мы должны назвать поименно: 27-я, 28-я, 29-я и 53-я, – вступил в сражение с семью пехотными и двумя кавалерийскими дивизиями противника, и, оставленный без поддержки армии, оказался в окружении. Пять дней дивизии и полки корпуса сражались насмерть, приковав к себе главные силы двух немецких армий, которые перестали вести наступление и теперь платили большую цену за окруженных русских солдат. Погибая в неравном бою, русский солдат успевал убить нескольких врагов, и не было такой силы, что могла отвести его мщение. Из-за недостатка боеприпасов он дрался зачастую штыком и прикладом, чтобы проложить себе путь из окружения. Только двум полкам – 113-му и 114-му удалось прорваться к Гродно. Все остальные предпочли геройскую смерть позорному плену.

Искусство сражаться в окружении не имеет школы в практике обучения русского солдата, и оно является всего лишь частью характера русского человека, не терпящего безысходности в борьбе, даже когда шансы на спасение остаются минимальные. На чужой земле он на такой подвиг не способен. Но, защищая свою землю, он не знает страха и лучше не принуждать его к бессмертию и подвигу. Во второй мировой войне, которую развяжет Гитлер, немецко-фашистские войска сумеют окружить в районах Вязьмы и Брянска несколько советских армий, но цена за уничтожение этих окруженных войск будет вдвойне, а то и втройне больше той, за которую враг мог заплатить в обычных боях. Борясь и сражаясь насмерть, окруженные русские войска, наносили врагу невосполнимые потери, срывали его наступление, и отнимали лавры у победителей на свои безымянные могилы.

Такое же мужество проявил и гарнизон крепости Осовец, приковавший к себе часть сил 8-й армии немцев и ставший преградой на пути ее наступления. Осовец оборонялся до середины августа, когда по приказу командования его защитники оставили крепость.

Наступление немецких войск не получило продолжения и русские войска, получив подкрепления, организовали оборону на рубеже Гродно, Липск, река Бобр, Осовец. А месяц спустя, войска Северо-Западного фронта силами 1-й, 12-й и частью сил 10 армий мощным контрударом отбросили немцев на Среднем Немане и реках Бобр и Нарев, захватив в плен более 10 тыс. солдат и офицеров.

Второй удар в это же время наносила австро-венгерская армия, поддержанная значительными силами немцев, по войскам Юго-Западного фронта из района Карпат, желая упредить наступление русских войск в эти горные районы. Начавшееся одновременно наступление привело к лобовому столкновению на горных перевалах в зимнюю стужу и бездорожье, где действующий на острие фронтового удара командующий 8-й армией генерал Брусилов показывал образцы умелой борьбы с превосходившими его силами врагов. Все та же нехватка артиллерии и отсутствие поддержки со стороны соседних армий заставило армию Брусилова очистить предгорья Карпат и отойти к рекам Прут и Днестр.

Весь март прошел в непрерывных боях. Австро-венгерские войска рвались к крепости Перемышль, вторично осажденной русскими войсками, гарнизон которой насчитывал более 120 тыс. человек, и владел свыше 900 орудий. Крепость сдалась 22 марта, и это событие облегчило положение русских войск на всем фронте борьбы с австро-венгерской армией. Высвобождалась целая армия, которую можно было двинуть на помощь в Карпаты. Однако большие потери и острый недостаток в боеприпасах побудило командование Юго-Западного фронта перейти к обороне. Карпатская операция не принесла успеха ни одной из сторон. Замысел Ставки выйти на венгерскую равнину не удался, но был сорван и план австро-венгерского командования осуществить широкий охват левого крыла русских армий. Все боевые действия вылились во фронтальные сражения в Карпатах, стоивших противникам больших жертв, и нужно было искать новые стратегические решения для достижения побед в новых условиях и при других обстоятельствах вооруженной борьбы.

Зимнее наступление германской и австро-венгерской армии не удалось, и центральные державы весной 1915 года стояли перед мучительным выбором поиска способов ведения войны на Восточном фронте, где русские войска в ожесточенных сражениях зимней кампании разрушили все их планы по обрушению военной силы России. Германское командование, через окружение царя и генералов немецкого происхождения, знало о русской армии все: состав войск на каждом стратегическом и операционном направлении, планы русского командования, сроки подготовки каждой операции и начало перехода в наступление, обеспеченность армии вооружением и боеприпасами, и, через свою агентуру и рассекреченные радиоперехваты, могло по дням и часам предугадать характер предстоящих боевых действий русских. При такой открытости планов русского командования победа должна была все время сопутствовать немцам. Приходиться только удивляться, что при таком всестороннем знании замыслов русской армии, немцы довольствовались незначительными успехами. Видимо война, помимо четко очерченных планов на каждый бой и сражение, имеет еще какую-то скрытую форму борьбы, где готовность каждого солдата и офицера к подвигу и самопожертвованию имеет решающее значение для победы. Да, немцы знали время наступления русской армии, знали, где оно будет проводиться, и заранее готовили здесь свои силы и артиллерию. Русские часто оказывались в западне, но их всегда спасала невиданная стойкость в бою и беззаветная решимость выстоять и победить. Эта стойкость русского солдата, и его готовность жертвовать собой при защите своих позиций, часто опрокидывала последствия измены и предательства в их рядах, или сводила их на нет, когда все решалось в ближнем бою, в коротком мгновении борьбы. Отнять эти качества у русского человека невозможно, они являются частью его смысла жизни на земле.

Положение на Восточном фронте оставалось сложным, и оно серьезно беспокоило германского кайзера Вильгельма II, и его союзника, австро-венгерского императора Франца-Иосифа. Престарелый император, которому летом 1915 года исполнялось 85 лет, из которых 67 лет он был на троне, пессимистично смотрел на войну и с трудом переносил плохие вести с ее полей. Его страшила судьба завершить свое долгое правление поражением в войне, и он был рад всякому стремлению, которое вело к миру и к окончанию войны. Весной 1915 года представители императора искали пути выхода из войны и через нейтральные страны предлагали русскому правительству заключить отдельный сепаратный мир, по которому Россия приобретала бы Галицию до реки Сан и сферой ее влияния признавалась Румыния и Болгария. Австрия соглашалась на главенство России над проливами, а сама претендовала на получение Сербии, Черногории и Албании.

Совсем не случайно в близком окружении Франца-Иосифа появилась фрейлина русской императрицы Васильчикова, одинаково известная, по своим родовитым связям с венским, берлинским и петербургским императорскими дворами, и кому было поручено зондировать почву относительно возможного мира с Россией. Графиня имела придворное звание фрейлины при императрице Александры Федоровны, но с началом войны царское правительство разрешило ей остаться в Австро-Венгрии, оставив ей свободу перемещения по столицам воюющих государств. После встреч с представителями правительства Вены и Берлина, Васильчикова обратилась к Николаю II с письмом, в котором она призывала императора остановить войну и стать «царем мира». После этого графиня нередко бывала в Петербурге и жила в зеленом угловом доме Царского Села, встречаясь с императрицей и влиятельными сановниками царского Двора. В декабре 1915 года Васильчикова появилась на территории Северного фронта, где дотошный начальник штаба генерал Бонч-Бруевич, учинил графине допрос и изъял у нее шифр, употребляемый фрейлинами русской императрицы. Тайна поездок Васильчиковой стала известна и получила широкую огласку. Николай II был вынужден, чтобы не скомпрометировать себя и императрицу, отправить Васильчикову в имение сестры – Черниговскую губернию, и лишил ее звания фрейлины.

В Берлине знали о политических настроениях в Вене, и чтобы пресечь их, в Главной квартире германского командования было решено оказать такую помощь австро-венгерской армии, чтобы она выстояла; на Восточный фронт были переброшены значительные силы кайзеровской Германии. Четыре свежих корпуса, только что сформированные в Германии, направляются на Восток. Создается специальный стратегический резерв. С французского фронта привлекались отборные войска. Это были Сводный, Гвардейский, 41 резервный и 10-й армейские корпуса.Вся германская армия подверглась усиленной организационной перестройке, и ее состав был увеличен.

Большой реорганизации и усилению подверглись все австро-венгерские войска. Немцы не только вливают свои войска в большинство Австро-Венгерских частей, но и создают даже отдельную армию Линзигена, состоящую их трех германских и нескольких австрийских дивизий. В течение нескольких месяцев австро-германские войска на русском фронте были увеличены почти в два с половиной раза. Теперь Россия притягивала на свои фронты более половины всех сил Центральных держав. Всего, по подсчетам Ставки, к середине февраля 1915 года на Восточном фронте находилось около 85 австро-германских дивизий, 42 австро-венгерских и 20 германских корпусов, то есть, столько же, сколько против объединенных англо-франко-бельгийских армий на Западном фронте.

Между тем состояние русской армии после девяти месяцев тяжелой вооруженной борьбы вызывало тревогу. Некомплект армий достигал полумиллиона человек. Во многих частях пехоты оставалось не более 30 % штатного состава: число кадровых офицеров измерялось единицами. Вступление в войну Турции потребовало образование Кавказского фронта протяженностью до 600 километров и отвлечения туда значительных русских сил с австро-германского фронта.

И все же главная опасность для русской армии таилась в преступном небрежении царского правительства к нуждам своей воюющей армии. Правительство Горемыкина, так же как и царь, совершенно не занималось мобилизацией народного хозяйства страны для нужд армии, совершая самоубийство на глазах удивленного народа и национальной буржуазии, сначала не поверившей в такой самоуничтожающий акт, не имевший аналогов ни в русской, ни в мировой истории. Но шли дни, недели, наконец, месяцы, а положение с обеспечением воюющей армии боеприпасами и снаряжением становилось все хуже и тревожнее, и оно могло бы уже осенью 1914 года привести к крушению боевой мощи русской армии, если бы, по собственному почину и совместной инициативе, не сплотились в одну заботливую семью руководители Ставки и фронтов с отдельными министрами и губернаторами, земствами и городскими союзами, чьей энергией и силой заветного слова отправлялось в воюющую армию все, что можно было найти в гражданских и военных запасниках. Не будь этого могучего народного потока поддержки своей армии, Россия могла не выдержать военного бремени, взваленного на нее царем, и им же брошенного на самостоятельное выживание.

Действующая армия испытывала настоящий военно-технический голод, потому что во главе военного министерства стоял генерал Сухомлинов, совершенно устранивший военное министерство от руководства войсками. Повсюду ощущалась острая нехватка самого простого вооружения – винтовок. Их можно было быстро закупить за границей, но правительство не хотело этой проблемой заниматься и не давало разрешения частным лицам решить ее. Налицо был сговор внутренних врагов с врагами внешними, который русский народ оплачивал кровью своих сыновей. Бывали случаи, когда прибывшие на фронт пополнения оставались в тылу, при обозах, из-за невозможности дать им в руки оружие. Чтобы обеспечить винтовками безоружных, прибывших с запасных частей, в пехотных полках устанавливалось денежное вознаграждение за каждую вынесенную из боя лишнюю винтовку, поощрялись и раненые солдаты, отдававшие свое оружие здоровому бойцу. В самые напряженные моменты боя замолкала артиллерия, потребности которой в снарядах удовлетворялись менее, чем на 25 % нормальной потребности для них.

Председатель Государственной Думы Михаил Родзянко, узнав о катастрофической нехватке вооружений и боеприпасов в армии, и поддержанный крупнейшими представителями банков и промышленности, предложил великому князю Николаю Николаевичу «разогнать воровскую шайку артиллерийского ведомства», возглавляемую великим князем Сергеем Михайловичем и убрать военного министра Сухомлинова. В результате переговоров, в мае, в Ставке было созвано Особое совещание по усилению снабжения действующей армии главнейшими видами вооружения и довольствия. В работе совещания приняли участие депутаты Государственной Думы и Государственного Совета, и некоторые представители крупных банков России. Комиссия великого князя Сергея Михайловича Романова, отвечавшая за снабжение армии артиллерией, была ликвидирована. Военно-промышленные комитеты объединили около 1300 средних и мелких предприятий страны и построили более 100 новых, и очень скоро ликвидировали голод с боеприпасами в армии.

Вот в каких условиях находилась русская армия, когда Германия двинула на Восток свои лучшие, испытанные в боях корпуса, все свои новые формирования, свою тяжелую артиллерию, всю мощь военной техники.

Весной 1915 года генерал Фалькенгайн, фактически возглавивший германское Верховное Главнокомандование, спланировал наступление, целью которого должно было стать вытеснение русской армии из Карпат, после чего, из-за угрозы окружения, войска Северо-Западного фронта должны были оставить Польшу. В Берлине и Вене располагали надежной информацией, что такое поражение русских войск заставит царский Двор пойти на заключение сепаратного мира с Германией и Австро-Венгрией, что меняло облик войны в пользу Центральных держав.

Для ведения операции была сформирована особая 11-я армия под командованием генерала Макензена, в которой было десять пехотных и одна кавалерийская дивизия, ей была придана 4-я австрийская армия эрцгерцога Иосифа Фердинанда, с шестью пехотными и одной кавалерийской дивизией. Перед этими войсками стояла задача прорвать оборону Юго-Западного фронта на участке Горлица– Громник, окружить и уничтожить 3-ю русскую армию генерала Радко-Дмитриева, а затем развивать наступление на Перемышль и Львов.

На участке прорыва шириной 35 километров германо-австрийцы сосредоточили 126 тысяч пехоты и кавалерии, орудий легких – 457, орудий тяжелых-159, пулеметов-260, минометов-96. Превосходство над русскими войсками по живой силе было в два раза, в легкой артиллерии – в три раза, в тяжелой артиллерии – в сорок раз, а минометов у русских не было вообще. Различными были и запасы боеприпасов у сторон, в результате чего русская артиллерия могла отвечать одним выстрелом на 30–40 выстрелов противника. Немцы и австрийцы сумели скрыть подготовку к наступлению, и оно оказалось неожиданным для командования Юго-Западного фронта, хотя Ставка предупреждала командующего фронтом генерала Иванова о концентрации германо-австрийских сил юго-восточнее Кракова. Разведка и контрразведка русской армии находилась в ведении министерства внутренних дел, где велико было влияние прусско-немецкого элемента и жандармские офицеры, возглавлявшие разведотделы в армиях, боролись больше с антигерманскими настроениями среди военных собственной армии, чем с немецкой армией.

Чтобы отвлечь внимание русского командования от Горлицкого прорыва, Генеральный штаб Германии в эти же сроки провел отвлекающий удар в Прибалтике и демонстративное наступление на Ипре, где немцы впервые применили газы.

2 мая русская оборона была прорвана, и в образовавшийся прорыв сплошным потоком устремились основные силы немецко-австрийской армии. Все попытки русских войск остановить этот поток заканчивались отступлением. Бросаемые резервы фронта и Ставки, силою до 10 дивизий, вводились бессистемно, поспешно, для залатывания брешей, когда нужно было готовить отражение на новых рубежах. Одного героизма и мужества было недостаточно, войска испытывали острый недостаток в боеприпасах. Враг успевал для поддержки своих войск подвозить тяжелую артиллерию, а русскую армию не могли снабдить даже патронами.

С большими потерями русские войска к 15 мая отошли на линию Нове-Място, Сандомир, Перемышль, Стрый. Давление противника продолжалось, и 3 июня русскими войсками был оставлен Перемышль, а 22 июня пал Львов. Успешное развитие наступления и вытеснение русской армии с Галиции возродило в германском руководстве забытые надежды на проведение стратегических Канн по окружению русской армии в Польше, вынашиваемого немцами и австрийцами еще в начале войны.

Наступление германских войск, начавшееся из района Прасныша, против центральной группировки русских войск в районе Варшавы, заставило Ставку отдать приказ на оставление Польши. Царское правительство и перед войной, и в ходе ее, так и не нашло никаких политических решений, чтобы побудить поляков вместе с русской армией защищать польскую землю от вторжения в нее немцев, хотя в окружении царя и в министерстве императорского двора было много сановников– выходцев из Польши. Как известно, Екатерина II, приняв участие в разделе Польши, сразу привлекла к управлению империей влиятельных аристократов Польши и через них сумела внести успокоение в непокорном и беспокойном крае. Но движение за независимую Польшу никогда не прекращалось, и в царствование Николая II, когда самодержавная власть оказалась в слабых и ненадежных руках, оно стало находить поддержку в политических кругах Германии и Австро-Венгрии, да и в самой России, среди высших прусских и немецких сановников, окружавших русского царя.

После овладения Польшей, главнокомандующий войсками на Восточном фронте генерал Гинденбург нанес удар по северному флангу русских войск и 7 мая немцы заняли Либаву, и вышли к Шавли и Ковно. Германская конница уже в начале мая стала быстро распространяться по всей Курляндии, где ее восторженно встречали прибалтийские немцы. Казалось, что цели войны, поставленные германским командованием на восточном фронте, близки к завершению, и Россия для немцев виделась уже обреченной на поражение.

Оборона Балтийского побережья и Петербурга с началом войны была возложена на 6-ю отдельную армию, не входившую в состав фронтов, которой командовал генерал-адъютант Фан-дер-Флит и все командиры корпусов и дивизий были из обрусевших немцев, переметнувшихся на служение своей исторической родине. Эти генералы, под видом защиты каждого населенного пункта, раздробили армию на мелкие подразделения, разбросав их на всем пространстве прибалтийского края, лишили их поддержки и помощи. Все эти подразделения, оторванные друг от друга, и не связанные между собой единым командованием, с наступлением немцев в Курляндии, легко поддавались паническому страху окружения, и без боя оставляли позиции и населенные пункты. Командование армии совершенно устранилось от обороны Прибалтийского края и великий князь Николай Николаевич, в ущерб своим фронтам, был вынужден выделить крупные силы для защиты морского побережья. Под давлением Верховного главнокомандующего Фан-дер-Флит был отстранен от командования армией и тут же, по инициативе прусского окружения, он был назначен царем на высокую должность члена Государственного Совета, при исполнении обязанностей которой исключалась возможность в преследовании за измену.

Страх потерять Прибалтийский край всполошила петербургскую знать, так как большинство ее представителей имели там поместья и земли, а немецкие конные отряды и отступавшие русские войска с одинаковым усердием разоряли все на своем пути, не разбираясь в их хозяйственной и национальной принадлежности. Погромы владений и их грабежи перекинулись в Эстляндию и Лифляндию и поклонники прусско-германской политики в окружении императора и правительстве России выламывали себе руки, коря себя за излишнюю и поспешную доверчивость Берлину и Кенигсбергу, суливших им процветание и защиту их интересов, а сейчас бросивших их на произвол судьбы.

Перенесение боевых действий в Прибалтийский край удлинило фронт вооруженной борьбы, и Верховный главнокомандующий разделил войска Северо-Западного фронта на два фронта: Западный – под командованием генерала Михаила Алексеева и Северный – под командованием генерала Николая Рузского. Первый должен был прикрывать пути, ведущие на Петроград, второй – на Москву. Все попытки немецких и австро-венгерских войск продвинуться вглубь России встречали мощный отпор со стороны русской армии. «Немецкие силы, – отмечал Фалькенгайн, – дошли до пределов боеспособности…они не могли уже сломить сопротивление скоро и искусно брошенных им навстречу подкреплений».

Фронт борьбы растягивался до Балтийского побережья, и невзгодам войны были подвержены все западные губернии России. Из этих губерний, которые оставлялись русскими войсками под ударами превосходящих сил противника, должна была вестись эвакуация существующих там промышленных предприятий, но она велась без всякого плана, без участия правительства, так что, лишь их малая доля начала работать на новом месте. Предприниматели, получая ссуду от властей, оставляли свое предприятие на месте до прихода немцев, как это часто бывало с рижскими и польскими заводами, принадлежавшими немецким фирмам (обществу Беккер, «Двигатель» и другие). Из 10.000 тысяч промышленных предприятий, имевшихся в западных губерниях России на начало марта 1916 года, имелись сведения всего о 443 эвакуированных предприятиях, из которых только 70 начинали работать, 112– восстанавливались, а положение остальных было неизвестно.

Кощунственно и иезуитски действовало правительство Горемыкина в отношении своей армии и народов, проживавших на территории российской империи. По подсказке Берлина и по наущению немецкой партии при царском дворе, при оставлении русскими войсками Польши, царская власть разоряла все польские предприятия и крепкие местные крестьянские хозяйства, оставляя в неприкосновенности стоящие рядом предприятия немецких хозяев, в то время, как из Берлина велась пропаганда о предоставлении прямой автономии польскому государству в составе германской империи. Командующий Минским военным округом генерал фон Траубенберг даже посылал подразделения жандармерии на заводы и предприятия, принадлежащие немецким хозяевам, чтобы они защищали их от разграбления при отступлении русской армии на восток.

Таким же насильственным действиям подверглись и евреи, проживавшие в Польше и в прифронтовых зонах западных губерний России, которых из-за подозрения в пособничестве немцам, насильно выдворяли в глубинные районы империи, без помощи и поддержки со стороны властей. Прусская знать, окружавшая императора, стала преследовать и немцев, давно являвшихся русскими подданными и тех, кто работая в высших правительственных кругах, не хотел вступать в немецкую партию и не желал предавать интересы России. Их изгоняли со службы руками Щербатовых, Макаровых и Хвостовых, и они поневоле становились противниками самодержавия, Разрушая уклад жизни этих и других народов империи, правительство Горемыкина, а потом и Штюрмера, сознательно направляло их недовольство и ненависть против русского народа, взращивая в их рядах противников самодержавия и целостности империи.

Война приближалась и к столице русской империи, в которой усиленно муссировался слух об эвакуации императорского Двора. Великий князь Николай Николаевич, при очередной встрече с императором в Ставке, обрисовал ему страшную картину предательства и измены в высшем руководстве империи: в Государственном Совете, в правительстве, в армии и флоте, и рассказал ему всю правду о бедственном положении армии, которой грозит поражение не в боях с врагами, а в изнурительной борьбе с собственным правительством, отказывающимся от мобилизации промышленности на нужды армии.

Великий князь настаивал на смене всего правительства во главе с Горемыкиным, но от упрямо молчавшего царя он добился только смены четырех его важных членов: обер-прокурора Синода Саблера, министра юстиции Щегловитова, внутренних дел – Маклакова и военного – Сухомлинова, на которых падала тень пособников врагов России. Князь Владимир Орлов, пользующийся доверием государя, содействовал принятию решения Николая II об их отставке. Зная способность Николая менять принятые решения, великий князь настоял, чтобы указы о снятии этих министров были подписаны в Ставке. Здесь же были объявлены новые назначения и их место заняли соответственно Самарин, Хвостов, Щербатов и Поливанов. Самарин не скрывал своей враждебности к «старцу» Распутину, а Поливанов много работал с депутатами Думы, чтобы наладить проблему снабжения армии вооружением, которую он успешно решил, когда стал военным министром. Выступая перед депутатами Думы после своего назначения, новый военный министр заявил, что «армия сделает свое дело, но она должна чувствовать, что за ней стоит мощный резерв, и этим резервом должна быть вся страна».

Уступив настойчивым требованиям великого князя, царь не простил себе слабости, и, как всегда, после таких ее проявлений, он затаил на него злобу, разжечь которую императрице Александре Федоровне не представляло большого труда. Эти назначения всполошили высших сановников царского двора, а в Берлине и Вене усмотрели в них проявление национальных устремлений русской знати, за которыми могли последовать и более радикальные решения и перестановки, которые вели к подрыву прусского могущества в окружения царя. Вскоре была сплетена политическая интрига, целью которой сначала ставилась дискредитация вновь назначенных министров, но потом острие удара было направлено против великого князя Николая Николаевича, сняв которого с поста верховного главнокомандующего можно было впоследствии легко сразить и его сподвижников в составе правительства. Провокационные листовки, разбрасываемые немцами в тылу и на переднем крае «чернили великого князя Николая Николаевича, противопоставляя его императору».

Великий князь Николай Николаевич к лету 1915 года реформировал и укрепил способными кадрами отделы контрразведки в Ставке и штабах фронтов и армий, которые в противоборстве с германской разведкой одерживали одну победу за другой. Каждое разоблачение агентов в войсках тянуло за собой зловещую цепь государственной измены в столицу империи, куда не доставала карающая рука возмездия великого князя. Арест полковника Мясоедова позволил вскрыть разветвленную агентурную сеть немецкой и австрийской разведок, созданную вокруг военного министра Сухомлинова самим министром-изменником. Сенатор Посников, расследовавший позднее дело Сухомлинова отмечал, что к дому военного министра сходятся восемь шпионских организаций. В этой крепко связанной цепи государственной измены, в которую были втянуты министры и высшие сановники царского Двора, главным передаточным звеном от императрицы к лидерам немецкой партии служил «старец» Распутин. Неприязнь Распутина к великому князю Николаю Николаевичу проявилась вскоре после назначения его Верховным главнокомандующим, о чем сама императрица поведала императору в своем письме 20 сентября 1914 года, когда царь находился в Ставке: «Григорий ревниво любит тебя, и для него невыносимо, чтобы Н. играл какую-либо роль». Пройдет некоторое время и императрица выразит своему мужу еще более резкую оценку о великом князе Николае Николаевиче: «Я ненавижу твое пребывание в ставке, – и многие разделяют мое мнение, так как ты там не видишь солдат, а слушаешь советы Н., которые не хороши и не могут быть хорошими». Но еще в середине июня императрица Александра Федоровна была противником не только, чтобы Николай II стал Верховным Главнокомандующим армии, но и противником его частых поездок в Ставку. «Он был (Распутин. – Авт.) так против твоей поездки в Ставку, потому что там тебя обхаживают и заставляют делать вещи, которых лучше бы не делать. Здесь атмосфера в твоем доме здоровая…»

Вокруг Распутина всегда вращалось несколько германских агентов и их пособников в лице его личного секретаря Симановича и банкиров Мануса и Рубинштейна. До Распутина доходили сведения об аресте Мясоедова и других немецко-австрийских агентов в русской армии, с которыми он поддерживал тесные отношения и связи. «Старец» догадывался о сжимающемся вокруг него кольце русской контрразведки и, чтобы проверить свои подозрения, Распутин дал телеграмму великому князю Николаю Николаевичу с изъявлением пожелания приехать в Ставку и встретиться с Верховным главнокомандующим. Без всяких обиняков великий князь ответил ему: «Приезжайте, я вас повешу». Такое наказание обычно выносилось шпионам и агентам, и оно официально было прописано в законах многих европейских стран того времени и русское законодательство следовало этим принципам. По краткому ответу князя Распутин понял, что против него в органах контрразведки Ставки, собран достоверный материал о его шпионаже на пользу Германии, и с этого времени «старец» начал борьбу с верховным главнокомандующим, в которую он втянул императора и императрицу, и, конечно, Двор, со всеми его административными возможностями по назначению высших чинов империи.

Распутину высшие сановники Двора предоставили полное право беспрепятственно общаться с царем и царицей в любое время дня и ночи и влиять на венценосную семью так, как того желал сам «старец». Одновременно сам Распутин был окружен целой ватагой опытных агентов, направлявших его и следивших за каждым его шагом. Председатель правительства, министры и высокие чиновники часами ждали аудиенции у царя, а «старец» мог вальяжно открывать любые царские двери и посещать даже комнаты наследника и принцесс, когда ему вздумается. «Стукотну в дверь и вхожу», – так сам старец рассказывал о своем поведении в апартаментах царствующей четы. Под гипноз и развращающее обаяние этого человека первой попала императрица и ее ближайшая подруга Вырубова, затем, император и дети. Отдавая в руки Распутина царскую семью, Двор стал наделять «старца» властью, в применении которой видна рука опытного режиссера, ни разу не сфальшивившего в назначении нужных прусскому окружении высоких лиц империи.

Незадолго до принятия Николаем II решения самому возглавить армию царица скажет еще более резко о великом князе: «…Н. с кликой Гучков, Родзянко, Самарин и т. д.» Дни пребывания Николая Николаевича в должности Верховного главнокомандующего были сочтены.

Император еще не вернулся со Ставки в столицу, но императрица уже знала о новых назначениях и она не скрывала своего недовольства великим князем. «Он не имеет права вмешиваться в чужие дела, надо положить этому конец – и дать ему только военные дела – как Френч и Жоффр. Никто теперь не знает, кто император. Кажется со стороны, будто Н. все решает, производит перемены, выбирает людей – это приводит меня в отчаяние. Все делается наперекор Его желаниям». Устами недалекой императрицы, совершенно не разбирающейся в военной стратегии, дается оценка складывающихся отношений Главнокомандующего английскими экспедиционными силами во Франции на тот период фельдмаршала Френча и Главнокомандующего французскими армиями Севера и Северо-Востока маршала Жоффра с правительствами Великобритании и Франции, знать и оценивать которые мог только узкий круг лиц, обнимавших своим умом поле великой битвы в Западной Европе, мало известной в России. Это была та вершина, на которую взобралась немецкая агентура в министерстве императорского двора русского царя, диктовавшая устами императрицы правила поведения императору в его отношениях с Верховным главнокомандующим армии великим князем Николаем Николаевичем. Александра Федоровна, по подсказке своего прусского окружения, давала оценку и вновь назначенным министрам: «…относительно Самарина я более чем огорчена, я прямо в отчаянии. Теперь… все пойдет плохо…Он будет работать против нас, против Гр.» Императрица так высоко чтила Григория Распутина, что в письмах к императору она писала его имя и всякое упоминание о нем с большой буквы, давая разительный пример подчинения себя духу и воли другого человека. Она очень недовольна и назначением Поливанова: «Извини меня, но я не одобряю твоего выбора военного министра…разве он такой человек, к которому можно иметь доверие?… Не враг ли он нашего Друга, что всегда приносит несчастье».

Немецкая партия в столице русской империи не теряла надежды создать такое положение в стране и на фронте, когда, терпящая одно поражение за другим, русская армия могла бы сама вызвать в среде правящего класса и генеральских кругах стремление к окончанию войны и заключению сепаратного мира с Германией и Австро-Венгрией. Однако, несмотря на все неудачные сражения и оставление Польши, Галиции и Курляндии, и катастрофическую нехватку вооружений и боеприпасов, в русской армии не было пораженческих настроений, и ее солдаты сражались с прежним упорством и мужеством, как будто у них за плечами была не одна, а несколько жизней. Большая заслуга в таком настроении сражавшихся войск принадлежала великому князю Николаю Николаевичу, сумевшему на всех этапах борьбы сохранять твердое руководство фронтами и армиями.

На все удары немцев и австрийцев на стратегически важных направлениях великий князь Николай Николаевич успевал отвечать контрударами на других важных участках борьбы, а в угрожаемые районы, откуда могли последовать обхваты и обходы, своевременно подводил резервы, лично руководя их вводом в сражение, не давая противнику никакой возможности окружить русские войска. Из глубины страны поступали новые резервы, и Верховный главнокомандующий готовил их для решающих битв. Их мощь должны были усилить гвардейские корпусы, подчиненные лично императору, где среди офицеров росло возмущение засильем прусско-немецких генералов в управлении гвардией и их бездействием в вооруженной борьбе. Офицеры гвардии, в которой был представлен цвет русской знати, грозно роптали и требовали участия в боях наравне со всеми войсками. Проводя реорганизацию, великий князь намеревался подчинить гвардию своей власти и заменить в ней все командование. Ему уже удалось избавиться от Ренненкампфа, Сиверса, Шейдемана и он нещадно боролся с засильем прусских генералов в русской армии, большая часть которых стала служить не России, а интересам германской империи. Его ненавидели немцы особенно после того, как он настоял, чтобы царь утвердил закон «О прекращении землевладения и землепользования австрийских, венгерских или германских выходцев в приграничных областях». Опубликование закона и сообщение о нем в прессе послужило развертыванию в обществе кампании против немецкого засилья в России, которое становилось опасным во время войны с Германией, но правительство осталось безучастным к этим требованиям.

Войдя в деловые отношения с князем Г. Львовым и другими лидерами земского движения, Верховный главнокомандующий быстро налаживал увеличение производства вооружений и боеприпасов под эгидой губернских и городских земств, куда устремилась народная энергия и предприимчивость русского капитала. Вокруг великого князя Николая Николаевича в Ставке и штабах фронтов стала образовываться сильная и влиятельная группа политиков, банкиров, промышленной буржуазии, деловых людей из дворянства и земств, кровно заинтересованных в победе русского оружия, и за их плечами стояли могучие народные силы, которые они намеревались разбудить и организовать на борьбу с врагом в скором будущем. Здесь, в Ставке, из-за бездействия царского правительства, закладывалась и формировалась новая власть, способная поднять на борьбу с врагом, как это делалось во все века, и пахаря и кузнеца, и городского жителя и каждого дворянина, чтобы придать войне характер народной войны, в которой могли слиться в едином потоке все силы российской империи.

Кайзера Вильгельма II и генеральный штаб немецкой армии выводило из себя все возрастающее искусство Верховного главнокомандующего великого князя Николая Николаевича по управлению русскими войсками, когда они не только не давали себя окружить и разбить, но нередко на равных сражались с немцами, превосходивших их качеством вооружений, и наносили такие сильные контрудары, что германская армия долго не могла от них оправиться. Весь план кампании немецкой армии на востоке на 1915 год, в котором был заложен разгром русских армий и вывод России из войны, терпел крах, и в окружении императора Германии искали выход из создавшегося тупика.

В поисках выхода, в кругах, близких к кайзеру Вильгельма II, родилась идея сменить верховного главнокомандующего русской армии Николая Николаевича на совершенно не разбирающегося в военном деле царя Николая II. Другие кандидатуры не рассматривались. На физическое уничтожение царя в Берлине и Вене не пошли, хотя пруссаки могли легко это сделать, так как все передвижения царя были хорошо известны германской разведке и их самолеты нередко сопровождали царские поезда, следовавшие из Ставки в Царское Село и обратно. Боялись, что вместе с царем могут погибнуть граф Фредерикс и другие высокопоставленные особы царя, в помощи и опоре которых в Берлине очень нуждались. Слабее и беспомощнее Николая в романовской семье не было, и его устранение от престола могло открыть путь к власти малолетнему сыну Алексею, при регентстве родного брата царя Михаила, тоже не блиставшего способностями, но настораживавшего пруссаков своей извечной тягой к дружбе с русской знатью. Это не сулило ничего хорошего. В таких условиях слабость царя становилась его силой и служила до поры до времени безопасной для него кольчугой, оберегавшей его от всех ударов.

В то время как над великим князем Николаем Николаевичем сгущались тучи, вновь назначенные министры, по совету великого князя потребовали от премьера Горемыкина провести секретное заседание правительства с обсуждением на нем положения на фронтах и в армии. Первое заседание Совета Министров началось с заявления военного министра генерала Поливанова, «что отечество в опасности», о растерянности в штабах фронтов, вызванного катастрофической нехваткой вооружения и боеприпасов, о раздражении в обществе, порожденного постоянными неудачами на фронте, и что в тылу замечены признаки недовольства и революционные лозунги. С острой критикой правительства выступили и другие министры. В ответ председатель правительства Горемыкин и находившийся с ним в дружеских отношениях министр императорского двора граф Фредерикс условились между собой рекомендовать императору самому возглавить воюющую армию. Два высших представителя власти, два тонких интригана, устраняли правительство от дел и перекладывали на плечи царя ответственность за все неудачи на фронте и в стране, что отвечало и вожделенным желаниям Берлина. В такой нелегкой обстановке, когда отступала русская армия, и когда нужно было поднимать народ на вооруженную борьбу и переводить экономику страны на военные рельсы, как это было сделано в Великобритании и Франции, прусское окружение императора решило усилить масштабы развала романовской империи и путем дворцовых слухов и тонких интриг толкнуло царя к идее самому возглавить армию. Частые поездки в Ставку и в войска понравились самому царю – он любил свободу и безделье, которое она ему давала, а бесчисленные знаки внимания, оказываемые ему солдатской массой, воодушевляли императора и поднимали его значимость в собственных глазах. Его характер и отношение к царскому сану раскрывается в одном его письме, посланному им императрице: «Мой мозг отдыхает здесь, – писал он из Ставки царице, – ни министров, ни хлопотливых вопросов, требующих обдумывания. Я считаю, что это полезно для меня».

Подталкивал царя к принятию должности Верховного и «старец» Распутин, кому безоговорочно вторила императрица. Восемь лет общения с венценосной семьей раскрыли наблюдательному и хитрому Распутину все слабые стороны характера царя и царицы, и он знал все оттенки их душевных струн, играя на которых, он показал себя непревзойденным мастером импровизаций и неожиданных ходов. Такую власть над императорской семьей Распутину дал прусский двор во главе с Фредериксом и Бенкендорфом, оградивший царскую семью от всего, что могло надоумить или вразумить их от общения с другими людьми, и заставивший всех, кто шел к императору или к императрице с какими-либо делами или предложениями, посвящать руководство Двора в содержание будущего разговора и никогда не выходить из рамок предписанных рекомендаций. Даже близкие родственники венценосной семьи не могли избежать этой участи – так строг и неписан был этикет общения с царской четой. Вся царская семья безвыездно жила в Царском Селе, в одном из его дворцов, а если император и императрица выезжали на фронт или шли в церковь – их жестко опекали высшие прусские сановники и охрана. В своеобразном заточении находились дети царской семьи. Их дочерям – великой княжне Ольге в 1915 году было 20 лет, великой княжне Татьяне-18, великой княжне Марии -16, великой княжне Анастасии -14 лет, но нам не оставлены свидетельства их учебы в каких-либо столичных гимназиях и нам ничего неизвестно о получении ими хоть какого-то домашнего образования. Всему их учила мать, которая и сама жила в вечном страхе за свою и их жизнь. 3 ноября в узком семейном кругу, в отсутствии царя, был отмечен день рождения Ольги, а 12 ноября императрица Александра Федоровна напишет Николаю II загадочные и полные трагического смысла слова о будущем старшей дочери: «Жизнь – загадка, будущее скрыто завесой, и когда я смотрю на нашу большую Ольгу, мое сердце полно волнения, и я себя спрашиваю, какая судьба ей готовится, что ее ожидает?…» Прусская агентура, на службе которой оказались влиятельные лица министерства императорского двора во главе в Фредериксом и Бенкендорфом, безжалостной рукой держали в заточении всю царскую семью, и делалось это по личному распоряжению кайзера Германии Вильгельм II и принца Прусского Генриха, женатого на старшей сестре царицы Александры Федоровны Ирене, чтобы сломить их волю к сопротивлению и заставить подписать позорный для России сепаратный мир с немцами. В войну венценосные особы и влиятельные политики порой бывают страшнее солдат на поле боя и для достижения победы они идут на любые преступления.

Царские дети не знали проказ и утех юности и молодости: для них был закрыт мир знаний, и они были обречены царским двором на вечное молчание и страдания. Не случайно великая княжна Ольга в своем девичьем дневнике в 1916 оставила запись о содержании своей молитвы, которая потрясает глубиной переживаемых ею и всей царской семьи страданий:

Все письма к царю и царице перлюстрировались, а к телефону венценосной семье можно было подойти только тогда, когда прусским вельможам был известен характер предстоящего разговора. Смельчаков прорвать эту стену отчуждения между царствующей четой и окружающими их людьми было очень мало. Первым это сделал премьер Столыпин, но после его показной и трагической смерти никто больше не осмеливался на такой поступок. Начальник штаба Ставки генерал Алексеев мог рассказать царю правду о гибельном влиянии его прусского окружения на внутреннюю жизнь страны, на положение дел в армии, которая терпела страшную нужду в вооружениях и продовольствии, но даже он не стал подвергать себя риску быть немедленно отстраненным от должности, если бы заговорил с царем правдивым и смелым языком. Родная сестра императрицы Елизавета Федоровна рискнула нарушить этикет запрета и молчания, и рассказала сестре правду о гибельном на династию и страну влиянии Распутина, и предложила удалить «старца» в Сибирь, в его родное село Покровское, но в ответ она услышала гневную отповедь, поразившую ее слух резкостью и грубостью младшей сестры. Больше сестрам так и не удалось увидеться, их Двор разделил навсегда. Была отстранена от влияния на сына и мать царя, вдовствующая императрица Мария Федоровна, которой предложили покинуть столицу и жить в Киеве незаметной для общества и людей жизнью. Министром императорского двора графом Фредериксом ей был подобран пышный двор и хорошее содержание в ответ на уединение, невмешательство в дела венценосной семьи и молчание. Вдовствующая императрица Мария Федоровна любила Россию и считала себя русской, хотя и родилась датской принцессой. Когда началась война, она большую часть своего состояния отдала на нужды армии: только с 1 августа 1914 года по 1 августа 1915 года на ее средства было отправлено на фронт 400 тыс. комплектов белья, 56 тыс. теплых вещей, свыше 520 пудов табака и многие тонны самых необходимых продуктов для солдат. А в самом начале войны она организовала госпитали в Москве, Киеве и Тифлисе, подготовила два санитарных поезда на 100 и 400 человек, 5 лазаретов, перевязочный отряд, санаторий в Крыму для выздоравливающих офицеров и убежище для увечных воинов при Максимилиановской лечебнице. Она пользовалась любовью в армии и среди простого народа, где ее ласково называли матушка-государыня.

Была еще одна важная причина, заставлявшая берлинских и венских политиков непримиримо бороться с влиянием великого князя на царский Двор. Николай Николаевич не допускал даже мысли о заключении какого-либо сепаратного мира с Германией и Австро-Венгрией и решительно отклонял всякие попытки следовать этому курсу. Кронпринц Германии летом 1915 года по этому поводу высказался прямо и откровенно: «Главное затруднение заключалось в том, что великий князь Николай Николаевич находится еще у власти». Весь этот год дипломаты Берлина и Вены искали пути к сепаратному миру с Россией и на этом поприще велись не менее ожесточенные схватки, чем на полях сражений. Графиня Васильчикова была лишь одной из связных императоров трех дворов – германского, австрийского и русского, искавших путь к сепаратному миру с Россией. Свои услуги враждующим сторонам для заключения мира предлагали и королевские дворы Европы, потому что война приносила бедствие всем европейским странам, даже нейтральным. 16 февраля 1916 г. шведский король предложил свои посреднические услуги стать миротворцем в конфликте воюющих стран, а датский король Христиан X, родной брат вдовствующей императрицы Марии Федоровны, побывал в Берлине и Петербурге, ратуя за эти же предложения. С такими же предложениями выступал и представитель правящей Гогенцоллерновской династии Германии герцог Эрнест-Людвиг, брат императрицы Александры Федоровны, в письме сестре предлагавший «начать строить мост для переговоров».

Эти закулисные переговоры стали известны французскому и британскому правительствам, и чтобы удержать Россию в составе Антанты, 12 марта 1915 г. Лондон уведомил царское правительство, что Великобритания согласилась «предоставить России контроль (над проливами), которого она так жаждала».Франция такое согласие дала через два месяца.

Помимо этого, заключению сепаратного мира препятствовал страх царя вызвать этим непопулярным шагом волнения в стране и возмущение армии, за которым могла последовать революция. Всем были еще памятны крупные волнения в городах империи и в армии на Дальнем Востоке после заключения мира с Японией. Но тогда все эти события происходили далеко от столицы, а сейчас они могли разразиться рядом, и подвергать себя такому риску никто не хотел. К тому же, в окружении царя знали ненависть великого князя Николая Николаевича к немцам, и никто не решался заговаривать с ним о возможности заключения сепаратного мира с Германией.

В начале августа Николай II, под воздействием своего окружения и советов императрицы и Распутина, принял решение лично возглавить Ставку и сообщил об этом военному министру Поливанову. На заседании правительства 6 августа сообщение об этом военный министр предварил словами: «Как ни ужасно то, что происходит на фронте, есть еще одно гораздо более страшное событие, которое угрожает России – это решение императора взять на себя верховное командование». Большинство членов правительства было потрясено услышанной новостью, которое, как они полагали, вело страну к военным неудачам и внутренним осложнениям. Члены правительства отчетливо сознавали, что у Николая II нет никаких военных способностей, что могло привести к потере управления армией и крушения ее силы, но еще больше пугала их потеря управления империей из-за постоянного отсутствия монарха в столице, функции которого, в чем они нисколько не сомневались, возьмет на себя императрица и Распутин, а истинными хозяевами русской империи станут прусские вельможи. Министры большинством голосов ходатайствовали перед Государем провести заседание Совета министров под его председательством со следующей повесткой дня: 1) о верховном главнокомандующем, 2) эвакуации Петрограда и 3) о будущей внутренней политике. На следующий день в Царском Селе такое заседание состоялось, на котором царь отмалчивался, а Фредерикс и Горемыкин не дали возможность министрам высказаться, и все расходились в обстановке гнетущей и тяжелой атмосферы, в предчувствии непоправимой беды.

21 августа восемь министров (Харитонов, Кривошеин, Сазонов, Барк, князь Щербатов, Самарин, граф Игнатьев и князь Шаховский) обратились с письмом к императору, в котором они вновь повторили просьбу оставить на своем посту Верховного главнокомандующего армией великого князя Николая Николаевича и указывали на «коренное разномыслие» между подписавшими письмо и председателем совета министров, недопустимое во всякое время, а «в настоящие дни гибельное. Находясь в таких условиях, мы теряем веру в возможность с сознанием пользы служить Вам и родине». Это был вопль отчаяния государственных мужей пытавшихся спасти страну и династию от гибели.

Никакие предостережения, высказанные Николаю II министрами– «бунтовщиками», что у Государя есть более важные обязанности, чем ответственность за судьбу сражений на полях войны, не остановила царя от его пагубного решения возложить на себя обязанности Верховного Главнокомандующего русской армией. Печальные примеры из недалекой русской истории, когда императоры Петр Великий и Александр I терпели поражение в Прутском походе и в сражении под Аустерлицем, не стали предостережением для упрямого царя. К тому же, фанатично верившему в искупление молитвой царю в одну из таких минут «почудился голос, призывающий его к воинству», что было расценено вездесущим «старцем» как предопределение Бога и знак судьбы. Председатель Государственной Думы Родзянко не сумел добиться встречи с императором, чтобы отговорить его принимать на себя обязанности Верховного, но он отправил Николаю II письмо в котором открыто выразил общее мнение, бытовавшее в русском обществе: “»Народ не иначе объяснит ваш шаг, как внушенный вам окружающими вас немцами, которые в понятии народном связываются с нашими врагами и изменою русскому делу».

23 августа Николай II назначил себя Верховным главнокомандующим и убыл в Ставку. Это было началом конца. Государственный корабль остановился, в его капитанской рубке не было капитана и не было штурмана, который должен был проложить курс среди бушующих волн, не было и механиков, способных запустить остановившиеся двигатели. Приняв решение возглавить Ставку, Николай II оставил правительство без всяких указаний, без каких-либо советов, как оно должно работать в его отсутствии. Похоже было, что царь уезжал из столицы под принуждением своего двора и его больше беспокоила собственная судьба и судьба семьи, а не империи. Бездействовало и правительство, совершенно самоустранившееся от руководства экономикой страны и делами по обеспечению действующей армии всем необходимым для ведения войны. История государств не знает подобных примеров, когда бы правительство своей страны работало в интересах чужой страны. Не было связи у правительства и с Государственной Думой, заседания которой во время премьерства Горемыкина проходили крайне редко, так как он был убежден, что во время войны «невозможна законодательная работа» и депутаты Думы собирались на короткий срок, только для принятия росписи. Все ветви власти в царской России существовали и жили, как живут водоросли в озерах, обособленно и борясь друг с другом. Отсутствие контроля за деятельностью правительства со стороны монарха, и невозможность осуществить такой контроль со стороны парламента и общественных организаций, поставило министров в исключительное положение. Они быстро отошли от решения важных государственных дел и занялись множеством мелких, ничтожных дел, создавая вокруг себя дутый эффект значимости их работы. Свободное обращение с законом и расходованием денежных средств привела к повальному их хищению и растратам, восполнить которые со временем стало невозможным. Злоупотребление лиц, облеченных властью, стало модным и повсеместным явлением, и их никто не мог остановить в невоздержанности, прихотях и алчности. Прочное здание русского самодержавия стало трещать, и многовековая мудрость русского народа не могла спасти его. Бесконтрольная правительственная власть быстро разлагалась и становилась опасной для государства и во всех слоях общества стала зарождаться идея свержения этой власти, нашедшая распространение в широких народных массах.

Вместе с царем отбыли министр двора граф Фредерикс со своей бесчисленной императорской свитой, насчитывающей несколько тысяч человек, с полками охраны и конвоя, так что штаб в Ставке разросся до таких размеров, что из города Могилева пришлось отселять добрую половину всех его жителей, чтобы в их домах разместить обслуживающую прислугу. Ставка стала походить на большой постоялый двор, где утрачивалась мысль о войне, и где придворные сплетни царедворцев были опаснее сводок с фронтов. По прибытию царя в Ставку его встречал там мрачный, ссутулившийся, в забрызганных сапогах великий князь Николай Николаевич. Здесь же был вновь назначенный начальник штаба Ставки генерал Алексеев, который ознакомил императора с обстановкой на фронтах. Великого князя игнорировали и ждали его отъезда на кавказский фронт. В кармане императора лежало письмо Александры Федоровны, в котором она писала, что не будет спокойна до тех пор, пока Николай Николаевич не покинет Ставку.

Царь по прибытии в Ставку ни во что не вмешивался, ничего не менял и ничего не предлагал – он словно кого-то все время боялся и в присутствии министра графа Фредерикса всегда молчал, или задавал самые безразличные вопросы, которые никак не соотносились с обсуждаемой проблемой. Всем военным хозяйством руководил начальник штаба Ставки генерал Михаил Алексеев, который умело уводил войска из окружения в Прибалтике и на западе Украины, и не позволял прусскому окружения императора вмешиваться в работу штаба, который он возглавлял. Это было труднее сделать, чем сражаться в бою, но он добивался сокрытия замыслов подготавливаемых наступательных операций и мест нахождения резервов от близких сановников царя, но не мог их скрыть от императора, и потому они все равно становились известны германской разведке.

С приездом Николая II в Ставку, после того, как он назначил себя Верховным Главнокомандующим, работа Союзов земств и городов была парализована. Царь не хотел иметь никакого дела с лидерами земского и городского движения, а организовывать работу правительства по мобилизации экономики страны для нужд войны ему не позволяло его прусское окружение. Это же окружение заставляло императрицу поддерживать взгляды императора на земское движение. «Никому не нужно их мнение, – писала царица Николаю II по поводу постановления Петроградской городской думы, в котором говорилось о необходимости обновления правительства. – Пусть они лучше всего займутся вопросами канализации… Мы богом поставлены на трон и должны сохранить его крепким и передать непоколебленным нашему сыну».

В такой обстановке русская буржуазия встала в оппозицию как к императору, так и к правительству и заменила свой старый лозунг «единения с царским правительством» лозунгом «создания министерства доверия». Депутаты Государственной думы поощрили создание в июне военно-промышленных комитетов, перед которыми была поставлена задача мобилизации промышленности страны для работы на войну. Предполагалось, что они сосредоточат в своих руках руководство крупной и средней промышленностью, а союзы земств будут развивать мелкую кустарную промышленность.

В августе основными фракциями Думы был сформирован «Прогрессивный блок», поставивший своей целью обновить и укрепить разлагавшийся аппарат царской власти, провести реформы в стране и создать кабинет министров, который бы пользовался доверием всех слоев русского общества. Одновременно буржуазия сделала попытку дело руководства промышленностью и мобилизации ее мощностей на нужды войны взять в свои руки, но сделать им это было очень трудно, так как на их пути встал царский двор и правительство, не желавшее менять свое отношение к войне, которое было с самого начала пораженческим. С таким курсом не хотело мириться земство и большинство депутатов Государственной Думы. Само отношение правительства к характеру войны заставило земства сделать свои союзы политическими объединениями, в которых сплотились передовые слои русской буржуазии, дворянства и интеллигенции. В своей политической борьбе с царским правительством буржуазия стремилась усилить свое влияние на экономическую и политическую жизнь страны двумя методами. Во-первых, с помощью промышленных комитетов и союзов земств и городов взять управление народным хозяйством в свои руки, чтобы военные заказы, распределение металла и топлива, организация транспорта и разрешение продовольственного дела проводилось без участия правительства Горемыкина, которое поддерживало вредительство в этой области и бросило страну на произвол врагов внутренних и внешних. Во-вторых, буржуазия прямо и открыто поставила вопрос об укреплении аппарата царской власти путем привлечения ее представителей к управлению страной, требуя, чтобы самодержавная монархия была заменена на конституционную, по типу Великобритании, и создание буржуазного правительства, подотчетного перед Государственной Думой. Царь и его двор не хотели идти ни на какие уступки и после отъезда Николая II в Ставку выступление буржуазии, и, прежде всего, представителей земства, стали носить враждебный характер по отношению к царской власти. На осенних съездах союзов земств и городов князь Г. Львов заявил, что царское правительство «противодействует единению общественных сил с властью». Резолюция съезда требовала обновления власти, «которая может быть сильнее только при условии доверия страны и единения с законным ее представительством».Обобщив требования русской буржуазии царскому правительству, два видных ее представителя, князь Львов и Челноков, хотели донести их лично императору Николаю II, но он отказался их принять. Не был принят и председатель Государственной Думы Родзянко, поднимавший важные вопросы единства власти и парламента для отпора врагу. Тогда Союзы земств и городов послали царю письмо, в котором говорилось, что «те представители общественного порядка, которые хотят управлять страной одной властью приказаний, не слушая ее голоса и не считаясь с ее желанием, суть злейшие враги России и ее престола».

С этого времени в стране, во всех классах общества, открыто заговорили об измене лиц, стоящих у кормила власти, с требованиями перемен. «Армия отступает, – говорил видный кадет Н. Астров, – из-за предательства, отсутствия снарядов, ружей… потому что власть, привыкшая к безответственности, воспитавшая в себе извращенное представление о стране, народе, которым управляет, боится России, не верит ей и в своем безумном неверии оказывается в руках у злобных, угасающих старцев, у шутов, предателей, распутных проходимцев».

Земский союз продолжал работать и свою главную роль видел в том, чтобы оказывать помощь армии в выполнении ею ее великого ратного подвига. Князь Львов однажды воскликнул: «Страшно подумать, что было бы, если бы не было земства».

Правительство пошло по пути запрещения проведения съездов всех партий и движений и борьба с царской властью стала носить нелегальный характер со стороны знати, буржуазии и интеллигенции. «Страна едина, заявляли земцы, – едина в земских силах, едина в народном представительстве». Но вне страны стоит власть, которая «делает все, чтобы только не вести страну к победе, но мешать достигнуть этой победы».

Если русское правительство боролось с земством запретительными мерами и всячески противодействовало их патриотическим инициативам, то германское правительство грозило ему карами. В разбрасываемых листовках над русской территорией немецкие каратели обещали «подвергнуть повешению всех представителей Всероссийского Земского Союза, ибо союз этот, по их заявлению, снабжает армию боевыми припасами».

После отъезда царя в Ставку, стала стремительно возрастать роль Распутина, и он становился главным распорядителем государственных должностей в империи. Через общение со «старцем» и по его просьбе министерство императорского двора, которое в отсутствие Фредерикса возглавлял граф Бенкендорф, назначало на должности министров, руководителей департаментов и на другие высокие государственные должности людей, лично отобранных Распутиным в своей кампании, никогда не оставлявших его в одиночестве.

Распутину и кандидатам на высокие посты сановниками царского двора внушалась мысль находиться вместе в обществе и на людях, в увеселительных заведениях и ресторанах, чтобы их видели чаще и больше широкие круги петербургской общественности и интеллигенции, потому что результатом этой очередной партитуры было назначение примелькавшегося «старцу» чиновника министром, или руководителем департамента. Председатели правительства Штюрмер, министры Маклаков, Щегловитов, Хвостов, Протопопов, Добровольский и другие чиновники до своего назначения на эти высокие посты много часов отстояли в качестве «друга» и «прислуги старца» в фешенебельных салонах и ресторанах столицы, нередко завязывая с посетителями этих заведений непристойные выходки, чтобы на них больше обратили внимание и говорили в обществе. Затем следовало нужное для интересов Двора выдвижение чиновника на высокий пост министра, сделанное по просьбе «старца», и прусское окружение оказывалось непричастным к этим непристойным назначениям. Записки Распутина, с неровным, корявым и безграмотным почерком, в которых он просил и распоряжался назначением высших должностных лиц в империи, услужливо разносили по Петербургу чиновники Двора и они же готовили соответствующие рескрипты царя, утверждавшего просьбы «старца». «Табе», «Прынцу», «Штюшке», «Прошке» – значило обращение Распутина к принцу Ольденбургскому, председателю правительства Штюрмеру, министру внутренних дел Протопопову назначить того или иного его нового друга на высокую должность. В правительственных учреждениях, читая эти записки, министры и чиновники смеялись и злословили, но не перечили, зная, что за всем эти спектаклем стоит могучая рука царской администрации.

На высокие государственные посты устремились люди, которые сами нуждались в контроле со стороны власти и общества, так как они легко переступали закон и имели пороки, несовместимые с порядочностью и честью. Это стало возможным только в силу огромного влияния Распутина на императрицу Александру Федоровну, которая после отъезда царя в Ставку, по взаимной договоренности, взяла бразды правления империей в свои руки. Это была видимость ее управления, а на самом деле ею управляла немецкая партия. Не имея опыта и не зная людей, она полностью доверилась своему фавориту Распутину, который в государственных делах был такой же неуч и невежда, как и его венценосная пассия. К Распутину, завладевшему телом и духом императрицы, сразу потянулись люди его принципов и взглядов, прежде всего, князья по званию и проходимцы по призванию Мещерский, Андроников, Белосельский-Белоцерковский, темные личности из полиции Белецкий и Манусевич-Мануйлов, финансовые нувориши Манус и Рубинштейн. Все эти люди вместе и порознь протежировали у Распутина своих ставленников в верхние эшелоны власти, преследуя не государственные, а своекорыстные интересы, несовместимые с заботой о процветании империи. Князья Мещерский и Андроников были близкие к императору лица, но царь был так обособлен, что путь к нему был короче через «старца» и императрицу.

Первым министром, назначенным по рекомендации Распутина, был Саблер, из прусского окружения царя, «не то шутник, не то искатель приключений». Ему нельзя было доверять приход, а назначили обер-прокурором святого Синода и при нем «святой синод, главным образом, занимался наградными и бракоразводными процессами»…

Обер-прокурор Синода и митрополиты, подобранные Распутиным, не владели способами врачевания душ, и этой задачей занялись сотни и тысячи католических, протестантских и баптистских организаций, ринувшихся на бескрайние российские просторы, отбирая верующих у православной церкви и внося духовную смуту в жизнь русского народа. Отходили от православной церкви, прежде всего, молодые люди в западных губерниях России, в их быт внедрялись вольность нравов и пороки, там, где раньше были крепки устои русской старины. Последствия распутинского влияния на русскую церковь трудно переоценить, но оно было не менее вредным, чем на царскую семью. Дух атеизма был порожден в народных глубинах самой церковью, не справившейся с задачами духовного воспитания масс, где нравственный пример священнослужителей для верующих – важнее религиозных догм и правил.

За два года до назначения премьером Горемыкина князем Мещерским, при содействии Распутина, министром внутренних дел России был назначен Николай Маклаков, о ком в петербургских светских кругах говорили с усмешкой и нескрываемой иронией. За крайне правыми взглядами у молодого министра просматривалась полная некомпетентность к порученному ему делу и отсутствие каких-либо государственных способностей, сближавших его в этом отношении с царем. Министр внутренних дел определял внутреннюю политику империи и назначение на этот пост Маклакова, которого родной брат назвал «государственным младенцем», лишь отображало стремление прусского двора видеть во власти ничтожных людей.

Все министры, кто назначался по протекции князей Мещерского, Андроникова и Распутина были ярыми сторонниками продолжения курса сближения с Германией в ущерб национальных интересов России. С помощью Распутина стали проводиться все непопулярные решения правительства, все аферы с ценными бумагами и капиталами, все назначения министров и директоров департаментов, в руках которых находились основные бюджетные средства и оборонные отрасли промышленности. С помощью «старца» были сменены министры, которые были самостоятельными и сильными в понимании своего государственного долга и ответственности перед народом, убраны руководители департаментов полиции, жандармерии и юстиции, которые проявляли заботу о безопасности граждан и страны, были отодвинуты в тень и отправлены в отставку и в отдаленные обители генералы армии и иерархи церкви, кто мог повести армию к победам и поднять православный люд на всеобщую войну с врагом.

Привыкший с молодости к пьяным кутежам, воровству, аферам и сомнительным приключениям Распутин так и не был приучен ни к какому полезному труду, и жил обманом людей, богатых и бедных, и, в особенности, верующей православной паствы, потому что он причислял себя к влиятельным проповедникам церкви и был ее непризнанным патриархом. Прочное тысячелетнее здание русской православной церкви от такого антихриста накренилось и стало трещать, угрожая развалом людям, посещавшим его. Гучков, еще в январе 1912 года, при обсуждении в Государственной Думе сметы Синода, говорил: «Хочется говорить, хочется кричать, что церковь в опасности и в опасности государство… Вы все знаете, какую тяжёлую драму переживает Россия… В центре этой драмы – загадочная трагикомическая фигура, точно выходец с того света или пережиток темноты веков, странная фигура в освещении XX столетия… Какими путями достиг этот человек центральной позиции, захватив такое влияние, перед которым склоняются внешние носители государственной и церковной власти… Григорий Распутин не одинок; разве за его спиной не стоит целая банда, пестрая и неожиданная кампания, взявшая на откуп и его личность и его чары».

«Старец» Распутин не погнушался ворошить грязное прошлое и заставлял Синод и митрополитов причислять к лику святых таких же проходимцев прошлого, каким он был сам в настоящем, и это кощунство отторгло от церкви миллионы масс верующих. Нравы, приличия и сдержанность страстей, привитые народу вековой русской культурой, в столице империи оказались грубо растоптанными безбожием и безразличием к нормам нравственности и совести. В царском дворе, высшем обществе Санкт-Петербурга и Москвы культивировалось стремление к грехопадению, часто даже преступному, и оно сопровождалось верой в очищение этого греха с помощью божественного милосердия. Чувственное грехопадение носило ореол жертвенности у прекрасной половины, и его не стыдились совершать знатные светские дамы. Это была прелюдия к той сексуальной революции, поразившую «демократическую» Россию через 100 лет, когда женщина была лишена всех своих прав и брошена на торги, наравне с другими товарами и предметами роскоши. Легкость нравов витала и в царских покоях, где императрица следила с безразличным лукавством за любовными похождениями своего мужа с ее фрейлиной Анной Вырубовой, которая, в свою очередь, была организатором и свидетелем интимных отношений императрицы и Распутина.

Искусство стало антинародным: оно прославляло артистов и фокусников, танцовщиц и экстрасенсов, проходимцев и стяжателей, совсем позабыв святые заповеди, что процветание и могущество государства держится на воине, пахаре и рабочем и на интеллигенции, выросшей из этой же среды, а не на шутах и подлецах. Печать перестала восхвалять благородство, порядочность и честность и заглядывала в самые грязные места человеческих пороков, от описания которых заражались грязью все, и прежде всего те, кто распространял ее среди людей. Царская журналистика обслуживала интересы внутренних врагов России, одолевших верховную власть империи, вела всю страну к крушению, а монархию к гибели.

Осенью Центральные державы перенесли свои военные усилия на Балканы с целью разгромить Сербию. Она была как заноза в теле держав этого блока и мешала Германии и Австро-Венгрии напрямую соединить свои силы с Турецкой империей для овладения Балканами и распространения своего влияния и военной силы на Ближний Восток и Северную Африку. В Лондоне и Париже с опозданием осознали опасность, какая грозила Сербии из-за вероломной политики царя Болгарии Фердинанда I Кобургского, который все время балансировал между Антантой и Центральными державами, хотя еще в июле он подписал договор о присоединении Болгарии к Тройственному союзу и проводил мобилизацию в стране, доведя численность болгарской армии до 500 тыс. человек, утверждая, что это делается для защиты суверенитета. Только 1 октября было принято решение о высадке союзного десанта в Салониках и выдвижения его на север для прикрытия восточного фланга Сербии и участка железной дороги Салоники, Ускюб. Греция и Румыния под давлением Германии объявили о своем нейтралитете, что обеспечило большую свободу действий Болгарии против Сербии. 5 октября объединенные силы германо-австрийского блока под общим командованием германского генерала Макензена, выступили против Сербии, имевшей армию общей численностью менее 200 тыс. человек. Россия хотела оказать помощь Сербии, усилив ее армию несколькими русскими дивизиями, но Румыния отказалась их пропустить через свою территорию. Главные силы сербской армии в этот период сосредоточились на восточной границе против Болгарии, в то время как главный удар генерал Макензен наносил с севера, и столица сербов Белград подверглась бомбардировке тяжелой артиллерией германцев, от которой погибло свыше 5 тыс. мирных жителей. Сербская армия была вынуждена перебрасывать свои силы на север, когда 15 октября перешла в наступление болгарская армия, которая вскоре овладела станцией Вране, через которую поддерживалась связь сербской армии с англо-французским экспедиционным корпусом в Салониках, направленным руководителями Антанты для оказания помощи сербской армии. Положение сербской армии ухудшилось, возникла угроза окружения всех ее главных сил. К концу октября две французские и одна английские дивизии экспедиционного корпуса выдвинулись на север к реке Черна, чтобы соединиться там с сербскими войсками, но атакованные с востока 2-й болгарской армией они вынуждены были занять оборону. Опасаясь угрозы окружения, главные силы сербской армии начали планомерное отступление на Черногорию и Албанию. Дальнейшее отступление сербской армии, отягощенное массовым исходом сербского народа от оккупантов, шло при самых ужасных климатических условиях и лишениях через Ипек, Дибра и Эльбасан к Дураццо и Сан-Жан-де-Медуа, где остатки армии в числе около 120 тыс. человек были посажены на союзные суда и перевезены для устройства на остров Корфу и порт Бизерта. Одновременно отошли к Салоникам и англо-французские дивизии.

Центральным державам не удалось полностью уничтожить сербскую армию, но она вынуждена была отступить, и страны Тройственного союза достигли своей цели – обеспечения железнодорожной связи с Турцией и создания с ней единого фронта. Теперь Германия могла получать стратегическое сырье непосредственно из Турции.

К концу года обстановка для стран Антанты на Балканах складывалась неблагоприятно. Против 8 пехотных дивизий Салоникского экспедиционного корпуса противник имел 2 болгарские армии, усиленные германскими дивизиями, – всего 13 пехотных дивизий. Но стратегически важный плацдарм войсками Антанты на Балканах был удержан, и осенью 1916 года там был образован Салоникский фронт, в состав которого влилась 130-тысячная сербская армия, которая осенью 1918 года, вместе с английскими и французскими войсками, заставит капитулировать Болгарию, а потом и Турцию, что вынудит Германию прекратить сопротивление и сдаться на милость победителей.

Война Центральных держав с Сербией ослабила нажим австро-германских войск на Россию, и в октябре фронт стабилизировался, а русские армии закрепились на рубеже Рига – р. Западная Двина – Двинск – Барановичи – Дубно – р. Стрыпа.

Правительство во главе с премьером Горемыкиным, оставшееся в столице без императора, работало плохо, а министры, возражавшие против принятия Николаем II поста Верховного главнокомандующего, не строили иллюзий и ожидали отставки. Но они не молчали и требовали новой встречи с царем, потому что императрица не скрывала к ним неудовольствия и отказывалась их принимать. Она активно помогала мужу расправиться с бунтующими министрами: «Разгони всех, назначь Горемыкину новых министров, и бог благословит тебя и их работу».

15 сентября все опальные министры были вызваны в Ставку, где их никто не встретил, и они добирались с вокзала к царю на попутном транспорте, а когда они были приняты государем в присутствии первого министра графа Фредерикса, то услышали короткое заявление, что «его воля о принятии командования непреклонна». Никому не дав слова, царь завершил эту встречу угрозой: «Так как мы ни до чего договориться не можем, то я приеду в Царское Село и этот вопрос разрублю».

Через несколько дней царь действительно вернулся в свою резиденцию и приступил к увольнению строптивых министров. В конце сентября было уволено только два министра – Самарин и Щербатов, через месяц был убран Кривошеин. Другие министры сумели удержаться, сменив свои убеждения на угодничество возвысившемуся премьеру Горемыкину. Последние компетентные министры, Поливанов и Сазонов, были устранены в марте и июле 1916 года и «с тех пор сквозь облака мистики императрицы наверх стали пробираться подлинные проходимцы и жулики, а все те, кто хранил в себе государственную традицию, осуждены были на безнадежные попытки спасать последние остатки русского государственного управления». Новые, наспех подобранные министры, не знали нужд государства и народа; их больше волновала собственная значимость и болезненное честолюбие, доходящее до шизофрении. Обманывая себя и императорскую чету в своей способности быстро решать назревшие государственные и общественные проблемы, они в действительности не знали способа их разрешения, но сразу усвоили одну непреложную для себя заповедь – императрице, болезненно реагирующей на неприятные политические и экономические новости – никогда не сообщать о них и все преподносить ей в розовом и благожелательном свете.

С осени 1915 года император в армии, а императрица в царской резиденции, не знали правды о положении дел в стране, а окружавшие их министры и чиновники делали все возможное, чтобы они и не могли ее узнать. Царская власть стала обслуживать только свои интересы и окончательно удалилась от своего народа. Власть попросту стала чужой, и она начала открыто обслуживать интересы Пруссии и Германии. Ими были забыты или проигнорированы предостережения римских сивиловых книг, большая часть которых была уничтожена варварами, в которых на исторических примерах прошлого еще древними пророками и философами утверждалась мысль о неизбежности наказания божественным провидением царей и их присных за неисполнение обязанностей перед своим народом. Безразличие русской знати к этим предостережениям, проявляемое ею из века в век, и с такой же последовательностью караемое провидением за одни и те же грехи, просто поразительно. Наказание за неисполнение долга перед народом обрушивалось на них в правление Шуйского, Годунова, Анны Леопольдовны, Петра III и теперь весь правящий класс России, пораженный изменой и предательством в собственных рядах, во главе с Николаем II, снова вел страну к краху, где им суждено было и самим погибнуть мучительной смертью.

В результате германо-австрийского наступления на Восточном фронте весной и летом 1915 года царские войска были вытеснены из большей части Галиции, из Польши, части Прибалтики и Белоруссии. В ожесточенных боях с вооруженным до зубов противником, русская армия была обескровлена. С началом войны потери составили около 3,5 млн. человек убитыми, ранеными и пленными – самые тяжелые потери среди армий всех воюющих государств. Свыше 300 тыс. было убито, 1,5 млн. попало в плен, – офицерский корпус потерял 45 тыс. человек. Сражаясь с немцами, австрийцами и турками, русская армия ежедневно платила большой кровью за все ошибки, промахи и преступления своих государственных мужей во главе с царем, кто обязан был по долгу и совести постоянно укреплять мощь армии и держать ее на высоком уровне боеготовности, и кто на борьбу с вторгшимся врагом должен был мобилизовать всю экономку страны, чтобы она работала для нужд войны. Уже в первые недели Первой мировой войны всему правящему классу России была видна вредительская роль окружения Николая II на характер развязанной ими войны и их стремление привести Россию к поражению, но вместо коллективного противодействия и сплочения всех народных сил для борьбы с врагом внутренним, многие представители крупной и средней буржуазии: промышленники, банкиры, дворяне и помещики, интеллигенция продолжали вести политику уступок царскому двору, граничащую с предательством национальных интересов русской империи. Эти постоянные уступки – сначала иностранному капиталу, прежде всего, германскому, хищнически действовавшего на просторах империи, а потом – внутренним врагам, плодившимся в годы войны как саранча, так как царская власть не уничтожала ее, а потворствовала размножению, дорого обошлась русской буржуазии. Она тоже заплатила не меньшую цену и понесла не меньше жертв, чем армия, явив миру еще раз пример того, что судьба страны, ее прошлое, настоящее и будущее с одинаковой ответственностью лежит на каждом гражданине, независимо от того, какое он место занимает в обществе.

 

Глава VI

При разработке плана на военную кампанию 1916 года Антанта учла опыт войны и, чтобы лучше использовать над противником превосходство в силах и средствах, решила лучше координировать свои действия. 6–9 декабря 1915 года в Шантильи состоялось совещание союзников с участием командования Франции, Великобритании, Бельгии и Италии, а так же представителей от России и Японии, где был выработан план одновременного общего наступления, которое не могло начаться раньше лета. На случай упреждения армиями Центральных держав, предусматривалось активной обороной измотать наступающего противника и затем перейти в наступление, чтобы не дать разбить себя поодиночке.

Русской армии предстояло начать наступление в середине июня, чтобы отвлечь на себя внимание и резервы германского командования. 1 июля удар по противнику на реке Сомма должны были нанести англо-французские войска.

Грозным и самым опасным противником для Германии становилась Великобритания, продолжавшая настойчиво и целеустремленно наращивать свои военные силы на материке, и не уступавшая ни пяди своих позиций в деле окончательного разгрома германских морских и сухопутных сил. Всякая попытка кайзера Вильгельма II или принца Пруссии Генриха, завязать хоть какие-то сношения с английским королевским домом или правительством Англии только усиливали неприязнь правящих кругов Британии ко всем немцам вообще. Словно непроницаемая стена разделила две династии и два народа, и в Лондоне не собирались прощать прусским воинственным кругам их неблагоразумную попытку разрушить тот мир англичан, который они утверждали веками своей неуемной энергией и предпринимательством ее великих и простых людей. Во всю силу заработала английская промышленность, снабжая свою армию самыми новейшими образцами вооружения. Уже в декабре 1915 года из 70 английских дивизий во Франции находилось 34, к апрелю 1916 года британская армия во Франции должна была увеличиться до 47 дивизий, а концу года – до 54.

В Германии имели сведения о возрастающей силе английской и французских армий и в Главной квартире высшего политического и военного руководства шли размышления и споры над перспективами вооруженной борьбы. И здесь сразу начались трения между набиравшими силу генералами Людендорфом и Гинденбургом с одной стороны, и Генеральным штабом, возглавляемом генералом Фалькенгайном. Первые настаивали на продолжении активных операций против русской армии, чтобы сломить ее силу и заставить царское правительство принять условия сепаратного мира.

Продолжать активные действия против России Фалькенгайн считал бесцельным делом. В декабре 1915 года он докладывал кайзеру Вильгельму II, что возможности наступления на Украину недостаточны, что удар на Петроград не сулит решительного успеха, а движение на Москву ведет «в область безбрежного». Ни для одного из этих предприятий немцы не располагали достаточными силами. Был сделан вывод, что Россия, как объект для наступления, исключается. Считая Англию своим главным противником, мало уязвимым на островах, в Главной квартире германской армии было решено в 1916 году нанести главный удар против Франции. Кайзер Вильгельм II и Фалькенгайн считали, что, если удастся нанести поражение Франции, то «лучший меч будет выбит из рук Англии». Здесь, на западе, должны были произойти главные события, от исхода которых зависела участь Германии и ее будущее. Оно определялось не в России, с силой, с которой Берлин перестал считаться, как и с ее политикой, в которой германские правящие круги, через верных людей в окружении русского царя, по-прежнему имели свое решающее влияние. А когда этим высшим сановникам удалось склонить Николая II назначить в начале года немца Бориса Штюрмера председателем Совета министров, то все сомнения относительно главных целей войны исчезли сами собой. В Германии были убеждены, что с Россией, как серьезным противником покончено, и что сепаратный мир вскоре будет подписан. Известный депутат рейхстага Эрцбергер не скрывал истинных настроений в высших берлинских кругах: «Для этой цели специально было поручено Штюрмеру руководить делами».

Английский посол в России Д. Бьюкенен сообщал своему правительству, что Штюрмер «обладал умом лишь второго сорта, не имея никакого опыта в государственных делах, преследуя исключительно свои личные интересы, отличаясь льстивостью и крайней амбициозностью, он был обязан своим назначением тому обстоятельству, что был другом Распутина и пользовался поддержкой окружавшей императрицу камарильи». На всех занимаемых административных постах он оставил о себе «дурную память», и его назначение председателем правительства было воспринято в патриотических кругах России как издевка над национальным сознанием русского народа.

В стране все были шокированы назначением Штюрмера председателем правительства, потому что вся далекая и близкая история не знает таких парадоксальных примеров, чтобы в годы войны с ненавистным врагом, один из активных пособников этих врагов становился во главе правительства. Когда в Германии был назначен канцлером князь Х. Гогенлоэ, то он не был допущен к ознакомлению с секретными документами германского генерального штаба только потому, что его жена была русская княжна, и имела крупное имение в России.

Во Франции, в это же время решительно боролись с немецкой агентурой и пацифистскими настроениями в обществе. Любой правительственный чиновник, замеченный в таких настроениях, немедленно отстранялся от работы и он, или высылался из страны, или для него создавались такие условия жизни, что он уже должен был думать о ее сохранении, а не о сочувствии врагам. Когда премьер Франции Ж. Клемансо усмотрел в министре внутренних дел Мальви, что он плохо борется с пацифистской пропагандой – он был выслан. Малейшее подозрение, а не обвинение в симпатиях Германии влекло за собой отвержение в обществе, а любое содействие немцам вело к казни. Не менее, если не более жестко действовали английские власти к тем, кто сочувствовал немцам и к тем, кто пытался высказывать пацифистские настроения. Их немедленно высылали, вместе с семьями, в отдаленные колонии и доминионы под жесткий надзор местных полицейских органов, и они могли рассчитывать на снисхождение, в зависимости от вины, только после победы над врагом.

Назначая Штюрмера председателем правительства, Николай II продемонстрировал правящему классу России и всему народу свою обреченность и полную зависимость от своего окружения, распоряжавшегося его правами и обязанностями в угоду германцам. В марте месяце царь, уступая, опять-таки, нажиму немецкой партии, возложил на Штюрмера обязанности министра внутренних дел, а в июле еще и обязанности министра иностранных дел, что стало предупреждением Англии и Франции о возможности скорого заключения сепаратного мира с Германией. К этому же времени относится и поездка депутата Думы Д. Протопопова, санкционированная Штюрмером, в Стокгольм, где он вел тайные переговоры с представителем германского правительства Варбургом об условиях сепаратного мира. Позорный мир, наверное, мог быть и заключен, хотя нам трудно представить все его возможные последствия, но он не состоялся из-за хищнических устремлений прусского юнкерства, потребовавшего от России отделения Польши, Курляндии и Лифляндии, и части земель Белоруссии и Украины. Такое требование мог предъявить победитель, но Россия сражалась на равных с германцами, а в конце лета наступление Брусилова против Австро-Венгрии грозило завершиться ее разгромом.

В правительствах Англии и Франции вместе с удивлением, какое вызвало назначение Штюрмера премьером, появилась тревога за судьбу России, которая могла пойти как по пути заключения сепаратного мира с Германией, так и снизить степень своей вооруженной борьбы с немцами, откуда Берлин мог черпать резервы для борьбы на западном фронте. Союзникам приходилось взваливать на себя полное бремя борьбы с Центральными державами, постепенно списывая Россию на роль вспомогательного партнера в войне, от которого можно было ожидать любой выходки; так непрочна и неустойчива в ней была царская власть.

Боевые действия на западном фронте начались с мощного наступления кайзеровских войск на Верден, важнейший опорный пункт, где германская армия намеревалась прорвать линию французской обороны, что должно было привести к крушению всего французского фронта и, в конечном итоге, к поражению Франции.

Скрытность подготовки сил и средств к проведению этой операции была поразительной; немцы отказались от их сосредоточения в непосредственной близости от противника и уплотнили войсками те рубежи, где их не могли заподозрить в намерениях. Подготовив по фронту наступления большое количество тяжелых орудий, они 21 февраля с утра начали бомбардировку французских позиций на обоих берегах реки Маас и она продолжалась более 8 часов. Мощь огня и его продолжительность сделали свое дело: окопы и проволочные заграждения на переднем крае французов были стерты с лица земли и брошенные в атаку 6 немецких дивизий на узком фронте в упорных трехдневных боях овладели первой и второй позициями французов, на возведение которых было затрачено несколько месяцев. Французский генерал де Кастельно, один из первых руководителей Франции, забил тревогу и добился у главнокомандующего генерала Жоффра разрешения направить 2-ю армию генерала Петена на защиту Вердена. Поздно вечером было принято это спасительное решение, и уже 25 февраля Петен принял командование над Верденом и стал стягивать в этот район свою армию.

Генерал Петен разделил фронт обороны Вердена на секторы, каждый со своей артиллерией и со всеми частями поддержки и обеспечения, и как только они обретали силу – он их бросал в контратаку. Эти ответные удары приводили немцев в замешательство, они терялись в силе и возможностях французов, невольно снижая натиск своего наступления. Время работало на французов, их резервы подходили быстрее немецких, и в начале марта наступление германцев стало затухать. Выражение Фалькенгайна, сказанное им перед наступлением на Верден, что здесь «должны быть перемолоты, как в мельнице, французские дивизии»», оборачивалось неприятной стороной и для них; немцы несли тоже очень большие потери. К 1 июня, обороняясь, французы использовали 66 дивизий, в два раза больше немцев. Французы наглядно показали, что германский натиск потерял для них сокрушительную силу и что дальнейшее продвижение германских армий вглубь французской территории окончательно остановлено и не может быть продолжено. Германия должна была признать свое поражение, вопрос лишь стоял во времени. Удивительно, что в таких трудных обстоятельствах, правительство Германии действовало вызывающим образом против нейтральных государств, и, как будто намеренно, искала для себя новых врагов. В начале марта она объявила войну Португалии, которое вызвало всеобщее негодование в мире.

Французское командование, чтобы отвлечь немцев от Вердена, готовило совместно с англичанами наступательную операцию на Сомме. Но еще в марте, главнокомандующий французской армией генерал Жоффр запросил о поддержке Россию, чтобы русская армия как можно быстрее «произвела на противника сильное давление, чтобы не дать ему возможности увести с фронта какие-либо части и лишить их свободы маневрирования», а в дальнейшем, ускорить подготовку наступления, предусмотренного совещанием в Шантильи.

Всю зиму, наиболее удобное время для действий русских армий, войска бездействовали. Во главе фронтов находились безынициативные и самовольные генералы, которые, пользуясь своим влиянием в царских кругах, могли и на войне обустраивать свой быт получше, чем в глубоком тылу. Они держали свои штабы в крупных городах, таких как Псков и Минск, жили в праздности и не утруждали себя заботой о войсках и войне. Генералы Куропаткин, Эверт и Иванов принадлежали к высшим военным чинам, имели звание генерал-адъютантов и составляли свиту императора. В генеральской вольности и барстве проявились все пороки русской армии, которые и привели ее к крушению. Куропаткин еще в русско-японскую войну показал свою полную неспособность управлять войсками в наступлении, но царь снова доверил ему один из важнейших фронтов – Северный, прикрывающий Псковско-Петроградское направление. Эверт командовал Западным фронтом, и не для кого не было секретом, что этот генерал-немец слыл поклонником германской армии, и он настолько преувеличивал ее возможности в наступлении и обороне, что ставка побаивалась давать ему приказы на наступление. Юго-Западным фронтом командовал генерал Николай Иванов, у которого в подчинении долгое время был генерал Алексеев, и он требовал от начальника штаба ставки пополнения себя оружием и боеприпасами, и, не находя поддержки, открыто отказывался проводить наступательные операции. Генерал-адъютанты императора, командуя фронтами и армиями, застыли в своем развитии и жили старыми нормами и правилами тактики и оперативного искусства, сослужившими им плохую службу еще в русско-японскую войну. Выводов из нее сделано не было. Та война, казалось, должна была сдвинуть их с устаревших канонов военного искусства, заставить их искать новые формы и способы борьбы с противником, как это делали французские и английские генералы. Однако, традиционная беда русских к старому мышлению взяла верх, да и Ставка, возглавляемая царем, и само военное министерство, было оплотом устаревших взглядов. Новое могут нести только новые люди, но их то как раз и не допускали к делам. Конечно, в русской армии находились решительные и инициативные генералы, какими были Брусилов, Деникин, Духонин, Корнилов, Каледин и другие, которые хотели и стремились внести новизну, риск и смелые решения в стратегию борьбы с врагом, но зависть двора и соперничество генерал-адъютантов за влияние на царя были сильней их подвижничества и устремлений, и не получив нигде поддержки, они становились такими же, как все, или должны были уходить в оппозицию царскому режиму, как это сделал генерал Бонч-Бруевич.

Просьба генерала Жоффра долго обсуждалась в штабах Северного и Западного фронтов, так как генералы Куропаткин и Эверт старались изобрести такой способ боевых действий, чтобы поменьше сделать и побольше получить наград и почестей от царя и союзников. Царь, как всегда, был не у дел и ни во что не вникал, и лишь давал одобрение принимаемых решений штабом во главе с Алексеевым. Но и сам Алексеев был не самостоятельной фигурой в Ставке. Здесь находилось все руководство царского двора во главе с министром, графом Фредериксом, который первым знакомился со всеми обращениями и просьбами союзников, и им же вырабатывалась общая канва поведения русского командования, согласованная с безропотным царем. Алексеев ничего не предпринимал без согласия царя, в противном случае его самостоятельность была бы расценена дворцовой камарильей как выпад против императора и узурпация его прав; генерал в этом случае быстро был бы отставлен от должности, что, конечно, не входило в его расчеты.

В конечном итоге было решено помочь союзникам проведением войсковой операции силами 2-й армии Западного фронта в направлении на Свенцяны. У 2-й армии была печальная слава. В августе 1914 года она потерпела жестокое поражение в Восточной Пруссии; в том же году под Варшавой и Лодзью. В боевой истории армии не было ни одной победы. Ею командовал Владимир Смирнов, пожилой и немощный генерал, который, узнав о предстоящей операции, заболел, или ему посоветовали заболеть, и его обязанности стал исполнять командующий соседней, 4-й армией, генерал Александр Рагоза, не знавший задачи вверенной ему новой армии и не представлявший себе размеров и ответственности возлагаемых на него задач. От управления наступлением 2-й армии устранились командующий Западным фронтом Эверт и сам Рагоза, переложив все боевые задачи в руки «импровизированных командующих группами». В этой операции командир корпуса генерал Сирелиус, не скрывая своих намерений, преступно бездействовал, давая возможность немцам снимать с его фронта части для переброски их в угрожаемые места. Операция длилась 10 дней, пока генерал Алексеев 29 марта своей директивой «временно приостановил выполнение операции… до улучшения местных условий».

Вместо возможного разгрома противника, русская 2-я армия понесла тяжелое, не вызываемое обстановкой поражение. Бездарные царские генералы, не желавшие одерживать победу над немцами, в очередной раз принесли в жертву жизнь простых русских солдат и офицеров. В Нарочской операции бесцельно погибло 78 тыс. человек и не меньшее число получили ранения и увечья. И этой жертвой Ставка прикрыла свою работу по оказанию помощи союзникам.

В отзывах об этой операции немцы не употребляют похвальных слов. «…сила удара русского наступления весьма быстро ослабела, вследствие хищнического истребления людского материала». Да и был ли смысл хвалиться этой победой, которая пришла к немцам благодаря измене генерала Сирелиуса, русского немца, изменившего присяге и переметнувшегося на службу другому императору.

Докладывая Николаю II о необходимости остановить Нарочскую операцию из-за громадных потерь, особенно в 5–м корпусе, Алексеев услышал от царя:

– «Ну что значит, «громадны», Михаил Васильевич?

– Около пятидесяти процентов, ваше величество, и, что особенно тяжело, в том числе масса достойных офицеров.

– Э-э-э, Михаил Васильевич, такие ли еще погибали, обойдемся с другими, еще хватит.

– Ваше величество, прикажите все-таки, поддержать корпус и сообщить телеграфом выражение вашей искренней скорби?

– Дайте, пожалуй, только не надо «искренней», а просто «скорби».

– Слушаю-с…»

Какие бы не были печальные события на фронте, император никогда не терял выдержки и спокойствия, словно все эти беды и несчастья его не касались. Генералы в Ставке, наблюдая за повседневной жизнью царя, которая была похожа на жизнь случайно приехавшего венценосца посмотреть на войну и на людей, ни в чем никому не мешая, справедливо считали, что руководство боевыми действиями было ему не по плечу и не по знаниям. «…Безответственное и беспечальное житие… должно было бы отвечать и внутреннему складу последнего русского монарха».

Война – всегда тяжелое и трудное испытание в жизни страны. И когда военное ремесло становится обязанностью всех, то военным делом должны руководить лучшие из лучших, храбрые из храбрейших, способные из самых способнейших людей государства. Звания, прошлые заслуги, классовая принадлежность должны быть отодвинуты в сторону, давая дорогу военному таланту. Другого пути к победе нет.

Наступление немецкой армии на Верден продолжалось, и генерал Жоффр снова и снова настойчиво просил императора Николая II и начальника штаба русской Ставки генерала Алексеева осуществить такое давление на противника, чтобы германское командование стало перебрасывать часть своих сил на восточный фронт и туда же направлять вновь создаваемые резервы.

Ставка дала согласие, но заставить наступать командующих фронтами генералов Иванова, Эверта и Куропаткина было невозможно и тогда начальник штаба Алексеев, при очередном докладе, добился у царя согласия назначить вместо Иванова главнокомандующим армиями Юго-западного фронта генерала Алексея Брусилова, на кого он возлагал свои надежды в наступлении.

14 апреля в Ставке, под председательством царя, состоялся военный совет с участием главнокомандующих фронтами, на котором был рассмотрен план операций русских армий на лето 1916 года и, одновременно, рассматривалась просьба союзного командования об оказании им помощи наступлением русской армии на одном или двух стратегически важных направлениях против германской, или австро-венгерской армий. Севернее Полесья русская армия имела двойное превосходство в силах, и здесь намечалось нанести главный удар силами Северного и Западного фронтов в направлении Видзы и Вильно. Но при рассмотрении этого плана главнокомандующие Северным фронтом генерал Куропаткин и Западным фронтом генерал Эверт высказались против наступления. «Прорвать фронт немцев совершенно невероятно, – заявил Куропаткин, – ибо их укрепленные полосы настолько развиты и сильно укреплены, что трудно предположить удачу». Генерал Эверт всецело присоединился к мнению Куропаткина, заявив при этом, что в успех наступления он не верит и считает наиболее целесообразным держаться оборонительного образа действий. Чинный и размеренный ход военного совета «взорвал» новый главнокомандующий Юго-Западным фронтом генерал Брусилов, который затребовал широких наступательных действий для своего фронта. Он утверждал, что «если бы паче чаяния, я даже не имел бы никакого успеха, то, по меньшей мере, не только задержал бы войска противника, но и привлек бы часть его резервов на себя и этим могущественным образом облегчил бы задачу Эверта и Куропаткина». Это выступление Брусилова оказало известное влияние и на других главнокомандующих: Куропаткин и Эверт с большим неудовольствием вынуждены были заявить, что они наступать могут, но с оговоркой, что ручаться за успех нельзя. В результате этого совещания в ставке был принят план наступления русских армий, по которому главный удар предполагалось нанести войсками Западного фронта из Молодечненского района в направлении Вильно. Войска Северного и Юго-западного фронтов должны были нанести вспомогательные удары: Северный фронт из района Иллукет, оз. Дрисвяты в направлении на Ново-Александровск или из района южнее оз. Дрисвяты в общем направлении на Видзы, Уцяны; перед войсками Юго-Западного фронта была поставлена задача: тревожа противника на всем протяжении своего расположения, главную атаку произвести войсками 8-й армии в общем направлении на Луцк. В соответствии с этим решением ставкой были распределены и силы. После укомплектования частей до полного штата соотношение сил представлялось в следующем виде: Северный фронт – 496 тыс. штыков против 200 тыс. противника; Западный-869 тыс. штыков против 420 тыс. штыков противника; Юго-Западный – 573 тыс. штыков против 441 тыс. штыков противника. Царь не участвовал в обсуждении летнего плана операций русских войск, и все совещание просидел молча, не проронив ни единого слова. После совещания к Брусилову подошел генерал Куропаткин и обронил несколько тревожных фраз: «Я бы на вашем месте всеми силами открещивался от каких бы то ни было наступательных операций, которые при настоящем положении дела могут вам лишь сломать шею, а личной пользы вам не принесут».

Когда во фронтах приступили к планированию наступательных операций, в Ставку пришло сообщение от союзников о тяжелом положении итальянской армии, в котором они просили нанести удар по Австро-Венгерским войскам, снимавших с Восточного фронта отдельные дивизии для усиления своих войск в Италии. Ставка поневоле обратилась к идее генерала Брусилова и разрешила ему нанести вспомогательный, но сильный удар по австрийским армиям, для чего войска Брусилова были усилены 5-м Сибирским корпусом за счет Северного фронта.

По возвращении из ставки Брусилов вызвал всех командующих армиями с их начальниками штабов к себе в Подволочинск, и изложил им свои взгляды, которые им были положены в основу разработки плана предстоящей наступательной операции. Основной смысл предстоящей наступательной операции заключался в том, что Брусилов впервые применил новые формы оперативного искусства по прорыву позиционной обороны. Он организовал и осуществил прорыв обороны противника не на одном участке, как это делалось в армиях союзников и в русской армии, а на широком фронте одновременно четырьмя армиями, наносивших фронтальные удары на нескольких операционных направлениях, слившихся впоследствии в общий прорыв австро-германского фронта между р. Припять и румынской границей.

Отказавшись от старых догм и схем, Брусилов решительно потребовал от командующих армиями и командиров корпусов на своих участках обороны подготовить по одному ударному участку для наступления и несколько вспомогательных, а земляные работы начать немедленно и не прекращать их до начала наступления. Таким образом, на участке обороны фронта одновременно были начаты подготовительные работы в 20–25 местах, и противник терялся в догадках о замыслах русских. Даже перебежчики не могли сообщить врагу, что готовят русские. Главнокомандующий также потребовал, чтобы все армии готовились к нанесению ударов на своих операционных направлениях, а главный удар он решил нанести 8-й армией, которой он сам в свое время командовал, в направлении Луцка, куда направлялись основные резервы и артиллерия. Все резервы были приближены к главным силам, и они могли быстро вводиться в бой для развития успеха. Участки прорыва выбирались так, чтобы удар приходился по одному из флангов обороняющегося противника, а все его остальные силы сковывались сильным артиллерийским огнем.

Еще на опыте 1915 года Брусилов убедился в недостаточности пробивной способности старого, слабо эшелонированного боевого порядка. Поэтому был принят новый, глубокий порядок, состоявший из последовательно эшелонированных волн густых цепей, следующих друг за другом на дистанции 150–200 шагов. Полк образовывал четыре волны. Полки в дивизиях строились в боевом порядке, поэшелонно, один за другим. Батальоны были построены таким образом: два батальона рядом, два батальона – им в затылок. В батальоне первые две роты составляли первую волну, а вторые две роты – вторую волну. За дивизиями первой линии следовали дивизии второй линии. Таким образом, все боевое построение представляло глубокую фалангу густых цепей, которые должны были пробить австро-венгерскую оборону. Одним из важных мероприятий по подготовке прорыва было создание пехотных плацдармов для удара. Для того, чтобы приблизить боевой порядок атаки к переднему краю противника, укрыть солдат от огня, от артиллерийской контрподготовки, нужно было создать специальную сеть траншей и сооружений. Это и было сделано. Плацдармы состояли из системы параллельных траншей, число которых соответствовало числу волн. Эти параллели были соединены большим числом ходов сообщений и имели значительное число убежищ. Первая линия была приближена к окопам противника на расстояние броска в атаку.

Генерал Брусилов и его штаб проделали колоссальную работу по выявлению состава противника и его численности, сильных и слабых его сторон. Путем агентурной, войсковой и воздушной разведок, все части изучили расположение неприятельских войск и характер их укреплений. Войсковая разведка и постоянный захват пленных по всему фронту дали возможность точно установить, какие неприятельские части находились перед фронтом русских войск. Агентурная разведка установила, что в тылу у неприятеля резервов почти нет. Воздушная разведка сфотографировала все его укрепленные позиции, как в боевой линии, так и в глубине. Карты, составленные из этих снимков, были даны войскам. Имея такие планы, командиры всех степеней тщательно изучали участки, против которых им предстояло действовать, лично знакомились с первой линией укреплений противника, изучали подступы к ним, выбирали артиллерийские позиции, устраивали наблюдательные пункты и готовили предметно солдат к атаке.

Как вспоминал сам Брусилов «осуществление прорыва таких сильных, столь основательно укрепленных позиций противника было почти невероятным… Но я был уверен, что все же есть возможность вполне успешно выполнить задачу прорыва фронта и при таких условиях».

Избранная Брусиловым форма прорыва позиционного фронта не встретила одобрения в Ставке. Начальник штаба верховного главнокомандующего генерал Алексеев пытался отговорить Брусилова от его плана операции. Алексеев советовал отложить наступление на несколько дней для того, чтобы подготовить и избрать лишь один ударный участок, как это уже выработано практикой настоящей войны, однако Брусилов наотрез отказался менять намеченный план действий. Он доносил Алексееву, что на избранном направлении главного удара, на участке шириной в 21 км им стянуто 9,5 дивизий, т. е. 148 батальонов, или 145 тысяч человек пехоты, против 53 неприятельских батальонов. Брусилов убеждал Алексеева в успехе, доказывая, что количество сосредоточенных сил на Луцком направлении вполне достаточно как для прорыва обороны, так и для развития дальнейшего успеха. А поэтому, главные удары, наносимые другими армиями, будут лишь способствовать общему успеху. Наконец, Брусилов сообщил Алексееву, что изменять план атаки, откладывать день и час наступления он не считает возможным, ибо все войска уже сосредоточены в исходных районах для наступления.

Скрытность подготовки операции была одной из важнейших целей, которой добивался Брусилов непрерывно от командиров всех степеней и от штабов, требуя от них хранить в глубокой тайне время начала атаки и привлекаемые для этого силы и средства. Еще Цицерон говорил, что «нация может пережить своих дураков и честолюбцев, но она не может пережить измену. Враг у ворот страшен, но он известен и открыто выступает под своими знаменами. Предатель же свободно вращается среди осажденных, его хитрый шепот шелестит по стопам города, он действует втайне и заражает граждан, так что те не могут сопротивляться. Убийца менее страшен, чем он».

Многие мероприятия, проводимые во фронте, Брусилов даже скрывал от генералов штаба Ставки, лично ставя в известность о них только Алексеева. В свою очередь и сам Алексеев скрывал от Николая II время начала наступления Юго– Западного фронта в убеждении, что царь поделится этой информацией с царицей, и это станет известно ее приближенным и врагам. Что заставило Алексеева утаивать от царя важнейшие мероприятия по подготовке войсковых операций и не обо всем информировать его? Да, мы знаем, что Николай II в военных делах, как и во всех других государственных делах, слыл дилетантом и невеждой и ничего сам не решал. От него нельзя было услышать хорошего совета или толковых рекомендаций, лучшее, что мог он делать – слушать. Но он имел привычку обо всем услышанном обмениваться мнениями с министром графом Фредериксом, неотлучно сопровождавшего императора в штабе и в поездках, и никогда не оставлявшего царя наедине. Много раз Алексеев убеждался в том, что секретность военных операций не была обеспечена и, подозревая министра двора, графа Фредерикса в их разглашении, он конфиденциально попросил царя приходить в штаб лично, без министра, в сопровождении флигель-адъютантов, остававшихся в комнате дежурного офицера штаба ставки. Однако утечка важнейшей секретной информации, о которой нередко знали только два человека – царь и начальник штаба, продолжала просачиваться из стен Ставки, и тогда Алексеев заподозрил Николая II в разглашении военных тайн своей жене – императрице Александре Федоровне, от которой они становились известны германскому командованию. Алексеев стал догадываться, что император, сообщая своей жене важнейшие военные данные: о составе резервов и месте их сосредоточения, направления главных ударов фронтов и наличия вооружения в войсках, делал это под давлением германской агентуры, окопавшейся рядом с ним, среди высоких сановников, окружавших его и императрицу. Это не тема для семейных писем, но видно, император и императрица были не свободны в своей политике, и Николай II обязан был периодически сообщать своей супруге военные тайны, которые становились известны офицерам генерального штаба Германии, находившимся рядом с царицей. В свою очередь, императрица Александра Федоровна, по тому же принуждению, из-за страха за жизнь наследника и своей семьи, обязана была спрашивать у мужа характер вооруженной борьбы, ее развитее и направление главных усилий русских войск на перспективу, как того требовали от нее приближенные. В каждом письме, сообщая императрице важные военные сведения, император наивно просил: «Прошу, любовь моя, не сообщай этих деталей никому, я написал их только тебе».Царь не мог не знать, что, по его же распоряжению, все письма перлюстрировались тайной полицией царского двора, во главе которой стояли пруссаки.

Видимо, царь не все знал и не обо всем сообщал своей жене, и тогда германская агентура, после того, как Николай II возглавил Ставку, ежемесячно заставляет императрицу вместе с детьми выезжать на специальном поезде, в котором следует до сотни германских агентов, в Ставку или в штаб какого-либо фронта ради одной цели – собрать достоверную информацию о замыслах Ставки и фронтов на ближайшую перспективу и изучить состав и возможности русской армии и наличие у нее резервов. Боясь за жизнь детей, императрица возила их всегда с собой, даже больных, и эти утомительные поездки, длившиеся по 7-10 дней, под присмотром прусских агентов, были сущим адом для Александры Федоровны, которая должна была царствовать, а на самом деле, она, вместе с царем и детьми, исполняла роль жалких слуг, а то и рабов, у своего жестокого окружения.

Нарочская операция подтвердила догадки генерала Алексеева о том, что немецкое командование досконально знало о сроках и месте проведения этой операции, потому что каждая атака русских дивизий встречалась пристрельным артиллерийским огнем и засадами, которые можно было подготовить только заранее, зная время и направление наступления русских. Тиран отнесся к громадным потерям русских войск безразлично, но Алексеев не мог простить себе бесцельно погибшие человеческие жизни, и он ужесточил работу по сохранению скрытности подготовки военных операций, утаивая от императора основные этапы подготовки и их проведения, и перемещение резервов.

Царь не мог не заметить этой перемены в работе своего начальника штаба, и он пишет жене: «Я рассказал Алексееву, как ты интересуешься военными делами, о которых ты меня спрашиваешь в своем последнем письме № 511. Он улыбнулся и молча меня слушал». Но все же, Алексеев добивается своего, и царь все меньше получает информации о действиях своих войск. 22 июня царь отвечает жене на ее запрос: «О гвардии я не могу ничего сказать, потому что до сих пор еще не совсем выяснено, куда их отправят. Склонен думать, что куда-нибудь на Юго-запад, но это только мое предположение. Я извещу тебя в свое время».

С 7 по 17 мая императрица Александра вместе с детьми находилась в Ставке и выезжала в Одессу, где она с умыслом и с улыбкой спросила Брусилова: «Когда же вы начнете наступление, назовите мне его дату, мне это так интересно!», но командующий фронтом отделался шуткой, и сумел затеряться среди сопровождавших венценосную семью именитых гостей.

31 мая, в письме царю, Александра Федоровна спрашивает: «Когда начнется наступление гвардии?» Все вопросы на военную тематику очень любопытны, и они вставлены в контекст писем неожиданно, без всякой связи с предыдущей и последующими мыслями царицы о детях, о быте, о сплетнях, и о назначениях.

Все эти меры предосторожности, проводимые генералом Брусиловым в войсках, вполне оправдали себя. Австро-Венгры не подозревали, что против них готовится крупная операция русских войск.

Скрытность подготавливаемой операции Юго– Западного фронта была достигнута и с рассветом 4 июня началась мощная артиллерийская подготовка по всему фронту, длившаяся на разных участках прорыва от 6 до 48 часов. Военный министр Поливанов сумел обеспечить войска вооружением и большим количеством боеприпасов к ним, что было впервые на этой войне. Наибольший успех был достигнут фланговыми армиями-8-й и 9-й, которые к 7 июня прорвали позиции противника на фронте протяженностью 70–80 км и продвинулись вглубь на 25–35 км., а через семь дней эта глубина достигла 70–75 км. К исходу этого дня 8-я армия Каледина овладела Луцком и успешно развивала наступление в направлении Владимир-Волынский. Противостоящая войскам Каледина 4-я армия эрцгерцога Иосифа-Фердинанда в излучине р. Стырь была разгромлена и вся австро – венгерская армия по всему фронту наступления русской армии представляла собой в этот момент толпу безоружных людей, бросавших на своем пути оружие и снаряжение. Целые подразделения сдавались в плен без боя.

Это был успех – необычный для первой мировой войны. Оба крайних фланга австро-германского фронта оказались разгромленными. 4-я и 7-я армии противника были почти полностью разбиты и в беспорядке отступали. Для австро-германских войск, действовавших на русском фронте, создалась критическая обстановка. Это вынудило германское командование приостановить наступление под Верденом, стянуть все, что было возможно на юго-западное направление, чтобы спасти австро-германские армии от полной катастрофы. В свою очередь, австро-венгерское верховное командование вынуждено было остановить наступление против Италии и также спешно перебрасывать свои войска на русский фронт.

Но пока шли эти переброски дивизий и корпусов, для Ставки создавалась благоприятная обстановка нанести удар другими фронтами в юго-западном направлении, по тылам 1-й и 2-й австрийских армий, остававшихся еще на прежних позициях по реке Иква. Здесь оперативный успех мог вполне перерасти в стратегический, который способен был подорвать мощь всей Австро-Венгерской армии на Восточном фронте. Для этого нужно было одно условие – войска Западного и Северного фронтов должны были немедленно перейти в наступление в отведенных им полосах, как это было обусловлено на заседании военного совета 14 апреля. Но главнокомандующий Западным фронтом генерал Эверт, войска которого должны были нанести удар 11 июня, несколько раз откладывал время перехода в наступление, а затем, с согласия царя, перенес направление главного удара на север, на Барановичи, что не помогало, а, наоборот, вредило войскам Юго-Западного фронта. Эверт, как и Ренненкампф в Восточно-Прусской операции, преступно медлил с открытием активных боевых действий против немецкой армии, давая им возможность снимать с его участков войска и перебрасывать их для противодействия наступлению Брусилова. Войска Юго-Западного фронта сражались с невиданной храбростью, но, погибая и истекая кровью, солдаты и офицеры не могли понять молчания соседних фронтов и 18 июня Брусилов доносит начальнику штаба Ставки, что в его войсках крепнет убеждение, что «немец, генерал-адъютант Эверт, изменник». Выделенный Брусилову из состава Западного фронта 4-й кавалерийский корпус должен был действовать по тылам поспешно отступающего противника, но командир корпуса генерал фон Гилленшмидт преступно бездействовал, и его боевые задачи были переложены на командарма 8-й армии генерала Каледина. Подозрение в измене падало на всю династию Романовых, на царскую власть, на генералитет армии.

Начальник штаба Ставки генерал Алексеев, убедившись в невозможности заставить генералов Куропаткина и Эверта вести активные наступательные действия на своих операционных направлениях, так как их в бездействии все время поддерживал император, решил перенести центр тяжести наступления с Северного и Западного фронтов на Юго-Западный. Сюда направляются резервы главного командования – гвардия и ряд армейских корпусов с фронтов, которыми командовали Эверт и Куропаткин, из которых в составе Юго-Западного фронта создается особая гвардейская армия под командованием генерала Владимира Безобразова. Ее командующий генерал – адъютант Безобразов в свое время отличился при подавлении крестьянского восстания в Курляндии осенью 1905 года, за что был зачислен в свиту Его Величества. Военного дела он не знал и не хотел его изучать из-за своего упрямого и ограниченного ума. В своем невежестве он был очень похож на царя, и эта черта сближала их на разных этапах царствования Николая II. Командиром 1-го корпуса в этой особой армии был великий князь Павел Александрович, который не имел никакого отношения к военной службе и свои обязанности он не выполнял. Начальником артиллерии у него был герцог Мекленбург-Шверинский, не знавший ее и не управлявший ею. Вторым корпусом командовал генерал Раух, у которого «нервы не выносили выстрелов». Находясь в опасности, он терял присутствие духа и лишался возможности руководить подчиненными. Офицеры гвардии, видя никчемность и неспособность своих начальников руководить войсками роптали, но сделать ничего не могли и многие стали относиться к службе с прохладцей, не видя в ней смысла для служения отечеству. Армия приняла участие в боях на Стоходе, но успеха не добилась из-за неумелого руководства командования армии.

28 июля войска Юго-Западного фронта, в составе шести армий, снова атакуют противника на широком фронте, и везде им сопутствует успех. Были заняты города Броды, Галич, Станиславов, а вскоре они овладели и всей Буковиной. Но противник, используя бездеятельность русских армий на других фронтах, успел сосредоточить крупные силы на юго-западном стратегическом направлении. И в начале сентября фронт стабилизировался на линии реки Стоход, Киселин, Злочев, Брзежаны, западнее Галича и Станиславова, Делатын, Ворохта, Селетин и далее, до р. Прут. На этом наступление войск Юго-Западного фронта приостановилось. Была еще одна важная причина, заставившая генерала Брусилова приостановить дальнейшее наступление своих войск – прямое вмешательство царя и его приказ закрепиться на достигнутых рубежах. Это было сделано по просьбе царицы и Распутина, за которым стояли серьезные политические силы, не заинтересованные в поражении Австро-Венгерской армии. Немецкая партия при дворе не была разгромлена и она действовала.

Все время, пока шло Брусиловское наступление, царь вел свой обычный и размеренный образ жизни, в котором у него была ежедневная потребность заходить утром к начальнику штаба ставки Алексееву, который делал ему короткий обзор важных военных событий на фронтах за истекшие сутки. Выслушав сообщение, Николай II, как правило, ничего не требовал и ничего не советовал, а молча уходил в свои апартаменты, где он и проводил остатки рабочего дня, если никуда не выезжал. Все текущие дела решал Алексеев, работавший много и напряженно, но не веривший в победу России над Германией и Австро-Венгрией. В присутствии генералов и офицеров штаба он нередко с горечью в голосе говорил: «Вот вижу, знаю, что война кончится нашим поражением, что мы не можем кончить ее чем-нибудь иным другим, но, вы думаете, меня это охлаждает хоть на минуту в исполнении своего долга? Нисколько, потому что страна должна испытать всю горечь своего падения и подняться из него рукой божьей помощи, чтобы потом встать во всем блеске своего богатейшего народного нутра…» Помолчав и подумав немного, словно прислушиваясь к своему внутреннему голосу, он продолжал с грустью: «Армия наша-наша фотография. Да это так… и должно быть. С такой армией, в ее целом можно только погибать и вся задача командования свести эту гибель к возможно меньшему позору». Такие тяжелые мысли появились у Алексеева сразу после поражения русских войск в Нарочской операции, в которой предательство и измена генералов Эверта, Рагозы и Сирелиуса стоило русской армии около 100 тыс. убитых и раненых, а оставшиеся в живых офицеры и солдаты окончательно утратили веру в победу. Успешное развитие Брусиловского наступления вдохнуло силы и в начальника штаба Ставки, поверившего в возможность победы над врагом, и Алексеев, несмотря на трудности и прямые помехи со стороны царя, сумел вырвать у Эверта и Куропаткина резервы и отправить их Брусилову. После нескольких недель успешного наступления Юго-Западного фронта, в поведении императора обнаружился интерес к наступлению войск Брусилова, в котором, вместо радости, сквозила озабоченность достигнутыми успехами. Николай II все чаще утренние доклады Алексеева завершал словами: «Не пора ли нам остановиться?» Алексеев не знал, что императрица 6 июня в письме, поздравляя мужа «со всеми нашими успехами и «со взятием Черновиц» многозначительно добавила: «Только не следует слишком поспешно двигаться вперед, – проводим ли мы небольшие железнодорожные ветки для подвоза продовольствия и снарядов к фронту». Это поразительный взгляд, наполеоновского размаха, и последние строки свидетельствуют о том, что это письмо, как и сотни других, написано не императрицей, а людьми, стоящими за ней, и теми, кого очень волновало наступление русской армии; прокладка железнодорожных веток для наступающих армий улучшала организацию их снабжения и по одному этому факту можно было судить о ходе дальнейшего развития событий на Юго-западном фронте. В царском дворе нашлись способные графологи, писавшие письма от имени императрицы, так что их почерк нельзя было различить, а самой Александре Федоровне оставалось только передать им подробности из жизни семьи и дворцовых интриг, и сплетен, которые надо было отразить в этих письмах. Императрица постоянно в своих письмах царю жаловалась на свой плохой и странный почерк, на больные пальцы и плохую ручку, мешавшие ей писать хорошо, давая понять мужу и потомкам, что большинство ее писем Николаю II написаны не ее рукою, а прусскими агентами.

Историки, перечитывая огромную переписку царя и царицы, отыщут в ней глубину трагедии венценосной семьи, задавленной своим окружением, и проживших свою несчастную жизнь в вечном страхе за себя и за жизнь наследника, и масштабы этой драмы венценосной семьи превосходят воображение Шекспира.

В первых числах июля с поста министра иностранных был удален Сергей Сазонов, последний активный сторонник союза с державами Антанты, и его пост занял председатель Совета министров Борис Штюрмер, с кем германские правящие круги связывали свои последние надежды на заключение сепаратного мира с Россией. В правительстве и в близком окружении царя шла отчаянная борьба за выход России из войны, и продолжавшееся успешное наступление русских войск в Буковине и Галиции ломало все предпосылки для его заключения. С 6 по 11 июля царица с детьми снова находилась в ставке, где она пыталась уговорить Николая II приостановить наступление и пойти по пути заключения сепаратного мира с Германией. Не добившись согласия царя, императрица прибегает к помощи «старца», и в конце июля она пишет Николаю: Распутин «находит, что было бы лучше не наступать слишком настойчиво, так как потери будут чрезмерно велики, – можно быть терпеливым и ничего не форсировать, так как в конце концов мы все получим; можно наступать очертя голову и закончить войну в два месяца, но тогда тысячи жизней будут принесены в жертву, а терпением также дойдешь до цели и не будет пролито крови».

Можно представить, как трудно было вести войну всем русским людям, без различия классов и званий, когда собственное правительство и царское окружение хотело завершить ее унизительным сепаратным миром, в войне, которую русский народ не хотел, и которую ему навязали те же круги, кто вел сейчас Россию к позорному столбу.

Царь был упрям, и, рискуя своей жизнью, он отказывался идти по пути подписания сепаратного мира с Германией, но наступление войск Юго-Западного фронта он приказал Алексееву приостановить, видя в этом единственную возможность смягчить давление ближайших сановников на себя и супругу.

Брусилов, лично обратившись к Николаю, настоял на отмене этого распоряжения, и продолжал громить австро-венгерские войска, и подходящие немецкие резервы. С быстротой молнии немецкие агенты знакомят царицу с обстановкой на фронте и ни на минуту не оставляют ее в покое, так что она снова пишет мужу письмо: «наш Друг недоволен тем, что Брусилов не послушался твоего приказания остановить наступление. (Она ежечасно знает, что делается на фронтах. – Авт.) Он говорит, что Бог вдохновлен свыше отдать это приказание, и насчет перехода через Карпаты до зимы, и Бог это благословит – теперь. Он говорит, опять будут бесполезные потери. Он надеется, что ты все-таки настоишь, так как теперь неладно». Что имела в виду императрица под этим словом неладно, написанного растянутым почерком, чтобы Николай особо обратил свое внимание именно на это слово? Наверное, оно таило угрозу для семьи, потому что царь, после прочтения этого письма, лично позвонил генералу Брусилову и потребовал наступление Юго-Западного фронта немедленно остановить.

Наступательная операция Юго-Западного фронта имела огромное военно-политическое значение. Она привела к крупному поражению австро-венгерских войск в Галиции и Буковине. Противник потерял убитыми, ранеными и пленными до 1,5 млн. человек, 581 орудие, 1795 пулеметов, 448 бомбометов и минометов. Потери русской армии составили около 500 тыс. человек. Немецкое верховное командование вынуждено было признать, что без сильной поддержки со стороны немецкой армии спасти Австро-Венгрию от развала было невозможно. Поэтому оно бросило на юго-запад все резервы, которые можно было собрать. Против Юго-Западного фронта было дополнительно брошено 45 дивизий, из них 36 немецких, 6 австро-венгерских и 2 турецкие. Из этого общего количества немецких дивизий семнадцать было снято с французского фронта. Все эти силы и средства были втянуты в жестокие бои. Гинденбург так оценил итоги Брусиловского наступления: «Нанесенные удары русской армией австро-венгерской армии… поколебали военное могущество этой империи и подорвали у ее населения веру в победу. После понесенных потерь австро-венгерские войска уже до самого конца войны не смогли обрести должный боевой дух и веру в победу».

Только отсутствие взаимодействия между англо-французским и русским фронтами, преступное невыполнение плана ставки командующим Западным фронтом Эвертом, и Северным фронтом Куропаткиным, а так же медлительность царской Ставки, не сумевшей своевременно использовать успех, достигнутый Юго-Западным фронтом, позволило спасти от полного разгрома Германию и Австро-Венгрию в 1916 году. Если бы англо-французские войска в начале июня перешли в решительное наступление, то немецкое верховное командование оказалось бы не в состоянии перебросить в Галицию значительные резервы. Бывший английский премьер-министр Ллойд-Джордж писал по этому поводу: «Самой очевидной и самой пагубной ошибкой союзников было упорное нежелание рассматривать весь театр войны, как единый фронт. Если бы военные вожди союзников на западе рассматривали весь театр войны как единое целое и умели бы перенести мысль за земляные укрепления за своим носом, 1915 год мог стать поворотным в войне, а 1916 год положил бы конец этой борьбе наций».

Николай II, приостановивший наступление войск Юго-Западного фронта, вскоре, под давлением своего окружения, изменил свое отношение к генералу Алексееву, и перестал заслушивать его доклады, что сразу было расценено как предвестие отставки. Близкие к императору и императрице сановники не простили ему утаивание военных секретов от царя, в результате чего наступление войск Юго-Западного фронта для них оказалось неожиданным, да и назначение генерала Брусилова командующим этого фронта произошло не по их воле.

Конечно, мысль об отстранении Алексеева от дел родилась в Главной квартире германских войск, но осуществлять ее начали через Распутина, имевшего решающее влияние на императрицу. 5 ноября царица Александра Федоровна пишет Николаю II: «Алексееву следовало бы дать 2-месячный отпуск, найди себе кого-нибудь в помощники, например Головина, которого все чрезвычайно хвалят, – только не из командующих армиями, – оставь их на местах, где они нужнее…Человек, который так страшно настроен против нашего Друга, как несчастный Алексеев, не может работать успешно. Говорят, у него нервы совершенно развинчены. Это понятно: сказалось постоянное напряжение «бумажного» человека; у него, увы, мало души и отзывчивости». Как она могла все это знать, и откуда к ней поступали последние сводки с фронтов, на которые императрица, как в хорошо отлаженном военном штабе, мгновенно реагировала? И, конечно, не мог знать обстановку на фронтах и «старец» Распутин, проводивший все дни в попойках и гуляниях в лучших ресторанах столицы, счета которого оплачивались тайной полицией царского двора и градоначальником-немцем. Рядом с царем и царицей действовала хорошо сколоченная группа прусских агентов, руководимых лучшими офицерами германского генерального штаба, готовивших для царя и царицы злободневные военные вопросы, на которые они обязаны были отвечать, если хотели оставаться на троне и сберечь жизнь наследника. В круг лиц, взявших от имени немецкой партии главенство над царской семьей, входили князья Мещерский, Андронников, генерал Воейков, митрополит Питирим, и, конечно, Распутин.

В столицах стран Антанты, и, прежде всего, в Париже и Лондоне знали о безволии и зависимости Николая II от своего близкого окружения, накрепко связавшего его судьбу с судьбой Германии. Они всячески мешали проводить координированную политику России со странами Антанты. Появление Штюрмера во главе русского правительства еще более усложнило эти отношения и в Лондоне было решено послать в Россию представительную делегацию во главе с военным министром фельдмаршалом Горацио Китченером, который, помимо согласования военных действий и улучшения снабжения русской армии, должен был рассказать Николаю II и подтвердить документами вредительскую роль отдельных лиц из его близкого окружения, пособничество которых германским интересам у английской разведки не вызывало сомнений. У Китченера были неопровержимые доказательства участия «старца» Распутина в сборе ценной информации о состоянии русской армии и характере ее дальнейших действий, и использование им власти императрицы для выдвижения на высокие посты в государстве людей, завербованных германской разведкой. Поездка эта была согласована с английским королем Георгом V, также являвшимся двоюродным братом русского императора, и она готовилась в глубочайшей тайне. Однако, несмотря на строжайшую секретность готовившейся поездки, о ней стало известно в Берлине и крейсер «Гемпшир», на котором отправился в плавании Китченер, был торпедирован германской подводной лодкой и он погиб вместе с командой. Все мировые события мгновенно становились известны больной царице и она откликнулась и на эту трагедию, написав мужу: «По мнению нашего Друга (Распутина-автор) для нас хорошо, что Китченер погиб, так как позже он мог бы причинить вред России, и что нет беды в том, что вместе с ним погибли его бумаги. Видишь ли, Его всегда страшит Англия, какой же она будет по окончании войны, когда начнутся мирные переговоры». Император и императрица владели языком конспирации в совершенстве и здесь под словом «Его» скрывается не Распутин, а всесильный человек в близком окружении Александры Федоровны, имя которого было известно и царю.

Николай II мужественно переносил пленение своей воли и духа, и, понимая свою обреченность и безысходность, он все же надеялся на какое-то чудо, на спасение, которое могло придти к нему и его семье, чего нельзя было сказать об императрице Александре Федоровне. Она никогда не была сильной, наоборот, она была очень слабой и мнительной женщиной, и ею легко управляло близкое окружение.

Основной чертой царицы была замкнутость и сдержанность чувств ко всем, кто ее окружал, а тяжелая болезнь сына Алексея породила в ее душе чувство вины и страх за его будущее, навсегда укоренившийся в ней. В этом, постоянно живущем в ней страхе, императрице ничего не оставалось, как уповать на «старца» Распутина и на его способность выкрутиться из всяких житейских обстоятельств и передряг, и надеяться на его прозорливость в предвидении опасностей. Вера в чудодейственную силу и поддержку Распутина была так велика, что дало право императрице в письме Николаю II в конце 1916 года сказать: «Если бы у нас не было Его (Распутина-автор), все бы уже давно было кончено, я в этом совершенно убеждена!» Но сам Распутин знал, в каких сетях он находился и не строил иллюзий ни себе, ни царской семье.

Через пять дней после письма императрицы генерал Алексеев был отправлен в отпуск по болезни, от которого он отказывался, но министр двора, граф Фредерикс, потребовал безоговорочно выполнить распоряжение императора. С 10 ноября обязанности начальника штаба Ставки стал исполнять генерал Василий Гурко, который оставался руководить Особой армией Западного фронта, в которую входили и гвардейские корпуса. Гурко нигде не проявил своих военных способностей, и с его именем связывались все худшие поражения, которые переживала русская армия осенью 1916 года. Это был человек благих намерений, высказываемых вслух, и плохих дел, совершаемых молча и тайно. При нем Ставка совершенно отказалась от проведения наступательных операций против немцев, но, чтобы не раздражать своим бездействием союзников, Гурко имитировал активность боевых действий на Румынском фронте. Огромная армия, переставшая вести боевые действия и напряженно учиться, стала быстро разлагаться и революционизироваться.

В начале ноября открылась пятая и последняя сессия Государственной Думы, где, взявший слово Милюков, произнес чрезвычайно резкую речь. Он говорил об измене в придворных и правительственных кругах, о пагубном влиянии императрицы Александры Федоровны и Распутина на внутреннюю и внешнюю политику империи, он сообщил факты коррупции и предательства Штюрмера, Манасевича, Питирима, сведя их в одну клику шпионов, взяточников и подлецов. Многие факты он цитировал из немецких газет. Венцом его выступления стали ответственные слова, поразившие депутатов: «Теперь мы видим и знаем, что с этим правительством мы так же не можем законодательствовать, как не можем вести Россию к победе».Он закончил свою речь риторическим вопросом, обращенным к депутатам и народу России: «Что это: глупость или измена?»

На другой день, вместо центральных газет, вышли листы с небывало белой бумагой. То же и на третий день. Однако выступление это было услышано во всех уголках России, в котором, как набат, прозвучал призыв к объединению всех патриотических сил страны и к их действиям. Царь, напуганный этим выступлением, воспользовался поездкой на фронт и заехал в Киев, где жила его мать, вдовствующая императрица Мария Федоровна, чтобы обсудить с ней положение дел в империи, потому что рядом с ним не было достойных и верных советников и он жил в полном одиночестве. Навсегда порвавшая с петербургским столичным обществом, и отторгнутая императрицей Александрой Федоровной от всякого участия в семейных делах царской семьи, Мария Федоровна блистала умом и мудростью и сохраняла свою приверженность к русскому началу во всяких начинаниях, что были нужны для пользы России. Имея общее мнение с великими князьями Александром Михайловичем и Павлом Александровичем, присутствовавшим на этой встрече, она посоветовала сыну немедленно освободить Штюрмера от обязанностей председателя Совета министров и назначить на этот пост министра путей сообщения Александра Трепова, известного в обществе своим умом и честностью, энергией и неподкупностью суждений. Этот человек еще мог спасти монархию и империю, если бы Николай II осознавал всю угрозу своему режиму, как это осознавал Трепов, потребовавший при своем назначении на должность премьера удаления из правительства таких министров, как Протопопов и Бобринский, а из столицы таких людей как Распутин. Тщетно. Царь слушал только царицу Александру Федоровну, а та и в мыслях не допускала возможности расставаться с такими людьми. Как только ей стало известно о требованиях нового премьера, она написала Николаю: «Не подчиняйся такому человеку, как Трепов (которому ты не можешь доверять, которого ты не уважаешь)… Как Тр(епов) и Родзянко (со всеми злодеями) на одной стороне, так я в свою очередь, стану против них (вместе со святым божьим человеком) на другой. Не поддерживай их – держись нас», – взывала императрица к мужу в письме за 5 декабря. Читая эти письма, нельзя обвинять императрицу в измене России, которую она любила и желала ей счастья и процветания. Она сама, как и ее муж, попала в прусский капкан, крепко скрученный врагами России, и, боясь за свою жизнь, а больше за жизнь мужа и детей, она была вынуждена подписывать своим именем все письма, которые готовили ей близкие сановники – воинственные пруссаки, возомнившие себя вершителями судеб других народов и государств. Под сокрушительными ударами союзных армий Антанты они медленно и неохотно, но все же расставались с безумной идеей о своем превосходстве над другими народами, но те, кто был рядом с венценосной семьей, не утратили повадок зверя и вся царская семья, оказавшись в их логове, в любой момент ждала смерти, если бы она вздумала вести патриотическую политику внутри своей страны. Новый председатель Совета министров Трепов, по возвращению из Ставки в Петроград, снова вернулся к своей просьбе исключения Протопопова из состава правительства и послал императору подготовленное решение о его отставке. «Ответственность несу я, – рискнул напомнить он Николаю II, – и поэтому, я желаю быть свободным в своем выборе». Но все усилия Трепова, добивавшегося отставки Протопопова и некоторых других членов кабинета натолкнулись на упорное противодействие царицы Александры Федоровны и Распутина. Бедная царица. Она не ведала, что творила. Страшась своего прусского окружения и в страхе потерять мужа и наследника, она защищала врагов своего отечества и требовала убрать подальше от власти тех, кто мог спасти еще династию, и к таким людям, безусловно, относился премьер Трепов.

Парламентарии не знали характера борьбы Трепова за состав правительства и отнеслись к его назначению настороженно, а когда новый премьер появился в Думе, чтобы изложить программу правительства, ему была устроена обструкция в знак протеста, что министром внутренних дел в его правительстве остается ненавистный им Протопопов. Такое отношение депутатов Думы только подлило масла в огонь и прусское окружение подтолкнуло Николая II к мысли избавиться, одновременно, как от Трепова, так и от парламента, закрытие которого они все время добивались, потому что из стен Таврического дворца раздавался мощный голос народного протеста против придворной клики, толкавшей страну к позорному миру с Германией. За две недели до отставки Трепова, Николай II сообщает императрице детали готовящейся им расправы над только что назначенным премьером: «Противно иметь дело с человеком, которого не любишь и которому не доверяешь, как Тре(пов). Но раньше всего, – объяснял он супруге, – надо найти ему преемника, а потом вытолкать его – после того, как он сделает грязную работу. Я подразумеваю – дать ему отставку, когда он закроет Думу. Пусть вся ответственность и затруднение падут на его плечи, а не на плечи того, который займет его место». Трепов проработал пять недель, удивив правительство сильными начинаниями и инициативами, в которых чувствовалась сильная рука и могучий взгляд на смелые преобразования в жизни страны, остановленные вместе с его отставкой. Царь одновременно освободил его и от поста министра путей сообщения, единственной отрасли в империи, которая, благодаря Трепову, функционировала еще нормально. Назначенный вместо него немец Кригер-Войновский сумел так расстроить железнодорожный транспорт, что, через два месяца, страна оказалась парализованной – из-за сознательного вредительства на дорогах, ведущих к фронту и к жизненно важным центрам России. Не по своему выбору и желанию, а под принуждением своего прусского окружения, назначал царь председателями правительств Горемыкина, Штюрмера и Голицына, и не по своей воле он снимал с этого поста Коковцова и Трепова; политика как внутренняя, так и внешняя, вершилась в министерстве императорского двора, являвшегося тюрьмой для монарха и его семьи.

Императрица тут же занялась подбором нового председателя правительства и выбор ее и дворцовой камарильи пал на князя Николая Голицына, женатого на немке, совершенно бесполезного для государственной работы человека, но такого же послушного и удобного для немецкой партии, каким был и Горемыкин. Все планы по дальнейшей дестабилизации обстановки в России ее внешним и внутренним врагам можно было выстраивать, не боясь правительства, которое было бессильно что-либо сделать, предварительно не испросив на это разрешения придворных чиновников. Немощный и во всем послушный князь Голицын олицетворял собой угасание когда-то сильного и влиятельного княжеского рода в русском государстве, ни в чем не проявившего себя в момент крушения монархии в России. Современники говорили о последнем князе Николае Голицыне, возглавившего правительство, что он был «не государственного ума человек…», и этим все было сказано. Символично, но и к императору Николаю II сполна можно отнести эти же слова.

 

Глава VII

Начиная с весны 1916 года, многие передовые английские и французские части, находившиеся в районе реки Соммы, начали отводиться попеременно в тыл – для отдыха, как им говорили. Каково же было их удивление, когда, после некоторого путешествия вглубь страны, они вдруг совсем неожиданно попадали вновь на «позиции» и видели перед собой привычный ландшафт неприятельских укреплений со всеми оборонительными сооружениями на них. Но вскоре они узнавали причину такого загадочного явления.

Подготавливая наступление на Сомме, англо-французское командование создало специально оборудованные учебные лагеря для тех дивизий, которые должны были участвовать в предстоящей операции на острие главного удара. Здесь были построены настоящие участки укрепленного фронта немцев. Окопы оплетались проволокой. Устраивались, как в действительности, целые лабиринты траншей и ходов сообщений между ними. Рылись глубокие подземные убежища. Устанавливались блиндажи для пулеметов. Для полевой, тяжелой и траншейной артиллерии оборудовались специальные позиции.

Войска обучались новой тактике боя. Пехота должна была продвигаться по разрушенным неприятельским линиям; ее учили вести бой в окопах с помощью ручных гранат и длинных ножей. Проделывались и такие упражнения: перед окопами взрывались горны, вслед за тем пехота бросалась вперед и укрывалась в образовавшихся воронках, ожидая в них подходящего момента для дальнейшего броска вперед. В этих же лагерях артиллерия и авиация приучались к тесному взаимодействию. Затем войска овладевали сложным искусством двигаться за артиллерийским заградительным огнем. Большое внимание уделялось также установлению и поддержанию непрерывной связи между различными частями, участвовавшими в учебном бою. Для этого использовались самые разнообразные средства: телеграф, телефон, радио, собаки, голуби и различного рода сигнализация. Войсковые части практиковались приспосабливать захваченные окопы противника к обороне и быстро возводить полевые укрепления. Одним словом, в этих лагерях осуществлялась «генеральная репетиция» будущего сражения. Союзники готовились к операции на Сомме в течение пяти месяцев, с «особой тщательностью и невиданным до этого размахом».Пока в учебных лагерях шла подготовка войск, промышленность Англии и Франции напряженно работала над выпуском новейших технических средств борьбы. Вся мощь мировой индустрии воплотилась в тех огромных количествах средств истребления, которые были накоплены для этого сражения.

Англо-французы располагали у Соммы необычайным богатством артиллерии, боеприпасов и авиации. На 16-километровом участке прорыва они имели 1146 орудий и более тысячи бомбометов и минометов для траншейной борьбы. Впервые был использован в массовых масштабах новый тип артиллерии – тяжелые орудия большой мощности. Это были пушки для стрельбы на расстояние 20–25 километров и очень крупные мортиры калибром до 38 сантиметров. Эти гигантские орудия были поставлены на железнодорожные платформы и потребовали постройки специальных рельсовых путей для подвоза их к району будущей операции.

24 июня по всему фронту англо-французов на Сомме началась грандиозная артиллерийская подготовка, которая длилась семь дней. В это время многочисленная французская авиация развила настолько активные действия, что достигла полного превосходства в воздухе. Это позволяло французским артиллерийским наблюдателям почти беспрепятственно корректировать стрельбу своих батарей и подавлять огонь неприятельских орудий.

После недельного артобстрела, 1 июля, англичане атаковали немцев силами 16 дивизий в направлении Бапома, а французы силами тех же 16 дивизий в направлении Перона. Продвижение французов к югу от Соммы все время значительно опережало наступление англичан. Это грозило создать опасный разрыв между армиями двух союзников и французам приходилось сдерживать свои части из-за боязни фланговых ударов противника. Помимо этого, значительное сокращение фронта прорыва привело к тому, что атакующие войска подвергались с севера фланговому огню германцев. Необходимо было расширить прорыв на север. Все это значительно ослабило результаты первого удара и давало германцам достаточно времени, чтобы подтянуть необходимые резервы и предпринять настойчивые контратаки. В начале операции немцы имели на участке Соммы всего восемь дивизий, а к концу июля – уже тридцать.

15 сентября англичане провели большую атаку, применив новое средство прорыва – танки. Их англичане сконструировали в глубокой тайне и впервые применили в сражении на Сомме. На поле боя действовало всего 18 танков. Они были очень несовершенны, громоздки и неуклюжи. Чтобы направить танк в какую-либо сторону, два человека должны были с огромной мускульной силой поворачивать хвостовые железнодорожные колеса; скорость танка на местности не превышала двух километров в час; экипаж танка работал в невероятно тяжелых условиях – он угорал от газа и порохового дыма, жара в машине достигала 70 градусов. Однако появление этого нового средства войны было настолько неожиданным, что произвело потрясающее впечатление на немцев. С помощью танков, на фронте в 10 км, за пять часов английская пехота продвинулась вперед на 4–5 км. и заняла деревни Флер, Мартенпюиш, Курселет.

Операция на Сомме длились почти пять месяцев, и за это время союзники продвинулись не многим более чем на 10 км в глубь неприятельского фронта, а их потери составили 453 тыс. человек у англичан и 341 тыс. у французов. Потери германцев достигли 538 тыс. человек, из них 105 тыс. человек пленными. Активная фаза войны на западном фронте стихала, в то время как на восточном фронте она продолжалась вестись с прежним напряжением.

Успехи русских войск Юго-Западного фронта подтолкнули Румынию выйти из нейтрального положения и присоединиться к Антанте. Ее правительство выторговывало то в одной, то в другой воюющей стороне наибольших выгод, и территориальных и политических. Антанта склоняла Румынию зимой 1916 года выступить на ее стороне и пообещала ей присоединить к ее территории Трансильванию и Буковину, если она их завоюет. Но для этого Румынию надо было усилить 200–250 тысячной армией, а сделать это могла только Россия. И Россия, и Германия, по своему опыту знали, что румынская армия по своим боевым качествам очень ненадежна и будет с ними или против них не имело принципиального значения; вот почему и русское, и немецкое командование избегало вести серьезные переговоры по этому поводу. Французы такого опыта не имели и видели «в лице румынской армии весьма значительное приращение сил, достигающее нескольких сотен тысяч человек».

Русское командование, оценивая обстановку, справедливо считало, что для обеспечения левого крыла армий Юго-Западного фронта лучше иметь нейтральную Румынию. Начальник штаба Ставки неоднократно излагал министру иностранных дел свои соображения о тех затруднениях, какие возникнут у русской армии при вступлении Румынии в войну, и о необходимости выделять ей в помощь русские силы, на чем особенно настаивали Франция и Англия. Так, в письме от 7 февраля генерал Алексеев предупреждал: «…Если мы примем обязательство собрать в Добрудже столь сильную армию, которая подразумевает наступательные действия на Балканском полуострове, то мы же должны будем собрать и другую достаточной силы армию, дабы обеспечить обнаженное левое крыло наших армий генерала Иванова, прикрыть путь на Одессу, Николаев, с северо-запада и обеспечить тыл и правый фланг румынской армии. Силы наши для германского фронта ограничены». Царю Николаю II, настаивавшему на привлечении Румынии на сторону стран Антанты, генерал Алексеев говорил доступным военным языком: «Ваше Величество! Если румыны выступят против нас, то для их разгрома понадобится наших 20 дивизий, если же они выступят на нашей стороне, то для их поддержки нам тоже надо будет выделить 20 дивизий. Решайте!»

В конце августа произошла смена германского командования. Полевой Генеральный штаб возглавил генерал Гинденбург, а первым генерал– квартирмейстером стал Людендорф. Принимая из уст кайзера Вильгельма II благословение на успешную деятельность, Гинденбург понимал, что ждет его и немцев в ближайшем будущем. Германия сумела завоевать много земель на западе и на востоке, но, поднятые войной, могучие силы Великобритании, Франции и России и поддерживавших их стран были неисчерпаемы, и рано или поздно, Германия должна была признать свое поражение. И Гинденбург, в паре с неистовым на военные новации Людендорфом, понимал, что затягивание войны для Германии равносильно самоубийству, которое необходимо было упредить приемлемым миром, пока не иссякли силы немцев. Моральный дух германских войск, сосредоточенных на западном фронте, был уже подорван кровавой бойней под крепостью Верден и сознанием все возрастающего превосходства союзников в области техники и ее производства.

На близком горизонте на стороне Антанты стали вырисовываться могучие контуры Соединенных Штатов Америки, стремительно набиравших военную и морскую силу. Ее правящие круги понимали, что победа Германии обрекала их на неизбежное противоборство с немцами, и «лучше было воевать против них в составе коалиции стран, чем потом одной».

И в самой Германии начинали зарождаться политические силы, выступающие за окончание войны на приемлемых для немецкого народа условиях и, отвечая этим настроениям, правительство Германии от имени Центральных держав опубликовало в октябре «мирную ноту», которая не содержала никаких конкретных предложений, и служила средством проверки прочности политических намерений стран Антанты на обозримый период войны и выявления позиции Соединенных Штатов Америки. В ней были общие заявления о том, что Германия и ее союзники «не имеют целью разгромить и уничтожить своих противников», но было еще и предупреждение, что если их инициатива не встретит понимания, то «четыре союзные державы полны решимости довести ее (войну-авт.), до победного конца, торжественно сняв с себя всякую ответственность в этом перед человечеством и историей».

Это был неприемлемый тон угроз, и его расценили в Лондоне и Париже как маневр, недостойный обсуждения.

Военное затишье, возникшее в конце 1916 года на фронтах, крайне обострило политическую обстановку внутри России. Страна в этот период времени переживала тяжелый экономический и политический кризис.

Парадоксально, но Россия терпела поражение не на внешнем, а на внутреннем фронте. Ее сотрясало внутреннее неустройство и противоречивость политики царского двора и правительства в защите коренных интересов страны. В верхних эшелонах власти не было единства и с самого начала войны оно было раздираемо двумя противоречивыми чувствами: преданностью царскому престолу одних и изменой других, переметнувшихся на службу своей исторической родины – Германии. Война разделила их на два враждебных и непримиримых лагеря, где никогда не прекращалась жестокая борьба за лидерство, за влияние на императора Николая II, от которого зависело принятие судьбоносных решений для России. Сторонников решительной победы над Германией в России было большинство, и они имели самую широкую поддержку в русском обществе. Их лидеры Сазонов, Родзянко, князь Львов, Милюков и Шульгин могли влиять на общественное мнение внутри страны, но они не могли изменить политику царского двора и правительства без поддержки императора, никогда не имевшего своей твердой позиции ни по одной важной национальной проблеме и все время фланировавшего между двумя этими группами.

Это тем более трудно было сделать в стране, где существовало самодержавие, и где все рычаги власти принадлежали одному человеку, императору Николаю II, назначавшему правительство и большинство членов Государственного Совета и всех высших должностных лиц империи. Молодая парламентская власть в России обретала постепенно свою силу и признание в широких общественных кругах, но ей не доставало поддержки верховной власти и размаха политических инициатив, подавляемых на корню сторонниками самодержавия. Придворная клика, сплотившись на измене национальным интересам России, подчинила своей воле царя и царицу, и демонстрировала единство программы и целей, направленных на подрыв экономического и военного могущества России. Нет крепче пут, нежели путы измены, и повязанные этим преступным промыслом люди уже не принадлежат себе, они как безжалостные и дикие звери, ворошат себе на погибель свой кров и свою обитель, отнимая у своих детей, внуков и правнуков право достойно жить на той земле, что была их общей родиной.

Царское окружение, во главе которого бессменно стояли граф Фредерикс и граф Бенкендорф, сплотили вокруг императора тесное кольцо своих единомышленников, ставивших интересы Германии выше интересов приютившей и возвысившей их России. В этот порочный круг царского окружения нельзя было протиснуться людям, влюбленным в свою страну, гордившимся Россией, и готовым идти на любые жертвы ради ее спасения и счастливого будущего. Эти сановники плотным кольцом заслоняли царя и царицу от народа и «ревниво оберегали свои привилегии царедворцев», никого к ним не подпуская. Они не вредили России открыто и все их видимые для общества и народа поступки и публичные выступления носили заботливый государственный характер, за которыми никогда не следовало полезных для страны дел, а всем полезным начинаниям ставились непреодолимые преграды и препятствия. Фредерикс и Бенкендорф использовали для своих преступных целей множество людей, допущенных, с их разрешения, к венценосной семье, и совместным искусством овладевавших волей и желанием царствующих особ. К их числу принадлежал князь Мещерский, идолопоклонник германского величия, неустанно проповедывавший в своей газете «Гражданин» идею нерушимого союза с немцами даже тогда, когда разразилась война. Вокруг Мещерского образовалась влиятельная группа людей, считавших, что Россия не по своей воле была втянута в войну с Германией и что коренные интересы русского государства лежат не в сфере ненадежного и неверного союзника, каким всегда и для всех являлись англичане, а во взаимовыгодном сотрудничестве с Германией, доказанного временем и историей.

«Россия таскает каштаны из огня для англичан! Она совершает ошибку в своей истории!», – так утверждал князь Мещерский и так полагали многие высшие чиновники, окружавшие императрицу и составлявшие элиту русского общества. Цензура пропускала такого образа мысли, и одновременно, пресекала всякую критику Германии, в том числе и о ходе войны с ней. Все эти люди не хотели победы в разразившейся войне ни России над Германией, ни Германии над Россией и были убеждены в том, что у них достаточно сил и влияния, чтобы остановить войну между русскими и немцами и подписать сепаратный мир. Правительство из фондов МВД оказывало денежную помощь редакциям газет и журналов, «отвечающим видам правительства». В 1914 году им было выдано 948 тыс. рублей, в 1915 г. – 1 млн. 068 тыс. рублей, в 1916 г. – 1 млн. 620 тыс. рублей.

Другим, не менее важным лицом в политической жизни царского двора был князь Андронников, снискавший себе дурную славу в петербургских салонах, которого русская контрразведка подозревала в шпионаже на пользу Германии. По материнской линии он происходил из древнего рода балтийских баронов Унгерн-Штейнбергов, по отцовской – внук известного русского генерала, князя, отличившегося в боях с горцами Дагестана и турками во время Крымской войны. Он долгие годы проживал в Германии, учился там и был вхож в высшие аристократические круги. Его знал кайзер Вильгельм II, который подарил ему свой портрет с дарственной надписью. Имея такое поручительство, он оказался близок и к Николаю II, и участвовал во всех интригах против императора и его семьи. Он оказался первым, кто разыскал Распутина и представил его знатным особам, приговаривая: «…это лучший сын народа. Богоизлюбленный сын…» Князь хорошо знал весь большой свет и вел на всех именитых сановников досье, так что многие побаивались его, но были такие, кто пользовался его услугами для очернения соперников по ремеслу. Способность князя Андронникова втираться в доверие к власть имущим была поразительной. Весьма немногим из тех, кто был намечен князем для привлечения в свои сети, удалось избегнуть чести пожимать его нечистую руку. А были и такие, кто в нем души не чаял.

В обществе, где не избавляются от грязных людей, все оказываются в грязи; тогда совесть и честь уступают дорогу порокам и безнравственности, и наглые и бессовестные люди используют эти качества, как козырные карты в игре. Так и этот князь, причислявший себя к «адъютантам Господа Бога», жил в мире интриг и сплетен, распространяя их в светских салонах, и при этом, он сам не стеснялся предаваться порокам, осуждаемым людьми. Свою спальню он разделил на две равные половины: в первой была молельня, во второй он предавался утехам с молодыми людьми – офицерами и штатскими; был в большой дружбе с премьером Горемыкиным. Выдвижение многих высших сановников, становившихся важными персонами при дворе и в правительстве, проталкивал князь Андронников в своих личных интересах, совпадавших с интересами германских правящих кругов. С его помощью и поручительством, министрами внутренних дел были назначены Н. Маклаков и А. Хвостов, военными министрами Д. Шуваев и М. Беляев, а в различные ведомства на самые ответственные посты были пристроены Белецкий, Манасевич-Мануйлов и добрая сотня других людей, с кого этот «побирушка», как его называла Вырубова, брал большие деньги за назначение. Глядя на этого проходимца, все царские сановники, а вслед за ними, правительственные и губернские чиновники, за всякое повышение по службе стали взимать с подчиненных плату, и власть постепенно стала покупной, как товар, доступной только для богатых людей и воров в законе. Заплатив за предоставленную должность, чиновник утрачивал всякий интерес к ней и его не беспокоили мысли о ее совершенстве и пользе для народа, он думал только о том, как больше украсть у народа и у той власти, которая купила его за деньги. Для способных и талантливых людей дорога во власть оказалась закрытой, и от этого она утратила главное – доверие населения, без чего она оказалась в изоляции среди своего народа. Князя Андронникова, как и всех его друзей и товарищей, которых он продвигал по службе, русская контрразведка подозревала в шпионаже, но чтобы арестовать их – нужно было разрешение императора и императрицы, которое нельзя было испросить, не подвергнув себя опасности удаления из органов разведки.

Влиятельными лицами в царском окружении и правительстве были Белецкий и Манасевич-Мануйлов, неизменные попутчики князя Андронникова и Распутина, через руки которых вершилось назначение угодных для германской агентуры чиновников и министров. Белецкий был любимцем императрицы, властью которой он пользовался, не выходя из кабинета. Любезность, ловкость, уступчивость были основными чертами его характера. В 1912 году Белецкий становится директором департамента полиции, всесильного органа, подвластного только императору и наводившего страх и на обывателя и на буржуазию. Он был нечистоплотен в делах, присваивал казенные деньги и за деньги мог совершить или пойти на любую подлость. Но он был очень нужен придворной камарилье для больших политических игр, затеваемых немецкой партией в стране. А она хорошо знала свое дело. Немецкая партия даже реагировала на общественное мнение, используя его в своих интересах. В четвертой государственной Думе всегда страстно звучал голос депутата Алексея Хвостова, крупного помещика из Орловской губернии, неоднократно поднимавшего вопрос о немецком засилье в России, и придворная камарилья, следуя игре, предписанной из Берлина и пожеланиям князя Андронникова и Белецкого, назначает его в сентябре 1915 года министром внутренних дел России. При этом, вся политическая часть министерства: полиция, секретные фонды и перлюстрационное дело были изъяты из ведения Хвостова и распоряжением министра императорского двора графа Фредерикса возложены на Белецкого. Новоиспеченный министр вскоре стал таким, какой была вся царская власть: «совершенно аморальный, способный ради личных выгод и целей на какие угодно поступки». Хвостову инкриминировалось присвоение 1,5 млн. рублей и растрата не по назначению еще 5 млн. рублей совместно с председателем правительства Штюрмером.

Однако, наиболее яркой фигурой, выделявшейся среди высших чиновников царской власти был, безусловно, Манасевич-Мануйлов. Он родился в бедной еврейской семье. Отец его, за подделку акцизных бандеролей, по приговору суда, был сослан в Сибирь на поселение. Там его старшего сына усыновил богатый сибирский купец Мануйлов, оставивший ему в наследство 100 тыс. рублей, которые, однако, Иван мог получить лишь по достижении 35-летнего возраста. В конце 80-х годов, приехав в столицу, он завязал близкие отношения с князем Мещерским и другими влиятельными лицами столицы русской империи, что обеспечило ему быструю карьеру. В 1902–1903 годах он был уже доверенным лицом у всесильного министра внутренних дел Плеве и в Париже занимался подкупом иностранной прессы. Во время русско-японской войны работал в контрразведке и добыл часть японского дипломатического шифра и чертежи орудий.

Столыпин сразу обнаружил в нем опасного человека и уволил из министерства, назвав его «мерзавцем». Манасевич-Мануйлов, после гибели Столыпина, вновь оказался востребованным для тех кругов, кто приводил в расстройство внутреннее положение в русской империи и способствовал расхищению ее богатств.

Он привел, вместе с князем Андронниковым, во власть Штюрмера, убедив Распутина, Вырубову и митрополита Питирима, что Штюрмер – тот человек, который нужен: «сумеет поладить и с Государственной Думой, и в то же время будет держать твердый правительственный курс». Троица стала склонять к этому решению императрицу, а потом Питирим поехал к царю в Ставку.

Всякие аферисты и стяжатели, столпившись у трона и вокруг председателя правительства Штюрмера, обкладывали богатые кампании и банки различными денежными поборами, подпадавшими под уголовные преступления. Сам Манасевич-Мануйлов, состоявший в роли статс-секретаря Штюрмера, был пойман на таком вымогательстве у владельцев Московского банка и был спасен личным вмешательством императрицы, отстранившей от должностей последних честных и объективных министров. Граф Петр Игнатьев – министр народного просвещения, после этого события попросил освободить его от должности и не принуждать его «быть соучастником тех лиц, действия коих по совести я считал гибельным для престола и родины».

Все худшие люди вышли на свет и подняли голову. Раньше, при сильной власти и здоровом общественном мнении, они стыдились людского осуждения, и свои порочные наклонности и привычки скрывали; сейчас они нагло заявляли о своих претензиях на власть и на распределение доходов в губерниях и стране. Они быстро объединились в преступные сообщества и шайки и не стеснялись диктовать свои условия местным и центральным властям. Злые и порочные люди в неблаговидных делах быстрее сплачиваются, чем добрые и совестливые люди для совершения полезных дел.

Разгул мошенничества в высших эшелонах власти принял катастрофические размеры, и по всей стране росло недовольство царской властью и ширились протестные настроения. Русские люди обладают удивительным свойством души – они медленно аккумулируют в себе энергию возмущения, но всегда настает тот час, когда она обретает взрывную силу, не подвластную никакому обузданию, и стихает она, когда по народной воле меняется в стране вся власть и ее назначение.

Всех этих «инициативных» и «пробивных» фигур из царского окружения поддерживал и опекал Григорий Распутин, без кого в последние годы царской власти не принималось ни одного серьезного решения по назначению высоких должностных лиц в стране, ответственных за ее внутреннюю и внешнюю политику. Никакая критика неблаговидных действий Распутина со стороны отдельных министров и влиятельных депутатов Думы не воспринималась всерьез ни царем, ни царицей. Все было тщетно – император на все их обличительные слова и письма отвечал им односложной заученной фразой: «Это все клевета. На святых всегда клевещут!» А императрица никому и ничего не отвечала, она просто переставала встречаться с такими родственниками и не принимала их в своих дворцах. Лишь однажды, весной 1912 года, Родзянко, представив письменный доклад императору о неблаговидных и позорящих царскую семью поступках Распутина, сумел разбудить у царя осторожность и благоразумие, и отстранить старца от участия в делах государства. С агентом тайной охранки царь отправил его в Тобольскую губернию и некоторое время Распутин не появлялся в царском дворе, пока императрица не отменила режим запрета. Александра Федоровна, без общения с Распутиным, часто болела, чахла на глазах, и в декабре он вернулся с тех пор его влияние не знало границ.

Распутин для императрицы стал всем: фаворитом во всех его свойствах и проявлениях, спасителем сына Алексея и врачевателем ее больной и истерзанной страхами души, советчиком и духовным отцом. Такого могущества над императрицей, которая, при безвольном муже, владела всеми рычагами власти, в русской истории еще не было. Ни Бирон у Анны, ни Потемкин и братья Зубовы у Екатерины Великой – не имели таких прав, какими завладел Распутин при открытом пособничестве ему со стороны высших чиновников министерства императорского двора во главе с графом Фредериксом. Царское Село, где жила венценосная семья, было закрытой территорией для всех подданных России, и въезд в царскую резиденцию был под строгим контролем должностных лиц этого министерства. Всех, кто приглашался на прием к венценосной семье, ждала долгая процедура проверки и контроля, которая начиналась в Петрограде и заканчивалась в Царском Селе, где должностные лица охранки всегда сопровождали приглашенное лицо до самых дверей царских кабинетов и обратно. Для Распутина и его людей замки Царского Села всегда были распахнуты настежь.

Распутина прусский двор вовлек в свои сети, и от его имени они распоряжались человеческими судьбами и положением дел в России. На них, пруссаков, работавших в близком окружении императора, не падала тень в подборе недостойных людей на должности председателей правительств и министров всех рангов, их нельзя было обвинить в неспособности правительства мобилизовать экономику страны на нужды войны, наконец, казнокрадство, хищения и разграбление народного достояния можно было списать на плохих людей, подобранных русским мужиком Распутиным, да еще вышедшего из недр простого народа и церкви.

Зная, что своим возвышением все они обязаны Распутину, высшие чиновники: министры, прокуроры и судьи, митрополиты и генералы, и всякого рода проходимцы и казнокрады, раболепствовали перед «старцем», пресмыкались и угодничали, не стесняясь ни своего классового положения, ни сана. Министры Беляев, Добровольский и Хвостов публично целовали руку своего благодетеля и именовали его «святым отцом».

Во все области правления вмешивался Распутин, везде он расставлял своих людей, которых, порой, он совершенно не знал, но их ему советовали поддержать придворные чиновники или те, кто понравился ему при мимолетной встрече, или в долгих застольях в лучших ресторанах Москвы и Петербурга. В церкви он насаждал таких же невежественных и развратных мужиков, каким он был сам, и потому церковные храмы перестали украшать души людей. Ее паперти осквернялись такими иерархами, как Питирим, Варнава и Мехильседек, запятнавшие свой сан грязными похождениями и пороками, постыдными для людей. «Наш Друг говорит, что из Мехильседека в будущем выйдет прекрасный митрополит», – заверяла царица императора в одном их своих писем к нему.

Сам Распутин и шага не делал, чтобы не посоветоваться со своим личным секретарем Симановичем, его доверенным лицом и, одновременно, многолетним агентом немецкой разведки. К ним тесно примыкал банкир Манус, ставший в годы войны официальным представителем интересов крупного немецкого капитала в России. С помощью Распутина и императрицы он спасал многие немецкие фирмы от конфискации в пользу государственной казны и делал на этом огромные деньги. Распоряжение русского правительства о конфискации и секвестре немецких фирм и предприятий было грозным предупреждением, объявлявшимся во всех газетах для защитников русских национальных интересов и простого обывателя, а в действительности, оно никогда не было исполнено. В акциях защиты немецких предприятий активно участвовало министерство императорского двора и многие его высшие сановники: генерал – адъютант Нилов, сенатор Белецкий, князья Андронников и Мещерский и другие. Все они ратовали «за скорое примирение России с немецкими державами».

Генерал Джунковский, возглавлявший корпус жандармов и хорошо осведомленный о поведении Распутина и окружавшей его банды, открыто вредившей России, информировал Николая II об их антигосударственной деятельности и одновременно предлагал меры по пресечению их враждебной работы, но, по требованию императрицы, он был незамедлительно уволен из органов МВД.

С назначением министром внутренних дел Протопопова, немецкие агенты и их пособники пользовались исключительной свободой действий, их никто ни в чем не ограничивал, и они никого не боялись. В то время были освобождены из тюрем банкир Рубинштейн и торговец ювелирными изделиями Симанович, посаженные все же русской контрразведкой за пособничество врагу. Они снова вошли в близкий круг Распутина, а Рубинштейн даже успел получить чин генерала русской армии. Нам нет смысла причислять Распутина к агентам немецкой разведки. В этом не было необходимости, так как рядом с ним всегда находились такие опытные агенты, какими были Рубинштейн, Манус и Симанович. Распутин был их мечом, их орудием, разившем Россию сильнее, чем вся немецкая армия.

В Петрограде, перед крахом самодержавия, стремительно росло германское влияние, и оно тревожило Лондон и Париж. 18 октября 1916 года посол Англии Бьюкенен сообщал своему правительству: «Я не хочу впадать в излишний пессимизм, однако, я никогда, со времени начала войны, не чувствовал себя столь подавленным сложившимся здесь положением, особенно же, имея в виду будущее англо-русских отношений. Германское влияние сделало огромные успехи с тех пор, как Сазонов оставил министерство иностранных дел… Потери, понесенные Россией, столь колоссальны, что вся страна охвачена печалью. В недавних, безуспешных атаках у Ковеля и в других местах, принесено в жертву без всякой пользы столь много жизней, что это дало новую пищу тому взгляду, что продолжение борьбы бесполезно, и что Россия, в противоположность Великобритании, ничего не выиграет от продолжения войны. Бороться с этой клеветнической кампанией гораздо труднее, чем со старой ложью относительно нашего первоначального бездействия».

Самодержавие, действительно, стояло в конце 1916 года перед выбором: либо продолжить войну и столкнуться с восстанием рабочих и крестьян, способным перерасти в революцию, либо пойти по пути мирной сделки с немцами и остановить нараставшее в стране революционное брожение. Избрать другой путь – решительной борьбы с германским влиянием и внутренними врагами, у царского двора, прусского по духу, желания не было, да и мысль такая к ним не приходила. Ведь не могли же они начать организовывать борьбу против себя. Став на путь сотрудничества и пособничества германским планам в войне, все они теперь были связаны с кайзеровской Германией, и ее судьба была теперь и их судьбой.

Но все попытки склонить Николая II к заключению сепаратного мира с Германией заканчивались безрезультатно – царь в категорической форме не хотел эту тему даже обсуждать. Тогда в Берлине и среди заговорщиков в царском дворе было согласовано отстранение Николая II от власти и возведение на престол его сына Алексея, при регентстве великого князя Михаила. События развивались так, что весь их ход свидетельствовал о том, что великий князь дал свое согласие на регентство, потребовав у заговорщиков сохранения жизни Николая, как бы плохо для него события не складывались.

Курс такой был выработан и для этого были приняты важные решения. 9 декабря правительством были закрыты съезды городов и земств. 17 декабря были прерваны занятия Государственной Думы, которые откладывались до 12 января 1917 год. Позже, указом царя от 6 января, открытие сессии Думы было перенесено на 14 февраля. Но уже 8 февраля царь вручил бывшему министру внутренних дел Маклакову свои соображения, чтобы он вместе с Протопоповым подготовил проект о роспуске Думы вообще. Царь, не зная истинных целей заговорщиков, и сам участвовал в выполнении их планов.

Но одновременно с развитием этих тревожных событий шли и другие, направленные на укрепление союза с Антантой. В конце декабря Николаю II была подана записка участников Особого совещания по обороне, ратовавшая за «безусловную необходимость доведения войны до победного конца», которую император и Ставка одобрили. Вместе с тем, для многих влиятельных кругов война в России становилась не популярной. Представители крупной промышленности и банков, тесно связанных с германским капиталом, войну встретили прохладно, но, перенацелив свои интересы на деловые связи с французским и английским капиталом, они открыли для себя большие возможности для приращения производства и капиталов и стояли за продолжение войны с Германией до победного конца. На другой стороне находился не менее влиятельный класс помещиков и дворян, процветавших за счет развития сельского хозяйства и продажи зерна в Германию и Австро-Венгрию. Их радужные надежды, что война закончится в 3–4 месяца блестящей победой русского оружия, не оправдались. Тяжесть первого и второго года войны привела к тому, что урожай этих лет для них был потерян, так как он не был вывезен за границу, и не было никакой перспективы спасения его в 1916 году и последующие годы. Торговые представители этого влиятельного сословия, вместе с классом помещиков и дворян, стали приходить к мысли об осуждении войны и заключению хоть какого-то мира, и, подталкиваемые придворными кругами, они требовали заключения сепаратного соглашения с Германией о прекращении войны в надежде, что тогда, объединенными усилиями русских и немцев, война в Европе будет остановлена.

Близки к этим кругам были и помыслы зажиточного крестьянства, кормившего страну, и отдававшего своих сыновей на войну и потому больше всех испытывавших тяготы военного лихолетья, и желавших мира скорого, независимо с кем и как он произойдет. Одновременно с этими сословиями и классами русского общества существовала и активно вмешивалась в жизнь страны многочисленная русская интеллигенция, широко представленная в буржуазной среде и земском движении, набиравшая силу и авторитет среди широких масс населения, патриотически настроенная, и требовавшая от правительства решительно довести войну с немцами до победного конца. Среди них было много видных политических и общественных деятелей, разочаровавшихся в самодержавном режиме, критиковавших его в начале и середине войны, но, увидев и осознав враждебную для судеб страны политику царского двора, они встали на путь сопротивления, вовлекая в это движение городское и сельское население, армию и даже полицию. Тревога за будущее России, за ее независимость и суверенитет была главным побудительным мотивом, объединившим всех этих людей в крепкий союз единомышленников.

В высших монархических кругах к концу года выработалось твердое убеждение, что Николай II совершенно устранился от управления империей, и его правами всецело распоряжалась императрица и Распутин, за спиной которых стояла сильная группа царских сановников, связавших свою будущую судьбу с Германией. Даже близкие родственники императора «считали Николая II совершенно безнадежным человеком для управления Россией, который перестал понимать, что нужно делать, чтобы найти выход из положения».

В первой половине марта один из великих князей должен был предложить Николаю II отречься от престола в пользу своего сына, а при его отказе намечалось силой заставить его уйти с престола. С небольшими изменениями, временными и техническими, именно этот хорошо отработанный план и был приведен в исполнение заговорщиками в первых числах марта месяца 1917 года. Заговор был поддержан ближайшим окружением Николая II – свитой, состоящей из генералов и офицеров, выходцев из прусских и прибалтийских землевладельцев, чья политика в отношении России следовала в русле политики Берлина. Устранение Николая II от престола давало кайзеру Германии Вильгельму II возможность избавиться от своего упрямого брата, не желавшего и слышать о сепаратном мире с немцами.

Смена Николая II на престоле давала кайзеру Германии Вильгельму II призрачные перспективы вывести Россию из войны и, перебросив миллионную армию с восточного на западный фронт, попробовать нанести поражение войскам Франции и Великобритании, и подписать с ними достойный для Германии мир. Могучая сила Соединенных Штатов Америки была бы неразбуженной, и европейцы могли бы сами заниматься переустройством послевоенного мира. Это была ставка на жизнь германской империи и самого кайзера Вильгельма II, поэтому силы для отстранения Николая II от власти были подключены самые высокие, и в них участвовало высшее руководство Германии, Австро-Венгрии и России в лице близкого царю прусско-немецкого окружения. Это должен был быть династический переворот, который не удался только потому, что все карты заговорщиков спутал сам царь, Николай II, отказавшийся подписывать отречение в пользу своего малолетнего сына, от имени которого собирались действовать враждебные силы внутри России на пользу германской империи. Вмешавшиеся в этот процесс могучие патриотические силы в столице империи и в Москве, воспользовались этой исторической случайностью, чтобы на гребне всеобщего народного возмущения царской властью, в котором участвовали все классы страны, привести во власть политиков, кто отражал самые сокровенные чаяния своего народа, заинтересованного в разгроме германских и австрийских войск, вторгшихся в Россию и грабивших ее национальные богатства. И то, что этим силам удалось выполнить свою роль в начале Февральской революции, есть знак исторической справедливости, всегда карающей тех, кто задумал расширить масштабы преступлений против человечества. Ведь случись так, как задумали это в окружении Вильгельма II, мировая война приняла бы еще более кровопролитный и долгий характер.

Совсем неожиданно, в противовес общему замыслу по свержению Николая II с престола, среди молодых членов романовской семьи возникла идея физической ликвидации Распутина, с гибелью которого, как они считали, будет устранена главная причина, мешавшая императору и императрице принимать самостоятельные решения на благо страны. До этого, среди монархических кругов, было много различных планов отстранения «старца» от венценосной семьи: сбросить его со скалы в море, когда Распутин отдыхал в Крыму, или пристрелить его во время катания на катере, а труп выбросить за борт, но все они не удались. Были другие неизвестные попытки, которые пресекались жандармским управлением и полицейской охраной министерства императорского двора; кроме того, «старца» всегда негласно охраняло несколько германских агентов.

Главным действующим лицом в этой истории стал князь Феликс Юсупов-младший, женатый на племяннице императора Николая II, княжне императорской крови Ирине, и разделявший общие чувства великих князей ненависти к Распутину, как источнику всех бед, свалившихся на царскую семью и империю. Князь получил прекрасное образование на родине и подкрепил его учебой в Оксфордском университете, где он подружился с такими же молодыми людьми из знатных английских семей, связь с которыми он продолжал поддерживать. В семье Юсуповых к немцам относились недоброжелательно, а когда началась Великая война – их возненавидели, видя в них главных виновников свалившихся на Россию бед и несчастий.

В середине 1915 года, когда князя Феликса Юсупова старшего назначили Московским генерал-губернатором, он сразу попытался ограничить влияние немцев в губернии, а наиболее опасных противников власти намеревался выслать в северные районы страны. Правительство и двор вступились на защиту немцев, и в самой Москве губернатор чувствовал их открытое сопротивление, так как они занимали ведущее положение в администрации города и губернии. Все, что ни делал генерал-губернатор, немцы «встречали в штыки, приказы его не выполняли». Возмущенный положением дел и своим бессилием, генерал-губернатор Юсупов поехал в Ставку и, пользуясь родственными связями с романовской семьей, при встрече с царем попытался рассказать Николаю II правду о невозможности проводить его же царские решения о мобилизации промышленности на нужды войны из-за противодействия немцев, и просил поддержки для отстранения их от этих дел, как пособников врагов. Царь выслушал, пообещал помочь, но никаких мер не принял.

Придворная камарилья не простила московскому губернатору его анти-немецкие настроения, и она быстро развеяла то впечатление, какое произвело на царя сообщение князя Юсупова-старшего. По возвращении в Москву князь узнал, что указом Николая II он отстранен от должности московского генерал-губернатора и тогда Юсупов оборвал все родственные отношения с царской семьей и удалился от дел. Он занялся попечительской и благотворительной деятельностью, но своих убеждений не поменял.

Молодой князь разделял взгляды отца, дружил и встречался с теми монархистами, кто стремился отстранить от императорской семьи сторонников сепаратного мира с немцами, чтобы довести войну с Германией до победного конца.

Самый гневный и обличительный голос правды против вредительской деятельности Распутина звучал в стенах парламента и молодой князь любил посещать пленарные заседания Думы, где он получал дополнительный заряд ненависти к врагам России и воодушевлялся здоровой энергией сделать что-нибудь, что помогло бы его родине избавиться от них. Встреча с депутатом Владимиром Пуришкевичем положила начало дружбы между этими людьми, близкими по духу и убеждениям, в круг которых вошел великий князь Дмитрий, наиболее близкий человек к царской семье.

Трое знатных господ, самых близких к престолу людей, сплотились в убеждении, что только физическое устранение Распутина может удержать монархию от развала и «спасти погибающую Россию» от революции и смуты. Но так как устранение Распутина входило и в планы государств Антанты, то к Юсупову, за несколько дней до убийства Распутина, приехал его старый друг по учебе в Англии Освальд Рейнер, который специализировался на агентуре и специально прибыл в столицу русской империи для оказания ему профессиональной помощи.

Инициатором готовившегося убийства был князь Феликс Юсупов, возмущенный дерзостью «старца» склонить его жену к измене и сделать ее своей любовницей. Княжна императорской крови Ирина была красива телом и душой, и она отвергла наглые ухаживания Распутина, рассказав всю правду мужу о притязаниях «старца». А так как Распутин не терпел отказов, то страсть его разгоралась, и он утратил осторожность, чем и воспользовались заговорщики. Позднее Феликс Юсупов признавался: «Святости я в нем никогда не чувствовал. Я убежден, что религиозность его была личиной, которой он прикрывался и под которой я чувствовал обман и грязь. При всем том, я видел в нем колоссальную силу духа зла, и этой силой он сознательно порабощал людей. Последние минуты его жизни меня окончательно убедили, что я имел в его лице дело с необыкновенным человеком по сумме той нечеловеческой силы, которая в нем заключалась и определенно проявилась в его необычайной живучести».

Несмотря на то, что Распутина всегда охраняли полицейские тайной охранки и несколько германских агентов-телохранителей, которые были «заинтересованы в сохранении жизни столь ценного для них пособника», Юсупову удалось поздно вечером увезти его к себе во дворец на ужин с участием княжны Ирины, которая в действительности отдыхала в это время в Крыму. Там Распутина ждали великий князь Дмитрий, Пуришкевич, капитан Сухотин и доктор Лазоверт, подготовивший напитки и пирожные с ядом.

Всем этим людям ремесло убийц не подходило, и они исполнили его в худших мотивах пиров Борджиа, с не присущей для них жестокостью и дикостью. Князь Феликс Юсупов, оставшись наедине со «старцем», намеревался умертвить Распутина угощениями и вином, в которые был подмешан цианистый калий, но по каким-то причинам яд действовал на Распутина слабо, а бесцельная беседа и долгое ожидание княжны Ирины насторожила старца. Совершенно потерявшийся в догадках о бездействии яда и не знавший, что делать дальше, князь продолжал ждать смерти Распутина, а «старец», почувствовав опасность, лихорадочно искал выхода вырваться из западни, в которую он был заманен. Обманув на какое-то время бдительность Распутина, Юсупов поднялся на второй этаж к своим друзьям и с ужасом заявил им, что «слоновья доза» яда не действует на «старца», после чего взял пистолет у великого князя Дмитрия и, вернувшись к Распутину, князь, в полуобморочном состоянии, выстрелил старцу в грудь, когда тот рассматривал хрустальный поставец с распятием.

Распутин упал на спину, лицо его подергивалось, а руки свело судорогой. Прибежавшие в нижнюю залу другие участники убийства констатировали смерть старца, после чего все они поднялись на второй этаж дворца, чтобы сделать приготовления к удалению тела. Каково же было их удивление и ужас, когда Распутин сначала ползком, а потом, поднявшись на ноги, стал уходить из дворца во двор, где его сумел догнать Пуришкевич и добить несколькими выстрелами в спину, которые были услышаны во всей округе.

Тело Распутина на автомобиле отвезли к Петровскому мосту и там сбросили его в полынью. Так спешили, что на снегу вблизи моста и проруби остались кровавые пятна. Край полыньи вскоре был обследован, и была найдена темная масса. Труп был извлечен, лицо его было обезображено. Убитый одет был в шубу с бобровым воротником, половина которого оборвана. Под шубой виднелась шелковая рубашка голубого цвета. Ноги туго связаны. Лишь только тело Распутина вытащили из Невы, оно было таинственно увезено в грузовом автомобиле в Чесменскую военную богадельню императора Николая I за Московской заставой.

Смерть Распутина была жестоким ударом для императрицы. Ее горе было безгранично. Все надежды, которые она на нем сосредоточила, рухнули, и она каждую минуту стала опасаться за жизнь сына и сделанного Распутиным предсказания о гибели династии, если его, Распутина, не станет. И началось ожидание, мучительное ожидание несчастья, которого, как ей казалось, невозможно было избежать. По ее приказанию великий князь Дмитрий и князь Феликс были подвергнуты аресту, хотя свобода от ареста была признанной прерогативой всех членов императорской семьи. Император, узнав о гибели Распутина, немедленно выехал в Царское Село. Он тоже был подавлен и все время находился в мрачном настроении.

Перед погребением Распутина императрица лично вложила в его руки письмо, где были такие строки: «Мой дорогой мученик, дай мне свое благословение, чтоб оно постоянно было со мной на скорбном пути, который остается мне пройти здесь на земле. И помяни нас на небесах в твоих святых молитвах. Александра».

Императрица, после похорон Распутина, на которых присутствовал император с четырьмя дочерьми, Протопопов, митрополит Питирим и Вырубова, еще больше ожесточилась против всего света, и она больше никому не доверяла. Больная неврозом и страхом за жизнь сына и династии, императрица, когда закачался трон, когда германская клика агентов раскачивала его для своих политических целей, тоже была в одиночестве, и единственным человеком, оказывавшем ей поддержку, был министр внутренних дел Протопопов. На одном из приемов он упал перед ней на колени и пафосно воскликнул: «За вами я вижу лик Христа!» Но он тоже был неизлечимо болен и в стремлении удержать власть, случайно свалившуюся на него, Протопопов мог пойти и шел на самые различные ухищрения и подлости. Чтобы задобрить императрицу и успокоить ее нервы он, как и Плеве, организовал в своем министерстве отдел, чиновники которого от имени разных групп населения России писали царице Александре Федоровне письма и посылали ей телеграммы, в которых звучали слова признательности за ее титанический труд по поддержанию стабильности в империи и выражали ей восторженные чувства любви и верности: «О, любезная государыня наша, мать и мудрая воспитательница нашего обожаемого царевича!.. Хранительница наших устоев и семейных очагов!..О, наша благочестивая и великая государыня!.. Спаси и защити нас от врагов… Мы уповаем только на тебя, спаси Россию и нас, грешных»…

Одновременно министр, вопреки мнению правительства, полицейскими и жандармскими методами усиливал преследование лояльных к самодержавию организаций, среди которых числился и Союз земств и городов России, кооперативные и земельные организации. Князь Львов решительно осудил эти меры: «Историческая власть страны стоит у бездны. Наша внутренняя разруха растет с каждым днем и с каждым днем становится труднее организовать страну в уровень с великими требованиями, которые предъявляет ей война. Наше спасение – в патриотизме, в нашем единении и ответственности перед родиной. Когда власть ставит преграды на пути к спасению, ответственность за судьбу родины должна принять на себя вся страна. Правительство, ставшее орудием в руках темных сил, ведет Россию по пути к гибели и колеблет царский трон. Должно быть создано правительство, достойное великого народа в один из величайших моментов его истории, сильное, ответственное перед народом и народным представительством. Пусть Государственная Дума при начатой решительной борьбе помнит о великой ответственности и оправдает то доверие, с которым к ней обращается страна. Время не терпит, истекли все сроки для отсрочек, данные нам историей».

В день похорон Распутина крупный промышленник Богданов давал у себя обед, на котором присутствовали члены императорской фамилии, члены Государственного Совета, видные представители финансового капитала, и офицеры военного министерства и гарнизона. Находившийся среди гостей магнат финансового и промышленного капитала Путилов, обращаясь к присутствующим гостям, сказал, что для спасения царствующей династии и монархического режима надо «собрать всех членов императорской фамилии, лидеров партий Государственного Совета и Думы, а также представителей дворянства и армии, и торжественно объявить императора ослабевшим, не справляющимся со своей задачей, неспособным дольше царствовать и возвестить воцарение наследника под регентством одного из великих князей».

В организацию заговора по отстранению Николая II от престола были вовлечены депутаты Государственной Думы из «Прогрессивного блока», крупные промышленники, буржуазия и, конечно, генералы Ставки, больше всего знавшие пагубную роль царского окружения на принимаемые им решения. Всем им была обещана политическая поддержка правительств стран Антанты, кровно заинтересованных в том, чтобы Россия воевала вместе с ними до победного конца с Германией и Австро-Венгрией. В Лондоне и Париже понимали, что усиление германского влияния в России вело к активизации сил, толкавших страну к подписанию сепаратного мира с немцами, после чего немцы, для войны с Англией и Францией, могли снять с восточного фронта до шестидесяти своих дивизий. Такого поворота событий нельзя было допустить. Центр всей европейской политики в тот период сместился на набережную Невы, где решалась судьба Николая II, и коренные проблемы, связанные с продолжением войны и удержанием на стороне Антанты России, чья армия притягивала к себе половину сил центральных держав.

После убийства Распутина Николай II стал неузнаваемым и чувствовалось, что император оказался подавленным и побежденным событиями, обрушившимися на него и страну: он стал замкнут, молчалив, с еле уловимым, тревожным взглядом в глазах, в которых читалось одно, но царь говорил и действовал совсем по другому, и эта раздвоенность мысли и душевных порывов, скрываемых им под личиной видимого благополучия, пугала всех, кто хотел сохранить монархию и страну для борьбы с врагом внешним и внутренним. Посол Франции Палеолог, встречавшийся с Николаем II после убийства Распутина, отмечал в своем дневнике, что царь «больше не верит ни в свою миссию, ни в свое дело; он, так сказать, отрекся внутренне, что он уже примирился с мыслью о катастрофе и готов на жертву».

Среди близкого окружения царя, с кем он ежедневно общался, советовался и принимал решения, совершенно не было русской знати, тех, кто не запачкал себя сотрудничеством с интересами прусского юнкерства, и потому царь все время находился в своеобразном вакууме, обслуживание которого велось людьми, не желавшими выздоровления их пациента. Последний представитель русских аристократических кругов князь Алексей Орлов, который без страха докладывал Николаю горькую правду о положении дел в империи, под давлением двора, покинул свой пост руководителя походной канцелярии царя и служил на Кавказе под водительством великого князя Николая Николаевича. Больше таких решительных людей, осмеливавшихся говорить императору правду, вокруг него не было, и этот факт составляет одну из печальных страниц трагедии царской власти в России.

Война продолжала составлять главную тему в жизни стран Антанты и в ведущих государствах, какими были Великобритания и Франция, и чтобы более глубоко изучить состояние политических, экономических и военных дел в России, союзные государства провели в середине января 1917 года в Петрограде еще одну конференцию, на которой рассматривались союзнические обязательства в различных областях и уточнялись планы совместных операций по разгрому армий Центральных держав. Перед началом конференции Государственная Дума была закрыта, чтобы иностранные наблюдатели не могли «оказаться свидетелями фрондерских выступлений» депутатов, но во всей столичной обстановке ощущалось едва сдерживаемое и трудно скрываемое недовольство масс властью, которое легко можно было взорвать манифестациями, стачками и бунтами.

Военная конференция распалась на стратегическую и по вопросам военного снабжения. Первая из них исчерпала свои задачи в течение одного дня, придя к выводу, что решения, вынесенные в Шантильи по ведению войны на 1917 год, являются оптимальными и пересмотру не подлежат. По вопросам снабжения русской армии оружием и боеприпасами совещание шло долго и безрезультатно, так как русское правительство запрашивало только пушек разного калибра около 10 000 тыс. штук и разного материала на миллионы тонн в то время, как в Мурманске и Владивостоке скопилось огромное количество вооружения и разных грузов, поставленных союзниками еще в 1915-1916 годах, но закупоренных там из-за плохой работы транспорта и вредительской работы разного рода посредников, которые взвинчивали цены на все военное имущество и делали его недоступным для армии. Конференция не удалась, так как со стороны русского правительства и военного командования на заседания каждый день приходили новые люди, не посвященные в дела, и секретность принимаемых решений нельзя было соблюсти.

Делегаты конференции имели встречи с императором и императрицей и лидеров Англии, Франции и Италии поразила настойчиво повторяемая им всем фраза Александры Федоровны, звучавшая как заклание в ее устах: «Пруссия должна быть наказана». Она знала истинных врагов России и открыто звала к мщению. Представители стран Антанты имели в это же время встречу с крупными промышленными магнатами России, и от имени этих деловых кругов, П. Рябушинский апеллировал к союзникам знаковым заявлением: «Вы присутствуете при великой трагедии русского народа, когда он духовно порвал со своей властью. Надеюсь, что вы…будете считаться не только с официальной Россией, но и с ясно выраженным мнением России общественной».

3 февраля стало известно, что в ответ на объявленную Германией неограниченную подводную войну, США разорвали дипломатические отношения с Берлином, и всем участникам конференции стало ясно, что это был первый шаг к вступлению США в войну на стороне Антанты. Интерес к событиям в России у всех участников конференции заметно угас, основные и решающие события окончательно переносились на запад.

Результаты конференции никого не удовлетворили. Французская делегация констатировала, что «мы должны уже теперь предвидеть банкротство своей союзницы и сделать из этого необходимые выводы». А посол Англии в России Джордж Бьюкенен, докладывая королевскому правительству свои наблюдения и взгляды на возможность продолжения союза с Россией, сразу после этой конференции сообщал: «Большинство народа, включая правительство и армию, единодушны в решимости вести борьбу до победного конца, но на этом национальное единство кончается. Наивысший фактор – император – плачевно слаб; но единственный пункт, в котором мы можем рассчитывать на его твердость, – это война, и это тем в большей степени, что сама императрица, которая в действительности правит Россией, держится здравых взглядов на этот вопрос. Она не является, как это часто утверждают, немкой, работающей в интересах Германии, но она – реакционерка, желающая сохранить самодержавие в неприкосновенности для своего сына; именно поэтому, она побуждает императора избирать себе в министры людей, на которых она может положиться в том отношении, что они будут проводить твердую политику, причем их способности совершенно не принимаются во внимание; но в этом она действует как бессознательное орудие других, которые действительно являются германскими агентами. Эти последние, навязывая всевозможными способами императору политику реакции и репрессии, ведут в то же время революционную пропаганду среди его подданных в надежде на то, что Россия, раздираемая внутренними несогласиями, будет вынуждена заключить мир». Накануне английский посол, на приеме у Николая II, под давлением неопровержимых доказательств, с британской дерзостью, решился сказать, глядя императору прямо в лицо, что германские агенты «работают повсюду» и они «косвенно оказывают влияние на императрицу через окружающих ее лиц, и в результате, вместо того, чтобы пользоваться подобающей ей любовью, ее величество окружена недоверием и обвиняется в том, что она работает в интересах Германии».Побледнев, император подал послу руку, дав понять, что аудиенция закончена. Николай II знал все это и сам, но вырваться из порочного круга измены и предательства, порожденного в его близком окружении с его же молчаливого согласия, он, видимо, не мог. Это мог сделать только сильный и волевой государь, но этими качествами Николай II не обладал и потому он вверил свою судьбу в руки провидения и случайностей.

10 февраля царь принял председателя Государственной Думы Родзянко, который сделал императору доклад о внутреннем положении в империи, грозящем перерасти в катастрофу. «Мы накануне огромных событий, – заявил Родзянко императору, – исхода которых предвидеть нельзя. То, что делает ваше правительство и вы сами, до такой степени раздражает население, что все возможно. Всякий проходимец всеми командует. Если проходимцу можно, то почему же мне, порядочному человеку, нельзя? Вот суждение публики. От публики это перейдет в армию и получится полная анархия». Председатель Думы Родзянко требовал незамедлительно убрать из правительства Протопопова, а когда Николай II категорически отказался сделать это, то Родзянко закончил свой доклад вещими предзнаменованиями: «Ваше Величество, – сказал он, – я ухожу в полном убеждении, что это мой последний доклад вам.

– Почему?

– Я полтора часа вам докладываю и по всему вижу, что вас повели на самый опасный путь…вы хотите распустить Думу, я уже тогда не председатель, и к вам больше не приеду. Что еще хуже, я вас предупреждаю, я убежден, что не пройдет трех недель, как вспыхнет такая революция, которая сметет вас, и вы уже не будете царствовать.

– Откуда вы это берете?

– Из всех обстоятельств, как они складываются. Нельзя так шутить с народным самолюбием, с народной волей, с народным самосознанием, как шутят те лица, которых вы ставите. Нельзя ставить во главу угла всяких Распутиных. Вы, государь, пожнете то, что посеяли.

– Ну, Бог, даст.

– Бог ничего не даст, вы и ваше правительство все испортили, революция неминуема».

В середине февраля среди депутатов Думы распространялись сообщения, что Николай II намеревается встретиться с ними и объявить состав нового правительства, ответственного перед парламентом. Слухи эти не подтвердились, царь оказался глух к требованиям перемен, или он боялся своего окружения. Император несколько раз пытался усилить Петроград и местопребывание в Царском Селе своей семьи верными войсками гвардии, но этому противились в министерстве двора, откуда и должны были поступить эти распоряжения. Начальник штаба Ставки генерал Гурко, стал торопить государя с отъездом в войска. К этому подключился и великий князь Михаил Александрович, который сказал царю, что в армии растет недовольство его отсутствием и что надо поскорее возвращаться в Ставку.

Под давлением императрицы царь, перед своим отъездом в действующую армию, сделал самые последние назначения, гибельные для монархии и страны: военным министром стал генерал Михаил Беляев, министром юстиции – Николай Добровольский, а председателем Государственного Совета – Иван Щегловитов. Эти министры, вместе с Протопоповым, после отъезда императора в Ставку нарушат нормальную работу правительства и применением неоправданных насильственных мер против буржуазии и интеллигенции взорвут спокойную обстановку в столице империи и толкнут народные массы к сопротивлению властям, а потом и к революции. Посеянное ими насилие и беззаконие, совершенное по указке чужих властей, воюющих с Россией, очень скоро обернется против них самих, и они первыми падут под его тяжелыми жерновами.

Все разваливалось на глазах, и по всему было видно, что Россия стоит на пороге больших политических потрясений.

 

Глава VIII

В воскресенье, 19 февраля, Николай II сообщил дежурному генерал– адъютанту, что на среду 22 февраля назначает отъезд в Ставку, в Могилев, откуда он уехал два месяца назад, вызванный в Царское Село панической телеграммой Александры Федоровны об убийстве Распутина. Генерал попытался в осторожной форме сказать императору, что на фронте затишье, а здесь, в Петрограде, неспокойно и тревожно, и что нелишне задержаться для выяснения обстановки. Император молчал, равнодушно взирая и на генерала, и на затемненные окна, не отменяя своего решения и думая о чем-то своем, затаенном и неразгаданном.

В среду, 22 февраля, два царских поезда медленно и бесшумно отошли от железнодорожной станции Царское Село, увозя в Ставку императора и его свиту и днем, 25 февраля, оба поезда прибыли в Могилев. Николая II на вокзале встречал вернувшийся за три дня до этого из бессрочного отпуска по болезни генерал Алексеев, заметно посвежевший и вошедший уже в курс работы штаба и задач фронтов.

Та тревожная обстановка, в которой жила в те дни столица империи, взорвалась на второй день после отъезда царя, и этот взрыв напрямую был связан с готовящимся государственным переворотом. Петербург уже давно представлял из себя приграничный фронтовой город, где все было ненадежно; и власть, и Дума, и переполненный войсками военный гарнизон, и брожение в рядах буржуазии и рабочих кварталах. В начале февраля Петроград изъяли из зоны ответственности командования Северного фронта, и в нем был сформирован Петроградский военный округ, с возложением на него обязанностей по обеспечению безопасности столицы и прилегающих к нему близлежащих гарнизонов. Это решение было принято тайно, без обсуждения в штабе Ставки, так же, как самовольно был издан приказ министра внутренних дел Протопопова, вводивший в стране, из-за нехватки железнодорожного транспорта для перевозки новобранцев, территориальный принцип призыва в армию. Петроградские, гвардейские и другие полки тут же были укомплектованы рабочими города, которые были революционно настроенны, к ним беспрепятственно проникали агитаторы и диверсанты, противники самодержавия и России.При этом, никто не подумал о смене ненадежных частей и замене их верными войсками, а командующим войсками был назначен генерал Хабалов, совершенно не подготовленный к этому человек, который внес в общую неразбериху свое неумение руководить войсками в чрезвычайных обстоятельствах.

Поддержание порядка в столице власть рассчитывала обеспечивать с помощью полицейских, число которых в городе увеличивалось, их стали вооружать пулеметами. Обстановка лучше не становилась, она с часу на час ухудшалась. От неустройств и отсутствия всякой объективной информации, в столице империи беспрерывно плодились различные слухи, порождающие среди населения тревогу и беспокойство. В числе слухов был и такой, что правительство желает «устроить революцию», подавив которую, хочет заключить сепаратный мир с Германией. Говорили, что правительство на 14 февраля, когда должна была открыться очередная сессия Государственной Думы, готовило три демонстрации: черносотенную, пораженческую, требующую немедленного заключения мира с Германией и оборонческую, выражающую взгляды рабочих групп военно-промышленных комитетов, требующих доведения войны до победного конца. Обывателей пугали, что участникам этих демонстраций раздавали оружие, а полиция хотела их столкнуть на улицах Петрограда.

Стало известно, что Протопопов затребовал у губернаторов подробных сведений, как относится население к началу думских работ и думским речам. Журналистам каким-то образом удалось ознакомиться с губернаторскими ответами, и в них заметна была полная индифферентность населения к этому событию в жизни страны. Как перед грозою, было тихо, но тревожно и душно.

Начало работы парламентской сессии Думы не было ничем заметным даже для самих депутатов, настроение которых, в большинстве своем, было унылым и склонным к разброду. Выразитель крайнего правого фланга думской оппозиции Пуришкевич в первом заседании заявил: «Я сознаю бесцельность думских речей, признаю безнадежность в данный момент работы Думы, – никакая работа Думы, никакие речи в ней не помогут. Нас, – продолжал он, – распустят, распустят скоро и совсем распустят». Этот влиятельный депутат, очевидно, владел информацией, что у председателя правительства уже имелся указ царя о досрочном роспуске Государственной Думы и Государственного совета. Казалось, все складывается так, что четвертая Дума закончит свою последнюю сессию бесцветно и безрадостно.

Но вышло иначе. Совершенно неожиданно на улицах Петербурга появились толпы народа. Не нарушая общественного порядка, они ходили по улицам и кричали заунывно и жутко: «хлеба, хлеба, хлеба»… В думских кулуарах говорили, что все эти «голодные демонстрации» были подготовлены самим Протопоповым, «отличившимся» при подавлении беспорядков 14 февраля, которых, в действительности не, было, но министр, за их «пресечение» получил благодарность от монарха. Так возник продовольственный кризис, который вскрыл старую проблему, плохо решаемую властью, и в которой легко можно было действовать вредителям и провокаторам. 19 февраля Министр земледелия Риттих, градоначальник Петрограда генерал Балк и новый уполномоченный по продовольствию Вейс(все пруссаки), на третий год войны решили перестроить организацию снабжения продовольствием столицу империи, и переложить эту важнейшую проблему на общественные организации города, которые не имели для этого ни властных рычагов, ни средств для закупки хлеба и продовольствия, ни транспорта и, главное, опыта, – важнейшего инструмента управления в любом государственном деле. В разрешение этой надуманной и бесперспективной проблемы были втянуты представители Совета министров, Государственного Совета, Государственной Думы, петербургской городской думы и петербургского земства, которые на экстренном совещании в Мариинском дворце 24 февраля постановили: «немедленно передать заведывание продовольственным делом в Петрограде петроградскому городскому общественному управлению».

Пока решался этот вопрос, поставщики хлеба и хозяева пекарен взвинтили цены и стали продавать муку по «вольным», страшно высоким ценам, и хлеба стало выпекаться меньше, чем это было нужно жителям города. Все бросились запасаться хлебом, переводя его в сухари, обостряя и без того сложную проблему с обеспечением продовольствием населения. Тут же возникли протестные настроения, связанные с недопоставкой хлеба в столицу, и в ответ на экономические требования рабочих управление путиловских заводов объявило об увольнении 30 тыс. своих рабочих.

Так появилась искра, взорвавшая спокойную обстановку в столице империи. Умеренные слои населения города сразу почувствовали угрозу своему существованию именно с этой стороны и предлагали правительству и городской власти свои капиталы и сбережения, чтобы поскорее разрешить продовольственный кризис, но проблема сознательно обострялась, чтобы довести правительство до краха и до неспособности вести войну с Германией и Австро-Венгрией. В этих кругах отдавали себе отчет, что волнениями в городе «может воспользоваться и непременно воспользуется не только враг внешний – немец, но и враг внутренний – реакция, желающая скорейшего заключения сепаратного мира с немцами…»

Попытка Петербургской городской думы и петербургского земства создать продовольственные и обывательские комитеты, в которых могли бы участвовать и работать нецензовые слои населения, натолкнулась на противодействие полиции, которая без разбора арестовывала всех участников вновь создаваемых комитетов на основании закона о чрезвычайном положении в столице и стране, ограничения которого действовали всю войну. Общественные круги были возмущены действиями полиции и в знак протеста на улицы вышли законопослушные граждане, поддержанные рабочими коллективами и простыми обывателями. Они вели себя мирно, и если бы царская власть не применила к этим людям насилие – революции могло и не быть.

23 февраля толпы народа начали направляться к центральным улицам города, а на следующий день, между полицией и народом, начались кровавые столкновения на Невском, у Литейного проспекта и у здания городской Думы. Выстрелами полиции было убито 12 человек, еще большее число было ранено. Среди восставшего народа было много солдат и матросов, притом целыми подразделениями, и полицейские высокие чины, испугавшись армии, распорядились переодеть всех городовых в солдатские шинели. Такому же маскараду подверглась и конно – полицейская стража, и петроградская уездная полиция. На другой день полицейские, возглавляемые начальником жандармского отделения Николаевского вокзала генералом Фурсой, на Знаменской площади, открыли огонь по мирным жителям, чем заставили даже самых спокойных людей браться за оружие и требовать мщения.

Собравшиеся вечером депутаты Прогрессивного блока единогласно приняли резолюцию: «Правительство, обагрившее свои руки в крови народной, не смеет больше являться в Государственную Думу, и с этим правительством Государственная Дума порывает навсегда».

На улицы Петрограда, на которых собирались мирные жители города, требующие решения продовольственной проблемы, были двинуты войска, а на крыши домов и колоколен забрались полицейские с пулеметами. Им, за стрельбу по людям, была обещана награда в 1000 рублей каждому стрелку. Для выдачи таких наград Протопопов получил специальную ассигновку. Огонь, открытый полицейскими по безоружным и невинным людям, окончательно дестабилизировал мирную обстановку в городе, и сделал ее фронтовой, что заставило многих граждан взяться за оружие.

25 февраля на сторону городского населения стали переходить городовые и донские казаки, а вслед за ними отказались от усмирения народа знаменитые и прославленные полки Волынский и Преображенский, их примеру последовали другие полки гарнизона. Солдаты и офицеры гарнизона, возмущенные тем, что полицейские, переодевшись в их форму, приписывали совершаемые ими убийства граждан армии, мгновенно сплотились и направились к Таврическому дворцу, где продолжала заседать Дума. Полицейские попытались открыть огонь по многочисленным колоннам, следовавшим к центру города, но «фараонов», как стали называть в народе полицейских, быстро находили и по приказу, исходившему уже из Государственной Думы, их арестовывали, но никого до стен парламента не доводили.

Хабалов 25 февраля в 4 ч.40 мин. послал в Ставку шифрованную телеграмму об опасном развитии событий в столице империи и попросил совета и помощи. В 9 часов вечера Хабалов получил ответную телеграмму: «»Повелеваю завтра же прекратить в столице беспорядки, недопустимые в тяжелое время войны с Германией и Австрией. Николай». Но к исходу этого дня, на стороне восставших уже находилось около 67 тысяч солдат, четвертая часть столичного гарнизона. Революционные войска, совместно с рабочими и боевыми дружинами, захватывали мосты и вокзалы, громили полицейские участки и жандармские управления, сожгли здание окружного суда и освободили заключенных из тюрем, а также, овладели петроградской крепостью и арсеналом. Все атрибуты центральной и городской власти, в виде разогнанных управ, разрушенных полицейских участков и валявшихся на улицах двуглавых орлов, оказались разбросанными по всему городу. Их никто не собирал, и власти, как таковой, в Петрограде не стало.

Номинально правительство еще существовало, но оно было недееспособно и разлагалось очень быстро… Столкнувшись с недовольством масс и народными волнениями, министры проявили беспомощность и растерянность, вслед за которыми последовал страх, сковавший их волю и решимость к борьбе. Все они были похожи на неопытных рыбаков, вышедших в море в надежде на солнечную и безветренную погоду, но попавших в шторм, к которому они не были готовы. Всем здоровым силам в этот час было заметно, что разношерстная кучка ничтожеств, вознесенных игрою случая на вершины государственной власти, жила без конкретных планов и без ясных мыслей о том, как поступить с набиравшими силу революционными процессами в столице. Жила она со дня на день, подстегиваемая, в сущности, теми же ожиданиями, которые наполняли страну: что-то – будет, что то должно произойти. И так же готовились: усиливали штаты полиции, обучали городовых и стражников стрельбе из пулеметов, устраивали при участках и становых квартирах склады оружия, всячески старались возродить былые «союзы активной борьбы с революцией», запретили все съезды, кроме астрономического, взяли всю печать под предварительную цензуру, предоставив администрации подвергать газеты конфискациям и иным репрессиям даже за то, что цензурой было разрешено.

В 12 часов ночи 26 февраля все правительство собралось на квартире Голицына, но никаких решений на нем не было принято, хотя оно и заседало до 4-х часов утра. Речь шла, в основном, о том, что «в понедельник в Государственной Думе предполагается ряд выступлений, которые заставляют правительство закрыть Думу». Все министры, кроме Протопопова, Добровольского и Раева, были против роспуска Думы. Протопопов рассказал об уличных беспорядках и настаивал на их прекращении с помощью вооруженной силы. Приглашенный на заседание правительства генерал Хабалов тоже настаивал на ужесточении применения военной силы и сам Голицын попросил у генерала охраны для своей безопасности.Разошлись министры в 4-е часа утра, так и не вскрыв и не разрешив ни одного насущного вопроса наступающего дня. В конце заседания было принято решение «просить Государственную Думу употребить свой престиж для успокоения толпы». Решено было собраться через 4,5 часа в Мариинском дворце. Журналов совещаний в эти дни не велось.

Жизнь Ставки в этот день текла по-прежнему однообразно: в 9 ч.30 мин. Николай II приходил в штаб и до 12 ч.30 мин. проводил его с Алексеевым, после чего был завтрак, потом прогулка на автомобилях; в 5 часов пили чай и после этого приходила петербургская почта, и царь уходил к себе для работы с ней. В этот день от императрицы пришло две телеграммы. В одной говорилось, что в «городе пока спокойно», а в вечерней уже появились опасения, «что совсем нехорошо в городе».

26 февраля, видя полный паралич правительства, председатель Государственной думы Родзянко встретился с премьер-министром, князем Голицыным и стал убеждать его уйти в отставку, чтобы спасти положение в столице и побудить царя пойти на создание правительства, состоящего из известных и влиятельных лиц страны. Князь не имел сил справиться с волнениями и забастовками, но он имел беспредельное упрямство в удержании ускользающей от него власти, и чтобы остановить притязания Родзянко, премьер вытащил из своей папки и показал думскому председателю документ о роспуске Думы, подписанный императором еще 13 февраля. Как заряженный пистолет, который Голицын угрожал разрядить – тут же поставить сегодняшнюю дату под документом, что заставило Родзянко уйти ни с чем. После ухода Родзянко Голицын, подумав, поставил на документе императора дату 26 февраля и отправил его министру юстиции Добровольскому для оформления и опубликования в печати. Вместо тушения пожара в него были подброшены дрова: депутаты отказались расходиться и вокруг себя сразу создали самый опасный очаг напряженности. Родзянко не блистал решимостью, он всегда причислял себя к верным сторонникам монархии, но вернувшись в Думу после встречи с Голицыным, он не уставал повторять: «Сделали меня революционером, сделали!», – твердил он.

В этот же день он отправил первую телеграмму царю, в которой говорилось: «необходимо немедленно поручить лицу, пользующемуся доверием страны, составить новое правительство». Одновременно председатель Думы обратился по телеграфу к главнокомандующим фронтами и к генералу Алексееву с просьбой поддержать его обращение.Николай II все еще был в неведении относительно масштабов волнений в столице империи и продолжал свою обычную размеренную жизнь в Ставке. Прочтя телеграмму председателя Думы, царь, по позднему признанию Фредерикса, сказал ему: «Опять этот толстяк Родзянко мне написал разный вздор, на который я ему не буду отвечать». Большая часть телеграмм в Ставку министром внутренних дел Протопоповым и военным министром Беляевым отправлялась на имя дворцового коменданта Воейкова, который был одним из главных заговорщиков и одним из влиятельных сотрудников прусской разведки, действовавшей в окружении царя. Они в деталях докладывали ему, в каких масштабах развиваются события в столице империи, чтобы он лучше был ориентирован для принятия своего решения в отношении отстранения Николая II от власти. Вместе с министром двора, графом Фредериксом, и своим многочисленным аппаратом обеспечения и обслуживания, стоявшим по рангу выше генералов и офицеров военного штаба Алексеева, они сумели в течение четырех дней – 24-27 февраля докладывать Николаю II все события, происходящие в столице и в стране, в такой успокоительной форме, что царь проводил все эти дни в полном покое. Можно вполне предположить, что во все эти дни Николай II не был знаком ни с одной тревожной телеграммой из Петрограда, а все ответы на них давались людьми Фредерикса и Воейкова. Ведь огромный опыт переписки на востребованную военную тематику для нужд германской армии между императором и императрицей, совершаемой прусской агентурой, действовал в течение все войны, и его формы были использованы и в данной обстановке. Нам не оставлены свидетельства переговоров царя с царицей в эти тревожные для них и для империи дни, как не оставлены свидетельства телеграмм императрицы Александры Федоровны, что он дошли до адресата. Об этом подтверждает и сама императрица, которая по прибытию в Царское Село генерала Иванова, попросила его прибыть к ней и в два часа ночи. 2 марта Александра Федоровна заявила ему, что она ничего не знает о судьбе своего мужа, к которому она пыталась отправить даже аэроплан.

И у нас нет ни одного доказательства личных переговоров Николая II с председателем правительства князем Голицыным, с председателем Государственной Думы Родзянко, и, наконец, со своим младшим братом великим князем Михаилом Александровичем. Хотя, как утверждают военные Ставки, в апартаментах царя, был особый телефон для прямых переговоров с Петербургом. Но кто контролировал его?

Все это проходит как бы мимо царя, а на самом деле, все эти дни Николай II был умышленно отстранен от правдивой информации о положении дел в столице своим близким окружением. Если ему что-либо тревожное и сообщал начальник штаба генерал Алексеев в присутствии министра императорского двора графа Фредерикса, то последний имел такое влияние на царя, что его мнение и оценка всех событий была решающей.

Воейков все эти дни действовал. Один из лучших батальонов охраны царя, составленный из георгиевских кавалеров, отличившихся в боях с немцами и австрийцами, был отправлен с генералом Ивановым в Царское Село для подавления революционных выступлений, где он оказался не нужным. Военный министр Беляев, накануне волнений в Царском Селе вывел из этого гарнизона ряд верных царской семье частей, о чем он уведомил Ставку.Начальник царского поезда, очень верный Николаю II офицер, был отправлен в отпуск, надежный царский персонал был тут же заменен другими людьми, подобранный генералом Воейковым. Все готовилось для запланированного отстранения Николая II от власти и возложения короны на несовершеннолетнего Алексея, при регентстве великого князя Михаила Александровича.

Утром 27 февраля совет думских старейшин, «ознакомившись с указом о роспуске, постановил: Государственной Думе не расходиться, всем депутатам оставаться на своих местах». Родзянко отправляет вторую телеграмму царю: «Работа Государственной думы указом Вашего Величества прервана до апреля. Правительство совершенно бессильно подавить беспорядок. На войска гарнизона надежды нет. Запасные батальоны гвардейских полков охвачены бунтом. Убивают офицеров. Примкнув к толпе и народному движению, они направляются к дому Министерства внутренних дел и Государственной думе. Гражданская война началась и разгорается. Повелите немедленно призвать новую власть на началах, доложенных мной Вашему Величеству во вчерашней телеграмме. Прикажите вновь созвать законодательные палаты. Издайте об этом высочайший манифест. Государь, не медлите. Если революционное движение перебросится в армию, победят немцы, и гибель России, а с ней и династии, неминуема. От имени всей России прошу Ваше Величество об исполнении изложенного. Завтра может быть уже поздно. Председатель Государственной думы Родзянко».

Обстановка в Петрограде была доведена до крайности, но докладывавший эту телеграмму царю министр двора граф Фредерикс, один из главных участников заговора по отстранению Николая II от власти, высказал мнение, что Родзянко «усложняет проблему. Царь согласился с этим мнением и, как обычно, вместе со своей свитой, отправился на автомобилях в загородную прогулку.

Последнее заседание правительства состоялось поздно вечером 27 февраля, когда все министры жили в страхе и ожидания ареста, и уповали еще получить хоть какой-либо ответ от императора на телеграмму, отправленную царю днем премьером Голицыным. В этой телеграмме Голицын сообщал императору, что правительство объявило столицу империи на осадном положении, и просил назначить во главе оставшихся верных войск одного из военачальников действующей армии с популярным для населения именем. Далее князь указывал, «что Совет Министров не может справиться с создавшимся положением, предлагает себя распустить, назначить председателем Совета Министров лицо, пользующееся общим доверием, и составить ответственное министерство». Телеграмма от царя пришла, но, прочтя ее, министры окончательно сникли – царь требовал от них действенной и энергичной работы, выполнять которую многие из них не хотели и не могли. «Лично вам, – писал Николай Голицыну, – предоставляю все необходимые права по гражданскому управлению. Относительно перемен в личном составе при данных обстоятельствах считаю их недопустимыми».

Прав и возможностей у правительства по наведению порядка в столице было много, и еще ничего не было исчерпано из тех многочисленных мер, которые оно могло предпринять для успокоения народных масс в городе и наведения порядка в воинских частях. Все меры не были использованы только потому, что в недрах самого правительства не было единства и согласованности действий, а часть министров откровенно желала распада правительственной власти, как плату за то, что власть им была предоставлена немецкой партией на время, какое она сочтет нужным при развале страны. Первым надломился и струсил председатель правительства Голицын, подавший прошение об отставке, и не дождавшийся его утверждения царем, за ним заявления с той же просьбой подали другие министры, а Протопопов «заболел». Сложив с себя полномочия, министры оставались на своих местах, ни во что не вмешиваясь и ни на что не влияя, словно хотели «обеспечить себе ретираду на обе стороны: если победит революция – они уже в отставке, если верх одержит царь и полиция, – они усмиряли и в праве рассчитывать на награды».У правительства распутинских ничтожеств не хватило даже мужества убежать. Оно спряталось и выжидало. Молчал и царь. Государственный Совет подчинился указу о роспуске; в нем всегда существовала сильная пронемецкая фракция и она сейчас действовала.

Военного управления тоже не существовало. Распоряжение правительства о введении в городе осадного положения так и не было осуществлено, потому что в министерстве финансов не нашлось средств на бумагу, на клей и на рабочих-расклейщиков. Военный министр Беляев и командующий войсками округа Хабалов, с несколькими верными подразделениями и кадетами, спасаясь от восставших рабочих и солдат, заняли вначале для обороны дворец градоначальника, потом Адмиралтейство, а затем переместились в Зимний дворец. В свой фамильный дворец, под защиту верных войск, были приглашены все великие князья, но никто из них даже не откликнулся на этот призыв. В Думу прибыл великий князь Михаил Александрович, вызванный Родзянко из Гатчины.

27 февраля думские лидеры предложили великому князю Михаилу до приезда Николая II из Ставки сформировать Временное правительство из общественных деятелей во главе с каким-нибудь «примерным генералом». Это было похоже на диктатуру, но тогда другого выхода не было. Он медлил, вел переговоры с Голицыным, с военным министерством, но самостоятельного решения не принимал. Великий князь Михаил так и не определился со своей позицией и был похож на испуганного обывателя, скрывавшегося на квартире своего родственника князя Путятина.

Тогда, по настойчивой просьбе Родзянко, великий князь позвонил в Ставку и через генерала Алексеева попросил передать монарху его настоятельную просьбу, что «для немедленного успокоения принявшего крупные размеры движения необходимо увольнение всего состава Совета Министров, что подтвердил мне князь Голицын. В случае увольнения кабинета необходимо одновременно назначить заместителей. При теперешних условиях считаю единственно возможным остановить выбор на лице, облеченного доверием Вашего Императорского Величества и пользующегося уважением в широких слоях, возложив на такое лицо обязанности председателя Совета Министров, ответственного перед Вашим Императорским Величеством. Необходимо поручить ему составить кабинет по его усмотрению. Ввиду чрезвычайного положения не угодно ли будет Вашему императорскому Величеству уполномочить меня безотлагательно объявить об этом от Высочайшего Вашего Императорского Величества имени, причем со своей стороны полагаю, что таким лицом в настоящий момент мог быть князь Львов или Родзянко». Михаил обращался к царю в качестве генерал-адъютанта, прося одновременно Алексеева убедить Николая II отложить на несколько дней его отъезд в Царское Село. Почтительно выдержанное обращение великого князя на необходимость перемен к своему брату-императору, согласованное по мысли и по содержанию с председателями Совета Министров и Государственной Думы, если бы оно было услышано Николаем II, могло бы еще спасти династию в России и принести успокоение в столицу империи. И сам генерал Алексеев настойчиво просил императора прислушаться к голосу родного брата, но вместо примирения и согласия с правительством, парламентом и обществом Николай II продиктовал в присутствии министра двора графа Фредерикса содержание своего ответа великому князю, заключавшегося в четырех пунктах. Они были жесткими, рассчитанными на применение силы, и гласили: «Первое. Ввиду чрезвычайных обстоятельств император не считает возможным отложить свой отъезд и выезжает завтра в два с половиной часа дня. Второе. Все мероприятия, касающиеся перемен в личном составе, Его Императорское Величество откладывает до своего приезда в Царское Село. Третье. Завтра отправляется в Петроград генерал-адъютант в качестве главнокомандующего Петроградским округом, имея с собой надежный батальон. Четвертое. С завтрашнего числа с Северного и Западного фронтов начнут отправляться в Петроград из наиболее надежных частей четыре пехотных и четыре кавалерийских полка». Отправляя эту телеграмму, генерал Алексеев присовокупил свои слова признательности великому князю, чтобы он, в дальнейших докладах государю поддерживал в нем идею замены состава Совета Министров и способа его выбора.

Взорвав спокойную обстановку в Петрограде и добившись разложения правительства, заговорщики из немецкой партии сместили свои усилия в Царское Село, где уже 27 февраля налицо были все признаки нарушения нормального ритма жизни: дворцовая полиция и комендатура, возглавляемые пруссаками генералами Гротеном и Герарди, словно по команде, перестала осуществлять свои функции надзора и контроля за обстановкой и людьми, а в частях гарнизона началось брожение. Министерство императорского дворца прекратило свою деятельность и его сотрудники на работу не вышли. Обергофмаршал двора граф Бенкендорф тоже не появлялся. Во дворце царили тревога и переполох. Императрица, с больными детьми, осталась без администрации и прислуги – все ее покинули. В помощь ей из Петрограда приехал флигель-адъютант граф Замойский и его «решение было достойно восхищения, но, к сожалению, было единственным в те дни». На другой день в царскосельском гарнизоне начался военный бунт. При полной на улицах темноте, так как электричество было отключено, а министерство императорского двора продолжало саботировать работу своих сотрудников, солдаты различных частей вышли на улицу с оружием, а выделенный кем– то оркестр играл «Марсельезу. Все обратили внимание на то, что во всех гвардейских полках «исчезли» генералы и офицеры, ими командовавшие и носившие звучные прусские фамилии. От присяги и верности царю отказались казаки Собственного Его Величества конвоя, во главе с пруссаком генералом Граббе, солдаты железнодорожного полка во главе с пруссаком генералом Цабелем, который, выполняя волю заговорщиков, на станции Малая Вишера «взялся разбудить императора, чтобы сообщить ему, что дорога в Петроград не свободна и что Царское Село находится во власти революционных войск».

Разложив нравственно и морально свои части, эти генералы подтолкнули солдат к неповиновению и измене присяге на верность царю, обрушивая вокруг императрицы опору трону и династии. Несчастная императрица оказалась в полном одиночестве, отвергнутая двором и близким окружением, в котором она сама насаждала прусский дух и прусские традиции, и с больным наследником и напуганными дочерьми, ожидала худшей участи, если ей не поможет муж. В этот трагический для себя час Александра Федоровна не могла не вспомнить вещие слова командира гусарского полка Орлова, еще в 1905 году предупреждавшего молодую царицу, что в русской империи ей надо опираться на русских людей, а не на пруссаков, которые могут ее предать, если династические интересы возобладают над разумом. Сейчас все родственные связи, связывающие ее кровными узами с династией Гогенцоллернов в Германии и с кайзером Вильгельмом II лично, были брошены участниками заговора в отхожие места, а на первый план была поставлена судьба Пруссии и Германии, испытывавшей усталость и предчувствие поражения в войне, которую она сама развязала.

Цели участников заговора в Царском Селе были достигнуты – императрица Александра Федоровна, у которой и так была нездоровая психика, была сломлена и она, находясь в полной растерянности, просила попадавших ей на глаза генералов и офицеров не применять силу. С такой же просьбой она обратилась и к прибывшему в Царское Село генерал-адъютанту Иванову, который придерживался того же мнения.

Но судьба страны и династии решалась уже не в Царском Селе, и ни в Ставке, а на улицах Петрограда. Как поведут себя жители Петрограда, как отреагирует Государственная Дума, как поступит действующая армия – все это было неизвестные величины, не разгаданные и непонятые участниками заговора. Наверное, в мирное время такое развитие событий и могло пройти без потрясений, но сейчас шла война и ненависть к пруссакам и немцам была повсеместной, и когда они обозначили себя как враги династии и России – все в мгновение преобразилось. Видя полный паралич царскосельской власти, и отсутствие командиров в полках, вновь избранные военные вожаки повели свои части к Государственной Думе, объединяясь по пути с вооруженным народом, инстинктивно чувствуя, что только с народными избранниками можно найти путь для сохранения русских начал в развитии России. Народ всегда, в отчаянные и тревожные моменты своей жизни, находит лучшие решения, которые он вкладывает в уста и дела выдвинутых ими вождей, чтобы на новом историческом витке восстановить утраченные моральные и материальные ценности, порушенные слабыми и недостойными людьми прошлой эпохи, и чтобы двигаться дальше, по пути прогресса и цивилизации. Не будь этой народной зрелости – жизнь и история государств пресекалась бы в короткие сроки. Поддержав Думу, народ и армия побудили парламент к решительным действиям, направленным на поддержание мира и спокойствия в столице и в стране.

Как и бездействующее правительство, в Думе, в одно время тоже царила атмосфера нерешительности и растерянности. Там не решались идти на радикальные меры, но подошедшие к зданию Государственной Думы сильные отряды революционной армии в сопровождении вооруженного народа потребовали от парламентариев решительно становиться на сторону восставших. По обоюдному согласию руководства Думы и вожаков вооруженных отрядов, восставшие солдаты сняли царский караул у Таврического дворца, приняли охрану на себя, заняли почту и телеграф в здании Думы и поставили часовых у телефонных аппаратов. В столкновение правительства со страной и парламентом вмешалась та сила, в которую народ вкладывает цвет своей жизненной мощи, – вмешалась армия. Петроград «в короткое время оказался в руках вооруженных сил, восставших против старого правительства, но признававших права и власть Думы».

В это же время правительство Голицына прекратило свое существование без борьбы, не сделав никаких попыток спасти свою власть, или сохранить ее хоть какие-то властные и распорядительные функции для того, чтобы государство не распалось, и в нем не воцарился хаос. Оно бежало, как бежит разбитая армия из чужой страны после поражения, даже не позаботившись о сохранении важнейших государственных документов для истории и в его канцеляриях и кабинетах «хозяйничали посторонние лица», крадя секреты для нанесения вреда России в будущем.

Самых ненавистных министров царского правительства и царских сановников, за кем стелилась молва в пособничестве врагам, восставшие рабочие и солдаты разыскивали по всему городу, арестовывали и приводили в Таврический дворец, где продолжалось заседание Государственной Думы, их помещали под арестом в том зале, где они обычно отдыхали после участия в заседаниях Думы при прежней царской власти. Первым в министерский павильон привели под конвоем бывшего военного министра Сухомлинова, прятавшегося в квартире под периной. Затем был доставлен бывший премьер-министр Штюрмер, потом, бывший министр юстиции и председатель Государственного Совета Щегловитов, скрывавшийся в шкафу на кухне, а митрополита Питирима доставили на стуле, так как он проявлял полную слабость и не мог идти. Потом, под руки, был доставлен престарелый и выживший из ума Горемыкин. Среди арестованных оказались и те, кто спровоцировал продовольственный кризис в Петрограде – министр земледелия Рерих и градоначальник Барк. Добровольно, под охрану новых властей, вечером 28 февраля явился министр внутренних дел Протопопов, с ужимочками, играя от страха сумасшедшего или заболевшего сумасшествием. Он униженно обратился к Керенскому «Ваше превосходительство»… Затем он сказал: «Я оставался министром, чтобы сделать революцию. Я сознательно подготовил ее взрыв». Он принес с собой секретные записи с номерами домов и колоколен, на крышах которых были установлены пулеметы. По указанным адресам были немедленно высланы вооруженные команды, и около полутора сот пулеметов были сняты с крыш домов и церквей, из которых до того момента велась непрерывная стрельба по людям, находящимся на улицах и проспектах.

27 февраля собрались представители общественных организаций: военно-промышленного комитета, земского и городского союзов, гласных петроградской городской думы, председателей различных попечительских организаций, которые приветствовали решимость Государственной Думы взять власть в свои руки.

Под председательством Родзянко состоялось заседание Думы, на котором по предложению депутата Дзюбинского был поставлен вопрос об организации Временного комитета для поддержания порядка в Петрограде и для сношения с различными учреждениями и лицами. Дума согласилась с этим предложением, и чтобы не усложнять его многочисленными прениями, было решено разрешить состав Временного комитета образовать совету старейшин. Совет старейшин образовал этот комитет из виднейших представителей разных фракций и групп, за исключением крайних правых и правых националистов. В комитет вошли: М.В, Родзянко, А.Ф Керенский, Н.С, Чхеидзе, В. В. Шульгин, П. Н. Милюков, М. А. Караулов, А.И Коновалов, И. И. Дмитрюков, В. А. Ржевский, С. И. Шидловский, Н. В. Некрасов, В. Н. Львов, Б. А. Энгельгардт. Родзянко, нерешительный и осторожный в государственных делах, а больше боявшийся взять на себя ответственность за проведение новых преобразований и реформ, чтобы не взвалить на себя историческую вину за их невыполнение, долго не соглашался встать во главе Временного Комитета. Все члены его, и, прежде всего, Петр Милюков, во всеуслышание заявлял, что «комитет может почитаться образовавшимся и приступить к работе, когда во главе его будет председатель Государственной Думы». Несколько часов продолжались колебания Родзянко, пока Государственную Думу официально не поддержали полки петроградского гарнизона, и первым среди них был Преображенский полк.

Пока формировался этот комитет, в Таврическом дворце собрались общественные деятели, рабочие и солдаты и по требованию большинства был образован Совет рабочих и солдатских депутатов, который сразу взял на себя заботу о нуждах солдат и рабочих, напрямую обратившись к населению города для оказания им помощи. В состав образованного исполкома были введены по одному представителю от заводов и фабрик, а от воинских коллективов – по одному от каждой роты. К исходу дня Совет рабочих имел сильную поддержку рабочих коллективов заводов и фабрик и воинских частей.

Течение событий в революцию подобно бурному весеннему потоку, от которого не знаешь какой ждать беды, и как он поведет себя завтра; так и события в Петрограде развивались настолько быстро и непознаваемо, что за ними не поспевали сами участники. Стало очевидно, что одним манифестом о правительстве доверия волнения в столице и стране не остановить, и что, если Временный Комитет хотел удержаться у власти, то он должен был найти новые лозунги, чтобы оставаться на гребне событий. В ночь на 28 февраля члены Временного комитета Государственной думы пришли к убеждению, что для установления государственного и общественного порядка необходимо «создать новое правительство, соответствующее желаниям населения и могущее пользоваться его доверием».

Состав Временного правительства долго не обсуждался – он был заранее известен лидерам думских фракций. В середине декабря 1916 года в Москве состоялась представительная встреча лидеров земского и городского союзов, военно-промышленного комитета и членов «Прогрессивного блока», с участием крупной буржуазии и промышленников, на которой обсуждались возможные сценарии развития политической обстановки в России и что делать, если произойдет «какое-либо крушение, какой-нибудь переворот и как устроить, чтобы страна немедленно получила власть, которую ей нужно». Тогда же было определено регентство великого князя Михаила Александровича при наследии престола несовершеннолетним сыном Николая II Алексеем. В этих предварительных переговорах был намечен состав правительства, который был объявлен в ночь на 2 марта Временным комитетом Государственной Думы. Председателем правительства назначался князь Георгий Львов, и он одновременно занял пост министра внутренних дел.

Взлет этого человека был не случаен. Он был представителем национальной буржуазии и крупных промышленных кругов и показал себя умелым выразителем их интересов в ходе мобилизации экономики страны на нужды войны. С ним связывали возможность доведения войны до победного конца, в его лице видели и второго Столыпина, способного усмирить волнения и беспорядки в России. Остальные посты в правительстве заняли: министр иностранных дел – П.Н Милюков (кадет), Военный и морской – А. И. Гучков (октябрист), путей сообщения – Н.В Некрасов (кадет), торговли и промышленности – А. И. Коновалов (прогрессист), финансов – М. И. Терещенко (внепартийный), просвещения – А. А. Мануйлов (кадет), земледелия – А. И. Шингарев (кадет), юстиции – А. Ф. Керенский (трудовик, с марта эсер), обер-прокурор Синода – В. Н. Львов (центр), государственный контролер – И. В. Годнев (октябрист). В правительстве большинство министерских постов принадлежало членам конституционно– демократической партии, к которой примыкал и председатель правительства князь Львов, и все они являлись представителями Москвы и глубинных центров России, откуда всегда черпалась сила русского народа. В русском обществе повсеместно не было доверия к петербургской знати, особенно к ее высшим слоям, которых обвиняли в «потере всякого национального чувства, в желании поражения, в подготовке к измене».

Рассмотрев состав Временного правительства, участники совещания невольно обратились к форме правления в стране и к тому, как ее выстроить с учетом существующих монархических традиций в России. После долгих споров, было решено оставить в России монархию, но непременно потребовать отречения Николая от престола.

Эту идею поддержал и приехавший под утро в Думу Гучков, объезжавший всю ночь полки и вокзалы для принятия мер по обороне города и его пригородов. Он был в крайнем возбуждении от увиденного, и взволнован гибелью ехавшего с ним в автомобиле князя Вяземского, убитого выстрелами распоясавшихся солдат. Он настаивал на принятии решительных мер по наведению порядка в Петербурге и считал необходимым, для спасения династии, потребовать отречения Николая II от престола. Гучков говорил: «Надо дать России нового монарха, с которым примирился бы народ», и он сам предлагал собравшимся послать его к государю с требованием отречения его в пользу наследника.

В момент падения старого правительства и образования Временного Комитета Государственной Думы вся остальная Россия, кроме Петрограда, жила еще, ничего не зная о перевороте.

В Москве переворот произошел без единого выстрела. К концу дня 1 марта не было ни одной воинской части, не присоединившейся к Временному правительству. Охранные и сыскные отделы были разгромлены или подожжены, а количество арестованных полицейских и жандармов превышало 1000 человек. Быстро был организован общегородской комитет, численностью 150 человек, куда вошли представители демократических и общественных организаций. В городе был полный порядок, выходили все газеты, политические заключенные были освобождены. Губернские управы по всей России жили в ожидании своей судьбы, и их никто не тревожил, за исключением Твери, где губернатором был Бюнтинг – незаконнорожденный сын прусского короля Вильгельма I. Его ненавидели за проявления жестокости, и он был убит при оказании сопротивления восставшими жителями города. Курский губернатор при первых известия о перевороте сбежал, орловский – попытался противодействовать, но был быстро смещен, пензенский – занял примирительную позицию между обществом, горячо сочувствовавшим перевороту, и начальником жандармского управления, желавшим применять жестокие меры, предписанные Протопоповым. Тогда, не доверяя губернаторам, Родзянко напрямую обратился к городским головам и председателям земских управ с требованием, чтобы они становились центрами переворота и брали власть на местах в свои руки.

По всей России, с востока на запад и севера на юг, подобно крупному пожару в тайге, с большой скоростью пронеслась волна смещения и изгнания чиновников старой власти с насиженных мест. Они были ненавидимы в обществе и презираемы людьми за их безразличие к нуждам и запросам простых людей. Горели дворцы и усадьбы, возведенные на украденные у народа средства, рушились судьбы взяточников и казнокрадов и им никто не сочувствовал. Новая власть быстро утверждала себя без войск и без полиции – так сильно и долго народ ожидал перемен, и он их дождался.

В этот тревожный час для страны мысли новой зарождающейся власти были обращены к армии. Петроградский гарнизон был на стороне временного правительства, но как поведет себя воюющая армия – никто не мог предсказать. Но сама армия, без поддержки правительства и народа, становится хрупким и податливым организмом, и в политических распрях она может стать большой опасностью для общества, и вдвойне опасной, если в ней появляются генералы с бонапартистским уклоном. Генерал Алексеев более двух лет возглавлял воюющую армию против армий Центральных держав и в широких кругах русской общественности он снискал себе славу военного труженика рядом с бездействующим Верховным главнокомандующим Николаем II, который был тяжелой обузой для войск и штабов. Находясь в отпуске по болезни, Алексеев имел несколько встреч с с князем Львовым, Родзянко, Гучковым и Милюковым и их представителями, с политическими взглядами которых он во многом был согласен. План заговора по отречению Николая II от власти генералом Алексеевым с видными представителями Прогрессивного блока был окончательно согласован, и, прервав отпуск, Алексеев прибыл в Ставку за три дня до прибытия туда царя. Военные заговорщики решили избрать местом низвержения императора от власти город Псков, где размещался штаб Северного фронта, и где командующий фронтом Рузский и его начальник штаба Данилов согласились быть исполнителями задуманного.

В Ставке до 28 февраля сохранялось относительное спокойствие. Министр императорского двора генерал-адъютант граф Фредерикс и дворцовый комендант Свиты Его Величества генерал Воейков были главными заговорщиками в Ставке и обо всех событиях, происходящих в Петрограде, они докладывали царю в благожелательном тоне и в том ключе, который ими был намечен и согласован по времени с заговорщиками в столице империи. Они знакомили Николая II с телеграммами Голицына, Родзянко и Беляева, давая им свою оценку, смягчая их, и, до поры до времени, скрывая угрозу переворота, в котором они же сами и участвовали.

Когда события в столице подошли к роковой черте – там не существовало уже правительства, а влияние императрицы и поддерживавших ее лиц на происходящие процессы парализованы, то, по настоянию генерала Алексеева, в Ставке, под председательством царя, состоялось экстренное совещание, на котором обсуждалась вся информация, полученная с Петрограда и план возможных действий. Алексеев высказался за принятие рекомендаций великого князя Михаила Александровича и Родзянко, Фредерикс загадочно отмалчивался, а царь, при поддержке генерала Воейкова, настаивал на принятии репрессивных мер против восставших.

Поздно вечером этого же дня царь склонил болтавшегося без серьезного дела в Ставке генерал-адъютанта Иванова Н. И. возглавить карательные силы, выделявшиеся Ставкой для подавления революции в столице империи, и одновременно назначил его командующим Петроградским военным округом, наделив его чрезвычайными полномочиями. В сопровождении Георгиевского батальона, составлявшего костяк охраны царя, он должен был немедленно выехать в Царское Село и туда же, распоряжением Ставки, направлялись с Северного и Западного фронтов по два пехотных и по два кавалерийских полка и по одной пулеметной команде. Их должны были усилить еще три полка с Юго-Западного фронта. Днем 28 февраля было решено, что государь 1 марта отправится в Царское село для переговоров с председателем Государственной Думы Родзянко относительно уступок, которые требовала Дума, хотя Алексеев советовал царю воздержаться от этой поездки и до выяснения полной обстановки в Петрограде оставаться в Ставке.

Когда настала ночь, император простился со всеми и ушел к себе отдыхать. Как всегда, вслед за царем ушел отдыхать и Алексеев. Ничего не предвещало грозы. Стартовый выстрел началу осуществления планов заговора сделал военный министр Беляев, от имени которого в Ставку, на исходе ночи, пришла тревожная телеграмма, которая должна была поднять царя с постели и заставить его срочно выехать в Петроград. Телеграмма была короткой: «В царском Селе неспокойно, опасность угрожает императрице». Это был сигнал министру императорского двора и военному коменданту приступить к выполнении целей заговора по отречению императора от престола. В спальню к императору прошли Фредерикс и Воейков и, выйдя от него, дворцовый комендант объявил генерал-квартирмейстеру Ставки Лукомскому, что отъезд в Царское Село его величества назначен безотлагательно, в ту же ночь.

Прямое, кратчайшее расстояние от Могилева до Царского Села по Московско-Виндаво-Рыбинской дороге – 759 верст. Царские поезда всегда следовали по этому, самому короткому маршруту, но на этот раз дворцовый комендант Воейков его изменил, удлинив его на 200 км, приблизив маршрут по направлению к Пскову.

Когда поезд императора подошел к станции Малая Вишера, царю сообщили, что следующая большая станция Любань занята революционными войсками и дальнейшее продвижение поезда небезопасно. Это была ложь. Маршрут следования императора охранял на всем его пути императорский железнодорожный полк, которым командовал генерал Цабель, посвященный в цели заговора. Императорская свита подталкивала царя направиться в сторону Пскова, где у них был сговор с главнокомандующим Северным фронтом Рузским. Два поезда направились на запад, а через несколько часов, по направлению в Царское Село, проследовал эшелон генерала Иванова, а вслед за ним и эшелоны с войсками для подавления восстания в Петрограде.

Вечером 1 марта в 7 часов 5 минут поезд императора подошел к станции Псков, куда, за час до этого, прибыл другой литерный эшелон, где находились офицеры свиты и охрана императора численностью до батальона. Обычно это делалось для того, чтобы до подхода императорского поезда сделать все приготовления для встречи императора и усилить его охрану, если в этом была необходимость. На этот раз все происходило не так. Было совсем темно. На платформе, при подходе императорского поезда, не было заметно признаков жизни, и она вся была огорожена высоким проволочным забором. Никакой встречи не было, и вся многочисленная свита царя молчаливо ждала развязки, не исполняя своих прямых обязанностей. Через несколько минут появился главнокомандующий Северным фронтом генерал-адъютант Рузский, с суровым и молчаливым лицом, за ним следовали генералы Данилов и Савич. Генерал передал Воейкову телеграмму от Родзянко, в которой тот сообщал, что, по изменившимся обстоятельствам, он на встречу с Николаем приехать не может. Новость была плохая, так как она отрезала возможные пути соглашения царя с образовавшейся властью в столице империи и отдавала судьбу царя в руки генералов.

Император хорошо знал этих генералов, более того, он сам прокладывал им дорогу во власть. Рузский был замечен окружением царя еще в русско-японскую войну, а с началом Великой войны его ставят на самые высокие военные и гражданские посты, как одного из верных исполнителей воли немецкой партии при царском дворе. В Галицийской битве командующий 3 армией генерал Рузский, не считаясь с приказом главнокомандующего фронтом генерала Иванова, сорвал успешные действия русских войск на Томашевском и Люблинском направлении и устремился со своей армией к Львову, занятие которого не вызывалось военной необходимостью.За проявленное самовольство главком Иванов добивался отстранения Рузского от должности и расследования его действий в Галицийской операции, но придворные круги поступили иначе. За занятие Львова ему была создана популярность в общественных кругах, а министр императорского двора граф Фредерикс наградил его сразу двумя орденами Святого Георгия, 4–й и 3–й степени. Вслед за этими наградами и почестями генерал Рузский назначается Главнокомандующим армиями Северо– Западного фронта и ему присваивается звание генерал-адъютанта – высшее воинское звание, устанавливаемое для лиц, состоящих при особе императора. В зимней кампании 1916 года Рузский был виновен в катастрофе 10 армии в Августовских лесах, проведенной по сценарию гибели армии Самсонова в начале войны. Но вместо положенной ответственности за упущения и провалы в управлении войсками, генерала назначают членом Государственного совета, неслыханного повышения для военного человека, и одновременно, назначают членом высшего военного совета, с возложением на него функций государственного контроля за армией. Он был номинальным главнокомандующим Северного фронта, прикрывающим пути на Петроград, и появлялся в нем тогда, когда нужно было приостановить спланированные без его разрешения наступательные операции против немецких войск. Северный фронт всю войну бездействовал, занимая пассивную оборонительную позицию против небольших немецких сил, оставленных Германией на Восточном фронте. В помощь генералу Рузскому, в предверии выполнения планов свержения императора с престола, к нему был назначен начальником штаба генерал Ю.Н Данилов, с душой изменника и проходимца по жизни. Это тот Данилов, который, находясь в должности генерал-квартирмейстера Генерального штаба, был главным разработчиком стратегически неверного плана подготовки к войне, когда вопреки очевидным фактам, главным противником России признавалась Австро-Венгрия, а не Германия. Он же был председателем комиссии, разработавшей план уничтожения крепостей на западе России, одобренный Сухомлиновым и царем. С началом Великой войны генерал Данилов был назначен генерал-квартирмейстером Ставки и посол Франции Палеолог сообщал императорской семье, что Данилов является агентом германской разведки. Вскоре и русская контрразведка нашла подтверждение этому и потребовала предать его суду. Царь поручил расследовать дело Данилова дворцовому коменданту, генералу Воейкову, одному из влиятельных лиц в окружении императора, и служившего Германии также преданно, как и Данилов. Дело об измене Данилова царской четой было закрыто, и Николай II ответил жене: «Что касается Данилова, то я думаю, что мысль о том, будто он шпион, не стоит выеденного яйца. Я тоже знаю, что его не любят, даже ненавидят в армии, начиная от Иванова и кончая последним офицером». Сейчас эти два генерала, вместе с министром императорского двора и дворцовым комендантом должны были выполнить цели заговора – заставить Николая II отречься от престола в пользу своего сына Алексея при регентстве великого князя Михаила Александровича. Император, заметив небрежение к себе со стороны военных, назначил Рузскому встречу на 9 часов вечера и тот, в установленное время, сообщил Николаю II, что весь гарнизон Петрограда и Царского Села перешел на сторону революции, и что восставших поддерживают знаменитые гвардейские полки, и гвардейский морской экипаж с великим князем Кириллом во главе, и собственный его величества конвой императора, остававшийся в Петрограде.

Поведение Рузского и его начальника штаба Данилова, не разрешавшего Николаю связаться по телефону с Петроградом и Ставкой, чтобы самому узнать подробнее положение дел, добавило царю тревоги за жизнь семьи. Несколько часов Рузский склонял императора даровать стране «ответственное министерство» и поручить составить его по усмотрению председателя Государственной Думы Родзянко. Император возражал, доказывая, что он, из-за клятвы перед Богом, не может предоставить управление страной случайным людям, которые не выведут Россию из кризиса, а больше навредят ей. Рузский, в привычной для него манере военачальника, доказывал царю необходимость пойти на уступки, которые были поддержаны принесенной телеграммой генерала Алексеева, которая четко определяла поведение царя на ближайшее время. Содержание ее было емким и понятным. Она гласила: «Его Императорскому Величеству. Ежеминутно растущая опасность распространения анархии по всей стране, дальнейшего разложения армии и невозможность продолжения войны при создавшейся обстановке настоятельно требуют немедленного издания высочайшего акта, который мог бы еще успокоить умы, что возможно только путем призвания ответственного министерства и поручения составления его председателю Государственной Думы. Поступающие сведения дают основание надеяться на то, что думские деятели, руководимые Родзянко, еще могут остановить всеобщий беспорядок и что работа с ними может наладиться. Но потеря времени уменьшает последние шансы на сохранение и восстановление порядка и способствует захвату власти крайними левыми элементами. Ввиду этого усердно умоляю Ваше Императорское Величество решиться на немедленное опубликование из Ставки нижеследующего манифеста:

«Объявляем всем нашим верным подданным. Грозный и жестокий враг собирает последние силы для борьбы с нашей Родиной. Близок решительный час. Судьба России, честь нашей геройской армии, благополучие народа, все будущее дорогого нашего Отечества требуют доведения войны во что бы то ни стало до победного конца. Стремясь сильнее сплотить все народные силы для скорейшего достижения победы, я признал необходимым призвать ответственное перед народными представителями народа министерство, возложив образование его из лиц, пользующееся доверием всей России, на председателя Государственной Думы Родзянко. Надеюсь, что все верные сыны России, тесно объединившись вокруг престола и народного представительства, дружно помогут нашей доблестной армии завершить ее великий подвиг.

Во имя нашей Родины, призываю всех русских людей к исполнению своего святого долга перед ней, чтобы вновь доказать, что Россия столь же несокрушима, как и всегда, и что никакие козни врагов не одолеют ее.

Да поможет вам Господь Бог.

Генерал-адъютант Алексеев».

Содержание манифеста привело монарха в глубокую задумчивость, выйдя из которой, он написал текст телеграммы на имя Родзянко, совпадающий по содержанию и смыслу с манифестом, подготовленным Ставкой. Но в ней недоставало слов об ответственном министерстве перед Думой, и Рузский попросил царя исправить ее содержание, находя в этом главный смысл. Отправив генерала Данилова в штаб для передачи содержания телеграммы в Петроград, Рузский сумел убедить монарха приостановить репрессивные меры против революции и отменить задачи, поставленные генералу Иванову и войскам. Николай II согласился и на эту меру, и в первом часу ночи 2 марта в Царское село на имя Иванова была послана телеграмма, в которой царь останавливал применение силы до его прибытия в столицу империи.

Ночь в Пскове развела на время всех участников этих трагических обстоятельств, наполнив их трудными заботами дня и размышлениями, и заставила каждого думать о том, как может дальше развиваться ход этих переменчивых и тревожных событий, вызванных революцией, и как ответить на них, если худшие предчувствия сбудутся. Николай долго не ложился спать. Было около пяти часов утра, когда он распорядился отправить в Ставку следующую телеграмму на имя Алексеева: «Можно объявить представленный манифест, пометив его Псковом. Николай».

Но этот манифест уже был не нужен, события с опережающей быстротой, по воле восставшего народа, требовали отречения царя, если Дума и созданный ею Временный комитет хотели удержать власть за собой. Об этом сказал Родзянко генералу Рузскому в телефонном разговоре, который состоялся у них в середине ночи 2 марта: «Произошла одна из страшнейших революций, сломить которую будет не так – то легко. В течение двух с половиной лет я постоянно при каждом моем всеподданнейшем докладе предупреждал императора о надвигающейся угрозе, если не будет немедленно сделаны уступки, которые могли бы удовлетворить страну. … Я сам вишу на волоске и власть уходит из моих рук. Анархия достигла таких размеров, что я вынужден сегодня ночью назначить Временное правительство. К сожалению, манифест опоздал, его надо было издать после моей первой телеграммы немедленно, о чем я настоятельно просил государя. Время упущено, и возврата нет». Такого же мнения придерживался в Ставке и генерал Алексеев, сообщивший рано утром 2 марта Родзянко, что армия стоит за отречение императора от престола. Чтобы прибавить вес своим аргументам, Алексеев обратился ко всем главнокомандующим фронтами, чтобы они высказали свое мнение относительно пребывания Николая на троне и предложили пути выхода из кризиса, так как «династический вопрос поставлен ребром». В этой телеграмме он подчеркивал свое мнение, что «обстановка, по-видимому, не допускает иного решения». Этот вывод Алексеев мотивировал необходимостью «продолжать до конца борьбу с внешним врагом, спасти независимость России и судьбу династии».К двум часам дня Алексеев имел уже нужные ответы от всех главнокомандующих фронтами. Судьба императора была предрешена. В Ставке тут же был составлен текст отречения, который Алексеев направил генералу Рузскому вместе с телеграммами других главнокомандующих фронтами. После завтрака Рузский снова пришел к царю и положил ему на стол семь телеграмм: от великого князя Николая Николаевича, который коленопреклоненно молил царя отречься от престола и передать его наследнику при регентстве великого князя Михаила Александровича, от Алексеева, Сахарова, Брусилова, Эверта, Непенина и – заявление Рузского – о том же; среди телеграмм лежал и подготовленный Алексеевым манифест об отречении. Несколько часов император не давал ответа, пытаясь найти выход. Его не было. Генералы принуждали его к отречению, этого добивалась от него и свита. Десятки его генерал-адъютантов, флигель-адъютантов и батальон охраны не подавал признаков жизни – все они были в сговоре. Защищать царя было некому. В скрытой угрозе Рузского и Данилова отправить непокорного Николая к брату Вильгельму II прямо под парами своего паровоза была горькая истина: позиции немецких войск находились в двухстах километрах от штаба Северного фронта. Впервые в жизни император остался без советников и в этот период он проявил свои лучшие качества, открыв которые в себе бы раньше, он мог бы стать хорошим государем. Все свое царствование он не хотел понимать положение дел таким, каким оно было в действительности, как не делал ни одного осознанного и самостоятельного шага, чтобы совершенно не отдаться в руки тех, кого сам поставил у власти. Знаменитое выражение Распутина, что у него «внутри недостает» сейчас оборачивалось в Николае в решимость и такую последовательность действий и мысли, что они вызвали удивление и уважение к нему тех лиц, которые сейчас решали его судьбу. Первым решением царя был естественный и законный путь передать власть наследнику, 13-летнему сыну Алексею при регентстве великого князя Михаила Александровича. Вначале Николай так и поступил, и это укладывалось в цели участников заговора. Форма отречения, подготовленная Алексеевым и доставленная из Ставки, была готова, и Николай подписал ее в 3 часа пополудни 2 марта. Престол переходил от отца к сыну, как и предписывал закон. Будущий царь Алексей был мал, и решение всех дел в империи легло бы на плечи младшего брата царя Михаила, которого прусско-немецкая партия при дворе собиралась использовать в своих интересах. Михаил не обладал ни популярностью в глазах масс, ни репутацией сильного волей человека. Правда, его имя оказалось не запятнано, и он оказался непричастным ко всем темным сторонам скандальной хроники Распутина, напротив; одно время он даже был в оппозиции тому кругу людей, что окружали «старца»» Но и вокруг Михаила, в тревожные месяцы неустройств в стране и поиска вождя, не было сплочения государственно обеспокоенных людей, которые бы его поддержали и сплотились во имя высших интересов империи. Он оставался незаметным и чуждым властолюбию и деспотическим замашкам. Устоявшееся мнение, что из него бы «ничего не вышло» отражало время кризиса власти России, где, после гибели Столыпина и отстранения Коковцова, в правительство и во все другие структуры управления проникли карьеристы и авантюристы, приспособленцы и негодяи. Для большинства из них власть стала средством обогащения и мимолетного удовлетворения властолюбивых потребностей, за которым они не видели будущего: ни своего, ни своих детей и внуков. В любом обществе такие люди опасны, и власть должна ограждать себя от них бесчисленными барьерами общественной и государственной мудрости и прозорливости.

Императора беспокоила судьба сына Алексея, который, помимо неизлечимой болезни гемофилии, обладал сильным и упрямым характером. Его невозможно было сбить с задуманной мысли и дела, как невозможно было изменить в нем и мнение о человеке, о котором он сделал свой вывод. Болезнь сына тревожила отца, но еще больше его тревожил упрямый характер наследника. В том окружении, в котором оставлял ему престол Николай, умели расправляться с неуживчивыми и неугодными людьми. Пример Столыпина не давал никаких иллюзий относительно способа устранения таких людей, и Николай испытывал чудовищный страх за судьбу сына. Царь пригласил к себе доктора Федорова и попросил его дать прогноз относительно продолжительности жизни и возможного царствования Алексея. Врач не скрывал всех опасностей неизлечимой болезни, но привел примеры, когда носители этой болезни доживают до пожилого возраста. Но врач задел тревожную мысль, витавшую в глубинах души Николая о том, что, лишившись трона, он «будет почти наверняка выслан с императрицей из России. Если это произойдет, новое правительство никогда не разрешит своему государю учиться за границей вблизи его родителей. Даже если всей семье разрешат остаться в России, воспитание Алексея будет наверняка передано в другие руки». Николай понимал, что доктор говорит ему не свои мысли, а пересказывает идею заговорщиков относительно судьбы Алексея. Именно в эти руки Николай больше всего боялся отдать своего сына. Советоваться больше было не с кем – свита бездействовала и молчаливо ждала окончания трагического спектакля, затеянного окружением Николая для отрешения его от власти. Сотни генералов и офицеров, входящих в его свиту, вместе с батальоном охраны, были такими же пленниками армии, как и сам царь, и скованные страхом наказания находящихся в их рядах влиятельных людей, они послушно выполняли их волю. Николая поражало поведение дворцового коменданта генерала Воейкова и министра императорского двора графа Фредерикса, согласованно действовавших с командованием Северного фронта и покорно выполнявших приказы генералов Рузского и Данилова, что разительно отличалось от всей их предыдущей деятельности.

Генерал Воейков все время поддерживал себя в фальшивом и напускном веселом настроении, разительно бросавшегося всем в глаза. Его психика не справлялась с порученным ему прусской разведкой делом – помогать отстранять Николая от власти, оберегать которую он, по своему долгу, был обязан. Видимо, только угроза неминуемой смерти заставила его изменить своему монарху и своему отечеству, потому что иного смысла найти ему оправдания в измене не могло существовать в природе. Его тесть, министр императорского двора и уделов граф генерал– адъютант Фредерикс, пытался подражать в веселости Воейкову, но преклонный возраст и старость побуждали его совершать причудливые и непонятные поступки, когда он, чтобы скрыть свою измену царю, одевал мундир с портретами трех императоров в бриллиантовой оправе и выходил на перрон вокзала, словно издеваясь над своей совестью и долгом, и мучая себя былыми воспоминаниями, в которых он находил для себя отраду. Его ждал скорый удар судьбы. Гучков, приехавший в Псков, сказал при встрече Фредериксу, что его дворец в Петрограде ограблен и сожжен, а судьба его жены неизвестна.

Находясь в тревожных раздумьях о мучительном выходе из тупика, в который он сам себя загнал, и в ожидании приезда делегатов из Временного комитета Государственной думы, император изменил свое первоначальное решение и заготовил свой проект отречения от престола, о содержании которого он ни с кем не поделился. В 9 часов вечера в Псков прибыли уполномоченные представители Временного Комитета Государственной Думы Гучков и Шульгин, в чьи обязанности входило принять от императора акты отречения от престола и назначения на пост председателя Временного правительства князя Львова и Верховным главнокомандующим великого князя Николая Николаевича. Их встретил один из офицеров свиты императора и провел их в вагон для совещаний, так как других ответственных лиц рядом с царем не оказалось, а Рузский отсутствовал по делам фронта. Через короткий промежуток времени в вагон вошел Николай II, поздоровался со всеми за руку и, пройдя в середину вагона, сел за маленький столик, приглашая остальных последовать его примеру. Те, кто знал царя, заметили в нем сразу разительную перемену. Он был сосредоточен и собран и ни один мускул не передавал его внутреннего состояния. Царь был похож на льва, случайно попавшего в клетку, с силой и возможностями которого приходилось всем считаться. Напряжены были больше гости, чем сам царь. Наверное, в императоре проснулась вековая гордость династии Романовых, которая за свою многовековую судьбу знала немало примеров стойкости и мужества, пред которой преклонялись недруги и враги. К тому же, царь был одет в простой серый френч без императорских отличий и вензелей, что только подчеркивало в нем готовность к испытаниям выпавшей ему судьбы. Гучков, подойдя к столу и положив на него свою руку, волнуясь и не глядя на царя, сказал Николаю, что Россия под его правлением заведена в бездну, и единственным выходом спасти страну от окончательного развала должно стать его отречение от престола. От имени Временного Комитета Государственной Думы. Гучков сообщил молчавшему Николаю, что Петербург уже всецело в руках новой власти и попытки армии изменить ход событий ни к чему не приведут, так как всякая воинская часть перейдет на их сторону. Рузский, присоединившийся в это время к участникам этого важного диалога, при этих словах вмешался в речь Гучкова и подчеркнул готовность армии подчиняться приказам только новой власти. «Поэтому, – завершил свою речь Гучков, – всякая борьба для Вас бесполезна. Ответ наш заключается в том, что Вы должны отречься от престола». Царь, не перебивая и не вмешиваясь в речь Гучкова, спокойно ответил: «Я этот вопрос уже обдумал и решил отречься». План заговорщиков шел в русле задуманного и Гучков, как о совершенно продолженном деле, заговорил о судьбе наследника, заявив, что он будет оторван от семьи, так как «никто не решится доверить судьбу и воспитание будущего государя тем, кто довел страну до настоящего положения». Николай возразил сразу, причем его голос и манеры были спокойны и деловиты: «Я вчера и сегодня целый день обдумывал и принял решение отречься от престола. До 3-х часов дня я готов был пойти на отречение в пользу моего сына. Затем я понял, что расстаться со своим сыном я не способен». Царь сделал многозначительную паузу, и все с напряжением ждали продолжения его мыслей. «Вы это, надеюсь, поймете», – медленно и не торопясь, произнес Николай. Затем он продолжил: «Поэтому я решил отречься от престола в пользу моего брата, Михаила Александровича». Предложение это застало приехавших из Петрограда врасплох. Никто из присутствующих не обратил внимания на недопустимость такого решения, когда императорскую корону предлагалось принять Михаилу, на которую он – при живом наследнике престола – не имел права. В ближайшие дни этот незаконный монархический акт повлечет за собой такую череду важных событий, от которых начнется новый отсчет времени уже при другой власти, опирающейся на буржуазные демократические институты, а не на самодержавную власть. Гучков и Шульгин, после короткого обмена мнениями между собой по поводу высказанного решения Николая, согласились с ним, и их не насторожило его несоответствие закону о престолонаследии, к тому же они торопились в Петроград, довольные легким средством достигнутой цели. Кроме того, они везли собой важный документ – утвержденный царем акт о назначении князя Г. Львова председателем Временного правительства. Перед их уходом Николай сказал делегатам, что он назначает верховным главнокомандующим великого князя Николая Николаевича, и Гучков не возражал, после чего была тут же составлена телеграмма в его адрес. Встреча заканчивалась. На все документы, подписанные Николаем, министром императорского двора графом Фредериксом была поставлена сургучная печать и все скреплено его подписью. Последнее обращение Николая касалось судьбы императрицы и детей и планов в отношении его лично. Он сказал Гучкову, что желает поехать в Ставку, чтобы проститься с войсками, а затем вернуться в Царское Село, к семье. Гучков не знал, что посоветовать, но он и не возражал намерениям бывшего царя. В тот же вечер Гучков и Шульгин выехали в Петербург, а Николай – в Могилев. Со станции Сиротино он послал следующую телеграмму брату:

«Его императорскому Величеству Михаилу Петроград. События последних дней вынудили меня решиться бесповоротно на этот крайний шаг. Прости меня, если огорчил тебя и что не успел предупредить. Останусь навсегда верным и преданным братом. Возвращаюсь в Ставку и оттуда через несколько дней надеюсь приехать в Царское Село. Горячо молю Бога помочь тебе и твоей родине. Ники».

Из Пскова Николай уезжал с тяжелым сердцем и со страшными мыслями в предательстве и измене окружавших его лиц. Он запишет в своем дневнике тяжелую фразу: «Кругом измена, и трусость, и обман».

Он не мог никого винить, кроме самого себя, и проклинал свою доверчивость к людям, на которых падало подозрение в измене, и которых он брал под свою защиту. Сейчас все они – начиная от министра императорского двора графа Фредерикса и кончая флигель-адъютантами герцогом Лейхтенбергским и графом Граббе стыдливо суетились около низверженного императора и пытались обвинить его в нехватке стойкости и решимости отстаивать свой престол от притязаний генералов армии и представителей Временного Комитета. Чего не хватало этим людям, задавал себе вопрос покинутый своим окружением царь, под стук колес размышлявший о прошлом и будущем русской империи и о последствиях своего отречения для ее судьбы. Великая война столкнула две династии в кровавой бойне, и его брат, германский император кайзер Вильгельм, через преданных ему лиц в его же окружении, используя доверчивость и терпимость Николая к людям, отодвинул Николая на задворки политики. С новыми людьми на русском троне: с подростком Алексеем и при регентстве великого князя Михаила Александровича, Вильгельм собирался заключить сепаратный мир с Россией, чтобы продолжать воевать со всем миром. Николай понимал все безумство этой затеи и воспалялся гневом против своего окружения, поверившего в безумие этой идеи. Чтобы спасти Германию и кайзера Вильгельма II от скорого поражения в вызванной им войне, они принесли в жертву своего императора, так много давшего каждому из них в жизни. Что еще можно было желать министру императорского двора барону Фредериксу? Он был награжден всеми орденами, какие существовали в царской России, он был удостоен графского титула и нажил в русской империи обширные земли и баснословные богатства. Не был обделен почестями и наградами и дворцовый комендант генерал Воейков, как и генералы Рузский и Данилов. Видимо, рассуждал Николай, корни коллективной измены в действительности покрепче уз тамплиерского ордена и они так глубоки и крепки, что вырваться из них одному человеку или сообществу людей невозможно, как невозможно изжить измену, не вырвав все корни разом из той почвы, на которой они произрастают. У него не хватило сил бороться с изменой в собственных рядах и, оглядываясь на прошлое, он винил во всем себя и еще острее чувствовал необходимость бороться с врагами до полной победы над ними. В Ставке отречение Николая от престола было встречено спокойно. Не вызывало у них воодушевления и передача престола великому князю Михаилу Александровичу. Его здесь тоже знали и не причисляли к сильным и волевым личностям, но обстоятельства и надвигающиеся грозные события заставили генералов пойти на эти перемены, потому что ждать лучшего уже не представлялось возможным.

3 марта, после полуночи, бывший царь выехал в Ставку с потаенной надеждой найти поддержку своему режиму среди генералитета штаба и частей личной охраны, дислоцированных в Могилеве. Как только Николай появился в Ставке, он тут же попросил генерала Алексеева удалить от него Фредерикса и Воейкова и, поименно, оставил около себя нескольких человек, которые продолжали служить свергнутому царю верой и правдой. Прусско-немецкая свита русского царя покинула Николая. Потом она мучительно долго искала применения своих сил в русской истории, но последующие события показали, что все они были на теле России инородным телом, не прижившемся на русской почве только потому, что хотели согреваться чужим солнцем, а не солнцем России.

К этому времени всевластным хозяином в Ставке был генерал Алексеев, действовавший в согласии с Временным правительством, он постарался ограничить Николая от общения с офицерами штаба и командирами частей, благожелательно расположенных к бывшему императору. Таких, правда, было очень мало. Одновременно Алексееву стало известно, что и в правительстве, и в Совете рабочих и солдатских депутатов утвердилось мнение о необходимости изоляции Николая от общения с войсками и с населением, и генерал не разрешал бывшему царю покидать свои покои, за исключением встреч с матерью, которая приехала к нему из Киева, чтобы поддержать сына в несчастии и выработать возможный план совместных действий на будущее. Поздно вечером 3 марта Николай передал генералу Алексееву листок бумаги с текстом послания князю Львову, в котором отрекшийся император просил выполнить несколько его пожеланий, основными из которых были: во-первых, разрешить ему и его небольшой свите беспрепятственный проезд в Царское Село для воссоединения с больными членами его семьи; во-вторых, гарантировать безопасность временного пребывания ему, его семье и свите, вплоть до выздоровления детей; в-третьих, предоставить и гарантировать беспрепятственный переезд в Мурманск для него самого, его семьи и свиты, для выезда в Англию. Для правительства последняя просьба Николая была спасительным выходом из тупика, в котором оказалась молодая буржуазная власть, не знавшая как поступить с отрекшимся царем.

Становилось очевидным, что прежний царь сможет оставаться в России лишь находясь под стражей и вечером 7 марта в Могилев была отправлена делегация из четырех депутатов, представлявших различные партии в Думе, с инструкцией взять под арест Николая и препроводить его в Царское село. 8 марта правительство опубликовало декрет, в котором распорядилось взять бывшего царя под стражу, определив местом его пребывания Александровский дворец в Царском селе. Начальник штаба Ставки Алексеев предложил правительству возложить на генерала Корнилова все организационные вопросы, связанные с содержанием Николая и его семьи под арестом. Утром 9 марта бывший царь, сопровождаемый четырьмя депутатами парламента, прибыл на станцию в Царское Село, где был встречен комендантами дворца и города и препровожден в Александровский дворец, в котором его встретила жена и больные корью дети. Николай и его жена, как и взрослые дети, не имели права покидать покои Александровского дворца и им запрещались всякие сношения с внешним миром, а все бумаги и документы подвергались контролю. Лицам, оставшимся верными бывшим венценосцам, разрешалось пребывать во дворце на правах арестованных.

Выезд Николая и его семьи в Англию сразу разрешал многие проблемы, связанные с их пребыванием в России, где новые власти с опаской ожидали выступления монархических организаций в поддержку самодержавия. Временное правительство по этой проблеме вело тайные переговоры с послом Англии в России Д. Бьюкененом. Запросив Лондон, посол официально отвечал, что правительство Его Величества согласно принять в Англии семью бывшего царя; для этой цели особый крейсер должен был прибыть в Архангельск, или Мурманск.

Течение внутренней политической жизни в России было тревожным и неустойчивым, что принуждало правительства стран Антанты с большой осторожностью относиться к политике Временного правительства и его обещаниям исполнять ранее принятые договоренности в войне против Центральных держав. Росло недовольство русской политикой и в общественных кругах Англии и Франции, и, когда весть о возможном предоставлении английским правительством убежища царю и его семье стала достоянием гласности, в Лондоне поднялся ропот возмущения. Король Георг V оказался робким человеком, а его роль в определении политического курса страны была невелика. Учитывая негативное отношение общественности к приезду бывшей царской семьи в Англию, он предложил премьер-министру информировать русское правительство, о том, «что правительство Его Величества вынуждено взять обратно данное им ранее согласие».

Почувствовав отказ родственной династии принять его с семьей в Англии, Николай стал просить Временное правительство отправить его с семьей в Ливадию, где был их фамильный дворец, но, по предложению Керенского, для Романовых был подобран удаленный от мира и железных дорог небольшой сибирский городок Тобольск, куда под покровом строжайшей секретности, в середине августа была отправлена вся царская семья.

Пока решалась судьба свергнутого монарха, находившегося в Ставке, в Петрограде происходили не менее тревожные события. Приехавшие рано утром в Петроград Гучков и Шульгин, были встречены революционными толпами народа, и когда Гучков попытался сообщить им, что вместо отрекшегося от престола Николая на трон вступит его брат великий князь Михаил Александрович, то он был тут же смят возмущенной толпой, его с трудом удалось спасти от расправы. Идея сохранения монархии в России решительно отвергалась во всех слоях русского общества и с этим устойчивым мнением приходилось считаться новому правительству, если оно хотело удержать в своих руках власть.

Временное правительство непрерывно заседало, так как навалившиеся на них проблемы во внутренней жизни нуждались в незамедлительном разрешении новыми властями, к тому же, шла война, и нужно было четко определиться – какую позицию займет в ней правительство, возглавляемое князем Львовым. Акт об отречении императора Временным правительством был получен в 3 часа утра 3 марта, но и после продолжительного заседания министры не знали, как поступить с царской властью в России. Большинство из них склонялось к мысли об ее упразднении, так как все здравствующие лица из дома Романовых скомпрометировали себя в глазах народа и ни к одному из них не было доверия и признания в обществе. Все великие князья на государственном поприще думали только об увеличении своих богатств и меньше всего об укреплении царской власти в России. Их всех можно было обвинить в раздвоении чувств любви: и к России, и к Германии, и эта двойственность чувств и взглядов, за которыми следовали дела и поступки, не могли быть терпимы в стране, когда велась война. В Великобритании, накануне второй мировой войны, король Эдуард VIII тоже испытывал раздвоение чувств и симпатизировал Гитлеру, но британская знать посчитала это немыслимым легкомыслием, несовместимым с пребыванием на троне, и отстранила его от власти. В России прусское окружение царя поддерживало влечение великих князей к германским корням и поощряло их дела, направленные на приумножение могущества германской империи за счет ослабления России.

Князь Львов больше всех знал о вкладе каждого члена дома Романовых в поприще ведущейся войны, и он не мог никого отметить, кто заслуживал бы одобрения общества и народа. Великий князь Михаил Александрович, которому отрекшийся от престола царь отдавал корону, не внушал доверия, и новое правительство боялось связывать с ним свою судьбу. Не сумев принять решения, все члены правительства во главе с князем Львовым и председателем Государственной Думы Родзянко в 10 часов утра приехали на квартиру к князю Путятину, где находился великий князь Михаил Александрович. Здесь снова шли горячие прения о судьбе царской династии, к которым присоединились приехавшие Гучков и Шульгин. Они уравняли сторонников сохранения царской власти в России с ее противниками, и последнее решающее слово оставалось за великим князем Михаилом Александровичем.

Керенский, в свойственной ему патетической манере, советовал Михаилу отказаться от своих прав на престол, в противном случае министр юстиции не мог поручиться за его жизнь. Гучков пытался влиять на Михаила в обратном направлении, призывая его к «патриотическому мужеству» и к выступлению в качестве «национального вождя». Милюков предлагал Михаилу бежать в Москву и оттуда начинать действия против революционного Петрограда. «Вне Петрограда есть полная возможность собрать военную силу…», – говорил он. Члены Временного правительства и Временного комитета в вопросе о переходе власти к новому императору Михаилу II разошлись до такой степени, что Милюков и Гучков, в случае отклонения их требований, грозили отставкой.

Великий князь колебался. Он имел «все данные быть хорошим конституционным монархом, но только в устоявшемся государстве с твердым и хорошо налаженным аппаратом власти – таковым он мог казаться в качестве претендента на престол». Слишком велика была ответственность: страна воевала, в ней бушевала революция, и многим в то время судьба и будущее России казалась покрытой мраком и неизвестностью. Родзянко, уже хорошо узнавший Михаила за несколько дней общения с ним, не видел в нем силы и энергии, его пугало повторение безволия во власти. Медлил и сомневался сам Михаил. Всем присутствующим было видно, что перед ними человек, с которым утрачиваются надежды на сохранении монархии в России.

Князь Львов, как и другие члены правительства, заметил сомнения и неготовность великого князя взвалить на свои плечи судьбу короны и империи и он, вместе с Родзянко и Керенским, удалился в отдельную комнату для личной беседы с Михаилом Александровичем. В этом узком кругу и состоялось согласие великого князя Михаила Александровича не принимать престол и оставить решение о судьбе монархии в России в компетенции Временного правительства. В 13 часов, обращаясь ко всем членам правительства, Михаил Александрович сказал, что «благо России является для великого князя решающим обстоятельством и если это благо, по-видимому, лучше обеспечивается его отречением, то он отрекается, передавая верховные права Правительству, назначенному Государственной Думой».

Самодержавие кануло в лету без борьбы и без сопротивления, хотя оно укреплялось в России более 300 лет. На стороне правительства и царя не было ни одной законодательной палаты, ни одного сословия, ни одной партии, кроме безнадежной и быстро тающей группы крайних правых партий, ни одного органа печати, ни одной общественной организации, кроме окончательно себя дискредитированных союзов, именуемых себя монархическими, но менее всего служащих интересам монархии. Другого примера такой изолированности, такого отсутствия политических устоев и опор, история нам не представляет; везде, в момент наступления великих событий и переворотов, старая власть имела за собой часть учреждений и часть населения, которые поддерживали широко распространенные настроения и традиции.

Вместе с гибелью монархии погибал целый класс богатых людей в России, кто веками укреплял самодержавие в русской империи. Возмездие и справедливость наказало и обрусевших немцев, и коренных русских, за измену России. Знаменитые и богатые прусско-немецкие фамилии, такие как Бенкендорфы, Гессены, Дрентельны, Мейендорфы, Адлерберги, Ренненкампфы, Рихтеры, Фредериксы и тысячи других именитых семей, заслужившие на службе русским царям почести и славу, и одинаково известные как России, так и в Германии, должны были покинуть русскую землю и искать себе спасения и пристанища уже в других государствах Европы, но не на своей исторической родине, где их, вместе крушением монархии, никто не ждал и не мог защитить от преследования победителей за совершенные ими преступления в войне. Печальна была судьба и знатных русских семей: Голицыных, Долгоруких, Вяземских, Оболенских, Мещерских, Белосельских, Орловых, Путиловых, Богдановых, Рябушинских и многих тысяч других, известных в России, дворянских и купеческих фамилий, которые вынуждены были бежать из родных очагов в европейские столицы, чтобы спасти свою жизнь от жестокости революционеров в революции. Все они не справились с управлением страной в тяжелые годы войны, и без борьбы отдали своего монарха Николая II в руки чуждого племени пруссаков и немцев, и потому, они должны были сойти с исторической сцены, как сходили до них в века далекие и прошлые другие династии и классы, переставшие самозабвенно и верно служить своему монарху, народу и отечеству.

 

Глава IX

Образованное революционным народом Петербурга и парламентом Временное правительство и Совет рабочих и солдатских депутатов по существу являлись двумя органами революционной воли, причем первому формально была предоставлена исполнительная власть, в то время как второй являлся хранителем революционных традиций, направляющим действия первого. На второй день после образования Временного правительства, князь Львов, с необычной для него уверенностью, сказал министрам: «Нам следует полностью забыть о прежней администрации – любое обращение к ней психологически невозможно. Однако без управления Россия погибнет».

На другой день правительство приняло постановление, в котором сообщалось, что «в целях устроения порядка внутри и для успеха обороны государства…Временное правительство признало необходимость устранить губернатора и вице-губернатора от исполнения обязанностей». При этом предполагалось, что земство послужит тем фундаментом, на которое будут опираться новые структуры власти на местах.

Большая надежда возлагалась на земские органы власти, однако само земство переживало тяжелый кризис: в их среду явочным порядком хлынула толпа партийных работников самой разной окраски, претендовавших на представительство истинной демократии. На местах, как грибы, росли всевозможные общественные организации, подменявшие местные органы власти, а советы рабочих, крестьянских и солдатских депутатов были самыми непримиримыми противниками земства. Для вожаков всего этого беспорядочного государственного строительства старые земцы, казавшиеся князю Львову самыми «лучшими» местными людьми, являлись для новых партийцев представителями старого режима, «цензовиками» и они их отвергали. Для всяких преобразований и реформ нужны новые законы и новые люди, способные исполнить их как в простых, так и экстремальных ситуациях. К глубокому сожалению, члены Временного правительства сами оказались недостаточно подготовленными к государственной работе, и у них недоставало воли и решимости проводить принятые решения в жизнь.

Новая власть, рожденная парламентом, и утвержденная постановлением Государственной Думы, отказывалась работать с депутатским корпусом, совершенно игнорируя его существование. Открытое противоборство Родзянко с царским премьером Голицыным незримо продолжалось, как и с председателем Временного правительства князем Львовым и министром юстиции А. Керенским, и это привело к отторжению парламента от законотворческой деятельности, что сыграло роковую роль в разрушении буржуазной власти в России в 1917 году. Одновременно Временное правительство упорно отказывалось издать закон о роспуске Государственного Совета и Государственной Думы, ссылаясь на то, что «они уже умерли» и не представляют никакой реальной силы, на которую могла бы опереться контрреволюция. В действительности же, члены Государственного Совета, в котором большинство принадлежало немецкой партии, продолжали играть важную роль в формировании местной власти на местах из своих ставленников, и постепенно их влияние стало распространяться и на правительство, которое, с приездом Ленина в столицу, еще больше возросло. Уход Милюкова с поста министра иностранных дел было делом рук членов Государственного Совета, сплотивших против этого министра все пронемецкие силы, состав и сила которых после падения царского режима не были поколеблены.

Керенский, поддержанный радикально настроенными членами Петроградского совета рабочих и солдатских депутатов, не признававших буржуазное большинство в Думе, заразился идеей созыва Учредительного собрания, на котором он и его сторонники в Совете намеревались установить форму правления в России и выработать конституцию. Выборы в Учредительное собрание не объявлялись, так как сначала нужно было провести выборы в земства и городские думы на местах, которые тоже затягивались. 19 мая, по прибытии в Киев, Керенский заявил, что Учредительное собрание может быть созвано не ранее ноября, «так как нельзя отрывать население от сельскохозяйственных работ на предвыборную кампанию».

Время шло, а в стране медленно, а то и вовсе не решались острейшие политические и экономические проблемы: вопросы войны и мира, аграрный вопрос, борьба с разрухой и голодом. Положение дел на транспорте ухудшалось и многие промышленники и фабриканты сокращали производство, или вовсе приостанавливали его, что увеличивало безработицу и протестные выступления рабочего класса. Аграрный вопрос правительство хотело разрешить раздачей беднейшим крестьянам кабинетских и удельных земель, общей площадью около 70 млн. га, но созданные наспех различного уровня земельные комитеты так запутали дело, и так испортили его неправедным распределением земель, что недовольных среди крестьян стало больше, а количество незаконных захватов стало возрастать.

В правительстве сразу образовалось две группы влияния: во главе одной стоял А. Керенский, опиравшийся на Петроградский Совет рабочих и солдатских депутатов и на партию эсеров, членом которой он состоял, другую возглавлял П. Милюков, лидер кадетской партии, объединявшей в своих рядах представителей крупной буржуазии и сторонников конституционного порядка. Первый искал популярности в многочисленной мелкобуржуазной среде, шаткой в своих убеждениях и отзывчивой на радикальные революционные лозунги и призывы, второй выбирал спокойный, взвешенный и твердый путь развития буржуазной революции в рамках права и законности, выработанных тысячелетней историей русского государства. Между ними была большая разница в возрасте, темпераменте, взглядах, складе ума и характера и это предопределило их непримиримую борьбу не только в правительстве, но и в проведении всей внутренней политики страны, где министр юстиции Керенский неизменно одерживал верх.

Еще хуже обстояло дело в армии и на флоте. Глава военного и морского ведомства А. Гучков, став министром, приступил к увольнению и смещению со своих постов до 60 % лиц высшего командного состава действующей армии, названных им поименно.Среди них были главнокомандующие фронтами и армиями, начальники штабов фронтов и армий, командиры корпусов и дивизий. В войсках тогда бытовало мнение, что из армии удалялись лучшие, а худшие, подозреваемые в измене, такие как генералы Гурко, Рузский оставались на своих местах. Вмешавшийся в этот процесс председатель Временного комитета Государственной думы Родзянко спас от министерской расправы генералов Брусилова, Поливанова, Лукомского и других способных генералов, с кем будет связана попытка Временного правительства восстановить боевую мощь армии, подорванную действиями Гучкова. Из-за утраты законности и дисциплины, весной из армии бежало более 2 млн. солдат и, в мае-июне, эта огромная масса распоясавшихся людей, большей частью вооруженных, устроила беспорядки, перешедшие в хаос в городах и на железнодорожных станциях; у правительства и местных властей не было сил, чтобы усмирить эту хулиганствующую военную толпу. В это время в сознании народа произошло невероятное – они не только перестали верить армии, но они стали ее бояться.

Удаляя из армии способных командиров и поощряя избрание в войсковых частях и на кораблях советов солдатских и матросских депутатов, Гучков за два месяца до основания подорвал боевую мощь армии и флота и 2 мая, слагая с себя обязанности военного и морского министра, он оставил Временному правительству разлагающую армию, которую оно так и не сумело восстановить. В начале 1918 года Гучков появился в Берлине, где получил сразу политическое убежище и здесь, уже не маскируясь, он начал открыто вести подрывную деятельность против своей страны.

Министр иностранных дел Милюков пытался выстраивать такие отношения с Антантой, какими Россия установила их с началом войны: дружественными и верными союзническим договорам, однако Лондон и Париж продолжал беспокоить двойственный характер заявлений Временного правительства и бездействие русской армии, граничащее с развалом всего Восточного фронта. Антанта требовала от русской армии наступления, и она же призывала Временное правительство решительно покончить с неутихающим пламенем революции.

Нота Милюкова от 18 апреля правительствам стран Антанты утверждала, что позиция Временного правительства не дает никаких оснований думать об «ослаблении роли России в общей союзной борьбе» и провозглашала от имени всего народа «довести мировую войну до решительной победы».Исполнительный комитет всем составом восстал против этого заявления и Керенский был на их стороне; этот конфликт быстро породил правительственный кризис, так как князь Львов в сложившейся обстановке больше склонялся к поддержке Керенского, чем Милюкова.

Князь Г. Львов все больше и больше утрачивал роль лидера среди министров Временного правительства, и сам он стал чувствовать себя не на месте. Сам он не был энергичным человеком, а, главное, в нем не хватало твердой воли и решимости поддерживать и самому идти на риски в политической борьбе, которые всегда неизбежны в борьбе за власть и ее удержание. Его органическое миротворчество, помогавшее ему в трудные времена, теперь, во время революционных испытаний, было не нужно и бесполезно. Без воли и готовности к риску он вел соглашательскую политику со всеми течениями и слоями общества, и эта политика привела его и Временное правительство в тупик. Он любил твердить окружающим его людям: «Верьте в здравый смысл русского народа, все образуется». Тому трудному времени в русской истории нужны были более сильные и энергичные деятели, и князь Львов почувствовал себя лишним.

Видя паралич власти и боясь усугубить свою историческую вину за провалы в политике и экономике государства, глава Временного правительства князь Георгий Львов 7 июля ушел в отставку; министром – председателем Временного правительства был назначен А. Керенский, с сохранением за ним постов военного и морского министра.

Надежда на Керенского теплилась у многих людей того времени, да и сам он считал, что его «имя в глазах народа стало своего рода символом новой жизни в условиях свободы» и что на его «долю выпало вести полемическую борьбу среди масс населения».Но на самом деле Керенский угодничал массам и потворствовал, как и Троцкий, низменным инстинктам толпы, и горькие плоды этой политики он вскоре должен был пожинать сам, разочаровывая своей деятельностью миллионы поклонников. Он все время искал опоры в бывших хулителях самодержавия и России и не мог найти ее в молодых патриотических силах, выросших на революционных идеях, и готовых отдать за них свои силы и жизни.

Временное правительство поспешило объявить амнистию политическим заключенным и многим людям, совершившим уголовные преступления, и по возвращении из ссылок и тюрем они активно включались в различные партии и политические движения, и открыто требовали для себя места во властных структурах страны. Существующая власть ведь сама назвалась временной, и она показывала все признаки своей ненадежности и недолговечности. Лидера анархистов князя Петра Кропоткина встречал сам Керенский, и он же удостоил личного внимания пропагандиста марксизма в России Георгия Плеханова и певца террора Владимира Бурцева. Вокруг Керенского всегда находились и имели поддержку личности, ранее отверженные в обществе, с сомнительной репутацией и это отталкивало от него интеллигенцию, деловых людей и влиятельных лиц крупного капитала, не считавших необходимым находиться среди тех, кто нес угрозу обществу, как своими политическими взглядами, так и уголовным прошлым.

12 марта из Туруханской ссылки в Петроград прибыл Иосиф Сталин (Джугашвили) и, через несколько дней, он стал главой редакции газеты «Правда» и лидером революционного движения в столице и в стране. Все, кто с ним встречался в те дни, немедленно попадали под его сокрушительное влияние, из убеждения и веры, что перед ними находится тот человек, кому будет суждено решать судьбу страны. Он быстро подчинил своему влиянию Петроградский совет рабочих и солдатских депутатов, сильный профсоюз металлистов и лидеров моряков Балтийского флота и тут же направил на Дальний Восток, Урал, Украину, Среднюю Азию и Кавказ своих сторонников, среди которых находились С. Лазо, В Куйбышев, К. Ворошилов, С. Киров и С. Орджоникидзе, для изучения обстановки и укрепления власти Советов на местах.

3 апреля в Петроград приехал Владимир Ленин (Ульянов), и Сталин устроил ему такую торжественную встречу, что она была похожа на приезд человека, который завтра станет вождем народа. Ленин приехал с большой группой эмигрантов, которые намеревались взять руководство революционным движением в свои руки, но Сталин убедил Ленина отказаться от этой порочной идеи, так как все они были оторваны от России и не знали ее. При работе в России он посоветовал вождю большевиков опереться на революционные штабы, уже созданные в Петрограде и других городах страны из числа политических ссыльных и на проверенных людей в революционном движении, какими являлись Я. Свердлов, Л. Каменев, М, Калинин, В. Молотов, А. Коллонтай, А. Рыков, Л. Красин и другие большевики.

Когда наступила ночь, Ленин собрал в особняке Кшесинской всех своих соратников и заявил: «Современный социализм – враг международного пролетариата. Самое имя социализма осквернено и запятнано предательством. С ним нельзя иметь ничего общего. Его нельзя очистить, его надо отбросить, сбросить с себя, как грязное белье. Надо надеть чистую рубашку и назваться коммунистической партией…» За исключением Сталина и Свердлова, безоговорочно поддержавших Ильича, вся старая «большевистская гвардия» холодно восприняла эту идею. Ленин сразу решительно порывает со старой эмигрантской большевистской гвардией и становится во главе молодой национальной партийной когорты большевиков, которую сплотили вокруг себя Сталин и Свердлов. Опора Ленина на местных российских большевиков помогла ему сразу завоевать более широкие партийные и народные низы, а взбунтовавшейся старой гвардии пришлось принести повинную голову и капитулировать. Всеми делами в партии стали руководить Ленин, Сталин и Свердлов. Не сделай Ленин этого шага – революции могло не произойти, так как национальные партийные лидеры и народные массы, идущие вслед за ними, могли бы не подняться на призывы большевиков-эмигрантов. Ленин потом простит «старой гвардии» ее ошибки, как простит он и Троцкого – своего вечного оппонента, потому что «певчего» всемирной революции лучше было иметь своим союзником, нежели врагом.

Ленин тут же опубликовал знаменитые «Апрельские тезисы», в которых были поставлены перед партией и рабочим классом России задачи, сводившиеся к главной цели к недоверию буржуазному Временному правительству, а потом и его свержению, созданию Советов по всей России и прекращению империалистической войны, подкрепляемые призывами немедленно ее остановить. «Своеобразие текущего момента в России, – указывал Ленин, – состоит в переходе от первого этапа революции, давшего власть буржуазии в силу недостаточной сознательности и организованности пролетариата, – ко второму ее этапу, который должен дать власть в руки пролетариата и беднейших слоев крестьянства».

Состоявшийся в июне первый Всероссийский съезд советов рабочих и солдатских депутатов, в котором принимал участие Керенский и основной состав министров, еще раз вскрыл бессилие властей и их неспособность управлять страной. Большевики в самом начале съезда повели оголтелую пропаганду с осуждением ожидавшегося наступления русской армии против немцев, осознанно раскрывая время наступления, характер предстоящих боевых действий и манипулируя численностью привлекаемых для этого сил и средств. Готовящееся наступление они называли контрреволюционной авантюрой и призывали не участвовать в нем солдат. С такими заявлениями от Минского совета рабочих и солдатских депутатов выступали Позерн и Абрам, поддержанные всем составом большевиков –305 делегатами из 1090 всех избранных на съезд. Когда, выступавший на этом съезде министр почт и телеграфов Ираклий Церетели заявил, что в России нет политической партии, которая согласилась бы в этот момент взять власть на себя, то выступивший вслед за ним Владимир Ленин сказал: «Я отвечаю: есть! Ни одна партия от этого отказываться не может, и наша партия от этого не отказывается: каждую минуту она готова взять власть целиком».Здесь же он назвал два шага своей программы. «Наш первый шаг, который мы бы осуществили, если бы у нас была власть: арестовать крупнейших капиталистов, подорвать все нити их интриг. Без этого все фразы о мире без аннексий и контрибуций – пустейшие слова. Вторым нашим шагом было бы объявить народам отдельно от правительств, что мы считаем всех капиталистов разбойниками…» В конце своего выступления Ленин, чтобы поскорее закончить войну, призвал всех солдат от братания с немцами на одном фронте перейти к братанию на всех фронтах.

Более 11 лет Ленин жил за границей, а всю войну он провел в Швейцарии, где вокруг него образовалась сильная группа европейских и российских социал-демократов, открыто выражавших свои взгляды на поражение России в войне и превращении ее в войну гражданскую, что могло обеспечить приход к власти большевиков. Их взгляды разделял крупный денежный магнат Александр Парвус (Гельфанд), хорошо знавший Россию и вместе с Троцким участвовавший в первой русской революции, он усовершенствовал теорию перманентной революции, разработанной еще К. Марксом. Парвус тесно сотрудничал с прусской разведкой и германским генштабом, и с началом первой мировой войны, предлагал германским правящим кругам взорвать Россию изнутри с помощью выступлений рабочего класса против самодержавия и революции, идею которой отказывался поддерживать кайзер Вильгельм II, помнивший еще печальные последствия раскачивания революции 1905 года в русской империи для самой Германии. Однако большая политика в Германии со времен Бисмарка во многом определялась в генштабе германской армии, а после того, как его возглавил генерал Гинденбург, правительством не могло быть принято ни одного важного политического решения, если оно не получало поддержки военных. Сам кайзер подпал под влияние Гинденбурга и Людендорфа, которые склонили Вильгельма II использовать любые средства для победы над Антантой и спасения империи. Отречение Николая II, совершенное по наущению из Берлина немецкой партией при царском дворе, не только не улучшило политическое и военное положение Германии, а, наоборот, усложнило его до крайности.

Когда Временное правительство, выражая волю революционного народа, объявило о своей приверженности союзническим обязательствам со странами Антанты, в германском генеральном штабе обратились к идее Парвуса о развале России с помощью революции. В стране продолжали действовать сильные агентуры прусской и австрийской разведок, и в во всех структурах новой власти в центре и на местах оставались работать обрусевшие немцы и члены немецкой партии, продолжавшие с вожделением смотреть на свою историческую родину и вредившие России во всех сферах ее народного хозяйства и армии. Но среди всех политических партий и общественных движений в России прусская агентура не смогла найти ни одной партии, которая бы согласилась на деньги германского правительства взяться за организацию свержения Временного правительства и сразу пойти на заключение сепаратного мира с Германией. В одной лишь только партии – социал-демократической, во главе с Лениным, – четко излагалась программа поражения России в войне и перерастания ее в войну гражданскую для захвата власти большевиками и заключения мира со всеми воюющими державами, без каких-либо предварительных условий. В начале сентября 1915 года в Циммервальде прошла международная социалистическая конференция, на которой выделялась группа левых социал-демократов во главе с Лениным, решительно призвавших рабочих всех воюющих стран к гражданской войне с целью завоевания политической власти, необходимой для социалистической организации общества. Большинство участников этой конференции отмежевались от радикальных идей группы Ленина.

Еще более острую резолюцию в отношении прекращения империалистической войны приняла вторая Циммервальдская международная социалистическая конференция, проходившая в конце апреля 1916 года сначала в Берне, а потом, в горном поселке Кинталь. Левая часть участников конференции, во главе с Лениным, снова предложила самые радикальные лозунги и призывы. Обращаясь к воюющим народам, резолюция левых призывала: «Сложите оружие, обратите его против общего врага – капиталистических правительств».

В немецком генеральном штабе вспомнили разработанную программу Парвуса взорвать Россию изнутри с помощью выступлений рабочего класса и революции, и там, в короткие сроки, был выработан план отправки в Россию Ленина и его ближайших соратников для организации работы по свержению Временного правительства. Все они были посажены в Берне в специальный вагон, следовавший через всю Германию в один из ее северных портов, а потом тайно перевезены пароходом в Стокгольм и оттуда, через Финляндию, доставлены в Петроград под охраной тайных германских спецслужб. В течение апреля-мая таким же путем было доставлено в Россию еще более ста большевиков и меньшевиков, согласившихся участвовать в свержении Временного правительства и, впоследствии, сотрудничать с германским рейхом и его военным командованием.

На германском генштабе, как заявлял позже Гитлер, «лежит ответственность за самое катастрофическое действие в истории XX века – доставку Ленина и его товарищей из Швейцарии в Россию в пресловутом «запломбированном вагоне».

Германские правящие круги, оказывая техническую и материальную помощь Ленину и его товарищам по партии для приезда в Петроград, рассчитывали за несколько недель свергнуть Временное правительство, которое придерживалось курса на союз с Антантой, и, уже с новым правительством, заключить мирный договор с Россией и высвободить с Восточного фронта свою миллионную армию для активизации боевых действий на западе.

Морская блокада англичан была похожа на удушающую петлю, которая все сильней затягивалась на шее немецкого бюргера, рабочего и солдата. Стратегическое сырье и продовольствие не поступало, а неурожай, постигший страну в 1916 году, породил голод. Людские ресурсы были исчерпаны, а генералитет, после вступления США в войну, уже не верил в победу и искал сепаратного мира, чтобы сохранить вооруженные силы для последующего реванша. Еще хуже обстояло дело в Австро-Венгрии. Ее экономика пришла в упадок, транспорт развален, голод и безысходность царили в ее землях, а армия утрачивала свою боеспособность и держалась за счет германских войск.

Приехавшие в Петроград большевики во главе с Лениным сумели разжечь в столице притухшие революционные настроения против власти и антиправительственные выступления против продолжения войны; утром 3 июля они подтолкнули несколько воинских частей для вооруженного выступления против Временного правительства.

По делу о вооруженном восстании 3–5 июля судебные власти, на основании собранных материалов, сделали постановление о привлечении Ленина, Зиновьева, Козловского, Коллонтай, Ганецкого, Рошаля, Раскольникова, прапорщиков Семашко и Сахарова к ответственности за организацию вооруженного восстания и государственной измене. А за несколько дней до этого, по ордеру главнокомандующего Петроградского гарнизона, была арестована госпожа Суменсен – за связь с Яковом Фюрстенбергом (Ганецким) и другими видными большевиками, подозреваемыми в сотрудничестве с немцами; у нее была обнаружена многочисленная коммерческая переписка, найдены чековые и расчетные книжки на оплату партийной печати и крупных мероприятий, проводимых социал-демократами. На ее текущем счету в Азовско-Донском банке имелось 180 тыс. рублей, а с января по июль 1917 года она взяла в этом банке 740 тыс. рублей. Военная контрразведка справедливо полагала, что все эти большие денежные средства поступали из Швеции для нужд ленинской гвардии.

Сталин, завладевший в окружении Ленина всеми организационными вопросами по руководству партией большевиков и подготовкой вооруженного восстания, и меньше всех открывавший себя для сношений с представителями власти и широкой общественности, посоветовал Ленину немедленно покинуть Россию, еще больше усилив скрытность к подготовке восстания. С 7 июля по 8 октября Ленин скрывался в Финляндии, где сепаратистские настроения, подогреваемые германским правительством, были особенно сильны. Накануне приезда туда Ленина финские социалисты открыто заявили, что Финляндия ничем не связана с Россией и что «русское правительство в настоящее время никакими правами по отношению к Финляндии не пользуется». Фактически, это было объявлением государственной независимости Финляндии.

18 июля началось наступление русских армий, которое не могло быть успешным, так как о нем было известно немецкому командованию, а разлагающая пропаганда большевиков через газеты «Правда» и «Окопная правда», призывала солдат отказываться от борьбы с немцами и австрийцами, побуждала их изменять своему долгу, и поэтому, они целыми полками «снимались с позиций и уходили в тыл».

Став председателем Временного правительства, Керенский, после неудачного наступления русской армии, сменил основной командный состав на фронтах, в том числе и генерала Брусилова, заменив их такими же бездарными людьми, каким был и сам. К началу августа немцы заняли почти всю Галицию и Буковину, а потом нанесли сильный удар в направлении Риги. Русские войска, избегая боев, отступали на восток и столица России оказалась под угрозой. Гинденбург писал: «Фундамент России прогнил. Последние силы теперь республиканского войска были только результатом искусственно поднятой волны, которая черпала свою силу не из народной глубины. Неизбежно должно было наступить крушение».

Назначенный правительством, Верховный главнокомандующий русской армией генерал Л. Корнилов представил Керенскому доклад, в котором просил, ввиду нарастающего хозяйственного паралича, ставящего под угрозу снабжение армии и ее способность к дальнейшей борьбе, немедленно милитаризировать фабрики и заводы, железные дороги и ввести смертную казнь в тылу. В начале августа прошли две встречи Керенского с Корниловым, на которых генерал настаивал на выполнении своих требований: введение единого правового режима для всех граждан страны и милитаризация промышленности; он предлагал премьеру направить в столицу надежные части, способные покончить с двоевластием в стране. Но в лице Корнилова Керенский увидел опасного соперника, ревнивое чувство которого было подогрето во время проведения Государственного совещания в Москве, когда генерал, под одобрительные возгласы участников совещания, заявил, что тяжесть и невзгоды войны с вторгшимся врагом, с одинаковым бременем, должны нести все граждане страны как на фронте, так и в тылу, и потребовал твердого и непреклонного выполнения своих предложений, сделанных им правительству.

Взгляды и идеи Корнилова нашли широкий отклик во всем правящем классе России, и вокруг генерала быстро организовывалась сильная когорта крупных промышленников и банкиров, лидеров правых партий и политических движений, давно уже разуверившихся в способности Керенского вывести страну из тупика. В Ставке и при штабах фронтов формировались специальные ударные части: в Петрограде, Москве, Киеве и других городах существовали многочисленные офицерские организации, которые должны были поддержать Корнилова в момент открытого выступления. Во второй половине августа в Ставке был разработан план захвата Петрограда, разгона Советов и реорганизации власти путем удаления из правительства всех социалистов. Вместо Временного правительства планировалось назначить для управления страной Совет народной обороны, который должен был возглавить генерал Корнилов, а Керенскому отводилась роль национального вождя, стоящего над диктатурой военных. С рядом министров Корнилов вел прямые переговоры о передаче ему всей полноты власти, и Керенский знал о характере этих переговоров и до поры до времени он поддерживал их. 23 августа в Ставку прибыл Б. Савинков, один из ближайших советников Керенского, заверивший Корнилова в одобрении его действий Временным правительством. Через два дня в сторону Петрограда были двинуты верные Ставке войска, основу которых составлял 3-й конный корпус генерала П. Краснова, укомплектованный дикими горцами с Кавказа. 28 августа Корнилов телеграфировал Савинкову: «Корпус сосредоточится в окрестностях Петрограда к вечеру 28 августа. Я прошу объявить Петроград на военном положении 29 августа».

Генерал Корнилов был очень зависим от своего окружения, и в политических вопросах он часто менял свои взгляды, в то время как в проведении военных решений он был непреклонен. Этот недостаток присущ многим одаренным генералам, способным в военном деле, но бездарным в большой политике. Властью еще нужно было овладеть, но в Ставке, накануне решающего выступления армии и движения ее соединений на Петроград, было принято решение, что в новых структурах власти Керенскому можно дать незаметную должность одного из заместителей генерала Корнилова. Эту весть Керенскому привез его близкий товарищ В. Львов, бывший обер – прокурор Синода, побывавший в Ставке по поручению премьера. Он предъявил председателю правительства требования, выдвинутые в последний момент от имени генерала Корнилова: 1) Немедленная отставка всех членов Временного правительства и передача гражданской власти в руки верховного главнокомандующего; 2)Объявление Петрограда на военном положении и отъезд Керенского под защиту войск Ставки. От себя В. Львов посоветовал Керенскому воздержаться от поездки в Ставку, где, по его предположению, ему там уже вынесен «смертный приговор», хотя сам Корнилов будет стараться его спасти. Ситуация усугубилась тем, что все министры-кадеты в ночь на 27 августа, выражая солидарность с Корниловым, подали в отставку, что породило очередной правительственный кризис.

Керенский решил воспользоваться предоставленной информацией для устранения опасного конкурента, обвинив В. Львова и генералов Ставки в измене. Созвав срочное заседание правительства, он потребовал для себя чрезвычайных полномочий с мятежными генералами Ставки, и, получив их, Керенский возложил на себя обязанности диктатора с неограниченной властью в управлении государством. Утром 27 августа Керенский отправил в Ставку и штабы фронтов телеграмму о смещении Корнилова с должности Верховного главнокомандующего и, одновременно, он распространил воззвание к народу, армии, железнодорожникам, ко всем Советам и революционным организациям, в котором Корнилов объявлялся «мятежником» и «изменником Родины и революции». В ответ генерал Корнилов передал свое обращение к народу, где указывал: «Я заявляю всему народу русскому, что предпочитаю смерть устранению меня от должности верховного…Временное правительство под давлением большевистского большинства Советов действует в полном согласии с планами германского Генерального штаба…убивает армию и потрясает страну…»

В этот ответственный момент на историческую сцену России решительно выступил И. Сталин, заявивший о себе сильными организационными и скорыми мерами по подготовке и разгрому корниловского мятежа. 27 августа, в день объявления воззвания Керенского к народу, ЦК РСДРП, который, в отсутствии Ленина проводил Сталин, обратился к рабочим и солдатам Петрограда с призывом встать на защиту революции. В течение трех дней в отряды Красной гвардии записалось 25 тысяч рабочих столицы, а вместе с солдатами петроградского гарнизона и прибывшими матросами Балтийского флота общая численность обороняющих столицу и подступы к ней превышало 100 тыс. человек.

Забастовали железнодорожники и, разобрав часть путей, ведущих к Петрограду, они парализовали работу транспорта, движение корниловцев было всюду приостановлено. Представители Лужского Совета подорвали воинственный дух Донской дивизии, а по инициативе соратника Сталина С. Кирова мусульманская делегация сумела переломить воинственные настроения Дикой дивизии на мирные.

Но самые поразительные успехи в подавлении восстания Корнилова совершили созданные при фронтах, армиях и корпусах солдатские комитеты, которые заблокировали работу штабов и, при их содействии, в Ставке и штабах фронтов были арестованы главные участники «мятежа», генералы Корнилов, Лукомский, Марков, Романовский, Деникин и Эрдели. В аресте генералов позорную роль сыграл бывший начальник штаба царской Ставки генерал Михаил Алексеев, который по просьбе Керенского выехал в Могилев и вместе с представителями солдатских комитетов помогал арестовывать вожаков мятежа и препровождать их в Быховскую тюрьму.

Керенский, благодаря поддержке революционных масс, оказался победителем, но торжество его было кратковременным, а плоды победы достались большевикам. Сузился круг поддержки Керенского и он метался в поисках новых союзников, но не находил их среди партий и различных политических течений. Пытаясь найти опору у партий демократического центра (кадетов и умеренных социалистов), Керенский добился от правительства передачи всей полноты власти Директории, куда 1 сентября вошли 5 министров Временного правительства: министр – председатель А.Ф Керенский, министр иностранных дел М. И. Терещенко, военный министр А. И. Верховский, морской министр Д. Н. Вердеревский, министр почт и телеграфов А. М. Никитин; в тот же день они провозгласили Россию республикой.

Чтобы ослабить нарастающий, как снежный вал, кризис власти и смягчить противоречия между партиями и общественными движениями, вызванные подавлением корниловского мятежа, по инициативе Керенского в Москве, в середине сентября, состоялось большое совещание, названное демократическим, но фактически это важное мероприятие было похоже на общероссийский митинг, где противоречия между властью и политическими течениями не сгладились, а еще больше обострились. На Демократическом совещании, чтобы выйти из тупика, был избран Предпарламент – Временный совет Российской республики, который наделялся функциями «представительного органа» и перед которым, до созыва Учредительного собрания, должно было нести ответственность Временное правительство. Однако, образованное 25 сентября последнее коалиционное правительство во главе с Керенским, резко ограничило права и функции предпарламента и изменило его состав. Оно наделило предпарламент законосовещательными правами, поручив ему обсуждать только те вопросы и законопроекты, по «коим Временное правительство признает необходимым иметь заключение совета». Всем казалось, что даже самодержавие было более терпимо к мнению общественных кругов и больше опиралось на Думу, чем коалиционное правительство – на предпарламент.

7 октября в Мариинском дворце состоялось заседание Совета Российской республики, на котором Керенский констатировал развал фронта и экономики, развал финансов и начало царства произвола и анархии, но он не предлагал никаких мер, чтобы покончить с этим злом и все почувствовали его полную обреченность, а также, неизбежность краха власти Временного правительства. Выступивший вслед за ним Троцкий, от имени Петроградского совета рабочих и солдатских депутатов, который он возглавлял, обвинил Керенского и его правительство в потворствовании корниловщине, сговору с кадетами, буржуазией и провоцировании гражданской войны. «Теперь держат курс на костлявую руку голода, – воскликнул Троцкий, – которая должна задушить революцию и в первую очередь – Учредительное собрание».Он обвинил Временное правительство в том, что оно хочет сдать немцам Петроград, и назвал его «правительством народной измены».

Через два дня, на заседании Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов, Троцкий ужесточил свою позицию, заявив, что с созданием предпарламента безответственность власти официально закреплена и в «России есть республика и «самодержец» Керенский!», а власть его правительства «построена не по типу твердой власти, а по типу постоянной конференции, постоянно примирительной камеры между представителями помещиков и крестьян, представителями капитала и представителями рабочих. Примирительная камера в революционную эпоху править не может…»

Всем становилось ясно, что экономическая политика Временного правительства и его попытки найти выход из хозяйственной разрухи потерпели полный крах. За восемь месяцев своего пребывания у власти оно не только не сумело хотя бы несколько смягчить хозяйственный кризис, но расширило и углубило его настолько, что слова «катастрофа» и «развал» стали единственным адекватным выражением этого состояния российской экономики накануне Октябрьской революции. Началось прямое физическое разрушение производительных сил страны, массовое закрытие и ликвидация фабрик, заводов, шахт, рудников и безвозвратный выход из строя оборудования, машин и транспорта. В результате абсолютного недостатка топлива, сырья и готовых изделий «одни отрасли промышленности стали жить за счет разрушения других, подрывая и истощая тем самым промышленность в целом». Выпуск бумажных денег вырос с 6,5 млрд. рублей на начало года до 17,5 млрд. рублей на начало октября – рост почти в 3 раза.

Общее число бастующих рабочих и служащих в сентябре-октябре увеличилось в 7 раз и составило 2,5 млн. человек. Резко упала производственная дисциплина и производительность труда, что еще больше усугубило экономическую ситуацию в стране.

Ни в одной из воюющих стран не было в то время такой небывалой дезорганизации хозяйства, как в России. Кризис глубоко разрастался и он должен был привести к обрушению власти, не сумевшей справиться с хозяйственными проблемами страны. Народные массы, разбуженные Февральской революцией, и поднявшиеся к активной политической жизни, были отстранены от коллективного и индивидуального творчества и утратили всякий интерес к этой власти и отвернулись от нее.

Критическим было положение на фронтах. Немцы, захватив Моонзундские острова и оттеснив Балтийский флот в Финский залив, создали исходные позиции для удара по Петрограду.

10 октября Ленин тайно возвращается в Петроград и на заседании ЦК партии в тот же день принимается решение о вооруженном восстании.

Восстание началось в ночь на 25 октября и каждый час в Смольный, куда прибыл Ленин и где находился штаб военно-революционного комитета, доставлялись сообщения о победном шествии восстания: занята центральная телефонная станция, городской почтамт, Балтийский и Николаевский вокзалы, здание Петроградского градоначальства, восстановлено движение по Николаевскому мосту, поставлен караул у Государственного банка… Командующий Петроградским военным округом доносил 25 октября по команде, что «беспорядков нет, но идет планомерный захват учреждений, вокзалов, аресты. Никакие приказы не выполняются. Юнкера сдают караулы без сопротивления…».

Временное правительство, так же как и царское правительство князя Голицына, совершенно устранилось от борьбы за власть и министры разбежались: часть министров струсило, но большинство сохраняли крепкие связи с немецкой партией, которая к осени имела в Петрограде и в отдельных областных центрах страны не меньшее влияние, чем при царе; они получили недвусмысленные указания от ее лидеров не оказывать сопротивления выступлению большевиков и тихо отойти в тень. Керенский утром 25 октября покинул Зимний дворец и на автомашине под американским флагом бежал на Северный фронт.

25 октября стал днем победы Октябрьской революции, совершенной почти бескровно. В этот день Военно-революционный комитет опубликовал обращение «К гражданам России!», написанное Лениным.

«Временное правительство низложено, – говорилось в нем. – Государственная власть перешла в руки Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов – Военно-революционного комитета, стоящего во главе петроградского пролетариата и гарнизона.

Дело, за которое боролся народ: немедленное предложение демократического мира, отмена помещичьей собственности на землю, рабочий контроль над производством, создание Советского правительства, это дело обеспечено.

Да здравствует революция рабочих, солдат и крестьян!»

Как только Ленину стало известно, что революция одерживает верх над Временным правительством, он, несмотря на колоссальную занятость и участие в работе II съезда Советов, отдает 25 октября (7 ноября) предписание исполнявшему обязанности Верховного главнокомандующего генерал-лейтенанту Н. Духонину «обратиться к военным властям неприятельских армий с предложением немедленного приостановления военных действий в целях открытия мирных переговоров». Генералы Ставки были ошеломлены этим распоряжением и решили его не исполнять.

В Берлине немедленно отреагировали на заявления Ленина, и там было отдано приказание германской армии остановить наступление на восточном фронте до выяснения полной обстановки. Вот что писал по этому поводу Гинденбург: «Раз я, по политическим соображениям, не могу начинать наступление на восточном фронте, то мое чувство солдата толкает меня к наступлению на Западе. Я думал о задержке английского наступления на Аррас, о тяжелом поражении Франции между Суассоном и Реймсом. Что может быть лучше мысли – перебросить все годные боевые части с востока на запад и начать наступление».

26 октября (8 ноября) на II Всероссийском съезде был принят Декрет о мире, в котором содержалось предложение всем народам и правительствам немедленно начать переговоры о заключении мира на условиях отказа от аннексий и контрибуции. Он был составлен Лениным, и в нем лукаво и лицемерно звучали слова, что «Везде правительства и народы расходятся между собой, а поэтому мы должны помочь народам вмешаться в вопросы войны и мира». Все страны Антанты враждебно встретили появление этого документа, а английская, французская и американская пресса писали о «немецком происхождении Декрета о мире, как и всей русской революции, и о том, что правительство Ленина добивается не всеобщего мира, а лишь сепаратного мира с Германией». И, действительно, представители советского правительства даже не пытались вести переговоры о мире со странами Антанты, и активно шли на контакты с властями Германии, чтобы заключить с ними мир, хотя немцы, захватив у России Польшу, Прибалтику, большую часть Белоруссии и западные районы Украины, не собирались отдавать эти земли русским. Согласиться на мир с немцами «без аннексий и контрибуций», как это декларировал Декрет о мире – принуждало французов, бельгийцев, румын и сербов отказаться от значительной части своих исторических земель, захваченных немцами и разоривших дотла восточные провинции Франции и опустошивших территорию Бельгии.

В ночь на 27 октября (9 ноября) В. Ленин, И. Сталин и прапорщик Н. Крыленко разговаривали по прямому проводу с генералом Духониным и жестко потребовали от него немедленно приостановить военные действия и начать с немцами переговоры о мире. Генерал Духонин категорически отказался исполнить это приказание, и был в тот же час смещен со своего поста; Верховным главнокомандующим и народным комиссаром по военным делам был назначен прапорщик Н. Крыленко.

Утром 9 ноября военно-морская радиостанция «Новая Голландия», поддерживающая правительство Ленина, передала в прямой эфир сообщение для всех полковых, дивизионных, корпусных, армейских и фронтовых комитетов о смешении Духонина и назначении на его место прапорщика Крыленко. В тот же день В. Ленин, от имени правительства Российской Республики, подписал декрет, в котором всем военным в категорической форме предписывалось: «Пусть полки, стоящие на позициях, выбирают тотчас уполномоченных для формального вступления в переговоры о перемирии с неприятелем. Совет народных комиссаров дает вам право на это».

С этого дня русская армия оказалась под двойным прицелом – немецкой армии и большевистской власти в столице страны. Обе стороны смотрели на нее с ненавистью и желали ей скорой гибели. Правда, Сталин, Рыков, Милютин и ряд других министров только что сформированного Советского правительства предлагали сохранить русскую армию, отведя ее на новые оборонительные рубежи, но Ленин и Крыленко этому воспротивились, они провели ту линию, которая диктовалась им германским генштабом.

11 ноября для смещения генерала Духонина и ведения переговоров о мире с немцами, на фронт выехала правительственная делегация в составе: Н. Крыленко, А. Иоффе, и Л. Карахан, эти лица, хорошо известные германскому командованию по давнему с ними сотрудничеству, которые, проезжая по войскам, снимали с должностей всех генералов, кто отказывался вести переговоры с немцами о мире. Лишенная командования, русская армия стала на глазах разваливаться и сотни тысяч ее солдат стали покидать позиции и разбегаться с оружием по домам, что всячески поощрялось новыми властями, так как немцы требовали ее полного разоружения. Генерал Духонин, видя полный развал армии, успел освободить из Быховской тюрьмы группу генералов во главе с Корниловым и поплатился за это жизнью – пьяные солдаты и матросы забили его ногами до смерти, на вокзале, когда генерал готовился встречать делегацию с Петрограда. 13 ноября Крыленко официально обратился к немецкому командованию установить перемирие на всех фронтах, а затем подписать мирный договор. Немцы согласились начать такие переговоры 19 ноября в Брест-Литовске и предоставили русской делегации специальный поезд и прямой провод для связи с В. Лениным и его правительством, которая у них уже была хорошо отлажена. 2 декабря был подписан договор со странами Четверного союза о перемирии, который предусматривал прекращение военных действий между договаривающимися государствами; они обязывались не производить перебросок войск, за исключением уже начатых к моменту подписания договора.Германия не соблюдала условия этого договора и германский Генштаб начал переброску на Запад своих лучших дивизий с Восточного фронта, он готовил войска к решающему наступлению против англо-французских войск в начале 1918 года, до подхода главных военных сил США к районам сражений.

 

Глава X

В декабре Совет Народных Комиссаров принял решение о создании Всероссийской чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией и саботажем (ВЧК), которую возглавил Ф. Дзержинский. При этом ЦК партии обратился ко всем социал-демократическим партиям в стране и за рубежом, с призывом направить для работы в ВЧК своих лучших представителей и многие зарубежные партии откликнулись на этот призыв. Больше всех направили в органы ВЧК польские и литовские социал-демократы, крепко связанных с движением Пилсудского, откликнулись австрийцы, венгры, сербы, латыши, эстонцы, финны и большевики приветствовали это, так как Ленин и Троцкий рассчитывали продолжить революцию в Европе и зарубежные кадры новых партийцев должны были первыми нести пламя революции в свои страны. За период с 25 октября 1917 года по 1 января 1918 года в Россию прибыло около 300 тыс. интернационалистов, которые активно включились в создание и организационную работу партийных, советских и карательных органов советской власти.

Большое разногласие среди членов правительства и членов партии вызвало решение Ленина заключить мирный договор с Германией, в котором Россия признавала за немцами право удерживать за собой все завоеванные западные территории России и выкачивать из них богатства для продолжения войны со странами Антанты. Мир на этих условиях казался всем предательством национальных интересов России, и он повсеместно отвергался во всех партиях и общественных кругах страны. Раскол в правительстве и партии был настолько сильным, что иногда Ленин оставался в единственном числе, кто стоял за подписание мира с Германией. Правда, его всегда безоговорочно поддерживал Сталин, далеко видевший и определившийся со своей позицией, что поддержка немцев на данном историческом этапе и мир с ними есть единственная возможность спасти советскую власть от распада и гибели. Тогда многие уже предвидели неизбежность крушения германской империи, с гибелью которой Россия высвобождалась из ее пут и зависимости. Даже Троцкий, возглавивший советскую делегацию в Брест-Литовске, сообщил в Петроград, что считает необходимым, «чтобы советское правительство разорвало переговоры, объявило состояние войны прекращенным и отказалось от подписания аннексионистского мира». «Левые» коммунисты во главе с Н. Бухариным и «левые» эсеры во главе с В. Карелиным пошли еще дальше. Чтобы сорвать подписание мирного договора с Германией, они готовили заговор, целью которого было свержение Советской власти и арест Ленина и Сталина, чтобы потом их физически уничтожить.

Ленин, на заседании ЦК 24 января 1918 года, настаивал на немедленном подписании мирного договора с Германией. Его доводы были обескураживающими: «Несомненно, мир, который мы вынуждены заключить сейчас – мир похабный, но если начнется война, то наше правительство будет сметено и мир будет заключен другим правительством». Члены ЦК не поддержали Ленина, и тогда было решено всячески затягивать подписание мира с потаенной надеждой, что события на Западном фронте могут косвенно повлиять на улучшение положение дел и на Восточном фронте. Тактика затягивания переговоров о сепаратном мире какое-то время поддерживалась представителями Германии в Брест-Литовске и делалось это ими преднамеренно, чтобы оторвать Украину от России и заключить с ней отдельный мирный договор. Немцы, захватив большую часть Украины, стали вооружать казаков Дона для борьбы с большевиками, они также вооружали добровольческие белогвардейские отряды генерала Юденича на северо– западе России. Но как только немцы добились успеха в этом деле – мирный договор с Украиной был заключен 9 февраля 1918 года; советской делегации в тот же день был предъявлен ультиматум, в котором советскому правительству были выставлены крайне тяжелые требования – отказ России от Польши, Литвы, Украины, части Латвии, Эстонии и Белоруссии. Таким шел мир в Россию, о котором так долго ратовал Владимир Ильич – мир без аннексий и контрибуций. Аннексии немцами были предъявлены, впереди ожидались огромные контрибуции в 6 млрд. золотых марок, которые потребует кайзеровская Германия с России в обмен на мирный договор и поддержку немцами советской власти.

Л. Троцкий, заранее зная условия ультиматума, прервал переговоры и заявил, что Советская Россия войну прекращает и армию демобилизует. Переговоры были прерваны, а 18 февраля австро-германские войска, численностью до 50 дивизий, начали наступление на двух направлениях: на Ревель, достигнув в первый же день линии реки западный Двины и заняв Двинск(группа фельдмаршала Эйхгорна) и на Ковель, Ровно (группа генерала Лизингена). В центре этого широкого фронта часть войск продвигалась к Минску, и к вечеру 18 февраля, они вступили в Молодечно. Остатки старой русской армии Северного и Западного фронтов первой мировой войны покатились назад, бросая артиллерию, боеприпасы и колоссальное количество военного снаряжения. Продвижение турецких войск на юге и австро-германских в центральной части России также шло успешно. 20 февраля группа генерала Лизингена овладела Ровно, а на следующий день Новоград-Волынским, где она соединилась с гайдамацкими войсками Украинской Центральной Рады. На севере группа Эйхгорна 21–22 февраля овладела всей Эстонией, а в центре, в эти же дни был захвачен Минск. Наспех сформированные новые части Красной Армии растворялись в волне стихийного отступления старой русской армии. Под угрозой находились центры революции – Петроград и Москва.

23 февраля ЦК РСДРП принял предложение Ленина и Сталина подписать германские условия мира, а 24 февраля, на рассвете, ВЦИК, после бурного заседания фракций большевиков и «левых» эсеров, длившихся всю ночь, 116 голосами против 85, при 26 воздержавшихся, вынес свое решение о принятии условий мира, продиктованных немцами. Ленин немедленно телеграфировал в Берлин о решении ВЦИК, но германские войска продолжали вести наступление и 24 февраля их войска заняли г. Остров и Псков.

Предвидя неизбежность поражения советской России в столкновении с австро-германской армией, Англия в конце февраля начала высадку десанта в Мурманске, чтобы оградить этот важнейший регион от вступления туда немецких войск. В Берлине незамедлительно был замечен этот упреждающий стратегический выпад англичан и там, несмотря на то, что многие советники из окружения кайзера предлагали ему продолжить наступление на Москву и Петроград, чтобы свергнуть большевиков и водворить там монархический режим, – было решено и дальше поддерживать большевистское правительство Ленина, так как продвижение немцев вглубь России удлиняло их коммуникации, и сталкивало их на востоке с английской армией. На тот период немцам лучше было иметь плохого союзника в лице большевиков, чем опасного врага в лице англичан. М. Эрцбергер, хорошо разбиравшийся в тонкостях высокой политики своей страны не случайно вынес впечатление, что «Германия осуждена рука об руку с большевизмом вызывать на бой весь свет не потому что она заключила с ним мир, но потому, что заключает теперь с ним договор, который только укрепляет силу большевиков».

3 марта в Брест-Литовске представителями Советской России с одной стороны, и представителями стран Четверного Союза (Германии, Австро-Венгрии, Болгарии и Турции), с другой, был подписан Брест-Литовский мирный договор. Договор состоял из 14 статей и множества различных приложений и протоколов, которые предписывали советским властям мучительные и трудные формы принуждения в политике и экономике своей страны в интересах государств Четверного Союза. По договору, от России отторгались значительные части территории: Польша, Литва, часть Белоруссии и Латвии. Судьба этих областей должна была определяться Германией и Австро-Венгрией. Одновременно Советская Россия должна была очистить Лифляндию и Эстляндию (современные Латвия и Эстония), куда вводились германские войска. Германия сохраняла за собой Моонзундские острова и Рижский залив. Советские войска должны были покинуть Украину, Финляндию, Аландские острова, а также округа Ардагана, Карса и Батума, судьба которых отдавалась в руки Турции. Советская Россия утрачивала около 1 млн. кв. км своих земель. Договор обязывал Россию провести полную демобилизацию армии и флота, в т. ч. и частей, сформированных Советским правительством, признать мирный договор украинской Центральной рады с Германией и ее союзниками и, в свою очередь, заключить мирный договор с Радой и определить границу между Россией и Украиной. Договор предусматривал возобновление дипломатических и консульских отношений между Советской Россией и Германией, а также другими государствами Четверного союза. Брестский договор восстанавливал крайне невыгодные для России таможенные тарифы, уступленные немцам еще царем Николаем II в 1904 году, устанавливал право наибольшего благоприятствования в экономических и торговых отношениях, что открывало перед Германией и ее союзниками возможность ввоза, вывоза и провоза товаров в Россию и из нее без всяких ограничений. По дополнительному соглашению Советское правительство должно было выплатить Германии 6 млрд. золотых марок в течение одного года и отдавать немцам каждую вторую тонну нефти и каждую четвертую тонну угля и зерна. Чтобы рассчитаться с немцами, большевистское правительство обложило всех богатых и среднего класса людей различными податями, основным содержанием которых являлось сдача ими в фонд советской власти всех серебряных и золотых предметов и украшений, имеющихся в их семьях, и все это сотнями тонн в прессованных слитках отправлялось в Германию. Потом, по предложению Троцкого, золото и серебро стали изымать и из церквей. Такова была плата русского народа за проезд Ленина и его соратников из Швейцарии в Россию в запломбированном вагоне и под охраной германских агентов.

Вышедшая из войны Россия испытывала страшный гнет со стороны Германии, расхищавшей ее национальные богатства для продолжения войны со странами Антанты. И это побуждало берлинские правящие круги усилить поддержку советского правительства и сообщать Ленину обо всех угрозах советской власти, исходящих как от внешних сил – разведок Англии, Франции и США, так и внутренних врагов – эсеров и монархистов. Такая политика Берлина противоречила интересам ее правящего класса и долговременным интересам Германии в Европе и мире, но кайзер Вильгельм II и германский генштаб не могли иначе поступить – они оказались заложниками своей ставки на большевиков, и отказ от этого вел их к скорому поражению в войне. «…Германия …слишком связалась с большевиками; величайшей ошибкой является то, что Германия сделала в ней уступку большевикам, признав отмену частной собственности; за такую ошибку предстоит чрезвычайно тяжелая историческая расплата…»-, писал известный депутат рейхстага Эрцбергер. Когда Антанта убедилась в союзе немцев с большевиками, она стала поддерживать всех их врагов – белое движение. Генералы Корнилов, Юденич, Деникин, адмирал Колчак – вообще всякое выступление против большевиков содержалось и снабжалось за счет денежных средств Англии, Франции и США. Англия, Франция и США стремились разорвать политические связи Советской России с Германией или, хотя бы нарушить их, с целью ограничения немецкого влияния в Москве; они хотели воспретить продвижение Германии на север и юг России, где были незамерзающие порты и нефть и воюющая на стороне Тройственного союза Турция.

После заключения Брестского мира Германия в бешенном темпе перебрасывала на западный фронт дивизии, действовавшие против русской армии, оставив там свои подвижные части – кавалерийские дивизии и слабые австро-венгерские дивизии, которые на глазах разлагались и были непригодны для участия в боях. 21 марта германское командование начало крупную наступательную операцию на Западном фронте ударом на Амьен, с целью отрезать британские войска от французских, разгромить их и выйти к морю. Превосходство в силах и средствах было на стороне Германии (62 дивизии, 6824 орудий и около 1000 самолетов, против 32 дивизий, 3000 орудий и около 500 самолетов у англичан). Серьезной ошибкой германского командования было то, что оно не имело в своем распоряжении подвижных войск, необходимых для развития тактического прорыва в оперативный. Вся кавалерия была оставлена на восточном фронте. Не сумели в Германии своевременно оценить и значение танков, занимавших все большую роль в наступлении и обороне. Все был готово к наступлению, однако веры в победу над врагом у немцев не было – как у простого солдата, так и в высшем командном звене. «…Наступление не решит исхода войны, для этого у нас недостаточно сил», – говорили генералы в германском генштабе и в штабах армий.

Немцам удалось прорвать оборону англичан на глубину 60 км и английские войска сражались на пределе возможного, так как не было единого руководства; французское командование ничего не делало, чтобы оказать помощь англичанам. 26 марта в Дуллане, на конференции представителей правительств и высших военачальников Антанты, французскому генералу Ф. Фошу было поручено координировать действия союзных войск во Франции и Бельгии, и с этого дня управление союзными силами приобрело динамичный и полезный характер, что приблизило победное окончание войны. Фош тотчас же сконцентрировал все английские и французские резервы у Амьена, а английские дивизии, понесшие большие потери, заменил на французские, и германское наступление захлебнулось. Попытка германского командования перенести направление главного удара в юго-западном направлении также не удалась.

Продолжением мартовского наступления в Пикардии явилась операция 4-й и 6-й германских армий во Фландрии на р. Лис против 2-й и 1-й английских армий, проходившей 9-23 апреля, в которой германское командование рассчитывало нанести поражение английским армиям и, оттеснив их к морю, довершить там их разгром, после чего перед немцами оставался один противник – французы, а американцы еще ни в чем не проявили себя. И снова свои лучшие полководческие способности проявил генерал Фош, перебросивший на усиление англичан пять французских дивизий и один кавалерийский корпус, которые произвели несколько контратак против германских войск, и их наступление было приостановлено. Причиной неудачи немецкого наступления, так же, как и в марте, явилось недостаточность сил и отсутствие подвижных войск, необходимых для развития наступления. Но главная причина была в другом. Немецкий солдат, как никто другой, подвержен сильной экзальтации от идеологии своих вождей, которая делает его бесстрашным, хладнокровным и готовым идти на любые жертвы, но когда снижается ее воздействие на личность и массы, все лучшие воинственные качества немцев быстро растворяются в поражающей их апатии и безысходности. В сражении во Фландрии появились первые вспышки недовольства войной – несколько частей отказались идти в бой, и это были грозные признаки начавшегося крушения кайзеровской армии Германии.

Неудачное наступление германских армий в Пикардии и Фландрии не остановило германское командование от попыток организовать новое наступление, так как пассивное ожидание развязки войны для них было более мучительно, чем риск испробовать последние шансы для нанесения такого поражения войскам Антанты, после которого они сочли бы за благо предложить Четверному союзу такой мир, который бы устраивал Германию и их союзников. Этому способствовало и обманчивое мнение в штабах английской и французских армий, что германская армия исчерпала свои возможности в мартовско-апрельских сражениях и уже неспособна вести крупные наступательные операции.

27 мая в два часа ночи ужасающий ураган огня снова забушевал на франко-британском фронте между Реймсом и севернее Суассона, и с рассветом поток германских дивизий, сметавших все на своем пути, затопил передовые позиции, а к полудню он уже лился через многочисленные, не взорванные союзниками мосты на р. Эн. Таким образом, успех был полным. В центре германцы за день прошли 20 км, захватили много пленных и заставили генерала Фоша спешно перебрасывать все имеющиеся резервы с севера в район прорыва. Воодушевленное достигнутыми успехами германское командование в течение нескольких последующих дней, вводя все новые и новые дивизии для развития успеха, расширило фронт наступления своих войск до 80 км, они дошли до Марны и Париж от них находился на удалении 70 км. В ходе операции немцы взяли 55000 пленных, 650 орудий, свыше 2000 пулеметов и большие запасы военного снаряжения. В отражении наступления германской армии участвовало 45 французских, 2 американских и 5 английских дивизий и 6 французских кавалерийских дивизий. Престижу Франции и ее армии был нанесен чувствительный удар. С этого момента создавалась угроза не только портам Ла-Манша, но и Парижу. Французская столица обстреливалась из дальнобойных орудий и подвергалась ночным налетам германских бомбардировщиков. Но время германских успехов истекало. Американские дивизии все в большем числе стали вливаться в боевой фронт союзников, а у германской армии силы были подорваны, пополнений не хватало, да их и не откуда было уже брать. Перебрасываемые с Восточного фронта дивизии были заражены революционными настроениями, и они разлагали и без того слабеющий боевой дух немецких солдат. Последнее крупное наступление германских войск началось 15 июля на Марне, которое тоже не оправдало их надежд. Форсировав р. Марна, германские войска смогли продвинуться вперед только на 6 км, а через три дня союзные армии нанесли сильный контрудар и к 4 августа отбросили немцев обратно к р. Эн. Три крупные наступательные операции стоили германцам огромных жертв: они потеряли убитыми, ранеными, пленными и пропавшими без вести около миллиона человек. Германское командование полностью исчерпало свои резервы и стояло перед неотвратимостью неминуемого поражения.

Союзные армии овладели стратегической инициативой и 8 августа они начали Амьенскую операцию, где решающую роль в прорыве германской обороны сыграли танки, расстреливавшие из пулеметов вражеских солдат и уничтожавшие телеграфные и телефонные линии. Штабы нескольких германских дивизий были захвачены врасплох, а по всему германскому фронту прокатилась паника. Победа под Амьеном окончательно закрепила стратегическую инициативу за Антантой, а 8 августа Людендорф назвал самым черным днем германской армии в истории мировой войны. Докладывая Вильгельму II результаты наступления союзников, генерал Гинденбург заявил кайзеру, что боеспособность германской армии настолько подорвана, что она не в состоянии вести наступательные операции, и, следовательно, мысль о победе в войне надо навсегда отбросить и искать достойного мира для Германии, пока она продолжает владеть обширными неприятельскими территориями.

События на востоке, в России, были еще более тревожными для кайзера Германии Вильгельма II, чем поражения его армии на западе. Сделав ставку на большевиков и подписав с советским правительством Брестский мир, кайзер и его правительство рассчитывали, что, сняв с восточного фронта все свои войска, Германия сможет всеми имеющимися силами если не сломить Антанту, то нанести ее войскам такое поражение, после которого им можно будет продиктовать мир на своих условиях. Однако внутреннее неустройство в России и непрочность власти большевиков в первые месяцы их правления заставляло германские правящие круги держать на востоке сильную группировку своих войск, чтобы не допустить там правительственного переворота и прихода во власть людей, приверженных прежнему союзу с Антантой. Связавшись с большевиками, германские правящие круги не знали, как прервать эти связи без вреда для самой Германии. Политика советского правительства, решительно приступившего к к ликвидации частной собственности, а потом и к физическому уничтожению всех собственников, как и отнятие земли у помещиков и раздача ее в руки крестьян, совершенно не укладывалось в рамки тех мировоззрений, которые веками складывались в правящем классе всех европейских стран. Капитализм победил феодальный строй, объявив частную собственность священной и неприкосновенной, и, расширив круг владельцев ее пользователей, новая общественно-политическая формация, с различными ее вариациями и подходами, утвердилась в большинстве стран земного шара. Большевики в России во главе с Лениным отказывались следовать этим старым догмам и начинали строить новое социалистическое общество на принципах коллективного присвоения средств производства, которые должны были со временем изменить характер производственных отношений и освободить граждан страны от всех видов социального угнетения. Провозглашались принципы, что все трудящиеся, после ликвидации частной собственности, должны были стать равноправными по отношению к средствам производства, что исключало эксплуатацию и изменяло классовую структуру общества. Ведущей и преобладающей формой собственности при социализме, стала общенародная собственность, удельный вес которой в середине 1970-х г.г. в СССР составлял около 90 %.

Большая часть крупной и средней промышленности в России находилась в руках у немцев и первыми под жернова новой политики советской власти, подпали представители Германии и Австро-Венгрии, а позже, Англии, Франции и Бельгии. В правящих кругах этих стран, несмотря даже на то, что шла война и были сообщения значительнее опаснее, чем события в России, тем не менее, доносившиеся до европейских столиц вести о повальном преследовании большевиками старого правящего класса буржуазии и помещиков, всполошили все европейские столицы. Все стали с удивлением смотреть на Германию и ждать, как поступит ее правящий класс во главе с кайзером Вильгельмом II, на совести которых была доставка Ленина и его соратников в Россию и поддержка германскими капиталами социалистической революции в России, заключение с ней сепаратного мира. Физическое истребление русской знати, большинство которой было если не кровно, то тесно связанна с германской знатью, было воспринято как преступление, неизвестное ранее в истории. А уничтожение частной собственности, святая святых их жизни, как и отстранение их от власти, всем казалось таким противоестественным поступком, что даже правящий класс Германии и Австро-Венгрии отказывались понимать своего императора и прусского короля, завязавшего зимой 1917 года тесные связи с большевиками и обеспечившего их приход во власть. Даже такие близкие к кайзеру генералы как Гинденбург и Людендорф не хотели брать на себя ответственность за политику бездействия и попустительства его правительства к Советской России, так как дух большевизма заразительно действовал на германскую армию. Еще один немецкий генерал, фон дер К. Гольц, автор военной политики на Востоке и ее проводник, прямо заявил депутату рейхстага, «что Германия никак не может работать с большевиками; иначе мы окажемся в положении, когда генералы германского императора будут маршировать рука об руку с русской революцией против монархии».

Брожение в правящем классе Германии и Австро-Венгрии против кайзера Вильгельма II стало настолько сильным, что их недовольство и открытый протест против политики своего императора в отношении большевистского правительства в России, был услышан в правящем классе Англии, Франции, и других странах. В Лондоне, в знак протеста против политики кайзера Германии Вильгельма II, королевская семья отказалась от германских корней, и причислила себя к древней британской фамилии, а во всех других европейских странах и США росло твердое убеждение, что необходимо будет отторгнуть династию Гогенцоллернов в Германии и династию Габсбургов в Австро-Венгрии от престола, и не иметь с ними никаких сношений до конца войны и после нее. Эта линия четко просматривалась в послании президента США конгрессу 8 января 1918 года, состоявшем из четырнадцати пунктов, ни в одном из которых не упоминалось имя германского императора и его правительства, и союзные державы Антанты намеревались заключить мир уже с теми людьми в побежденной Германии, кто не запятнал себя в ее развязывании и преступлениях, совершенных в ходе ее ведения. В шестом пункте, касавшемся России, ставилось условие «освобождение Германией всех оккупированных ею российских территорий, предоставление России возможности определять свою национальную политику и вступить «в сообщество свободных наций».

Кайзер Германии Вильгельм II, умевший много говорить, но не умевший слушать, весной 1918 года, наконец-то осознал, что его ставка на большевиков и заключение с ними сепаратного мира, была его роковой и стратегической ошибкой, и, если он хотел сохранить наследственную монархию в своей империи, то он должен был порвать всякие связи с Советской Россией и с большевиками и попытаться восстановить там монархию, чтобы исправить тот негативный образ, который сложился о нем в королевских дворах Европы после свержения династии Романовых в России.

Москва кишела агентами противоборствующих сторон, но если дипломаты и агенты Антанты пытались путем заговоров, волнений или мятежей свергнуть большевистское правительство, то агенты Германии и Австрии, вместе с ВЧК, с одной стороны, всячески противодействовали этому, а с другой – искали пути самим свергнуть правительство Ленина и поставить во главе нового режима про-германски настроенных политических деятелей России, которые послушно бы служили интересам Германии. Вся трудность немцев заключалась в том, что среди русских политических и общественных деятелей той поры не было людей, согласных взять на себя такую позорную и предательскую линию поведения по отношению к собственной стране, которая будет подвержена осуждению потомками. Даже приверженцы монархии в России отказывались вступать с немцами в такие переговоры, и тогда в окружении кайзера Вильгельма II возникла кощунственная мысль привлечь членов семьи Романовых к идее восстановления монархии с помощью германских штыков. После овладения германскими войсками Эстонией и городами Псков и Остров, германская армия находилась на удалении одного, двух суточных переходов своих подвижных войск от предместий Петрограда, но в правящих кругах Германии долго не было согласия, каким способом это лучше осуществить, а упущенное время работало на большевиков.

Понимая серьезность этой угрозы, по рекомендации Сталина, советское правительство 11 марта, никого не предупреждая, скрытно переехало в Москву. В московском кремле для всего правительства, членов ВЦИК и партийных функционеров были подготовлены скромные одно-двух-комнатные квартиры, где раньше жила прислуга; два вождя – Ленин и Сталин, по своему обустройству на новом месте, ничем не отличались от всех остальных членов правительства. Один Троцкий занял знаменитый юсуповский дворец в Архангельском и вызывающе жил в роскоши и в довольстве, когда в стране было полно нищих и бедных людей. Истошно призывая до революции «грабить награбленное» у буржуазии и помещиков, он теперь и сам занимался открытым грабежом тех людей, которых он собирался защищать от неравноправия, когда придет к власти.

После подписания Брестского мира в Москву, в начале апреля, прибыл граф Вильгельм Мирбах, назначенный правительством кайзеровской Германии официальным представителем в ранге посланника при правительстве РСФСР. Он был уроженцем Австрии и принадлежал к самому воинственному кругу австрийской знати, кто вдохновенно проповедывал взгляды кайзера Германии Вильгельма II о неоспоримом превосходстве немецкой расы над другими народами и необходимости подчинить весь мир немецкой воле и культуре. Он хорошо был известен в берлинских правящих кругах и лично знал и встречался со своим кумиром Вильгельмом II. Он подвизался на дипломатической работе и выполнял специальные поручения кайзера по налаживанию и упрочению связей с теми государствами в Европе и с теми политиками, кто симпатизировал Германии и кто мог быть полезен для германских интересов. В 1916 году, в качестве консула-разведчика, он работал в норвежском Бергене и участвовал в потоплении германской подводной лодкой английского крейсера «Гэмпшир», на борту которого погиб личный посланник английского короля Георга V военный министр граф Хартумский Гораций Китченер, направлявшийся в Россию к Николаю II с неопровержимыми документами участия его близкого окружения в измене русскому оружию и служению их Германии. Вместе с ним погибло 643 человека экипажа. Англичане не могли простить ему этого преступления, и когда он был назначен официальным представителем МИД Германии в ранге посланника при правительстве РСФСР, в Лондоне был выработан план ликвидации Мирбаха, согласованный с французской разведкой, которые к исполнению этого акта привлекли капитана французской разведки Пьера Лорана. Молодой французский разведчик вошел в близкий контакт с первым начальником советской контрразведки Яковом Блюмкиным и склонил его к участию в нем.

Убийство Мирбаха рассматривалось как прелюдия к разрыву отношений Советской России с Германией, а подготовленные дипломатами и разведчиками Антанты заговоры в Москве и ближайших областных центрах должны были привести к свержению власти большевиков. К указанному периоду, в советском правительстве углубился раскол между Лениным и его сторонниками в партии и правительстве и левыми эсерами, игравшими заметную роль в политической жизни страны. Левые эсеры напрочь отвергали условия Брестского мира и пытались всячески взорвать его изнутри как открытой критикой этого курса, так и подготовкой крупных террористических актов против германских политических и военных деятелей, на которые они были крупные мастера. Сначала они планировали совершить убийство самого кайзера Германии Вильгельма II, но в силу сложности его исполнения и нежелания брать на себя такую ответственность, в руководстве левых эсеров победила группа партийцев, отстаивавших убийство двух влиятельных лиц: посланника Германии в России графа Мирбаха и главнокомандующего группой «Киев» генерал– фельдмаршала фон Эйхгорна. Совершить террористический акт над Мирбахом согласились молодые эсеры Я. Блюмкин, возглавлявший в ВЧК отдел по борьбе с иностранным шпионажем и Н. Андреев, работавший там же фотографом. Оба чекиста были перевербованы Дзержинским на свою сторону и им были предоставлены все возможности для того, чтобы они могли совершить этот террористический акт.

Деятельность Мирбаха в Москве вызывала всеобщее раздражение в советском правительстве, так как он постоянно требовал от Ленина неуклонного выполнения статей Брест-Литовского договора и дальнейших уступок германским военным и колониальным властям на Украине и в Белоруссии, когда уступать было уже нечего. С прусской наглостью и цинизмом, граф, не считаясь ни с какими законами и правовыми нормами молодого государства, повсюду пытался вдохнуть немецкий воинственный дух в оставшихся в России немцев, заставляя их активнее помогать кайзеровскому рейху в разрушении советской экономики и промышленности, чтобы довести ее до полного краха. С его участием росла германская агентура в России, а работники посольства подготавливали в Петербурге и Москве боевые отряды из бывших немецких военнопленных, раздавая им оружие и военное снаряжение, и, по распоряжению посланника, производилась их «подозрительная перегруппировка» к местам, где они должны были действовать.ВЧК, созданная Ф. Дзержинским для борьбы с контрреволюцией, быстро научилась искусству борьбы с врагами и действовала, на удивление всем, опережающими мерами по предотвращению диверсий и терактов. Ее ряды в основном пополнялись молодыми и способными евреями, знавшими немецкий язык, и исступленно верившими в победу марксизма и пролетарской революции во всем мире, и ради этой, как им казалось великой цели, они готовы были идти на любые жертвы.

ВЧК вскоре обнаружила контакты дипломатов германского посольства и их агентов с некоторыми великими князьями и им нетрудно было раскрыть цель этих контактов и замыслы немцев. Весной сотрудники ВЧК стали замечать высокую активность русских монархистов, которые «вели переговоры с немцами о свержении власти большевиков».

Прибыв в Москву, Мирбах стал настаивать, чтобы советское правительство привезло бывшего царя в столицу для подписания Брест-Литовского мирного договора, который не признавали все страны Антанты, но, если бы его подписал и Николай, то к этому документу могло бы придти другое звучание. К тому же, в одном из секретных пунктов этого договора была особая оговорка, что, по требованию германских властей, «царская семья будет передана им целой и невредимой».

Вместе с прибытием Николая и его сына Алексея в Москву, германские правящие круги рассчитывали с помощью монархических организаций и немецких боевых отрядов из числа военнопленных, усиленных германской агентурой, совершить правительственный переворот и возложить корону на Алексея, которая, по своему значению, должна была стать спасательным кругом для династий Гогенцоллернов и Габсбургов. Восстановив монархию в России можно было бы укрепить и свою. Регентом при царе-подростке должен был стать его отец, бывший царь Николай II. В Берлине не сомневались, что такое развитие событий бывший монарх вряд ли откажется поддерживать. Одновременно германское командование спланировало и считало возможным провести быструю наступательную операцию на Петроград и Москву, о чем Людендорф написал в своих воспоминаниях: «С военной точки зрения мы были в силах нанести короткий удар на Петроград теми войсками, которые у нас имелись на востоке и при помощи донских казаков развить наступление на Москву. Это было бы во много раз выгоднее ведения обороны на длинных фронтах. Оборона поглощала больше сил, чем нужно было для короткого движения вперед и сильно нервировала войска, в то время как наступательная операция поддержала бы их дух. Мы могли бы устранить внутреннее, столь враждебное нам Советское правительство и установить в России другую власть, которая …была бы согласна идти заодно с нами».

Все эти перечисленные силы должны были быть приведены в действие, когда бывший царь Николай вместе с сыном прибывал в Москву; за ними был послан в Тобольск специальный посланник от Центрального Исполнительного Комитета Василий Яковлев. О его происхождении и жизни до вынесения ему смертного приговора за политическое преступление в Финляндии мало что известно, но он был помилован царем по представлению министра статс-секретаря Финляндии А. Лангофа, и с тех пор он попал в поле зрения немецкой партии и прусской разведки, и выполнял ее различные поручения, когда проживал в Швейцарии и Германии. Он вернулся в Россию после Февральской революции и активно участвовал в движении по свержению Временного правительства и оказанию помощи большевикам в Октябрьской революции. Яковлев некоторое время работал политическим комиссаром на Уфимском фронте и его лично хорошо знал председатель ЦИК Я. Свердлов, который и наделил его чрезвычайными полномочиями по доставке бывшего царя Николая и его сына Алексея в Москву, как того настойчиво требовал посланник Германии граф Мирбах. Нет сомнения, что Яковлев одновременно был и человеком графа Мирбаха, тщательно отслеживавшего с помощью своей агентуры и людей, расставленных в высших органах советской власти, время прибытия бывшего монарха с сыном в пределы первопрестольной. А положение дел в Москве в эти весенние месяцы 1918 года были самыми критическими для большевиков. Их власть распространялась на несколько ближайших к столице областей, а в самом городе катастрофически не хватало продуктов питания и топлива. Казалось, что город должен вот-вот погибнуть и все люди должны покинуть его – так все плохо в нем было обустроено и так много всем не хватало самого необходимого, но больше всего – хлеба и тепла. Паралич приближался, и тогда Сталин испросил для себя взять обязанности по спасению Москвы и Петрограда от неминуемого голода и отправился в Царицын – житницу юга России и важнейший стратегический узел, который связывал центральные районы Республики с Нижним Поволжьем, Северным Кавказом и Средней Азии, и по которым шло снабжение центра продовольствием, топливом и другими необходимыми товарами для жизни людей. Сюда же Сталин стягивал все имеющиеся тогда на юге страны красные войска для отпора наступавшей к этому городу бело-казачьей армии генерала П. Краснова, изменившего своей родине и выполнявшего приказы врагов – германского командования.

Нарушая все условия Брестского мира, германские войска начали оккупацию Украины, вовлекая в эту операцию Австро-Венгерские войска. По специальному соглашению, заключенному между «самостийной» Украиной и оккупантами 25 марта, в сферу германского влияния входили губернии Киевская, Черниговская, Полтавская, Харьковская, Таврическая (включая Крымский п/о) и часть Волынской, в сферу же влияния Австро – Венгрии – остальная западная часть Волыни и губернии: Подольская, Херсонская и Екатеринославская. На Украину кайзеровская Германия бросила 2/3 всех своих сил, находившихся на Восточном фронте: 21 пехотную дивизию и 3 кавалерийских дивизии из состава германской армии и 8 пехотных дивизий, усиленных двумя кавалерийскими дивизиями из состава австро-венгерской армии.

Кайзеру Германии Вильгельму II и его ненасытному прусскому окружению, хотелось на всех фронтах: как на западном, так и на восточном, отхватить как можно больше территорий, не задумываясь над тем, что у них уже не хватает военных сил их удержать. Наиболее сильное сопротивление наступающим немецким войскам оказал К. Ворошилов, создавший 5 армию, с которой он, под давлением превосходящих сил, отступал от Харькова и Донецка к Луганску, а после того, как путь на север ему был отрезан, он, по совету Сталина, стал пробиваться к Царицыну.

Такова была политическая и военная обстановка, созданная германскими военно-политическими кругами в советской России накануне их настойчивого требования доставить бывшего царя Николая с сыном Алексеем в Москву под благовидным предлогом, что бывший монарх должен был скрепить своей подписью Брест-Литовский мирный договор.

22 апреля В. Яковлев прибыл в Тобольск во главе специального отряда, состоящего из 150 красных бойцов, с чрезвычайными полномочиями высшего органа власти советской России ЦИК к местным чиновникам – беспрекословно исполнять все его распоряжения и с правом расстреливать всех лиц, препятствующих выполнению им правительственного задания. Подчеркивало важность задания Яковлева то обстоятельство, что при нем все время находился особый телеграфист, через которого шли переговоры с Москвой.

Все внимание московского комиссара было сразу приковано к двум персонам: бывшему царю Николаю и его сыну Алексею. Складывалось впечатление, что все другие члены семьи Романовых его не интересовали. Первое серьезное огорчение, как предвестие неудачи, ждало Яковлева, когда ему стало известно, что Алексей серьезно болен и его нельзя брать в дорогу. За десять дней до прибытия Яковлева в Тобольск Алексей сильно ушибся, что повлекло за собой паралич ног, и это был «один из его сильных припадков гемофилии». Яковлев не поверил этому сообщению и лично несколько раз навещал больного, надеясь найти хоть какое то решение, иначе срывался план задуманного дела. Через два дня Яковлев сообщил Николаю, что, как чрезвычайный уполномоченный советской власти, он должен был увезти в Москву всю семью, но так как Алексей болен, то он имеет вторичный приказ московских властей – выехать с одним бывшим монархом. Николай предвидел свою роль в разыгрываемом трагическом спектакле, и наотрез отказывался уезжать с Тобольска, заявив Яковлеву: «Ну, это они хотят, чтобы я подписался под Брестским договором. Но я лучше дам отсечь себе руку, чем сделаю это».Угроза Яковлева применить силу к бывшему царю подействовала на Николая, а вмешавшаяся в дело Александра Федоровна испросила для себя и дочери Марии право следовать вместе с мужем в Москву.

Яковлев спешил в Тюмень, город, отстоявший от Тобольска на 285 верст, на трех повозках, по тяжелой грунтовой дороге, пересекая огромные лесные массивы и полноводные ручьи, на которых не было мостов, так что лошади по воде шли по самый круп и путники не успевали просохнуть от бесконечного соприкосновения с водой на переправах. Чета Романовых снова проезжала село Покровское и наступившие сумерки тускло высвечивали крестьянские избы, в одной из которой родился и жил их кумир Григорий Распутин, чью зловещую роль в их судьбе они сумели распознать при долгом анализе и размышлениях о путях и людях, погубивших их на троне.

В конце апреля Яковлев, со всеми своими спутниками и охраной прибыл в Тюмень и ему сразу был подан специальный вагон, прицепленный к стоящему под парами паровозу, на котором он отбыл на запад. В то время, как Яковлев вместе с Николаем и его женой пробивался к Москве, в самой столице, среди ее высших партийных и советских работниках шла ожесточенная борьба, развернувшаяся вокруг решения Ленина привезти бывшего монарха в Москву, как того требовала Германия и ее посланник граф Мирбах, неизменно употреблявший слова «я потребую от них…» Большинство в правительстве и, особенно во ВЦИК, считало эту меру крайне опасной, она могла сыграть роль бомбы, взрыватель от которой находился в германском посольстве. Неутомимый Блюмкин сумел подкупить все прислугу германского посольства, и ВЧК предупреждало Ленина и Свердлова, что там идут самые серьезные приготовления к свержению большевиков, намеченному к приезду Николая в Москву. Германские войска, оккупируя Украину, свергли 29 апреля буржуазное правительство Центральной Рады, поставив у власти гетмана П. Скоропадского, который служил в конной гвардии, был в свите царя и обещал немцам послать на Москву усиленный казацкий корпус для восстановления монархии в России. В самой Москве были заметны серьезные приготовления монархистов к выступлению, как и неожиданное перемещение немецких подданных из бывших военнопленных, сколоченных в боевые группы, к важнейшим пунктам столичного города.

Свердлов сумел убедить Ленина отказаться от опасной идеи перемещения Николая в Москву и взял на себя исполнение поручения, по которому бывший царь вместе с женой и дочерью задерживались в Екатеринбурге до тех пор, пока освободится железнодорожная магистраль, забитая эшелонами чехословацкого корпуса, перемещаемого на восток с Украины для эвакуации в Европу по просьбе стран Антанты. Это был повод, а в действительности, Свердлов поручил одному из своих самых преданных сторонников Шае Голощекину, работавшем комиссаром Уральской области, задержать Николая и его жену с дочерью в Екатеринбурге до лучших времен и поместить их под арестом в Ипатьевском доме. Яковлев узнал об этом решении на одном из полустанков, и попытался повернуть свой поезд на восток, в сторону Омска, из которого он намеревался проехать в Москву нижним маршрутом через Петропавловск и Челябинск, чтобы избежать столкновения с уральскими властями. На ближайшей к Омску станции Куломзино его поезд был задержан отрядом красных, а сам Яковлев был объявлен вне закона за то, «что он пытается увезти Царя за границу», о чем комиссары Екатеринбурга известили по телеграфу все местные органы власти, в том числе и власти г. Омска. Яковлева отпустили в Москву, откуда он прислал своему телеграфисту телеграмму: «Собирайте отряд. Уезжайте. Полномочия я сдал. За последствия не отвечаю».

Николай и его жена Александра Федоровна с дочерью Марией были доставлены в Екатеринбург, где их разместили в специально подготовленном доме, носившем название Ипатьевский, по имени собственника, владевшего им до революции. В Москву было сообщено, что местным властям нужно время, чтобы вся царская семья могла собраться в Екатеринбурге, а пока это невозможно, так как Алексей тяжело болеет. Видимо, о болезни Алексея Яковлев сообщил и Мирбаху, так как тот некоторое время не настаивал на приезде бывшего царя в Москву. В конце мая все другие дети семьи Романовых и их прислуга были перевезены в Екатеринбург, к родителям, находившимся в Ипатьевском доме под все более усиливающейся жесткой охраной.

Свержение Германией большевиков не снималось с повестки дня, и Россия рассматривалась правящим классом Германии как колониальное государство, из которого они намеревались черпать и дальше для себя новые и новые богатства. На состоявшемся 16 мая в Дюссельдорфе совещании капитанов германской экономики, в котором приняли участие Август Тиссен, Гуго Стиннес, Альберт Феглер, Эмиль Кирдорф, Альфред Гугенберг было принято решение обеспечить «возможно более глубокое финансовое проникновение в Россию для сохранения политического и военного превосходства Германии с тем, чтобы в оккупированных последней прибалтийских областях, в Финляндии, на Украине, в Донбассе и на Кавказе расправиться с большевиками, ибо только в том случае, если на место большевистского режима придет новый порядок вещей… мы могли бы облегчить ведение войны путем использования русских источников и запасов».

Германские правящие круги, благодаря победам на Восточном фронте, продолжали строить немыслимые планы по переустройству Европы, а их несколько успешное наступление на Западном фронте в направлении Марны и Парижа в мае-июне месяце вскружило им головы; они заговорили языком победителя, что было похоже на приступ воодушевления тяжело больного человека, когда его скоро ожидает худшее. Этот последний успех германской армии, который породил у кайзера и его высшей знати эфемерную надежду на новые территориальные завоевания, за которые они стали вести открытую борьбу у трона Вильгельма II. Сам кайзер возмечтался иметь Курляндию как личное поместье и охотничьи угодья, для которых он набросал даже свой герб. Вюртембергский герцог фон Урах надеялся надеть на себя еще литовскую корону, а принц Фридрих – Карл Гессенский, шурин императора, претендовал на финляндскую корону. Династические претензии предъявлялись и на Западе: Бавария желала такого раздела Эльзас – Лотарингии, чтобы Лотарингия отошла к Пруссии, а Эльзас – к Баварии. Вюртемберг объявил, что он претендует в этом случае на Зигмаринген, а Саксония, не желая оставаться в долгу, давала понять, что управление Верхним Эльзасом могло бы совершенно свободно вестись из Дрездена. В тяжелый для империи час династии Германии заботились не о приумножении могущества своей родины, а плели мелочные интриги в дележе не утвердившихся победой территориальных захватов и тем вызывали возмущение во всем цивилизованном мире.

Германский посланник граф Мирбах, выражая интересы этого класса людей, неустанно плел нити новых заговоров против большевиков и при каждой встрече с представителями советской власти не уставал настаивать на необходимости прибытия бывшего царя Николая в Москву все под тем же предлогом, что его подпись под Брестским договором о мире придаст этому документу политический вес, с которым будут считаться страны Антанты. Он часто встречался с Лениным и в близком окружении вождя было замечено, что Владимир Ильич при встрече с германским послом терял уверенность и соглашался без всяких возражений и борьбы выполнять любые просьбы и пожелания немцев, которые не были определены рамками Брестского договора; эти постоянные уступки ложились тяжелым бременем на подорванную войной и революцией экономику России. Членов правительства настораживало и то обстоятельство, что Ленин и Мирбах встречались всегда наедине, без переводчиков и работников совнаркома, что категорически не принято делать в свободных и независимых странах, чтобы не заподозрить высокое лицо в измене национальным интересам.

Самые близкие соратники Ленина – Свердлов, Чичерин и Дзержинский, зная о подавляющем влиянии Мирбаха на Ленина, старались всячески ограничивать число таких встреч, а когда Дзержинскому стало известно о готовящемся покушении на Мирбаха английскими и французскими агентами и эсерами, убийство которого уже было ими подготовлено, то он, как отчаянный и масштабный игрок контрразведки, решил использовать намечавшиеся три покушения на германского посланника в своих целях, так как ключи от них находились в его руках. Свердлов одобрил эту операцию, увидев в ней продолжение своей жесткой политики, не терпящей никаких уступок и компромиссов. Все, что происходило в партии левых эсеров, было хорошо известно Дзержинскому и все из-за того, что их лидер, Мария Спиридонова, не умела хранить тайн и была искренне доверчива и к друзьям, и врагам. Она лично инструктировала одного из убийц Мирбаха Я. Блюмкина, а потом еще принимала участие в инсценировке этого покушения. Следственной комиссии она заявила: «Я организовала убийство Мирбаха от начала до конца».

Помогая устранить Мирбаха с помощью эсеров, большевики освобождали своего вождя от германского сатрапа, довлевшего над Лениным, и от его требований перевезти царскую семью в Германию; они также расправлялись с партией эсеров, заказавших этот террористический акт, потому что они были непримиримыми критиками и противниками внутренней и внешней политики Ленина и Свердлова. Была небольшая надежда, что убийство Мирбаха смягчит критику Англии и Франции в адрес молодого советского правительства и поможет сблизить позиции по ряду международных проблем и войне.

Блюмкин и Андреев, давшие согласие левым эсерам совершить этот террористический акт, и работавшие в ВЧК, заручились поддержкой Дзержинского, от имени которого им были предоставлены все необходимые документы для посещения германского посольства и правительственный транспорт для придания им веса и значимости.

Мирбах знал о готовящемся на него покушении, он свел до минимума круг лиц, с которыми он встречался в посольстве, расположенном в Денежном переулке. Однако у Блюмкина были сфабрикованные материалы на австрийского военнопленного Роберта Мирбаха, обвиняемого в шпионаже, и которого ВЧК «причислило» к племянникам германского посланника, который в действительности им не был. Папка с делом Роберта Мирбаха чекистами была оставлена в посольстве, и посланник не мог не принять участие в смягчении наказания для своего однофамильца, которого ждал расстрел. Появившиеся в германском посольстве по этому делу официальные представители ВЧК Блюмкин и Андреев, 6 июля расстреляли Мирбаха в его приемной, после чего они скрылись в штабе отряда под командованием левого эсера Д. Попова, где в это время совершенно не случайно оказались все члены ЦК левоэсеровской партии во главе с М. Спиридоновой.

Приехавший в отряд Дзержинский с требованием выдачи Блюмкина и Андреева, был арестован, и левые эсеры объявили о начале восстания против советской власти. В ночь на 7 июля восставшие своими боевыми отрядами захватили центральный телеграф, а утром был обстрелян Кремль, однако в действиях мятежников не было единства и четкого плана действий. Проходивший в это время в Большом театре 5-й съезд Советов прервал свою работу и делегаты, разбившись на группы, возглавили районные отряды рабочих для борьбы с мятежниками. Верные советскому правительству латышские боевые части, дислоцированные в Москве, поддержанные рабочими боевыми отрядами, начали наступление на восставших. Сопротивления не было, мятежники стали разбегаться, и в тот же день мятеж был подавлен. Ленин и Свердлов, посетившие германское посольство с соболезнованиями, убийство посла возложили на левых эсеров и пообещали примерно их наказать. Карающая десница новой власти работала безукоризненно и 8 июля, по приговору ВЧК, утвержденному ВЦИК, было расстреляно 13 человек, активных участников мятежа, захваченных с оружием в руках. Позже, в конце ноября Ревтрибунал ВЦИК осудил все руководство левых эсеров, обвинив их в подготовке и организации восстания.

Для виду, на несколько дней, от своих обязанностей был отстранен и Дзержинский. Главным террористам – Блюмкину и Андрееву – ревтрибунал республики определил наказание: «заключить в тюрьму с применением принудительных работ сроком на три года». Однако никаких последствий этот приговор для них не имел и они вскоре были амнистированы. Более того, через девять месяцев Блюмкин вступил в ряды РСДРП и единственную рекомендацию для вступления в партию дал ему сам Дзержинский.

В высшем крыле советской власти, среди ее первых лиц, постоянной занозой, беспокоивших их, была царская семья, с которой немцы и русские монархисты не прекращали связывать надежды на восстановление монархии в России. Постепенно в этом узком кругу созревала и вынашивалась мысль избавиться от этой проблемы, и все сходились во мнении, что ее можно решить только с помощью убийства, которое в то время было расхожим средством расправы с политическими противниками и богатыми собственниками. Повторялась вечная старая истина, что жизнь свергнутого монарха несет угрозу новой власти, хотя история для такого вывода нам дает только единичные факты. Исполнить задуманное энергично взялся инициатор красного террора, председатель ЦИК Яков Мовшевич Свердлов, а непосредственное его осуществление было возложено на Шаю Исааковича Голощекина, одного из верных соратников Якова Свердлова по партии. Они оба были уроженцами Витебской области и в одно время вступили на путь революционной борьбы с самодержавием и даже самую трудную ссылку в Туруханском крае они проводили вместе. До Октябрьской революции Голощекин был организатором многих большевистских кружков и не один раз был участником всевозможных экспроприаций, нередко заканчивавшихся убийством богатых собственников. Это был человек, «которого кровь не могла остановить», и в этом он во многом был похож на Свердлова. После Октябрьской революции Голощекин был назначен комиссаром Пермского, Екатеринбургского и Уральского губкомов партии, огромного региона, где высока была численность рабочего класса, поддержавшего революцию. По инициативе Свердлова и по его распоряжению к расстрелу царской семьи были причислены все родственники Романовых, не успевшие сбежать на запад, и все они в мае и июне были свезены в города Алапаевск и Пермь.

Гражданская война полыхала на просторах России и ее поддерживала вооруженная интервенция иностранных государств: англичане высадились в Мурманске, японцы и американцы – во Владивостоке, а мятеж чехословацкого корпуса взорвал всю мирную обстановку в Сибири и на Дальнем Востоке. В середине июня чехословаки и возникшие под их прикрытием белогвардейские отряды овладели Новониколаевском, Владивостоком, Сызранью, Самарой, Златоустом, Челябинском и Омском, создавая в захваченных областях новые правительственные формирования и новые армии. 4 июня Антанта объявила, что чехословацкий корпус является частью ее войск и его разоружение советскими войсками будет рассматриваться как враждебный акт в отношении союзных держав. Восстание левых эсеров в Москве 10 июля поддержал командующий Восточным фронтом левый эсер М. Муравьев, который попытался захватить Симбирск, чтобы, заключив мир с чехословаками, и в союзе с ними, организовать наступление на Москву. К Екатеринбургу двигалась большая и разношерстная армия белогвардейцев, не связанная единым командованием и общностью целей, и многие ее военные формирования представляли скопище бандитов и разбойников, грабивших и разорявших все города и селения на своем пути, что привело к повальному их отторжению городским населением и зажиточными крестьянами Сибири. С приближением армии белогвардейцев к Екатеринбургу, большевики могли бы перевезти семью Романовых в Москву или ближайший к ней областной центр, но это не было сделано с умыслом; судьба бывшей царской семьи и всех членов Романовых, по договоренности с центральной властью, должна была решаться на месте. В начале июля главные комиссары Уральского губкома Голощекин и Юровский, два главных организатора убийства царской семьи, побывали на бывших рудниках в районе Екатеринбурга и Алапаевска, куда они задумали свезти тела погибших, где можно было их упрятать в глубоких заброшенных штольнях. Из Москвы, для проверки хода подготовки к этому трагическому акту, приезжал Г. Сафаров, один из ближайших соратников Ленина, приехавший в Россию в одном с ним вагоне из Германии.

13 июля Яков Юровский начал приготовления к казни, которые заключались в подборе лиц для расстрела царской семьи и организации дезинформации, чтобы ничего из подготавливаемого трагического акта не могло стать достоянием семьи Романовых и других лиц, посещающих дом Ипатьевых. 16 июля, в день убийства, Юровский созвал в свою комнату всех чекистов и приказал им собрать револьверы у наружной охраны, а когда это было исполнено, он сказал им: «Сегодня придется расстрелять всех. Предупредите команду, чтобы не тревожилась, если услышат выстрелы».

Решение тщательно скрывалось от семьи, и все Романовы, ближе к 22 часам, как обычно, пошли спать в комнаты верхнего этажа… В полночь комендант Юровский начал будить царскую семью, напугав их спросонку, что чехи и белые отряды приближаются к Екатеринбургу, и что для их безопасности им лучше спуститься в нижнее полуподвальное помещение, где они могут переждать возможный артиллерийский обстрел. Когда вся бывшая царская семья и ее немногочисленная прислуга собралась в нижней комнате, Юровский, вместе с десятью пособниками, вооруженных пистолетами, вошел в комнату и начал зачитывать постановление Уралисполкома о расстреле всех Романовых, которое было прервано револьверными выстрелами. Стиль Троцкого – расстреливать в лицо, чтобы больше нагонять страха на людей – был применен и здесь. Николая расстреливал сам Юровский, все остальных расстреливали и добивали его соратники по преступлению. Все одиннадцать трупов в тот же день увезли со двора на автомобиле и доставили на берег Исетского озера, в двадцати километрах от Екатеринбурга, в урочище Четырех Братьев, где были заброшенные глубокие штольни. Там, вблизи штолен, тела царской семьи и их прислуги, палачи долго обливали серной кислотой, а потом жгли на кострах. Их останки, чтобы никто и никогда не мог их опознать, были превращены в углии сброшены в колодцы.

Та же трагическая судьба ожидала остальных Романовых. Раньше всех, в Перми, был расстрелян и сожжен Великий князь Михаил Александрович, по поводу которого большевики распространяли слухи, что он был похищен белогвардейцами. В Алапаевске, в здании так называемой «Напольной школы», на краю города содержались в заключении Великая княгиня Елизавета Федоровна, Великий князь Сергей Михайлович, князья Иоанн Константинович, Константин Константинович, Игорь Константинович и князь Владимир Павлович Палей. В ночь на 18 июля все они исчезли из города, а утром большевики расклеили по городу объявление, что их похитили «белогвардейцы». Была сделана даже инсценировка нападения на школу, при которой был убит один из местных жителей, приговоренных ВЧК к смерти. Всех их расстреляли невдалеке от Алапаевска, а их трупы были сброшены также в глубокие шахты рудника.

Через несколько часов после убийства Романовых, в Москву, комиссаром Уральского губкома был отправлен телеграфный отчет, в котором сообщалось только о расстреле бывшего царя Николая, а о его семье было сказано, что она переведена в более безопасное место. Только год спустя большевики сообщили, что была убита вся семья, но своей вины они не признавали. Вместо этого, они арестовали и предали суду 28 человек из партии все тех же левых эсеров, которые, как гласило обвинение, убили царя для того, чтобы дискредитировать власть большевиков.

Большевики добились своей цели. С убийством германского посланника Мирбаха канула в небытие сама идея восстановления монархии в России, а с убийством царской семьи и всех наследников династии Романовых погибла всякая возможность ее осуществления. Монархия в России погибла, а вскоре ее не станет в Германии и Австро-Венгрии и в ряде других государств Европы, где императоры, короли и принцы в начале XX века плохо исполняли свои роли, и они должны были сойти с исторической сцены, как люди, которые не оправдали возлагаемых на них надежд народов и государств.

Главный виновник трагедии коронованных особ кайзер Германии Вильгельм II, искавший мирового величия для себя и немецкой расы, утрачивал энергию и апломб, и даже в его ближайшем окружении в начале осени заговорили о неизбежности военной катастрофы. В конце сентября, под энергичными ударами союзников капитулировала Болгария, и это открывало путь войскам Антанты для наступления на Австро-Венгрию и Германию с юга. В конце октября отказались от дальнейшего сопротивления турки, союзными войсками им было предписано очистить Аравию, Месопотамию, Сирию и открыть для военных судов Антанты свободный доступ в Дарданеллы и Черное море, а также, немедленно демобилизовать свою армию и предоставить для всеобщего контроля все структуры власти Турции.

Разваливалась монархия Габсбургов в Австро-Венгрии, как под угрозой вторжения армий Антанты, так и национального сепаратизма и революционных настроений среди народных масс. Армия перестала сражаться, а 29 октября восстал ее военно-морской флот. Австрийская буржуазия прислушалась к требованиям правительств Антанты и 30 октября ее усилиями была свергнута монархия и в Вене была провозглашена буржуазно-демократическая республика.

В Германии попытались спасти кайзера и монархию, даже внеся изменения в конституцию, которые предусматривали, что объявление войны зависит от согласия рейхстага, а не от воли кайзера, однако союзники и, прежде всего, президент США Вильсон, требовали от германских правящих кругов отказа от поддержки монархии и привлечения в правительство новых людей, с которыми они соглашались начать переговоры о перемирии. 5 октября был объявлен состав нового правительства, которое возглавил принц Баденский, слывший либералом, но прославившийся безволием и бездействием вверенной ему власти, что породило революционную ситуацию в стране и развал армии и флота. Новый канцлер направил через Швейцарию президенту США Вильсону телеграмму с просьбой о заключении перемирия и мира на основе «14 пунктов»», изложенных в его послании конгрессу от 8 января 1918 года. В Берлине старались проигнорировать правительства Англии и Франции, вынесших основную тяжесть войны, чтобы столкнуть победителей в распрях за раздел послевоенного мира, но эти усилия оказались тщетными – ведущие страны Антанты были едины в своих требованиях к немцам, хотя без трений и не обошлось.

Революция, которую разжигал кайзер Вильгельм II в России, пришла и в Германию. Все германские дивизии, действовавшие на восточном фронте, были поражены революционными настроениями и оно перекинулось в войска на западном фронте. Целые дивизии отказывались воевать и требовали скорейшего заключения мира. Бурлил Берлин, где буржуазия требовала отстранения монарха от власти и установления в Германии демократической республики. В ответ на эти требования кайзер даже грозился возглавить преданные ему полки для наведения конституционного порядка в Берлине, но генералы заявили своему императору, что таких полков у него уже нет. Восстание моряков в Киле окончательно образумило германские правящие круги от опасности сохранения монархии и затягивания сроков перемирия со странами Антанты, так как этот мир мог быть заключен и без них германскими социал-демократами, стоявшими на одной идейной основе с русскими социал-демократами.

Красный цвет русской революции заливал просторы Германии и германская делегация, во главе со статс-секретарем М. Эрцбергером, следовавшая на станцию Ретонд в Компьенском лесу для заключения перемирия, была поражена характером перемен в германской армии, грозивших революционным взрывом и всеобщим неповиновением военным властям, как это было в русской армии. Германия пожинала теперь те горькие плоды, которые она выращивала для других, но теперь вынуждена была пожинать их сама.

Кайзер Вильгельм II, как впоследствии и Гитлер, готов был пожертвовать последним немцем, чтобы спасти корону и власть над своими подданными, но бремя совершенных им преступлений было так велико, что он, не видя нигде поддержки этим устремлениям, был вынужден 9 ноября бежать из Германии, иначе его ждал суд. Вместе с ним бежали и отказались от наследственных тронов все коронованные особы германских земель, и правительства стран Антанты посчитали эту меру достаточной для их наказания. Бегство Вильгельма в Голландию, к поморским немцам, где он заранее подготовил для себя убежище, было постыдным и жалким и показало всему цивилизованному сообществу, что вся его жизнь была устремлена к ненасытной славе и почестям, к погоне за которыми он сумел увлечь весь правящий класс Германии, но сам он оказался недостойным призвания своего трудолюбивого народа, так много заплатившего за его военные безумства и тягу к мировому господству. Пренебрежительно относившийся ко всем царственным особам, он сам оказался менее достойным своего высокого сана. 28 ноября Вильгельм отрекся от престола.

11 ноября германские уполномоченные подписали Компьенское перемирие, по которому германская армия должна была в течение двух недель освободить все занятые на западе территории, а также, Эльзас и Лотарингию. Союзникам передавалось огромное военное имущество, а Германия лишалась своего подводного и надводного флота. Компьенское перемирие было заключено сроком на 36 дней, с правом продления, и оно явилось преддверием Версальского мирного договора 1919 года. Он был подписан 28 июня во Франции, в Версале, им официально завершалась первая мировая война. Наиболее важным условием договора была демилитаризация Германии, уничтожение ее военного потенциала. Согласно этому договору Германия передавала странам Антанты все имеющиеся у нее запасы снаряжения и почти весь военно-морской флот. Численный состав германской армии ограничивался 100 тыс. человек. Германии запрещалось иметь военную авиацию, тяжелую и зенитную артиллерию, танковые войска. Ей также запрещалось строить новые военные корабли большого тоннажа и иметь подводные лодки. Суда торгового флота передавались Германией странам – победительницам. Кроме того, Германия должна была выплатить державам Антанты репарации, которые первоначально были оценены в 260 млрд. золотых марок, но потом эта сумма была снижен до 132 млрд. марок.

Версальским мирным договором изменялись границы Германии. Франции возвращались Эльзас и Лотарингия, и ей, одновременно, передавалась богатая углем Саарская область. К Бельгии отходили округа Эйпен, Мальмеди и Морене. Германия обязывалась признать независимость Чехословакии и Польши, к которой отходила часть Померании с выходом в Балтийское море. Данциг объявлялся вольным городом под покровительством лиги Наций, Германия лишалась все своих колониальных владений.

После окончания войны человечество долго подсчитывало людские и экономические потери, а государства и их народы должны были многие десятилетия залечивать свои раны. Потери убитыми и умершими от ран составили 10 млн. человек, раненых насчитывалось 19 млн. человек, из них около 3,5 человек оставались инвалидами. Колоссальная смертность была в лагерях военнопленных, особенно тех, кто находился в германском плену. Так, например, число умерших русских пленных от голодной смерти в Австрии и Германии составило почти 500 тыс. человек. Отношение немцев к врагам и пленным всегда оказывается самым жестоким и бесчеловечным, и если бы так во время войны относились к немцам другие европейские народы, то потери Германии могли быть неисчислимо больше. Гуманность других народов к немцам порой необъяснима, и в то же время она является их замечательной чертой, в которой видна их многовековая человечность, мудрость и доброта к поверженному врагу.

Война легла тяжелым бременем на народы всех континентов, особенно европейского, и привела «человечество на край пропасти, гибели всей культуры и одичания». Она потребовала колоссальных финансовых расходов – 359,9 млрд. долларов, что во много раз превышало издержки любой предыдущей войны.

Первая мировая война не разрешила всех проблем, скопившихся на европейском континенте, к разрешению которых в нее были втянуты государства с других континентов. Германия, и особенно Пруссия, посчитали себя незаслуженно наказанными странами-победительницами, и там тлел непотушенный пожар для разжигания новой войны, пламя которой сумел разжечь Гитлер.