#img_1.jpeg

#img_2.jpeg

#img_3.jpeg

 

Одинокий голубь

#img_4.jpeg

Это был молодой угольно-черный почтовый голубь с белыми подушечками над клювом и большими «очками» вокруг глаз.

Мой голубь был совсем «дичок». Хотя он вырос в голубятне, но еще ни разу не выпускался в полет, так как был предназначен для продажи. Теперь я, хозяин его, должен был приучить голубя летать над своей голубятней или, как говорят, обгонять.

Все это представлялось мне довольно простым. Принеся домой своего Драчуна (он клюнул меня несколько раз в пальцы, пока я нес его в руке), посадил его в свою голубятню, открыл леток на улицу и стал смотреть, что будет делать голубь.

Драчун тревожно сжался, стал напряженно-тонким и оглядывал новое жилье с беспокойством. На кормушку с зерном и воду он не обратил внимания, и только я сделал случайное движение, как Драчун двинулся к светлому открытому летку. Вот он перешагнул порожек и оказался на доске, с которой ему сразу стало видно летнее голубое небо с белыми облаками, двор и крыши соседних домов. Голубь еще более напрягся, вытянул шею, и поза его прямо говорила: сейчас взлечу!

К несчастью, я не подозревал, какое волнение в эту минуту испытывает голубь, ведь перед ним впервые открылся такой широкий мир и появилась свобода, которой он не знал еще, как воспользоваться. Но я уже почувствовал, что происходит какая-то ошибка, и позвал Драчуна назад:

— Гули, гули!

Но этим только испугал голубя. Он рванулся с доски, взмахнул крыльями и каким-то косым полетом перемахнул двор. Сел он на трубу двухэтажного дома.

Я в отчаянии схватился руками за голову, поняв, что свершилось непоправимое: Драчуна мне больше не видать! Ведь он не обжился в моей голубятне, не считает ее своим домом! Да он даже и не знает, откуда сейчас вылетел на улицу, поскольку в леток голубятни с улицы он никогда не входил!

Надо что-то предпринимать! Быстро сбежал я по лестнице с чердака, взял в руки подвернувшийся камешек и, зайдя с тылу дома, кинул его на крышу. Я хотел спугнуть голубя в направлении моей голубятни, может, он на нее перелетит?

Но Драчун на звук ударившегося камешка только повернул голову. Он, как видно, боялся лететь, ведь это пришлось бы ему проделать всего лишь второй раз в жизни.

Вероятно, не спугивай я его, он так бы и остался сидеть на трубе до ночи. Но я не понимал этого и снова делал ошибку, зашвыривая на крышу камешки, желая во что бы то ни стало направить голубя к голубятне.

Когда один камешек угодил Драчуну в хвост, он ринулся с трубы и, быстро махая крыльями, полетел в противоположную от моего чердака сторону. Опустился он за квартал, на конек высокого дома.

Я снова принялся пугать Драчуна, и он стал перелетать с дома на дом, постепенно удаляясь от нашей улицы.

А мне так хотелось вернуть Драчуна! И я следовал за ним по пятам.

Вскоре я заметил, что голубь утомился, устал от перелетов, он тяжело дышит и раскрыл клюв. А сидит он на трубе высокого дома, даже камешки мои не долетают.

Решение залезть на крышу явилось при виде водосточной трубы. Понимая, что это мой последний шанс вернуть голубя, я взялся за трубу руками и полез по ней вверх. Я перехватывался попеременно то руками, то ногами, труба поскрипывала, коленья ее слегка оседали от моей тяжести, но я поднимался все выше и выше и не глядел вниз. Я думал о голубе, а не о собственной безопасности, и это мне помогло.

Под крышей колено трубы шло вкось, я уцепился за него руками, поставил ногу на костыль, вбитый в стену, и понял, что сейчас надо собрать все силы. Передохнув немного, я протянул правую руку, нащупал невидимый мне край желоба, затем это же сделал левой рукой и… повис на высоте. Затем на руках я медленно подтянулся и закинул ногу на крышу. Передохнув немного, стал выжиматься.

Краем глаза я видел высунувшийся из-за кирпичной трубы хвост голубя. Ползком подвигался я по крыше, а железо погромыхивало, и я боялся, что спугну Драчуна.

Я приостановился, поднял голову и заметил, что голубь от утомления нахохлился и для отдыха даже прилег. Это придало мне уверенности в успехе моего дела.

Возле трубы я осторожно приподнялся на руках и вновь увидел кончик голубиного хвоста, но теперь уже совсем близко. Затаив дыхание, я сел, а затем осторожно стал выпрямляться. Голубь не успел ничего понять, как я молниеносно схватил его рукой и… удержал едва-едва за крыло!

Это была большая удача! Голубь, казалось, утерянный навсегда, опять стал моим!

Спускался я с крыши теперь по чердаку. Бесшумно (благо, люк на лестнице оказался открытым!) сошел я по ступенькам в подъезд и вскоре был на улице.

Три дня я не выпускал Драчуна из голубятни, все сидел возле него и глядел, как он ест и пьет, как постепенно начинает привыкать к моему виду. У голубя на шее была радужная полоса, и, когда он принимался ворковать (признал голубятню своей) и раздувал зоб, она ярко переливалась.

…Я открыл леток. Драчун глянул в его сторону, но не спешил туда идти. Может быть, он боялся улицы? И все же ему было любопытно. Он сделал шаг, затем второй, и вот он уже на порожке летка.

Не остановился и здесь. Идет далее по доске… и тянет за собой из голубятни привязанную за лапку тонкую бечевку, конец которой у меня в руке.

Интересно, что, походив по полке перед летком, Драчун так и не пытался взлететь. Он только потягивался, расправлял крылья, чистился и поглядывал по сторонам. Захотев есть, голубь направился к летку и вошел в голубятню.

Как я был рад этому!

На другой день я решился выпустить голубя без бечевки. «Улетит или нет? — тревожно глядя на голубя, думал я. — Ведь у меня над ним уже не будет никакой власти».

Но Драчун, погуляв по полке, возвратился в голубятню. Затем, подкрепившись зерном и попив воды, снова вышел через леток на улицу. По его виду я чувствовал: голубю хочется полетать, но он еще не решается.

Наконец Драчун набрался смелости, подошел к краю доски и, взмахнув крыльями, отделился от голубятни. Полетел он вдоль улицы и вдруг, словно испугавшись, сделал поворот и вернулся на то место, откуда взлетел.

Одинокий голубь! Кончилось лето, а Драчун был без подруги. Пришла слякотная осень, затем наступила зима. Драчун все жил у меня одиночкой. Меня он боялся меньше, но по-прежнему поклевывал, если я пытался взять его в руки. Холодные дни голубь перенес стойко, хотя чердак был не утеплен.

В начале весны голубь стал усиленно кружиться на полу голубятни, воркуя и раздувая зоб. Он скучал в одиночестве.

Вскоре я нашел ему подругу, дикую голубку Сизуху. Пара быстро сдружилась.

Заметив, что голуби стали неразлучны, я обоих выпустил из голубятни. Пусть полетают вместе. Но Сизуха думала иначе, видимо, сыграли роль ее дикий характер и происхождение. Посидев вместе с Драчуном на голубятне не более минуты, «дикарка» взвилась в воздух и была такова.

Мой Драчун остался в одиночестве.

Когда наступили летние каникулы, я много времени проводил на рыбалке и Драчуну предоставил полную свободу, то есть попросту я не стал закрывать леток голубятни.

Изредка наблюдая за голубем, я заметил, что он научился «ввинчиваться» в небо и вверху присоединялся к чьей-то стае белых голубей. Полетав с ними, он возвращался на свою родную голубятню. Вечером я его всегда находил на месте.

Для меня было неожиданностью, когда однажды к ночи Драчун не вернулся. Где он? Я не знал.

Я стал расспрашивать ребят о своем «почтаре», но никто из голубятников не видел его в тот день.

Прошел день. Я сидел на голубятне и грустно поглядывал на кормушку, которая была наполнена отборным горохом, любимым кушаньем Драчуна. Как мне сейчас хотелось увидеть голубя или хотя бы услышать голос, воркованье!

И странно! Я услышал воркованье голубя! Оно было очень слабым. Я так и замер. А оно скоро прекратилось. Но вот я повернул голову и вновь его услышал.

Я спустился по лестнице с голубятни и выбежал во двор. Яркое солнце, белые облака. Все по-прежнему.

Прислушался. Голубь не ворковал.

В последующие дни у меня в ушах снова звучал голос Драчуна, едва я влезал на чердак. Чтобы меня не подняли на смех, я никому об этом не говорил. Я явно чувствовал себя ненормально.

Загадка все же разъяснилась дня через три после исчезновения голубя. Маме потребовалось сжечь ненужную бумагу, которой была уже заполнена наша печка, и она подожгла ее. Я сидел в комнате за столом и читал книгу, как вдруг услыхал испуганный мамин крик из кухни.

Я тотчас вбежал в кухню. Мама стояла у окна, кухня была полна дыма, в печке догорала бумага, а на полу шевелилось что-то живое и черное. Обомлев, я увидел, что на полу лежит голубь, бьет растопыренными черными крыльями. Это он и напугал маму, вывалившись из печки во время топки прямо на пол.

Он! Драчун! Я узнал голубя, схватил его и выбежал во двор, на чистый воздух. Я смотрел, как голубь постепенно приходит в себя, и заметил, что белые подушечки над клювом стали у него черными от сажи, а глазами он часто-часто помаргивал.

Я понес голубя на чердак и посадил возле поилки. Драчун с жадностью сразу сунул клюв в банку и стал пить. Тянул воду он долго. А напившись, принялся за горох, который у меня был в кормушке.

Теперь мне стало ясно, что произошло с голубем. Должно быть, Драчун не совсем удачно садился на печную трубу, сорвался и упал в нее, где сидел на горизонтальной площадке и ворковал до того времени, пока дым из печи не заставил его забиться, и тогда голубь вывалился вниз. Выходит, что воркованье на чердаке мне не просто мнилось, я его слышал на самом деле.

Конечно, про этот необыкновенный случай вскоре знали многие голубятники с нашей улицы. Не обошла весть и мальчишку по фамилии Ершов, которого все звали просто Ерш. Он, в некоторой степени, оправдывал свою фамилию, был мал ростом, задирист, и в школе прослыл хулиганом, учился плохо. Главным в его жизни было — погонять голубей, и с особым азартом он охотился за чужими голубями.

Узнав, что Драчун у меня целый год живет одиноко и никуда не улетает, Ерш был удивлен и, как мне передавали мальчишки, решил во что бы то ни стало поймать моего «почтаря».

Драчун, конечно, не раз уже присоединялся к стае Ерша и летал с ней, но при посадке всегда уходил на крышу своей голубятни. Ерша это очень злило, и он долго ломал голову, как заманить моего голубя к себе.

Вскоре я заметил среди дюжины чисто-белых голубей Ерша темную голубку. Она была помесью синего «почтаря» с турманом и называлась Косачкой, потому что в каждом крыле у нее были заметны три белых пера.

Косачка не имела пары, и мой Драчун сразу обратил внимание на эту единственную темную птицу в стае. Летать он стал с нею рядом.

Однажды я услышал, что Драчун на голубятне не воркует, а как-то странно, без перерыва «воет». Я понял, что голубь очень тоскует один и, может быть, кого-то к себе зовет. Я не знал, что он зовет Косачку.

На другой день Ерш ликовал, заявляя мальчишкам, что поймал-таки моего «надежного почтаря».

Я был так обескуражен, что не сразу нашелся, как мне выручать Драчуна. Все же я направился к Ершу и предложил за голубя выкуп. Но Ерш, весело подмигнув, милостиво похлопал меня по плечу и сказал, что «ни в жисть» не продаст Драчуна и выведет от него на своей голубятне особую породу верных «почтарей». Он явно гордился, что поймал Драчуна.

Итак, голубь был заманен с помощью Косачки, и я подумал, что, наверное, и самый надежный голубь всю жизнь в одиночестве быть не сможет.

А Ерш и не собирался выводить от Драчуна породу верных голубей, он попросту дразнил меня, а сам продал моего «почтаря» с Косачкой одному голубятнику в дальний конец города.

Того голубятника звали Котофей. Он был мальчишка очень хитрый. Вскоре пара голубей свила у него гнездо, и Косачка отложила два яйца.

Котофей знал, что птицы от гнезда не улетают, и решил выпустить Драчуна полетать. А он, очутившись на свободе, сразу вернулся ко мне. Тогда просчитавшийся Котофей явился ко мне и стал умолять возвратить голубя за выкуп, но я наотрез отказался. И тут Котофей попросил отдать ему Драчуна на время, пока пара воспитает птенцов. Я согласился.

Но, к сожалению, Котофей решил не возвращать мне голубя. Он сделал ему «тиги», то есть выдернул из одного крыла маховые перья и тем лишил его возможности летать.

Четверых птенцов вывели и воспитали Драчун с Косачкой у Котофея, прежде чем у «почтаря» отросли перья крыла. За это время новый хозяин настолько поверил в Драчуна, что стал выпускать его разгуливать по крыше. И однажды Драчун поднялся в воздух.

Покинув Косачку, пролетел он над крышами города и вскоре сидел у меня на чердаке.

Каково же было мое удивление, когда Котофей, явившись ко мне на другой день, принес Косачку и, извинившись, просил взять ее бесплатно, чтобы искупить вину.

Так кончилось одиночество моего «почтаря» Драчуна.

 

Жеребенок

#img_5.jpeg

Летом 1941 года по украинской степи ехал на повозках батальон солдат. Выполняя приказ, люди мчались вперед, останавливаясь лишь на короткие привалы, чтобы подкормить лошадей.

Два раза поднималось над равниной и закатывалось за курганами багровое солнце, и вот наконец стал слышен отдаленный гром.

Это был уже фронт…

Посреди колонны, рядом с вороной кобылой Зорькой, бежал на высоких ногах мышастый жеребенок. Его шерсть почернела от пота, но он напрягал последние силы, чтобы не отстать от матери.

Ездовой Федя Бурденко, молодой парень с широким добрым лицом, в пилотке с красной звездочкой, поглядывая на малыша, только жалостливо цокал языком и качал головой: помочь жеребенку было нечем. Положить в повозку? В ней горой лежало оружие и катушки с проводом, а на катушках сидели солдаты.

Когда под вечер проехали спрятавшееся в вишнях село и лошади прибавили хода, жеребенок вдруг часто засеменил ногами, пошел шагом, а потом и совсем остановился. Он стоял на дрожащих ногах и тихо ржал. Зорька, удаляясь, беспокойно запрядала ушами и ответила ему долгим призывающим голосом.

Жеребенок шагнул вперед и упал на землю. Однако он все-таки поднялся на ноги и тоскливо смотрел, как проносятся мимо него повозки с солдатами…

Но вот вдалеке одна повозка вырвалась из колонны, повернула назад и подъехала к жеребенку. Это был Федя. Малыш, ковыляя, подошел к Зорьке и ткнулся мордой в ее брюхо, но сосать не смог: не было сил.

— Эх ты, бедняжка, — сказал Федя, слезая с повозки. — Родился ты не вовремя! Слышишь, как там стучит? Не до жалости сейчас, дорогой. Ну питайся, питайся поскорее, нам нельзя отставать. Потому — приказ!

Но жеребенку было не до еды. Он совсем слабо держался на ногах и весь припал к Зорьке. А колеса колонны грохотали уже далеко.

— Эх, что же с тобой делать!

Федя вдруг обхватил жеребенка руками, поцеловал его в гриву и оттолкнул от Зорьки. Потом вскочил на бричку, ударил по лошадям, и повозка понеслась.

С бугра Федя оглянулся, смахнул со щеки слезу, но навернулась другая. Он и ее упрямо смахнул. И тогда со злым и неумолимым выражением на лице он подался вперед, словно увидел опасность, навстречу которой во весь мах летели лошади.

…А от села, от последней хаты, к жеребенку по дороге бежал в это время белоголовый мальчик.

 

Как чиж расселяет березу

#img_6.jpeg

Многие скажут, что чиж расселяет березу, когда расклевывает на дереве березовые сережки, и семечки с крылышками во все стороны уносит ветерок. Приземлится семечко, и на том месте вырастет деревце. Конечно, это так.

А вот если березка выросла в поле, далеко от леса? Мог ли ветерок принести семечко сюда? Мог, конечно, если это был не ветерок, а ветрище, скажем, во время сильной грозы.

Но, кроме сильного ветра, семечко березы мог так же далеко перенести и чиж.

Почему я это так уверенно говорю?

Потому, что не раз, спрятавшись на березе в листве, наблюдал чижей во время еды. Ухватившись лапками за ветку, чиж увлеченно работает клювом, зарываясь в семечки, как в пену, по самые глаза. Неожиданно взлетев с дерева (а тому бывают разные причины), он не успевает почистить клюв, и семечки, смоченные слюной и прилипшие к клюву, начинают слетать уже в полете. Одни отцепляются сразу, другие позже, но те, которые застревают у самого основания клюва, держатся долго и могут упасть в нескольких километрах от места взлета.

И где упадет семечко, там вырастет березка.

 

Где ночуют вороны

#img_7.jpeg

Где ночуют вороны? Всего естественнее предположить: в лесу на деревьях. Однако, как я убедился, это относится больше к грачам.

Был конец августа, около пяти часов вечера. Солнце, склоняясь к западу, освещало рощу высоких берез. У их вершин, чернея сквозь зелень листвы, виднелись шапки грачиных гнезд. Они, конечно, давно были пусты, но грачиный галдеж стоял над рощей такой же, как и весной. А может, громче. Да, да, именно громче!

Я пригляделся к березам. Там, на верхних ветках, сидело много грачей и они каркали… но не все по-грачиному.

Еще пристальнее я вгляделся в птиц и заметил у некоторых серое оперение. Ну, конечно, среди грачей сидят вороны и тоже орут.

Что означал этот грачино-вороний крик? Трудно сказать.

Скорее всего, это было выражение радости жизни, ведь на деревьях сидела почти одна молодь.

Я стал прислушиваться к птичьему хору, в котором как подголоски пели галки.

Ах, вот как! И галки тоже готовятся к ночлегу на этих же березах!

Странно, очень странно! Березы стоят возле железнодорожной станции, грохочут под их ветками поезда, снует по перрону народ, но птиц ничто не пугает. Новые подлетают и опускаются сверху на деревья, рассаживаются на ветки и присоединяются к общему хору.

Я дождался на станции полной темноты. Грачи, вороны и галки никуда не улетели. Постепенно стихли их голоса.

Заснули птицы.

Так вот они где ночуют!

 

Чиж

#img_8.jpeg

Я жил в лесной деревушке. Августовская погода была прекрасная, и каждый день я вставал с восходом солнца. Я выходил на травянистую улицу, всю в капельках росы, и с радостным волнением смотрел на отделяющийся от горизонта розовый шар. Лучи его золотили на соседней пустующей усадьбе листву трех высоких берез, нескольких рябин и одинокую сломленную черемуху, уткнувшуюся вершиной в землю.

В это утро высохшие ветки черемухи были заняты множеством маленьких птичек. Я пригляделся к ним, это оказались чижи.

Зачем они собрались?

Чижи кричали всей стаей и при этом беспрерывно сновали в разных направлениях по веткам так, что было даже трудно за ними уследить. Мне показалось, что птицы исполняют какие-то танцы, в которых сквозила первобытная радость бытия.

Я внимательно смотрел на этот птичий праздник и, кажется, понимал чижей. Ведь только что была темная ночь, и они спали где-то высоко на ветках деревьев, дрожа от ночной прохлады и крика совы, и вот теперь все страхи улетучились — солнце обогрело их!

И как тут не обрадоваться, не выразить свои чувства энергичным громким криком! У старых чижей это выходило в виде мелодичных трелей, у чижих и молоди более примитивно: «ча-ча», «фиу-фиу».

Праздник солнца! Я видел его у чижей впервые. И длился он, к сожалению, всего минут пятнадцать.. Почти разом птицы умолкли. Затем один из чижей перепорхнул с черемухи на рябину, а с рябины на березу. За ним потянулись и остальные.

Вскоре вся стая спряталась в ветках березы и затихла. И можно было подумать, что чижи улетели совсем. На самом деле у них начался завтрак.

Я подошел к березе, стал под нее и сразу в этом убедился. На меня сверху сыпалась шелуха от расклеванных сережек.

Я повернулся, чтобы уйти, но успел сделать всего несколько шагов от дерева, как надо мной быстро пролетела какая-то хищная птица. Что там, вверху, в ветках произошло, я не знаю, но только чижи с криком опасности бросились с дерева врассыпную. А справа от меня, скользнув по листве, упала в густую траву маленькая птичка.

Я шагнул и увидел на стеблях растений раскинувшего крылья серенького чижонка. Он удержался на крыльях и поэтому не ударился о землю.

Я быстро взял чижика в руки и держал его на раскрытой ладони, но птичка даже не трепыхнулась, хотя глаза у нее были открыты и живо глядели на меня. «Вероятно, не оправилась от падения», — подумал я и пошел с чижом в избу.

Я положил птичку на подоконник, и минут пять она лежала без движения, а затем повернулась и встала на лапки.

Я вновь сходил к березе, нарвал сережек и положил возле птички. И чижик вдруг клюнул сережку раз, другой.

Как я был обрадован, ведь есть надежда, что он будет жив!

И все же чижик неделю (пока я строил клетку) вел себя на подоконнике довольно странно: мало двигался, а когда я подходил, он не испытывал никакой боязни. Казалось, он находился в каком-то оцепенении.

Вскоре подошло время ехать в город, и я решил взять чижика с собой. К тому времени он очень много стал есть, я успевал ему только подсыпать сережки в клетку, а чижик без конца шелушил их.

В городе у меня нашлась большая клетка, и чижик был переселен в эту новую квартиру. Вскоре я угощал его конопляными семенами, тертой морковью и булкой.

Птичка сразу разобралась, что вкуснее, и с большим аппетитом стала клевать этот новый для нее корм.

Дверцу у клетки я не закрывал, и оживившийся чижик иногда выскакивал на подоконник, но быстро возвращался назад, словно в испуге. Однажды он решился все же подольше побыть на свободе и хотел взлететь на клетку, но крылья ему не повиновались.

Птичка доверяла мне, это я замечал. Я даже отметил то, что между нами налаживается определенное понимание. Иногда я насыпал семечки конопли на ладонь, и чижик из клетки перебирался ко мне на руку.

Как доверчиво он глядел на меня своими маленькими темными глазами, и, кажется, они выражали больше чувств, чем можно было предположить в этом маленьком живом существе! Я гладил голову чижа, и он не отстранялся.

Впоследствии, когда чиж свободно уже летал по комнате, он часто садился на руку лишь только затем, чтобы я ему хоть разок провел пальцем по перышкам головы.

Он, серенький, как воробей, в сентябре стал линять и приобрел желто-зеленую окраску, а на голове у него появился как бы черный колпачок.

Голос оказался у птички очень громким, а во время пения мелодичным. Мне ни до, ни после не встречался ни один чиж с такими голосовыми данными, как мой.

Весной, когда я вывесил клетку с чижом за окно, он так неистово сзывал всех пролетавших в окрестностях собратьев, что мне захотелось дать птице свободу. Но я понимал, что мой чиж сейчас может погибнуть от голода.

Нужно было подождать лета, когда созреют семена березы и ольхи.

Прошел месяц, другой, и вот настало время, когда я смело раскрыл дверцу клетки перед отворенным окном и сказал чижу:

— Лети!

Чиж обрадовался, словно понял меня, вылетел из клетки и, как всегда, взвился над ней, пробуя крылья, но тут же растерянно опустился на подоконник. Он заметил, что слева в окне перед ним нет никакой преграды.

Что будет делать чиж?

Я оставил окно открытым и ушел. Мне не хотелось видеть, как чиж покинет меня навсегда. Но когда я вернулся через час в комнату, он сидел в клетке и ел коноплю.

Мне показалось, что чиж с укором поглядел на меня.

На другой день я сделал иначе. Клетку повесил за окно на вбитый в стену гвоздь и оставил дверцу клетки снова открытой. Чиж и на этот раз побоялся улететь от меня. Он взволнованно бегал по клетке и призывно кричал. Издалека, из парка, ему отвечали чижи, но не летели к нему, и он к ним не летел.

Лишь дня через три чиж отважился покинуть на время клетку, чтобы слетать на недалекую березу, где так спрятался в листве, так молчаливо там сидел, что я подумал: он улетел совсем. А к вечеру чиж снова был в клетке.

Ночью я видел его силуэт: круглый комочек пуха на жердочке — голова спрятана под крылом.

И все же в один прекрасный день клетка оказалась пустой. И не слышно было голоса чижа на березе.

 

Трясогузки

#img_9.jpeg

Три трясогузки гоняются на тропинке за мухами. Стрелой носятся, быстро перебирая лапками и раскачивая хвостиком-балансиром.

Я подхожу близко. Мама-трясогузка тревожно вскрикивает и улетает вперед. Садится снова на ту же тропинку. И кричит тревожно, пронзительно.

Две молодые трясогузки подпускают меня совсем близко, их еще за короткую жизнь никто по-настоящему не испугал.

А мамаша-трясогузка, знающая, вероятно, что такое летящий камень и хищные когти, отчаянно кричит, заливается.

Когда я подхожу вплотную, молодые трясогузки вспархивают и летят вслед за матерью.

Я смотрю им вслед и думаю: ведь вот так же бывает и у людей. Объясняет, скажем, мама маленькому сыну:

— Этот блестящий утюг — не игрушка. Не трогай!

А сын все равно — хвать рукой за горячий утюг! Ожегся, пальцы покраснели. Больше утюг не тронет… ценой опыта.

 

Ловушка

#img_10.jpeg

Тогда мне было лет двенадцать. Наша семья жила в большом селе, райцентре, в доме, окна которого выходили на базарную площадь. По воскресеньям она была запружена возами, между которыми толпился народ из села и окрестных деревень. От нашего двора вдоль площади тянулся ряд низких кирпичных складов с плоскими крышами. У стен их всегда лежали бочки из-под огурцов и ящики. Над крышами складов торчали печные трубы, из которых ни зимой, ни летом не выходил дым.

В одно солнечное летнее утро я был разбужен галочьим гамом, влетевшим в комнату через открытое окно. Я подбежал к нему, чтобы узнать, по какому поводу такой страшный крик, и заметил, что над трубой склада носится несколько галок. И две птицы время от времени вырываются из стаи и «пикируют» на трубу, словно на ней или в ней кто-то есть. «Кто-то есть», — я так и подумал, когда из трубы вдруг вылетело небольшое облачко сажи или пыли, и тогда те две галки с особым криком опасности — что-то вроде шипения — пронеслись над крышей.

Я был так заинтересован этим событием, что прямо в трусах и босым вылез через окно во двор и по прислоненной к стене пирамиде ящиков быстро влез на крышу. Едва железо загромыхало под моими ногами, как галочий крик усилился, птиц налетело больше, и некоторые стали снижаться. А когда я подошел к трубе вплотную, одна из галок пронеслась у меня прямо перед глазами, едва не задев крылом лица. И это было явное предупреждение: не подходи, не лезь, куда не просят!

На секунду меня даже взяла робость. Возьмут все галки да на меня накинутся. А их так много!

Но любопытство было сильнее страха, и я торопливо взглянул в трубу. И тут же отпрянул, потому что на меня летело нечто черное. А затем в трубе что-то захлопало, зашелестело и обрушилось вниз. И сразу же вылетело облачко сажи, какое я уже наблюдал.

Кто там? Птица! И скорее всего галка! И я смело заглянул в трубу. Странно! В трубе сидела не одна галка, а целых шесть! И они занимали всю освещенную часть горизонтального хода.

Взоры галок были направлены вверх, на мое лицо…

Вдруг одна из галок рванулась кверху, взмахнув крыльями, и оказалась где-то около середины трубы. Тут она попробовала удержаться на кирпичной стене трубы с помощью лап, но не за что было уцепиться, а крылья ее тоже не могли удержать, и птица, царапая кирпичи когтями, с шумом обрушилась вниз на своих собратьев. Сажей мне забило глаза и нос.

«Клюв с желтизной! Выходит, это не взрослая галка», — вот что я успел подумать, пока чихал и протирал глаза. И тут, в трубе, гнездо. Сейчас птенцы подросли, им вылетать надо, а труба не пускает! Родители, конечно, подняли невообразимый шум, созвав всех своих соседей, но ведь сами виноваты, что выбрали под гнездовье трубу, которая оказалась настоящей ловушкой! Галчатам без помощи оттуда ни за что не выбраться!

А взрослые галки, как видно, легко опускаются в трубу и свободно вылетают из нее.

Что же теперь предпринять? Рукой до галчат не достать. А может, саком их поднять? Но его у меня нет. Корзиной? Она широка, не влезет в трубу. А если палкой? Ага! К ее концу привязать авоську!

Забыв про гомонящих надо мной галок, я скатился кубарем с крыши и кинулся к поленницам, где сразу же отыскал подходящую палку. Затем забежал на кухню, сдернул с гвоздя на стене авоську и выбежал во двор.

Две минуты — и я снова у трубы. К палке привязана авоська, я машу ею, и птицы надо мной вьются и голосят сильнее. Опустил палку в трубу и авоську затолкнул между галчатами. И мой расчет оправдался. Один галчонок запутался лапками в сетке, и я быстро вытянул его из трубы. И этот желторотик ущипнул меня клювом за палец, пока я отцеплял его от авоськи, так больно, что я выронил его на крышу.

Шлепнувшись, он, однако, вскочил быстро на лапы и бочком-бочком, вприпрыжку стал удирать от меня по крыше.

Остальных пятерых птенцов я вытянул из трубы без помех. Когда по железу крыши неуклюже поскакал последний, в небе надо мной наступила тишина. Все птицы разлетелись.

Внизу же, по длинной крыше склада, все дальше и дальше уходили… восемь галок!

 

Хатка

#img_11.jpeg

Однажды весной я решил отправиться в лес с фотоаппаратом. Но не в любой лес, а в такой, который бы затопляли вешние воды. В нем зверюшек можно встретить и, конечно, найдется, кого фотографировать, а кого надо и спасать.

Добирался я до такого леса целый день. Сначала железной дорогой, затем катером по весенней реке и только поздним вечером оказался в охотничьем хозяйстве.

Для егеря Михалыча и его жены Марии Терентьевны я свалился как снег на голову, но меня встретили приветливо и тотчас уложили спать на теплой русской печи. Утомленный, я крепко заснул, а утром вскочил на ноги… от тишины. В избе никого не было, тикали на стене ходики и светло было от солнца.

Я заметил на столе приготовленный завтрак. Сполоснув лицо холодной водой из умывальника, быстро покончил с завтраком. С улицы доносились негромкие голоса. Я вышел из избы.

Возле сарая горел костер и лежала перевернутая лодка. Михалыч и Мария Терентьевна стояли у огня, наблюдая, как греется в ведре смола.

— Как спалось? — спросил меня после взаимных приветствий Михалыч и, увидев на моем боку «Зенит», усмехнулся. — Никак уже готов к съемке? Ну что ж, с лодкой сейчас управлюсь и — в лес.

И Михалыч, отодвинув ведро от костра, взял в руки большую мочальную кисть. Сунув ее в смолу, он вытащил кисть и ляпнул ею о днище лодки.

Я огляделся. Вчера, в вечерней темноте, невозможно было ничего понять, а сейчас, при ярком солнце, я сразу заметил, что изба, бревенчатый сарай, огород егеря — это всего лишь островок среди огромного лесного половодья. Слева от избы за стволами берез мутная желтоватая вода неслась настоящей рекой, тогда как с противоположной стороны, за огородом, ближние вязы и березы отражались в воде, как в зеркале, и казалось, что у дерева две голые кроны: одна растет вверх, а другая вниз. Вода была тут стоячая, хотя, возможно, незаметно продолжала прибывать. Я спросил об этом егеря.

— Прибывает, конечно, — ответил Михалыч. — Вот только до каких пределов?

— Мы, поди-ка, здесь двадцать лет живем, — включилась в разговор Мария Терентьевна. — Привыкли. Каждый год паводок. Раз водой затопило почти весь огород. Буренку с полмесяца из сарая не выводили. А вот как ноне будет… снегу, вишь ли, в лесах много.

— Снег еще кое-где в тенях лежит, — подтвердил Михалыч, бросая кисть на землю. Передохнув, он достал из кармана сигареты и закурил. — А может, снега, как говорится, измором уйдут? Было ведь так в позапрошлом году, когда весна стояла прохладная! Ну что ж, — заключил он, — дело сделано, пожалуй, поплывем в лес. Ну, а вначале навестим бобров. Сейчас время их проведать. Как переносят они паводок?

Вскоре мы с егерем сидели в лодке, которую он именовал «ботничком». Я на веслах, он на корме с правилом. Ботничок двигался легко, но был верткий, и я, с непривычки, греб очень напряженно, думая только о том, чтобы ненароком не опрокинуться. Однако Михалыч сказал, что ботничок сделан его руками и не подведет.

— Тебе кого надо снять-то? — спросил меня Михалыч, весело щурясь от яркого солнца и водяных бликов, и добавил: — Какой день сегодня! На редкость! Бобров, конечно, днем не увидишь. Сделаем вот как: от бобровых нор свернем к бугоркам. На них кого-нибудь вода все равно настигнет. Зайца, лису, а может, и енот попадет впросак. Лоси, тоже бывает, плавают с острова на остров…

— А может ли быть, что мы никого не увидим? — спросил я.

— Это в половодье-то! — усмехнулся с недоверием Михалыч и стал сильнее загребать веслом.

Я оглянулся. Мы входили в узкий прогал между стволами высоких берез. Я сложил весла. Течение здесь было слабое, и мы двигались на одном «кормовике».

Постепенно прогал стал расширяться, пока не открылась большая лесная поляна, искрящаяся водяными бликами. Михалыч повел лодку по окраине ее, возле затопленного ивняка, ветки которого были унизаны пушистыми желтыми комочками-цветками. На одном кусте что-то ярко блеснуло. Когда проплывали мимо, я заметил, что это срез ветки, сделанный зубами бобра.

А вот показался осинник. Ближе, ближе. Часть светло-зеленых стволов стоит на пологом берегу, а некоторые деревья в воде. И из воды же торчат пеньки с конусной подрубкой. Выходит, бобры где-то рядом.

— Хатка! — вдруг взволнованно произнес Михалыч, пристально глядя вперед. — Точно! Она! Что бы это значило?

На берегу у осин, как мне казалось, лежала куча хвороста.

Михалыч совсем медленно повел к ней лодку и, когда нос ее коснулся берега, приподнялся, свесил ногу в резиновом сапоге и осторожно встал на землю. Махнув мне рукой, чтобы я тоже вылез из лодки, Михалыч крадучись подошел к хатке и присел на корточки, наклонив голову.

Минут пятнадцать мы напряженно вслушивались в звуки, и вот до нас донеслось негромкое попискивание. «Как из-под земли», — подумал я, разглядывая палки и ветки, вмазанные в толстый слой ила и составляющие свод комнатки, в которой сейчас находились бобры.

Я приподнялся и глазами поискал вход в хатку. Да вот он, у берега, заполнен водой!

— А это что за бревна? — спросил Михалыч, с недоумением глядя на три довольно толстых ствола осин, в разных местах торчащих из-под хатки (на них я совсем не обратил внимания).

С минуту егерь морщил лоб, думая, а потом взволнованно ответил:

— Так ведь бобры на этих перекрещенных бревнах нарочно выстроили хатку! Они это против потопа сделали! Вода подымется, и хатка на осинах тоже! Выходит, они знают, что вода весь лес затопит!

Михалыч взглянул на меня как-то смущенно.

— Ты извини, — сказал он, останавливая взгляд на «Зените». — Придется нам оглобли поворачивать назад. Срывается твоя фотосъемка. Бобры верно подсказывают!

Через минуту, когда мы, повернув лодку, быстро поплыли назад, егерь пояснил, что теперь ему надо срочно спасать свое хозяйство. Ведь бобры из норы перешли в хатку, а прежнее жилье у них было высоко в береге.

«Нет, они не ошибутся, у них инстинкт», — добавил он.

Подгоняемый течением, ботничок летел как стрела, и мы, издали заметив избу, направились прямо к ней.

Возле крыльца приподнятый нос ботничка так и врезался в берег. Михалыч прыгнул с кормы прямо в воду и направился в избу. Но сразу же открылась дверь и на крыльце показалась встревоженная Мария Терентьевна.

— Марья! Бобры хатку на плоту устроили! Нам тоже придется вещи и корову туда… наверх!

— Куда наверх? — спросила Мария Терентьевна. — Буренку-то?

— Да на сеновал! Крышу раскрывать придется…

И на лесном островке сразу начались спасательные работы, во время которых я, конечно, никак не мог оставаться сторонним наблюдателем. Да и как тут не будешь действовать, если видишь, что вода прибывает. Особенно это заметно на огороде, где она, не торопясь, но уверенно заливала «поры земли», разные ямки и щелки, и при этом хлюпала и шептала.

Мне казалось, что она выговаривала: «Ах, шш… Чтоб вас!»

В первую очередь мы вынесли из избы вещи и подняли их на чердак. Распустили имевшиеся у егеря в запасе стальные тросы и избу, как говорят, расчалили, то есть привязали ее за углы к деревьям. Затем сколотили из двух бревен и досок помост, который одним концом прикрепили к бревнам сарая у самой крыши, а второй, как и рассчитывал Михалыч, сам улегся на бугре земли. Раскрыли крышу сарая и втроем с помощью веревок затащили по помосту Буренку на сеновал. Там привязали ее к стойке возле копны сена.

Была уже поздняя ночь, когда мы смогли отдохнуть.

Мы стояли на сеновале и смотрели вниз на окружавшую нас темную воду. К помосту (в сарае была уже вода) причалены ботничок и большая лодка, которую пришлось спускать на воду просмоленной, но так и не просохшей. На корме у нее горбатился мотор…

В памяти остался еще яркий закат над лесом, тихие вздохи жующей сено коровы и непрерывное журчание воды под нами.

А утром Михалыч увез меня на своей лодке на пристань.

 

Яша-ветеринар

#img_12.jpeg

Стоял конец апреля. От яркого солнца последний снег таял прямо на глазах, уносясь звонкими искрящимися ручейками по асфальту городской улицы.

Я проходил мимо птицефабрики. Никогда я не интересовался, что происходит за ее глухим высоким забором, покрашенным в зеленый цвет, и закрытыми воротами, но на этот раз ворота оказались распахнутыми, и я задержал взгляд на главном корпусе: на его крыше была огромная вольера, а в ней темнела фигура большой хищной птицы. Я спросил о птице стоявшую в дверях проходной вахтершу.

— Это орел… Яша-ветеринар, — ответила она.

— Ветеринар?

— Так его наши рабочие кличут. А если подробности интересуют, зайдите в контору и спросите Сергея Петровича.

Через полчаса, предъявив пропуск вахтерше, я уже поднимался по узкой железной лестнице на крышу главного корпуса. Меня сопровождал рабочий фабрики Сергей Петрович, пожилой, медлительный и какой-то очень добрый, синие глаза его так и излучали доброжелательность. Так как «ветеринар Яша» находился на его попечении, он охотно согласился мне его показать.

Вблизи вольера представляла собой как бы огромную комнату из проволочной крупноячеистой сетки с дверью для входа. Посередине ее, на полу, стояло металлическое корыто с водой — поилка, а в правом углу на четырех ножках высился ящик без одной стенки с покатой крышей — укрытие для птицы на случай дождя.

Яша сидел под потолком вольеры на жерди. Толстые лапы птицы с крупными загнутыми когтями плотно и напряженно обхватывали шест, а сама птица подалась вперед и смотрела вдаль, туда, где на горизонте, хорошо видимый отсюда, темнел лес.

— Яша! Ты что? — спросил Сергей Петрович птицу. — Опять скучаешь?

Яша услыхал голос и повернул к нам гладкую крючконосую голову, но только на секунду, а затем расправил коричневые широкие крылья, взмахнул ими, но не взлетел, а лишь перебрался по шесту на новое место.

— Каждый год тоскует весной… Плохо ест. И все смотрит из вольеры куда-то вдаль, — пояснил мне Сергей Петрович.

— А почему его на свободу не выпустите? — спросил я. — Крылья ведь у него целы?

— Крылья, верно, исправны, — ответил Сергей Петрович. — А вот на волю Яшу пускать нельзя.

— Почему?

— Видите ли, он пищу себе не сумеет добыть. К людям-то он попал птенцом!

И от Сергея Петровича я выслушал рассказ о том, как двое школьников-братьев, Витя и Коля, летом приехали к бабушке в деревню на каникулы. Небольшая речка протекала среди лесов, и ребята однажды на лодке заплыли по ней далеко в верховье. Конечно, их интересовала рыбалка.

В одном подходящем месте ребята высадились на берег, наловили рыбы, разложили костер и стали варить уху, как вдруг из-за ближайшего куста ивы выпрыгнул на поляну птенец с крючковатым клювом. Неуклюже прыгнув несколько раз в траве, орленок, так определили ребята, запутался в ней и завалился на бок. И лежал неподвижно с раскрытым клювом до тех пор, пока ребята к нему не подошли.

Орленок был оперившийся, но летать еще не мог. Ребята поняли, что, возможно, он выпал из гнезда и, прыгая по лесу в поисках орлов-родителей, совсем измучился.

Орленка надо было кормить и поить. Старший из братьев, Витя, подставил птенцу кружку с водой под самый клюв, но тот не понимал, как надо пить. Тогда применили насильственный метод. Запеленали орленка в куртку, раскрыли клюв и влили воду в рот. Орленок глотнул несколько раз и, кажется, немного после этого стал живее.

А вот кормить орленка надо было мясом, так думали ребята. Но где же его на реке добудешь? И ребята решили вместо говядины дать орленку рыбы.

Коля взял окунька в руку и поводил им у орленка перед клювом. Но тот почему-то не обратил на него внимания. Снова в ход пошла куртка, и орленок был накормлен…

— Сергей Петрович! А сейчас ваш Яша тоже рыбу предпочитает мясу?

— Да вроде бы так, — согласился Сергей Петрович.

— Так вот, я думаю, ваш Яша не орел.

— То есть как не орел? — опешив от удивления, спросил Сергей Петрович.

— Орланов с орлами путают часто, — сказал я. — Тут некоторые тонкости есть. Например, орланы очень любят рыбу. Ну, а второе отличие такое: поглядите сейчас на Яшины лапы. У орла они опушены почти, как говорится, до самых пяток, а у Яши плюсна — у птиц ее цевкой зовут — покрыта перьями едва до половины…

— М-да, — с сомнением покачал головой Сергей Петрович. — Орлан, орел! Да все одно. Так вот уж доскажу, как Яша к нам на фабрику попал. Ребята привезли орленка в город и держали его в подвале дома, в котором жили сами. Орленок подрос, полностью оперился, еду требует. А где ребятам столько мяса взять? Да и сентябрь на носу, учение у школьников. Мать Вити и Коли видит, что орленок, в общем, ни к чему ребятам. И пошла эта женщина к нашему директору, поскольку она работница птицефабрики, да и рассказала про Яшу. А наш директор — любитель всякой живности. Чтоб спасти птицу, взял ее. Вот какая судьба привела к нам Яшу. Я понимаю так — ошибка детей, взявших птицу из леса.

— Говорят, Яша у вас работает ветеринаром? — спросил я и с любопытством поглядел в лицо Сергею Петровичу.

— Да это, пожалуй, шутка, — улыбнулся Сергей Петрович. — А доля правды в ней есть. Ведь, начиная с весны, Яшу здесь, на высоте, все пролетающие птицы видят. Ну и голуби, конечно. Раньше стаями летали над фабрикой. И лезли всюду, где можно подкормиться. А ведь они заносят болезни, опасные для кур! Ну, а теперь вы видите эти стаи? Нет. Стало быть, Яша их своим хищным видом отпугнул, вроде как профилактику для кур произвел.

— А зимой посторонние птицы тоже налетают? Им ведь становится голоднее. Их не скоро отгонишь.

— Зимой проще, — ответил Сергей Петрович. — Все ходы тогда в цеха для посторонних птиц закрыты. И Яша на крыше бывает не нужен. Живет зимой в помещении, а я веду уход за ним. Ко мне он привык, по голосу знает. Зимняя вольера, конечно, тесновата, чищу ее довольно часто. Когда нужно, говорю: «Яша, выйди!» Понимает. Выходит. Я вычищу вольеру — зайдет!

— А голос он подает?

— А как же! Наскучается иногда без меня. Приду кормить, а он мне: «Клек, клек!» Ласково так. Приветствует! Ну я тоже говорю: «Здравствуй, Яша!» И накормлю его. И есть еще особенность у птицы: любит купаться. Нальешь в таз воды, а Яша войдет в него и давай хлопать крыльями, только брызги летят! Так зимой бывает. А сейчас, весной, любит, когда его дождем обмывает… А потом перышки чистит. Здесь, на крыше, он теперь уж до осени будет…

Глядя на орлана, Сергей Петрович умолк. Его, видимо, тревожило, что Яша находился все время в возбуждении. Он то перебирал крючковатыми лапами, то поднимал и распускал огромные коричневые «крылья — явно он хотел куда-то лететь!

Мы с Сергеем Петровичем переглянулись и, поняв друг друга, молча повернулись к лестнице. Жаль, очень жаль, что орлана Яшу нельзя выпустить на волю!

 

Редкая охота

#img_13.jpeg

Августовским погожим днем с ружьем за плечами шагал я со спаниелем Томкой на поводке по проселочной дороге на утиное болото. До него оставалось километра три, и я уже предвкушал свою удачу, так как на этот раз я уехал из города в самую дальнюю даль, в глухие лесные места, куда не наведывались охотники и куда меня письмом пригласил один знакомый колхозник.

Нагружен я был по-охотничьему тяжело, но почти не чувствовал тяжести рюкзака, патронташа и ружья — сама радость легко несла меня вперед на своих крыльях.

Да и погода меня радовала. Было восемь утра, но солнце на безоблачном небе уже пригревало, поднявшись над зубчиками дальнего хвойного леса, и освещало несколько деревенских крыш, которые высовывались из-за бугра.

Дорога сворачивала на подъем к деревне, но я знал, что мне идти низом прямо по тропинке, и я уже завидел этот поворот по высокой жухлой траве, выросшей там.

А между тем справа и слева от дороги были колхозные луга, уже скошенные, с редко стоящими стогами. Урожай трав, видимо, был мал, и теперь луга использовались как выгон. Еще не ступив на тропинку, я приметил невдалеке стадо коров, кучкой стоявших на ровном месте среди уже поблекшей травы. Едва я взглянул на стадо, как меня что-то насторожило, а затем вызвало неясную тревогу. Это что-то состояло в том, что коровы не двигались и, приподняв головы, как бы к чему-то прислушивались.

Я подошел к стаду уже довольно близко, как вдруг из-за коров выбежала женщина в белом платке и темной кофте. Это была пастушка. Женщина что-то крикнула мне, а затем энергично замахала зажатым в руке прутом.

Для меня были неясны ее слова, но жесты оказались понятнее — мне сигналили убираться отсюда как можно быстрее!

Что было делать? Я остановился, не понимая, от кого и зачем мне надо бежать, и тут заметил: коровы раздались в стороны и пропустили массивного темного быка.

Протяжно мыча, он зловеще потряс полумесяцем внушительных рогов и, нагнув голову, рысью направился ко мне с Томкой.

Земля метнулась у меня перед глазами — так я резко повернулся и бросился бежать, таща Томку на поводке.

Луговина и вдалеке холм. Где укрыться? Ни дерева, ни куста! Догонит — и на рога! Всей спиной я чувствовал это и тут же заметил… рядом стоящий стог!

Я никогда не бегал так быстро, как к этому стогу. И Томка, тоже понявший опасность, летел теперь со мной наравне. Спасение зависело от нашей быстроты и сообразительности.

Забежав за стог, я сбросил рюкзак, быстро нагнулся, схватил Томку в руки и, размахнувшись, подбросил его наверх, на сено. Собака стала было сползать назад, но тотчас заработала лапами и застряла на стогу.

Как мне туда же? Ивовая ветка свешивалась с сена. Она была зацеплена другим концом за шест, вершина которого торчала из стога. Удержит ли ветка меня? Об этом некогда было раздумывать: бычий рев слышался рядом.

Схватившись за ветку обеими руками, я уперся коленом в стог, подтянулся, а затем перехватился правой рукой выше: ветка меня держала! Еще подтягивание, еще перехват, и… под моими ногами пронеслись рога быка, вырвав из боковины стога клок сена.

И вот я уже сижу на сене рядом с Томкой, держась рукой за жердь. Какая радость! Ловко же мне удалось спастись от быка!

Однако минуты три я все еще приходил в себя. Что-то очень неудобно упиралось в спину. Пощупал рукой. Да это же ружье! Я о нем даже забыл.

Я снял ружье, положил на сено, а сам уселся поудобнее. Томку придвинул к себе, а поводок намотал на жердь. Так надежнее, чтоб собака не свалилась вниз. И посмотрел на быка. Он стоял метрах в пяти от стога, поводя боками. Бык был темно-шоколадного цвета, лишь на лбу, пониже рогов, белое пятно. Теперь я хорошо видел, что у него мощная шея и взгляд исподлобья, а небольшие глаза налиты кровью. Бык сердито замычал, казалось, это был отдаленный гром. Сейчас он стоял озадаченный, очевидно, соображая, что делать дальше, но дикая ярость накапливалась в нем все больше и больше. Это было видно по вздыбившейся на загривке шерсти и по тому, как он лихорадочно втягивал ноздрями воздух, изредка поднимая голову.

«Так это он чует Томку!» — догадался я. И тут бык — настоящий живой таран — ринулся вперед и врезался рогами в стог где-то подо мной. Стог содрогнулся, меня с Томкой немного качнуло, а бык вылетел в сторону, вырвав целую кучу сена.

Издали донесся женский голос. Я повернул голову. Две пастушки — та, что была в белом платке, и еще другая, видно, помоложе, в брюках, — стояли на луговине, боясь приблизиться к стогу.

— Стреляй ты в этого дьявола! — крикнула та, что в платке. — Смучились с треклятым! Стреляй!

— Убьешь, и ничего тебе не будет! — крикнула молодая, в брюках, и мне показалось, что в ее голосе звучит насмешка. Подзадоривает, решил я. Вот фокусница.

Стог снова сотрясся, это бык опять врезался в него.

— Как это «стреляй!» — закричал я. — Бык-то ведь колхозный, а не ваш! Отвечать придется!

— Мы и ответим! — враз ответили пастушки.

— Знаю я эти шутки! — закричал я и тут же почувствовал, как стог закачался. Я невольно схватился рукой за жердь и чуть не упустил ружье, которое скользнуло вниз по сену… И тут началось нечто, похожее на землетрясение. Бык, угодивший в самую середину стога, «пробуравил» его глубоко и сам попался в ловушку. Теперь же он свирепо ревел и ворочался подо мной, явно стараясь как-то из стога выбраться.

Наконец это ему удалось, стог покачнулся, жердь дернулась, и я стал оседать вместе с сеном, которое уползало в сторону.

Я судорожно уцепился за жердь, толкая собаку коленом и стараясь не только удержаться на месте, но и продвинуться вперед. Когда мне это удалось, мы все же оказались на вершине стога, а внизу под нами, как говорят, разверзлась пропасть. Одного бока стога как не бывало, а из обрушившегося сена уже вылезала темная фигура быка.

«Сейчас он ударит, и мы… там!» — невольно мелькнуло у меня в голове.

— Собаку сбрось! Сбрось собаку! Бык-то из-за нее напал! А сам спасешься! — услышал я чуть ближе, чем раньше, голос молодой женщины.

— Дудки! — закричал я в ответ. — Собакой не пожертвую!

Бык, ревя и отфыркиваясь, поворачивался опять к стогу. Сейчас он рванется вперед.

Рывком я поднял с сена ружье и, выпустив из руки жердь, взвел курок. Приложил приклад к плечу. Прицелился левее морды и выстрелил.

Отдачей ударило в плечо. Дымом застлало глаза. «Неужели не дошло предупреждение?» — испуганно подумал я, заметив, что бык шагнул вперед и замотал головой, раздувая ноздри.

Ага, пороховой дым не понравился! Быстрее заряд! И вновь, взяв прицел чуть левее, я выстрелил.

Бык качнулся в замешательстве, изогнулась крутая шея. Вот-вот он начнет отступать! Я быстро выхватил из патронташа патроны, перезарядил двустволку. Дать дуплетом? И выпалил из обоих стволов сразу.

Даже сквозь дым было заметно, что бык, нагнув рога, медленно пятится. «Ага, дошло!» И я, лихорадочно перезаряжая ружье, стрелял и стрелял слева, справа, не давая быку прийти в себя. Наконец, в десятке метров от стога, животное стало поворачиваться боком и вскоре показало опущенный хвост. Вдогонку я еще пальнул разок, вверх, и бык с шага перешел на рысь.

Я сдернул с себя кепку — мне было жарко — и обнял лежавшую рядом собаку.

 

Беглянка

#img_14.jpeg

В аэропорту клетку с росомахой выгрузили из самолета и поставили в багажник «Волги».

При неярком свете зимнего дня машина понеслась по шоссе среди заснеженных полей и хвойных перелесков к месту назначения — в зверохозяйство. Редкого обитателя тайги и тундры везли для изучения, но росомахе не было никакого дела ни до ученых, ни до науки — зверя интересовало только одно — вернуть утерянную свободу.

Шофер и проводник с двумя лайками спокойно сидят в машине, и с виду все идет пока благополучно, тогда как в клетке уже заканчивается многочасовая беспрерывная борьба зверя с жестью, которой изнутри обит ящик.

У росомахи небольшая голова с округлыми ушами. Глаза ее так и сверкают в полутьме клетки: зверя будоражат лесные запахи, доносящиеся через вентиляционное оконце.

Непрерывно шарящие когти передней лапы росомахи наткнулись на небольшое отверстие в жести. А коготь уже вдавлен в него. Рывок! Снова рывок, и жесть слегка приподнята! Теперь уже коготь можно всунуть глубже и рвануть как следует. А силы у росомахи хватает! И вот жесть оторвана от доски. Теперь крошится под когтями дерево на стыке между досками. Летят щепки. Небольшая щель все увеличивается.

Люди в машине слышат подозрительный шум и потрескивание сзади, беспокоятся лайки, но тревоги не возникает, железо против зубов и когтей всегда выстоит.

А росомаха, проломив доску, уже вывернула ее концы наружу. Правда, дыра еще мала, не пролезть, и росомаха вновь принимается дергать и отрывать железо, а затем грызть дерево. Наконец вывернута и вторая доска. Росомаха просовывает в отверстие голову, затем передние лапы, с трудом протаскивает свое мохнатое короткое туловище. И вот зверь напряженно стоит на краю багажника, затем — точный прыжок, и росомаха бежит по колее дороги…

«Волга» идет юзом и останавливается.

Проводник, молодой человек в шапке и белом полушубке, выскакивает из машины и бросается вслед росомахе.

А она уже взбежала на вал у обочины шоссе, на секунду повернула голову и, оскалившись на проводника, скрылась за гребнем сугроба.

Она быстро уходила по снежному полю. Слева, вдали, виднелись две высокие трубы завода и несколько зданий — там был город. Справа белое поле сливалось с серым зимним небом у далекого горизонта. Росомаха выбрала среднее направление и бежала прямо, к чуть видимому вдали хвойному лесу. Быстро перебирая лапами и мотая метелкой хвоста, она очень торопилась уйти от шоссе, от тревожного гула проходивших по нему автомашин. Кроме того, беглянка, оказавшись среди бела дня на открытом месте, чувствовала себя в опасности. Ведь она привыкла вести ночной образ жизни и никогда не находилась в роли преследуемой, скорее, она сама всегда преследовала свою жертву.

Дальний лес был сейчас ее единственной целью. До ее ноздрей ветер донес запах хвои, и все же темп непрерывного бега она долго выдержать не смогла. Вскоре она перешла на свой обычный шаг, которым без отдыха могла пройти десятки километров, но в эти минуты, чтобы уйти от преследования, необходима была не только выносливость, а главное — скорость!

И люди опередили росомаху. Когда до леса оставалось совсем немного, росомаха подняла голову от настороживших ее звуков. Она остановилась и поворачивала круглой головой то вправо, то влево. А впереди гудел мотор…

Вероятно, росомаха различала уже и дорогу, и стоявших на ней мужчин, и двух лаек, а рядом — автомашину «Волга».

Путь был перекрыт. Росомаха это поняла и быстро повернула назад. Тотчас с дороги раздались улюлюкающие голоса, собаки, спущенные со сворок, с лаем бросились вслед за зверем, ярко выделявшимся на белом снегу.

Росомаха уходила неуклюжими длинными прыжками сначала по своему следу, а затем выбор у нее мог быть такой: налево — чистое поле до далекого горизонта, а направо — город. Жительница тайги повернула в сторону фабричных труб. Это кажется непонятным, но, как известно, о сметливости росомахи ходят целые легенды, и, вероятно, у нее был какой-то свой расчет.

Передовая лайка настигла росомаху и попыталась схватить ее за загривок, но тотчас с визгом отскочила: так молниеносно повернулась ей навстречу оскаленная морда. И все же росомахе пришлось для обороны усесться на снег, так как с другой стороны подскочила другая лайка, и обе собаки стали наскакивать на зверя. Росомаха откидывала голову, скалилась и щелкала зубами.

Целью собак было — продержать росомаху на месте, пока подойдут мужчины и накинут на нее сеть. Но росомаха, видно, тоже знала, что для нее опаснее не собаки, а люди. И она, выждав момент, бросилась на ту лайку, которая загораживала ей путь к городу. И собака, не выдержав натиска, отскочила в сторону. Росомаха ринулась вперед.

Несколько раз настигали лайки росомаху, но, остановив, боялись с ней вступить в схватку, и потому каждый раз люди с сетью опаздывали, а росомаха все продвигалась в нужном направлении.

Наконец погоня приблизилась к окраине города. Вблизи уже был дощатый высокий забор, огораживающий обширную территорию овощной базы. Именно к забору и бежала росомаха.

Собаки надбавили прыти: здесь они вот-вот настигнут росомаху, и наступит развязка. Но получилось все неожиданно и иначе. Росомаха коротким прыжком бросилась на забор и ловко вскарабкалась на него, затем, оглянувшись, спрыгнула вниз, на двор базы.

Территория базы была безлюдной и захламленной. Пройдя мимо ряда приземистых зданий с покатыми крышами — овощехранилищ, росомаха сразу заметила старые ящики и бочки, наваленные огромной беспорядочной кучей. Она быстро углубилась в сложный лабиринт ходов этой свалки, и хотя предательские следы на снегу указали место, где скрылся зверь, собакам и людям пришлось немало потерять времени, прежде чем росомаха соизволила оставить убежище. При этом она перебежала открытое пространство в таком месте двора, где этого всего меньше ожидали, и потому заметили росомаху лишь верхом на заборе.

Рядом, через небольшой пустырь, находился завод и, следовательно, — новый забор. Росомаха направилась по нетоптанному снегу прямо к нему и забор перемахнула через секунды. А люди с собаками проникли на территорию завода не сразу, пока добрались до проходной, где еще и объяснялись о цели своего прихода, получали пропуск, пока шли… Словом, когда началась погоня по следу на новой территории, росомаха, преодолев еще один забор, покинула завод. Вскоре она шла окраинной улицей мимо одноэтажных деревянных домов. Это последнее, что по следам определили люди, так упорно желавшие изловить беглянку. Зимний день оказался слишком коротким, наступил вечер, и потому поиск вести стало невозможно.

На что рассчитывала росомаха, забравшись в город, неизвестно, но одно ясно, что дикий зверь вел себя на улице так, чтобы на него не обращали внимания. И росомаху, действительно, при зимнем вечернем освещении прохожие принимали за собаку какой-то редкой породы.

Росомаха шагала по очищенному от снега тротуару, на который из окон домов падал свет электроламп и телевизоров, и не подозревала, что в это время в программу телепередачи было включено экстренное сообщение о ней. И даже показано ее изображение!

Росомаха остановилась против растворенной калитки и заглянула во двор. Он был невелик. Напротив виднелось крылечко о двух ступеньках и окна одноэтажного дома, направо, в глубине двора, стоял сарай, дверь его была полуотворена, и это приковало внимание росомахи. Зверь сделал несколько шагов во двор, но в это время скрипнула и открылась дверь дома. Росомаха остановилась и смотрела, как на крылечко вышел мужчина в шапке, телогрейке и валенках.

— Эй, собачка, ты что стоишь? Заходи! — весело крикнул он. — Да ты, наверное, с голоду сюда завернула. На-ка вот… в кармане кусок булки у меня завалялся. Бери!

И мужчина, вытащив из кармана телогрейки кусок булки, бросил его росомахе под ноги.

— Урр! — густо заворчала «собака» и оскалила крупные зубы.

— Ты что… так-то ко мне? Я ведь к тебе по-хорошему… — Мужчина осекся. Он только что смотрел телевизор, и ему показалось… Он пригляделся. Да, сходство собаки с рисунком, показанным по телевизору, было несомненным. «Неужели это она… сбежавшая росомаха? — мелькнуло в голове у мужчины, и он более внимательно вгляделся в собаку. — Точно! Она! Но что делать?»

И он принял единственно правильное решение — не спугивать росомаху. Он повернулся на крылечке и исчез за дверью. А войдя на кухню, загасил свет и стал смотреть в окно. А что же будет делать росомаха?

Зверь постоял некоторое время у калитки, словно раздумывая, затем направился по тропинке к сараю. Мужчина смотрел, выжидая, и лишь только росомаха вошла в дверь, как он выскочил из дома и бегом бросился к сараю. Одно быстрое движение руки — и дверь захлопнута!

Зверь искал для себя надежное убежище и нашел его в этом сарае, заставленном поленницами. Когда захлопнулась дверь, росомаха даже не обратила на стук внимания — так была занята замеченной справа в свободном углу дырой. Лаз под пол, устроенный некогда хозяином для собаки, оказался достаточно широким, и росомаха без колебания полезла в него.

Подполье было сухое, а потолок из толстых плах надежно выдерживал всю тяжесть дров. Росомаха, задевая спиной плахи, обошла и обнюхала все углы убежища и в самом дальнем от лаза нашла себе место для лежки. Вскоре, положив голову на передние лапы, она чутко задремала.

Однако отдых для росомахи длился недолго. Вскоре с улицы глухо донесся гул автомашины, затем шумы приблизились к сараю, и через лаз росомаха явственно услыхала скрип открываемой двери. Это по телефонному вызову хозяина сарая приехали работники зверохозяйства.

…Неожиданно сноп ярких лучей электрического фонаря ударил росомахе в глаза. Ослепленная, она оскалила зубы и зарычала. И в угрожающей позе, готовая защищаться, она находилась все время, пока ее разглядывали через лаз. Затем мужской голос сказал:

— Она далеко в углу. Не добраться, пока не уберем дрова и не взломаем пол!

— Ого! Задачка! — удивленно воскликнул другой человек.

Яркий свет сразу пропал, и росомаха увидела только светлое пятно на земле против лаза. Но вот и оно исчезло, затем скрипнула закрываемая дверь. Тревожащие росомаху звуки стихли вместе с шагами покинувших сарай людей. Загудел снова глухо слышимый мотор автомашины и, удаляясь, постепенно замолк. Росомаха еще некоторое время лежала в тревожной позе, но успокоительная тишина подействовала, и она вновь задремала.

Вероятно, у росомахи была какая-то уверенность в том, что до нее преследователи в этом убежище не доберутся. Иначе она бы старалась его покинуть. Росомаха не могла, конечно, знать, какое большое значение имел промежуток времени между отъездом автомашины и новым появлением ее гула возле сарая в первом часу зимней ночи.

Сильный электрический фонарь осветил подполье вновь. Росомаха ответила на это свирепым рычанием, но свет не боялся и не уходил никуда. Тогда росомаха отодвинулась сама дальше в угол и тут же услыхала странные ширкающие звуки. Блестящее полотно ножовки ритмично двигалось у лаза, перепиливая плаху. Вскоре кусок плахи был вынут, и отверстие увеличилось в два раза. Росомаха была ослеплена светом и поэтому не заметила, как через лаз опустился на тонкой цепи настороженный стальной капкан и, качнувшись, лег на землю, а вслед за ним показался конец бамбуковой палки. Палка осторожно коснулась капкана у основания и стала двигать его вперед по земле в направлении угла, где сидела росомаха.

Но вот капкан остановился, произошла заминка — это нарастили палку и снова стали медленно его толкать вместе с тянущейся из лаза цепью.

Вскоре росомаха заметила движение снасти и, вероятно, сразу определила, что это капкан. Ведь в тайге ей не раз приходилось обворовывать капканы охотников. Однако этот капкан не стоял на месте, как те, а полз и полз на росомаху, с угрозой раскрыв свои стальные дуги, обмотанные тряпками.

Росомаха поджала передние лапы, отстраняясь от капкана, отступила в угол, но капкан неотвратимо полз на нее, и это было так непонятно. И тогда росомаха испуганно заскользила задом вдоль стены в другой угол подполья.

А капкан направился вслед за ней, пока не заставил ее снова вжаться в угол. И тут неожиданно, подброшенный палкой, он подскочил и ударил росомаху в переднюю лапу. Зверь хотел отбросить капкан, но лапой угодил между дугами. С металлическим звуком капкан щелкнул пружинами и крепко зажал лапу росомахи.

От страха росомаха укусила сталь, но та не поддалась зубам. Зверь рычал, упирался лапами в землю, вертел головой, перевертывался с боку на бок, но неумолимый капкан туго натянутой цепью влек его к лазу.

Через некоторое время запеленатая в капроновую сеть росомаха лежала уже в машине, без капкана, от полумягких челюстей которого ничуть не пострадала ее крепкая лапа.

Так ученые познакомились с повадками росомахи еще до того, как она попала в зоолабораторию.

 

Петля

#img_15.jpeg

В ясный летний полдень в лесу наступила жара, и бурая медведица вместе со своим медвежонком направилась к ручью, чтобы утолить жажду. На пути зверей стоял высокий ельник, настолько густой, что сквозь частые стволы не могло пройти такое крупное животное, как лось или медведь. Его обычно обходили и люди и звери, те, кто не знал о малозаметном прогале. Но медведице короткий путь к воде был известен, и потому она довольно скоро оказалась со своим медвежонком у этой узкой лесной тропы.

Медведица была в расцвете сил и достаточно опытна, лес в окрестности знала хорошо и инстинктивно избегала узких мест, которые нередко грозят опасностью. И вот, ступив в прогал между обомшелыми стволами елей, медведица привстала на задние лапы и стала нюхать воздух, который, однако, не принес ей ничего, кроме влаги. Не будь сейчас с ней сына, который тоже почуял воду и заскулил от нетерпения, медведица повернула бы назад. Теперь же она опустилась на четыре лапы и повела по тропе медвежонка вперед. Ведь и самой ей тоже хотелось скорее утолить жажду!

Шаг за шагом прогал все сужался, пока перед медведицей не оказались два близко стоящих толстых ствола елей. Пройти между ними можно было только задев их боками. Здесь медведица вновь остановилась, взглянула на медвежонка — он следовал за ней в двух шагах — и переступила лапами: идти или не идти?

А ельник был темен и мрачен, летний солнечный день был оставлен где-то позади. И все же, несмотря на слабый свет, медведица заметила тонкую коричневую веточку, висевшую между стволами елей пониже ее морды. Но петля была давняя, не пахла железом, и медведица решила, что пройдет и отбросит эту ничтожную преграду.

Один шаг сделала медведица, как почувствовала что-то жесткое под нижней челюстью, и попяться она — петля упала бы на землю, но медведица шагнула вперед. И тогда петля обвилась вокруг шеи зверя. Медведица хотела прыгнуть, но получилась только неуклюжая попытка.

Трос, звеня, дернулся и свалил зверя на спину. Ель, к которой была привязана петля, качнулась, посыпались вниз сучочки, хвоя и шишки. Из раскрытой пасти медведицы вырвался хриплый прерывистый рев.

Медвежонок замер, присев на тропе на задние лапы, и смотрел на мать, которая непонятно почему лежала на земле и билась между стволами елей, взрывая землю, обдирая кору деревьев когтями.

Вскоре она захрипела — трос окончательно пересек дыхание — и багровый язык высунулся из пасти. Еще несколько судорожных движений, и зверь замер навсегда.

Медвежонок осторожно подошел к матери, ткнулся ей в шерсть носом и захныкал. Ему казалось, что мать уснула, и хотелось, чтобы она сейчас же встала.

Но медведица лежала молча, и медвежонок вдруг тоже стих. Он отодвинулся от матери, присел на задние лапы и тут, кажется, понял, что остался на всем свете один!

 

Половодье

#img_16.jpeg

Только что поднялось солнце. Я плыву на легкой лодке, взмахивая двухлопастным веслом. Против слабого течения лодка идет быстро.

Во все стороны, куда ни кинь взгляд, — одна мутно-желтая весенняя вода светится бликами сквозь голые ветки осин, дубов и вязов. А вот ивы не совсем голые, они цветут и от порывов ветра роняют в воду желтые сережки с пыльцой.

Березы — в дымке, начали раскрываться почки. Сламываю кончик ветки, и тотчас с нее начинают капать «слезы» — березовый сок. Березы здесь плачут обильно, их корни, как и у всех остальных деревьев, сейчас находятся под водой.

Из воды торчит вершина молодой ивы. Ее тонкие веточки дрожат от напряжения, словно кто-то снизу дергает за каждую из них. Гнутся ивовые веточки, но не ломаются.

Одна ветка, потолще, блестит ярким белым срезом. Кажется, что кто-то наискось обрубил ее топором. Срез совсем свежий. Это очень странно. Я знаю, что в течение недели здесь не проплывал ни один человек…

Вода зеркально отражает вытянутые кроны деревьев. Два одинаковых неба, ярких от солнца.

Я ищу сушу и поворачиваю в сторону, в первый попавшийся просвет между стволами, но не скоро попадается мне сухой и узкий островок.

Выхожу на берег. Треск сучка под ногой, и где-то совсем рядом, за густой сетью шиповника и черемухи, слышится ответный треск. Словно кто-то убегает. Да это и в самом деле так. Вскоре раздается, теперь уже дальше, шлепанье по воде, и я понимаю — лось.

Продираюсь сквозь заросли и нахожу следы убежавшего зверя: объеденные ветки и отпечатки копыт.

Ложусь на землю. Нет, не на голую, а на слой дубового и липового листа, и смотрю, как из желто-коричневой прели лезут вверх узкие лезвия зелени. От внезапного звука — как пушечный выстрел — вздрагиваю и плыву узнать, где упало дерево.

Это высокая посохшая ель. Отстояв свое время, она полетела в воду, заодно переломив молодую осину, и теперь лежит, перегородив протоку. Вода журчит между ветками, словно жалуясь, что не может сдвинуть дерево, вершиной и корнями упершееся в берега.

Плыву дальше. Белые срезы на ветках ивы попадаются мне все чаще и чаще. Наконец я догадываюсь,, что сделаны они ничем иным, как зубами.

Вдали на островке, вдоль которого я плыву, что-то ярко белеет. Я тороплюсь: что это? Оказывается, стоит толстая осина, а на стволе, невысоко от земли, кора срезана кольцом. Ствол, словно перетянутая талия. На древесине следы зубов, как от узкой стамески. Ну, конечно, здесь работали мохнатые дровосеки-бобры!

Окидываю взглядом берег, воду и вижу с десяток пней с конусной подрубкой. В разных положениях лежат стволы сваленных осин.

Но где же сами бобры? Норы их здесь, в берегах озера. Сейчас они затоплены вешней водой и покинуты хозяевами.

Я плыву по затопленному лесу: из протоки в протоку. Лодка часто царапает днищем по чему-то твердому, но все-таки идет вперед.

Вдалеке между ветками что-то мелькнуло. Я подношу к глазам бинокль и вижу, как от меня, не взлетая, тихонько уплывает селезень со своей уточкой…

Солнце поднялось высоко. Стало жарко. По воде скользит тень, а над нею бабочка — лимонные крылья. Издалека слышится размеренное карканье одинокой вороны.

Где-то здесь, на островке, должно быть то, что я ищу. И я плыву совсем рядом с деревьями. Вскоре замечаю, что у корней высокой толстой ели кто-то навалил кучу хвороста. Не она ли? Вылезаю на берег и крадусь.

Да, это она, весенняя бобровая хатка! Вблизи это совсем не беспорядочная куча хвороста. Хатка скорее напоминает конус, сложенный из обрубков веток. Я вглядываюсь — нет ли где просветов? Нет, не увидишь бобровую комнатку — она в земле, под корнями дерева.

Долго стою и слушаю: не донесется ли из хатки какой-нибудь звук? Нет, не слышно ни шороха. Я перевожу взгляд на воду и снова жду, не колыхнется ли где поверхность, потревоженная плывущим бобром.

Я устаю стоять и присаживаюсь на землю так, чтобы видеть берег, где, по моим расчетам, находится подводный вход в хатку.

Солнце опустилось и сквозь сетку веток греет слабо. Я все сижу и жду. Пестренький зяблик сел недалеко от меня на сухую хворостинку и заливается, поет от радости: он совсем недавно вернулся в свой родной лес!

Мое терпение истощается. Может быть, мне не ждать бобра, а выманить его? Пусть вынырнет и поплавает передо мной!

А разве есть такое средство — выманивать бобров? Может, есть, а может, и нет. Но я все-таки проведу один опыт…

Я поднимаюсь на ноги, достаю из кармана маленький флакончик и капаю из него две капли на отломленный сухой сучок. Затем бросаю сучок недалеко от берега в воду. Маленькие волны расходятся от сучка в стороны. А я не свожу с него глаз.

Проходит минут десять. Слева, вне поля моего зрения, там, откуда я меньше всего ожидаю, вдруг раздается шумный всплеск. Щука! Я перевожу взгляд. Нет, это не щука. Вынырнул бобер и режет воду продолговатой темной мордой напрямик к сучку. Не доплыв до него, бобер ныряет, затем выныривает, потом опять несколько раз уходит под воду в разных направлениях. Он возбужден и не обращает на меня внимания, словно ищет кого-то и чуть ли не собирается на него напасть!

На кого же? Да, конечно, на бобра, на неизвестного пришельца!

Откуда я об этом знаю?

А как же не знать, если две капли из флакончика — это «бобровая струя», взятая из железы другого бобра. В воде «струя» распространяется быстро, как запах в воздухе, и мой бобер сразу узнал, что в его владениях появился «посторонний». А раз он появился, то как же не рассердиться и не прогнать чужака?

Только оказалось: прогонять-то некого. Лежит на воде один сучок. Бобер легонько ткнулся в деревяшку и ушел под воду. Вода успокоилась. Я все еще стоял. Но больше бобер не показался.

 

Знаменитая телка

#img_17.jpeg

ПОБЕГ

Осенние утренники холодили луг, и от инея трава становилась седой. Разбредшиеся коровы недовольно фыркали, сдувая снежную пыльцу, и хватали губами что понежнее и позеленее.

Два пастуха стерегли колхозное стадо. Мокеич, уже старик, но крепкий такой, с мясистым розовым лицом, в кепке, распахнув телогрейку, стоял у мелкой протоки и поглядывал против солнца на коров. Чуть слышно рядом в кустах ольхи журчала вода, скатываясь в недалекую речку Озерницу.

Леня Голыш, парень лет восемнадцати, закинув за плечо кнут, похаживал на другом конце луга вблизи обрыва у речки и обозревал всю его извилистую линию до дальних желтеющих ив. Изредка в поле его зрения попадал заречный лес, который пастухи недолюбливали. Лес был обширный, и водилось в нем, кроме мелкоты, самое крупное зверье: волки, медведи и лоси.

…Когда Леня Голыш встал спиной к этому самому лесу, ему послышалось с речки негромкое шлепанье. Он повернулся к Озернице и сразу определил, что звуки исходят от кустов ивы, которой заросло устье протоки. «Похоже, лось, — подумал пастух, — и, видимо, переходит на тот берег». Но вот пошла по речке у кустов рябь, и показалось животное. Оно было рыжее, с небольшими рогами, словом, телка. Леня Голыш в сердцах плюнул и сразу сообразил, что Мокеич опять проморгал проклятую Дуреху, которая теперь успеет уйти в лес. А ведь время уже к вечеру!

Что делать? Пастух провел рукой по реденьким усам, сбросил с плеча кнут и ударил им два раза. Мокеич — вдали — повернул голову на хлопки. Леня Голыш махнул рукой, указав в сторону речки, и спрыгнул с обрыва к воде.

Мокеич понял сигнал напарника: опять кто-то уплелся из стада на речку. Кто же? И об этом он сразу догадался. Дуреха! За день — вторая погоня за ней! Мокеич остался на месте, следя за стадом и не без основания надеясь на быстроногого Леню Голыша, который скоро завернет дурную телку к стаду. Дурную! Дуреху! Прозвище не надо было и придумывать. Оно само срывалось с языка, когда, бывало, телка, нагнув голову с небольшими, но острыми рогами, неизвестно почему неслась на пастуха, задрав хвост. Или беги от нее или огрей кнутом. Иной раз и кнут не помогал.

Телка была явно диковатая, частенько уходила от стада, норовя еще и других молодых коров увести за Озерницу. Хлопот пастухам она доставляла немало.

Вот и на этот раз заметив пастуха, скидывающего на берегу сапоги, Дуреха надбавила ходу. Выскочив на песчаную косу, она быстро понеслась к густо разросшимся кустам ивы и исчезла в них. Только ветки затрещали!

Леня Голыш перешел вброд Озерницу, затем босиком добежал до просвета в кустах и здесь был вынужден сделать остановку, сел на траву и натянул на ноги сапоги. Какое-то время было упущено. Леня взбежал по тропинке на берег, но телку в густых зарослях не увидел. Тогда он прислушался: справа что-то шумело, трещало. Туда! И пастух бросился вправо по тропинке, которая вилась вдоль берега Озерницы.

Он бежал через густой кустарник и не видел беглянку, но вот слева мелькнул просвет, и Леня Голыш оказался на знакомой полянке. И в дальнем конце ее у желтеющих кустов он заметил рыжеватый бок животного.

Поняв, что от его резвости будет многое зависеть, пастух во весь дух перебежал поляну, а в кустах резко остановился и снова прислушался. Уловив треск, он стал бесшумно пробираться через гущу веток. Он знал, что Дуреха во время погони в лесу имеет привычку затаиваться, а потом неожиданно выскакивать и бодать пастухов, поэтому готовился к неожиданности… Но вот уже виден просвет. Пастух осторожно отогнул ветку и взглянул на поляну, которая оказалась совсем маленькой. И на ней — рукой подать — паслись три лосенка. То, что он принял за Дуреху, оказалось совсем другим!

Что теперь делать? Леня Голыш постоял и повернул назад.

Долго бродил он по лесу. Уже начало темнеть, когда пастух услышал хриплое мычание, повторившееся несколько раз. Неужто Дуреха подает голос? Ноги Лени Голыша сами понесли его вперед, но вскоре, разобрав в мычании угрожающие нотки, пастух остановился. Ему пришло на ум, что мычит не телка, а где-то совсем рядом за деревьями стоит самец-лось и зазывает на бой соперника. Попадись теперь на глаза этому быку, костей, как говорится, не соберешь! И Леня Голыш, крадучись, убрался с опасного места.

Вечерняя темнота накрыла лес.

По ярким звездам на небе Леня Голыш определил направление к Озернице. Вскоре он уже входил в холодную воду речки, кляня про себя Дуреху, а выбравшись на берег, знакомой луговой тропой добрался до деревни. Было уже около двенадцати часов ночи, когда пастух пришел в избу к Мокеичу. Старик, рано ложившийся спать, сидел на этот раз за столом при ярком свете электрической лампы. Перед ним лежала газета, но он даже на нее не глядел. По хмурому лицу Лени старик сразу сообразил, что Дуреха на ночь осталась в лесу.

На другой день стадо стерегли уже другие пастухи, а Мокеич и Леня Голыш отправились на поиски Дурехи. Они обошли весь лесной район, прилегавший к речке Озернице, но тёлка как в воду канула. Не нашлась Дуреха и через неделю, и через месяц, и через два. Пастухи решили, что телка погибла. Ведь началась уже зима!

А после нового года на правлении колхоза решался вопрос о пастухах, прохлопавших тёлку. Пастухи договорились между собой (ох, уж как они намотались за время поисков дурной телки!) самим «перейти в наступление». И они заявили, что пастухами работать отказываются. Не только потому, что приходится держать ответ за дурную скотинку, но еще и потому, что устали бегать как борзые. И такие доводы сыграли свою роль, пастухи отделались только строгим выговором.

А о пропавшей в лесу телке в колхозе скоро забыли.

ЛЕСНОЕ СТАДО

Пока в лесу было светло, Дуреха стремительно убегала от пастуха, не слишком разбираясь, куда несется. Возможно, ею руководило желание обрести свободу, так давно утраченную ее далекими предками в результате одомашнивания. Но когда телка перестала слышать шум преследования и тихие темные деревья обступили ее со всех сторон, она вдруг почувствовала свое одиночество. Дуреха остановилась, прислушалась, втянула ноздрями воздух и всем существом своим поняла: ночной лес таит опасность! И сразу инстинкт подсказал телке — скорее к стаду, под его защиту! И, повернувшись, Дуреха снова понеслась по лесу. Бег продолжался долго, а стадо не показывалось. Телка утомилась и пошла шагом. В лесу стало совсем темно, и телка двигалась с опаской: выбирала дорогу — слух и зрение у нее обострились…

На рассвете блуждания привели Дуреху к озеру с заболоченными берегами, где поодаль от воды рос осинник. Телка, увидев воду, вошла в нее по брюхо и, раздвинув мордой листья кувшинок, долго и жадно пила. Первые лучи восходящего солнца упали на рыжий лоснящийся бок Дурехи, на широкий ее лоб с загнутыми рогами, на морду, с которой летели синие капли воды, и на пожаро-красную листву дальних осин. Телка повернула голову и замерла. Под осинами стояло стадо!

Скорее к нему! И Дуреха ринулась из воды на берег, задрав от радости хвост. Стадо — три лосенка, объедавших ветки осинника, сразу уловило топот. А заметив скачущее по берегу странное животное, лосята моментально скрылись за деревьями.

Для Дурехи это было неожиданностью, но она, не раздумывая, бросилась в осинник, а затем долго ходила по нему, призывно мыча. А лосят и след простыл.

Во второй половине дня Дуреха все еще паслась у озера, и возвратившиеся из леса лосята неожиданно подошли к ней сами. Дуреха, заметив вокруг себя морды с отвисшими жующими губами, храбро фыркнула и, нагнув голову, попятилась. Лосята же замерли в растерянности. Перед ними стоял не лосенок, а какой-то урод с рогами и на коротких ногах. И тут Дуреха поняла, что лесные телята настроены мирно, шагнула вперед, затем потянулась губами к морде самого крупного лосенка. А тот был не против, чтобы обнюхаться, остальные тоже не отказались познакомиться с Дурехой тем же способом.

Так телка нашла стадо и следовала за лосятами теперь всюду по лесу. А лосята тоже быстро привыкли к Дурехе, и когда один раз потеряли ее из вида, то некоторое время поджидали, пока она не отыскала их.

Маршруты лосят по лесу были не сложны и проходили всегда возле озера, ведь сюда должна возвратиться лосиха, покинувшая своих детей на несколько недель, чтобы провести это положенное природой время вместе с самцом-лосем. Конечно, лосята ждали своего вожака-лосиху потому, что нуждались в защите. И лосиха, повинуясь инстинкту, вернулась к озеру, к лосятам.

В первый момент встречи лосиха была озадачена, увидев в своем маленьком стаде корову. Бесцеремонно подошла она к Дурехе, которая стала в оборонительную позу, и, не боясь рогов, обнюхала ее. И тут же отошла в сторону, как будто уже не интересуясь ею. Такое мирное отношение старой лосихи к телке ничуть не было удивительным, ведь ей не раз приходилось забредать в колхозное стадо и пастись с коровами, и поэтому в Дурехе она признала близкую родственницу. А телка, в свою очередь, поняла, что из стада ее не гонят, только нужно подчиниться старой лосихе.

ВОЖАК

Первое время стадо паслось в окрестностях озера. Лоси нередко заходили в воду, чтобы поесть корневищ, а Дуреха в это время ожидала их у берега. Иногда, правда, и она забредала в озеро, но только чтобы напиться воды, пищи она там для себя не находила.

Над лесом прошли дожди, и ветер сорвал последние листья с деревьев. Рощи берез и осин сразу высветились, и пасущиеся лоси оказались на виду у своих врагов. Но у стада тоже имелось преимущество: кто-нибудь всегда замечал опасность заранее. Однажды мимо озера проходил огромный бурый медведь, который к лосям даже не пытался подкрасться. Медведь за лето и осень нагулял под шкурой жира и готовился теперь залечь в спячку. Возможно, он искал место под берлогу.

Наведались и волки к озеру: два матерых и три прибылых. Стая сделала лишь попытку напасть на лосей. Хищники еще не голодали и попросту прощупывали в стаде слабых животных. Однако встреча с волками заставила лосиху покинуть приозерные, богатые кормами места, и стадо вместе с телкой отправилось кочевать по лесу. И все же для вожака путь был не случаен. Лосиха шла по местам, давно ей известным, и к определенной цели. Инстинкт ей говорил: подходит зима, а с ней и метели.

Для Дурехи переходы по лесу были не очень тяжелы. Успевала она и насытиться. Травы стояли, хотя и сухие, но нетронутые. Телке даже удавалось находить кое-где зеленые листочки. Поэтому в эти дни она чувствовала себя бодро и не вспоминала о своем прежнем коровьем стаде. Даже холодный дождь, шедший несколько суток, ничуть не повлиял на ее хорошее настроение. Дуреха даже изредка пыталась затеять игру. Взбрыкнув и громко мыча, телка проносилась вокруг лосят, но те как-то вяло шевелили ушами и удивленно таращили на Дуреху глаза. Лосиха же на Дурехины проделки внимания не обращала.

Между тем стадо, повинуясь вожаку, шло по лесу на северо-восток, все удаляясь от речки Озерницы. Лосиха, предчувствуя перемену погоды, изредка втягивала ноздрями воздух. И верно, вскоре с неба полетели мелкие снежинки, затем стали падать более крупные, пока снег не повалил хлопьями. Вечер в лесу наступил раньше чем обычно, метель закрутилась вихрями, и не стало видно даже ближайших деревьев. А лосиха только прибавляла шаг и вела стадо еще много часов, пока не вывела его к огромной поляне. При неярком свете утра метель кончилась, и перед лосями открылось снежное пространство. Лосиха стояла и смотрела на поляну, на дальние голые осины: здесь ей все было привычно и знакомо.

СНЕГ

Дуреха ходила рядом с лосями по окраине поляны и с недоумением нюхала снег. Голод мучил ее. Куда исчезла трава? Телке это было невдомек.

А для лосей пищи хватало. Они откусывали концы веток деревьев и пережевывали их с большим удовольствием.

Дуреха попробовала пожевать тоненькие веточки берез, но ей этот корм не понравился, он был груб и невкусен. Вот, если бы на ветках были листочки, тогда, пожалуй, телка не отказалась бы от них.

Пасущиеся лоси медленно брели по опушке леса, а Дуреха, понурив голову, плелась позади, изредка хватая губами реденькие сухие травинки, торчавшие из-под снега.

Вечерело. Синие сумерки ложились на лес, на снег поляны. Лосиха, оторвавшись от осинки, с которой драла зубами кору, повернула голову к лосятам. Жест был понятен: приглашение идти. И лосиха направилась по поляне к ее центру, где не очень заметно выделялся снежный холмик, на котором торчало с десяток голых кустиков. Этот холмик был очень важен зимой для лосей. Отсюда проглядывалась вся поляна, и волки никак не могли подойти незамеченными к месту лежки стада. Кроме того, около холма ветрами выдувало снег, и это тоже было важно для лосей, так как скрывало их следы.

Едва лоси взошли на холмик и стали между кустиками, как увидели рядом на склоне стог сена. Для вожака это не было неожиданностью — стог каждую зиму стоял именно на этом месте. Лосиха все же сошла к стогу и обнюхала сено. Дуреха с лосятами стояла и смотрела на вожака, но и не подумала подойти к стогу. И телка стояла на месте до тех пор, пока на нее не нанесло свежего запаха сухой травы.

Дуреха встрепенулась, подняла голову. Снова на нее пахнуло аппетитным ветерком. Телка потянула ноздрями воздух и медленно стала спускаться к стогу. Вот она уже уткнулась мордой в душистую траву и с жадностью принялась ее есть.

ВОЛКИ

Стог стал спасением для телки. И хотя зима постепенно набирала силу, Дуреха была жива и здорова. Стог дал не только главное — пищу, но он еще спасал ее от снега и согревал. С одной его стороны Дуреха повыдергала сена больше, чем с других, и получилось нечто вроде навеса или крыши над головой. Прижимаясь одним боком к сену, телка переносила ветреные ночи гораздо легче, чем если бы находилась на холмике, где стояла обычно на страже лосиха и ее дети.

Лоси не любили сено, редко подходили к стогу, что было тоже спасением для телки.

Особенностью зимы было малоснежье. Лосиха, видимо, отлично понимала это и не слишком опасалась волков, она стала уводить свое стадо все глубже в лес. Ну, а телка была вынуждена кружиться одна вокруг стога. Она инстинктивно чувствовала, что, если покинет стог, может к нему и не возвратиться. Иногда Дуреха, не выдержав одиночества, бежала по поляне, отыскивая своих друзей, а не найдя их, останавливалась и призывно мычала. Если до лосихи доходил зов, стадо появлялось у стога. Конечно, телка бы стала легкой добычей волков, если бы они застали ее на поляне одну.

И все же знакомая стая однажды пожаловала на поляну. Пять зверей на этот раз не очень осторожничали. Они пробежали по лесу многие километры и никем не поживились. Им не везло при малом снеге.

Серые фигуры волков пружинисто скользили меж деревьев. Волки мигом окружили лосенка, который кормился шагах в десяти от вожака. Первым на него кинулся матерый лобастый волк, и лосенок едва успел увернуться от его острых щелкнувших клыков, но мать-лосиха уже видела грозившую ее сыну опасность. В два прыжка настигла она молодого волка и передними копытами врезалась ему в хребет. Волк, взбрыкнув от боли, покатился по снегу. А лосиха поднялась на дыбы и кинулась на оскалившегося матерого, который отступил и увернулся, избежав удара.

Четыре волка, злобно оскаливаясь, отступили в лес. Лосиха, нервно фыркая, обошла вокруг лежавшего на снегу молодого волка. Он был еще жив, конвульсивно шевелил лапами — так бывает при перебитом позвоночнике. Глаза у волка постепенно тускнели…

Долго стояло стадо около умершего волка: Дуреха, наставив на него рога, а лоси, грозно подняв головы и глядя по сторонам, не покажутся ли снова враги? Но стая волков не вернулась.

СПАСЕНИЕ

Подошло время, и лоси покинули поляну. Возможно, если бы они могли об этом сказать, телка ушла бы вместе с ними. А теперь она осталась одна возле стога, которого фактически уже не существовало. Лежавшую на стоговище кучу сена, истоптанного телкой и перемешанного с пометом, покрыл снег.

Дуреха второй день ничего не ела и совсем слабо держалась на ногах. Жажда жизни заставляла ее нагибать голову к снегу, принюхиваться и переходить по поляне с места на место, пока она не добралась до края леса.

Уже с час Дуреха слышала далекий рокот мотора, который ее ничуть не тревожил. Несколько раз он как бы уходил в сторону, становился глуше, и все же постепенно нарастал, делаясь отчетливее.

Вскоре звук мотора послышался совсем близко.

Дуреха встревоженно подняла голову, и тут из леса показался трактор на высоких резиновых колесах, который тянул за собой широкие деревянные сани.

Это темное движущееся, пугающее трескотней чудовище приближалось, и Дуреха испуганно попятилась к деревьям.

Доехав до середины поляны, трактор остановился. Мотор затих. И тотчас тракторист, паренек в шапке и замасленной телогрейке, выпрыгнул из кабины на снег и подбежал к стоговищу. На скуластом лице его было написано удивление.

— Эй, ребята, гляньте! Не туда что ль приехали? — звонким голосом выкрикнул он.

С саней уже соскакивали двое: пожилой бородатый мужчина в черном полушубке и рыжем треухе и худощавый остроносый парень в телогрейке и пышной заячьей шапке. Оба подошли к трактористу и молча уставились на стоговище.

— Вот это да! Пшик, а не стог! — сказал парень в заячьей шапке. — А ты, дядя Семен, беспокоился, заберем ли все сено за раз!

Дядя Семен обескураженно провел рукой по бороде и сказал:

— Украли! Это ж надо!

— Не похоже… следов тракторных нет, — возразил тракторист, оглядываясь. — И санного следа нет.

— Неужели лоси слопали? — предположил дядя Семен, приглядываясь к стоговищу. — Ребята! Тут что-то помета многовато!

— Лоси? — спросил насмешливо парень в заячьей шапке. — Да помет-то чей?

— Тебе лучше знать, Павел! Ты ж у нас охотник, — сказал дядя Семен и добавил: — А откель коровам здесь взяться?

— Да коровий это помет! — сказал Павел. — Коровы и съели стог!

— Не мели, Емеля, — возразил тракторист и засмеялся. — Попробуй заикнись председателю — он тебя так высмеет! В глухом лесу зимой и коровы? Ты подумай!

— А нечего и думать! — проговорил опять Павел, глядя несколько вверх и вдоль поляны. — Вон там видите, кто бродит?

Тракторист с дядей Семеном поглядели туда, куда показал рукой Павел, и заметили животное возле деревьев.

— Похоже, телка ходит! — изумленно произнес дядя Семен.

— Она самая! — выкрикнул звонко тракторист. — А, ну пошли ловить вещественное доказательство!

И он первым сорвался с места.

Телка была уже среди осин, когда тракторист подбежал к ней. Он обогнал ее и заступил дорогу, вытянув руки в стороны.

Дуреха, несмотря на слабость, решила прорваться вперед и, нагнув голову, двинулась на человека, угрожая рогами. А тракторист ждал спокойно и, когда телка подошла вплотную, ухватился руками за рога и крикнул подошедшим дяде Семену и Павлу:

— Подгоняйте сзади, а я потяну за рога!

Так и повели по поляне сопротивлявшуюся Дуреху к саням. А возле них повалили ее на бок, связали ноги. Затем приподняли и положили на тракторные сани.

— Здорово получилось! — засмеявшись, сказал тракторист. — Ехали за сеном, а везем мясо!

Дядя Семен долго и внимательно смотрел на телку, лежавшую на санях с опущенной головой, и сказал:

— Не это удивительно, а другое! Телка зимой выжила в лесу! Это за нее пастух Мокеич выговор схватил.

— Героизм проявила… и стог ей подвернулся, — заметил Павел. — А здорово она похудела. И как ее волки не тронули?

— Надо подкормить ее, — сказал дядя Семен и снял с саней рюкзак с харчами, которые колхозники привезли себе на обед. Вынув из рюкзака каравай черного хлеба, дядя Семен складным ножом отрезал тонкий ломоть и поднес его к морде телки. Но телка отвыкла от еды, а про хлеб, вероятно, забыла и не взяла предложенный ломоть. Тогда дядя Семен отломил кусочек и насильно засунул Дурехе в рот. И она зажевала и проглотила хлеб. А затем потянулась уже к руке дяди Семена.

На этом можно закончить рассказ о телке Дурехе. Летом ее вернули в прежнее стадо, и пастухи, Мокеич с Леней Голышом, помнившие о ее строптивости, ничуть не возражали. Ведь Дуреха стала теперь знаменитой телкой.

 

Волчья тропа

(повесть)

#img_18.jpeg

В ЛОГАХ

Лес — огромное зеленое море — простирался к северу от реки Озерницы. Его пересекали прямые просеки. Главная тянулась на сорок километров и представляла собой узкую колею железной дороги.

По узкоколейке часто ходили лесовозы. Их гудки и гул эхом уносились в концы леса, и все же звуки глохли, так и не дойдя до дальних Логов — десятка пересекающихся непроходимых оврагов.

Еще недавно здесь, в густом переплетении веток шиповника, рябины и можжевельника, звенело множество птичьих голосов. А теперь Лога притихли, словно затаились, и все потому, что наступила пора вскармливания птенцов и их охраны. Звери тоже остерегались, прятали свое потомство от посторонних глаз.

Лога были надежным убежищем для пары волков. Матерого пастухи ближайших деревень окрестили Короткоухим за то, что, нападая на жертву, он прижимал уши, которые исчезали в шерсти мощного серого загривка. Отпечатки лап этого волка бросались в глаза своей величиной, и их невозможно было спутать с другими.

«Супругой» Короткоухого была рослая рыжеватая волчица с белым пятном ниже правого уха. По пятну ее знали многие местные охотники. Обычно, заметив волчицу в поле и всегда дальше чем на выстрел, они восклицали: «Гляди… опять Меченая!»

В Логах эта пара облюбовала один труднопроходимый овраг. Волки на его склоне нашли нору лисицы, прогнали ее и, подрыв нору по своему вкусу, заняли. Вход в их логово со всех сторон был прикрыт разросшимися кустами шиповника и рябиной.

В тот солнечный июньский день Короткоухий и Меченая испытывали тревогу. Они тихо и напряженно стояли возле логова, повернув головы в сторону звуков, исходящих с вершины оврага. Пятеро серых увальней-волчат, недавно резвившихся на полянке, по сигналу-приказу волчицы только что скрылись в убежище и затаились там. Волки боялись именно за них и были наготове: возможно, опасность так близка, что надо хватать волчат и перетаскивать в другое место.

Волчьей семье не раз угрожала опасность сверху, ведь тропой над Логами ходили и грибники, и ягодники, и охотники. Но скат оврага был крут, и даже собаки не рисковали по глинистой осыпи спускаться вниз.

Лесник Алексей Семеныч из Подсосен, высокий пожилой мужчина в кителе и форменной фуражке, вел на поводке Альму, свою серую лайку. Вел, зная, что логово где-то тут, рядом. Три лета подряд, он, опытный охотник, пытался выследить волков, но терпел неудачи. И вот совсем недавно ему пришла мысль — залезть с биноклем на одну высокую разлапистую ель. Затаившись в ее ветвях, Алексей Семеныч обозревал Лога и прилегающий к ним лес. Интересовала его более всего поляна между Логами и лесом. Бинокль приблизил ее…

Несколько раз влезал лесник на эту ель и наблюдал одну и ту же картину: трепещущие листья осинок, а ниже — зеленый прогал. Совсем не случайно всматривался он в этот прогал. Еще зимой он часто находил на краю его волчьи следы. Может быть, волки ходят здесь и летом? И вот его догадка подтвердилась. Меченая вышла на поляну (пятно на шее он сразу заметил), держа в зубах пойманного зайчонка. Зрелище было коротким: волчица пересекла прогал и ее скрыли ветки. Руки у лесника задрожали, когда он убрал бинокль от глаз. Неужели он напал на след?

Дня через два ему еще раз удалось увидеть волчицу. Шла она в том же направлении, на этот раз с птицей в пасти.

Около поляны было несколько оврагов. В котором искать? Лесник считал, что Альма поможет ему в этом. И вот с собакой на поводке, найдя пологий спуск в Лога, лесник выбрался на поляну. Определив по приметам место, где видел Меченую, Алексей Семеныч сказал:

— Альма! Ищи!

Лайка поглядела на хозяина умными глазами и, опустив голову к земле, повела его вперед.

Часа полтора продирались человек и собака через густую траву и заросли кустарника, взбирались на склоны оврагов, залезали в такую глушь, что, казалось, не вырваться им из крепких лесных объятий, но выход лесник находил всегда, с помощью своего маленького, но острого топора. Иногда ему казалось, что Альма ведет по следу прямо к логову, но, вконец выбившись из сил, лесник вынужден был прилечь на землю для отдыха. Он воочию убедился, что Лога ему не выдадут волков. К чему теперь ему Альма? И лесник снял с собаки поводок. Лежавшая с устало высунутым языком лайка тотчас встрепенулась, вскочила на ноги и, как это бывало раньше, молча бросилась в заросли. Через некоторое время лесник услышал ее лай. Он был такой, что лесник, забыв усталость, пошел прямо на него. В устье оврага путь ему преградила гуща шиповника. Не раздумывая, он стал торопливо прорубаться через колючие кусты топором. А Альма подстегивала его своим голосом, так как лаяла она «по зверю».

Исцарапав о ветви свои крепкие узловатые руки, лесник пробился наконец к маленькой поляне, окруженной со всех сторон стеной шиповника, и увидел Альму у большого куста можжевельника. Она лаяла, уставясь на дыру волчьего логова.

«Наконец удача», — радостно подумал лесник, опускаясь на колени возле темного отверстия. Вдохнув, он сразу ощутил оттуда острый запах живого зверья.

АЛЬМА И ВОЛКИ

Да, это была одна из удач, которые не так уж часто посещают охотников. Лесник вынул из логова и унес с собой большеголовых волчат. Конечно, он не предполагал, что в отдалении по лесу за ним идут Меченая с Короткоухим.

…А в полночь сквозь сон, лежа на постели, Алексей Семеныч услышал предсмертный вопль Альмы. Выскочив из избы с ружьем, он стал стрелять за околицу в темноту.

На рассвете он нашел останки собаки — шкуру и внутренности — рядом в лесу.

По следам лесник установил, что собака почему-то вышла из-под крыльца, где обычно спала, перелезла между жердями изгороди и очутилась за околицей. И вот здесь, на пыльных колеях дороги, произошла схватка.

Отпечатки лап большого волка говорили, что Короткоухий отрезал Альме путь отступления к изгороди, а Меченая на нее напала.

«Бедная моя Альма, — думал лесник, разглядывая на дороге путаные полосы от когтей. — Ты защищалась упорно! Но что же ты могла сделать против двух таких сильных и хитрых зверей?»

Закапывая останки собаки, лесник думал, что не будет ему теперь покоя до тех пор, пока живут в Приозерницком лесу волчица Меченая и волк Короткоухий.

НЕСКОЛЬКО ЛЕТ НАЗАД

Лет пять назад от большой волчьей семьи уцелели двое: матерый отец-волк и волчонок с белой меткой на шее. Малышу, привыкшему к играм с братьями и сестрами, к ласкам матери-волчицы, теперь было скучно сидеть одному в новом необжитом логове и совсем в другом овраге. Волчица принесла его сюда в зубах и куда-то исчезла. Матерый не умел рассказывать, но волчонок смутно чувствовал, что стряслась беда. Он не понимал, отчего у матерого в глазах бывает грусть, отчего он так лижет и «целует» волчонка. А матерый скучал по волчице.

…Нет, никак невозможно высидеть в норе одному! Инстинкт говорит, что опасно, а любопытство берет свое. И волчонок выполз к свету и теплу. Здесь, на новом месте, скат от логова был круче и зарос травами и кустарником, и потому волчонок ничего не видел, кроме зеленых веток, колыхавшихся над головой. Пробивалось между листвой солнце, грело волчонку то лапу, то нос. Волчонок лежал на бугорке спиной к норе и настороженно вслушивался в быстротекущую жизнь оврага. Вот прожужжал шмель, выпутываясь из-под веток, пискнула прошмыгнувшая в траве мышь, где-то высоко на сосне цокала белка, встревоженная появлением куницы, внизу, в овраге, что-то журчало, монотонно и без перерыва, — волчонок пока ничего не знал о роднике.

Но вот громкий шелест перебил журчание, и волчонок, прислушиваясь, привстал, чтобы немедля скрыться в логове. Чьи-то приближающиеся шаги! Да нет же, это не опасность! И только голова большого волка оказалась рядом, как волчонок рванулся к нему и радостно лизнул его в нос.

Через минуту волчонок накинулся на отрыгнутую матерым пищу — изжеванных птенцов. Волчонок быстро их проглотил и сразу потолстел. Еды ему теперь доставалось столько, сколько раньше приходилось на нескольких. Затем волчонок подполз к матерому, лежавшему у входа в нору, прижался к его мягкому теплому боку и заснул.

БЛАГОДАТНОЕ ВРЕМЯ

Матерый подвел волчонка к елке и остановился, поводя носом. Волчонок, подражая, тоже стал принюхиваться: запах был знакомый и волнующий. Волчонок шагнул вперед, запах стал острее. Он сунул голову под ветку и увидел плотно сидевших в гнезде рябчат. Они были словно мертвые — недвижимы и с закрытыми глазами. Через минуту волчонок пожирал их.

Вскоре волчонок по запаху отыскал дрозденка, только что покинувшего гнездо. Дрозденок был серенький, почти оперенный, с желтой каймой у клюва. Замерев, он сидел на ветке черемухи недостаточно высоко над землей и никак не догадывался перебраться чуть выше. Дрозды-родители, пытаясь защитить птенца, с громким стрекотаньем пронеслись над волчонком, нацеливаясь клювом в голову, и, кажется, на некоторое время оттянули трагедию — волчонок испуганно прижался к земле. Но затем, набравшись храбрости, он приподнялся, подпрыгнул и сбил лапами птенца с ветки. Ел он птенца, уже не обращая внимания на отчаянный крик дроздов.

…Какое это было солнечное благодатное время! В траве и на ветках деревьев всегда кто-нибудь копошился, слабый, бестолковый, не умеющий при виде опасности ни быстро улететь, ни убежать. И хотя волчонок был сам не очень ловок и силен, ему нередко удавалось хватать добычу и наедаться мясом. А от удач у волчонка развивалась уверенность в самом себе.

Летние дни уходили, складывались в недели. Постепенно зверьки и птицы набирались сил и опыта, и волкам приходилось уже прибегать к хитростям. И тут матерый передавал свой опыт волчонку. Довольно часто они применяли такой прием: старый волк уходил в чащу леса и выгонял к опушке или на поляну зайчат, а волчонок хватал их из засады. Почему надо оставаться на поляне и что такое «засада» и почему нельзя идти вслед за матерым в лес, волчонок благодаря своей понятливости сообразил быстро, ведь матерый недвусмысленно ткнул его носом: стоять здесь, ждать! И волчонок стоял и ждал, пока на поляну не выкатился зайчишка…

Волки, кочуя, уже обошли весь приозерницкий лесной район, знакомясь с его обитателями. Своих сородичей они не встретили, но волчонок повидал и узнал лосей и медведей. И он усвоил, что от медведей следует держаться подальше, особенно если встретится медведица с медвежатами.

Не менее осторожно следует вести себя и с лосями. Однажды матерый с волчонком увидели в кустах лосенка, щипавшего с веток листочки, и стали к нему подкрадываться. Они не сразу заметили выскочившую из-за ели разъяренную мамашу-лосиху. Волчонок не был убит страшными передними копытами только потому, что они врезались над ним в толстую ветку ивы.

Узнал волчонок и еще одного большого зверя, которого однажды они с матерым встретили в лесу.

Волки вышли на прямую просеку и побежали по ней бок о бок. И было куда бежать: просека уходила далеко-далеко в лес. Матерый бывал здесь и раньше, поэтому трусил смело, а вот волчонка поразил запах. Противно пахли шпалы и два блестящих рельса, тянувшиеся по земле без конца.

Несколько километров волки спокойно бежали по шпалам, но вот позади раздался слабый гул. Матерый остановился. Повернувшись, сел на задние лапы. Волчонок заметил, что матерого звуки не тревожат, и тоже присел. Волки ждали.

Вскоре из-за дальнего поворота лесовозной дороги появился огромный зверь. Это от него шел гул, и волки даже почувствовали, как вздрагивают шпалы. Чудовище катилось прямо на волков.

Матерый был издавна знаком с повадками лесовозного поезда и знал, что достаточно сойти с рельсов, как зверь промчится мимо. Поэтому он отпрыгнул с дороги в сторону. Волчонок сделал то же самое.

Волки сидели метрах в двадцати от колеи и глядели на проносящиеся мимо платформы с лесом. Вероятно, матерый вот так не раз провожал лесовозы, ведь на них обычно не было людей, а если иногда в окнах единственного пассажирского вагончика появлялись изумленные лица, то они опасности не представляли. На этот раз с платформы раздался мальчишеский голос:

— Гляди! Волки!

И сразу же с бревен раздался выстрел из охотничьего ружья.

Волчонок почувствовал резкий удар в грудь. Матерому дробина попала в переднюю лапу.

Словно вихрь подхватил волков — с такой резвостью они кинулись в лес.

КАПКАН

Мелкая дробь не нанесла волкам ран, но после этого случая они долгое время избегали появляться на узкоколейке. Волчонок запомнил, что громыхающий зверь совсем не безопасен, даже если пролетает мимо. Правда, волчонок не подозревал, что выстрелил человек, ведь он его не успел увидеть и не почувствовал запаха.

…Дни становились короче, лето уходило. Добывать в лесу пищу волкам становилось все труднее. Волчонок стал ростом почти с матерого и многому научился от него, но главная наука у него была еще впереди.

А голод уводил уже волков из леса к селениям, откуда несся лай собак и другие странные звуки, и все это для волчонка было новым и непонятным.

В конце сентября волкам повезло. Колхозное стадо коров, которое гоняли с ферм на выпас к речке Озернице, съело на лугах всю пригодную траву, и коровы стали заходить в полувысохшие озера. Двум девушкам-пастушкам и в голову не приходило, что их ждет большая беда. Однажды, пригнав стадо на ферму, они не досчитались двух коров. Ночные поиски ничего не дали, а наутро пастухи нашли одну корову на опушке леса. Она лежала на боку, и живот у нее был раздут. И вторая, тоже мертвая, корова нашлась в ивняке у самой Озерницы.

Как установил ветеринар, коровы погибли от отравления. Колхозное стадо перестали гонять на выпас.

Матерый с волчонком как раз в эти дни держались около стада и быстро обнаружили сначала одну корову, а затем и вторую. Всю ночь они пировали около коров, выедая лучшие куски, а днем спали в чаще леса.

Следующая ночь вновь застала волков на подходе к опушке леса, но матерый только покружил вокруг деревьев и увел волчонка к другой корове в ивняк. Волчонок не понимал, почему матерый так сделал, но подчинился старшему. Он чуял свежий запах человека и железа, но пока еще не изведал, что за этим кроется.

И в ивняке у Озерницы пахло недавно побывавшим человеком, поэтому матерый, обойдя осторожно кусты, остановился. С минуту он принюхивался, очевидно, не понимая, куда исчезла корова, а вместо нее перед ним была груда свежей земли.

Несколько раз обходил матерый эту груду и наконец понял, что корова все же здесь. Он слабо, но чуял ее из-под земли. Железом вокруг не пахло.

С удивлением стал наблюдать волчонок за матерым, который принялся вдруг разрывать землю передними лапами. Потом они рыли легко поддающуюся когтям супесь по очереди, залезая в выкопанную яму, которая становилась все глубже. Корова оказалась закопанной неглубоко, и волки добрались до ее задних ног. Вновь они съели столько мяса, сколько влезло. Такая добыча не требовала больших усилий, и, находись в лесу всегда какая-нибудь падаль, волки, вероятно, перестали бы охотиться.

Раскопанной коровой волки питались еще две ночи, а на третью матерый, не дойдя до ямы, заворчал, и шерсть на загривке у него поднялась. Опасно! — предупреждал он волчонка и попятился. А волчонок тоже почуял запах железа (он был неприятен, но не страшен — рельсы тоже так пахли). И все же острее пахло от коровьей головы, которая неизвестно откуда появилась под кустом. Волчонок осторожно подвинулся к голове. А запах железа был чуть ощутим. И волчонок сделал еще шаг.

Щелк! Челюсти капкана врезались в его правую переднюю лапу. Боль и ужас на секунду сковали волчонка, а затем он бешено рванулся и выдернул из земли тяжелую плаху, к которой был проволокой привязан капкан.

Вероятно, история волчонка с белой отметиной на шее на этом бы и кончилась, будь капкан волчьим, но у охотника, очевидно, не хватало капканов, и он, на всякий случай, поставил в стороне от ямы еще и лисий. В него и попался волчонок.

Матерый как тень кружил вокруг бьющегося в капкане волчонка, но близко не подходил, он, казалось, понимал, что ничем не сможет ему помочь.

А над лесом была тихая ночь. Множество звезд, рассыпанных на темном небе, светили ярко и холодно. Рядом спокойно журчала Озерница.

Утомленный бесплодными прыжками, волчонок наконец замер, судорожно дыша, а затем в отчаянии стал снова хватать ненавистный капкан зубами, пытаясь его перегрызть. Из лапы и пасти волчонка лилась кровь.

Капкан был лисий, а пружина не очень сильна. Случайно волчонок схватил ее зубами поперек и сжал. Челюсти капкана ослабли и распались. Волчонок оказался на свободе.

ОХОТА НА ЗАЙЦЕВ

В лес пришла осень. Березняки и осинники обнажились, но даже в пасмурные дни выглядели празднично, потому что желто-красная листва ярким ковром лежала на земле.

Лапа у волчонка зажила через неделю, так как кости были целы, остался лишь рубец на подушечке. Волчонок скоро забыл про боль от капкана, но навсегда у него в мозгу закрепилась связь: запах человека и железа — смертельная опасность!

Для волков наступила трудная голодная пора. Птицы взлетали раньше, чем волчонок с матерым могли к ним подкрасться. Зайцы стали быстрыми, погоня за ними была бесполезной тратой сил. Прочие зверюшки хитро притаились или успевали вовремя скрыться с волчьих глаз. Волчонок с матерым вот уже несколько дней жили впроголодь, мотаясь по лесу в поисках добычи, и все же они ни разу больше не подошли к той опушке леса, где на виду лежала раздувшаяся корова. Урок с капканом пошел им впрок!

В назначенные сроки началась в Приозерницком лесу охота на зайцев. Выстрелы! Лай собак! Вначале это испугало матерого с волчонком, и они старались держаться подальше от беспокоившего их шума, но однажды гнавшая зайца русская гончая выскочила на лесную поляну, по которой шли волки. Матерый и волчонок кинулись наперерез собаке, и жалобный визг гончей огласил лес. Донесся он и до охотников.

Матерый зубами схватил убитую собаку и, закинув на спину, понес ее по поляне в лес. Волчонок шел рядом. Вдруг донеслись выстрелы, громкие крики людей, пытавшихся напугать волков. Люди бежали, на ходу стреляя. Шум быстро приближался.

Волки остановились под деревьями. Матерый положил собаку на землю, и они с волчонком жадно стали есть. От близкого выстрела — совсем рядом по веткам деревьев прошумела дробь — волки замерли. Затем матерый торопливо схватил собаку в зубы и поволок по земле. И сразу же ее бросил.

Охотники отыскали мертвого пса, но так и не увидели волков.

— Охотники охотятся на зайцев, а волки на их собак, — шутили этой осенью колхозники, проживающие вблизи Приозерницкого леса. Так оно и было на самом деле. Матерый с волчонком улавливали момент, когда собака, гоняющаяся за зайцем, удалялась от охотников далеко. И тогда, убив ее, спокойно уносили в лес и съедали. Охота на зайцев в Приозерницком лесу прекратилась после гибели четвертой породистой собаки.

МЕЧЕНАЯ

Впервые о волчице Меченой заговорили в деревнях после рассказа о ней одного молодого колхозника.

Ранним осенним утром, когда лужицы на дороге были еще подернуты ледком, а восточный край неба начинал светлеть, колхозник вышел за околицу деревушки Заовражье. Справа от дороги виднелся хвойный перелесок, налево — ровное, как стол, поле, покрытое белесой от инея озимью. Внезапно из перелеска выскочил матерый волк и неторопливо потрусил параллельно дороге к задам деревни. Он не обращал внимания на человека, видимо, потому, что расстояние до него было метров триста.

Провожавший колхозника Полкан, черный, длиннолапый, со стоячими ушами песик, увидев волка, залаял и стал жаться к человеку. Но когда заметил, что страшный зверь убегает, не выдержал и бросился с лаем вслед за ним.

А волк делал вид, что убегает. Полкан, надрываясь от злого лая, наддавал ходу. В деревне откликнулись две собаки и сразу вынеслись оттуда: пестрая низкорослая дворняжка и черная большая лайка.

Колхозник с интересом наблюдал всю эту картину и не отзывал Полкана назад потому, что считал — собаки погоняются за волком и отстанут. А матерый неторопливо начал поворачивать от деревни налево, к перелеску. Он по-прежнему показывал Полкану хвост, и песик, чувствуя сзади поддержку еще двух собак, все подбавлял прыти, хотя никак не мог понять, почему расстояние между ним и волком не сокращается.

Вот волк поравнялся с перелеском и затрусил далее. Ход его был ровным. А Полкан и догоняющие его собаки летели вперед.

И вот то, что произошло дальше, до того поразило колхозника, что он даже забыл крикнуть собаке: «Полкан, назад!»

Поджарый волк с белой отметиной на шее как молния выскочил из перелеска и кинулся на Полкана сзади, укусил его в бок и сбил на землю. Повернувшись назад, матерый тоже налетел на пса и, не дав ему вскочить на ноги, перекусил горло. Жалобный визг Полкана и фигуры двух волков сразу же заставили остановиться преследующих собак. Они повернулись и стали удирать в деревню.

Колхозник с криком бросился было на выручку Полкану, но тут же остановился, подумав, что два волка — это не шутки, и стоял и смотрел издали, как матерый схватил убитую собаку и вместе с меченым скрылся в перелеске.

Заканчивая рассказ о гибели Полкана, колхозник добавил:

— А меченый-то хитрый волк! В засаде сидел!

ГИБЕЛЬ МАТЕРОГО

Конечно, впоследствии разобрались, что «меченый» — это Меченая, волчица, и что хитростью она превосходила своих собратьев. Например, матерый мог открыть лапой притворенную дверь телятника. А вот, если она приперта, скажем, лопатой, тут уж матерый становился в тупик, и волки уходили ни с чем.

А получилось так, что Меченая задела хребтом лопату, и она упала, отчего дверь раскрылась. И вот тогда в овчарне был устроен переполох. Волки зарезали четырех овец, а пятую унесли.

Случайность молодой волчице запомнилась, и любые подпоры в дверях, которыми пользовались незадачливые скотники, теперь отлетали в сторону.

…Голод привел волков ночью на колхозную ферму. Кол, подпиравший дверь, тотчас был свален. В узком закутке волки быстро расправились с визжавшей свиньей. Попытка вытащить добычу из свинарника не увенчалась успехом: свинья оказалась большой и тяжелой. Тогда волки наглотались теплого жирного мяса и, оставив свинью на пороге, ушли на дневку в недалекий густой ельник.

Наступило утро, а затем туманный осенний день. Волки лежали у корней широкой ели на мягком слое хвои и подремывали.

Вдруг Меченая вскочила, услышав далекий подозрительный шорох. Матерый тоже встал и повернулся на треск сучка. И вот уже явственно донеслись до волков человеческие голоса. Звери повернулись и не спеша стали уходить в глубь леса.

Вскоре тревожащие звуки остались позади. Но вот матерый резко стал, увидев невысоко над землей что-то красное. Меченая тоже заметила свесившийся с ветки предмет, который покачивался от ветерка. Опасность! Волки повернули назад, но немного спустя до них донеслись шаги приближающихся людей. Волки остановились и выжидали, а потом нехотя повернули направо, и… тут опять на их пути появился колеблющийся красный флажок. От него они испуганно шарахнулись и понеслись теперь влево, ныряя под ветки и беря все левее и левее: ведь именно в той стороне не было слышно никакого шума.

Деревья постепенно стали редеть, посветлело — впереди была поляна. Волки пошли шагом и остановились. Минут пять стояли они, вытянувшись струной и принюхиваясь. Инстинкт матерому говорил, что перед ним опасность, но ветерок подувал в спину и не донес запаха охотника. А сзади вновь послышались шаги нескольких людей, громкий треск сучьев…

Люди вот-вот покажутся из-за деревьев и заметят волков! Бесшумно метнулись звери влево и… замерли перед флажками! Ну, что ж, теперь снова назад и прямо, туда, где тихо!

Волки понеслись между редевшими деревьями все быстрее и быстрее и уже, казалось, их ничто не удерживало…

Выстрел! Матерый, бежавший первым, от удара пули качнулся и пошел по инерции боком, а потом так и лег на землю. Слабая судорога прошла по его телу и лапам.

Меченая, испугавшись, бросилась назад. Выстрел охотника, посланный вдогонку, не задел ее. Не разбирая дороги, неслась волчица по лесу, как вдруг красный флажок трепыхнулся перед ее глазами. На какое-то мгновение Меченая замерла, словно раздумывая, что страшнее: приближающиеся люди или флажок, и, вся сжавшись, сделала огромный прыжок через преграждавшую ей путь веревку.

СТАЯ

После гибели матерого спокойнее стало возле ферм и деревень. Разные Шарики и Бобики без страха стали покидать подворотни и даже выходить за околицы.

Потеряв отца, Меченая затаилась, и только лесник Алексей Семеныч знал, что она там, в непролазных Логах, — несколько раз слышал он ее вой. Молодая волчица тосковала по сородичам. Уже зимой, находя следы Меченой, лесник замечал, что она, словно лиса, мышкует. Для волка мышь — случайная добыча, но плодовитость мышей в этот год была большой, следов и ходов в снегу было множество, и волчице, видимо, удавалось их налавливать достаточно.

В начале февраля леснику показалось, что Меченая совсем ушла из леса. Так оно и оказалось. Всякие следы ее исчезли на целых два года.

А вернулась Меченая в Приозерницкий лес матерой, закалившейся в скитаниях волчицей. И не одна, а с Короткоухим.

Короткоухий был сильный и выносливый волк, ростом выше Меченой, и, казалось бы, мог главенствовать в волчьей семье, а после и в стае. Но Короткоухий чувствовал превосходство Меченой в хитрости и уме и признал ее вожаком. Как убеждался лесник, не раз читавший следы возле расставленных капканов, Короткоухий обычно стоял где-нибудь в стороне, ожидая, когда Меченая обследует подозрительное место и разрешит ему приниматься за еду или, наоборот, с презрением повернется и, кинув задними лапами на капканы и приманку комья земли или мусор, уйдет.

Первой же весной у Короткоухого и Меченой появились волчата.

Две недели волчица не выходила из логова, вылизывая беспомощных слепых волчат и кормя их молоком. Сама же питалась тем, что приносил к логову и оставлял Короткоухий.

Короткоухий не обладал излишним любопытством и не лез в логово, он знал, что Меченая встретит его злым рычанием, но вот когда волчата прозрели и стали выходить на солнцепек, не было более любящего отца, чем Короткоухий. Надо было только увидеть такую лесную идиллию, чтобы поверить в это: Короткоухий лежит возле норы, умильно щурясь, а волчонок ползет по его загривку, второй играет хвостом, третий подошел к носу и старается лапами обнять голову Короткоухого, четвертый влезает ему на спину.

А какой вид принимал Короткоухий, когда подходил к логову с добычей (часто в желудке) и ему навстречу выбегали шустрые серые звереныши! Он совсем утоплял уши в шерсти загривка и, чуть приподняв губу, «улыбался», а хвост у него приветливо вилял из стороны в сторону.

Этих первых своих волчат Меченая с Короткоухим вырастили вполне благополучно. К осени те превратились в рослых прибылых и стали проходить науку трудной волчьей жизни под руководством матерых.

С началом заморозков стая из шести прожорливых зверей сразу дала о себе знать в окрестных деревнях и фермах. Беспечные скотники тотчас поплатились, а охотники потеряли нескольких собак.

Лесник Алексей Семеныч уже слышал в лесу вой-перекличку волков. Он был искусный вабильщик и много раз приманивал волков воем с помощью стекла от лампы. И на этот раз, отметив район леса, где «развлекается пением» стая Меченой, лесник в сумерках спрятался с ружьем в перелеске и поднес стекло ко рту.

…Лесник выстрелил в появившегося зверя, свалив его наповал. Пришедшим оказался молодой волк, величиной и шкурой напоминавший Короткоухого. Лесник был рад удаче, ведь за волка он кроме охотничьего удовлетворения еще и получил премию, но охота в последующие вечера не удалась. И лесник не без основания полагал, что, вероятно, тут вмешалась Меченая. К нему на «голос» шел еще один молодой волк — он откликался все ближе и ближе к засаде — и тут совсем в стороне Алексей Семеныч услышал странный шелест. И после этого все стихло в лесу. Лесник подумал, что волчица подкрадывалась к нему и, распознав опасность, предупредила молодого волка.

Самолюбие лесника оказалось задетым. В своем лесу он сохранял волков мало, то есть, как он считал, одного-двух, которые выполняли бы «санитарную службу».

А вот в эту зиму волков стало много. И жди теперь больших потерь в лосях, и особенно весной. Ведь лоси на насте проваливаются, а волков держит снежная корка, и они быстро настигают сильное, но беспомощное в таком положении животное.

Обходя лес на лыжах с ружьем, Алексей Семеныч два раза натыкался на полусъеденные туши лосей. Следы говорили ему о той борьбе, которую вел с волками лось, и, увы, погибал, не сладив с пятерыми.

Правда, один поединок кончился неблагополучно для стаи. Борясь за жизнь, старый лось передними копытами проломил череп не успевшему увернуться молодому волку и в ярости вбил его в снег.

Трех волков стала теперь водить Меченая — Короткоухого и двух прибылых, но это были ловкие, наученные звери. До самого таяния снега лесник расставлял капканы с особыми пахучими приманками и удивлялся, что ни один волк в них не попадается.

НЕУДАЧА ОХОТНИКОВ

Прошел год. В лесах у Короткоухого и Меченой выросло второе поколение волчат. К зиме, вместе с двумя переярками, стая составила восемь волков. После налета на колхозную овчарню — убито и растерзано было двенадцать овец — весть о стае дошла до лесхоза. Над Алексеем Семенычем там подшутили:

— Ты, Семеныч, говорят, волков взялся охранять? Что-то великовата твоя «санитарная служба»!

Лесник с начальством был покладист, но эти слова его так задели, что он не сдержался и довольно ехидно ответил:

— Да вы поймите, волк всюду истреблен! Надо хоть в нашем районе сохранить его поголовье!

Начальник опешил и, глянув на рассерженного лесника, сказал:

— Да ты, Семеныч, не обижайся! Вот инспектор Синицын предлагает облаву устроить на волков. Поможешь городским охотникам?

— Пусть приезжают, — хмурясь, ответил лесник. — Только могу приветствовать.

И вскоре охотники во главе с инспектором Синицыным, пожилым усачом в полувоенной фуражке и защитном бушлате, нагрянули в Подсосены.

Алексей Семеныч был знаком с инспектором, приезжавшим в Приозерницкий лес года два назад с гончей — поохотиться на зайцев.

Тогда Синицын пил чай с медом, которым угощал его лесник, рассказывал охотничьи истории, смеялся и шутил, вообще был благодушно настроен. И охота ему удалась: убил четырех зайцев. Уезжал добряком и по-дружески простился с Алексеем Семенычем. На этот раз, взойдя на крыльцо к встретившему его леснику, инспектор поздоровался с ним сухо и официально.

— Ну-с, явились вот, — он кивнул через плечо на разношерстную группу прибывших с ним городских охотников: мужчин было десятка полтора с ружьями, в полушубках и пальто, перетянутых патронташами. — У тебя, говорят, тут стая. Неуловимая Меченая какая-то объявилась! Ну да сегодня рассчитаемся, я думаю, за колхозных овец. Где, Семеныч, волки теперь?

Самонадеянность инспектора удивила и обидела лесника: «Он считает: раз-два и готово!» Но вида лесник не подал и сказал обычным тоном:

— Сразу стаю не взять, товарищ инспектор. Волки были в Логах. Вчера по первопутку бродил, видел: следы туда вели…

— А ты не сомневайся! — весело сказал инспектор. — Чего тянуть? Флажков у нас хватит! И народу тоже. Обложим твои Лога!

Алексей Семеныч глянул с крыльца на кучу разноцветных флажков, лежавших на снегу. «Ого, да на сколько тут километров?»

— Вольному воля, — сказал лесник, поворачиваясь. — Сейчас снаряжусь.

Через час охотники и загонщики (для этой цели инспектор «мобилизовал» молодых парней из колхоза) спускались от Подсосен по бугру к замерзшей и присыпанной снежком Озернице.

Волки в Логах были обложены как следует. Веревка с флажками опутала весь лес. Двинулись вперед загонщики, притаились, где надо, охотники, но… никто так и не увидел волков. Синицын надулся как петух и стал красен от досады.

— Вот так Меченая! Провела нас! В чем же дело, товарищи загонщики? — спрашивал он устало стоявших перед ним парней. — Обошла она вас? А?

Парни хмуро отмалчивались, потом один сказал:

— Да вы бы сами попробовали по оврагам! Там черт ногу сломит!

Инспектор постоял, подумал и сказал:

— Ладно! Через день облаву попытаемся повторить.

Но через день и через два и через три дня облаву не провели: волки скрывались в Логах и, по мнению лесника, игра не стоила свеч.

Синицын уехал в плохом настроении. Больше он уже не появлялся в Подсосенах, но через полмесяца прислал новую партию охотников.

Не без помощи лесника провели и эту облаву. На этот раз стая была обнаружена вдали от Логов, на Черной Гриве, — так называли угрюмый участок хвойного леса невдалеке от колхозного свинарника.

Убит был молодой волк. Как установил лесник по следам, он замешкался и отстал от Меченой, которая увела свою стаю из Черной Гривы сразу, едва почуяла (или услыхала) охотников, начавших разматывать флажки.

ЛЕСНИК И МЕЧЕНАЯ

Волки держали в страхе всех колхозных скотников и пастухов в округе, в лес боялись ходить не только дети, но и взрослые, над охотниками подтрунивали, а лесник вытерпел не одну насмешку от колхозников: ведь Меченая со стаей нанесла убытка на тысячи рублей!

Да что там насмешки! А гибель Альмы, которой лесник так дорожил! Лайка была не только отличной помощницей на охоте, однажды она спасла леснику жизнь!

…Сухостойная ель рухнула возле проходившего мимо Алексея Семеныча. Его чем-то стукнуло по голове, и он потерял сознание. Не будь с ним Альмы, которая вернулась в деревню и привела людей, он бы замерз, так как произошло это зимой в сильный мороз, а он забрел тогда в глубь леса…

Неудивительно, что потеря любимицы побудила Алексея Семеныча принять твердое решение — во что бы то ни стало разделаться со стаей!

Решить легко, а вот выполнить трудно. И лесник это понимал.

С нетерпением он ждал первого снега, а когда тот выпал — в полях и лесах побелело — тотчас отправился читать следы.

Он очень скоро установил, что в стае все семь «прошлогодних» волков: Меченая, Короткоухий и их пятеро детей от двух выводков. А третий выводок лесник еще летом забрал из логова.

С чего начинать охоту? За что взяться? Алексей Семеныч теперь только об этом и думал. Он понимал, что старые способы никуда не годятся. Он терялся в догадках, чем выдают себя капканы. Запахом железа? Или он неумело маскирует разрушенный слой снега?

Капканы он натирал всегда растопленной пихтовой смолой — сплошная пленка ее перебивала запах железа, — сомнений у него тут не возникало. За капкан брался он только в особых перчатках, пропитанных той же смолой.

Неплохо лесник изучил и снег. Знал его свойства во время оттепелей и при морозах. Нередко свой собственный капкан находил с трудом, так как снег под ним не давал осадки и не менял цвета. Лесник не в состоянии был разгадать необычную осторожность вожака стаи.

А следы говорили, что в стае соблюдается строгая дисциплина и Меченая всякое необычное явление «исследовала» сама.

Шагавшие за ней волки ждали, пока она обходила подозрительный предмет (часто она его только чуяла).

Дисциплину наводила Меченая с помощью зубов — это установил лесник, найдя следы трепки, которую задала волчица одному из переярков, попытавшемуся выйти вперед. След Меченой лесник отличал легче всего: на подушечке правой передней лапы у нее был шрам, оставшийся от капкана. Отпечатки лап Короткоухого также не путались с остальными — они были больше всех.

И все же ничего другого, лучшего, кроме капканов, для борьбы со стаей лесник не мог придумать. И он вновь принялся их ставить разными способами: по одному, по два, по пятку, на тропе, с приманками и без них, ромбом, треугольником, в беспорядке; выносил иногда в сторону от приманки отдельный капкан — «на дурака».

Ставил капканы он и у задранных волками лосей — совсем рядом или настораживал их у возможных путей подхода волков, и всюду стая миновала их.

«Ну, дьявол в образе волчицы!» — грозился лесник в сторону Логов, когда видел свои капканы, закиданные мусором.

В этом году зима была многоснежной. Низкие клубящиеся тучи почти беспрерывно сеяли снег.

Чтобы ходить по следам, лесник вынужден был сменить обычные лыжи на охотничьи, широкие.

Частый снегопад мешал леснику, заносил следы. И вот Алексей Семеныч пришел к выводу — нужно еще более пристально заняться изучением повадок стаи, чтобы нащупать ее уязвимое место.

Только бы утихли метели! А они метут каждый день! Сиди в Подсосенах в избе и каждое утро откапывай дверь, которую заваливает немалый сугроб. Лесник предрекал гибель многим лосям, и это предсказание сбылось. Жалоб от колхозников на волков уже не было, пищу они, видимо, добывали теперь в лесу.

Ругая ежедневные метели, лесник никак не подозревал, что снег ему не враг, а союзник, но об этом Алексей Семеныч догадался гораздо позже.

ГДЕ СЛЕД СТАИ?

В конце декабря ветер с северо-западного сменился на «северо-восточный. В сером небе просветлело, ударил морозец, затем усилился, и вот однажды ночью холодно засияли звезды, а утром — в поздние часы — выглянуло низкое солнце, осветив белоснежные поля и черные хмуроватые леса, ставшие как будто ниже.

Лесник, обрадованный, спустился на лыжах по нетронутому снегу к Озернице, которую занесло наравне с берегами, и направился в лес. Снег, глубокий и рыхлый, легко проваливался даже под широкими лыжами, и лесник изрядно утомился, пока проложил лыжню, не дойдя полпути до Логов.

«Нет, не было на моей памяти такого снега! — восклицал про себя лесник, как только проваливался на лыжах особенно глубоко. — А что будет еще в феврале, этом месяце вьюг?»

Не очень далеко продвинувшись в лес и крепко вымотавшись за день, лесник не обнаружил волчьих следов в тех местах, где он их находил раньше. Стая ушла. Но куда? В последующие погожие дни лесник по кругу обошел Лога, затем по намеченным просекам побывал во всех сторонах леса и не заметил ни одного волчьего следа.

Неужели Меченая покинула лес? Алексей Семеныч задумался и сразу вспомнил Альму, за которую так и не расплатился с волчицей. От мыслей его отвлек далекий гудок лесовоза. В тихом лесу отчетливо доносился перестук колес на стыках рельсов.

«А ведь я два раза пересекал железную дорогу, — подумал лесник. — Может, волки… да с какой стати? Они почти всегда избегали колею.

А все-таки надо попытаться пройти по узкоколейке, — размышлял лесник. — Не так уж трудно это сделать. Шпалы не снег, не провалятся».

Неторопливо, без особой надежды что-либо найти, направился Алексей Семеныч к узкоколейке.

День был на исходе. Солнце закатилось. Синева окутывала лес. Лесник заметил — вершины деревьев начинали раскачиваться и шуметь. «К непогоде», — подумал лесник и оторопело остановился перед глубоко вытоптанной в сугробах волчьей тропой, тянувшейся в сторону недалекой лесовозной дороги.

СНЕГ — СОЮЗНИК ЛЕСНИКА

Пурга выла в трубе, заносила избы Подсосен. Сугробы были на уровне окон, но лесника это уже не злило. Интуиция ему подсказывала — чем больше будет снегу в лесу, тем легче он найдет способ, чтобы разделаться с волками.

Стая не ушла из леса, она просто перекочевала, ближе к узкоколейке. Лесник вновь удивился сообразительности вожака стаи. Снег, да еще рыхлый, для волков оказался большой помехой, они, даже идя след в след и меняя ведущего, сильно проваливались и теряли маневренность. Наткнувшись на свежий след лося, они, вымотавшись, не могли уже его так гнать, как прежде, и лось нередко уходил, а волки оставались ни с чем.

И вот Меченая нашла выход, когда вывела стаю к железной дороге. Из конца в конец леса волки теперь легко пробегали по шпалам, а найдя след, быстро загоняли свою жертву в глубоких снегах.

Сообразив, что сделал для себя открытие, лесник подумал и о другом, что стая может покинуть узкоколейку, если заметит его появление. Ведь люди на ней бывают редко, даже снег убирается механически очистителем.

Появляться на колее нельзя. Тогда как же вести наблюдение за волками?

А зачем же ходить? Ведь можно ездить на лесовозе!

Мысль показалась леснику удачной. Полушубок, ватные брюки, валенки. Что еще надо? Бинокль, вот что! И замаскироваться среди бревен на платформе.

У него нет белого халата? Можно заменить простыней. Впрочем, это уже получается глупость. Сидеть белой вороной на темных бревнах? Волки могут скорее заметить. Сойдет и без простыни.

И лесник, снарядившись для поездок, явился на склад, с которого лесовоз вывозил бревна.

Первые рейсы почти разочаровали Алексея Семеныча. Он надеялся сразу увидеть волков, но не только не увидел их, даже свежих следов не обнаружил. Может, виной тому была скорость, с которой летели платформы мимо леса, или снег, падавший ночью и весь день?

Намерзнувшийся и усталый, возвратился лесник домой в плохом настроении. «Не будут волки на виду бродить, — решил лесник. — Это же Меченая».

Вторая поездка, через два дня, оказалась удачнее. Мутный рассвет не помешал леснику рассмотреть (слава биноклю!) совершенно свежий след волков. Это был след стаи. Редкий снег не успел его запорошить, значит, волки прошли еще в темноте с час назад. По шпалам след тянулся километров на пятнадцать и сворачивал к большой поляне. С нее как раз волки и выходили на колею, чтобы, пробежав по лосиному следу (он тоже тянулся по шпалам), свернуть по нему на просеку и далее в лес.

«Зарезали лося и питаются им», — сделал вывод лесник на другой день, не замечая никаких изменений вокруг лесовозной дороги. И с неделю после этого рейсы были безрезультатны: снег успел занести все старые следы.

Лесник стал регулярно ездить на лесовозе. Водители поездов и лесорубы уже знали, что он катается на бревнах, и шутили:

— Семеныч! Ты поглядывай в оба! А то ненароком волк подпрыгнет да стащит тебя с платформы. Они, бывает, жертву возле дороги подкарауливают!

Лесник обычно отшучивался и говорил, что волки не такие дурни, как некоторые леспромхозовские.

Возможно, так и было когда-то, что волки «сидели» у самой узкоколейки, но сейчас они оставляли здесь только ночные следы.

И все же в один рейс леснику повезло. На рассвете, катя мимо просеки, лесник увидел в конце ее волков. Бинокль их приблизил, семь как бы вихляющихся при ходьбе фигурок. Мгновение — и деревья скрыли стаю.

«Вот они… живые, — обрадованно подумал лесник и в то же время вздохнул. — Но как их взять?»

Плана никакого не было.

ПЕНЬКИ

Волков и лосей в Приозерницком лесу свела вместе лесовозная колея. И виной тому был глубокий снег. А выигрывала от этого только стая Меченой.

В начале января южный ветер принес оттепель, да такую, что с небес закропил дождь. Поверхность снегов набухла и потемнела. Лесник недоумевал и удивлялся — на его веку такой странной погоды не бывало.

Оттепель сменилась морозцем, сначала небольшим, а затем усилившимся до пятнадцати градусов. Этого было достаточно, чтобы образовался наст.

Для лосей наступило наихудшее время, они всюду теперь проваливались в снег и резали ноги, а волкам трудно приходилось только под деревьями в глубине леса, но они и не шли туда, а держались открытых мест возле узкоколейки, где наст их держал.

«К весне, вероятно, совсем мало останется лосей», — с тревогой думал лесник и впервые решил рискнуть, оставить лесовоз, чтобы пройтись по шпалам.

У волков наступила «пора любви». Неделя или две, и стая начнет распадаться. Меченая с Короткоухим обособятся, молодые тоже разойдутся кто куда. Вот это важное время лесник ни за что не хотел упускать. Он знал, что дисциплина в стае упадет.

Что предпринять? И опять-таки все будет зависеть от тех наблюдений, которые он теперь проведет. И лесник пошагал вдоль узкоколейки, тщательно разглядывая следы волчьей стаи.

Как он убедился, шпалы были теперь для зверей постоянной дорогой, с нее уходило в разных местах несколько троп — на просеки и поляны. Частью они были старые, полузасыпанные снегом, а одна совсем свежая — по глубокому, тоже свежему следу лося.

Лесник шел и прикидывал, а не поставить ли на повороте этой тропы капкан?

«Опять к старому возвращаюсь, — с недовольством подумал он. — И вот я своих следов наоставлял на шпалах! Не покинут ли завтра волки дорогу?»

Сомнение, конечно, было основательным, и лесник решил его проверить. Дня два он вел наблюдение с платформ и убедился — следы человека не вызвали, видимо, у Меченой никакого подозрения. Стая, как и прежде, ходила по узкоколейке.

Пешая прогулка по шпалам принесла леснику еще одно интересное наблюдение. Он обратил внимание на оставшиеся после порубки пеньки. С десяток их, приметных таких.

Пеньки были сосновые и еловые, толстые и тонкие, но важно было то, что они торчали невдалеке от шпал и не совсем были засыпаны снегом.

Издавна известно, что волки, как и собаки, не пройдут мимо такого торчащего пенька, чтобы не обнюхать его и не поставить своей «надписи». На снегу у пенька она хорошо видна в виде нескольких точек.

Мысль использовать «подписи» волков для их поимки явилась к леснику как результат опыта и поиска.

ПОЛОСА ВЕЗЕНИЯ

Пять капканов спрятал лесник в снегу почти вплотную к узкоколейке. Он справедливо полагал, что на этот раз обойдется без привады. Но приманка у него была. Не пеньки, конечно, а снежные холмики с «подписями» волков.

С тщательностью, особой лопаточкой на длинной ручке переносил лесник к капканам снежок от пеньков, стараясь, чтобы он был не поврежден, а пеньки он затем присыпал снегом, придав им прежний вид. Закончив свое утомительное занятие только к концу дня, довольный чистотой работы, лесник с попутным лесовозом вернулся на склад, а оттуда на лыжах домой в Подсосены.

Утром его подмывало сходить на дорогу и взглянуть на капканы, но он не совсем верил в успех дела и потому выждал до следующего дня.

Едва он появился на лесоскладе, как леспромхозовские зубоскалы ему закричали:

— Красная шапочка! Волк тебя давно ждет!

— Опять сказки сочиняете! Какой волк? — спросил лесник.

— Семеныч! Какая сказка! Волк сидит в твоем капкане, — серьезно ответил водитель лесовоза. — Вот ехал сейчас сюда… Гляжу: кто там трепыхается на снегу? Волк! Такой след пробороздил! Уйдет он от тебя!

— Если попался, с тяжелым капканом никуда не денется, — уверенно сказал лесник. И, уразумев, что его не разыгрывают, уже с нетерпением спросил водителя: — Скоро в обратный? А то ведь возьмет… да лапу отгрызет!

С колотящимся сердцем подъезжал лесник на платформе лесовоза к просеке, где водителем был замечен волк, и еще издали увидел полосу помятого снега, тянувшуюся к лесу.

Лесовоз сбавил ход, и лесник спрыгнул с платформы. Водитель махнул рукой в сторону леса, улыбнулся леснику и укатил.

Волка лесник увидел за первыми елями от дороги. Услыхав шорох лыж, лежавший неподвижно на снегу зверь рванулся и, словно держась правой лапой за капкан, повернул голову к человеку, зло оскалился и сделал подобие прыжка… навстречу выстрелу.

Через минуту лесник уже знал — перед ним молодая волчица, сильно напоминающая Меченую и красноватым оттенком шерсти и сложением. Лесник повернул ее голову — белого пятна на шее не оказалось.

И вот с этого дня наступила для охотника полоса везения. То, чего добивался лесник годы, свершилось за неделю. Снежные холмики у капканов с точками — «подписями» — в период волчьей любви действовали наверняка. Три молодых волка один за другим влезли в капканы, четвертой снова была волчица, и тоже молодая.

Затем — несколько дней — лесник волновался. К капканам никто не подходил, следов Меченой и Короткоухого (от стаи остались только они) с лесовоза он не мог приметить, а лишний раз пройти по колее он теперь не решился. Лесник догадывался, что Меченую он спугнул и выстрелами и запахом, и она увела Короткоухого с лесовозной дороги.

И все же Короткоухий вернулся, след его, идущий со стороны Логов, лесник заметил. И он полагал, что старый волк сделал это, чтобы повидать своих куда-то исчезнувших детей.

Короткоухий уволок капкан за целый километр, влез в гущу мелкого ельника и, застряв тут между стволами деревьев, чуть не отгрыз свою лапу. Вероятно, он наделал бы хлопот охотнику, на трех лапах ушел бы далеко, но лесник подоспел вовремя, оборвав жизнь старого волка выстрелом.

ОДИНОКАЯ ВОЛЧИЦА

Свежий след вожака стаи четко выделялся на колее. Меченая прошла мимо припорошенных снежком пеньков, мимо холмиков с «росписями» и нигде не повернула к хитро спрятанным капканам. Лесник прочитал это по следам при очередном рейсе на лесовозе. «Видно, не переведется волчий род в нашем лесу», — подумал лесник.

И последующие поездки убедили его в этом. Меченая не уходила с узкоколейки, после каждой ночи оставались ее следы. А холмики с «подписями» уже замело снегом.

Теперь лесник катался на платформе просто так, по привычке, даже лыж с собою не захватывал и надеялся лишь на какую-то случайность…

А следы Меченой говорили, что вожак, оставшись один, очевидно, разыскивает стаю. Однажды, возвращаясь поздним вечером на лесовозе на склад, лесник увидел на знакомой полянке неясную фигуру сидящего волка. Голова у него была запрокинута. Вероятно, он выл, хотя звуков из-за грохота лесовоза не было слышно.

— Меченая! — воскликнул лесник, вглядываясь в силуэт, который скоро растворился в темноте.

Лесорубы на складе ему подтвердили, что много раз слышали в лесу душераздирающий вой одинокого волка.

«А ведь Меченая ищет Короткоухого! — решил лесник. — Волчьи пары верны всю жизнь. А что если на этом сыграть? Отрезанной лапой Короткоухого наследить возле капканов?»

Лесник так и сделал.

И вот сверхосторожная волчица, обманувшись свежим отпечатком лапы и запахом Короткоухого, попалась!

Когда лесник в середине оттепельного серого дня ехал на платформе, он еще издали увидел волчицу, бьющуюся на снегу в капкане. В бинокль хорошо было заметно белое пятно на ее шее. Волчица успела протащить капкан от дороги уже к деревьям.

Торопливо соскочив с поезда, лесник, забыв, что с ним нет лыж, шагнул в снег и сразу провалился по пояс. «Вот так штука! Какая я ворона! — обругал он себя, ворочаясь на снегу и пытаясь ползком продвинуться вперед. — Как же я без лыж?»

Но все отчаянные попытки добраться до волчицы, которую теперь лесник не видел, потерпели неудачу. Усталый и потный, он едва выбрался на колею и здесь, став в рост, глядел на то место, где только что лежала борющаяся с капканом волчица.

Что теперь предпринять? Лесник вскинул ружье, оглянулся и пошел в направлении лесного склада, до которого было не менее десяти километров и где у него хранились лыжи.

Через два часа он вернулся на попутном лесовозе уже с лыжами и пошел по следу, оставленному волчицей. Вскоре он заметил на снегу что-то темное. Лесник напрягал зрение и не мог сразу понять, что там такое — предмет был невелик. Подойдя ближе, он понял, что это попросту капкан, оставленный Меченой. А сама она ушла — след с каплями крови тянулся дальше.

Оторопело глядел лесник на капкан. Одна пружина его была сломана.

Снег возле капкана краснел от крови, и лежали клыки волчицы.

«Не жилец Меченая теперь», — подумал лесник, торопливо шагая по следу дальше — волчица уходила от него теперь на трех лапах, глубоко проваливаясь в снег.

Возможно, лесник сумел бы нагнать Меченую, но сумерки уже наступили, а волчица, наткнувшись на свой старый след, стала уходить быстрее. Лесник вышел к Логам, с трудом различая след, а когда начал спускаться в овраг, то провалился в снег по грудь. Пока выбирался — совсем стемнело.

Лога так и не выдали волчицу. Лесник, проклиная все на свете, едва вылез из оврага и вернулся в Подсосены лишь под утро.

И с того времени ни сам лесник и никто другой ничего не могли сказать о вожаке стаи, волчице, отмеченной белым пятном на шее.

Метели замели в лесу все следы.

 

Богатый улов

#img_19.jpeg

Я снова на Озернице. Целый год не видел речку, а сейчас иду вдоль обрывистого бережка и любуюсь ею. Вот, придвинувшись вплотную к воде, стоит высокий сосновый лес, от которого даже в яркий летний день ложится густая тень и знакомый мне омут кажется мрачным. Вот за кустами ив открылась часть зеленой луговины с дальним березовым перелеском, и уже за ним в голубоватой дымке, словно кто их приподнял, темные хвойные леса. Наконец, посреди текучей воды видны несколько островков, покрытых зеленым густым хвощом. Трава топорщится, как иглы на шкуре ежа. Галькой усыпан песок у воды, а на нем чьи-то следы, наверное, куличка, который заметил меня раньше, чем я его, и, взлетев, промелькнул вдали над речкой.

Тихо над Озерницей в этот заполдневный час. И жарко. Ветерок очень слабый, поэтому в густом ивняке, в жарком солнечном затишке, много комаров, которые с писком сразу накидываются на мое лицо. С радостью выскакиваю из ивняка на открытый берег и замечаю вдали глинистую красноватую осыпь. Это по ней придется подниматься к деревне, куда я иду к знакомому рыбаку Василию Петровичу.

А напротив осыпи на речке — перекат. Вода катится быстро-быстро, словно хочет скорее, проскочить тесноватые эти берега. Подхожу к перекату и вижу, как сквозь воду просвечивает каменистое дно: много веков здесь борется речка со скалой, но так и не может промыть более глубокого русла.

И вдруг… Что это? Со дна переката что-то ярко блеснуло! Как зеркальце. Потом еще одно, еще, еще… Да вся речка, от берега до берега, в зеркальцах!

Неужели рыба? Ну, конечно! Это сотни рыб вышли на перекат!

Скорее удочку! У меня даже руки затряслись от рыбацкого нетерпения. Но удочки с собой не было. Скорее к Василию Петровичу! Он даст свою. До деревни рукой подать. Вот только не спугнуть бы мне рыбу!

И я стал красться по тропинке возле самой воды, косясь на перекат, на зеркальца, которые мигали, гасли и снова появлялись, как по волшебству. Вот я вижу уже поворот тропинки на подъеме к деревне, и тут… Я ведь знал, что попадется ручей. Но когда я перенес через него ногу, другая нога скользнула вниз — ив речку посыпались камешки, а затем шлепнулся большой ком глины.

Я сделал резкий шаг вперед и замер. Река сверкнула и разом погасла. Ясно, рыб на перекате уже нет!

…Василий Петрович стоял на крылечке избы и издали смотрел на меня, приставив руку козырьком к глазам. Должно быть, не узнал, забыл за год, а может, из-за низко стоящего солнца. Но едва я подошел ближе, как старик улыбнулся и торопливо подал мне широкую заскорузлую руку.

— Аль беда приключилась? — спросил он меня, заглядывая в глаза.

— Да не беда! А на перекате столько рыбы упустил! — волнуясь, воскликнул я. И коротко рассказал рыбаку о зеркальцах в воде и о том, как торопился к нему за удочкой.

— Ах, вот в чем дело! — сказал Василий Петрович и рассмеялся. — Поперву тоже, как увидел рыбу на перекате, аж в дрожь бросило, как тебя. За удочку тоже хватался! А толку что. Подуст никакую наживку на перекате сейчас не возьмет.

— Так это подуст?

— Он самый.

— А почему наживку не возьмет?

— Да потому, вишь ли, что выходит он на перекат попастись. Водоросль эта склизкая, которую он любит, на каменистом дне да в текучей воде растет. Схватит подуст ртом водоросль, а сам повернется бочком под солнцем, ну и сверкнет в воде, как зеркальцем. Днем этого не заметишь, а под вечер, когда солнце к лесу тянется, тогда видно на перекате весь косяк. Однако с определенного места, с низкого берега.

— Вот с него я и испугал рыбу. Так хотелось удочку закинуть!

— А ты не жалей… У тебя; сегодня улов богатый, — возразил Василий Петрович, серьезно глядя на меня. — Сейчас ты, может, не поймешь. А потом скажешь: как повезло мне зеркальца увидеть! Ведь надо время знать и место. А ты, видимо, как-то угадал и то, и другое!

 

Неожиданная встреча

#img_20.jpeg

В конце июля, когда стоит жаркая солнечная погода, рыба на Озернице клюет плохо. И все же я налавливал на ушицу в устье ручья Боровки. На этом мною любимом месте были омутки, да и рыба тут держалась, ведь ручей выносил в речку приманку: кузнечиков, червячков и особо лакомых для нее ручейников.

Однако к Боровке попадать приходилось через Озерницу. Вода доходила мне до пояса, холодила, ее чистые струи вызывали желание искупаться. Но рыбалка тянула сильнее, и я шел по воде с удочкой в одной руке и с брюками в другой наискось к берегу, к косе чистейшего влажного песка. На песке натягивал брюки и по тропе поднимался на берег.

Тропинка над Озерницей была нехоженой и так заросла, что ноги подчас заплетались в стеблях травы. Я шел и глядел под ноги, но все же не оставлял без внимания открывшуюся луговинку. Освещенная ярким солнцем, очень красива она была в эту пору, перед сенокосом. Густые зеленые травы ярко цвели, и легкий теплый ветерок волнами нес на меня медовый запах, которым сколько ни дыши, все равно не надышишься!

Луговина заканчивалась вдали, у кустов ивняка, а сквозь них проблескивала вода. Озеро чуть погодя открывалось все, посредине синее, у берегов заросшее хвощом и осокой. Ручей вытекал как раз из озера, и русло начиналось где-то возле хвоща и осоки.

Я прошагал еще метров двести обрывистым бережком Озерницы, и вот оно, устье Боровки! И прежде всего — густой ивняк, через который надо продраться. Густая трава выше пояса, и через нее тоже надо проложить тропку. До меня, как видно, ни один рыбак здесь не был.

Вот я уже вижу ручей и голый откосик земли. Располагаюсь на нем. Наживка летит в омуток возле знакомой разлапистой коряги.

Полчаса мое внимание сосредотачивалось лишь на поплавке, но он даже ни разу не дрогнул. Я снял поплавок и, заменив насадку, попробовал закидывать его на кузнечика. Однако все было безуспешно: ни один елец, ни сорожка так и не клюнули.

Что делать? В таком случае каждый рыбак начинает думать о том, что надо поменять место для ловли. И я тоже ушел с Боровки, двигаясь по берегу Озерницы назад, то тут, то там закидывая удочку в речку. Вот я уже стою почти на выходе из ивняка и… неожиданно слышу странное шлепанье по воде. В этот предвечерний час тишина над рекой нарушена так резко! Кто бы мог это сделать? Я выдернул удочку из воды, заметнул лесу на удилище, чтоб не зацепить ею за ветки, и выскочил из куста на луговину. И замер от удивления! Передо мной виднелось озеро, а к нему по руслу Боровки бежал лось. Это его длинные ноги шлепали и разбрызгивали воду. А рядом по берегу, преследуя лося, бежала большая серая собака.

«Опять этот лесников Полкан! — подумал я. — Хозяин не смотрит за ним, и Полкан, как всегда, валяет дурака, гоняет по лесу лосей. А мне, впрочем, только бы лося поближе рассмотреть».

И я помчался вслед за собакой, размахивая удилищем. На Полкана я не стал кричать, потому что боялся: лось услышит мой голос — и быстрее умчится в лес. Но лось, словно специально для меня, добежал только до хвощей, а затем ринулся прямо в озеро. Вода с шумом плеснулась в стороны, а животное остановилось только тогда, когда погрузилось в нее по шею.

Я во все глаза глядел на лося — ведь я видел его впервые, а на Полкана и внимания не обращал. Собака стояла у воды, вытянув морду и, как мне показалось, с сожалением смотрела на лося.

Я подбежал к Полкану, замахнулся на него удочкой. Мне хотелось отогнать собаку, не дать больше преследовать лося. Полкан, покосившись, словно понял это и повернулся боком. И тогда я обратил внимание на то, какой он большой и мохнатый. И какой у него взгляд недобрый!

Полкан стал небольшими шагами отступать, не ворча, не лая, видимо, узнал меня. И вот тут он повернулся ко мне хвостом. Что это? Да у него совсем не Полканий хвост: длиннее и все время опущен!

Ведь это же волк! Меня словно кто ударил по голове.

Я споткнулся и замер. И с недоумением смотрел на волка, быстро уходившего по берегу озера. Вот он перешел на бег, и его серая фигура мелькнула передо мной в прыжке через Боровку. На минуту он пропал в кустарнике, но еще раз показался на зеленом бугре. Остановившись, повернулся, поглядел на меня. И разом исчез.

А лось? Я торопливо взглянул на озеро. Животное стояло в воде по-прежнему и не торопилось оттуда выходить. Лось явно раздумывал: ушла опасность или нет? Он смотрел в ту сторону, куда только что убежал волк.

Наконец лось шевельнулся, повернулся — всплеснула вода — и стал не спеша выходить из озера… В сторону, подальше от меня. И чем мельче ему становилось в воде, тем быстрее он шел. Когда лось оказался у хвощей, с шумом высигнул на мель. А затем, уже по лугу, лось понесся размашистой сильной рысью. Мне даже показалось, что под ним дрожит земля.

#img_21.jpeg

#img_22.jpeg