В половине двенадцатого маленькие ходики в виде избушки на курьих ножках, висевшие вниз головой, а вернее вниз крышей, как летучая мышь, и цеплявшиеся куриными ногами за старинную жердочку для птицы, вдруг захрипели, закашляли, дверца со скрипом открылась, и из нее нехотя высунулась сонная злая кукушка. Оглядев спящих, она как следует прокашлялась и истошно завопила:

– Вставай! Пора! На черные дела!

Кукушка исчезла. Дверца громко хлопнула. Темные, никак не отреагировав на призыв ходиков, продолжали громко храпеть. Дверца в ходиках снова открылась. Кукушка, по-старчески кряхтя, опять выглянула наружу. Убедившись, что не смогла никого разбудить, она с досадой сплюнула и захлопнула дверцу.

Избушка-ходики, торопливо перебирая когтистыми куриными лапами, сбежала с жердочки на печку, добралась до лежанки, где спали валетом две сестрицы-яги, и остановилась у самого уха Ягули Янусовны.

Едва это произошло, кукушка вновь высунулась и проорала в самое ухо хозяйки:

– Вставай! Пора! На черные дела!

Ягуля подскочила на печке, а часики, выпростав невесть откуда два черных крыла, взмыли под крышу и обустроились на стропилах среди трав и прочих вяленостей и сушеностей. Меры предосторожности были приняты крайне вовремя, ибо Ягуля злобно взвизгнула:

– Проклятая кукушка! Убью!

– Сами ведь строго наказали, что полдвенадцатого подъем, – ехидно отозвалась сверху кукушка. – А не хотите вставать, дело ваше.

– Как это не хотим? – уже пробудились три сестрички-ведьмы. – Встаем, очень даже встаем!

– А кофе когда подадут? – протирая глаза, проблеял поэт-сатирик. – Мой организм без кофеина не просыпается.

– Кофе в Магинбурге будешь пить! – рявкнула на него Татаноча. – А сейчас все о черном деле должны думать.

Поэт-сатирик хнычущим голосом продекламировал:

Куплет очень не понравился Ничмоглоту Берендеевичу, и он, зевая, произнес:

– Или замолчи, или я тебе сейчас устрою звон литавр.

– Вот именно, звон литавр, – угрожающе подхватила Татаноча, для наглядности хлопнув у него над ухом двумя крышками от котлов.

Козлавр, взвыв, отскочил к самой стене избушки, однако та, громко икнув, отбросила его назад в самую середину комнаты.

с трагическим пафосом произнес поэт-сатирик.

– В последнем ты ошибаешься, – сказала Ядвига Янусовна. – В черном деле сегодня ты нам просто необходим.

– Без тебя никакое колдовство не получится, – подтвердила Луша.

– В таком случае, требую к себе уважения как к ценному специалисту и уникальному дарованию, – немедленно сменил тон Козлавр. И, капризно затопав передними копытами, добавил: – И попрошу мной не икать.

Избушка хихикнула и легонько подбросила поэта-сатирика в воздух.

– И кидаться мною тоже не надо, – снова обиделся тот.

– Хватит трепаться! – призвала Козлавра к порядку Татаноча. – Время не ждет. Упустим момент, и пиши пропало.

Они принялись за работу. Гуля к этому времени уже снова раскочегарила печь, и теперь там трещало, гудело и жалобно ухало. Верх печи уже раскалился докрасна, в избушке сделалось жарко.

– Вы там полегче! – сердито прокричала со стропил кукушка из ходиков. – А то перегреемся и остановимся! Некому разбудить завтра будет.

– Ничем не можем помочь, – ответила Ядвига Янусовна за сестру, ворочащую кочергой дрова в топке. – Нам колдовство высокой температуры нужно. А если вам так уж не можется, летите на улицу проветриться.

– Сыро там, просквозит, – брезгливо откликнулась кукушка.

– Тогда терпите, – посоветовал Ничмоглот Берендеевич. – Пар костей не ломит.

Однако и ему, похоже, стало жарковато. Сперва леший снял зеленую джинсовую куртку, затем избавился от зеленой майки, обнажив густо поросший травянисто-зеленым волосом торс.

Ядвига Янусовна поморщилась:

– Ничмоглот, ты ведешь себя неприлично. Здесь дамы.

– Извиняйте, – смутился леший и спешно натянул майку. Три сестры-ведьмы наполнили котел водой и, с трудом подняв его, поставили в печь.

– Мог бы, между прочим, женщинам помочь, – покосилась на Козлавра Тата.

торжественно продекламировал поэт-сатирик.

– Тьфу! Болтун ты и пустомеля, даром, что козел, – проворчала Тата.

– Не понял подтекста, – уже приготовился обидеться Козлавр.

– В этом и заключается твое гибридное счастье, – съязвила Татаноча.

– Я попросил бы уважать мое происхождение, – вскипел поэт-сатирик. – А то и я мог бы высказаться по поводу некоторых. Материала и мотивов достаточно. Но я существо цивилизованное, воспитанное. А потому выдерживаю тактичную паузу.

– Вот демагог выискался на наши головы, – заохала Ядвига Янусовна. – И зачем только мы его с собой сюда потащили. Убеждала ведь тебя, Тата, уговаривала. Уж какого-никакого козла местного бы нашли. Товар не редкий. Везде навалом. А этот сатирик, – ткнула она узловатым подагрическим пальцем в сторону Козлавра, – даже, по сути, и не козел. Так, непонятно что. Серединка на половинку.

– Вы, Ядвига Янусовна, тоже в определенной степени наполовинку, – дрожащим от обиды голосом проблеял Козлавр, намекая на ногу из кости мамонта.

Но Ядвига тут же нашлась:

– Нам, Бабам-ягам, искусственная нога по инструкции полагается.

– А ну прекратили! А ну за дело взялись! – взвизгнула Татаноча. – Котел выкипает!

Все, кроме Ничмоглота, кинулись было к печке, однако Ягуля Янусовна с криком: «Не мешайте! Посторонитесь!» – махнула котлу рукой. Тот степенно выплыл из печи, преодолел добрую половину дома и приземлился посередине стола.

Сестры-ведьмы и сестры-яги собрали по избушке целую груду колдовских ингредиентов и, едва часики, продолжавшие тикать на стропилах, надтреснуто прокуковали двенадцать, организовали вокруг стола хоровод, каждый из участников которого по очереди кидал в котел что-нибудь из кучи, наваленной на столе.

Три ведьмы, не переставая, с завыванием бормотали заклинания, а вода в котле, невзирая на то, что он давно улетел с огня и стоял теперь на холодном столе, продолжала бурлить и дымиться. С каждым новым пучком травы, либо копченой птичкой, либо еще какой-нибудь мерзостью, пар менял цвет, становясь то синим, то зеленым, то красным и, наконец, с последней порцией колдовских ингредиентов, сделался густо-черным, словно воздух наполнился горящей смолой.

– Получилось! Получилось! Получилось! – радостно захлопали в ладоши три сестры-ведьмы.

А две сестры-яги в унисон застучали по полу избушки своими искусственными ногами.

Избушка проснулась и возмутилась:

– Полегче, пожалуйста! Мне же больно!

Однако сейчас никто из Темных не обратил на нее внимания. Теперь все взгляды были устремлены на Козлавра. Тот расценил столь повышенное внимание по-своему и в замешательстве проблеял:

– Что-то музы мои пока молчат, и рифмы по случаю не рождаются.

– Не трудись, дорогой, – вкрадчиво проговорила Татаноча. – Стихи нам сейчас твои не нужны. А вот сам ты нужен.

Козлавр, почуяв подвох, задрожал всем телом.

– Я-то зачем? – поинтересовался он. – Как известно, гибриды колдовать не умеют.

– А нам не это нужно, – таким же ласковым тоном произнесла Луша. – Нам требуется черный козел.

Поэт-сатирик, облегченно переведя дух, развел руками:

– Во-первых, по меткому замечанию многоуважаемой Ядвиги Янусовны, я не совсем козел, а существо гораздо более высокого порядка. И, самое главное, совершенно не черной масти, а наоборот, абсолютно белой.

– А нам нужен черный, – тоном, не допускающим возражений, сказала Татаноча. – И раз нам так нужно, значит, так тому и быть.

И не успел Козлавр даже рта раскрыть, как вся компания, набросившись на него, крепко связала его ноги и руки пахнущими дегтем веревками и принялась сдирать с него одежду.

– Произвол! Попрание гражданских прав! – завопил было поэт-сатирик, однако ему немедленно заткнули пасть его же собственной майкой.

Козлавру оставалось лишь дергаться, но и это не помогло. Схватив по охапке ветоши, сестры-ведьмы окунули их в котел и начали тщательно обмазывать Козлавра с ног до головы черной жижей. Они трудились до той самой поры, пока несчастный поэт-сатирик равномерно не окрасился в радикальный черный цвет. Ведьмы придирчиво оглядели дело рук своих и, удовлетворившись результатом, извлекли из пасти кляп.

Поэт-сатирик приготовился дать оскорбителям достойную отповедь, однако не тут-то было. Из его уст не вырвалось ни единого слова. Он лишь жалобно блеял, как самый заурядный козел.

– Получилось! – с довольным видом воскликнули сестры-яги, потирая руки.

Козлавр продолжал блеять, но теперь уже не от возмущения, а от леденящего ужаса. Ибо вдруг обнаружил, что вместе с утратой дара речи у него пропали руки и торс. Он действительно превратился в обыкновенного черного козла. Кроме того, от него явственно потянуло серой. Впрочем, последнего явления вообще никто не заметил. Вонь в избушке по-прежнему стояла ужасная.

Темные радостно подхватили козла и на счет Ничмоглота Берендеевича «три-четыре» зашвырнули несчастного, потерявшего привычный облик гибрида на стол рядом с котлом, в котором продолжала бурлить жидкость, исходя черным паром.

«Сейчас резать будут, – промелькнуло в мыслях у Козлавра. – Прирежут и принесут в жертву. С них станется».

Бабы-яги принесли широкий медный таз, в каком нормальные люди обычно варят варенье.

Козлавр на столе дрожал мелкой дрожью. «Что они задумали? Что они задумали? – пытался он разгадать коварные замыслы еще недавних друзей. – Ах, зачем я раньше не спросил. Сидел бы себе тихо в родном Магинбурге, занимался бы творчеством. Так нет. Потянуло на авантюры».

Ему стало так жалко себя, что блеянье перешло в протяжный стон.

– Ишь как его, – поморщился Ничмоглот Берендеевич. – Даже меня тоска пробирает. Эх, сейчас бы для бодрости чарочку настоечки на козявках.

– Делу время, а чарочка потом, – прикрикнула на него Ядвига Янусовна.

– Да я понимаю, – стушевался леший. – Просто мечтаю.

Три сестры-ведьмы и Ягуля Янусовна, накренив котел, перелили часть его содержимого в таз. Жидкость немедленно перестала бурлить, а после того как Татаноча что-то туда сыпанула и побормотала какие-то непонятные слова, на поверхности образовалась зеркальная пленка.

Татаноча, низко склонившись над тазом, так что ее седые, давно не чесаные пряди едва не касались жидкого зеркала, вновь завыла заклинание. Натафталина и Лукреция заголосили следом. Серный запах, исходящий от Козлавра, настолько усилился, что даже перекрыл привычную вонь в избе, и Ничмоглот Берендеевич, не удержавшись, расчихался.

Ядвига Янусовна свирепо зашипела и заткнула лицо лешего тряпкой. Ведьмы тем временем продолжали завывать все громче и тоскливее. Зеркальная поверхность подернулась рябью, из которой мало-помалу сложилось бледное усталое лицо Сила Троевича.

– А-а-а! – разнесся по избушке восторженный вопль Темных.

Но Сил Троевич их не слышал. Он мирно спал.

В руке Татаночи невесть откуда возник длинный тонкий острый нож. Сталь лезвия угрожающе блеснула. Козлавра вновь охватили самые мрачные предчувствия, и он начал мысленно прощаться с жизнью. Ната и Луша крепко схватили его за рога и задрали ему голову. «И ведь никто никогда не узнает, как и когда погиб великий поэт Магинбурга», – подумал Козлавр.

Татаноча сделала надрез на его шее. Хлынула кровь. Средняя и старшая сестрицы ловко развернули его голову таким образом, чтобы кровь стекала в таз, прямо на зеркальную поверхность. Лицо мага немедленно заволокло багровой пеленой. А Козлавр, последний раз подумав: «Умираю!» – лишился чувств.

Однако он не умер. Ибо, едва он потерял сознание, Ната и Луша опустили его голову на стол, а Тата сыпанула на рану желтым порошком, и надрез в мгновение ока затянулся, точно его и не было.

Затем все Темные, разумеется, за исключением лежащего на столе в обмороке Козлавра, взялись за руки и закружили новый хоровод вокруг стола, заведя такую жуткую песню, от которой у каждого нормального человека кровь бы в жилах застыла. Песня становилась все громче и громче, лица Темных кривились в кошмарных гримасах, лицо чародея, плавая в кровавом мареве, все явственней искажалось от боли. А хоровод все кружился и кружился.

Внезапно стены избушки покачнулись. Раз. Другой. Третий.

– Стоять! – топнула метеоритной ногой Ягуля. Но было поздно. По зеркальной поверхности пошли волны. Одна. Другая. А третья, которая оказалась самой большой, выплеснулась через край медного таза и обрушилась на голову Козлавра.

Козлавр взревел как раненый тур. Глаза его открылись и налились кровью. Он ощерил пасть, обнажив крупные желтые зубы. Шестеро Темных разом отпрянули от стола. Козлавр рванулся. Путы на его ногах лопнули. Он вскочил. Татаноча попыталась схватить его за рога, но он, взвившись на дыбы, ударил ее копытом в лоб. Старшая ведьма с воплем отлетела в угол избушки и свалилась там безжизненным кулем.

Козлавр опять взревел. Топоча передними копытами по полу избушки, он свирепо вращал налившимися кровью глазами, выискивая новую жертву.

– Козлавричек, миленький, – попытался успокоить его Ничмоглот. – Не узнаешь, что ли? Это ж мы, твои други-приятели.

– Оставь, пустое все это, – Ядвига Янусовна взяла его за шкирку и отбросила подальше от взбесившегося Козлавра. – Сам разве не видел? На него же из таза дьявольским эликсиром плеснуло.

Словно бы в подтверждение ее слов, Козлавр, повращав еще какое-то время налитыми кровью глазами, разразился зловещим потусторонним хохотом, встал на дыбы и ринулся на Ягулю Янусовну. Он сильно боднул ее рогами, и она следом за Татаночей отправилась в угол избы. Справившись с этой задачей, Козлавр походя куснул в плечо Ничмоглота, смачно плюнул на Лушу жгучей слюной, отдающей серой, ударил по голове Нату и с победоносным кличем вылетел на улицу.

– Держите! Держите! Нельзя его отпускать! – закричала Ядвига Янусовна и, хромая, устремилась следом за ним.

Но куда там! Козлавр, взбрыкивая, словно дикий мустанг, скрылся в черном ночном лесу.