При разработке плана на военную кампанию 1916 года Антанта учла опыт войны и, чтобы лучше использовать над противником превосходство в силах и средствах, решила лучше координировать свои действия. 6–9 декабря 1915 года в Шантильи состоялось совещание союзников с участием командования Франции, Великобритании, Бельгии и Италии, а так же представителей от России и Японии, где был выработан план одновременного общего наступления, которое не могло начаться раньше лета. На случай упреждения армиями Центральных держав, предусматривалось активной обороной измотать наступающего противника и затем перейти в наступление, чтобы не дать разбить себя поодиночке.

Русской армии предстояло начать наступление в середине июня, чтобы отвлечь на себя внимание и резервы германского командования. 1 июля удар по противнику на реке Сомма должны были нанести англо-французские войска.

Грозным и самым опасным противником для Германии становилась Великобритания, продолжавшая настойчиво и целеустремленно наращивать свои военные силы на материке, и не уступавшая ни пяди своих позиций в деле окончательного разгрома германских морских и сухопутных сил. Всякая попытка кайзера Вильгельма II или принца Пруссии Генриха, завязать хоть какие-то сношения с английским королевским домом или правительством Англии только усиливали неприязнь правящих кругов Британии ко всем немцам вообще. Словно непроницаемая стена разделила две династии и два народа, и в Лондоне не собирались прощать прусским воинственным кругам их неблагоразумную попытку разрушить тот мир англичан, который они утверждали веками своей неуемной энергией и предпринимательством ее великих и простых людей. Во всю силу заработала английская промышленность, снабжая свою армию самыми новейшими образцами вооружения. Уже в декабре 1915 года из 70 английских дивизий во Франции находилось 34, к апрелю 1916 года британская армия во Франции должна была увеличиться до 47 дивизий, а концу года – до 54.

В Германии имели сведения о возрастающей силе английской и французских армий и в Главной квартире высшего политического и военного руководства шли размышления и споры над перспективами вооруженной борьбы. И здесь сразу начались трения между набиравшими силу генералами Людендорфом и Гинденбургом с одной стороны, и Генеральным штабом, возглавляемом генералом Фалькенгайном. Первые настаивали на продолжении активных операций против русской армии, чтобы сломить ее силу и заставить царское правительство принять условия сепаратного мира.

Продолжать активные действия против России Фалькенгайн считал бесцельным делом. В декабре 1915 года он докладывал кайзеру Вильгельму II, что возможности наступления на Украину недостаточны, что удар на Петроград не сулит решительного успеха, а движение на Москву ведет «в область безбрежного». Ни для одного из этих предприятий немцы не располагали достаточными силами. Был сделан вывод, что Россия, как объект для наступления, исключается. Считая Англию своим главным противником, мало уязвимым на островах, в Главной квартире германской армии было решено в 1916 году нанести главный удар против Франции. Кайзер Вильгельм II и Фалькенгайн считали, что, если удастся нанести поражение Франции, то «лучший меч будет выбит из рук Англии». Здесь, на западе, должны были произойти главные события, от исхода которых зависела участь Германии и ее будущее. Оно определялось не в России, с силой, с которой Берлин перестал считаться, как и с ее политикой, в которой германские правящие круги, через верных людей в окружении русского царя, по-прежнему имели свое решающее влияние. А когда этим высшим сановникам удалось склонить Николая II назначить в начале года немца Бориса Штюрмера председателем Совета министров, то все сомнения относительно главных целей войны исчезли сами собой. В Германии были убеждены, что с Россией, как серьезным противником покончено, и что сепаратный мир вскоре будет подписан. Известный депутат рейхстага Эрцбергер не скрывал истинных настроений в высших берлинских кругах: «Для этой цели специально было поручено Штюрмеру руководить делами».

Английский посол в России Д. Бьюкенен сообщал своему правительству, что Штюрмер «обладал умом лишь второго сорта, не имея никакого опыта в государственных делах, преследуя исключительно свои личные интересы, отличаясь льстивостью и крайней амбициозностью, он был обязан своим назначением тому обстоятельству, что был другом Распутина и пользовался поддержкой окружавшей императрицу камарильи». На всех занимаемых административных постах он оставил о себе «дурную память», и его назначение председателем правительства было воспринято в патриотических кругах России как издевка над национальным сознанием русского народа.

В стране все были шокированы назначением Штюрмера председателем правительства, потому что вся далекая и близкая история не знает таких парадоксальных примеров, чтобы в годы войны с ненавистным врагом, один из активных пособников этих врагов становился во главе правительства. Когда в Германии был назначен канцлером князь Х. Гогенлоэ, то он не был допущен к ознакомлению с секретными документами германского генерального штаба только потому, что его жена была русская княжна, и имела крупное имение в России.

Во Франции, в это же время решительно боролись с немецкой агентурой и пацифистскими настроениями в обществе. Любой правительственный чиновник, замеченный в таких настроениях, немедленно отстранялся от работы и он, или высылался из страны, или для него создавались такие условия жизни, что он уже должен был думать о ее сохранении, а не о сочувствии врагам. Когда премьер Франции Ж. Клемансо усмотрел в министре внутренних дел Мальви, что он плохо борется с пацифистской пропагандой – он был выслан. Малейшее подозрение, а не обвинение в симпатиях Германии влекло за собой отвержение в обществе, а любое содействие немцам вело к казни. Не менее, если не более жестко действовали английские власти к тем, кто сочувствовал немцам и к тем, кто пытался высказывать пацифистские настроения. Их немедленно высылали, вместе с семьями, в отдаленные колонии и доминионы под жесткий надзор местных полицейских органов, и они могли рассчитывать на снисхождение, в зависимости от вины, только после победы над врагом.

Назначая Штюрмера председателем правительства, Николай II продемонстрировал правящему классу России и всему народу свою обреченность и полную зависимость от своего окружения, распоряжавшегося его правами и обязанностями в угоду германцам. В марте месяце царь, уступая, опять-таки, нажиму немецкой партии, возложил на Штюрмера обязанности министра внутренних дел, а в июле еще и обязанности министра иностранных дел, что стало предупреждением Англии и Франции о возможности скорого заключения сепаратного мира с Германией. К этому же времени относится и поездка депутата Думы Д. Протопопова, санкционированная Штюрмером, в Стокгольм, где он вел тайные переговоры с представителем германского правительства Варбургом об условиях сепаратного мира. Позорный мир, наверное, мог быть и заключен, хотя нам трудно представить все его возможные последствия, но он не состоялся из-за хищнических устремлений прусского юнкерства, потребовавшего от России отделения Польши, Курляндии и Лифляндии, и части земель Белоруссии и Украины. Такое требование мог предъявить победитель, но Россия сражалась на равных с германцами, а в конце лета наступление Брусилова против Австро-Венгрии грозило завершиться ее разгромом.

В правительствах Англии и Франции вместе с удивлением, какое вызвало назначение Штюрмера премьером, появилась тревога за судьбу России, которая могла пойти как по пути заключения сепаратного мира с Германией, так и снизить степень своей вооруженной борьбы с немцами, откуда Берлин мог черпать резервы для борьбы на западном фронте. Союзникам приходилось взваливать на себя полное бремя борьбы с Центральными державами, постепенно списывая Россию на роль вспомогательного партнера в войне, от которого можно было ожидать любой выходки; так непрочна и неустойчива в ней была царская власть.

Боевые действия на западном фронте начались с мощного наступления кайзеровских войск на Верден, важнейший опорный пункт, где германская армия намеревалась прорвать линию французской обороны, что должно было привести к крушению всего французского фронта и, в конечном итоге, к поражению Франции.

Скрытность подготовки сил и средств к проведению этой операции была поразительной; немцы отказались от их сосредоточения в непосредственной близости от противника и уплотнили войсками те рубежи, где их не могли заподозрить в намерениях. Подготовив по фронту наступления большое количество тяжелых орудий, они 21 февраля с утра начали бомбардировку французских позиций на обоих берегах реки Маас и она продолжалась более 8 часов. Мощь огня и его продолжительность сделали свое дело: окопы и проволочные заграждения на переднем крае французов были стерты с лица земли и брошенные в атаку 6 немецких дивизий на узком фронте в упорных трехдневных боях овладели первой и второй позициями французов, на возведение которых было затрачено несколько месяцев. Французский генерал де Кастельно, один из первых руководителей Франции, забил тревогу и добился у главнокомандующего генерала Жоффра разрешения направить 2-ю армию генерала Петена на защиту Вердена. Поздно вечером было принято это спасительное решение, и уже 25 февраля Петен принял командование над Верденом и стал стягивать в этот район свою армию.

Генерал Петен разделил фронт обороны Вердена на секторы, каждый со своей артиллерией и со всеми частями поддержки и обеспечения, и как только они обретали силу – он их бросал в контратаку. Эти ответные удары приводили немцев в замешательство, они терялись в силе и возможностях французов, невольно снижая натиск своего наступления. Время работало на французов, их резервы подходили быстрее немецких, и в начале марта наступление германцев стало затухать. Выражение Фалькенгайна, сказанное им перед наступлением на Верден, что здесь «должны быть перемолоты, как в мельнице, французские дивизии»», оборачивалось неприятной стороной и для них; немцы несли тоже очень большие потери. К 1 июня, обороняясь, французы использовали 66 дивизий, в два раза больше немцев. Французы наглядно показали, что германский натиск потерял для них сокрушительную силу и что дальнейшее продвижение германских армий вглубь французской территории окончательно остановлено и не может быть продолжено. Германия должна была признать свое поражение, вопрос лишь стоял во времени. Удивительно, что в таких трудных обстоятельствах, правительство Германии действовало вызывающим образом против нейтральных государств, и, как будто намеренно, искала для себя новых врагов. В начале марта она объявила войну Португалии, которое вызвало всеобщее негодование в мире.

Французское командование, чтобы отвлечь немцев от Вердена, готовило совместно с англичанами наступательную операцию на Сомме. Но еще в марте, главнокомандующий французской армией генерал Жоффр запросил о поддержке Россию, чтобы русская армия как можно быстрее «произвела на противника сильное давление, чтобы не дать ему возможности увести с фронта какие-либо части и лишить их свободы маневрирования», а в дальнейшем, ускорить подготовку наступления, предусмотренного совещанием в Шантильи.

Всю зиму, наиболее удобное время для действий русских армий, войска бездействовали. Во главе фронтов находились безынициативные и самовольные генералы, которые, пользуясь своим влиянием в царских кругах, могли и на войне обустраивать свой быт получше, чем в глубоком тылу. Они держали свои штабы в крупных городах, таких как Псков и Минск, жили в праздности и не утруждали себя заботой о войсках и войне. Генералы Куропаткин, Эверт и Иванов принадлежали к высшим военным чинам, имели звание генерал-адъютантов и составляли свиту императора. В генеральской вольности и барстве проявились все пороки русской армии, которые и привели ее к крушению. Куропаткин еще в русско-японскую войну показал свою полную неспособность управлять войсками в наступлении, но царь снова доверил ему один из важнейших фронтов – Северный, прикрывающий Псковско-Петроградское направление. Эверт командовал Западным фронтом, и не для кого не было секретом, что этот генерал-немец слыл поклонником германской армии, и он настолько преувеличивал ее возможности в наступлении и обороне, что ставка побаивалась давать ему приказы на наступление. Юго-Западным фронтом командовал генерал Николай Иванов, у которого в подчинении долгое время был генерал Алексеев, и он требовал от начальника штаба ставки пополнения себя оружием и боеприпасами, и, не находя поддержки, открыто отказывался проводить наступательные операции. Генерал-адъютанты императора, командуя фронтами и армиями, застыли в своем развитии и жили старыми нормами и правилами тактики и оперативного искусства, сослужившими им плохую службу еще в русско-японскую войну. Выводов из нее сделано не было. Та война, казалось, должна была сдвинуть их с устаревших канонов военного искусства, заставить их искать новые формы и способы борьбы с противником, как это делали французские и английские генералы. Однако, традиционная беда русских к старому мышлению взяла верх, да и Ставка, возглавляемая царем, и само военное министерство, было оплотом устаревших взглядов. Новое могут нести только новые люди, но их то как раз и не допускали к делам. Конечно, в русской армии находились решительные и инициативные генералы, какими были Брусилов, Деникин, Духонин, Корнилов, Каледин и другие, которые хотели и стремились внести новизну, риск и смелые решения в стратегию борьбы с врагом, но зависть двора и соперничество генерал-адъютантов за влияние на царя были сильней их подвижничества и устремлений, и не получив нигде поддержки, они становились такими же, как все, или должны были уходить в оппозицию царскому режиму, как это сделал генерал Бонч-Бруевич.

Просьба генерала Жоффра долго обсуждалась в штабах Северного и Западного фронтов, так как генералы Куропаткин и Эверт старались изобрести такой способ боевых действий, чтобы поменьше сделать и побольше получить наград и почестей от царя и союзников. Царь, как всегда, был не у дел и ни во что не вникал, и лишь давал одобрение принимаемых решений штабом во главе с Алексеевым. Но и сам Алексеев был не самостоятельной фигурой в Ставке. Здесь находилось все руководство царского двора во главе с министром, графом Фредериксом, который первым знакомился со всеми обращениями и просьбами союзников, и им же вырабатывалась общая канва поведения русского командования, согласованная с безропотным царем. Алексеев ничего не предпринимал без согласия царя, в противном случае его самостоятельность была бы расценена дворцовой камарильей как выпад против императора и узурпация его прав; генерал в этом случае быстро был бы отставлен от должности, что, конечно, не входило в его расчеты.

В конечном итоге было решено помочь союзникам проведением войсковой операции силами 2-й армии Западного фронта в направлении на Свенцяны. У 2-й армии была печальная слава. В августе 1914 года она потерпела жестокое поражение в Восточной Пруссии; в том же году под Варшавой и Лодзью. В боевой истории армии не было ни одной победы. Ею командовал Владимир Смирнов, пожилой и немощный генерал, который, узнав о предстоящей операции, заболел, или ему посоветовали заболеть, и его обязанности стал исполнять командующий соседней, 4-й армией, генерал Александр Рагоза, не знавший задачи вверенной ему новой армии и не представлявший себе размеров и ответственности возлагаемых на него задач. От управления наступлением 2-й армии устранились командующий Западным фронтом Эверт и сам Рагоза, переложив все боевые задачи в руки «импровизированных командующих группами». В этой операции командир корпуса генерал Сирелиус, не скрывая своих намерений, преступно бездействовал, давая возможность немцам снимать с его фронта части для переброски их в угрожаемые места. Операция длилась 10 дней, пока генерал Алексеев 29 марта своей директивой «временно приостановил выполнение операции… до улучшения местных условий».

Вместо возможного разгрома противника, русская 2-я армия понесла тяжелое, не вызываемое обстановкой поражение. Бездарные царские генералы, не желавшие одерживать победу над немцами, в очередной раз принесли в жертву жизнь простых русских солдат и офицеров. В Нарочской операции бесцельно погибло 78 тыс. человек и не меньшее число получили ранения и увечья. И этой жертвой Ставка прикрыла свою работу по оказанию помощи союзникам.

В отзывах об этой операции немцы не употребляют похвальных слов. «…сила удара русского наступления весьма быстро ослабела, вследствие хищнического истребления людского материала». Да и был ли смысл хвалиться этой победой, которая пришла к немцам благодаря измене генерала Сирелиуса, русского немца, изменившего присяге и переметнувшегося на службу другому императору.

Докладывая Николаю II о необходимости остановить Нарочскую операцию из-за громадных потерь, особенно в 5–м корпусе, Алексеев услышал от царя:

– «Ну что значит, «громадны», Михаил Васильевич?

– Около пятидесяти процентов, ваше величество, и, что особенно тяжело, в том числе масса достойных офицеров.

– Э-э-э, Михаил Васильевич, такие ли еще погибали, обойдемся с другими, еще хватит.

– Ваше величество, прикажите все-таки, поддержать корпус и сообщить телеграфом выражение вашей искренней скорби?

– Дайте, пожалуй, только не надо «искренней», а просто «скорби».

– Слушаю-с…»

Какие бы не были печальные события на фронте, император никогда не терял выдержки и спокойствия, словно все эти беды и несчастья его не касались. Генералы в Ставке, наблюдая за повседневной жизнью царя, которая была похожа на жизнь случайно приехавшего венценосца посмотреть на войну и на людей, ни в чем никому не мешая, справедливо считали, что руководство боевыми действиями было ему не по плечу и не по знаниям. «…Безответственное и беспечальное житие… должно было бы отвечать и внутреннему складу последнего русского монарха».

Война – всегда тяжелое и трудное испытание в жизни страны. И когда военное ремесло становится обязанностью всех, то военным делом должны руководить лучшие из лучших, храбрые из храбрейших, способные из самых способнейших людей государства. Звания, прошлые заслуги, классовая принадлежность должны быть отодвинуты в сторону, давая дорогу военному таланту. Другого пути к победе нет.

Наступление немецкой армии на Верден продолжалось, и генерал Жоффр снова и снова настойчиво просил императора Николая II и начальника штаба русской Ставки генерала Алексеева осуществить такое давление на противника, чтобы германское командование стало перебрасывать часть своих сил на восточный фронт и туда же направлять вновь создаваемые резервы.

Ставка дала согласие, но заставить наступать командующих фронтами генералов Иванова, Эверта и Куропаткина было невозможно и тогда начальник штаба Алексеев, при очередном докладе, добился у царя согласия назначить вместо Иванова главнокомандующим армиями Юго-западного фронта генерала Алексея Брусилова, на кого он возлагал свои надежды в наступлении.

14 апреля в Ставке, под председательством царя, состоялся военный совет с участием главнокомандующих фронтами, на котором был рассмотрен план операций русских армий на лето 1916 года и, одновременно, рассматривалась просьба союзного командования об оказании им помощи наступлением русской армии на одном или двух стратегически важных направлениях против германской, или австро-венгерской армий. Севернее Полесья русская армия имела двойное превосходство в силах, и здесь намечалось нанести главный удар силами Северного и Западного фронтов в направлении Видзы и Вильно. Но при рассмотрении этого плана главнокомандующие Северным фронтом генерал Куропаткин и Западным фронтом генерал Эверт высказались против наступления. «Прорвать фронт немцев совершенно невероятно, – заявил Куропаткин, – ибо их укрепленные полосы настолько развиты и сильно укреплены, что трудно предположить удачу». Генерал Эверт всецело присоединился к мнению Куропаткина, заявив при этом, что в успех наступления он не верит и считает наиболее целесообразным держаться оборонительного образа действий. Чинный и размеренный ход военного совета «взорвал» новый главнокомандующий Юго-Западным фронтом генерал Брусилов, который затребовал широких наступательных действий для своего фронта. Он утверждал, что «если бы паче чаяния, я даже не имел бы никакого успеха, то, по меньшей мере, не только задержал бы войска противника, но и привлек бы часть его резервов на себя и этим могущественным образом облегчил бы задачу Эверта и Куропаткина». Это выступление Брусилова оказало известное влияние и на других главнокомандующих: Куропаткин и Эверт с большим неудовольствием вынуждены были заявить, что они наступать могут, но с оговоркой, что ручаться за успех нельзя. В результате этого совещания в ставке был принят план наступления русских армий, по которому главный удар предполагалось нанести войсками Западного фронта из Молодечненского района в направлении Вильно. Войска Северного и Юго-западного фронтов должны были нанести вспомогательные удары: Северный фронт из района Иллукет, оз. Дрисвяты в направлении на Ново-Александровск или из района южнее оз. Дрисвяты в общем направлении на Видзы, Уцяны; перед войсками Юго-Западного фронта была поставлена задача: тревожа противника на всем протяжении своего расположения, главную атаку произвести войсками 8-й армии в общем направлении на Луцк. В соответствии с этим решением ставкой были распределены и силы. После укомплектования частей до полного штата соотношение сил представлялось в следующем виде: Северный фронт – 496 тыс. штыков против 200 тыс. противника; Западный-869 тыс. штыков против 420 тыс. штыков противника; Юго-Западный – 573 тыс. штыков против 441 тыс. штыков противника. Царь не участвовал в обсуждении летнего плана операций русских войск, и все совещание просидел молча, не проронив ни единого слова. После совещания к Брусилову подошел генерал Куропаткин и обронил несколько тревожных фраз: «Я бы на вашем месте всеми силами открещивался от каких бы то ни было наступательных операций, которые при настоящем положении дела могут вам лишь сломать шею, а личной пользы вам не принесут».

Когда во фронтах приступили к планированию наступательных операций, в Ставку пришло сообщение от союзников о тяжелом положении итальянской армии, в котором они просили нанести удар по Австро-Венгерским войскам, снимавших с Восточного фронта отдельные дивизии для усиления своих войск в Италии. Ставка поневоле обратилась к идее генерала Брусилова и разрешила ему нанести вспомогательный, но сильный удар по австрийским армиям, для чего войска Брусилова были усилены 5-м Сибирским корпусом за счет Северного фронта.

По возвращении из ставки Брусилов вызвал всех командующих армиями с их начальниками штабов к себе в Подволочинск, и изложил им свои взгляды, которые им были положены в основу разработки плана предстоящей наступательной операции. Основной смысл предстоящей наступательной операции заключался в том, что Брусилов впервые применил новые формы оперативного искусства по прорыву позиционной обороны. Он организовал и осуществил прорыв обороны противника не на одном участке, как это делалось в армиях союзников и в русской армии, а на широком фронте одновременно четырьмя армиями, наносивших фронтальные удары на нескольких операционных направлениях, слившихся впоследствии в общий прорыв австро-германского фронта между р. Припять и румынской границей.

Отказавшись от старых догм и схем, Брусилов решительно потребовал от командующих армиями и командиров корпусов на своих участках обороны подготовить по одному ударному участку для наступления и несколько вспомогательных, а земляные работы начать немедленно и не прекращать их до начала наступления. Таким образом, на участке обороны фронта одновременно были начаты подготовительные работы в 20–25 местах, и противник терялся в догадках о замыслах русских. Даже перебежчики не могли сообщить врагу, что готовят русские. Главнокомандующий также потребовал, чтобы все армии готовились к нанесению ударов на своих операционных направлениях, а главный удар он решил нанести 8-й армией, которой он сам в свое время командовал, в направлении Луцка, куда направлялись основные резервы и артиллерия. Все резервы были приближены к главным силам, и они могли быстро вводиться в бой для развития успеха. Участки прорыва выбирались так, чтобы удар приходился по одному из флангов обороняющегося противника, а все его остальные силы сковывались сильным артиллерийским огнем.

Еще на опыте 1915 года Брусилов убедился в недостаточности пробивной способности старого, слабо эшелонированного боевого порядка. Поэтому был принят новый, глубокий порядок, состоявший из последовательно эшелонированных волн густых цепей, следующих друг за другом на дистанции 150–200 шагов. Полк образовывал четыре волны. Полки в дивизиях строились в боевом порядке, поэшелонно, один за другим. Батальоны были построены таким образом: два батальона рядом, два батальона – им в затылок. В батальоне первые две роты составляли первую волну, а вторые две роты – вторую волну. За дивизиями первой линии следовали дивизии второй линии. Таким образом, все боевое построение представляло глубокую фалангу густых цепей, которые должны были пробить австро-венгерскую оборону. Одним из важных мероприятий по подготовке прорыва было создание пехотных плацдармов для удара. Для того, чтобы приблизить боевой порядок атаки к переднему краю противника, укрыть солдат от огня, от артиллерийской контрподготовки, нужно было создать специальную сеть траншей и сооружений. Это и было сделано. Плацдармы состояли из системы параллельных траншей, число которых соответствовало числу волн. Эти параллели были соединены большим числом ходов сообщений и имели значительное число убежищ. Первая линия была приближена к окопам противника на расстояние броска в атаку.

Генерал Брусилов и его штаб проделали колоссальную работу по выявлению состава противника и его численности, сильных и слабых его сторон. Путем агентурной, войсковой и воздушной разведок, все части изучили расположение неприятельских войск и характер их укреплений. Войсковая разведка и постоянный захват пленных по всему фронту дали возможность точно установить, какие неприятельские части находились перед фронтом русских войск. Агентурная разведка установила, что в тылу у неприятеля резервов почти нет. Воздушная разведка сфотографировала все его укрепленные позиции, как в боевой линии, так и в глубине. Карты, составленные из этих снимков, были даны войскам. Имея такие планы, командиры всех степеней тщательно изучали участки, против которых им предстояло действовать, лично знакомились с первой линией укреплений противника, изучали подступы к ним, выбирали артиллерийские позиции, устраивали наблюдательные пункты и готовили предметно солдат к атаке.

Как вспоминал сам Брусилов «осуществление прорыва таких сильных, столь основательно укрепленных позиций противника было почти невероятным… Но я был уверен, что все же есть возможность вполне успешно выполнить задачу прорыва фронта и при таких условиях».

Избранная Брусиловым форма прорыва позиционного фронта не встретила одобрения в Ставке. Начальник штаба верховного главнокомандующего генерал Алексеев пытался отговорить Брусилова от его плана операции. Алексеев советовал отложить наступление на несколько дней для того, чтобы подготовить и избрать лишь один ударный участок, как это уже выработано практикой настоящей войны, однако Брусилов наотрез отказался менять намеченный план действий. Он доносил Алексееву, что на избранном направлении главного удара, на участке шириной в 21 км им стянуто 9,5 дивизий, т. е. 148 батальонов, или 145 тысяч человек пехоты, против 53 неприятельских батальонов. Брусилов убеждал Алексеева в успехе, доказывая, что количество сосредоточенных сил на Луцком направлении вполне достаточно как для прорыва обороны, так и для развития дальнейшего успеха. А поэтому, главные удары, наносимые другими армиями, будут лишь способствовать общему успеху. Наконец, Брусилов сообщил Алексееву, что изменять план атаки, откладывать день и час наступления он не считает возможным, ибо все войска уже сосредоточены в исходных районах для наступления.

Скрытность подготовки операции была одной из важнейших целей, которой добивался Брусилов непрерывно от командиров всех степеней и от штабов, требуя от них хранить в глубокой тайне время начала атаки и привлекаемые для этого силы и средства. Еще Цицерон говорил, что «нация может пережить своих дураков и честолюбцев, но она не может пережить измену. Враг у ворот страшен, но он известен и открыто выступает под своими знаменами. Предатель же свободно вращается среди осажденных, его хитрый шепот шелестит по стопам города, он действует втайне и заражает граждан, так что те не могут сопротивляться. Убийца менее страшен, чем он».

Многие мероприятия, проводимые во фронте, Брусилов даже скрывал от генералов штаба Ставки, лично ставя в известность о них только Алексеева. В свою очередь и сам Алексеев скрывал от Николая II время начала наступления Юго– Западного фронта в убеждении, что царь поделится этой информацией с царицей, и это станет известно ее приближенным и врагам. Что заставило Алексеева утаивать от царя важнейшие мероприятия по подготовке войсковых операций и не обо всем информировать его? Да, мы знаем, что Николай II в военных делах, как и во всех других государственных делах, слыл дилетантом и невеждой и ничего сам не решал. От него нельзя было услышать хорошего совета или толковых рекомендаций, лучшее, что мог он делать – слушать. Но он имел привычку обо всем услышанном обмениваться мнениями с министром графом Фредериксом, неотлучно сопровождавшего императора в штабе и в поездках, и никогда не оставлявшего царя наедине. Много раз Алексеев убеждался в том, что секретность военных операций не была обеспечена и, подозревая министра двора, графа Фредерикса в их разглашении, он конфиденциально попросил царя приходить в штаб лично, без министра, в сопровождении флигель-адъютантов, остававшихся в комнате дежурного офицера штаба ставки. Однако утечка важнейшей секретной информации, о которой нередко знали только два человека – царь и начальник штаба, продолжала просачиваться из стен Ставки, и тогда Алексеев заподозрил Николая II в разглашении военных тайн своей жене – императрице Александре Федоровне, от которой они становились известны германскому командованию. Алексеев стал догадываться, что император, сообщая своей жене важнейшие военные данные: о составе резервов и месте их сосредоточения, направления главных ударов фронтов и наличия вооружения в войсках, делал это под давлением германской агентуры, окопавшейся рядом с ним, среди высоких сановников, окружавших его и императрицу. Это не тема для семейных писем, но видно, император и императрица были не свободны в своей политике, и Николай II обязан был периодически сообщать своей супруге военные тайны, которые становились известны офицерам генерального штаба Германии, находившимся рядом с царицей. В свою очередь, императрица Александра Федоровна, по тому же принуждению, из-за страха за жизнь наследника и своей семьи, обязана была спрашивать у мужа характер вооруженной борьбы, ее развитее и направление главных усилий русских войск на перспективу, как того требовали от нее приближенные. В каждом письме, сообщая императрице важные военные сведения, император наивно просил: «Прошу, любовь моя, не сообщай этих деталей никому, я написал их только тебе».Царь не мог не знать, что, по его же распоряжению, все письма перлюстрировались тайной полицией царского двора, во главе которой стояли пруссаки.

Видимо, царь не все знал и не обо всем сообщал своей жене, и тогда германская агентура, после того, как Николай II возглавил Ставку, ежемесячно заставляет императрицу вместе с детьми выезжать на специальном поезде, в котором следует до сотни германских агентов, в Ставку или в штаб какого-либо фронта ради одной цели – собрать достоверную информацию о замыслах Ставки и фронтов на ближайшую перспективу и изучить состав и возможности русской армии и наличие у нее резервов. Боясь за жизнь детей, императрица возила их всегда с собой, даже больных, и эти утомительные поездки, длившиеся по 7-10 дней, под присмотром прусских агентов, были сущим адом для Александры Федоровны, которая должна была царствовать, а на самом деле, она, вместе с царем и детьми, исполняла роль жалких слуг, а то и рабов, у своего жестокого окружения.

Нарочская операция подтвердила догадки генерала Алексеева о том, что немецкое командование досконально знало о сроках и месте проведения этой операции, потому что каждая атака русских дивизий встречалась пристрельным артиллерийским огнем и засадами, которые можно было подготовить только заранее, зная время и направление наступления русских. Тиран отнесся к громадным потерям русских войск безразлично, но Алексеев не мог простить себе бесцельно погибшие человеческие жизни, и он ужесточил работу по сохранению скрытности подготовки военных операций, утаивая от императора основные этапы подготовки и их проведения, и перемещение резервов.

Царь не мог не заметить этой перемены в работе своего начальника штаба, и он пишет жене: «Я рассказал Алексееву, как ты интересуешься военными делами, о которых ты меня спрашиваешь в своем последнем письме № 511. Он улыбнулся и молча меня слушал». Но все же, Алексеев добивается своего, и царь все меньше получает информации о действиях своих войск. 22 июня царь отвечает жене на ее запрос: «О гвардии я не могу ничего сказать, потому что до сих пор еще не совсем выяснено, куда их отправят. Склонен думать, что куда-нибудь на Юго-запад, но это только мое предположение. Я извещу тебя в свое время».

С 7 по 17 мая императрица Александра вместе с детьми находилась в Ставке и выезжала в Одессу, где она с умыслом и с улыбкой спросила Брусилова: «Когда же вы начнете наступление, назовите мне его дату, мне это так интересно!», но командующий фронтом отделался шуткой, и сумел затеряться среди сопровождавших венценосную семью именитых гостей.

31 мая, в письме царю, Александра Федоровна спрашивает: «Когда начнется наступление гвардии?» Все вопросы на военную тематику очень любопытны, и они вставлены в контекст писем неожиданно, без всякой связи с предыдущей и последующими мыслями царицы о детях, о быте, о сплетнях, и о назначениях.

Все эти меры предосторожности, проводимые генералом Брусиловым в войсках, вполне оправдали себя. Австро-Венгры не подозревали, что против них готовится крупная операция русских войск.

Скрытность подготавливаемой операции Юго– Западного фронта была достигнута и с рассветом 4 июня началась мощная артиллерийская подготовка по всему фронту, длившаяся на разных участках прорыва от 6 до 48 часов. Военный министр Поливанов сумел обеспечить войска вооружением и большим количеством боеприпасов к ним, что было впервые на этой войне. Наибольший успех был достигнут фланговыми армиями-8-й и 9-й, которые к 7 июня прорвали позиции противника на фронте протяженностью 70–80 км и продвинулись вглубь на 25–35 км., а через семь дней эта глубина достигла 70–75 км. К исходу этого дня 8-я армия Каледина овладела Луцком и успешно развивала наступление в направлении Владимир-Волынский. Противостоящая войскам Каледина 4-я армия эрцгерцога Иосифа-Фердинанда в излучине р. Стырь была разгромлена и вся австро – венгерская армия по всему фронту наступления русской армии представляла собой в этот момент толпу безоружных людей, бросавших на своем пути оружие и снаряжение. Целые подразделения сдавались в плен без боя.

Это был успех – необычный для первой мировой войны. Оба крайних фланга австро-германского фронта оказались разгромленными. 4-я и 7-я армии противника были почти полностью разбиты и в беспорядке отступали. Для австро-германских войск, действовавших на русском фронте, создалась критическая обстановка. Это вынудило германское командование приостановить наступление под Верденом, стянуть все, что было возможно на юго-западное направление, чтобы спасти австро-германские армии от полной катастрофы. В свою очередь, австро-венгерское верховное командование вынуждено было остановить наступление против Италии и также спешно перебрасывать свои войска на русский фронт.

Но пока шли эти переброски дивизий и корпусов, для Ставки создавалась благоприятная обстановка нанести удар другими фронтами в юго-западном направлении, по тылам 1-й и 2-й австрийских армий, остававшихся еще на прежних позициях по реке Иква. Здесь оперативный успех мог вполне перерасти в стратегический, который способен был подорвать мощь всей Австро-Венгерской армии на Восточном фронте. Для этого нужно было одно условие – войска Западного и Северного фронтов должны были немедленно перейти в наступление в отведенных им полосах, как это было обусловлено на заседании военного совета 14 апреля. Но главнокомандующий Западным фронтом генерал Эверт, войска которого должны были нанести удар 11 июня, несколько раз откладывал время перехода в наступление, а затем, с согласия царя, перенес направление главного удара на север, на Барановичи, что не помогало, а, наоборот, вредило войскам Юго-Западного фронта. Эверт, как и Ренненкампф в Восточно-Прусской операции, преступно медлил с открытием активных боевых действий против немецкой армии, давая им возможность снимать с его участков войска и перебрасывать их для противодействия наступлению Брусилова. Войска Юго-Западного фронта сражались с невиданной храбростью, но, погибая и истекая кровью, солдаты и офицеры не могли понять молчания соседних фронтов и 18 июня Брусилов доносит начальнику штаба Ставки, что в его войсках крепнет убеждение, что «немец, генерал-адъютант Эверт, изменник». Выделенный Брусилову из состава Западного фронта 4-й кавалерийский корпус должен был действовать по тылам поспешно отступающего противника, но командир корпуса генерал фон Гилленшмидт преступно бездействовал, и его боевые задачи были переложены на командарма 8-й армии генерала Каледина. Подозрение в измене падало на всю династию Романовых, на царскую власть, на генералитет армии.

Начальник штаба Ставки генерал Алексеев, убедившись в невозможности заставить генералов Куропаткина и Эверта вести активные наступательные действия на своих операционных направлениях, так как их в бездействии все время поддерживал император, решил перенести центр тяжести наступления с Северного и Западного фронтов на Юго-Западный. Сюда направляются резервы главного командования – гвардия и ряд армейских корпусов с фронтов, которыми командовали Эверт и Куропаткин, из которых в составе Юго-Западного фронта создается особая гвардейская армия под командованием генерала Владимира Безобразова. Ее командующий генерал – адъютант Безобразов в свое время отличился при подавлении крестьянского восстания в Курляндии осенью 1905 года, за что был зачислен в свиту Его Величества. Военного дела он не знал и не хотел его изучать из-за своего упрямого и ограниченного ума. В своем невежестве он был очень похож на царя, и эта черта сближала их на разных этапах царствования Николая II. Командиром 1-го корпуса в этой особой армии был великий князь Павел Александрович, который не имел никакого отношения к военной службе и свои обязанности он не выполнял. Начальником артиллерии у него был герцог Мекленбург-Шверинский, не знавший ее и не управлявший ею. Вторым корпусом командовал генерал Раух, у которого «нервы не выносили выстрелов». Находясь в опасности, он терял присутствие духа и лишался возможности руководить подчиненными. Офицеры гвардии, видя никчемность и неспособность своих начальников руководить войсками роптали, но сделать ничего не могли и многие стали относиться к службе с прохладцей, не видя в ней смысла для служения отечеству. Армия приняла участие в боях на Стоходе, но успеха не добилась из-за неумелого руководства командования армии.

28 июля войска Юго-Западного фронта, в составе шести армий, снова атакуют противника на широком фронте, и везде им сопутствует успех. Были заняты города Броды, Галич, Станиславов, а вскоре они овладели и всей Буковиной. Но противник, используя бездеятельность русских армий на других фронтах, успел сосредоточить крупные силы на юго-западном стратегическом направлении. И в начале сентября фронт стабилизировался на линии реки Стоход, Киселин, Злочев, Брзежаны, западнее Галича и Станиславова, Делатын, Ворохта, Селетин и далее, до р. Прут. На этом наступление войск Юго-Западного фронта приостановилось. Была еще одна важная причина, заставившая генерала Брусилова приостановить дальнейшее наступление своих войск – прямое вмешательство царя и его приказ закрепиться на достигнутых рубежах. Это было сделано по просьбе царицы и Распутина, за которым стояли серьезные политические силы, не заинтересованные в поражении Австро-Венгерской армии. Немецкая партия при дворе не была разгромлена и она действовала.

Все время, пока шло Брусиловское наступление, царь вел свой обычный и размеренный образ жизни, в котором у него была ежедневная потребность заходить утром к начальнику штаба ставки Алексееву, который делал ему короткий обзор важных военных событий на фронтах за истекшие сутки. Выслушав сообщение, Николай II, как правило, ничего не требовал и ничего не советовал, а молча уходил в свои апартаменты, где он и проводил остатки рабочего дня, если никуда не выезжал. Все текущие дела решал Алексеев, работавший много и напряженно, но не веривший в победу России над Германией и Австро-Венгрией. В присутствии генералов и офицеров штаба он нередко с горечью в голосе говорил: «Вот вижу, знаю, что война кончится нашим поражением, что мы не можем кончить ее чем-нибудь иным другим, но, вы думаете, меня это охлаждает хоть на минуту в исполнении своего долга? Нисколько, потому что страна должна испытать всю горечь своего падения и подняться из него рукой божьей помощи, чтобы потом встать во всем блеске своего богатейшего народного нутра…» Помолчав и подумав немного, словно прислушиваясь к своему внутреннему голосу, он продолжал с грустью: «Армия наша-наша фотография. Да это так… и должно быть. С такой армией, в ее целом можно только погибать и вся задача командования свести эту гибель к возможно меньшему позору». Такие тяжелые мысли появились у Алексеева сразу после поражения русских войск в Нарочской операции, в которой предательство и измена генералов Эверта, Рагозы и Сирелиуса стоило русской армии около 100 тыс. убитых и раненых, а оставшиеся в живых офицеры и солдаты окончательно утратили веру в победу. Успешное развитие Брусиловского наступления вдохнуло силы и в начальника штаба Ставки, поверившего в возможность победы над врагом, и Алексеев, несмотря на трудности и прямые помехи со стороны царя, сумел вырвать у Эверта и Куропаткина резервы и отправить их Брусилову. После нескольких недель успешного наступления Юго-Западного фронта, в поведении императора обнаружился интерес к наступлению войск Брусилова, в котором, вместо радости, сквозила озабоченность достигнутыми успехами. Николай II все чаще утренние доклады Алексеева завершал словами: «Не пора ли нам остановиться?» Алексеев не знал, что императрица 6 июня в письме, поздравляя мужа «со всеми нашими успехами и «со взятием Черновиц» многозначительно добавила: «Только не следует слишком поспешно двигаться вперед, – проводим ли мы небольшие железнодорожные ветки для подвоза продовольствия и снарядов к фронту». Это поразительный взгляд, наполеоновского размаха, и последние строки свидетельствуют о том, что это письмо, как и сотни других, написано не императрицей, а людьми, стоящими за ней, и теми, кого очень волновало наступление русской армии; прокладка железнодорожных веток для наступающих армий улучшала организацию их снабжения и по одному этому факту можно было судить о ходе дальнейшего развития событий на Юго-западном фронте. В царском дворе нашлись способные графологи, писавшие письма от имени императрицы, так что их почерк нельзя было различить, а самой Александре Федоровне оставалось только передать им подробности из жизни семьи и дворцовых интриг, и сплетен, которые надо было отразить в этих письмах. Императрица постоянно в своих письмах царю жаловалась на свой плохой и странный почерк, на больные пальцы и плохую ручку, мешавшие ей писать хорошо, давая понять мужу и потомкам, что большинство ее писем Николаю II написаны не ее рукою, а прусскими агентами.

Историки, перечитывая огромную переписку царя и царицы, отыщут в ней глубину трагедии венценосной семьи, задавленной своим окружением, и проживших свою несчастную жизнь в вечном страхе за себя и за жизнь наследника, и масштабы этой драмы венценосной семьи превосходят воображение Шекспира.

В первых числах июля с поста министра иностранных был удален Сергей Сазонов, последний активный сторонник союза с державами Антанты, и его пост занял председатель Совета министров Борис Штюрмер, с кем германские правящие круги связывали свои последние надежды на заключение сепаратного мира с Россией. В правительстве и в близком окружении царя шла отчаянная борьба за выход России из войны, и продолжавшееся успешное наступление русских войск в Буковине и Галиции ломало все предпосылки для его заключения. С 6 по 11 июля царица с детьми снова находилась в ставке, где она пыталась уговорить Николая II приостановить наступление и пойти по пути заключения сепаратного мира с Германией. Не добившись согласия царя, императрица прибегает к помощи «старца», и в конце июля она пишет Николаю: Распутин «находит, что было бы лучше не наступать слишком настойчиво, так как потери будут чрезмерно велики, – можно быть терпеливым и ничего не форсировать, так как в конце концов мы все получим; можно наступать очертя голову и закончить войну в два месяца, но тогда тысячи жизней будут принесены в жертву, а терпением также дойдешь до цели и не будет пролито крови».

Можно представить, как трудно было вести войну всем русским людям, без различия классов и званий, когда собственное правительство и царское окружение хотело завершить ее унизительным сепаратным миром, в войне, которую русский народ не хотел, и которую ему навязали те же круги, кто вел сейчас Россию к позорному столбу.

Царь был упрям, и, рискуя своей жизнью, он отказывался идти по пути подписания сепаратного мира с Германией, но наступление войск Юго-Западного фронта он приказал Алексееву приостановить, видя в этом единственную возможность смягчить давление ближайших сановников на себя и супругу.

Брусилов, лично обратившись к Николаю, настоял на отмене этого распоряжения, и продолжал громить австро-венгерские войска, и подходящие немецкие резервы. С быстротой молнии немецкие агенты знакомят царицу с обстановкой на фронте и ни на минуту не оставляют ее в покое, так что она снова пишет мужу письмо: «наш Друг недоволен тем, что Брусилов не послушался твоего приказания остановить наступление. (Она ежечасно знает, что делается на фронтах. – Авт.) Он говорит, что Бог вдохновлен свыше отдать это приказание, и насчет перехода через Карпаты до зимы, и Бог это благословит – теперь. Он говорит, опять будут бесполезные потери. Он надеется, что ты все-таки настоишь, так как теперь неладно». Что имела в виду императрица под этим словом неладно, написанного растянутым почерком, чтобы Николай особо обратил свое внимание именно на это слово? Наверное, оно таило угрозу для семьи, потому что царь, после прочтения этого письма, лично позвонил генералу Брусилову и потребовал наступление Юго-Западного фронта немедленно остановить.

Наступательная операция Юго-Западного фронта имела огромное военно-политическое значение. Она привела к крупному поражению австро-венгерских войск в Галиции и Буковине. Противник потерял убитыми, ранеными и пленными до 1,5 млн. человек, 581 орудие, 1795 пулеметов, 448 бомбометов и минометов. Потери русской армии составили около 500 тыс. человек. Немецкое верховное командование вынуждено было признать, что без сильной поддержки со стороны немецкой армии спасти Австро-Венгрию от развала было невозможно. Поэтому оно бросило на юго-запад все резервы, которые можно было собрать. Против Юго-Западного фронта было дополнительно брошено 45 дивизий, из них 36 немецких, 6 австро-венгерских и 2 турецкие. Из этого общего количества немецких дивизий семнадцать было снято с французского фронта. Все эти силы и средства были втянуты в жестокие бои. Гинденбург так оценил итоги Брусиловского наступления: «Нанесенные удары русской армией австро-венгерской армии… поколебали военное могущество этой империи и подорвали у ее населения веру в победу. После понесенных потерь австро-венгерские войска уже до самого конца войны не смогли обрести должный боевой дух и веру в победу».

Только отсутствие взаимодействия между англо-французским и русским фронтами, преступное невыполнение плана ставки командующим Западным фронтом Эвертом, и Северным фронтом Куропаткиным, а так же медлительность царской Ставки, не сумевшей своевременно использовать успех, достигнутый Юго-Западным фронтом, позволило спасти от полного разгрома Германию и Австро-Венгрию в 1916 году. Если бы англо-французские войска в начале июня перешли в решительное наступление, то немецкое верховное командование оказалось бы не в состоянии перебросить в Галицию значительные резервы. Бывший английский премьер-министр Ллойд-Джордж писал по этому поводу: «Самой очевидной и самой пагубной ошибкой союзников было упорное нежелание рассматривать весь театр войны, как единый фронт. Если бы военные вожди союзников на западе рассматривали весь театр войны как единое целое и умели бы перенести мысль за земляные укрепления за своим носом, 1915 год мог стать поворотным в войне, а 1916 год положил бы конец этой борьбе наций».

Николай II, приостановивший наступление войск Юго-Западного фронта, вскоре, под давлением своего окружения, изменил свое отношение к генералу Алексееву, и перестал заслушивать его доклады, что сразу было расценено как предвестие отставки. Близкие к императору и императрице сановники не простили ему утаивание военных секретов от царя, в результате чего наступление войск Юго-Западного фронта для них оказалось неожиданным, да и назначение генерала Брусилова командующим этого фронта произошло не по их воле.

Конечно, мысль об отстранении Алексеева от дел родилась в Главной квартире германских войск, но осуществлять ее начали через Распутина, имевшего решающее влияние на императрицу. 5 ноября царица Александра Федоровна пишет Николаю II: «Алексееву следовало бы дать 2-месячный отпуск, найди себе кого-нибудь в помощники, например Головина, которого все чрезвычайно хвалят, – только не из командующих армиями, – оставь их на местах, где они нужнее…Человек, который так страшно настроен против нашего Друга, как несчастный Алексеев, не может работать успешно. Говорят, у него нервы совершенно развинчены. Это понятно: сказалось постоянное напряжение «бумажного» человека; у него, увы, мало души и отзывчивости». Как она могла все это знать, и откуда к ней поступали последние сводки с фронтов, на которые императрица, как в хорошо отлаженном военном штабе, мгновенно реагировала? И, конечно, не мог знать обстановку на фронтах и «старец» Распутин, проводивший все дни в попойках и гуляниях в лучших ресторанах столицы, счета которого оплачивались тайной полицией царского двора и градоначальником-немцем. Рядом с царем и царицей действовала хорошо сколоченная группа прусских агентов, руководимых лучшими офицерами германского генерального штаба, готовивших для царя и царицы злободневные военные вопросы, на которые они обязаны были отвечать, если хотели оставаться на троне и сберечь жизнь наследника. В круг лиц, взявших от имени немецкой партии главенство над царской семьей, входили князья Мещерский, Андронников, генерал Воейков, митрополит Питирим, и, конечно, Распутин.

В столицах стран Антанты, и, прежде всего, в Париже и Лондоне знали о безволии и зависимости Николая II от своего близкого окружения, накрепко связавшего его судьбу с судьбой Германии. Они всячески мешали проводить координированную политику России со странами Антанты. Появление Штюрмера во главе русского правительства еще более усложнило эти отношения и в Лондоне было решено послать в Россию представительную делегацию во главе с военным министром фельдмаршалом Горацио Китченером, который, помимо согласования военных действий и улучшения снабжения русской армии, должен был рассказать Николаю II и подтвердить документами вредительскую роль отдельных лиц из его близкого окружения, пособничество которых германским интересам у английской разведки не вызывало сомнений. У Китченера были неопровержимые доказательства участия «старца» Распутина в сборе ценной информации о состоянии русской армии и характере ее дальнейших действий, и использование им власти императрицы для выдвижения на высокие посты в государстве людей, завербованных германской разведкой. Поездка эта была согласована с английским королем Георгом V, также являвшимся двоюродным братом русского императора, и она готовилась в глубочайшей тайне. Однако, несмотря на строжайшую секретность готовившейся поездки, о ней стало известно в Берлине и крейсер «Гемпшир», на котором отправился в плавании Китченер, был торпедирован германской подводной лодкой и он погиб вместе с командой. Все мировые события мгновенно становились известны больной царице и она откликнулась и на эту трагедию, написав мужу: «По мнению нашего Друга (Распутина-автор) для нас хорошо, что Китченер погиб, так как позже он мог бы причинить вред России, и что нет беды в том, что вместе с ним погибли его бумаги. Видишь ли, Его всегда страшит Англия, какой же она будет по окончании войны, когда начнутся мирные переговоры». Император и императрица владели языком конспирации в совершенстве и здесь под словом «Его» скрывается не Распутин, а всесильный человек в близком окружении Александры Федоровны, имя которого было известно и царю.

Николай II мужественно переносил пленение своей воли и духа, и, понимая свою обреченность и безысходность, он все же надеялся на какое-то чудо, на спасение, которое могло придти к нему и его семье, чего нельзя было сказать об императрице Александре Федоровне. Она никогда не была сильной, наоборот, она была очень слабой и мнительной женщиной, и ею легко управляло близкое окружение.

Основной чертой царицы была замкнутость и сдержанность чувств ко всем, кто ее окружал, а тяжелая болезнь сына Алексея породила в ее душе чувство вины и страх за его будущее, навсегда укоренившийся в ней. В этом, постоянно живущем в ней страхе, императрице ничего не оставалось, как уповать на «старца» Распутина и на его способность выкрутиться из всяких житейских обстоятельств и передряг, и надеяться на его прозорливость в предвидении опасностей. Вера в чудодейственную силу и поддержку Распутина была так велика, что дало право императрице в письме Николаю II в конце 1916 года сказать: «Если бы у нас не было Его (Распутина-автор), все бы уже давно было кончено, я в этом совершенно убеждена!» Но сам Распутин знал, в каких сетях он находился и не строил иллюзий ни себе, ни царской семье.

Через пять дней после письма императрицы генерал Алексеев был отправлен в отпуск по болезни, от которого он отказывался, но министр двора, граф Фредерикс, потребовал безоговорочно выполнить распоряжение императора. С 10 ноября обязанности начальника штаба Ставки стал исполнять генерал Василий Гурко, который оставался руководить Особой армией Западного фронта, в которую входили и гвардейские корпуса. Гурко нигде не проявил своих военных способностей, и с его именем связывались все худшие поражения, которые переживала русская армия осенью 1916 года. Это был человек благих намерений, высказываемых вслух, и плохих дел, совершаемых молча и тайно. При нем Ставка совершенно отказалась от проведения наступательных операций против немцев, но, чтобы не раздражать своим бездействием союзников, Гурко имитировал активность боевых действий на Румынском фронте. Огромная армия, переставшая вести боевые действия и напряженно учиться, стала быстро разлагаться и революционизироваться.

В начале ноября открылась пятая и последняя сессия Государственной Думы, где, взявший слово Милюков, произнес чрезвычайно резкую речь. Он говорил об измене в придворных и правительственных кругах, о пагубном влиянии императрицы Александры Федоровны и Распутина на внутреннюю и внешнюю политику империи, он сообщил факты коррупции и предательства Штюрмера, Манасевича, Питирима, сведя их в одну клику шпионов, взяточников и подлецов. Многие факты он цитировал из немецких газет. Венцом его выступления стали ответственные слова, поразившие депутатов: «Теперь мы видим и знаем, что с этим правительством мы так же не можем законодательствовать, как не можем вести Россию к победе».Он закончил свою речь риторическим вопросом, обращенным к депутатам и народу России: «Что это: глупость или измена?»

На другой день, вместо центральных газет, вышли листы с небывало белой бумагой. То же и на третий день. Однако выступление это было услышано во всех уголках России, в котором, как набат, прозвучал призыв к объединению всех патриотических сил страны и к их действиям. Царь, напуганный этим выступлением, воспользовался поездкой на фронт и заехал в Киев, где жила его мать, вдовствующая императрица Мария Федоровна, чтобы обсудить с ней положение дел в империи, потому что рядом с ним не было достойных и верных советников и он жил в полном одиночестве. Навсегда порвавшая с петербургским столичным обществом, и отторгнутая императрицей Александрой Федоровной от всякого участия в семейных делах царской семьи, Мария Федоровна блистала умом и мудростью и сохраняла свою приверженность к русскому началу во всяких начинаниях, что были нужны для пользы России. Имея общее мнение с великими князьями Александром Михайловичем и Павлом Александровичем, присутствовавшим на этой встрече, она посоветовала сыну немедленно освободить Штюрмера от обязанностей председателя Совета министров и назначить на этот пост министра путей сообщения Александра Трепова, известного в обществе своим умом и честностью, энергией и неподкупностью суждений. Этот человек еще мог спасти монархию и империю, если бы Николай II осознавал всю угрозу своему режиму, как это осознавал Трепов, потребовавший при своем назначении на должность премьера удаления из правительства таких министров, как Протопопов и Бобринский, а из столицы таких людей как Распутин. Тщетно. Царь слушал только царицу Александру Федоровну, а та и в мыслях не допускала возможности расставаться с такими людьми. Как только ей стало известно о требованиях нового премьера, она написала Николаю: «Не подчиняйся такому человеку, как Трепов (которому ты не можешь доверять, которого ты не уважаешь)… Как Тр(епов) и Родзянко (со всеми злодеями) на одной стороне, так я в свою очередь, стану против них (вместе со святым божьим человеком) на другой. Не поддерживай их – держись нас», – взывала императрица к мужу в письме за 5 декабря. Читая эти письма, нельзя обвинять императрицу в измене России, которую она любила и желала ей счастья и процветания. Она сама, как и ее муж, попала в прусский капкан, крепко скрученный врагами России, и, боясь за свою жизнь, а больше за жизнь мужа и детей, она была вынуждена подписывать своим именем все письма, которые готовили ей близкие сановники – воинственные пруссаки, возомнившие себя вершителями судеб других народов и государств. Под сокрушительными ударами союзных армий Антанты они медленно и неохотно, но все же расставались с безумной идеей о своем превосходстве над другими народами, но те, кто был рядом с венценосной семьей, не утратили повадок зверя и вся царская семья, оказавшись в их логове, в любой момент ждала смерти, если бы она вздумала вести патриотическую политику внутри своей страны. Новый председатель Совета министров Трепов, по возвращению из Ставки в Петроград, снова вернулся к своей просьбе исключения Протопопова из состава правительства и послал императору подготовленное решение о его отставке. «Ответственность несу я, – рискнул напомнить он Николаю II, – и поэтому, я желаю быть свободным в своем выборе». Но все усилия Трепова, добивавшегося отставки Протопопова и некоторых других членов кабинета натолкнулись на упорное противодействие царицы Александры Федоровны и Распутина. Бедная царица. Она не ведала, что творила. Страшась своего прусского окружения и в страхе потерять мужа и наследника, она защищала врагов своего отечества и требовала убрать подальше от власти тех, кто мог спасти еще династию, и к таким людям, безусловно, относился премьер Трепов.

Парламентарии не знали характера борьбы Трепова за состав правительства и отнеслись к его назначению настороженно, а когда новый премьер появился в Думе, чтобы изложить программу правительства, ему была устроена обструкция в знак протеста, что министром внутренних дел в его правительстве остается ненавистный им Протопопов. Такое отношение депутатов Думы только подлило масла в огонь и прусское окружение подтолкнуло Николая II к мысли избавиться, одновременно, как от Трепова, так и от парламента, закрытие которого они все время добивались, потому что из стен Таврического дворца раздавался мощный голос народного протеста против придворной клики, толкавшей страну к позорному миру с Германией. За две недели до отставки Трепова, Николай II сообщает императрице детали готовящейся им расправы над только что назначенным премьером: «Противно иметь дело с человеком, которого не любишь и которому не доверяешь, как Тре(пов). Но раньше всего, – объяснял он супруге, – надо найти ему преемника, а потом вытолкать его – после того, как он сделает грязную работу. Я подразумеваю – дать ему отставку, когда он закроет Думу. Пусть вся ответственность и затруднение падут на его плечи, а не на плечи того, который займет его место». Трепов проработал пять недель, удивив правительство сильными начинаниями и инициативами, в которых чувствовалась сильная рука и могучий взгляд на смелые преобразования в жизни страны, остановленные вместе с его отставкой. Царь одновременно освободил его и от поста министра путей сообщения, единственной отрасли в империи, которая, благодаря Трепову, функционировала еще нормально. Назначенный вместо него немец Кригер-Войновский сумел так расстроить железнодорожный транспорт, что, через два месяца, страна оказалась парализованной – из-за сознательного вредительства на дорогах, ведущих к фронту и к жизненно важным центрам России. Не по своему выбору и желанию, а под принуждением своего прусского окружения, назначал царь председателями правительств Горемыкина, Штюрмера и Голицына, и не по своей воле он снимал с этого поста Коковцова и Трепова; политика как внутренняя, так и внешняя, вершилась в министерстве императорского двора, являвшегося тюрьмой для монарха и его семьи.

Императрица тут же занялась подбором нового председателя правительства и выбор ее и дворцовой камарильи пал на князя Николая Голицына, женатого на немке, совершенно бесполезного для государственной работы человека, но такого же послушного и удобного для немецкой партии, каким был и Горемыкин. Все планы по дальнейшей дестабилизации обстановки в России ее внешним и внутренним врагам можно было выстраивать, не боясь правительства, которое было бессильно что-либо сделать, предварительно не испросив на это разрешения придворных чиновников. Немощный и во всем послушный князь Голицын олицетворял собой угасание когда-то сильного и влиятельного княжеского рода в русском государстве, ни в чем не проявившего себя в момент крушения монархии в России. Современники говорили о последнем князе Николае Голицыне, возглавившего правительство, что он был «не государственного ума человек…», и этим все было сказано. Символично, но и к императору Николаю II сполна можно отнести эти же слова.